Боффа Дж. История Советского Союза

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ВТОРАЯ. НЭП

VI. ВЕЛИКОЕ ВЫДВИЖЕНИЕ

Ленинский призыв, 242 — Выдвижение, 244 — Интеллигенция, 246 — Политические конфликты, 251 — Зачатки плюрализма, 254 — Административная реформа, 256.

Ленинский призыв

Требование расширить пролетарскую базу партии не встречало возражений в ходе дискуссии 1923 г. Существовала опасность, что партия постепенно выродится в замкнутую группу активистов, почти целиком поглощенных задачами управления на разных уровнях, а следовательно, в некую бюрократическую организацию, изолированную от остальной страны (лишь 17 % членов РКП (б) продолжали работать на заводах) и раздираемую внутренними конфликтами. Опасность эта была довольно серьезной, во всяком случае настолько серьезной, что побудила всех руководителей — независимо от их принадлежности к большинству или оппозиции — отбросить старую ленинскую установку на ограничение численности партии. Предпочтение отдавалось установке на «вербовку членов партии из числа рабочих от станка», то есть рабочих, продолжавших трудиться на производстве, а не просто людей пролетарского происхождения, уже занявших те или иные руководящие должности. XIII партконференция указала также минимальную цифру: 100 тыс.2 Несколько дней спустя смерть Ленина и вызванное ею глубокое потрясение побудили Центральный Комитет придать начинанию характер коллективного порыва, призванного заполнить пустоту, оставшуюся после ухода вождя.
Советские историки отмечают, что в те дни движение за вступление в партию носило стихийный характер. Успех кампании по приему в партию, получившей название ленинского призыва, превзошел ожидания. За первые пять недель было подано свыше 200 тыс. заявлений, порой от целых групп. В мае Сталин мог уже объявить на XIII съезде, что в партию принято 128 тыс. рабочих. К концу года из 350 тыс. заявлений о приеме было удовлетворено 241 600. Поскольку до призыва число советских коммунистов сократилось до 472 тыс., это значит, что за 12 месяцев численность партии совершила настоящий скачок: РКП (б) «обновилась» более чем на треть3.
Ленинский призыв ознаменовал поворотный пункт в создании партии. После его успешного проведения тенденция к ограничению численного роста партийных рядов была отброшена и уступила место систематической политике вербовки новых членов партии. Она утратила, правда, характер чрезвычайной «кампании», который имела в 1924 г. XIV партконференция (апрель 1925 г.) исключила всякую возможность «массового приема» и вновь подтвердила принцип индивидуального отбора; инициатива Московского комитета партии по проведению второго ленинского призыва не получила одобрения4. Но вербовка продолжалась. Причем дело не ограничи-
242

далось уже одними только рабочими, хотя установка состояла в том, чтобы большая часть новых коммунистов поступала именно из этого социального слоя. В тот период, когда партия «повернулась лицом к деревне», преимущество при приеме распространялось и на крестьян: в 1925—1927 гг. было принято 137 тыс. сельских тружеников, то есть 35 % числа вступивших в партию в то время . Рост численности шел теперь непрерывно. В 1926 г. РКП (б) насчитывала уже свыше миллиона человек (если считать членов партии и кандидатов), то есть выросла в два с лишним раза за два года.
Чтобы получить представление о масштабах этого обновления, следует обратиться к некоторым цифрам партийной переписи 1927 г. Старое поколение коммунистов-подпольщиков составляло теперь лишь 1 % членов партии. Даже само поколение Октября и гражданской войны, которое в 1923 г. было основным костяком партии, теперь сократилось до одной трети всей партийной массы. Около 60 % коммунистов принадлежало к категории вновь вступивших. Менее 1 % их имело законченное высшее образование, около 63 % имели за плечами в лучшем случае начальную школу; остальные значились самоучками (26 %)6.
Значение перемен было огромным. Приведенные цифры свидетельствуют о том, что партия черпала новые силы из глубинных народных слоев, и в первую очередь из только что восстановленного слоя промышленных рабочих. Состав партийных организаций вновь стал более пролетарским. Дело, правда, так и не дошло до осуществления цели, поставленной XIII съездом: иметь в партии 50 % фабрично-заводских рабочих; однако доля их в рядах партии превысила 40 % и несколько лет сохранялась на этом уровне. Большинство вновь принятых коммунистов, если верить статистическим данным, составляли квалифицированные рабочие7. Их политическая культура, однако, была более чем элементарной.
Явление это не было новым для российских коммунистов. Со времен гражданской войны вступление в партию было гражданским долгом, проявлением воли к действию, выражением стремления к преобразованию общества, которым сопутствовало весьма приблизительное представление о большевистской и вообще социалистической политической теории. Уже на X съезде РКП (б) выражалась озабоченность по этому поводу, чем объясняется стремление организовывать внутри самой партии школы, курсы, проводить циклы текций по повышению идеологического уровня коммунистов. Достигнутые частичные результаты были, однако, захлестнуты волной ассового наплыва в партию: уже в 1924 г., в разгар ленинского призыва, Сталин утверждал, что годом раньше в парторганизациях Центральной России имелось «60 % политнеграмотных» и что с приходом нового «набора» процент этот становится еще выше8.
Термин «политнеграмотные» звучит в этом случае по меньшей мере несправедливо: ведь сам по себе простой акт вступления в партию уже представлял собой шаг за грань политической «неграмот-
243

ности». Вместе с тем этот термин помогает понять, каким путем заполнялся пробел в образовании. Было постановлено, что всем необходимо овладеть политграмотой, то есть «букварем» политики. На рубеже 1924—1925 гг. практически впервые была создана целая сеть партийных курсов ускоренного обучения, призванных выполнить эту задачу за несколько уроков. Вся сложная теория Маркса и Ленина, вся история самого большевистского движения спрессовывались в немногих простых и категорических утверждениях9. Большая часть вновь вступивших прошла ускоренное обучение и таким образом приблизилась к марксизму-ленинизму. Эта двучленная формула становилась определением утверждавшейся в качестве официальной идеологии партии и государства; идеологии, уже отмеченной категоричностью формулировок, получивших хождение во время той борьбы, которая вспыхнула внутри «старой гвардии» большевиков.

Выдвижение

Ленинский призыв сыграл важную роль и в другом отношении. Партии, взявшейся управлять необъятной страной, всеми ее многообразными сферами деятельности, нужны были свои люди во всех областях. В этом заключалась одна из причин, способствовавших новому направлению в политике приема в партию. На XIII съезде РКП (б) Сталин прибег к любопытному выражению, сказав, что приток новой массы пролетариев придает партии «выборный» характер, превратил ее, по сути дела, в «выборный» орган рабочего класса, направившего в ее ряды своих лучших представителей. Троцкий со своей стороны согласился с этим10. Процесс тем не менее был куда более сложным, чем можно было бы предположить, если руководствоваться этим определением. Уже на XIII партконференции, когда возникла идея проведения широкой кампании вербовки новых членов партии, подчеркивалась необходимость выдвигать новых людей, особенно рабочих, на ответственные посты. Ту же идею Сталин развивал в своем докладе по организационному вопросу на XIII съезде. Съезд утвердил ее в одной из своих резолюций: многих из вновь вступивших следовало немедленно «выдвигать... на ответственные посты» как в самой партии, так и в обществе в целом. При этом не следовало откладывать на неопределенное будущее их участие в «практической государственной работе», недостаточная подготовленность, в частности, не должна была служить препятствием к такого рода выдвижению". Предложения эти не остались на бумаге: уже к концу 1924 г. от 60 до 90 % партийных «новобранцев» занимали разные должности в профсоюзах, кооперативах, политических органах и т. д.; в составе комитетов первичных партийных организаций они составляли очень значительный процент — до половины12.
С этого времени глагол «выдвигать» и многочисленные производные от него начинают все чаще употребляться во всех документах по
244

вопросам государственного и партийного строительства, и особенно там, где речь шла об отборе руководящих работников. Политика «выдвижения» на многие годы стала для советских коммунистов постоянным элементом их курса. Выдвиженцами были те, кто, вооружившись скорее доброй волей, нежели политическими или техническими знаниями, брался за выполнение ответственных функций на промежуточных государственных и общественных ступенях. Из этого не следует делать поспешного вывода, будто вступающие в партию были сплошь карьеристами. Попадались и такие, потому что всякое движение такого рода неизбежно вовлекает разные элементы. Как бы то ни было, случаи аморального поведения среди вновь вступивших были более часты, чем среди старых членов партии13. Но взять на себя политическую ответственность в ту пору означало прежде всего взвалить на свои плечи бремя тяжкой, изнурительной работы, скромно оплачиваемой и не ограниченной временем. Та степень физического переутомления, до которой доходили многие из людей, выполнявших эти функции в те годы, была слишком очевидна, чтобы привлечь любителей легкой жизни14.
Размах массового выдвижения, начатого в 1924 г., не может быть измерен лишь цифрами приема в партию. Нечто аналогичное, но в еще более широких масштабах произошло и с комсомолом. Молодежная коммунистическая организация возникла во время гражданской войны и в первое время проявляла известную склонность провозгласить свою автономию от партии. Эта склонность очень скоро была устранена15. Всегда обладая более широкой базой для роста, чем партия, комсомол вместе с тем рассматривался как ее молодежный резерв, как школа подготовки к большевизму. Вплоть до 1923 г. численность комсомола оставалась довольно скромной. Ленинский призыв распахнул двери этой организации значительно шире, чем партии. Условия приема в комсомол были менее строгими. Организация гигантски выросла и в кратчайший срок приобрела характер массовой: в 1923 г. насчитывалось чуть больше 300 тыс. комсомольцев; только за счет ленинского призыва число их возросло на 400 тыс. и в 1926 г. достигло уже 1750 тыс.16. Членство в комсомоле не давало тех же прав и не было связано с такой же ответственностью, как в партии. Однако комсомол также был с самого начала вовлечен в жестокие политические сражения середины 20-х гг. У Троцкого было немало сторонников среди учащейся молодежи. Активная комсомольская работа превратилась в своего рода испытательный срок для вступления в партию (по достижении соответствующего возраста). Тем самым расширение РЯДОВ молодежной организации также превращалось в фактор - пусть более косвенный — политического продвижения.
То же самое можно сказать о Советах. Сразу после ленинского призыва в той же самой резолюции, которая подводила первый итог этой операции, XIII съезд РКП (б) постановил провести широкую кампанию «оживления» Советов17. В сущности, это было продолжение и расширение того же движения, каким был для партии ленинс-
245

кий призыв. Выхолощенные в своем существе в ходе гражданской войны, Советы так и не смогли восстановить собственную жизнеспособность в первый период нэпа, в условиях общей депрессии, не изжитых еще последствий кризиса 1921 г. После окончания периода ревкомов с 1922 г. постепенно" была восстановлена (на собраниях по месту работы и съездах делегатов) практика многоступенчатых выборов этих органов, которые формально оставались органами власти. Однако интерес масс к их деятельности намного уменьшился. Слабость Советов была особенно очевидна в сельской местности, где они зачастую выглядели в глазах сельского населения лишь фискальными органами государства18. Поэтому их «оживление» представляло собой прежде всего проявление растущего внимания партии к деревне. В 1925 г. новые выборы Советов были назначены во всех тех местах, где участие имеющих право голоса в предыдущем голосовании было ниже 35 %. В среднем явка на выборы превысила 40 % как в городе, так и на селе . Директивы из центра требовали также более смелого выдвижения кандидатов-некоммунистов, в особенности из сельской местности. Там коммунистов было очень мало: даже после ленинского призыва сельских ячеек было лишь 13,5 тыс., причем в каждой состояло несколько человек. Только к концу 1927 г. число их превысило 20 тыс.20
«Оживление» Советов, а оно продолжалось на основе тех же критериев и в последующие годы, дало определенные результаты. Советы вновь обретали свое значение. Понятно, что от Советов первых послереволюционных лет у них не осталось почти ничего, кроме названия. Тем не менее они были полезны с точки зрения расширения базы вЛасти, вовлечения в активную политическую и государственную деятельность новых слоев: женщин, молодежи, крестьянства, граждан-некоммунистов. Советы стимулировали общественную активность этих слоев, которая становилась еще одним средством отбора и выдвижения тех, кто был способен обеспечивать партии все новые и новые отряды «новобранцев» и руководителей среднего звена. Из этих неофитов Советы формировали комиссии, занимающиеся различными проблемами общественной жизни. Перед каждым, кто на деле доказывал свое рвение и упорство в достижении цели, открывалось немало путей.

Интеллигенция

«Великое выдвижение» было результатом общего восстановления страны и представляло собой также — и прежде всего — смелый и сознательный политический выбор. Его природа становится более понятной, если взглянуть на советское общество времен нэпа. Даже после кризиса жизнь по-прежнему была нелегкой. Капитализм -тот незначительный капитализм, который возродился и который терпели власти, — существовал благодаря не столько предприимчивости, сколько уловкам. Он не был, да и не мог быть уверен в собственном
246

Будущем. Он мало накапливал и еще меньше вкладывал в производство, больше стремясь к тому, чтобы сразу же тратить то, что удавалось приобрести легкими путями, не исключая коррупции. «Грань между дозволенной наживой и наказуемой спекуляцией была тонкой», — говорит один из современников. Его контраст с обширными зонами беспросветной нищеты был кричащим. Для многих нэп означал крах всех идеалов, во имя которых совершалась революция. Приобретенная за долгие годы войны привычка к насилию не могла исчезнуть в один день. Социальная напряженность была по-прежнему велика, хотя линии классовых конфликтов стали намного запутаннее. Та самая власть, которая санкционировала операции нэпманов, потом была вынуждена судить или отправлять их в ссылку, когда их деятельность приобретала чересчур скандальный, с точки зрения общественности, характер. Можно понять, почему Эренбург, современник, на свидетельство которого мы только что ссылались, даже признавая важность нэпа, сравнивал его со «зловещей гримасой» и говорил о годах его наибольшего оживления как о времени «душной, звериной жизни»21.
Другой писатель позже назвал нэп «самым двусмысленным и лживым из всех советских периодов»22. Суждение это высказано в полемике и потому искажено. Нас побуждает это сказать как раз позиция, занятая интеллигенцией. Русская интеллигенция в целом враждебно встретила Октябрьское восстание. Для революции это был фактор слабости, для интеллигенции — трагедия. Это не означает, естественно, что среди большевиков не было интеллигентов. Интеллигентами были многие большевистские руководители. Широкой известностью пользовались имена тех представителей культуры, которые сразу же стали на сторону большевиков: поэт Маяковский, режиссер Мейерхольд, биолог Тимирязев. В большинстве своем интеллигенция была и не за белых, хотя немало ее видных представителей последовало за их армиями сначала в районы, занятые ими, а потом в эмиграцию. В массе своей интеллигенция была за Февраль, за демократию, за Учредительное собрание. Она чутко реагировала на призывы и колебания промежуточных партий, большевиков она рассматривала как узурпаторов.
Немало интеллигентов стали жертвами (порой безвинными, порой не вполне) той кровавой жестокости, с какой велись сражения гражданской войны. Но это не помешало многим из них продолжить свою трудную, в некоторых случаях героическую работу. Это относится к учителям, которые не переставали учить детей, даже когда отсутствовали самые элементарные условия для занятий, или к врачам, сражавшимся с ужасающими эпидемиями 1919—1920 гг. несмотря на то, что смертность среди них в четыре раза была выше, чем среди населения в целом23. Ученые и исследователи не прекратили своих экспериментов даже в условиях голода и холода. Мало того, создавались новые лаборатории, причем со стороны Советского правительства, которое само в это время вело борьбу за выживание; ученые
247

получали полнейшую поддержку. Очень скудная в материальном отношении, она была чрезвычайно предусмотрительной с точки зрения перспективы. Предпосылки некоторых великих научных завоеваний, как это ни странно, были заложены именно в годы гражданской войны и голода.
Часть интеллигенции согласилась сотрудничать с большевиками. Некоторые — по собственному желанию, немалое число — по принуждению, большинство — в силу непонятного равнодушия. На службу к советской власти пошли многие военные специалисты, инженеры, экономисты; без их содействия не смогли бы выжить ни Красная Армия, ни государственный аппарат, ни та часть промышленности, которая продолжала функционировать. Этот процесс расширился особенно после 1920 г., когда позиции нового правительства упрочились.
В июле 1921 г. в Праге вышел небольшой сборник, его шесть статей были написаны эмигрировавшими интеллигентами кадетской ориентации, в прошлом весьма активными деятелями лагеря белых. Название сборника — «Смена вех» — перекликалось с названием другого — «Вехи», вышедшего после революции 1905 г. Наиболее сильное впечатление оставлял содержавшийся в статьях призыв осознать собственные ошибки и начать сотрудничать с советской властью, или, как выразился один из авторов, «пойти в Каноссу». Весьма примечательной была также аргументация. В сборнике признавался и даже превозносился глубоко русский характер новой революции, которая расценивалась как зверский и кровавый, но по-своему славный эпизод национальной истории, эпизод, окончательно завершенный. «Кончился долгий революционный период русской истории, — писал Ключников, главный идеолог сборника. -...Открывается период быстрого и мощного эволюционного процесса». Авторы то и дело ссылались на Блока (умершего в 1921 г.), который сочувствовал левым социалистам-революционерам и первым в 1918 г. принял и почти вызывающе воспел глубинный, стихийный, «азиатский» характер революционного движения. Они считали большевиков силой, олицетворяющей прекращение этой анархической фазы. «В настоящий момент, — добавлял Устрялов, наиболее крупный политик из шести авторов, — чаяния советской власти и жизненные интересы Российского государства совпадают». По воле «роковой иронии истории» большевики сделались хранителями «русского национального дела». Часто писали, что авторы сборника желали и считали неизбежным перерастание нэпа в капитализм. Такой вывод поспешен. Разумеется, авторы «Смены вех» не разделяли большевистских идей, считая их просто утопией, но они были убеждены, что с ними расправится, более того, уже расправляется сама история24.
Этот эпизод, возможно, и не заслуживал бы такого внимания, потому что идеи, изложенные в сборнике и сильно окрашенные в славянофильские тона, не блистали особой оригинальностью, а авто-
248

ры в дальнейшем не играли никакой решающей роли в советской истории. Интерес заключается в другом: в том явлении — «сменовеховстве», — которому сборник дал имя и выражением которого явился. Речь идет о тенденции, зародившейся скорее в России, чем в эмиграции, тенденции, которая в пражском сборнике просто нашла свою наиболее законченную политико-теоретическую формулу. То 'была более или менее смутная и расплывчатая идеология, руководствуясь которой многие специалисты, чиновники, профессора после русско-польской войны и по мере того как советский строй отвоевывал старые границы прежней империи соглашались на разные формы и степени сотрудничества, полагая, что идут служить стране, а не режиму. «Я верил и верю в Россию, я верил и верю в гиганта, который... спал», — писал в это время юрист, академик Кони25; он знаменит тем, что возглавлял в 1878 г. суд присяжных, оправдавших террористку Веру Засулич. Патриотизм, привязанность к родной земле и своей работе удержали многих интеллигентов от эмиграции. Верно и то, что в силу своей изолированности в мире, где господствовали могущественные державы, Советское правительство поневоле вынуждено было брать на себя защиту традиционных интересов Российского государства. В условиях пугающего одиночества 1921 г. оно склонно было приветствовать как позитивный факт позицию, занятую «сменовеховцами»26.
Публикации, духовно восходящие к этому течению, выходили как за границей (например, ежедневная газета «Накануне»: она печаталась в Берлине и играла роль подспорья советской дипломатии в период Генуэзской конференции), так и внутри страны. В 1922— 1926 гг. в Ленинграде издавался журнал «Россия» такой же ориентации. Идеи «сменовеховства» на протяжении многих лет питали процесс перехода на сторону советской власти и возвращения из эмиграции на родину. Этому способствовали и концепции самого Милюкова (напомним, что он был не только вождем кадетов, но и историком), который рассматривал всю русскую историю как извечную борьбу между тенденцией к анархии и принципом государственности. Как исследования того времени, так и новейшие работы советских авторов свидетельствуют о том, что в 20-е гг. такого рода взгляды господствовали в широких кругах интеллигенции и служащих государственного аппарата27. Не удивительно поэтому, что они оказывали влияние и на самих коммунистов, в том числе даже на партийные верхи: Сталин констатировал это на XII съезде РКП (б)28. Это правда, что вокруг идеологии «сменовеховства», или по крайней мере вокруг того специфически буржуазного элемента, который она заключала в себе, вплоть до 1927 г. велась полемика; но речь идет об одном из тех случаев, когда от самого предмета полемики кое-что в конечном счете остается.
Как бы то ни было, при всей распространенности этих взглядов было бы ошибкой отождествлять их со взглядами всех тех групп интеллигенции или отдельных интеллигентов, которые с самыми
249

различными оттенками настроений — от скептицизма до растущей заинтересованности — вносили свой вклад и трудились ради развития СССР в годы нэпа. Усилия, предпринимавшиеся правительством, чтобы наладить то, что сегодня мы назвали бы «диалогом» с интеллигенцией — из-за невозможности установить над ней в те времена подлинную гегемонию, — создавали условия для звучания многих и разных голосов. Среди работников культуры, особенно в группах авангардистов, были случаи искреннего, а то и вовсе сектантского «ухода в революцию» с ее обещаниями радикального обновления образа жизни и всей цивилизации.
Партия не отказывалась от защиты собственных идей в области культуры, но одновременно стремилась «всемерно искоренять попытки административного, произвольного и некомпетентного вмешательства». Были отвергнуты честолюбивые притязания некоторых групп деятелей искусства, вроде «рабочих поэтов» или «пролетарских писателей», добиться своего рода монополии на выражение коммунистических идей в искусстве и соответственно какого-то официального признания. Права гражданства, напротив, получило творчество тех, кого, по удачному выражению Троцкого, стали называть «попутчиками»: художников, которые также были на свой лад порождением революции в том смысле, что стремились передать в искусстве действительность, вызванную ею к жизни, но которые «не охватывали всей сути» революции и ощущали как «чуждую... коммунистическую цель»29. Старые и прославленные художественные школы -особенно театральные — поддерживались и поощрялись. Судорожное стремление выжить, напряженность и конфликты 20-х гг. служили фоном для разнообразного и плодотворного художественного творчества. Во многих областях искусства — в кино, литературе, изобразительном искусстве — оно надолго оставило след и стало частью духовной сокровищницы нашего века. То же относится и к науке.
Но и в этот период налаживание отношений между новой властью и интеллигенцией было далеко не легким делом. Незаурядные заслуги в этой области принадлежат знаменитому наркому просвещения Луначарскому, его терпеливой и блестящей работе по установлению связей с самыми различными деятелями культуры, искусства, науки, образования. Этот революционер, бывший на заре большевизма одним из самых близких соратников Ленина, а затем отдалившийся от него из-за философских и политических споров, занимал министерский пост вплоть до 1929 г., внося в свое дело необыкновенную эрудицию и такт истинного интеллигента. Товарищи по партии подозревали его в недостаточной твердости, но те, кто адресовал ему этот упрек, признавали за ним незаменимый талант по налаживанию контактов с интеллигенцией30. Блестящий оратор и плодовитый литератор, он тем не менее не оставил самостоятельных теоретических работ. Его место в истории культуры определяется, впрочем, не этим: истинным и крупнейшим его произведением стал тот мост, который он сумел перекинуть между революцией и миром русской интеллигенции.
250

Политические конфликты

Интеллигенция — это не только работники литературы, искусства, науки. Трудными были отношения и в других областях. На многих заводах и во многих административных учреждениях, пусть даже под руководством ответственных работников-коммунистов, оставалось еще немало технических специалистов буржуазной формации. После гражданской войны выступления против «спецов» смягчились в партийных рядах, но полностью не прекратились, хотя постоянно отрицались верхами. Случай с Ольденбергером, инженером московского водопровода, который покончил жизнь самоубийством из-за возведенных на него несправедливых обвинений, побудил Ленина в 1922 г. энергично выступить против чрезмерного недоверия к техническим специалистам. Они, однако, продолжали ощущать на себе последствия трений как с рабочими, так и с руководящими профсоюзными или политическими работниками. В напряженности этих отношений находили отражение старые конфликты, привилегированное положение многих специалистов, различие культурного уровня, наконец, сама противоположность требований, выражавшихся теми и другими в процессе производства. В некоторых других областях имели место столкновения с правящей партией, более непосредственно обусловленные различием политического мировоззрения. Самым острым из них, по оценке Луначарского31, была «профессорская забастовка» в крупнейших вузах в поддержку требования о введении университетской автономии — она завершилась временным компромиссом. Противоречия аналогичного характера обнаруживались в отношениях с учителями, врачами, инженерами, юристами, когда эти категории специалистов попытались вновь объединиться и воссоздать свои ассоциации. Коммунисты смогли установить свой шаткий контроль над соответствующими организациями лишь ценой огромного труда и многократного нажима.
В стране сложилась не такая уж простая обстановка, которую можно было бы представить, исходя из одного лишь факта существования единственной легальной партии — коммунистической. Революция и гражданская война вызвали самую массовую волну политической эмиграции, какую знает история. Участь уехавших была нелегкой, и с течением времени это способствовало многим переоценкам. Но на протяжении 20-х гг. в главных городах европейского Запада — особенно Берлине и Париже — эмигрантские колонии были внушительными, настолько внушительными, что могли издавать многочисленные газеты и журналы на русском языке: лишь в столице Германии в 1922 г. выходили три ежедневные газеты, пять еженедельных журналов и печатались книги 17 издательств 32. Впечат-ляющие цифры; впрочем, это еще не все. Среди эмигрантов было много политических лидеров, штабы разгромленных армий в полном Уставе, немало крупных деятелей науки и искусства. Эмиграция с тому же пользовалась широкой и разнообразной международной
251

поддержкой, обладала крупными финансовыми средствами, имела разветвленную организацию со своими центрами, своими партиями, группировками.
Да и неправильно было бы утверждать, что все мосты, связывающие эмигрантов с Россией, были сожжены. Многие из тех, кто остался в СССР, по крайней мере из числа деятелей искусства и культуры, в ту пору могли ездить за границу. Контакты, следовательно, до известной степени сохранялись. Меньшевистский «Социалистический вестник», выходивший в Берлине до 1933 г., обнаруживал немалую осведомленность не только о том, что происходит в стране, но и о дискуссиях в самых узких большевистских кругах33. На съездах РКП (б) в те годы часто велась полемика с эмигрантской прессой: в особенности любил прибегать к ней Зиновьев. Политическое влияние старых партий в массах было равно почти нулю; но того же нельзя было сказать об их идеях, которые имели по-прежнему довольно широкое хождение.
Генеральный курс РКП (б) как правящей партии по отношению к тому, что оставалось от старых партий, был сформулирован в одной из резолюций XII партконференции (август 1922 г.). Она предусматривала сохранение репрессий. И они, действительно, продолжались против любой формы организованной политической оппозиции. На XV съезде РКП (б) Молотов публично выразил признательность ГПУ за борьбу с остаточным влиянием разгромленных партий34. В новом Уголовном кодексе 1926 г. политические преступления были сформулированы настолько расплывчато, что оставался простор для самых широких толкований: если что-то и ограничивало этот простор, то, скорее, сама политическая обстановка. В самом деле, та же самая резолюция 1922 г. предупреждала партию, что репрессии сами по себе могут дать скудные результаты, если они не будут сопровождаться настойчивой работой по привлечению на свою сторону всех тех, кто проявляет лояльность к советской власти. Резолюция требовала поэтому умения «серьезным, деловым образом подойти к каждой группе, прежде враждебной советской власти и ныне обнаружившей хотя бы малейшее искреннее желание действительно помочь рабочему классу и крестьянству в деле восстановления хозяйства, поднятия культурного уровня населения и т. п.»35. Меньшевики-экономисты в Госплане или народники из Наркомзема и кооперативов не были исключением: немало людей, прежде принадлежавших к другим партиям, работали в различных советских учреждениях.
Одно из главных препятствий для установления большей свободы заключалось по-прежнему в трудности изменить подчиненное политическое положение деревни, хотя крестьянство составляло большинство населения страны и сохраняло способность в решающей степени обусловливать ее экономику. Хотя село и было в основном завоевано компромиссом в форме нэпа, оно, как мы видели, лишь в минимальной мере находилось под влиянием коммунистов. Но в то же время оно и не было совсем политически инертным. Отмечался,
252

например, рост числа случаев открытой агитации в пользу «крестьянского союза» (в этот термин вкладывались зачастую различные понятия, но все они так или иначе сводились к требованию увеличения политического веса деревни): 139 случаев в 1924 г., 543 — в 1925-м, 1662—в 1926-м, 1565 — за первые восемь месяцев 1927 г.36 В 1924 г. в ряде сельских районов Грузии вспыхнуло, но было быстро подавлено восстание националистически-крестьянского характера; между крестьянским и национальным вопросами, как известно, существует весьма тесное переплетение, о чем вновь напоминал Бухарин в полемике с Преображенским37. 1924 г. вообще был годом повсеместной напряженности в деревнях: с политическими убийствами, волнениями среди призывников и т. д. Эпизодические конфликты отмечались, впрочем, и в более поздние годы.
Состояние дел в деревне в большей степени обусловливало конфликт с православной церковью и другими организованными религиозными течениями. Придя к власти, большевики впервые провозгласили свободу пропаганды атеизма наряду со свободой вероисповедания. Борьбу с религиозным мракобесием они рассматривали как часть своего просветительского долга. Но главным мотивом столкновения было не это. В той всеобщей битве, которая началась в России с революцией, весьма трудно было четко разграничить идейную полемику от политической борьбы. Да и сама партия, выросшая в боях гражданской войны, не слишком годилась для выявления тонких различий. В дореволюционной России православная церковь значительно больше, чем церкви Запада, была подчинена самодержавию, являлась его прямым орудием и в силу этого совершенно окостенела с точки зрения идей и с точки зрения обрядов. Ее патриарх сразу же выступил с публичными призывами против Советов. Столкновение было поэтому неизбежно; примечательно вместе с тем, что наибольшую остроту оно приобретало именно в моменты обострения трудностей в деревне, где сильнее чувствовалось религиозное влияние. Мы уже не раз отмечали драматически напряженные моменты конфликта с церковью, причем обычно они были периодами трагического напряжения для новой власти. Центр партии, как правило, рекомендовал не оскорблять религиозные чувства верующих. На местах, однако, сплошь и рядом достаточно было, чтобы обнаружилась контрреволюционная деятельность какого-нибудь попа или группы монахов либо, напротив, проявилась грубость Совета или присланного комиссара,— и от благих намерений сохранять осмотрительность мчего не оставалось. Как и другие составные части прежнего общества, православная церковь была сокрушена революционной бурей: многие храмы были закрыты, немалое число священников арестовано. После конфликтов 1922 г. Советское государство стало было поддерживать раскольническое течение в церкви, склонявшееся к соглашению с новым советским строем, но результаты оказались скудными. Последовало частичное соглашение с патриаршеством. Политика Советского правительства в этой области основы-
253

валась тем не менее на поощрении воинствующего атеизма; он получил тогда свои печатные органы и возможность выступать публично, но культурный уровень его зачастую оставался весьма средним.

Зачатки плюрализма

Вряд ли можно было найти в стране человека, которого лично не затронули испытания гражданской войны, революции и хозяйственной разрухи. Едва наметилось оживление экономики, дало знать о себе такое характерное следствие социального переворота, как взрыв жажды знаний. Распространение образования было для большевиков одной из основных обязанностей. Как известно, стержнем всех последних политических размышлений Ленина был вопрос о распространении культуры: он высказывал мысль о подлинной «культурной революции». Даже в самые трудные годы новые руководители пытались не оставлять без внимания эту задачу, свидетельством тому служат речи Крупской. Но сделано было мало. Начиная с 1923 г. борьба с неграмотностью была поставлена на повестку дня как одно из самых властных требований жизни. При самых различных учебных заведениях возникли «пункты ликбеза», где учили читать и писать взрослых людей. Результаты были еще не достаточны, но все же их нельзя назвать ничтожными: по переписи 1926 г., неграмотной была только половина населения (49 % против 68 % в 1920 г.)39.
В те же годы, несмотря на отсутствие необходимых финансовых средств, была заложена новая советская система народного просвещения, основанная на едином для всех типе общеобразовательной школы. Начальная и средняя школа составляла в общей сложности девять лет и давала право дальнейшего поступления в вуз. Главным считалось максимально широкое распространение образования, пусть даже за счет сокращения сроков и упрощения обучения. Начальная школа должна была быть четырехлетней, но там, где не хватало средств, продолжительность учебы сокращали. Будущие рабочие учились в простых ремесленных школах при фабриках и заводах, но здесь же они получали и общее образование. Хотя развитие народного просвещения шло медленно, а зарплата учителей составляла лишь половину довоенной, к концу 20-х гг. учащихся в школах насчитывалось вдвое больше, чем до революции40.
Именно из-за слабости своих политических позиций среди интеллигенции партия стремилась образовать свою собственную интеллигенцию, свои собственные кадры специалистов. При вузах возникли рабфаки — курсы ускоренного обучения, на которых молодежь пролетарского происхождения за несколько лет приобретала достаточное образование для перехода в высшую школу. Это было частью политики, облегчавшей доступ в университеты сыновьям и дочерям рабочих и крестьян. Расширялась сеть «техникумов» — учебных заведений, призванных спешно готовить специалистов средней квалификации. К концу 1925 г. в стране было больше студентов вузов,
254

чем в 1914 г.: 167 тыс. против 112 тыс.41 Сверх того были образовали собственно коммунистические университеты: Институт красной профессуры, Коммунистический университет имени Я. М. Свердлова, Промакадемия. Массовое выдвижение новых сил на руководящие посты со временем приобретет растущее значение.
Для тех, кто проходил по тем или иным каналам «выдвижения», открывалось широчайшее поле деятельности. И объяснялось это не только сложностью политической обстановки. Несмотря на существование одной-единственной партии, социальный плюрализм нэпа заключал в себе известный плюрализм общественных организаций. Правда, требовалось, чтобы во главе каждой из них стоял член партии, но это не мешало таким крупным организациям, как профсоюзы или кооперативы, выполнять свои специфические задачи при относительной автономии своей внутренней жизни. Хотя членство в профсоюзах опять стало добровольным, численность их вновь стала быстро расти после резкого сокращения в первый период нэпа: в 1926 г. она превышала 9 млн. человек, в 1927-м — 10 млн., в 1928 г. — 11 млн. человек. Профсоюзы, иначе говоря, объединяли не только рабочих, но и трудящихся всех отраслей42. Причастные к задачам роста производства, профсоюзы оказывали влияние на выбор направления хозяйственной политики. Особенно сильным, по крайней мере в верхах, было их влияние на определение размеров зарплаты. Они стремились предотвратить забастовки, особенно на государственных предприятиях, но иногда работа стихийно прекращалась. Для разрешения конфликтов использовалась преимущественно система арбитража, но позиции профсоюза в любом случае значили немало.
Восстановление экономики сопровождалось возрождением того социального законодательства, которое в годы военного коммунизма оставляло желать лучшего. Именно теперь закладывалась советская система социального обеспечения, которая, несмотря на всю свою скромность, включала выплату пособий по временной нетрудоспособности, пенсий по инвалидности, а потом и по старости, пособий по безработице, помощь при родах, бесплатное медицинское обслуживание, оплаченный отпуск, устройство домов отдыха. В сущности, это был еще только зародыш такой системы. Однако сам факт создания такой системы в стране, едва поднявшейся из руин и еще живущей под гнетом собственной бедности, свидетельствовал о верности нового строя собственным программным обещаниям, значение чего нельзя преуменьшать. Профсоюзы сыграли важную роль как в создании этой системы, так и в руководстве ею.
Однако не следует ограничиваться одними профсоюзами. Та холодность, с которой были встречены последние предложения Ленина, не должна наводить на мысль, будто они совсем игнорировались. Менее всего это могло случиться в атмосфере почитания покойного вождя, воцарившейся после его смерти. Слияние Рабкрина с ЦКК пРОИЗОШЛО не так, как желал Ленин, но все равно в результате возник аппарат, который пытался действовать не как тра-
255

диционное министерство, а опираясь на низовой актив43. Крупнейшие газеты вызвали к жизни движение рабселькоров, и Бухарин даже ратовал за их подотчетность своим редакциям, а не местным партийным организациям, чтобы обеспечить для них большую свободу выступлений. Для развития более активного отношения к производству на предприятиях созывались периодически производственные конференции, которые формировали постоянные органы. Начинание это было далеко от воскрешения старого рабочего контроля 1918 г., но все равно представляло собой попытку привлечь рядовых тружеников к техническому руководству предприятиями.

Административная реформа

Выдвижение новых кадров руководителей следует рассматривать в рамках общего усилия по организации страны, которое было характерным для всех 20-х гг. Выражением его было новое административно-территориальное деление СССР. Проект зародился еще на заре революции, но осуществление задержалось из-за внешних обстоятельств и трудностей в определении самого критерия административной единицы. Требовалось, чтобы границы ее были экономически обоснованы для облегчения планирования. Поэтому изучить вопрос сначала поручили Госплану. Однако во многих регионах хозяйственная логика вступала в конфликт с территориальным размещением национальностей, получивших к этому времени автономный или союзный статус. В конечном счете был достигнут компромисс. Реформу начали в 1924 г. в экспериментальном порядке в двух регионах: на промышленном Урале и в сельскохозяйственных районах Северного Кавказа. Затем она постепенно осуществлялась до 1930 г. Старое деление на губернии, уезды и волости практически было заменено новым: на области или края, округа и районы. Область отличалась от края тем, что включала территорию с однородным в национальном отношении населением. Новые административные единицы были крупнее предыдущих. Если оставить в стороне уточнение национально-территориальных границ, реформа практически была направлена на создание в стране более цельной и единообразной администрации.
В то же время оживление деятельности Советов вело к проникновению организованной власти и в те районы, где о ней раньше даже не знали (например, у кочевых народов), стимулируя и здесь выдвижение известного числа новых местных руководителей. К тому же приводил и расширенный прием в партию: хотя массовый прием проходил в крупных городах и промышленных центрах, географически он охватил всю страну44. Выдвижение не только охватило обездоленные прежде слои населения, но распространилось и на территории, которые сама революция еще не успела преобразовать. С распространением народного просвещения зачатки культуры проникали, в частности, на восточные окраины Советского Союза. Именно тогда на-
256

чалось создание алфавитов и развитие письменности многих местных народов.
Политическая вербовка, выдвижение, ускоренное формирование новых кадров — все это происходит в условиях политического кризиса, разбившего первоначальный костяк большевистской партии; мало того, все это было составной частью этого кризиса. Речь идет о процессе, который повлиял на происходившую политическую борьбу и сам в свою очередь испытал затем на себе влияние ее исхода и ее характерных черт. Годы нэпа были свидетелями столкновения разных концепций не только по вопросам хозяйственного развития, но и по вопросам будущего партии и Советского Союза в целом. Теперь необходимо выяснить, что это было за столкновение и какие концепции утвердились впоследствии.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Тринадцатый съезд РКП (б), с. 117.
2 История КПСС, т. 4, кн 1, с. 316; КПСС в резолюциях, ч. I, с. 772.
3 История КПСС, т. 4, кн. 1, с. 317—318; Тринадцатый съезд РКП(б), с. П6;
Е. К. Соколова. Ленинский призыв и его роль в укреплении РКП (б). — «Вопросы
истории КПСС», 1969, № 1; Merle Fainsod. How Russia is Ruled. Cambridge (Mass.),
1963, p. 249. Этот автор на основе других советских источников приводит несколько
иные цифры, которые, однако, не меняют существа дела.
4 КПСС в резолюциях, ч. II, с. 22—23; Т. Н. Rigby. Op. cit, p. 139.
5 Советское крестьянство, с. 171.
6 История КПСС, т. 4, кн. 1, с. 479—481.
7 Тринадцатый съезд РКП (б), с. 606; КПСС в резолюциях, ч. II, с. 22; Г. Я. Rig-
by. Op. cit., p. 154—155, 162.
8 Тринадцатый съезд РКП (б), с. 125.
9 Е. К. Соколова. Указ, соч., с. 51.
10 Тринадцатый съезд РКП (б), с. 122, 157.
11 Там же, с. 126, 607—608.
12 История КПСС, т. 4, кн. 1, с. 322; Е. К. Соколова. Указ, соч., с. 54.
13 Я. М. Москаленко. Тезисы ЦКК РКП (б) о партийной этике. — «Вопросы
истории КПСС», 1962, № 5, с. 155.
14 Merle Fainsod. Smolensk.., p. 45.
15 E.H.Carr. II socialismo in un solo paese, v. 1, p. 589—595.
16 Тринадцатый съезд РКП(б), с. 112; История КПСС, т. 4, кн. 1, с. 319, 493.
17 Тринадцатый съезд РКП (б), с. 608—609.
18 Там же, с. 123.
19 История КПСС, т. 4, кн. 1, с. 491.
20 Там же, с. 318; Советское крестьянство, с. 171.
21 Илья Эренбург, т. 8, с. 490, 454, 456; Victor Serge. Метопе di un rivoluzionario. Firenze, 1956, p. 283—300.
22 B. L. Pasternak. II dottor Zivago. Milano, 1957, p. 605.
23 С. А. Федюкин. Великий Октябрь и интеллигенция. М., 1972. с. 204.
24 Смена вех. Сборник статей. Прага, 1921, с. 48, 56, 58, 159, 160, 183.
25 К. Чуковский. Воспоминания об А. Ф. Кони. — «Новый мир», 1957, № 12, с. 172.
26 Первые комментарии печати и советских властей в еженедельном журнале «Смена вех». Париж, 1922, № 20.
27 С. Л. Федюкин. Указ, соч., с. 260—294; И. Я. Трифонов. Из истории борьбы
Коммунистической партии против сменовеховства. — «История СССР», 1959, № 3,
с. 64—82.
28 Одиннадцатый съезд РКП (б), с. 74—75; Двенадцатый съезд РКП (б), с. 484.
29 L. Trotsky. Letteratura e rivoluzione. Torino, 1973, p. 482, 535—616, 622. Vd.
anche Pintroduzione di Vittorio Strada.
30 Ibid., p. 532.
31 С. А. Федюкин. Указ, соч., с. 329.
32 И. Эренбург. Указ, соч., т. 8.
33 L. Martov, F. Dan. Op. cit., p. 259—260.
34 КПСС в резолюциях, т. 1, с. 674; Пятнадцатый съезд ВКП(б), с. 1175.
35 КПСС в резолюциях, т. 1, с. 672.
36 Советское крестьянство, с. 164.
37 N. Bucharin, E. Preobrazenskij. Op. cit., p. 104.
38 E. H. Carr. II socialismo in un solo paese, v. 1, p. 37—44; Pierre Sorlin. Breve storia della societa sovietica. Bari, 1966, p. 134—136.
39 История СССР, т. 8, с. 265.
40 С. А. Федюкин. Указ, соч., с. 297.
41 Там же, с. 320—347; Я. X. Катунцева. Возникновение рабочих факультетов
и их роль в формировании кадров новой советской интеллигенции (1919—1925 гг.) -
«Исторические записки», № 51.
42 Е. Я. Carr, R. W. Davies. Le origini della pianificazione sovietica. Torino, 1974,
v. 2, p. 95.
43 С. Я. Иконников. Создание и деятельность объединенных органов ЦКК — РКИ
в 1923—1934 гг. М., 1971; А. И. Чугунов. Указ. соч.
44 История КПСС, т. 4, кн. 1, с. 316—317.