Боффа Дж. История Советского Союза

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ВТОРАЯ. НЭП

V. ЭКОНОМИКА: ПОДЪЕМ И ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ

Восстановление производительных сил, 224 — Денежная реформа, 225 — Уравнивание в деревне, 228 — Нэпман, 234 — Преображенский и Бухарин, 235 — Подступы к планированию, 238.

Восстановление производительных сил

Наряду с центральной темой — внутрипартийной демократии -наиболее резкие расхождения в ходе дискуссии 1923 г. вызывались также экономическими проблемами.
Подъем экономики начался лишь в последние месяцы 1922 г. Еще продолжали сказываться последствия катастрофы предыдущего года, когда резко снизились многие хозяйственные показатели, шла ли речь о размерах посевных площадей или занятости рабочих, о продукции металлургической промышленности или масштабах обесценения денег. Впрочем, не все показатели свидетельствовали об ухудшении. В известной мере дальнейшее падение производства было уже результатом сознательно принятых мер. Нэп возродил определенное товарообращение. Прежняя тенденция начинала сменяться прямо противоположной, о чем говорил Зиновьев на XII съезде партии. С этого момента подъем пошел быстро и обнадеживающе, хотя не раз небо над советской экономикой затягивало тучами и наступали критические моменты. Как бы то ни было, в общем и целом это был крупный успех.
Выпуск продукции тяжелой индустрии, не превышавший и 13 % довоенного объема (1913), в 1924 г. достиг 50 % этого уровня и превзошел его в 1927 г. Годами наиболее интенсивного роста были 1923 г., а затем 1925 и 1926 гг. Оживление происходило и на железнодорожном транспорте, почти парализованном в 1920—1921 гг. В 1927 г. людей и грузов перевозилось больше, чем до войны. Темпы промышленного роста были различными в разных отраслях. В легкой промышленности они были выше, чем в тяжелой; в производстве энергии и добыче топлива, нехватка которого как раз и грозила парализовать страну, дело шло более споро, нежели в выплавке металла (металлургическая промышленность вышла на довоенные показатели лишь в 1929 г.)'. Подъем был обусловлен сперва просто необходимостью привести в движение остановившийся было механизм народного хозяйства, а затем запросами рынка — по преимуществу крестьянского, — на котором ощущалась нехватка самых элементарных товаров.
Восстановление промышленности повлекло за собой возрождение рабочего класса. В августе 1922 г. его численность едва превышала миллион человек. Деклассирование городского пролетариата было тем социальным явлением, которое более всего ослабляло основы нового строя. Теперь в городах наступало оживление. К концу 1927 г. число рабочих, занятых в крупной промышленности, вновь достигло 2,5 млн.; советские исследователи считают, что с учетом
224

«траченных территорий этот показатель равноценен довоенному2. Наибольший рост наблюдался в 1925 и 1926 гг.
В 1927 г. довоенного уровня достигла также зарплата, хотя между различными отраслями существовали довольно значительные перепады3. В первое время рост зарплаты превышал рост производительности труда, что вызывало тревогу в 1924 г. Сам по себе, однако, такой процесс был неизбежен, так как оплату труда, упавшую до трагически низкого уровня во время военного коммунизма, необходимо было повысить хотя бы до минимальных размеров, дающих возможность просуществовать. Впрочем, с переходом к нэпу зарплата пережила немало превратностей: вначале — когда была резко сокращена, а потом и вовсе упразднена натуральная оплата, и позже — когда скудные запасы ликвидных средств у предприятий привели в 1923 г. к большим задержкам в выдаче зарплаты. На первых порах оживление работы предприятий было делом рук рабочих, уже трудившихся на заводах до войны (70 %); остальные зачастую были их детьми4. На этой первой стадии приток новых сил был незначительным: более ощутимым он стал лишь в 1925—1926 гг.
Первым признаком выхода из кризиса был хороший урожай 1922 г. Сельское хозяйство пострадало от войны сравнительно меньше, чем промышленность. И все же его продукция в 1921 г. составляла в стоимостном выражении лишь чуть больше половины продукции 1913 г.: 60 % по советским статистическим данным5. Подъем сельского хозяйства вначале шел быстрее, чем в промышленности. В 1922 г. было засеяно лишь 77,7 млн. га против 105 млн. в 1913 г., но уже в 1925 г. для возделывания была отвоевана почти вся пустовавшая земля. Наиболее интенсивное восстановление утраченного происходило в 1923 г. К наилучшим годам в сельском хозяйстве относились также 1925 и 1926 гг. Набирало силу возделывание технических культур, сильнее всего пострадавшее от гражданской войны и раздела земли (сбор хлопка в Средней Азии и сахарной свеклы на Украине упал соответственно до 6 и 4 % по сравнению с 1913 г.). Что касается животноводства, менее пострадавшего, но и менее развитого до революции, то оно уже в 1925 г. Достигло довоенного уровня. Исключение составляло только коневодство. В целом сельское хозяйство в 1927 г. производило больше продукции, чем до войны6.

Денежная реформа

В результате хозяйственного подъема, достигнутого без займов без какой бы то ни было помощи из-за границы, жизнедеятель-
сть страны полностью восстановилась, хотя, по мнению многих иностранных экспертов, она не способна была стать на ноги. То был
признак необыкновенной живучести общества, прошедшего жестокие испытания революции и гражданской войны, и способности новой
власти к упрочению своих основ. Тем не менее тут-то и начинались подлинные проблемы.
Дело в том, что выход из кризиса не был таким уж гладким. В 1923 г., когда подъем только-только начал набирать силу, более быстрое восстановление на селе в сочетании с медленно преодолеваемой дезорганизацией рынка привело к падению цен на сельскохозяйственную продукцию при одновременном резком повышении цен на промышленные товары. То был «кризис ножниц цен», как его стали называть по знаменитой диаграмме, которую Троцкий, первый заговоривший об этом явлении, показал делегатам XII съезда РКП (б). К осени кризис приобрел такие масштабы, что угрожал парализовать товарообмен между городом и деревней, а следовательно, подорвать едва начавшееся восстановление и вызвать неизбежную депрессию. Причины его были, конечно, более сложными, чем те, на которые указывали критики из оппозиции, сводившие все к отставанию промышленности и отсутствию плана. Анализ его причин явился, таким образом, исходным пунктом диспута между противостоящими тенденциями в экономической теории — диспута, получившего развитие в последующие годы7. Между тем уже в 1924 г. напомнил о себе второй отрицательный фактор. Новая серьезная засуха обрушилась на зерносеющие районы юга и юго-восточной части Европейской России, которые еще не полностью оправились от трагических последствий недорода 1921 г. Тем самым обнаружилась непрочность подъема сельского хозяйства. Последствия на этот раз были не столь катастрофическими: население пострадавших областей насчитывало 8 млн. человек. И все же они ощущались еще и три года спустя8.
В эти годы была осуществлена денежная реформа. Тщательно продуманная, она была терпеливо и заблаговременно подготовлена постепенным введением в обращение в 1923 г. новой денежной единицы с золотым обеспечением — червонца. В первом квартале 1924 г. был произведен обмен старых обесцененных денег, находившихся в обращении, на новые банкноты и монеты новой чеканки, также обеспеченные золотом и потому стабильные. Обмен производился из расчета один новый рубль на каждые 50 тыс. «совзнаков», каждый из которых в свою очередь равнялся миллиону рублей времен гражданской войны. Реформа была представлена стране как «поворотный пункт... экономического и политического развития»9. Она явилась актом огромной важности, ибо служила показателем большей степени овладения механизмами экономики, наконец достигнутой правительством. Продолжением реформы стала финансовая политика, которую историки называют «ортодоксальной»: сбалансированный бюджет, опирающийся на гарантированные доходы и твердые налоговые поступления; осторожная политика расходов и капиталовложений, активный внешнеторговый баланс10. Троцкий критиковал эту политику как «диктатуру наркомфина», то есть Сокольникова и его экспертов: слишком осторожную, чтобы обеспечить
226

достаточно быстрое развитие промышленности (именно в этом смысле он противопоставлял ей требование «диктатуры промышленности»)".
Проведенная как раз в то время, которое совпало с первой полосой дипломатических признаний Советского государства, денежная реформа возродила надежды на широкое экономическое сотрудничество с капиталистическими державами Запада. Более обильные урожаи вновь приоткрыли перспективу возобновления вывоза хлеба, который играл столь важную роль для экономики царской России. Был такой период в 1923—1924 гг., когда все или почти все руководители РКП (б), независимо от принадлежности к большинству или оппозиции, были убеждены в абсолютной необходимости иностранных кредитов для развития страны. Лучше всех это убеждение выразил Красин в своем выступлении на XII съезде партии 2. Но займы, за некоторыми ничтожными исключениями, так и не поступили. Многие надежды развеялись как дым. 1925 г. — год максимального развития концессий. Были заключены наиболее крупные контракты на разработку минеральных ресурсов: добычу марганца в Грузии — с американцем Гарриманом и освоение обширных золотоносных площадей в Сибири — с английской компанией «Лена голдфилдс». В 1926 г. было зарегистрировано наибольшее число действующих соглашений с иностранными фирмами—113. Из них лишь 31 — в промышленности. Их удельный вес в советской экономике, хотя его и нельзя назвать нулевым, был все же предельно мал: эти предприятия не выпускали и одного процента совокупной промышленной продукции13. Наконец, объем внешней торговли достиг только 40 % довоенного14. С одной стороны, ощущалась нехватка товарного зерна, с другой — политические преграды мешали более широкому развитию товарообмена с заграницей. Во многих странах советские товары еще рассматривались как своего рода краденое добро, отнятое у прежних законных владельцев и потому подпадающее под многообразные юридические санкции.
Сколь ни блестящи были успехи в экономике, ее подъем ограничивался жесткими пределами. Достигнуть довоенного уровня было 1елегко, но и это означало новое столкновение с отсталостью вчерашней России, сейчас уже изолированной и окруженной враждебным ей миром. Мало того, наиболее могущественные и богатые капиталистические державы вновь начинали укрепляться (эта тема -называемой «относительной стабилизации» капитализма – в середине 20-х гг. служила предметом ожесточенных споров в Коминтерне и среди русских коммунистов). Американские экономиты подсчитали, что национальный доход на душу населения к концу 20-x гг. составлял в СССР менее 19 % американского15.
Жизнеспособность страны находила выражение в бурном деморафическом росте. В 1926 г. численность населения увеличилась
7 млн. человек, на 13 млн. больше, чем в 1923 г., что означало неслыханные темпы среднегодового прироста — более 2 %. Как и до

227

революции, лишь 18 % жило в городах, а 82 % — в деревне. Уже заметна была, однако, тенденция к ускоренному росту городского населения: число жителей городов возрастало на 5 % в год' . Деревня вновь страдала от перенаселенности: по подсчетам экономиста Струмилина, на селе имелся «излишек» порядка 8—9 млн. пар рабочих рук. Этот «излишек» начинал притекать в города, обостряя проблему безработицы до тревожных размеров. В 1923 г. число безработных превысило миллион человек, а в 1927—1929 гг. переваливало за полуторамиллионную отметку; особенно сильна была безработица среди молодежи. В 1924 г. она послужила источником опасных политических брожений17.
Восстановление производства и стабильность денежной единицы были оплачены дорогой ценой: экономией даже на самом существенном. В стране, где культура рассматривалась как первая национальная необходимость, приходилось урезывать даже расходы на школу. По-прежнему тяжким оставалось положение с беспризорными: миллионы детей, брошенных на произвол судьбы, являли собой печальное зрелище. В то же время была восстановлена государственная монополия на водку — немаловажная статья дохода в государственном бюджете, в прошлом осуждавшаяся революционерами как «аморальная». Правда, таким путем надеялись организовать более эффективную борьбу с частным производством алкоголя -губительным самогоном. На практике же пьянство разрасталось18.
В подобных условиях коммунисты, стоявшие у власти, не могли удовлетвориться только восстановлением страны. Вся их деятельность велась, разумеется, не во имя простого возврата к производственным уровням довоенной и дореволюционной России; оправдать эту деятельность могла лишь куда более высокая цель: социализм.

Уравнивание в деревне

Несмотря на возрождение рабочего класса, Россия оставалась крестьянской страной. Сельское население насчитывало почти 121 млн. человек и было рассеяно по 613587 населенным пунктам19, размеры которых варьировались в чрезвычайно широких пределах. Это могли быть крошечные селения всего из нескольких изб с десятком-другим жителей (распространены они были преимущественно в лесных и болотистых районах северо-запада), а могли быть и крупные поселки или казацкие станицы на сельскохозяйственном юге, в степях или Сибири, с населением до нескольких тысяч человек. Русская деревня и после революции отличалась огромным разнообразием местных условий; да иначе и быть не могло в стране, которая в силу своей протяженности охватывала самые различные с географической точки зрения районы, районы со своими историческими особенностями и традициями. Это обстоятельство следует постоянно иметь в виду, в частности чтобы понять события, которые последова-
228

ли позже. Всякое описание деревни «вообще» страдало бы, таким образом, условностью. Имелись вместе с тем некоторые черты, общие для деревни на всем бескрайнем протяжении СССР. Одной из них — и, конечно, главной — продолжала оставаться техническая i культурная отсталость. Орудия труда были самые примитивные. В 1924 г. еще около половины хозяйств пахало сохой, а не плугом. Правда, в последующие годы распространение плугов и других металлических орудий труда пошло очень быстро. Однако в подавляющем большинстве случаев крестьяне продолжали сеять вручную, жать хлеб серпом и молотить его цепами. Машин, даже самых простых, было крайне мало. В земледелии господствовала трехпольная система, при которой один из участков оставался под парами раз в три года. Преимущественно ручной сельский труд был малопродуктивен. Если взять за основу расчета тот факт, что земледелием занимались примерно 72 млн. человек (включая подростков), то получается, что в целом по стране каждый крестьянин кормил, помимо себя самого, лишь еще одного своего соотечественника20. Разумеется, не все крестьяне были одинаковы. Однако произведенное революцией великое уравнивание оставалось характерной чертой русской деревни на протяжении всех 20-х гг. Следствием этого явилось одно поразительное явление: возрождение старой общины, к уничтожению которой вел до революции капитализм. Мы знаем, что община не исчезла и после сокрушительного удара, нанесенного ей реформами Столыпина. Великий земельный передел 1917 — 1920 гг. вдохнул в нее новую жизнь. Земельный кодекс 1922 г. предоставил крестьянам право выбирать ту форму хозяйственного устройства, которую они предпочитают: индивидуальную, коллективную или общественную, то есть основанную как раз на общине. Именно общинное землепользование и стало абсолютно преобладающим: на его долю приходилось до 98 — 99 % всех крестьянских земель в Центральной и Южной России, несколько меньше, но также преобладающая часть — на Украине и в Сибири, то есть там, где и раньше действовали более сильные стимулы к разложению общины21.
Община, которую советский кодекс называл «земельным обществом», представляла собой территориальную ассоциацию частных
производителей-земледельцев, не лишенную своеобразного крестьянского демократизма. В общем пользовании находилась лишь часть
земли: выгоны, пустоши, леса. Пашня же, составлявшая в среднем — 80 % всей земельной площади, нарезалась посемейно — по
дворам, причем каждая семья обрабатывала надел своими силами. Все общественные вопросы разрешались на собрании членов общи-
ны — сходе, который выбирал определенное руководство. По традиции в сходе должны были участвовать лишь главы семей. Советский
закон требовал, чтобы на сходе присутствовали все труженики, включая молодежь и женщин. Однако принцип этот, насколько
можно судить по имеющимся в распоряжении исследователей
229

данным о посещаемости сходов, далеко нельзя было считать утвердившимся на практике.
Это был, впрочем, не единственный пункт, по которому возникали трения между традиционными представлениями крестьянской общины и курсом новой, советской политики. Начиная с 1922 г. законом были установлены сроки — как правило, девять лет — для периодического перераспределения земли, которое в предшествующий период гражданской войны производилось ежегодно. Сделано это было для того, чтобы не лишать крестьянина стимулов к проведению мелиоративных работ на своем наделе. Но и это установление выполнялось далеко не всегда22. Причины, по которым это происходило, становятся более понятными, если обратить внимание на тот факт, что община в деревне обладала куда более реальной властью, нежели Совет. В стране имелось 319 тыс. сельских общин и только 73 584 сельских Совета, ибо сплошь и рядом распространение Советов не шло дальше административного уровня волости23. Помимо этого, Совет, как правило, не располагал собственными источниками финансирования, в то время как община обеспечивала их себе путем самообложения, и не мог вмешиваться в вопросы землепользования.
Однако не стоит идеализировать общину. Ей был свойствен консерватизм, особенно в том, что касалось агротехнических методов (севооборота и т. д.); она тормозила всякую индивидуальную инициативу, глушила предприимчивость крестьян. С другой стороны, даже выражая тенденции к солидарности и коллективизму, община отнюдь не умаляла ни силы крестьянского индивидуализма, опиравшегося на прямую связь крестьянина с обрабатываемой землей, ни прочности патриархальных устоев, связанных с сохранением двора как первичной ячейки, в которой господствующим оставалось влияние старейшего, главы семьи. Но с точки зрения производственной главным ее пороком оставалась по-прежнему чересполосица: нарезание земли лоскутами. Принцип, которым руководствовалась община, требовал, чтобы всем дворам были предоставлены равноценные наделы. На практике это означало, что каждый получал весь надел в виде множества маленьких участков (порой до 10—20, а то и до 40—50 в зависимости от района)24, зачастую отстоящих друг от друга на большом расстоянии. Затраты времени и труда в результате резко возрастали, а это отрицательно сказывалось на производительности.
С восстановлением экономики и оживлением рыночных отношений в деревне снова начал развиваться медленный процесс социального расслоения. Определение его точных масштабов — задача наитруднейшая. Источники того времени, как правило, не являются достоверными с точки зрения точности именно потому, что вопрос об определении масштабов явления и составлял предмет острейших разногласий, питавших политическую борьбу, развернувшуюся в те годы в рядах коммунистов. Оппозиция кричала об опасности
230

возрождения сельского капитализма, явно преувеличивая размеры явления. Большинство в свою очередь невольно стремилось к его преуменьшению. Позже картина протекавших процессов была искажена с целью оправдания сталинских методов коллективизации. Но задача затруднена не только искажениями по политическим мотивам.
Советские историки неизменно придерживались ленинской классификации социального состава деревни, по которой крестьянство подразделялось на бедняков, середняков и богатых, или кулаков. Однако сам Ленин, исходя из констатации происшедшего уравнивания, в последние годы уже не прибегал к этой классификации. Ее восстановили его преемники. Между тем в послереволюционной деревне установить классовые различия между теми или другими слоями крестьян было крайне трудно: критерии менялись от района к району . Имелось около 25 млн. первичных производственных единиц, дворов, состоявших в среднем из 5 человек. Получалось, что у одних земли больше, чем у других: как считают, около 350 тыс. семей засевали участки размером больше 16 га, a 3,3 млн. семей — меньше 1 га26. Но первые жили преимущественно на юге или в степных восточных районах, где земли было вдоволь. Сопоставления эти, следовательно, мало о чем говорят. Куда более важным различительным критерием служила собственность на средства производства. Поскольку единственным существовавшим тягловым средством было животное, владение лошадью становилось решающим условием (к концу 20-х гг. конское поголовье в СССР составляло около 35 млн.). Те, у кого лошади не было, брали ее взаймы и, как правило, на очень тяжелых условиях. С 1922 по 1927 г. процент безлошадных крестьян в РСФСР сократился с 37,1 до 28,3 %27.
Когда более богатый крестьянин давал более бедному в долг семена или что-нибудь из орудий труда, то взамен он требовал отработку долга либо часть урожая. Другим различительным признаком являлась способность арендовать землю или нанимать работников; но тот и другой критерий могут ввести в заблуждение, поскольку речь идет об операциях, к которым прибегал — пускай даже в меньшей мере, чем другие, — также середняк и даже бедняк. Все это свидетельствует о том, что общественная жизнь в деревне отнюдь не походила на идиллию. Однако рудиментарный характер этих явлений — которые к тому же сами крестьяне склонны были счисть обычными, если не просто естественными28, — говорит о том, сколько трудно в этом случае установить собственно классовые различия между теми или другими слоями крестьян. Чтобы дать читателю представление о порядке величин, о которых идет речь, приведем одну из статистических таблиц, составленных советскими историками — специалистами по аграрному вопросу источникам того времени (оговариваясь все же, что цифры носят приблизительный, чисто ориентировочный характер).
231

Социальный состав деревни в 1924/1925—1926/1927 гг. 29

Эти цифры показывают, что на селе оставался довольно многочисленный — около 2,5 млн. семей — слой сельскохозяйственных рабочих и батраков. Следует иметь в виду, однако, что в это число включены также рабочие совхозов. В остальном цифры свидетельствуют о том, что применительно к другим социальным группам можно говорить о некоем общем прогрессе. Классовые различия существовали, но не это обстоятельство было самым примечательным. Да это и не удивительно, если вспомнить, что тенденция к расслоению наталкивалась на серьезные препятствия не только в виде общины, но и самой государственной политики, которая во всех своих аспектах — от налогообложения до предоставления кредитов — стремилась содействовать самым бедным слоям крестьянства. Наиболее примечательным процессом было не расслоение крестьянства, а то, что советские историки называют его «осереднячиванием», то есть колоссальное расширение слоя мелких земледельцев (средняя величина надела в европейской части России составляла 13,2 га против 10 га до революции30) с одной лошадью и одной, иногда двумя коровами. Таково не только заключение нынешних историков, но и мнение, преобладавшее среди наблюдателей той поры .
Разумеется, эти данные не исчерпывают анализа положения дел в советской деревне того времени. Не все крестьяне — особенно в некоторых губерниях — состояли в общине. Некоторые выходили из нее, чтобы стать полностью независимыми: их наделы назывались хуторами или отрубами, смотря по тому, прилегали ли они к жилью или находились вдали от него. Среди таких хозяев кулаков было больше. Как правило, это были более предприимчивые и зажиточные крестьяне. Продуктивность их хозяйств, насколько можно судить по скудным данным тех лет, была более высокой. Но они не меняли общей картины села. Точно так же не меняли ее сохранившиеся зародыши коллективного земледелия: колхозы и совхозы. Число последних уменьшалось вплоть до 1925 г., а затем немного увеличилось в течение двух последующих лет. В 1927 г. существовало 4987 государственных хозяйств с 3,5 млн. га пашни и 600 тыс. работ-
232

ликов, включая не только постоянных, но и сезонных. Им недоставало, однако, опытных руководителей, они сталкивались с серьезными организационными трудностями и в подавляющем большинстве своем были убыточными. Колхозов было больше (14832 в 1927 г.), но они были мелкими и состояли почти исключительно из бедняков. Всего ими было охвачено менее 200 тыс. дворов, то есть меньше 1 %. Зачастую они подчинялись общине, и их коллективный характер ограничивался лишь совместной обработкой земли, а все остальное оставалось индивидуальным. В целом годы нэпа, по крайней мере его первая фаза, представляли собой период кризиса коллективного хозяйствования в деревне32. Распространение, напротив, получило кооперативное движение, которое с 1924 г. под воздействием последних ленинских статей весьма активно стимулировалось Советским правительством.
Нарисованная картина отражает положение русских, украинских, белорусских крестьян или крестьян других национальных групп, живших в европейской части страны. Она не отражает, однако, положения тех 15—18 млн. нерусских крестьян, которые проживали в восточных республиках, особенно в таких почти целиком сельскохозяйственных зонах, как Средняя Азия и Казахстан (не говоря уже о народностях, рассеянных по просторам Крайнего Севера и насчитывавших около 250 тыс. человек). Здесь также революция прошла через превратности гражданской войны, но она не привела к ломке социальных отношений среди сельского населения. Аграрные реформы не затронули эти районы. Здесь, по определению советских исследователей, сохранился феодально-патриархальный уклад: скорее феодальный, чем патриархальный, в Узбекистане, где оазисное земледелие представляло собой главный вид деятельности, а широкое внедрение хлопководства уже создало первые предпосылки для капиталистических связей с русским рынком; скорее патриархальный, чем феодальный, в Казахстане, Киргизии, Туркмении, среди бурят и монголов, где население занималось кочевым или полукочевым скотоводством.
Хотя старая крестьянская община у узбеков сохранила свое значение, особенно в вопросах распределения воды по ирригационным системам, существовали весьма сильные различия в имущественном положении традиционных вождей, располагавших большими земельными угодьями, и огромным большинством дехкан, бедных крестьян, у которых было совсем мало земли. У кочевников или полукочевых народностей основным социальным ядром за отсутствием традиционной деревни служил аул, образованный одной большой патриархальной семьей или семейными группами. Советов здесь практически не существовало. Господствовали патриархальные и племенные институты и обычаи. Однако различия с точки зрения обладания скотом — будь то верблюды, лошади, овцы, свиньи или другие животные — были весьма значительны33.
Аграрные преобразования в этих регионах начались лишь
233

в 1926—1927 гг. В земледельческих районах- они включали, помимо перераспределения земли, также изменение режима пользования водой для полива. У кочевых народностей они предварялись усилиями по советизации аулов и были направлены на перераспределение поголовья скота. Лишь в некоторых областях Средней Азии эти реформы были доведены до конца, вызвав определенное выравнивание социальных условий. В других местах они — еще до того, как были завершены, — оказались «перекрыты» и поглощены в конце десятилетия волной коллективизации.
Абсолютное преобладание середняка привело к тому, что из продавца своей продукции деревня стала превращаться в ее потребителя. Революция избавила земледельца от пут рабства, от долгов и т. п.; теперь он пользовался этим, чтобы жить лучше. Но общая отсталость деревни не позволяла ему развивать свое производство так, как это было бы необходимо. Урожайность оставалась чрезвычайно низкой и во многом зависела от капризов погоды В 1926 г. сбор зерновых составил почти 77 млн. т. Государство, которое после денежной реформы перешло от натурального налога к денежному обложению, смогло заготовить 11,6 млн. т (между тем до войны при меньших урожаях на рынке заготавливалось около 17 млн. г34). Цифры 1926 г. показали, таким образом, предел, потолок: в последующие годы его ни разу не удалось достичь. Отсюда и ограниченность экспортных возможностей.

Нэпман

У города тем временем тоже появились новые запросы. По мере того как хозяйственная разруха уходила в прошлое, все больше давали знать о себе чаяния, пробужденные революцией. Восстановленная до своего довоенного уровня промышленность была слишком слабо развита, чтобы удовлетворить растущие потребности деревни и города. Промышленная продукция имела тенденцию оседать в городах. Подсчитано, что менее половины произведенных промышленностью потребительских товаров достигало сельских районов, где их хватало от силы на покрытие одной трети спроса35. В конце 1925 — начале 1926 г. начал сказываться, пользуясь выражением советских авторов, «товарный голод», которому при всей его серьезности суждено будет постоянно сопровождать развитие советского общества. Несмотря на все использованные государством средства контроля, вновь возникли «ножницы цен», ликвидированные было в 1924—1925 гг.36 Экономическая смычка города с деревней — главная цель нэпа — оказывалась, таким образом, противоречиво реализуемой задачей.
Свобода торговли в дозволенных и контролируемых пределах является одной из основ нэпа, сказал Зиновьев на XIII съезде РКП (б)37. Торговля была также областью, в которой частный капитал нашел наибольший простор для своего применения. Нэпман -
234

двусмысленная фигура капиталиста в стране, которая поскорее хотела стать социалистической, — был прежде всего торговцем. В промышленности, где он ограничивался обычно арендой у государства того или иного предприятия, его удельный вес был минимальным: меньше 2 % выпускаемой продукции. Правда, этот показатель вырастал до 24 % с учетом ремесленников и владельцев совсем крошечных фабрик. Другое дело торговля. Товарообмен был возрожден после 1921 г. главным образом силами частников. Их роль была господствующей особенно в розничной торговле и таковой оставалась до середины 20-х гг., когда государственная и кооперативная торговая сеть начала брать верх. В 1924 г. после кризиса предыдущего года был образован Народный комиссариат торговли. К 1926— 1927 гг. частники осуществляли в этой области уже не более 37 % всех операций, хотя в абсолютных цифрах их оборот по-прежнему продолжал расти38. Тем не менее недостаток товаров, слабый товарооборот между городом и деревней оставляли вопрос открытым. Руководствуясь логикой спекулянтской предприимчивости, нэпман пролезал во все «щели» хозяйственного механизма, которые общественный сектор — государственный или кооперативный — оставлял неприкрытыми. Такова была констатация руководящих органов. В СССР 20-х гг. речь к тому же шла не просто о «щелях», но о широчайших пределах неудовлетворенных потребностей. Отсюда и опасность, которую с гнетущей тревогой ощущали коммунисты, стоящие у власти: надвигающийся риск возрождения капитализма, пускай даже вытесненного пока на обочину общества.

Преображенский и Бухарин

Как только экономическая жизнь была возрождена, советское общество оказалось перед решающей проблемой отсталости и развития. Тридцать лет спустя эта же проблема неотвратимо возникнет перед большей частью человечества и станет одной из основных тем мировой политики и мировой экономики. Но революция привела к тому, что советским людям пришлось столкнуться с ней раньше Других и притом в категорической форме вопроса жизни или смерти. Стоявшие у власти коммунисты были убеждены, как убежден был и сам Ленин, что для выхода из плена отсталости и для придания большей прочности основам нового строя ставку нужно делать на развитие крупной современной промышленности. Но как? Быстрый подъем основывался на приведении в действие старых предприятий э старым оборудованием; после исчерпания этого резерва нужно было приступать к строительству новых. Вокруг этих главнейших потребностей и завязались великие экономические дебаты 20-х гг. Главными героями спора выступали два выдающихся в интеллектуальном отношении большевистских деятеля: Бухарин и Преображенский.
Почти сверстники (в 1924 г. Бухарину было 36, а Преображен-
235

скому 38 лет), оба они обладали большим партийным стажем; оба были «левыми коммунистами» в 1918 г., правда, один в Москве, а второй на Урале. Вместе они написали в 1919 г. «Азбуку Коммунизма» — популярное изложение большевистских идей, — ставшую одним из самых распространенных произведений политической литературы. С 1923 г. они оказались по разные стороны баррикады. Преображенский — возможно, главный автор платформы «46-ти» -стал одним из главных лидеров троцкистской оппозиции, ее наиболее видным экономистом. Бухарин — главный редактор «Правды» -стал одним из самых блестящих лидеров большинства. Экономическая дискуссия, понятно, не ограничивалась столкновением этих двух выдающихся деятелей. Чрезвычайно важный вклад в нее — в теоретическом и практическом отношении — внесли также другие видные экономисты, работавшие в советских учреждениях. С тех пор- как центральная тема этих споров приобрела столь большое значение для современного мира, ученые всех стран вернулись к изучению тех идейных схваток и отдали дань уважения их «пер-вопроходческому» значению для современной экономической науки. «Политэкономия развития, — написал один из них, — родилась в те годы» .
Великая заслуга Преображенского состояла в том, что он первым привлек внимание к потребностям накопления и выразил их в разработанной форме, придав своим размышлениям облик теории и даже сформулировав их как «законы» политэкономии. Свои идеи он изложил в 1924—1925 гг. в нескольких теоретических очерках, позже объединенных в одном томе. Одна проблема с особой властностью вставала перед Советским государством по мере того, как старая экономическая база вновь вводилась в строй: где взять ресурсы для новых капиталовложений, призванных создать условия для развития новой и более мощной, общественной, социалистической индустрии? Ни одно другое государство никогда не ставило перед собой подобной проблемы. Неизменный (с перехода к нэпу) глашатай тезиса о приоритете развития промышленности, Преображенский построил свою теорию, исходя из Марксова анализа «первоначального капиталистического накопления». Оно создавалось за счет эксплуатации как колониальных ресурсов, так и докапиталистических форм производства. Первый из этих двух путей был закрыт для советского- общества. Весьма ограниченными были также возможности «самоограничения», которые мог наложить на свое потребление рабочий класс — главная сила новой общественной системы. Таким образом, возможность экономии и накопления внутри самой социалистической промышленности была весьма скудной, по крайней мере в начальный период. Оставался только путь эксплуатации досоциалистических форм производства, существовавших в стране; их роль могла быть уподоблена роли «внутренних колоний». Сделать это следовало с помощью различных инструментов экономической политики; Преображенский высказывался за такую «политику цен,
236

которая сознательно ставила бы своей целью эксплуатацию частного хозяйства во всех его формах». В сущности, необходимо было осуществить неэквивалентный обмен между государственным и несоциалистическим секторами. Ради концентрации в своих руках накопленных таким образом ресурсов первый из них должен был действовать как единый комплекс, то есть при максимуме планирования. Сформулированный Преображенским закон гласил, что потребность эксплуатации одного сектора другим носит по неизбежности тем более выраженный характер, чем более отсталой является страна, которая начинает движение к социализму40.
Основной частью негосударственного сектора экономики в СССР было сельское хозяйство. Не удивительно поэтому, что тезисы Преображенского были расценены как пагубные для существования рабоче-крестьянского блока. Именно отсюда, из энергичной защиты этого блока, то есть из политического мотива, исходил Бухарин не только в опровержении доводов противника, но и в построении собственной теоретической концепции подхода к социализму. И он, как и все большевики, хотел развития промышленности, но не считал возможным делать это в отрыве от крестьянского мира. Индустрия не могла существовать вне связей с крестьянским рынком: она была призвана удовлетворять его запросы, расти вместе с ним. Важно, чтобы этот рынок расширялся, ибо его расширение давало импульс и для развития индустрии. Индустриализация и строительство социализма, говорил Бухарин, осуществляются через обращение товаров, которое должно быть ускорено. Накопление в промышленности не может произойти «без накопления в крестьянском хозяйстве»: более того, оно будет «тем более быстрым» в одном секторе, чем скорее пойдет во втором. Не следует страшиться того, что у крестьянина появятся накопления, что он обогатится (отсюда его знаменитый тезис «обогащайтесь», который в 1925 г. вызвал самую яростную полемику), ибо и его средства послужат государственной индустриализации через посредство каналов торговли, налогообложения, банковской системы. Столбовым путем развития Деревни является кооперация. «Таким образом, растет и становится все более организованной система крестьянских хозяйств, которые превращаются... в организованную совокупность... (потом) сливаются... в одно целое, в еще более огромный комплекс с государственной индустрией. Вот этот-то тип экономической цепи, организованной
во всех своих звеньях, и есть, по сути дела, социализм»41. Пока страна была далека от такого положения, Бухарин не скрывал ни от себя самого, ни от других, что указанный им путь «еще очень долог» и что строительство нового общества будет идти медленно,
черепашьим шагом». Он с недоверием относился к спешке.
Дискуссия проходила в атмосфере, весьма отличавшейся от академического обсуждения. Она началась с политического столкновения в конце 1923 г. и следовала за всеми зигзагами последующей внутрипартийной борьбы, становясь все более прямой и резкой.
237

Предметами споров были выбор ориентиров, интересы общественных сил и классов, принятие конкретных решений в области экономической политики под давлением неотступных и неотвратимых событий. Все это обусловливало ход дискуссии. С сегодняшних позиций никто не может отказать тезисам Преображенского в проницательности и дальнозоркости. Но когда он вещал о планировании в бедственных условиях 1921 —1922 гг., когда новая власть только-только начинала разбираться с первоочередными потребностями экономики, становится понятно, почему Ленин усматривал в его рекомендациях опасность «бюрократической утопии». Точно так же, когда в 1923 г, Преображенский принялся защищать высокие цены на промышленные товары, в то время как цены на сельскохозяйственные резко упали и вопреки требованию оздоровить финансы, которое лежало в основе денежной реформы, не удивительно, что ему отвечали: без стабильного рубля нет необходимой предпосылки для какого бы то ни было планирования. Потом фракционная предубежденность взяла верх над рациональностью доводов. И все же, даже не выходя за рамки обостряющейся групповой нетерпимости, эта дискуссия имела огромное значение. Хотя оппозиция потерпела поражение, ее тезисы в конечном счете заметно повлияли на политический курс партии: это подчеркивалось руководителями оппозиции — Троцким и Преображенским — уже на XIII съезде42. В ходе идейного столкновения изменились позиции и самих оппонентов. В 1926 г. Бухарин признавал, что у деревни следует кое-что изъять, но задавался вопросами: сколько, как, какими методами, в каких пределах. Аналогичное мнение высказывал Рыков, его союзник, ставший после смерти Ленина председателем Совнаркома. В свою очередь Преображенский стал более внимателен к тому политическому риску, который способны вызвать его теории43.

Подступы к планированию

Если сопоставить конкретные решения и многочисленные документы, принятые в 1924—1927 гг. по вопросам экономической политики, нетрудно прийти к общему выводу. Указанные документы -постановления съездов, конференций, а также, начиная с этого времени, и пленумов ЦК, резолюции которых неукоснительно публиковались, — отражают разные, подчас противоречивые требования различных отраслей экономики, но в то же время акценты в них постепенно смещаются на новые задачи развития.
Так, на XIII партконференции, которая подвела итоги декабрьской дискуссии 1923 г., а также на последующем XIII съезде РКП(б) в мае 1924 г. господствующими были темы союза рабочего класса с крестьянством, торговли, финансовой стабильности. Вместе с тем признание получила также идея необходимости «усилить плановое начало»44.
Недород 1924 г. и последовавший за ним неспокойный период
238

на селе явились стимулом к тому, что вплоть до 1925 г. в политике партии наступила «более крестьянская» фаза, когда партия, по выражению Зиновьева, должна была повернуться «лицом к деревне». Именно тогда были предприняты наиболее радикальные меры в поддержку крестьянства. Они были направлены на то, чтобы побудить крестьян, не особенно считаясь с их социальным расслоением, развивать свое индивидуальное хозяйство. Для этого был продлен срок земельной аренды с 6 до 12 лет, облегчены условия найма работников и т. д. при одновременной борьбе с излишне частым перераспределением земли, типичным для общины. Тогда же началась широкая поддержка самых разнообразных форм кооперации: торговой, кредитной, сельскохозяйственной. В кооперации могли равноправно участвовать все: крестьяне и ремесленники, зажиточные и бедные. Роль кооперативного движения на селе уподоблялась роли профсоюзов среди рабочих45.
Уже в 1925 г. появились новые ноты, порожденные рядом насущных потребностей. Период простого «восстановления» хозяйства подходил к концу и готов был уступить место периоду «реконструкции» (родившееся в спорах тех лет, это терминологическое различие сделалось позже традиционным для советских историков и экономистов). Для технического перевооружения заводов, да и сельского хозяйства требовались современные машины и средства производства. В апреле 1925 г. начали составляться программы более быстрого восстановления производства металлов. В конце того же года XIV съезд РКП (б) предложил «взять курс на индустриализацию». Великий лозунг был наконец произнесен. Указание было еще нечетким, но это не помешало советским историкам с некоторым насилием над фактами объявить XIV съезд «съездом индустриализации». Правда, всего несколько месяцев спустя Пленум ЦК в апреле 1926 г. уже расценил индустриализацию как «решающую задачу»46. Интерес смещался в сторону промышленности, и в особенности в сторону тяжелой промышленности.
Речь шла не просто о политических лозунгах. Документы формулировались все более и более четко. В каждом отдельном случае надлежало определить не только источник финансирования первых программ развития, но и способ расходования этих пока еще очень скромных средств, а также точную сферу капиталовложения. Каждая отрасль производства выдвигала весомые доводы в поддержку своих собственных запросов. Начало нэпа показало, что новое государство было почти не в состоянии контролировать экономику. Но само проведение новой экономической политики привело к тому, что по меpe восстановления хозяйства государство все более становилось хозяином тех рычагов управления, которые оно сохранило в своих руках. ВСНХ, руководить которым с 1924 г. стал Дзержинский, продолжал выполнять регулирующие функции, обычно принаддежащие министерству промышленности47. В то же время реорганизация финансов придала соответствующему наркомату и государственной
239

банковской системе значительный вес и внушительную силу. Власть непосредственно устанавливала многие цены и отчасти контролировала остальные. Теперь она была в состоянии оперировать крупными суммами, выражавшимися уже не в грудах обесцененных бумажных знаков.
Вслед за публикацией последних статей Ленина и после споров с оппозицией о плане и экономической политике больший авторитет и влияние стал приобретать также Госплан. Политические успехи создали условия для прихода во все органы хозяйственного управления немалого числа специалистов, преимущественно некоммунистов. В Госплан их пришло, пожалуй, больше, чем в любое другое учреждение. Его руководителем был назначен большевик Кржижановский, но в целом коммунисты составляли там меньшинство: в 1924 г. на 527 сотрудников их было лишь 49, причем 23 принадлежали к неквалифицированному, техническому персоналу48. Разработка плана развития всей страны в целом представляла собой задачу, которую никогда прежде не пытался осуществить никто из советских деятелей. Первым был план ГОЭЛРО, составленный в 1920 г. В середине 20-х гг. Госплан начал впервые применять методы общего планирования, то есть планирования, уже не ограниченного рамками отдельных отраслей, подобно плану ГОЭЛРО, ставшие с той поры достоянием истории теории и практики планирования. Разработка и экспериментальное опробование этих методов связаны с именами некоторых знаменитых экономистов не только большевиков (Стру-милин), но и меньшевиков (Громан, Базаров)49. Первым шагом в этом направлении явилась разработка «контрольных цифр» для каждого года. В ходе этой работы противоборствовали разные теоретические школы. Сторонники «целевого» планирования, то есть планирования, призванного обеспечить первоочередное выполнение задач, «сознательно» поставленных перед национальной экономикой, сталкивались с ревнителями «генетического» курса, которые склонны были больше внимания уделять выявлению тенденций, объективно складывающихся в ходе развития данной экономики. На самом деле эти две концепции не были столь несовместимы, как могло показаться, ибо каждая из них выражала, в сущности, одну из двух взаимодополняющих потребностей. Столкновение между ними приобрело особую ожесточенность, когда выявился их разный подход к практическому решению вопроса об определении темпов индустриализации.
В конце 1927 г., в десятую годовщину революции, сначала ЦК, а затем съезд партии решили дать директивы по составлению пятилетнего плана развития всего народного хозяйства. По поводу этой впервые предпринятой инициативы и первых конкретных формулировок, в которые она была облечена, вполне можно утверждать, что все это было результатом жарких споров и сопоставлений различных позиций, споров и сопоставлений, которые еще могли состояться в обстановке «значительной интеллектуальной свободы»50. Несмотря
240

на растущую ожесточенность, сама политическая борьба скорее стимулировала, чем тормозила такого рода работу. Заметим, правда, и то, что эти первые директивы по планированию пока обходили наиболее острые проблемы и рекомендовали добиваться максимума пропорциональности и сбалансированности между различными отраслями и потребностями народного хозяйства: накоплением и потреблением, промышленностью и сельским хозяйством, тяжелой промышленностью и легкой и т.д.51 Это нисколько не умаляет того факта, что именно борьба и сопоставление противоположных мнений сделали возможным закладку фундамента той плановой работы, которая обеспечила в дальнейшем рост СССР. Результатом, однако, не стало смягчение разногласий; более того, практически планирование осуществлялось как раз тогда, когда политическая борьба вышла за рамки разрешимых конфликтов между группами.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Советское народное хозяйство в 1921 — 1925 гг. М., 1960; П. И. Лященко.
Указ, соч., т. 3, с. 165—171, 226; A. Nove. Op. cit., p. 99; Serghei N. Prokopovic. Storia
economica dell'URSS. Bari, 1957.
2 Изменения в численности и составе советского рабочего класса. Сборник статей.
М., 1961, с. 13.
3 Первые шаги индустриализации СССР (1926 — 1927 гг.). Сборник документов.
М., 1959, с. 67.
4 История СССР, т. 8, с. 180.
5 Народное хозяйство СССР в 1958 году. Статистический ежегодник. М., 1959,
с. 350.
6 Советское народное хозяйство в 1921 — 1926 гг., с. 319 — 336.
7 М. Dobb. Op. cit., p. 187—197.
8 Ю. А. Поляков. Недород 1924 г. и борьба с его последствиями. — «История
СССР», 1958, № 1; И. В. Сталин. Соч., т. 10, с. 316.
9 Директивы.., т. I, с. 446.
10 Е. Н. Carr. La morte di Lenin, p. 128—129.
11 L. Trotsky. Nuovo corso, p. 110.
12 Двенадцатый съезд РКП(б), с. 383—387.
13 В. И. Касъяненко, Л. Ф. Морозову Л. К. Шкаренков. Из истории концессионной
политики Советского государства. — «История СССР», 1959, № 4, с. 32 — 59.
14 Внешняя торговля СССР (1918 — 1966). Статистический сборник. М., 1967, с. 8—9; П. И. Лященко. Указ, соч., с. 184; Е. Н. Carr, R. W. Davies. Le origini della pianificatione sovietica. Torino, 1974, v. II, p. 262. Более разительное сравнение с Америкой сделал Троцкий в 1923 г., см. Двенадцатый съезд РКП (б), с. 334.
15 Nicolas Spulber. La strategia sovietica per lo sviluppo economico. Torino, 1970, p. 10.
16 История СССР, т. 8, с. 393—395.
17 Л. С. Рогачевская. Ликвидация безработицы в СССР (1917—1930). М., 1973, с. 76, с. 142.
18 Большевик, 1927, № 19—20, с. 130.
19 Советское крестьянство. Краткий очерк истории. 1917—1970 гг. Под ред.
В. П. Данилова, М. П. Кима, Н. В. Тропкина. М., 1973 с. 137 (далее: Советское крестьянство) .
20 Там же, с. 140.
21 В. П. Данилов. Земельные отношения в советской локолхозной деревне. — «История СССР», 1958, №3; Е.Н.Сагг. II socialismo in un paese solo. Torino, 1968, v. I, p. 202—203; M.Lewin. Contadini e potere sovietica dal 1928 al 1930. Milano, 1972, p. 76—85.
22 В. П. Данилов. Указ. соч. — «История СССР», 1958, № 3, с. 101 — 102.
23 Советское крестьянство, с. 172; D. J. Male. The village Community in the USSR: 1925—1930. — «Soviet Studies», v. XVI, n. 3. p. 239.
24 Советское крестьянство, с. 144 — 145.
25 М. Lewin. Op. cit., p. 43—49.
26 Советское крестьянство, с. 160—161.
27 Там же, с. 155.
28 Тринадцатый съезд РКП (б), с. 442—444.
29 Советское крестьянство, с. 161.
30 Там же, с. 149.
31 Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М., 1962, с. 1184 [далее: Пятнадцатый съезд ВКП(б)].
32 Soviet Studies, XVI, п. 3, р. 295—296; И. Е. Зеленин. Указ, соч., с. 263, 284—305; Советское крестьянство, с. 230—232; Директивы.., т. 1, с. 652.
33 Советское крестьянство, с. 185—205; Г. Ф. Дахшлейгер. О характере социально-экономических преобразований в казахском ауле в 1921—1928 гг. — «История СССР», 1961, № 6; Г. Ф. Дахшлейгер. Казахстан накануне нэпа. — «Вопросы истории», 1966, № 8; В. П. Данилов. Аграрные реформы 20-х гг. в республиках Советского Востока. — «Народы Азии и Африки», 1972, № 6. См. также дискуссию, открытую статьей: М. С. Джунусов. Из опыта борьбы КПСС за осуществление некапиталистического развития ранее отсталых народов СССР. — «Вопросы истории КПСС», 1964, № 1, 3—11; 1965, № 6.
34 П. И. Лященко. Указ, соч., с. 257; Советское крестьянство, с. 153; A. Nove. Op. cit., p. 124.
35 Советское крестьянство, с. 165.
36 А. Я. Малафеев. История ценообразования в СССР (1917—1963), М., 1964, с. 104.
37 Тринадцатый съезд РКП (б), с. 90.
38 История СССР, т. 8, с. 213; П. И. Лященко. Указ, соч., с. 164; А. Н. Малафеев. Указ, соч., с. 134.
39 A. Nove. Op. cit., p. 145; Alexander Erlich. II dibattito sovietico suU'industrializza-zione, 1924—1928. Bari, 1969; Nicolas Spulber. Op. cit.; N. Bucharin, E. Preobrazenskij. L'accummulazione socialista. A cura di Lisa Foa. Roma, 1969.
40 N. Bucharin, E. Preobrazenskij. Op. cit., p. 7—72. E. Preobrazenskij. La nuova
economia. Milano, 1971.
41 Я. И. Бухарин. Путь к социализму в России. Избранные произведения. Нью-
Йорк, 1967. Том представляет собой превосходную антологию с предисловием С. Хейт-
мена. См. также: N. Bucharin, E. Preobrazenskij. Op. cit.; Stephen F. Cohen. Bucharin
and the Bolshevik Revolution. A. Political Biography, 1888—1938. New York, 1973.
42 Тринадцатый съезд РКП (б), с. 153—156, 184—194.
43 Stephen F. Cohen. Op. cit., p. 174; A. Erlich. Op. cit, cap. IV.
44 КПСС в резолюциях, ч. I, с. 797—798.
45 Там же, ч. II, с. 29, 28.
46 Там же, с. 77, 139.
47 М. Dobb. Op. cit, p. 185.
48 3*. К. Звездин. Из истории деятельности Госплана в 1921 —1924 гг. — «Вопросы истории КПСС», 1967, № 3, с. 55.
49 Naum Jasny. Soviet Economists of the Twenties. Names to be remembered. Cam¬bridge, 1972.
50 Nicolas Spulber. Op. cit., p. 13.
51 КПСС в резолюциях, ч. II, с. 278—279.