Библиотека Гумер - культурология

Л.В.Успенский. По закону буквы

В древнегреческой и старославянской азбуках, азбуке-матери и азбуке-дочери, не все благополучно с буквами Б и В. Это бросится в глаза каждому неязыковеду. У древних греков буквы в начале азбуки шли так: "альфа", "бета", "гамма", "дельта"... У славян порядок оказался другим: "аз", "буки", "веди", "глаголь", "добро"... В латинице порядок опять иной: "а", "бе", "це", "дэ"... В чем дело? Чем объясняется разноголосица? Почему ученики и наследники восстали против своих учителей? Были тому основания или это произвол, как теперь говорят, "волюнтаризм"? То, что возникает "по произволу", редко бывает долговечным. Азбуки же, рожденные из греческой, существуют тысячелетия. Значит, их перестройка пришлась ко двору осуществившим ее народам, не была сумасбродством. В греческом языке в некоторые периоды его развития не существовало звука " в ". Древние римляне 283 позаимствовали греческую азбуку как раз в такое "без-ве-время": греческую "бету" они передали своим "бе" -- В. Случилось это в VI столетии до нашей эры. А поскольку им нужен был и знак для звука " в ", они придали ему совершенно другое обозначение и убрали в конец алфавита -- V. Все устроилось. Славяне стали создавать свою письменность в IX веке нашей эры, через 15 столетий после римлян. За эти века греческое письмо изменилось мало. Но стоявший за ним язык, в частности его фонетика, претерпел кое-какие изменения. Став языком Византии, классический греческий изменился: "бету" византийцы стали называть уже "витой" и читать как " в ". Может быть, я сильно упрощаю ход дела, но, во всяком случае, так слышали этот звук славяне, так они произносили букву ?. Соответственным образом выговаривали они все слова, эту "бету-виту" содержавшие. До самого XVIII века наши предки говорили и писали "вивлиофика", а не "библиотека"; отсюда ясно, что перемена " б " на " в " была не единственным изменением в греческом языке. Так или иначе доныне мы говорим "Вавилон", "Вифлеем", называя места, которые на западе, в языках латинского алфавита, звучат как "Баби-ло", "Бетлехем". Для славянских первоучителей это все представлялось сложным и опасным затруднением. "Но как добре писати греческими писмена такие слова, как БОГ или ЖИВОТ (жизнь. -- Л. У.), или ЦЕРКОВЬ?" -- опасливо писал ученый монах-черноризец Храбр. Превратив греческую ? в свою В, славяне оказались перед неизвестностью: с какой же буквы начинать грозное слово "бог"? Конечно, через тысячу лет после решения этого вопроса нам нелегко точно представить себе, какими соображениями руководствовались изобретатели славянской письменности. Нам кажется что дело могло быть так... Кроме кириллицы, у славян была глаголица. Очертания большинства ее букв, причудливые и странные, не походили на привычные очертания греческого "устава". Но вот звук " б " изображался значком , 284 копией одной древней греческой лигатуры. Упрощением лигатуры, возможно, и явилась кириллическая, изобретенная много позже буква Б. А из ее рукописных вариантов возникли и разные формы этой буквы в нашей "гражданке". Впрочем, можно предложить и другие объяснения формы нашей буквы Б, может быть, построенной прямо из прописной уставной В, ампутацией какой-то ее части или другими путями... Звук " б ", стоящий за буквой Б, для нас с вами, русских, не представляет при его произнесении больших затруднений. Я за всю жизнь не встретил ни одного русского ребенка, который не мог бы чисто произнести "буква" или "бок". Но существуют народы, для которых это совсем не так. Немцы, например (пример тому мы увидим ниже), поскольку их собственное "бе" кажется нам чем-то средним между " б " и " п ", не различают этих наших звуков. Плохо владеющий русским языком немец произносит то "бабка" вместо "папка", то наоборот. Это не по какой-либо языковой "неполноценности" или неспособности. Просто в разных языках отношения между звуками неодинаковы, и представители разных народов слышат их по-разному. Есть в мире языки, в которых напрочь отсутствует звук " б ". Есть такие, которые не знают " п ". Арабы, обучаясь в наших вузах, долго вместо слова "пол" говорят "бол". Удивляться тут нечему. Мы ведь сами нередко букву Б произносим как " п ", не выговариваем "звонкого губного смычного" на конце слова -- только глухой: "дуП", "слаП", "горП". И иначе не можем. А в то же время легко указать звукостолкновения, при которых на месте буквы П появляется ясно слышимый звук " б " -- "этот шуруБ больше того". Глухой звук " п " озвончился и зазвучал как " б ". Вместо "покоя" явилось "буки". Кстати, а что значит само слово "букы" или "буки", означавшее в славянской азбуке знак буквы Б ? Слово это, по-славянски значившее просто "буква", было в родстве с немецким Buch -- "книга" и Buchstabe -- "буква". Все они восходят к имени дерева "бук", по-немецки -- Buche. Традиционно думать, что древние германцы, вырезавшие какие-то зарубки и пометы на буковых 285 палочках, перенесли название этих самых "буковых палочек" на значки, на них изображенные, а затем передали новое слово и соседям славянам в виде "буквы". Но вполне возможно, что наши предки создали свой термин самостоятельно. Не так-то уж бесспорно точно время возникновения имени "бук". Когда оно появилось у славян? Может быть, до рождения слова "букы"? Впрочем, заимствование из германского все-таки вероятнее. Упомяну, что финикияне, выделив звук "б" из потока своей речи и придумав для него графический знак, исходили из слова "бет" -- дом. Как вы уже знаете, "алеф" -- первоначально иероглиф быка. Но тогда "альфабет" ("алфавит") в дословном переводе явится нам как "быкодом". А русское слово "азбука" придется понимать как "я -- буква"... Престранные шутки шутит порою язык над своими творцами! В В -- третья буква русской азбуки. Любопытно: "веди" -- третья буква кириллицы, а числовое ее значение -- 2. Почему? Это память о прошлом, о том, что наша буква "веди", хоть она и выражала звук "в", явилась потомком "беты", а "бета" была второй буквой греческой азбуки. С нашей буквой Б в кириллице не связалось никакого числового значения; не знай мы о связях ее с греческой азбукой, тут бы никакой Мегрэ не распутал бы сложной загадки. Буква В в разные времена существования славянорусской письменности приобретала довольно различные очертания. По ее виду и форме, встречающейся в рукописях и старопечатных книгах, палеографы достаточно точно устанавливают столетия (а иногда и более 286 мелкие периоды), в которые то или другое издание было написано или напечатано. Часто спрашивают, в чем причина: в нашей азбуке буква, означающая звук " в ", обретается почти в самом ее начале, а в азбуках, происходящих от латиницы, она не только имеет совершенно другой вид, но и загнана куда-то к черту на кулички, в самый конец алфавита? Вспомним, что в момент заимствования римлянами у греков их письма в греческой азбуке знака для звука " в " не было. У римлян он был: vita -- жизнь, vox -- голос. В то же время в латинском языке были слова, в которых похоже звучала буква U: Augustus -- Август; aurum -- золото -- почти "аврум". Возможно, что римляне, подыскивая знак для " в ", взяли греческую букву V, чем-то походившую на их собственную U. Недаром в своей азбуке они и поместили обе буквы рядом. Я не буду уверять вас, что именно так оно и было -- "Кто это видел?" -- как недоверчиво говорил мой десятилетний сын, слыша рассказы из древней истории,. -- но возможно, что нечто подобное и имело место. Знатоки римской древности свидетельствуют, что в далеком прошлом римское "ве" уже имело вид V, стояло на последнем месте в азбучном ряду и произносилось то как русский звук " в ", то как " у ", а иногда даже как звук, близкий к нашему " ы ". В средние века у народов Запада появилось уже целых четыре буквы, отпочковавшиеся от древнелатинской V: V -- со значением "ве"; "дубль-ве", или "тевтонское ве" -- W; Y -- для звука " ы " и позже других явившаяся U , призванная выражать звук "у". Мне не приходит сейчас в голову никаких особенных "анекдотов", связанных с русской буквой В, как и с V латинской. Пожалуй, единственное, что представляется любопытным сообщить "под занавес", -- существуют языки, в которых возможно произнесение латинской буквы В как русского звука "в" и наоборот. Возьмем язык Сервантеса, испанский. В каждом приличном испано-русском словаре имеется таблица испанского алфавита. На ее законном втором месте вы обнаружите букву В с пояснительной пометкой -- "бе" -- 287 для русского читателя. Четвертой от конца азбуки будет стоять V -- "ве". Все как будто в порядке. Но загляните в комментарии к алфавиту: "Произношение согласных". Тут вы удивитесь. "Буквы В и V в испанском языке в звуковом отношении являются близкими, различаясь, однако, в написании..." И дальше вы прочтете, что в определенных случаях испанская буква В произносится как русский звук " в ". Поэтому, к примеру, слово cabaliero, которое кажется нам совершенно испанским именно когда в нем звучит "б" (а то получается "кавалер"), по-настоящему должно произноситься как "каВуальеро". Узнав, что перед Т и будучи последней буквой в слове, В произносится как наш звук "п", мы не испытаем изумления. Но вот то, что буква V перед звукосочетаниями "уа", "уо", "уи" в начале слова, когда эти все "уа" стоят перед еще одним гласным звуком, должна произноситься как "б", -- вот уж это неожиданность! Мы знаем, что местоимение "ваш" в романских языках, восходя к латинскому vester, звучит на разные лады, но в общем-то схоже: во французском -- votre -- "вотр"; в итальянском -- vostro -- "востро". В русско-испанском словаре вы найдете опять-таки похожее слово -- vuestro. "Вуэстро"? Как бы не так -- "буэстро". "Бу", а не "ву". Почему же? За разъяснением этой тайны вам придется обратиться к специалистам-испанистам. Боюсь только, что прутковское "желание быть испанцем" несколько ослабнет, когда вы столкнетесь с двумя-тремя подобными неожиданностями испанской орфографии и произношения. А впрочем, разве в других языках мира такого не бывает? Вообразите себя на миг испанцем и подумайте, что тот почувствует, узнав, что буква В на конце фамилии "Петров" читается как " ф ", хотя в начале фамилии "Васильев" ее так произносить отнюдь не рекомендуется... Так что не будем осуждать никого... 288 Г Г в кириллице -- "глаголь", четвертая буква и старославянской, и нашей гражданской азбуки. Числовое значение ее -- 3. "Должность" буквы Г у нас в достаточной степени хлопотлива. "Гром", "глаз", "грохот" -- тут она передает шумный смычной заднеязычный твердый звонкий согласный. Теперь -- "гиря", "гигиена". Г и здесь выражает шумный смычной, но уже мягкий, "палатализованный". Чем старше книга, в которой вы будете изучать биографию буквы Г, тем настойчивее будет там указание на то, что она способна олицетворять собой и еще две разновидности звука "г". В таких словах, как "господи", она-де выступает как звонкий звук " х " или как "фрикативный звонкий задненебный звук", причем тут твердый, а вот в слове "преблагий" -- уже мягкий... Странно... Впрочем, лучше загляните в академическую "Грамматику" и успокойтесь. В русском литературном произношении существовало еще до недавнего времени звонкое "х", которое можно было слышать в таких словах, как "благо", в косвенных падежах от "бог" и др. В настоящее время это произношение утрачивается... Этот звук и раньше не играл никакой самостоятельной роли и не имел своего особого буквенного обозначения. Но очень долго этот звук считался как бы признаком "хорошего тона" в русском произношении. Еще И. Бодуэн де Куртенэ справедливо говорил, что такое его "фрикативное произношение" -- плод невежественной ошибки. Считалось, будто в церковных словах его надо выговаривать так -- вслед за церковнославянским языком. Но в этом, староболгарском, языке никогда не было таких звуков, а пришли они к нам из южнорусских и украинских говоров. Теперь специально в этих словах 289 уже никто не произносит Г как латинский звук " h ". Но на смену этой ошибке пришла новая, куда более распространенная. Под влиянием тех же южновеликорусских и украинских говоров многие теперь вообще всякую русскую букву Г -- "нога", "гора", "багор" -- считают деликатным произносить как "ноха", "хора", "пухало"... Решительно скажем, что это ошибка, и грубая, во всяком случае, пока вы говорите не на украинском литературном и не на областном ростовском или краснодарском, а на литературном русском языке. ...Наш звук "г" по способности многих русских согласных бывать то звонкими, то глухими часто является как раз в этом последнем виде, в частности -- на концах слов: Лишь ветра слышен легкий звук, И при луне в водах плеснувших Струистый исчезает круг... Тут, в "Кавказском пленнике" Пушкина, "звук" и "круг" рифмуются. Но Тютчев примерно в те же годы и слышит, и произносит Г как " х ": То потрясающие звуки, То замирающие вдруг. Как бы последний ропот муки, В них отозвавшийся, потух... Впрочем, на письме мы все равно во всех этих случаях ставим все ту же "многозначную" букву Г, и правописание ущерба не терпит. Но иностранец не без причин возмущается: почему, ясно слыша, что "бодливой корове бох рок не дает", он должен дважды подряд, не веря ушам своим, писать "боГ" и "роГ" ?! Правда, если он на этом основании не одобрит русский язык и трудность его орфографии, напомните ему (если он француз) два французских слова: gazon -- газон и geant -- гигант. Оба начинаются с одной и той же буквы G , но с двух разных звуков: gazon -- с "г" , a geant -- с "ж" . Почему? Ничуть не более логично, нежели "бог" и "рог" Все языки мира имеют свои причуды, а орфографии любых языков отличаются этими причудами в десятикратном размере. Для тех, кто приступает к изучению чуждого языка, несоответствия звучаний и написаний 290 бросаются в глаза. Говорящий на родном языке к его фонетике привыкает с детства. Но как только он начинает изучать собственную свою, родную орфографию, так и на него обрушиваются странности и нелогичности. И ему приходится пускаться в размышления: "круг" потому пишется через Г, что через "г" слышится в слове "круГом"... Значит, с точки зрения фонетики последний звук в слове "круг" -- "к" , а с точки зрения орфографии "г" . Никогда не смешивайте разные вещи: звук и букву, буквы и звуки! Я буду повторять это стократно, ибо "вся мудрость житейская в этом, весь смысл глубочайших наук!". С буквами, которые у разных народов обозначали и обозначают "шумный смычной твердый заднеязычный согласный", связано, может быть, и меньше ассоциаций, чем с другими буквами, но кое о чем все же следует помянуть. Не хочется вторично возвращаться к неприятнейшему из образов, связанных со славянским "глаголем", -- к образу виселицы. Но, с одной стороны, к любому простому очертанию при желании можно привязать малоприятные ассоциации, а с другой -- тут уж очень на поверхности лежит сходство. Мы же сами говорим теперь то и дело о разных "Г-образных", по очертанию напоминающих эту букву предметах. Хочется подивиться извилистому движению человеческой мысли вокруг этого письменного знака. Тысячелетия назад, в финикийской древности, переломленный штрих напомнил кому-то то ли шею и голову верблюда, то ли просто "угольник" -- ученые по-разному объясняют название "гимел". Много времени спустя, уже у славян, знак, происшедший от "гимела" и побывавший "гаммой", получил имя, связанное уже не с его формой, а только со звучанием -- "глаголь", потому что это слово как раз и начинается со звука "г" . И тотчас же сам язык, как бы обрадовавшись новой игрушке, подхватил этот "звуково-графический" образ и снова, но в обратном, если сравнить с Финикией, направлении позабавился им. В древности человек 291 назвал букву словом, по сходству ее с предметом, имя которого начиналось с выражаемого ею звука, а теперь название буквы оказалось превращенным в слово на том основании, что очертания этой буквы напомнили пишущим-читающим очертания некоего предмета: Г -- "глаголь" -- виселица в форме буквы Г. Не знаю, обыграли ли греческие мальчишки свою "гамму", придав ее ничего не означающее имя какому-либо предмету, ну хотя бы рогатке, на которую она была похожа. Сомнительно: ни резины, ни рогаток у них не было... Зато позднее греческая "гамма" получила множество значений, и уже не по сходству с предметом, а по самым разнообразным причинам и признакам. Буквой "гамма" музыканты стали обозначать крайний нижний тон средневекового звукоряда музыкальной системы. Оттолкнувшись от этого, те же музыканты применили удобный термин "гамма", чтобы назвать весь ряд звуков данной системы в пределах одной октавы. И немедленно, став из названия буквы словом, оно, это слово, пошло гулять по свету. "Кончишь все гаммы-- пойдешь играть в футбол!" -- так сурово поступала молодая мать со своим отнюдь не музыкальным сыном. Художники говорят о "красочной гамме", писатели -- о "гамме человеческих переживаний", кулинары -- о "гамме вкусовых ощущений". Я встретил в одной газетной статье выражение "гамма станков", очевидно означавшее ряд станков с какими-то последовательно нарастающими или убывающими свойствами. Вот это-то значение стало теперь основным для слова "гамма". Значение "третья буква греческого алфавита" дается в словарях теперь уже на втором, а то и на третьем месте. Словосочетание "гамма красочная" попало даже в энциклопедию -- "ряд цветов, используемых при создании художественного произведения"... То-то бы удивился грек времен Эвклида, прочтя такие фразы: "Доносились звуки гамм, разыгрываемые неверными пальчиками Леночки". (И. Тургенев, Дворянское гнездо.) "Развертывалась бесконечная гамма тонов умирающей зелени". (Д. Мамин-Сибиряк, Осенние листья.) 292 "Вы могли прочесть на лице Ермоловой целую гамму сложных переживаний..." (Ю. Юрьев, Записки.) "Для меня так это ясно, как простая гамма..." (А. Пушкин, Моцарт и Сальери.) Как видите, разнообразие значений чрезвычайное. Длинный ряд тонких и изощренных понятий определяется словом, которое, собственно, "по идее", означает название древней буквы. Буквы! Ну как тут перестанешь интересоваться этими клеточками языка, может быть, точнее, ядрами его клеток?! Слову "гамма" повезло и в значениях, прямо связанных с буквой. Нашим полям вредит "совка-гамма", бабочка, передние крылья которой "буро-фиолетовые, с темно-бурым рисунком и желтовато-серебристым пятном, похожим на греческую букву гамму", -- говорит добрый старый Брем. "Гамма-лучи" физиков -- электромагнитное излучение с очень короткими длинами волн. Открыв радиоактивность, ученые обнаружили три вида излучений, назвав их "альфа-", "бета-" и "гамма-лучами". Лучи эти нашли применение в технике; явились термины -- "гамма-каротаж" -- изучение разреза буровой скважины по гамма-излучению пород, "гамма-метод" -- такое же изучение горных пород, но не внутри, а вне скважины. Имя греческой буквы, как масляная капля на бумаге, ползет все шире и шире по всей научной терминологии, создавая новые понятия и значения. Однако до полной силы живого, многозначного "слова", способного отпочковывать полновесные переносные значения, эти "словоиды" не доросли. Пожалуй, полностью "словаризовалось" лишь одно ответвление от"гаммы" -- "гамма -- музыкальный звукоряд". Латинская прописная буква G также приобрела несколько "особых значений в музыке и ее теории. G прежде всего означает там ноту "соль". Гамма G означает "соль-мажор", G-moll -- "соль-минор". Впрочем, буква G не исключение в этом отношении. Вы еще встретитесь с буквой D, имеющей нотное значение "ре". Что до остальных пяти нот гаммы, то они обозначены буквами А, С, Е, Н, F. Какая из них какую ноту означает, любители музыки соблаговолят установить сами. Занятно, не правда ли, когда сочетаются сразу две 293 условности -- "гамма G". Ведь и "гамма" и G означают звук "г". Сочетание же "гамма G" не имеет ничего общего с этим древнейшим их смыслом. В XIX веке тот же знак "G" выражал понятие "скрипичный ключ", а порою ставился вместо французских слов main gauche -- левая рука... Не забудем, что французы букву G читают не как "ге", а как "жэ", а англичане и итальянцы -- как "джи". Это им не мешает, однако, ту же самую букву, не внося в нее никаких графических изменений, произносить перед согласными и перед гласными звуками "а" , "о", "у" как "г". В остальных положениях она произносится как "ж" или "дж". В испанском языке буква G перед Е и I выговаривается как "х" . Михаил Васильевич Ломоносов был гениальным реформатором и грамматики русской, да и самого нашего языка в его целом. Он был первым великим русским языковедом. Но, читая его языковедческие и грамматические работы, нельзя забывать, когда жил гениальный помор. В XVIII веке не существовало ни языковедческих теорий, ни основанных на таких теориях 294 научных грамматик. Они еще полностью сохраняли старый то узкопрактический, то туманно-схоластический характер. О соотношениях между звуком и буквой, между звучащим, живым и письменным, закрепленным на бумаге словом никто ничего вразумительного не знал и не сообщал ни у нас, ни на Западе. Удивительно ли, что первый русский ученый-лингвист в своих статьях и высказываниях сам нечетко разделяет то, что я уже многократно советовал вам никогда не смешивать, -- звук и букву. Ломоносов (такое было время) любил облекать свои совершенно серьезные изыскания в стихотворную форму. Навсегда останется жить его "Письмо о пользе стекла" -- наполовину ученый трактат, наполовину вдохновенная поэма. Менее известны его стихотворные же рассуждения о различных языковых и грамматических закономерностях. Искусные певцы всегда в напевах тщатся, Дабы на букве А всех долше отстояться; На Е и О притом умеренность иметь, Чрез У и через И с поспешностью лететь, Чтоб оным нежному была приятность слуху, А сими не принесть несносной скуки уху. Великая Москва в языке толь нежна, Что А произносить за О велит она... Вы можете легко заметить, как Ломоносов, воплощая в этих стихах ряд достаточно точных и тонких наблюдений над искусством тогдашних вокалистов и отстаивая свое любимое "московское акающее" произношение как "самое нежное", не делает заметной разницы между буквой и звуком. Разумеется, "искусные певцы" имеют все основания "отстаиваться", как можно дольше тянуть звук "а" при пении. Буква А для них не играет никакой роли, поскольку пение осуществляется голосом, а не письмом. Невозможно "тянуть голосом" 295 написанный на бумаге маленький черненький значок. Но не в этом дело. Научная терминология всех наук, и языкознания в частности, была в XVIII веке в России совсем не разработана. Ломоносов как раз создавал ее. А между "звуком" и "буквою" и западноевропейские ученые путались еще долго после ломоносовских времен. Я говорю об этом лишь потому, что до конца книги мне придется еще не раз цитировать великого холмогорца. И если вас удивит не вполне точная языковедческая или грамматическая терминология его, не смущайтесь: я объяснил вам причины этого. Я вспомнил о Ломоносове вот почему. Среди его произведений есть длинное и весьма примечательное по поэтическому мастерству стихотворение, посвященное, как это ни неожиданно, вопросу о двух возможных способах выражения на письме того русского звука, который и в наши дни изображается при помощи буквы Г. В конце 40-х годов XVIII века Василий Кириллович Тредиаковский, один из самых образованных людей своего времени и далеко не бесталанный литератор, написал "Разговор между чужестранным человеком и российским об ортографии старинной и новой". В сочинении этом автор между другими темами касается и двойственного произношения в современном ему русском языке буквы Г: церковно-книжного -- фрикативного, и народно-русского -- взрывного. Для того чтобы слова с этими двумя разными "г" читались каждое по-своему правильно, Тредиаковский предлагал обозначать оба звука особыми буквами. Для фрикативного южнорусского звука он предлагал сохранить старый добрый "глаголь", "пошлое" же народное "г" 296 означать впредь при помощи какого-либо нового и специального знака. Этот звук и этот знак, по его мнению, следовало бы называть "га". Ломоносову это предложение показалось (и вполне основательно) орфографической ересью. Он уже в те времена чувствовал, что фрикативный звук "г" несвойствен русскому языку, и если еще встречается в произношении полудюжины церковных или близких к ним слов, то вот-вот будет и в них вытеснен всенародным "г"; нет смысла оберегать и охранять его, устраивать для него как бы заповедник под защитой второй нарочитой буквы. Несомненно, Ломоносову приходилось неоднократно вступать с Тредиаковским в устные перепалки при частных и официальных встречах. Думается, и сам предмет их ученого спора представлялся ему, с одной стороны, несколько "забавным", а пожалуй, и более забавным, чем "серьезным". Потому-то он и решил облечь свои возражения не в форму торжественной академической речи или сухой письменной отповеди, а превратить их в остроумно построенный "стихотворный фельетон", как назвали бы мы это теперь. Вот оно, это удивительное "ортографическое" произведение. Бугристы берега, благоприятны влаги, О горы с гроздами, где греет юг ягнят, О грады, где торги, где мозгокружны браги И деньги, и гостей, и годы их губя?т! Драгие ангелы, пригожие богини, Бегущие всегда от гадкие гордыни, Пугливы голуби из мягкого гнезда, Угодность с негою, огромные чертоги, Недуги наглые и гнусные остроги, Богатства, нагота, слуги и господа... Угрюмы взглядами, игрени, пеги, смуглы, Багровые глаза продолговаты, круглы, 297 И -- кто горазд гадать, и лгать да не мигать, Играть, гулять, рыгать и ногти огрызать, Ногаи, бо?лгары, гуроны, геты, гунны, Тугие головы -- о иготи чугунны! Гневливые враги и гладкословный друг, Толпыги, щеголи, когда вам есть досуг -- От вас совета жду, я вам даю на волю: Скажите, где быть "га" и где стоять "глаголю"? Я бы советовал сначала прочесть это стихотворение про себя, затем громко и внятно продекламировать его вслух -- почувствуется незаурядная звучность и внутренний ритмический напор, -- а потом уж постараться ответить на вопрос: что хотел сказать автор и каков поэтический фокус этого своеобразного двадцатистишия. Сосчитайте все входящие в него слова. Их окажется около 120. Два десятка междометий, союзов, предлогов, местоимений можно не принимать в расчет. Остаются существительные, прилагательные и глаголы. Теперь я попрошу вас прикинуть: какое число из них не содержит в себе буквы Г? Таких слов окажется всего 12. Они сосредоточены в трех последних строках стихотворения -- там, где автор от эксперимента переходит уже к обращению к читателю. Следовательно, почти сто слов, составляющих основную ткань стихотворения, отличаются тем, что каждое из них заключает в себе искомую букву Г. Стихотворение написано, чтобы воочию доказать нелепость и ненадобность внесения в русскую гражданскую азбуку лишней буквы. Любопытно, скольким же из этой почти сотни Г надлежало бы, с позиций Тре-диаковского, произноситься как "глаголь" и какому их числу пришлось бы получить произношение "га", обозначаемое знаком "?"? 298 Даже с некоторыми натяжками допуская фрикативное произношение "г" для всех слов, имеющих хотя бы некоторый оттенок церковности, мы можем признать высокое право "содержать глаголь" трем, ну пяти из ста слов стихотворения -- "богини", "богатства", "господа"... и обчелся. Остальные же 95-- 96 не допускали никаких колебаний. Уже и во дни Ломоносова с каждым годом становилось все труднее определить, когда же наступает необходимость и для каких именно слов годится тредиаковское искусственное "га". Тредиаковский (а еще более А. Сумароков) в своей полемике с помором-ученым склонны были обвинять его в переносе на русский литературный язык его родных, архангельско-холмогорских диалектных норм, в том числе и произносительных. Они были не правы. Ломоносов, родившийся в окающей языковой среде, отлично знал, как "нежна в языке великая Москва", и ориентировался именно на московский говор как на базу для общерусской литературной речи. Он не склонен был принимать и традиционно-книжного произношения окончаний родительного падежа -- "-ого", "-аго", "-яго", ибо "великая Москва" давно уже произносила "с калашн ава ряду". Но в такой же степени он не принимал и псевдостарославянского фрикативного "г" в русских или окончательно обрусевших словах. Доказывая свою правоту, Ломоносов прибегнул к не слишком часто встречающемуся способу аргументации, к тому, что теперь принято именовать "стилистическим экспериментом". Надо сказать, он победил в споре, и его упорный и хорошо "подкованный" противник Тредиаковский перестал настаивать на необходимости своего "га". 299 Д -- пятая буква русской азбуки и четвертая почти во всех европейских языках с латинскими алфавитами. Почему такое расхождение? Ну как же? Ведь именно здесь, в самом начале азбуки, нашим предкам пришлось, так сказать, несколько "порастолкать" древнегреческие буквы, чтобы между "бетой" и "гаммой" вставить необходимую славянам В... Счет на одну букву и сбился... На восьмом месте буква Д стоит в арабском алфавите; у турок, пока Кемаль-паша не перевел их на латинскую азбуку, Д была даже десятой буквой. Говорят, что в письменности эфиопов она двенадцатая. Вы уже хорошо знаете: знак, выражавший звук "д" у древних финикийцев, назывался "далет". Греки не ведали другого значения, кроме чисто азбучного "дельта", но это имя буквы превратилось в новое слово, зажило своей жизнью, и биография его далеко не дописалась еще до конца. Славяне придали в стародавнее время своей букве Д имя "добро". Мы теперь зовем эту букву просто "дэ". Многие европейские языки знают ее под этим же именем. Англичане, как обычно, держатся в особицу: у них она "ди", как, впрочем, и у итальянцев. У англичан то преимущество, что они даже в своих словарях указывают, что "ди" -- название четвертой буквы алфавита -- имеет и множественное число -- d's. Мы не можем поставить 2100 "дэ" во множественное число. Мы можем просто сказать: "Три, семь, сто дэ"... Но не имеем права выразиться: "Эти ды", "тех дэй..." Впрочем, это относится не ко всем буквам и не ко всем языкам. У нас вполне возможно множественное число (да и все формы склонения) тех названий букв, наших и иноязычных, которые имеют облик существительных "ять", "ижица", "аз", "икс", "игрек", "зет". Буква D в различных языках выражает, естественно, не вполне идентичные звуки. У французов, немцев, итальянцев ее произношение более или менее совпадает. Англичанин же звук, выражаемый их D, произносит при несколько ином положении кончика языка. Мы прижимаем его к зубам, англичанин -- к альвеолам, чуть ближе к небу. Впрочем, виноват: это уже фонетика, мы же занимаемся графикой письменной речи. И все же любопытно, что даже в русском языке буква Д выражает не один звук, а несколько разных. Иностранец справедливо не понимает, чем первый звук слова "дом" похож на первый звук слова "динь-динь" и почему? В обоих случаях стоит одна и та же буква. Ему, чужеземцу, нелегко уловить общее в этой паре звуков "д" и "дь", потому что в его языке согласные, как правило, такими парами не выступают. "Все странче и странче!" -- скажет нерусский человек словами Алисы из восхитительной сказки Льюиса Кэролла, увидев одну и ту же букву Д в таких двух словах, как "падок" и "падкий". В первом случае он согласится: "Да, -- "дэ". Во втором -- разведет руками: "Что вы?! "Тэ!". Да что там нерусский! Каждый из нас может вспомнить в своей жизни такую "нерусскую орфографическую полосу", когда он получал "колы" за слово "медведь", написанное через Т, и за "воД Дак так". Положение иностранцев и первоклашек в данном случае различается ненамного, потому что орфография наша хотя и принимает в расчет законы русской фонетики, но отнюдь не ориентирована всецело на нее, а ограничивает свое подчинение ей и историческим и морфологическим принципам. Именно поэтому буквы в ней вовсе не обязаны в точности соответствовать "своим" звукам. Вслушайтесь повнимательнее в словосочетания: "наш 2101 кот жирнее вашего" и "наш кот зажирел". В обоих случаях вы услышите не "тж", "тз", а довольно ясное "дж", "дз". Все то, что я вам до сих пор рассказывал, с нашей с вами точки зрения, лежало вроде бы как в пределах "ожиданного". Не поразительно, что Д может звучать иногда как "т" , порою как "дь". Но вам, наверное, покажется странной причудой венгерских орфографистов, когда они свой звук "дь", скажем, в весьма распространенном венгерском имени "Дьердь" изображают при помощи букв G и Y ... Да, да, вот так: GY ! Д и G -- что между ними общего?! Ничего-то вроде как ничего, но вот вспоминается мне маленький москвич, которого звали Андрюшка. Он свое имя произносил как "Андрюшта" и все К выговаривал как "т" , а все Г -- как "д" . -- Что это ты, Андрейка, у самой воды сидишь? -- спрашивали его, пятилетку, нянюшки и мамушки в Крыму, в Евпатории. -- Дляжу на доризонт! -- серьезно отвечал головастый мальчуган, даже не поворачиваясь к спрашивающему... Впрочем, я снова углубился в область фонетики, царства звуков; между тем они должны интересовать нас лишь косвенно... В математике живет строчная буква d, превратившаяся в слово. В геометрии этой буквой издавна обозначают угол в 90 градусов, "прямой". Почему? Именно потому, что он "прямой", а по-французски droit сокращенно -- "d". Но, может быть, это все же не слово, а обычное сокращение, инициал? Отнюдь, и этому можно привести прямые доказательства. В учебниках математики вы легко найдете выражения "два d", "угол, меньший d" и тому подобные. Вдумайтесь, ведь они ничем не отличаются от выражений вроде "два пуда", "рост, меньший метра" и так далее. "Пуд", "метр" -- существительные. Но тогда ясно, что существительное и "дэ". 2102 Е К букве Е я приступаю с трепетом. Для звука "е" у нас есть целая палитра буквенных обозначений: Е, Э и упраздненный полвека назад "ять". Значит, есть о чем поговорить, тем более что о каждой из этих букв можно сказать то, чего не скажешь о ее напарнице. Шестая буква и в кириллице, и в гражданской азбуке нашей -- русская буква Е восходит, по-видимому, к двум разным источникам -- к латинской букве Е и к древнегреческой букве $. Есть, впрочем, и другие предположения. В кириллице буква Е означала 5. В глаголице она выглядела скорее как наше Э и значила 6. Теперь сравните слова "съесть" и "лает" -- буква Е имеет тут силу "йе". Это раз. Сравните их с такими, как "лесть", "шесть", "семя", "время". Здесь тот же значок передает уже чистый звук "е" без всякой йотации. Звучит он чуть-чуть по-разному после мягких согласных "ле", "се" и после "ш" , у которого не бывает мягких вариантов. Вот вам две, а может быть, даже две-три разновидности "е" . Возьмем слова "темный", "мед", "прольет"... Буква, которую я здесь обозначил как Ё, чаще пишется как Е. Слово "темный" вы всегда прочитаете как "темный". Значит, четыре! -- наше Е может передавать уже и звук "о" после мягкого согласного, начиная слово -- "елка", после гласного -- "поет"... Было бы совершенно резонно, если бы я разбил эти рубрики на еще более мелкие разделы: одно дело Е после Ш или Ц ; несколько иной оттенок слышится в Е, когда оно попадает в положение после 3 и других согласных, после гласных и т. д. Но не то существенно. Я говорил досель только о слогах с "е" , стоящих под ударением. В безударном 2103 слоге буква остается той же, но звук, выражаемый ею, может оказаться совершенно иным. Если Е попало в слог, предшествующий ударному, а стоит после мягкого согласного, оно прозвучит "и-подобно" -- "сосновые л и са", "дружная в и сна". Следуя за твердым согласным, Е примет "ы-образный" оттенок -- "красная ц ы на", "неверная ж ы на". В прочих же безударных слогах, не предшествующих прямо ударному, слышится не "е" и не "и", а редуцированный гласный -- в одних случаях похожий на тот, что когда-то передавался буквой Ь, в других, реже, выражавшийся буквой Ъ . Сказанного достаточно, чтобы понять суть дела. Буква, созданная для передачи какого-то одного звука, бывает вынуждена выражать множество других звуков, то похожих, а то и непохожих на "ее собственный". Что говорить, изучения письма это облегчить не может! А ведь в нашей азбуке и сейчас живут три знака, как-то связанных с представлением о "е", -- Е, Ё, Э, -- а совсем недавно их было и четыре. Какой смысл в таком пустозвонном излишестве? Как только я вспоминаю о букве Э, мне приходит на память предреволюционный поэт Игорь Северянин. Он обожал Э. Эта буква представлялась ему воплощением одновременно и "иностранности", "аристократичности", и "эстетической изысканности" тех слов, в которых она встречалась. Грубо говоря, ему казалось, что если слово "изба" написать "эзба", то в воображении тотчас возникает не то "шалэ березовое", не то "элегантное ранчо". Свои "поэзы" он наполнял бесчисленными Э : Элегантная коляска в электрическом биеньи Эластично шелестела по прибрежному песку... Я в электрической коляске на эллиптических рессорах... У него было стремление те слова, которые и без того были в нашем языке иммигрантами, еще сильнее обыностранивать, заменяя в них вульгарные звуки "е" изысканными "э" -- "сирэнь", "фантазэр" и даже "шоффэр". Ему думалось, что буква Э появилась у нас недавно, и -- а что, если бы? -- может быть, даже заимствована с изящного Запада и именно для передачи западноинтеллигентского звука "э" . 2104 Это все результат провинциального невежества. Я уже говорил, что буква, похожая на Э, означала Е в глаголице. Фигурировала она и в кириллице, правда, не повсеместно. В XVIII веке из-за Э шли непрерывные ссоры между знатоками: большинство считало его лишним знаком. Выражать Э должно было бы, по замыслу его приверженцев, открытый русский звук " е " без йотации. До революции так, собственно, и писалось множество слов -- "кашнэ", "портмонэ", порой даже "тэма" или "тэзис". Нужно это было, чтобы предотвратить появление в таких словах мягких согласных. Чтобы "не" в слоге "кашнэ" выговаривалось не так, как в слове "мнение". Однако после революции мы отказались от этой "указки", и никто не стал (из людей образованных) выговаривать "кашне" как "покажь мне". Э осталось лишь в начале слов, для изображения нейотированного "е" . Но и здесь мы допускаем чрезвычайный и неразумный разнобой. Возьмем греческие имена собственные. Спрашивается, почему мы пишем "Эней", "Эол" и "Эгист" и в то же время -- "Египет", а не "Эгипет"? Ведь все имена эти начинаются по-гречески с дифтонга " ?? " -- ???????? и рядом ???????? , Или почему одни слова с приставкой "эпи-" -- "эпиграмма", "эпитафия", "эпилог" -- мы по-русски пишем через Э, в то время как для других, начинающихся с той же приставки, применяем другие написания: "епископ", "епитрахиль"? Слова эти церковного характера, встречаются они крайне редко, однако, если нам надо их написать, мы пишем их через Е, а не через Э. Укажу тут, кстати, на одну орфоэпическую ошибку, встречающуюся довольно часто. Не стоит, уподобляясь Игорю Северянину, произносить букву Е в некоторых иностранных словах как "э" -- "рэльсы", "пионэры". Иногда просто жалко становится, что исчезла буква существовавшая в кириллице. Я бы с удовольствием писал "пионер" через эту букву, чтобы только не слышать, как слово это, происходящее от французского pionnier, у нас произносят вроде северянинского "шоффэра". Буква Е имеется во всех западноевропейских алфавитах. Интересно, какие звуки она там выражает? 2105 Представьте себе, "какие угодно" и "никакие". Что я хочу этим сказать? Сейчас объясню. Я раскрыл англо-русский словарь на букве Е и читаю встречающиеся там слова. Вот слово evening. Я замечаю в его составе два Е. Но рядом с этим словом значками фонетической транскрипции указано, как его произносят англичане. Оказывается, "ивнинг". Ни одного "е" ! На месте первого -- "и" , взамен второго -- полное отсутствие звука. Неожиданность?! Перевертываю несколько страниц и натыкаюсь на слова bee -- пчела и beef -- бык. Как же нужно произносить это удвоенное Е английского языка? Как наше двойное "и" в слове "пиит"? Ничего подобного: пишется ЕЕ, выговаривается "и" -- "би", "биф". Но это долгий звук "и", а может встретиться и краткий. В любом английском словаре вы встретите уйму таких слов, где как "а" будет читаться буквосочетание "EA" -- dealer -- купец, beacon -- бакен. А вдруг попадается вам слово beauty -- красота, так тут это ЕА прозвучит уже как "йот" перед "у" -- "бьюти". Что же, в Англии звук "э" никогда не обозначается буквой E ? Вот слово bed -- кровать. Его смело произносите просто как "бэд", с ясным "э" между двумя согласными. Вы обрадовались: есть и в английском языке заповедные уголки простоты и ясности! Не обольщайтесь чрезмерно. Вот слово bad -- плохой. Как прочтете его? Вы не ошибетесь, если произнесете здесь букву А как чистый звук "э"... Спросите у англичанина, в чем дело. Он разъяснит вам: "з" здесь не совсем одинаковые: одно, скажем, "э" , а другое "Э" ... Непонятно? И не будет понятно, пока вы не заговорите по-английски, как англичанин... Тот же английский собеседник назовет вам сотни слов, в которых Е (особенно на концах слов) не передает решительно никакого звука. Скажем, battle -- бой, house -- дом пишутся с Е на конце, а на наш слух читаются без какого бы то ни было гласного после последнего согласного: "бэттл", "хауз".. Теперь обратимся к французскому языку. Там встречается именно то самое Е, которое сейчас уже почти не изображает никакого звука, так называемое "э мюэ?" -- немое Е. Некогда оно превосходно звучало. Последним 2106 воспоминанием об этих временах является своеобразная, едва ли не одному только французскому языку (если говорить о хорошо известных нам европейских языках) свойственная особенность. Все эти немые Е и сейчас обретают голос в стихах или в пении. Не откажу себе в удовольствии вспомнить "стишок", который я вынужден был заучить и петь в первый день своего пребывания в детской группе французского языка в 1906 году. Первые строчки его звучали так: Воле-воле петите муше, Сюр мон дуа не те позе па! Что означало "Летай, летай, крошка-мушка, но не садись на мой палец!". Если бы эти же самые слова вы вздумали сказать не "стихами", а "прозой", пришлось бы выговорить их так: Воль-воль птит муш Сюр мон дуа не те поз па! Легко подсчитать, что из восьми Е (конечные немые Е по-французски если и произносятся, то так, что я рискнул изобразить их здесь в виде Ё) шесть в обычной речи почти исчезают. А вот в стихах эти немые звуки начинают слышаться. В сравнении с англичанами дела буквы Е у французов проще. Правда, и их Е имеют в звучании весьма различный характер. Но французская орфография снабдила обучающегося письму разными "костылями" и "поручнями" -- надстрочными и подстрочными знаками, передающими произношение. Вот я беру медицинский термин erytheme -- эритема (воспаление кожи). В слове три Е. Над первым -- клинышек справа налево; это закрытое "э". Над вторым -- клинышек слева направо: здесь открытое "е". На конце Е без всякого знака, и так как оно стоит именно на конце, то это и есть немое Е ; условно говоря, оно "не произносится". Это далеко не все разновидности буквы Е. Существует еще Е с крышечкой, передающая открытый протяжный звук "е". Часто встречается эта буква там, где французское слово произошло из какого-либо иноязычного (скажем, латинского) слова, причем один или несколько звуков выпали, исчезли. Так, например, французское tete -- голова, произошло от народно-латинского testa -- черепок, буква S исчезла, но о ней (и о 2107 соответствующем, открыто-протяжном произношении) напоминает крышечка над Е. Все языки "мудрят", выражая звуки речи на письме. Два разных звука "е" существуют в венгерском языке, не считая еще третьего, диалектного. "Краткий очерк грамматики шведского языка", приложенный к одному из наших шведско-русских словарей, насчитывает в этом языке пять разных "е": две пары "е" различаются только долготой и краткостью, и одно сходно с русским звуком "е" в слове "рeжет"... Остановимся на этом. Всех Е мира, и даже одной Европы, в небольшой книге все равно не переберешь. А чтобы покончить с этой буквой, спрошу у вас странное: что означает буква "е" ? Буква "е" , ответит любой учебник математики, есть число 2, 718 281 828 459 045... Это предел, к которому стремится выражение при неограниченном возрастании n. Полагаю, что теперь вам все стало понятно. Теперь о букве уже умершей, о букве "ять". Вам, моим читателям, быть может, невдомек, почему некогда "мы срубили ели" надо было писать через Е, а "мы ели уху" через "ять". Ведь слова "ели" и "ели" там и тут выговаривались абсолютно одинаково. Многим казалось, что буква эта выдумана без всяких причин и надобностей академиком Гротом, главным орфографом XIX века, специально на погибель малышам первоклашкам и что никакого смысла в ней нет и никогда не было. На самом деле все обстояло "и так и не так"... Начнем с "не так". Составители кириллицы отнюдь не хотели никого затруднять. Они стремились всячески облегчить славянское правописание. К греческому алфавиту они добавляли лишь такие буквы, которые выражали реальные звуки славянских языков. Такой была буква "ять", хотя по многим причинам мне было бы трудно описать сейчас, каков же был звук, ею обозначаемый. Свидетельства об 2108 этом чересчур неясны, а магнитофонов в IX веке, увы, не было. Можно думать, что у древних руссов буква "ять", например, обозначала звуки, не совсем одинаковые в разных частях Руси: что-то вроде долгого звука "е" или дифтонга "ие". Во всяком случае, вот из чего ясно, что за буквой "ять" стоял некогда реальный, "звучавший звук". Он был, если угодно, "е-подобен", но и отличен от "е" . Есть длинный ряд русских пишущихся через Е слов, которые имеют в родственных русскому языках близкие соответствия: По-русски По-украински По-польски Степь степ step -- "степ" Лес лiс las -- "ляс" местечко мiстечко miasteczko -- "мястечко" Как видите, в некоторых случаях нашей букве Е у соседей соответствуют: Е и I -- в украинском, А и IA -- в польском. Что это -- случайно или "по закону"? По точному закону: там, где в родственных языках на месте нашей Е тоже стоит Е, там до революции у нас также полагалось писать Е. Там, где в украинском мы видим I (у поляков -- IE, IA), в русском языке до 1918 года стояла буква "ять". Не кажется ли вам, это очень убедительно доказывает, что в старину звуки "е" в русских словах "степь" и "лес", "белый" и "тепло" были неодинаковыми? А значит, и существование "ять" рядом с Е когда-то было фактом, совершенно осмысленным. Когда-то... Вот в этом все дело. В произношении исчезло различие между двумя "е" , а споры о том, сохранять или не сохранять в азбуке букву "ять", тут-то и начались. Да и не удивительно: никто не будет препираться по поводу надобности буквы, выражающей реально звучащий звук. Вам не придет в голову требовать удаления из нашей азбуки букв Р или С ? Но довольно скоро споры по поводу "ятя" (как и "ера") приобрели характер совершенно неорфографический. Передовой ученый-языковед И. Бодуэн де Куртенэ писал про профессора "охранительных воззрений" А. Будиловича, что малейшее желание изменить хоть 2109 что-либо в незыблемых правилах российской грамматики ему и ему подобным представлялось "чуть ли не покушением на три исконных устоя русской государственности", а гак тогда именовали "православие, самодержавие, народность" или "бога, царя и отечество". И вот мы, гимназисты тех лет, заучивали на память, где нужно писать Е, а где "ять". Ничем, кроме зубрежки, нельзя было заставить себя знать, что "мед" надо писать через Ё или через Е, а "звезды" невесть почему через "ять". Чтобы облегчить наши страдания, педагоги составляли "Таблицы слов с буквой "ять", а сами мы в порядке самодеятельности кропали разные мнемонические стишки: Бл?дной т?нью б?дный б?с Пролет?л с б?с?ды в л?с. Р?зво по л?су он б?гал, Р?дькой с хр?ном пообедал, И за б?лый тот об?д Дал об?т над?лать б?д! Разумеется, далеко не пушкинской силы строки, но нам и такие были душеспасительны. Странно: не в XVIII столетии, а когда уже революция сметала со своего пути даже самые тяжкие препоны и преграды, находились фанатики, чудаки и истерики, которые в 1917 и 1918 году завывали на похоронах "ятя" и Ъ. Вспоминается мне в журнале "Аполлон" статья некоего В. Чудовского, который от имени дворянства и интеллигенции отдавал народу все поместья, все капиталы и все привилегии, но заверял, что и он сам, и его единомышленники "ни за какие блага мира не отдадут "ятя" из того языка, которым писал Пушкин". Гордую букву "ять" он тщетно сулил начертать на своих знаменах... Повезло этой букве. Или не повезло? Правила правописания буквы "ять" изобиловали ошибками и укоренившимися издревле безграмотностями. Появление "исключений", когда через "ять" писалась не нынешняя Е, а Ё, -- результат невежества, ставшего традицией. Известный лингвист С. Булич еще в начале XX века доказывал, что, скажем, в слове "секира" корень совершенно не тот, что в слове "сечь", и что его надо бы писать через Е. Считалось, что в иностранных именах и названиях, кроме нескольких, "ять" не употребляется. Я же, 2110 помню, получил "неуд", написав "Вена" через Е. Я твердо знал, что "Венеция" пишется через Е ; тогда почему же "В?на"? Где логика?! Чтобы закончить все о "яте" в не столь мрачном тоне, вспомню одну чисто орфографическую "выходку" прелестнейшего из писателей и людей конца XIX века -- Антона Павловича Чехова. В одном из писем брату Александру Павловичу он расписался на языке Овидия и Цицерона: "Tuus frat?rъ А. Чехов". Современному "нелатинизированному" читателю трудно оценить тонкую прелесть этой языковой "игры". Tuus по латыни "твой". "Брат" по-латыни -- frater. Чехов же, вставив совершенно отечественный "ять" в совершенно латинское слово, поступил как раз "в обрат" Игорю Северянину с его вездесущей буквой Э. Ему желательно было показать: "Вот мы, хоть и из таганрогских мещан с тобой, а в люди вышли. Но не забывай своих корней, дорогой. Ты не frater, a frat?rъ". Как он мог показать, что мысленно произносит это слово на российский, таганрогский лад? Написать через Е ? А брат достаточно образован, чтобы спокойно прочитать это Е как "э" . И вот он пишет "ять". А уж перед ним-то букву Т никак нельзя было произнести как твердый согласный. Ё Поговорим и о букве Ё. Она седьмая в азбуке нашей, но заняла это место лишь в самом конце XVIII века, когда ее предложил ввести в наш алфавит Н. Карамзин. Что в ней самое примечательное? Я бы сказал, то, что во многих справочниках и учебных пособиях о ней говорится: "Написание буквы Ё не является обязательным". Не проверял, но не думаю, чтобы во всех алфавитах мира существовало много "необязательных к написанию" букв. 2111 Удивительно? Чем же? Какие звуки представляет буква Ё? Звук "о" после мягких согласных: "лед", "мед". Но столь же часто вы можете встретить и "мед", "лед"... Звукосочетание "ио" в начале слов "ерш", "елка", "еж". Таких слов в нашем языке не больше дюжины. Но, написав "ерш, еж, елка", вы никого этим не "убьете"... Что же получается? Выходит, и спорить не о чем? Спорят! "Литературная газета" за вторую половину декабря 1971 года. Большая статья В. Канаша "Точки над е" посвящена доказательству необходимости этой "необязательной" буквы. "Надо только ставить там, где должно быть "е", две точки. Обязательно ставить, вот и все!" Так призывно кончается эта статья, а уже во втором номере этой же газеты за 1972 год мы можем прочесть: "...сферы художественной деятельности, объединЕнные понятием декоративное искусство". И ведь, уверен, никто не прочтет эту фразу на пушкинский лад: Гляжу ль на дуб уединенный... Что же получается? Спорить или нет? Может быть, букву Ё сохранить только для изображения в русском языке фамилии немецкого писателя Генриха Беля? Нет, я преувеличил. В иностранных именах и фамилиях, включающих звук "о", сохранение нашего Ё не только уместно, но и разумно. Но рядом с чудовищной занятостью других букв, работающих и за себя, и за своих соседей, такая загрузка напоминает приработки, которые берут вдобавок к пенсии тихие старички. Было сказано: Ё ввел Карамзин. А до него? До него, как это ни странно, применялась лигатура: связка букв I и О , соединенных сверху дужкой. Выходило нечто похожее на "ю краткое". Я допускаю, что для ряда слов такой знак имел бы больше рациональных оснований, чем наша система изображать звукосочетание "йо" при помощи буквы Е с двумя точками над нею. Ведь пишут же аптекари на своих этикетках "иодная настойка", хотя по общим правилам надлежало бы здесь применить написание "едная настойка", не гак ли? Но тут я должен покаяться: я зря приравнял букву Ё к тихому старику. И уж кому-кому, а ребятишкам 2112 "от пяти до восьми" она, пожалуй, все же необходима. Собственному внуку я решил дать прочесть мою книгу для детей "Подвиги Геракла", вышедшую во времена, когда Детгиз обходился без Ё. Бойкий мальчуган мгновенно нарвался на ловушку: "Мы видим, как жили греки... Мы узнаем, о чем они мечтали..." Он не смог решить, как надо читать, "узнаем" или "узнаем"? Давайте же настаивать, чтобы книжки для самых маленьких всегда издавались с буквой Ё, придуманной хорошим писателем и неплохим ученым -- Николаем Михайловичем Карамзиным. Ж Происхождение буквы Ж можно считать загадочным. В финикийском и греческом алфавитах такой буквы не было, да она была там и ни к чему. В этих языках не было столь "варварского" звука. Не знал ни звука "ж" , ни буквы Ж и латинский язык. Очевидно, первоучители славян придумали ее наново; однако при таких работах мысль чаще всего ищет для себя какого-то образца. Любопытно: знак для звука "ж" появился и в кириллице, и в глаголице. В глаголице он выглядел так Некоторые палеографы выводят его из перевернутого коптского знака. Я не рискну ни согласиться с ними, ни возразить им... Думается, что кириллическая буква Ж к этому знаку отношение вряд ли имела. Ж обыкновенно звучит как твердый согласный. Но так было не всегда. Известно, что процесс отвердения согласных начался примерно во времена Мамаева побоища. Во дни Ивана Калиты буква Ж еще передавала мягкий шипящий звук. Мы сейчас можем 2113 произнести "жь", но практически им никогда не пользуемся: слово "жизнь" мы выговариваем как "жызнь". Долгий мягкий звук "ж" звучит у нас лишь там, где в корнях слов возникают сочетания "жж" и "зж" -- "мозжить", "жужжать". Причудливая и сложная форма буквы Ж радовала древних переписчиков рукописных книг: они изощрялись, изобретая все новые, еще более орнаментальные рисунки для этой литеры... В европейских языках звук "ж" (а поэтому и буква для него) нередко отсутствует. Немец, слабо владеющий русским языком, на месте нашего "ж" произносит "ш" . Поэтому русские писатели (французские тоже), изображая плохо говорящих по-русски немцев, вкладывали им в уста слова "ушас", "шарa", "шaтва"... Даже в тех языках Европы, которые знают звук "ж" , нет для него специальной буквы. Французы и англичане изображают свои "ж" и "дж", используя латинскую букву J , звучавшую у римлян как "й" (в английской азбуке она именуется "джей", у французов "жи"), или же при помощи буквы G. Во Франции теперь это "жэ", в Англии -- "джи". Может быть, эти буквы в данных языках окончательно "же-фицировались"? Нет. Возьмем несколько слов, близких в обоих языках и по смыслу, и по звучанию: Франция Англия газ -- gaz -- "газ", gas -- "гэс" гонг -- gong -- "гонг", gong -- "гон" грация -- grace -- "грае", grace -- "грэйс" Это одно. Другое дело: гигант -- geant -- "жеан", giant -- "джайент" дворянин -- gentilhomme -- "жантийом", gentleman -- "джентлмэн" Видите? Только перед буквами Е и I буква G принимает на себя роль нашего Ж . Во французских словах jour -- "жур" -- день, Jean -- Жан она уступает место букве J . Аналогично в Англии. Имя Джордж пишется George, а Джон -- John. Поэтому наш русский Иван в Германии становится 2114 Иоганном, во Франции -- Жаном, в Англии -- Джоном, в Испании -- Хуаном... Все это заставляет задуматься: уж не образовался ли звук "ж" в этих языках позже других и не "опоздал" ли он, так сказать, к распределению латинских букв между звуками? Такой разнобой в прочтении одних и тех же латинских знаков в разных языках ведет к своеобразным "обязательным" ошибкам произношения при изучении языков-соседей. По разным конкретным поводам появляется множество произносительных ошибок, заставляющих посмеиваться друг над другом. Немец, повстречав француза Жана, обязательно назовет его Шаном, а столкнувшись с его именем в документах, станет звать Яном. Звук "ж" ему и незнаком, и "неподсилен", букву же J он знает прекрасно, но именно как "йот". Наоборот, француз, увидев имя героя испанских новелл Don Juan, обязательно прочтет его не как Дон Хуан, как следовало бы по-испански, а как Дон Жуан. Так как до русского слуха имя это дошло через французских посредников, то и мы даже сейчас чаще всего именуем неукротимого гидальго Дон Жуаном, а уж назвать по-пушкински Дон Гуаном какого-нибудь покорителя сердец районного масштаба так и просто никто не вздумает: "донжуан", и только... В польском языке есть два звука "ж", один изображается буквой Z , другой возникает в неожиданных на наш вкус случаях, когда буква R предшествует букве Z . Такое буквосочетание прочитывается как "ж" : rzeka -- "жeка" -- река. Перед глухими и после глухих согласных оно произносится как "ш" . У чехов звук "ш" изображается буквой Z; такой же знак применяется для звука этого и в латышском языке. В шведском, датском, финском, норвежском, испанском и в ряде других языков нет звука "ж" , нет и букв, которые бы его выражали. Кстати, не следует думать, что отсутствие того или иного звука может поставить язык в ранг "более бедных", сделать его менее выразительным. В азбуке современного финского языка есть буква В. В том финско-русском словаре, которым я пользуюсь, слова на А занимают 26 страниц; их примерно около тысячи. Слов 2115 на В всего 58 -- все до одного заимствованные. Но сказать, чтобы это помешало финнам создавать великолепные литературные произведения, нельзя, -- одно существование "Калевалы" нацело опровергает это... Нет, сила языка отнюдь не прямо пропорциональна числу знаков и уж тем более -- числу букв, какие содержит его азбука. З В кириллице и глаголице было два знака, передававших звук "з" . Но это неточно. И вот в каком смысле. В ранние времена нашего гражданского шрифта буква З была скопирована с первого из этих двух знаков. Он именовался "зело" и по очертаниям своим восходил к греческой "стигме", малоупотребительной букве, образовавшейся из так называемой "дигаммы". "Зело" в кириллице походила на латинскую букву S и выражала звонкую пару к глухому спиранту "с", который мы с вами произносим в начале слова "звук". В то же время "земля", следующая за "зело" буква, была копией греческой "дзеты". У греков она передавала особый звук -- аффрикату "дз", похожую в какой-то мере на "dz" польского языка. Предки наши в "учительных книгах" давали предписания, которые сейчас у нас вызывают или непонимание, или смех. Им они представлялись очень важными. "Злобу всякую и злое и злых пиши зелом", -- рекомендовал "Азбуковник" XVII века, связывая неясные для нас отрицательные понятия с этой буквой. Но одновременно он давал и другую директиву: "беззаконие" пиши "землей". Тут уже возобладали, по-видимому, орфографические представления. Я завел этот длинный разговор о двух вариантах буквы З в старославянской азбуке потому, что создатели "Азбуки гражданской" долго колебались, какую из этих букв избрать за образец. Сначала выбор пал на 2116 "зело" -- возможно, сыграло роль ее большое сходство с западным S . Но затем, при внесении в 1735 году поправок и изменений в гражданскую печать, "зело" было заменено "землей". Сейчас, таким образом, мы продолжаем пользоваться при письме правнучкой не "стигмы", а прописной греческой "дзеты". В Греции она выглядела вот так -- ?. Из нее и возникли наши формы буквы З . Из нее же развился и "зэт" латиницы. Он почти утратил сходство с прототипом, но зато сохранил в некоторой неприкосновенности греческое имя "дзета". По-видимому, некогда -- но уже очень давно -- "зело" могла быть знаком, выражавшим звонкую аффрикату "дз" , парную к хорошо нам известной глухой аффрикате "ц", которая, по сути дела, является звукосочетанием "тс" . Я получил недавно несколько читательских писем. Меня спрашивали: по каким причинам на дисках телефонных аппаратов у нас буквы следуют так; ...ГДЕЖИК ? Почему отвергнута буква 3 ? Никакие языковедческие рассуждения и справки не приводили к решению этой загадки. Пришлось позвонить инженеру, разбирающемуся в вопросах телефонии. Ответ оказался проще, чем мне представлялось: "Чтобы букву З не путали с цифрой 3"... В западноевропейских языках звук "з" выражается по-разному. Очень распространено обыкновение принимать за "его знак" букву S, когда она находится между двумя гласными звуками. Так, во французском слове basse, которое читается как "басс", и basque -- "баск" за S следуют согласные звуки. Но, написав слово base, вы уже читаете S как "з" -- даже идущий следом "немой" звук "е" приводит к озвончению. То же в других языках. Сравните английское слово crust -- "краст" -- корка хлеба, с cruse -- "круз" -- глиняный кувшин. Я мог бы приводить примеры и из других языков, но всегда полезно отыскивать не только сходства, но и различия в орфографических традициях, в частности, с буквой S . В немецком языке, например, она будет звучать как "з" во всех началах слов и слогов, где за ней следует гласный звук. Поэтому слово "солнце", начинающееся с буквы S , прозвучит: 2117 в английском -- sun -- "сан"; во французском -- soleil -- "солей"; в немецком -- Sonne -- "зоннэ". Итальянцы произносят S как "з" не только между двумя гласными звуками, но и перед звонкими и плавными согласными: "b", "d", "v", "g", "l", "n" и "m". Поэтому они выговаривают слово tesoro как "тэзоро", а слово sbieco -- как "збьеко" -- "кривой". А у испанцев звук "з" , вообще говоря, отсутствует. Но странное дело: переводчики с испанского в XIX веке должны были бы, казалось, знать это, и тем не менее во всех переводах "Кармен" главный герой этой новеллы, несчастный Jose, именовался Хозе. Лишь теперь, в наших новых изданиях сочинений Проспера Мериме, можно прочесть: "А, дон Хосе, -- промолвила она..." Прежде испанские имена приходили к нам через французское их произношение. Получался гибрид из французского Жозе и испанского Хосе... Тем более что первыми исполнителями оперы "Кармен" были французы... Вернемся, впрочем, "к родным осинам". Наше З выражает, как почти подавляющее большинство русских букв, не один звук, а несколько. На концах слов и перед глухими согласными внутри слов оно служит знаком глухого свистящего "с". В русском произношении "подвоЗ" и "подноС", в написании вполне различающиеся, прозвучат совершенно аналогично друг другу. Это затрудняет обучающихся нашему языку и письму иностранцев, в частности французов, у которых согласный в любом месте слова сохраняет свои свойства глухоты и звонкости; у французов слово chose -- "шоз" -- "вещь" произносится с тем же звонким "з", какое вы можете встретить и в слове "шозэтт" -- вещица. Заучив русское слово "воз" со слуха, француз произведет от него родительный падеж "воСа", а узнав в письме, что множественное число от этого слова "воЗы", он будет "не по-русски" произносить "воз" так, чтобы в нем "слышалась" конечная буква З. Никогда не следует, начав изучение чужого языка, ни считать, что он "труднее нашего", ни, наоборот, что наш -- ого! -- "самый трудный". Каждый язык незатруднителен для того, кто овладевает им с детства. 2118 Точно так же каждый язык, изучаемый во взрослом периоде жизни, будет удивлять несходством с вашим родным языком. Последнее в связи с З. Случается у нас, что, сталкиваясь со своей ближайшей соседкой -- буквой Ж , оно начинает и звучать как "ж": "изжить" -- "ижжить". На первый взгляд это может показаться вам странным: что общего между свистящим "з" и шипящим "ж" ?! А ведь, по-видимому, общее есть; недаром маленькие дети с одинаковой охотой говорят то "езык" вместо "ежик", то "жмея" вместо "змея"... Впрочем, это все опять уже фонетика! Запоминать бессмысленное нагромождение составных частей куда труднее, чем уложить в памяти какой-нибудь организованный ряд -- вещей, понятий, слов. Неважно, по какому принципу ор-низованы предметы. Нужно только, чтобы чувствовалась упорядоченность. На этом и построена "мнемоника" -- искусство запоминать всевозможные совокупности. Говорят, что мнемоника, механизируя запоминание, приносит больше вреда, 2119 чем пользы. Не знаю, так ли это. Удачно найденный мнемонический прием может действовать долгие годы и десятилетия. В 30-х годах, работая в детском журнале "Костер", я придумал литературную игру с читателями; она называлась "Купип" -- "Комитет удивительных путешествий и приключений". По ходу игры читатели-ребята должны были звонить в редакцию, номер телефона которой был 6-44-68. Мне не хотелось, чтобы мальчишки и девочки просто записали этот номер. Я придумал для них мнемоническую фразу-запоминалку: "На шесте (6) две сороки (44); шест и осень (68)". Художник нарисовал картинку: две сороки, мокнущие на шесте в вихре листопадного дождя. Не скажу, как запомнили редакционный телефон мои юные читатели, но я вот уже больше тридцати пяти лет могу "ответить" его, хоть разбуди меня ночью. Точно так же в любой момент могу я назвать и число "пи" с десятью десятичными знаками, потому что в возрасте двенадцати лет по учебнику А. Киселева "Геометрия" заучил такие две пренеприглядные французские стихотворные строки: Que j'aime a faire apprendre Un nombre utile aus hommes. Там же было и составленное по-русски творение преподавателя казанской гимназии Шенрока. Кто и шутя и скоро пожелаетъ Пи узнать число -- ужъ знаетъ! Если вы выпишете подряд число букв в каждом слове этих виршей, у вас и получится 3,1415926536... Заучиванье порядка букв в любом 2120 алфавите -- занятие достаточно трудное для каждого, кто не обладает феноменальной памятью: ведь в этой последовательной цепи знаков нет решительно никакого объединяющего принципа. Между тем во всех изучаемых нами азбуках число букв колеблется от 28 или 30 в настоящее время до 42-- 43 в старину. Когда возникает надобность запомнить беспорядочную последовательность, хочется придумать какие-то облегчающие приемы. Например, триаду букв "И-К-Л" заменить словом "ИсКаЛ"; сочетание "П-Р-С-Т-У" -- словом "ПРоСТотУ"... Соблазнительно предположить, что уже поднадоевшие нам названия букв в алфавитах были измышлены именно с этой целью. Многие ученые соблазнялись такой догадкой. Пушкин в одной из своих заметок вспомнил филолога Николая Федоровича Грамматина, неплохого слависта, исследователя "Слова о полку Игореве". Помянул он его, однако, только для того, чтобы отмахнуться от его домыслов. "Буквы, составляющие славянскую азбуку, -- пишет Пушкин, -- не представляют никакого смысла. Аз, буки, веди, глаголь, добро etc. суть отдельные слова, выбранные только для начального их звука. У нас Грамматин первый, кажется, вздумал составлять апоффегмы из нашей азбуки. Он пишет: "Первоначальное значение букв, вероятно, было следующее: аз бук (или буг!) ведю -- т. е. я бога ведаю (!), глаголю: добро есть; живет на земле кто и как, люди мыслит. Наш Он покой, рцу. Слово ( ????? ) твержу..." и прочая, говорит Грамматин; вероятно, что в прочем не мог уже найти никакого смысла. Как все это натянуто! 2121 Мне гораздо более нравится трагедия, составленная из азбуки французской..." Пушкин лишь мимоходом коснулся выдумок Грамматина и не затруднил себя указаниями на прямые нелепости в его рассуждениях. А они были недопустимы для филолога. Ни "букы" нельзя было превращать в "бог", ни форму глагола "веди" превращать в "ведаю". Ни в одном случае глагольная форма -- имя буквы и та форма, которую притягивает за волосы Грамматин, не совпадают. Слепленные при помощи таких ухищрений "изречения" не выдерживают критики. Можно допустить: а что, если именно так, неловко и неудачно, подгоняли под подобие "мыслей" имена букв древние, жившие за века до Грамматина, педагоги? Но крайне маловероятно, чтобы можно было в одной явной бессмыслице отыскать скрытую вторую бессмыслицу при помощи логических рассуждений. Грамматинские "апоффегмы" возникли не "когда-то", а именно его трудами и в начале XIX века. Пушкин же, со своим "абсолютным слухом" художника слова, уловил фальшь и мягко упрекнул ее автора. Пушкина было почти невозможно обмануть во всем, что касалось слова. Но еще очень долго ученые продолжали возвращаться к намерению облегчить запоминание названий букв путем создания таких, грамматинского типа, "азбучных истин". Так, примерно через столетие после Грамматина, в 1914 году, профессор Юрьевского, теперь Тартуского, университета Н. Грунский в "Лекциях по древнеславянскому языку" писал: "Можно думать, что первоначально, например -- в азбуке, послужившей в этом случае образцом для греческой, названия были 2122 придуманы с целью скорейшего изучения азбуки: каждой букве давались названия, начинавшиеся с этой буквы, причем названия соединялись по смыслу в одну картину, в один рассказ..." Наверное, вам и без подсказки ясны слабые места этого рассуждения. Нельзя говорить о финикийской азбуке как образце для отбора греками "значимых" имен для их буквенных названий: ведь финикийский алфавит был воспринят греками, так сказать, "целиком" с тамошними, непонятными грекам наименованиями-словами. Греки никак не могли свести финикийские названия букв в "картину", потому что слова, слагавшиеся в нее, были бы для них "пустыми звуками". Никак нельзя, как это делал Грунский, и приравнивать то, что произошло между Финикией и Грецией, со случившимся затем между греками и славянами. У финикийцев были полные смысла наименования букв, но греки усвоили только их звучания, оставив смысл за бортом. Славяне и не подумали заимствовать греческие буквенные имена, не имевшие реального значения, а вместо них придумали имена свои собственные, "значимые", но ничем не связанные с греческими. При всем желании никак нельзя поддержать почтенного профессора, когда он уподобляет друг другу совершенно разные явления: "Как в греческом алфавите каждая буква имела свое название, так и буквы древнецерковнославянской азбуки: "аз", "буки"... Каждое из этих названий (отчасти и теперь) сохраняет какой-либо смысл..." Названия букв у греков никакого смысла не сохраняли. Значит, и принцип 2123 называния был в обоих случаях совершенно иным. Допустил Грунский (и многие в его время) и еще одну существенную неточность; она объясняется состоянием науки о древностях Востока в те дни. Он забыл, что в финикийском алфавите дело начиналось с иероглифики. Первоначально знак "алеф" был рисунком и звался "алефом" не для того, чтобы с него можно было начинать то или другое слово, а потому, что он и на деле изображал голову бычка, тельца. Грек же назвал свою первую букву "альфой" не потому, чтобы слово это напоминало ему какой-либо предмет или понятие, а просто потому, что слово "альфа" было созвучно со словом "алеф", для грека абсолютно беззначным. Таким образом, если названия букв в тех алфавитных системах, где они существовали, и имели некогда мнемонический характер, то, во всяком случае, характер этот возникал не в момент изобретения алфавита, а значительно позднее. Все это могло быть только лукавым притягиванием названий букв к тем или другим словам и понятиям (или слов и понятий к буквам). Настаивать на обратном было бы так же разумно, как уверять, что человек, вычисливший в давние времена число "пи" до десятого десятичного знака, сознательно подгонял их к числу букв в словах стихотворения, составленного казанским учителем Шенроком. Но самая идея -- подкрепить изучение азбуки той или иной мнемонической подпоркой, -- бесспорно, привлекательная идея. Она пленила в какой-то степени и самого Пушкина, так трезво отбросившего азбучные фантазии Грамматина. 2124 Правда, на сей раз речь шла не о русской азбуке, а о латинской, в которой не существовало традиции связывать буквы с какими-либо значимыми словами. Во-вторых, никто не пытался в этом случае выдавать связную "картину", основанную на наименованиях букв азбуки, за измышляемую во времена создания римской письменности или при ее приспособлении к надобностям галльского, позднее романского или франкского языков. Сочинителю французской "алфавитной трагедии" удалось то, чего не смог достигнуть Грамматин, -- добиться изящества и чисто французской ироничности в самой выдумке своей. Современные ученые склонны не так уж сурово, как Пушкин, расценивать попытки Грамматина. Они указывают на существование древнейшей из известных старославянских молитв X века, так называемой "азбучной молитвы" Константина Болгарского, построенной именно на значениях названий букв. Но ведь Пушкин не отрицал теоретической возможности создания духовного или светского произведения, в котором бы так или иначе обыгрывались эти нарицательные значения букв кириллицы. Он констатировал только, что у Грамматина такая попытка получилась неудачной. Слабость Грунского не в полном ниспровержении возможности построения тех или иных, мнемонического характера словосплетений на основе азбук -- финикийской, греческой или славянской. Его слабость в том, что он полагал возможным видеть начало всех этих алфавитов в такой филологической игре, тогда как мы знаем, что они создавались иными приемами. Финикийский и греческий -- наверняка! Итак, о какой же "трагедии" говорит Пушкин? Вот она. 2 125 ENO ET IKAEL. Tragedie Personnages. Le Prince Eno. La Princesse Ikael, amante du Prince Eno. L'abbe Pecu, rival du Prince Eno. Ixe Igгес gardes du Prince Eno. Zede Scene unique Le Prince Eno, la Princesse Ikael, l'abbe Pecu, gardes Eno Abbe! cedez... L'abbe Eh! F... Eno (mettant la main sur sa hache d'arme). J'ai hache! Ikael (se jettant dans les bras d'Eno) Ikael aime Eno (Us s'embrassent avec tendresse). Eno (se retournant vivement) Pecu est reste? Ixe, Igrec, Zede! prenez m-r l'abbe et jettez-le par les fenetres. ЭНО И ИКАЭЛЬ Трагедия Действующие лица Принц Эно. Принцесса Икаэль, возлюбленная принца Эно. 2126 Аббат Пекю, соперник принца Эно. Икс Игрек стража принца Эно. Зед Сцена единственная Принц Эно, принцесса Икаэль, аббат Пекю, стража. Эно Аббат, уступите... Аббат Черт! Эно (налагая руку на секиру) У меня секира! Икаэль (бросаясь в объятия Эно) Икаэль любит Эно (они нежно обнимаются). Эно (с живостью обернувшись) Пекю остался? Икс, Игрек, Зед! Возьмите аббата и бросьте его в окошко. Как видите, соблюдены все три классических единства -- времени, места и действия. Неудивительно, что Пушкин, прочитав во французском журнале эту забавную безделушку, улыбнулся, запомнил ее и сохранил для нас среди своих записей. Автор "Икаэль и Эно" весьма небрежно обошелся с французской азбукой. Он опустил все буквы, которые содержатся в ней между нужными для его целей -- "жи", "ю", "ве", поскольку с ними ему было "делать нечего". Надо отдать ему должное, с остатком он распорядился 2127 весьма остроумно. Возьмите французскую азбуку и произнесите подряд все входящие в нее названия букв так, как произносят их, изучая алфавит, маленькие французы: а, бе, сэ, дэ, э, эф, жэ, аш, и (жи), ка, эль, эм, эн, о, пе, кю, эр, эс, тэ (ю, ве, дубль ве), икс, игрек, зед. Как видите, "трагедия" получается как бы по волшебству сама собой. Даже трудно укладывающиеся в текст сочетание "э" и "эф" послужило материалом для растерянного восклицанья аббата... По личному опыту знаю, что "Икаэль и Эно" очень облегчает положение того, кому приходится в каких-либо целях изучать французский алфавит. Разумеется, не каждой азбуке и не во всех случаях "мнемоники" так везет. Во-первых, данную "трагедию" сочинял веселый и остроумный человек. Не будь он остроумным, ему не подвернулась бы вовремя под горячую руку идея превратить три последние буквы в трех гвардейцев-охранников, поскольку уже давно названия этих букв во Франции равносильны выражению "трое неизвестных". Во-вторых, чистая случайность, что сложенные "поездом", "вагон за вагоном", буквенные названия французской азбуки сами собой образуют такую смешную пьесу. Попробуйте подогнать наш азбучный букворяд "а, бе, ве, re..." к какому-нибудь осмысленному отрывку русской речи, и вы убедитесь, что для этого нужно быть гением. Допустим, вы проявите гениальность или примените компьютер, который переберет для вас все возможные комбинации... Чего? Слогов! А ведь тому, кто захотел бы построить рассказ, драму или сонет из названий 2128 букв кириллицы, пришлось бы иметь дело не со слогами, а со словами. Возьмите карандаш, бумагу и превращайте на досуге в связный рассказ такой набор слов: я, буква, знай, говори, добро, есть, живите, весьма, земля, -- и вы почувствуете, что это занятие не из самых успокоительных. Вот почему я весьма сомневаюсь, чтобы дело когда-нибудь происходило так, как оно рисовалось Грамматину, Грунскому и другим их единомышленникам. Вам сейчас хорошо: вы знаете букву И , а рядом с ней несколько похожий на нее азбучный знак Й . Знак этот, надо прямо сказать, изображает звук, весьма отличный от передаваемого обычной буквой И. Вряд ли кому-либо неясно, каков именно звук, для выражения которого придумана буква И. Сказав, что фонетики определяют его как нелабиализованный гласный верхнего подъема, я вряд ли многое прибавлю к тому, что вы с детства "понимаете" под звуком "и". Хуже было лет шестьдесят назад мне и всем моим ровесникам, еще нетвердым в грамоте мальчишкам. 2129 В нашем распоряжении были тогда целых четыре буквы для звука "и": И, I, Й и ?. Укажите, какая фонетическая разница в словах "Mip" -- вселенная и "мир" -- спокойствие? Слово же "м?ро" -- благовонное масло писалось через "ижицу". "Ижица" встречалась в дюжине богослужебных терминов, которых вы, я уверен, никогда и не слыхали: "?пакой" -- священное песнопение, "vпарх" -- правитель области, "vпостась"-- воплощение... Как же мы, тогдашние малыши, услышав слово "инок", могли сказать наверняка, через "ижицу" оно пишется или нет? Откуда была на нас такая напасть? Откуда они взялись, все эти буквы? Буква И в кириллице имела внешность Н, свидетельствуя тем самым, что она вела свой род от прописного варианта греческой "эты" или "иты", которые писались как Н, а читались как "и" . В разное время наши ученые определяли звук "и" то как краткий узкий небный гласный, то как передний закрытый негубной. Точно такой же звук выражала и буква Н кириллического алфавита. В системе буквенных обозначений чисел И знаменовало 8, поэтому ее и называли "и восьмеричное". Титул сей следует запомнить. Хорошо известно, что почти не существует букв, которые во всех случаях своего написания передавали бы один и тот же звук. Так и буква И. Нередко мы ее спокойно читаем как "ы" (после твердого согласного "жывот", "шырина"). Фонетисты отмечают и куда более тонкие отличия: по их мнению, безударный "и" и "и", стоящий под ударением, -- не один и тот же звук. Одно дело "би?тый", другое "бито?к". Простое, или "восьмеричное", И носило в кириллице название "иже". Это слово значило "тот, который, кто". Странное имя для буквы, но приходится признать -- не страннее, чем "како" или "глаголь". Конечно, и до 1918 года каждый образованный человек понимал, что в названиях романа "Война и мир" и журнала "Мир божий" буквы И звучат одинаково, что здесь один и тот же звук. А писалось в первом слове "и восьмеричное", во втором -- "и с точкой". Почему -- можно было исторически объяснить. Ответить "зачем" -- было немыслимо. 2130 Но даже в счете буквы эти разнствовали. И значило 8, I -- 10. Отсюда и их названия. Форма буквы I была такой потому, что она происходила не от "иты", а от греческой "йоты", родоначальником которой был финикийский "иод". "Йота" писалась в виде палочки и передала свою внешность нашей букве I с точкой. В русской фонетике не было решительно никаких реальных причин "содержать" на потребу звука "и" две различные буквы, и грамматикам приходилось пускаться на разные хитрости, чтобы определить каждой "должность" и "место работы", которые не вызывали бы междоусобиц. Даже такой простой, казалось бы, вопрос, как правописание заимствованных, чужеязычных имен и названий мест. Некоторые из них, начинающиеся со звука "и" , за которым следует гласный, изображались при помощи букв, предназначенных для передачи йотованных гласных. Имя "Иануарий" всегда писалось и выговаривалось как "Януарий". Имя "Иулия" изображалось так только в церковных текстах, "миряне" писали и произносили его как "Юлия". Но тут же рядом существовало имя "Иисус", которое писалось с I и И: "Iисус". Наконец, существовали имена, поддававшиеся и такому, и иному написанию и произнесению: "Яков" и "Иаков", "Iапет" и "Япет"... "Честней всего" вела себя буква Й , "и с краткой", как она значится в словаре Даля, или "и краткое", как ее предпочитал именовать законодатель нашего правописания в XIX веке академик Я. К. Грот. Й Й -- буква, которой в русском письме обозначались в разных случаях два совершенно разнородных звука. Если вы, не мудрствуя лукаво, заглянете в XIX том Большой Советской Энциклопедии, то прочитаете там, что в системе русского письма Й обозначает неслоговой 2131 гласный (отнюдь не согласный среднеязычный фрикативный "j" , с которым его часто неточно сопоставляют). Но, раскрыв трехтомную "Грамматику русского языка", вы сможете увидеть там фразу о том, что в ряде случаев буквы Е, Ё, Ю , Я обозначают сочетания согласного "й" с последующими гласными, а выше этого несколькими строками столкнуться с распределением русских фонем на 6 гласных и 41 согласную, причем в ряду этих последних обнаружится и "й". Да так оно и есть на самом деле, ибо в одних случаях, когда мы встречаем букву Й в словах "мой", "твой", "май", "чай", она выражает краткий неслоговой гласный "й", в других же -- ну, скажем, в имени английского графства Йорк или арабского государства Йемен -- передает бесспорный согласный "йот". Впрочем, не будем вмешиваться в споры между фонетистами, да еще в споры такого формального свойства, у нас и своих забот хватает! Вообще-то говоря, мы должны были бы писать подобные названия примерно так: "государство Емен", "Еллоустонский парк". Однако, чтобы осуществить даже такую скромнейшую азбучную реформу, понадобились бы и постановления самых высоких государственных и ученых органов, и миллионные расходы. Позволим уж Й самозванно замещать буквы Е, Ё, Ю, Я, где это вошло в обычай. Тем более что таких слов немного. В БСЭ их всего 59. Шесть из числа географических названий СССР (нерусских), 53 -- относятся к зарубежным топонимам или понятиям, заимствованным из чужих языков. Так "пусть называются!" -- как говорил Хлестаков. Из всех мною перечисленных русских букв Й в некотором роде "Иван, родства не помнящий". В кириллице никакой буквы Й не было. Ее ввели в употребление только в 1735 году. При этом до самой революции буква Й была каким-то полупризнанным знаком. Ни в "Толковом словаре" В. Даля, ни в "Энциклопедическом словаре" Брокгауза и Эфрона, естественно, нет такого раздела: "Слова на букву Й ". У Брокгауза за названием сибирской речки "Iя" сразу же следует буква "К". Впрочем, это, пожалуй, разумно: русских слов, начинающихся с неслогового гласного звука, нет, а чужие слова можно написать и без него. В том же томе БСЭ, где содержится справка о букве Й , некоторые 2132 иноязычные (японские) географические названия даются сразу двумя способами: "Йоккаити" и "Еккаити"; "Йонаго" и "Енаго". Непонятно только, почему "Йокосука" не удостоилось написания "Екосука". Теперь рассмотреть осталось одну только "ижицу". Откуда взялась эта буква на нашем азбучном горизонте? У греков, кроме упомянутых "иты" и "йоты", от которых пошли И и I , существовал еще "ипсилон". Выглядел он как U или V. Привычней всего видеть его в значении знака для звука среднего между "и" и "ю" (но таким "ю", как в слове "бювар"). Мы, передавая теперь этот звук, чаще всего ставим на его место букву И, а в началах слов, чтобы отметить греческое придыхание, даже буквосочетание ГИ -- "гидротехника", "гипноз". В старых же церковных писаниях тут ставилась "ижица" -- греческий ипсилон, чтобы сохранить греческую традицию. Вот почему некоторые слова -- "м?ро", "с?нод" -- писались через "ижицу" и тогда, когда "ипсилон" не был начальной их буквой. Не в одной только русской азбуке звук "и" передавался столь сложно. Вот небольшая новелла из одной языковедной книжки научно-популярного склада. Русский, удивленный трудностями английского правописания, будучи в Англии, обратился к профессору языковедения, фамилия которого пишется Knife, а выговаривается "найф". Почему? -- ...Буква К перед N у нас вообще не выговаривается, а буква I выговаривается как "аи". -- Всегда? -- удивился Иванов. -- Что вы! Совсем не всегда! -- с негодованием вскричал профессор. -- В начале слов она произносится как "и". -- Но в началах слов -- тут уж всегда так? 2133 -- Ни в коем случае! Например, слово iron -- железо произносится как "айэн". Ice -- лед -- "айс". Я хотел сказать: в начале некоторых не чисто английских слов. Но их у нас добрая половина. Поняли? -- Отчасти... Как же у вас означается звук "и"? -- Звук "и". Да проще простого: тысячью различных способов. Иногда, как я уже вам доложил, через обыкновенное I (мы его для большей понятности называем "ай"); например indigo. Иногда через букву Е (ее-то мы и переименовали в "и"). Вот возьмите слово essence -- сущность, в нем первая буква Е читается как "е", а вторая и третья никак не читаются. Если же вы возьмете производное слово essential -- существенный, то в этом случае первая Е будет читаться как " и ", вторая -- как "е", а как будут читаться I и А в последнем слоге, мы даже и говорить не станем... Впрочем, иногда, разнообразия ради, вместо I пишется ЕЕ. Слово sleep -- спать вы хорошо сделаете, если выговорите просто "слип". А то еще для этого же с удобством применяется сочетание из букв Е и А (букву А мы, чтобы не перепутать ее с другими, предпочитаем называть "эй"). Скажем, слово "шарик" -- "бид" -- мы напишем так: bead. Слово "дешевый" будет выглядеть как cheap -- "чип". Если этого вам мало, могу предложить букву Y, по-английски она зовется "уай", и слово beauty -- "красота" прозвучит в устах англичанина как "бьюти"... -- Довольно, довольно! -- обливаясь холодным потом, закричал Иванов. -- Ну и правописание! ...Конечно, нам до 1918 года с изображением звука "и" хватало хлопот (сами подумайте: И, I , Й, ? ) . Но с английскими сложностями их не сравнить. Впрочем, можно кое-что и добавить. В ряде ситуаций наша буква И может читаться как "ы" . Так, весьма непоследовательно мы пишем рядом "цифра" и "цыган", "цыпленок" и "цимлянское"... Недаром же один из героев Тургенева выговаривает слово "циник" как "цынык"! На мой взгляд, следовало бы уже давно во всех руcских и полностью обруселых словах вроде "цифра", "цыган" писать Ы, а не И. Но недопустимо переносить наши законы следования И -- Ы за звуком "ц" на слова, явно заимствованные и уж тем более на иностранные названия и имена. У очень любознательных читателей может возникнуть 2134 вопрос: а почему же все-таки, избирая в XVIII веке письменный знак для "й" , остановились именно на И хотя бы и с "краткой"? Были ли тому какие бы то ни было основания? Пожалуй, да. Наша буква Й, как указывают некоторые специалисты, которые относят ее к неслоговым гласным и не считают знаком для согласного "йот", отличается в произносительном отношении от И лишь еще более суженной артикуляцией; все же остальное расположение органов речи при произнесении звуков, выражаемых обеими этими буквами, остается сходным. Тогда естественно, что в качестве знака для неслогового гласного избрали именно "и с краткой", а не "о с дужкой" или не "а с двумя точками". Гораздо менее резонно (если стоять на этой точке зрения) поступили те ученые, которые в 1758 году разбили букву И на И , I и "ижицу". Мне вздумалось напомнить вам некоторые "поэтические образы" и языковые тропы, связанные с буквой I , теперь уже почти никому, кроме тех, кто имеет дело с книгами старой печати, не знакомой. Во французском языке, да и вообще во всех пользующихся латиницей языках образ "и с точкой" и "точки над и" вполне осмыслен и законен. Когда А. Мюссе говорит, что "над пожелтевшей колокольней луна подобна точке над "и", каждый его читатель представляет себе единственно возможную форму латинского строчного i. Образ Мюссе сохранил полную силу свою и для читателя -- нашего современника, если он западноевропеец. Когда Достоевский писал, "неужто нужно размазывать, ставить точки над "и", он тоже мог уверенно рассчитывать на "сопонимание" своего тогдашнего читателя: для того времени образ "и десятеричного" был законен, привычен и близок. Но интересно, как сильна языковая инерция. С момента, когда была поставлена последняя "точка над "и" в русском письме, прошло уже по меньшей мере 45 -- 50 лет (некоторые "староверы" еще в 1925 году продолжали писать "по-дореволюционному"), а мы и сейчас преспокойно и охотно говорим 2135 и пишем: "пора поставить точки над "и", призывая к самым решительным выводам из какого-либо факта. Не то удивляет, что такая метафора срывается с языка или пера у стариков вроде меня, переставивших за первые 18 лет своей жизни сотни тысяч этих пресловутых точек. Нет, весьма спокойно употребляют тот же образ и совсем молодые люди, в глаза не видевшие "и десятеричного", да нередко и не настолько хорошо знающие латиницу, чтобы слово "и" вызывало в их представлениях образ i ... У Ломоносова есть неоконченное, к сожалению, произведение, широкой публике мало известное. То, что великий русский энциклопедист не довел эту работу до конца, тем огорчительней, что в ней он намеревался свободно и полно выразить свои взгляды на живые соотношения между русскими буквами и русскими звуками. То, что дошло до нас от этого произведения, носит, по обычаям того времени, достаточно замысловатое, а по нраву самого автора -- довольно ироническое заглавие: "СУД РОССИЙСКИХ ПИСЬМЕН ПЕРЕД РАЗУМОМ И 2136 ОБЫЧАЕМ ОТ ГРАММАТИКИ ПРЕДСТАВЛЕННЫХ". Как обещано заглавием, в "пьесе" действуют "персоны" -- Обычай, Разум, Грамматика и, кроме них, Сторож, а также множество букв российской азбуки, занятых, наподобие бояр еще очень памятной в ломоносовские времена допетровской Москвы, местничеством, самолюбивыми перекорами и соперничеством по части возможно более "хлебных" и "теплых" мест в правописании. Суд начинается с того, что важный вельможа Обычай, заслышав некий шум за сценой, спрашивает у Сторожа: в чем там дело? Оказывается: "Пришла боярыня, которая завсегда в белом платье с черными полосами ходит и одно слово говорит десятью". По этому краткому, но выразительному описанию и Обычай и Разум -- оба судьи -- легко догадываются: "Никак госпожа Грамматика?" Уже самое начало показывает, что жанр, избранный Ломоносовым для своего сочинения, есть жанр отнюдь не академически строгий, а скорее развлекательный. Сразу же выясняется, что у обоих Судей нет особой "предилекции" к этой даме. "Куда какая досада! -- говорит Обычай. -- Она, право, весь день проговорит, да и того на одно правописание недостанет. Наверное, устами Обычая говорит тут сам Ломоносов. Не то чтобы он был противником науки Грамматики; ему надоели бесконечные споры по грамматическим пустякам с его оппонентами Тредиаковским и Сумароковым, да и с более мелкими чинами "де Сьянс Академии". 2137 "На одно правописание? -- подхватывает ироническое замечание Обычая Разум. -- Нет, сударь, она имеет такое особливое искусство, что об одной запятой может написать великую книгу..." Обычай горько жалуется, что. "непостоянная госпожа Мода" мешает ему "удержать и утвердить в прежнем своем добром состоянии, что от меня зависит", "стараясь все то развратить или и вовсе отменить, что я уже давно за благо принял"... ...Сторож меж тем у входа ведет борьбу, не пуская в "зал суда" просительницу. Грамматика рвется в суд, утверждая, что ее "дело есть нужное". "Пусти ее", -- приказывает Разум. Добившись своего, Грамматика требует вмешательства Суда в дела ее подчиненных и подданных -- "письмен". Положение тревожно: "Письмя письменем гнушается, письмени от письмене нет покою, письмена о письменах с письменами вражду имеют и спорят против письмен". "Мы, -- не без яда отвечает Разум,-- знаем, сударыня, давно твои спряжения и склонения". Обычай приказывает: "Пожалуй, говори как водится..." Выясняется грустная картина. "Российские письмена давно имеют между собою великие распри о получении разных важных мест и достоинств. Каждое представляет свое преимущество. Иные хвалятся своим пригожим видом, некоторые приятным голосом, иные своими патронами, и почти все старинною своею фамилиею. Сего... их несогласия... прекратить невозможно". Судьи, естественно, хотели бы увидеть тяжущихся, но со слов Грамматики выясняется, что это сложно. Буквы 2138 "существуют в разном образе". На улице можно видеть их "в широких шубах, какие они носят в церковных книгах", а в горнице "предстанут в летнем платье, какое надевают они в гражданской печати". Буквы, оказывается, могут ходить на ходулях, "как их в старинных книгах под заставками писали или как и ныне в Вязьме на пряниках печатают". Буквы... "наденут на себя ишпанские парики с узлами, как они стоят у псалмов в начале, а женский пол суриком нарумянится...". "Наконец, если видеть желаете, как они недавно между собою подрались, то вступят (они) к вам, сцепившись как судьи одним почерком (росчерком. -- Л. У.) крепят указы..." Эту цитату я привел, чтобы показать вам, что Ломоносов здесь имеет в виду именно буквы, а никоим образом не звуки русской речи. Его интересует именно графика, а не фонетика языка, и все споры, которые придется разбирать Разуму и Обычаю, суть споры графические, "азбучные", а не фонетические. Я уже говорил, что четкое различие букв и звуков дело сравнительно недавнего времени; в старину эти понятия смешивались, и сам Ломоносов был в этом смысле "не без греха". Но в данном случае никак нельзя заподозрить, чтобы, пишучи "буквы", или "письмена", ученый мог подразумевать звуки, с ними связанные. Он описывает разные стили и шрифты -- церковных книг, гражданской печати, даже вяземских пряников. Он говорит о "буквах на ходулях" и о "нарумяненных суриком"; а ведь самое слово "миниатюра" когда-то по-итальянски значило "заставочная, окрашенная суриком в красный цвет буква". В одном только случае он намекает, что "письмена" могут 2139 хвастаться "приятными голосами": вот тут речь зашла о звуках, но видно, что Ломоносов четко отличает их от самих "письмен", рассматривая звуки лишь как атрибут этих последних... Вот между письменными знаками и имел он в виду устроить "судебный процесс". Огорчительно лишь, что как раз с того места, где "Суд" предложил ввести в зал тяжущиеся стороны, задуманное Ломоносовым произведение и претерпело крушение.. От него остались лишь наброски сооружения, местами весьма любопытного и поучительного, местами -- смешного. Приведу сохранившиеся фрагменты текста. "Первый А хвалится первенством в алфавите: Аполлон -- покровитель наук, начинается с А; жалуется на О, что он был у евреев только точкою и ставился при других литерах внизу; когда же греки по рассуждению своих республик малых с великими сверстали, то и его с нами сравнили..." Понять эту претензию можно. Как мы уже, наверное, теперь хорошо помним, "алеф", предок греческой "альфы" и нашего А, был "правофланговой буквой" в азбучном строю. Другой вопрос, что в той древности он означал вовсе не "а", а совсем на "а" непохожий звук, притом не гласный. Этого ломоносовский Аз помнить не желает. Буквы же, соответствовавшей О, у древних финикийцев не было, да и быть не должно было. Ведь финикийская азбука не знала знаков, передававших на письме гласные звуки. Вначале даже никаких намеков на существование их между согласными не делалось; позднее их присутствие стало означаться диакритическими значками, точками под 2140 буквами... Видимо, на это обстоятельство и намекает заносчивый "потомок алефа". Любопытен проскользнувший здесь по буквенному поводу намек на достоинства разных политических устройств. Ломоносов по меньшей мере без осуждения говорит о временах, когда греки "великих с малыми сравняли". Можно уверенно сказать, что безнаказанным такой намек на демократизм республиканской Греции мог проскочить только в рассуждении о буквах. Впрочем, Он тоже чванлив и самонадеян. "Я значу вечность, -- это потому, что круг и яйцо считались в свое время символом вечности, -- солнцу подобен, меня пишут астрономы и химики, мною означают воскресные дни, мною великолепен язык славенский, и великая и малая Россия меня употребляет". Он говорит Азу: "Ты так презрен, что почти никаких российских слов не начинаешь". По-видимому, Он получил неплохое филологическое образование: мы уже говорили о нелюбви языка русского к "а" начальному в словах. Он помнит, что в старославянском языке не существовало аканья, и все О произносились именно как "о" (хотя оканья там тоже не было). Знает он и о том, что звук "о" в равной степени широко распространен и в крайне южных и в крайне северных говорах восточнославянских языков, в том числе в Малой Руси, то есть на Украине. Буква Буки гордо именует себя "второй персоной в стате" -- в ранге, за что получав незамедлительный нагоняй от Грамматики, которая согласным отводит второстепенное значение и грозит за неумеренные претензии "штрафом". Тут же звучит и тысячекратно повторенное в дальнейшей полемике по поводу "твердого знака", ставшее 2141 афористическим и преисполненное иронии ломоносовское выражение "Немой место занял, подобие как пятое колесо!". До упразднения "ера" из нашей азбуки оставалось еще около ста семидесяти лет. Еще десятки и сотни профессоров и академиков будут доказывать не просто его "необходимость", но примерно такую же государственную, политическую опасность его исчезновения, как и по отношению к "ятю". А Ломоносов уже ясно увидел полную ненужность этой буквы во всех тех случаях, где она фигурировала именно как "твердый знак". Вполне возможно, что он и для разделительной функции "ера" придумал бы какое-нибудь изящное замещение. Бурный спор происходит между Е и Ятем. Ять жалуется, что Е изгоняет его из "м?ста, влад?ния и насл?дия", которые писались именно через ?. "Однако я не уступлю! -- кричит Ять. -- Е недоволен своими селением и веселием (слова, писавшиеся через Е), гонит меня из ут?шения: Е пускай будет довольствоваться женою, а до д?виц ему дела нет!" Только в наше время, в 10-е годы XX века, возникло своеобразное явление -- "занимательно-научная книга". А ведь в этот "Суд российских письмен" строгий и суровый ученый, которого никак уж нельзя было обвинить в небрежности по отношению к одному из самых ему дорогих предметов изучения, вводит как раз начало такого "занимательного" характера. Он не возражает даже, если невзыскательный читатель гоготнет над незамысловатой остротой: "букве Е -- скучная жена, букве Ъ -- веселые и юные д?вы". Пусть смеются; лишь бы запомнили, что существует спор между учеными (не между буквами!) о надобности или 2142 ненужности двойного выражения звука "е" . Ломоносов находил возражения не только против "ятя", для которого видел все же некоторые исторические оправдания его существованию, но и против Э, этой "вновь вымышленной буквы". Он считал, что, раз уж мы и произносим Е на несколько ладов, не будет беды, если она же будет служить и в местоимении "этот", и в междометии "эй". А для чужестранных выговоров вымышлять новые буквы -- весьма невыгодное дело! "Шум между литерами. Согласные не смеют говорить без позволения гласных..." Ремарка требует пояснения. Ломоносов, согласно пониманию того времени, не различает строго буквы и звуки. Именно рассуждая о буквах, считали тогда, что гласные мы можем называть сами по себе, а "со-гласные", как следует из их определения, только с помощью гласных: "бе", "ка"... На это и намекает автор. А переполох продолжается: Ферт жалуется, что Фита его "от философии и от филис (красоток) отлучает: пускай она остается со своими ?окой, ?адеем и ?ирсом". Фита говорит: "Я имею первенство перед Ф у ?еофана и ?еофилакта, и для того в азбуке быть мне после него невместно...". Прозорлив был холмогорский крестьянин, родившийся "в уезде, где даже дворяне говорят неправильно", по свидетельству чванливого Сумарокова. В справочниках 1916 года пять Фадеевых и пятьдесят Федоровых -- петроградцев показаны пишущимися через "фиту", а Ломоносову нелепость этой двойственности была ясна уже в середине XVIII века. ...Но "Суд" продолжается. Глаголь 2143 кичится тем, что, стоя в начале Грамматики (то есть слова "грамматика"), он вообще служит вместо латинской Н. Это намек на те споры с Тредиаковским, которые завершились известным стихотворением "Бугристы берега". Како плачется на свое изгнание отовсюду, кроме греческих календ: "вместо меня уже прибавляется Г: гъ богу, гъ дому"... Ломоносов имеет в виду явление озвончения глухого согласного "к" перед звонкими согласными в русской речи. Но, судя по упоминанию "греческих календ", он думал также и о К латинского алфавита, которая уже очень давно уступила во множестве случаев свое место букве С. В латинских словарях моей юности под заголовком "К" можно было увидеть только два слова: эти самые "календэ" -- календы, да позаимствованное у карфагенян наименование их столицы Karthago -- Карфаген. Все прочее писалось с С . В главнейших европейских языках звук "к" в большинстве случаев выражается через С, а К тоже применяется только в словах чужеязычных, заимствованных. Это, вероятно, и понудило К заговорить о "греческих календах", тем более что выражение "отложить до греческих календ" по-латыни значило -- до "после дождичка в четверг" или "до второго пришествия". Наш жалуется на Иже, что оно часто наряжается в его платье. Этот "иск" юридически довольно сомнителен, а орфографически относится скорее к начертательной технике нашего письма, к делам типографским. В середине XIX века среди других типографских шрифтов появился и такой, в котором поперечная перекладина буквы И стала постепенно приближаться к горизонтальному положению, делая 2144 букву все более похожей на Н. И теперь, читая книги тех дней, так набранные, мы испытываем некоторое раздражение глаз -- Н и И путаются. Видимо, самому Ломоносову этот шрифт не слишком нравился. В Архиве АН СССР хранится рукописный титульный лист его работы "Краткое руководство к риторике". Слово "риторика" начерчено там так: Не исключено, что именно этот "проект титула" находился перед глазами у автора "Руководства" в тот миг, когда он, по-видимому сочувствуя букве Н, отзывался о новомодном переодевании платьев в "Суде письмен". "С и З спорят между собою в предлогах". Это понятно. В ряде случаев, когда превратившиеся в приставки предлоги "из", "низ", "воз", "раз" оказываются перед глухими согласными, "з" утрачивает звонкость своего произношения. Тут-то между З и С, по-видимому, и возникает спор. Этим и кончается дошедший до нас фрагмент "Суда российских письмен". Мне он представляется вдвойне поучительным. Во-первых, это удивительный, один из самых ранних образцов русской научно-популярной литературы, ведомой путем живого, художественного слова. Во-вторых, из него ясно, как непрестанно занимали Ломоносова проблемы грамматики, фонетики, графики родного языка, в какие глубокие и многозначительные частности этих разделов языкознания он готов был при первой же надобности внедриться. Это был и глубоко ученый и в то же время чрезвычайно, объективный 2145 исследователь. Родившись в "окающем уезде России", где даже дворяне "говорили худо", он не стал защищать интересы "родных осин", а стал великим хвалителем московского аканья. Но, столкнувшись с тем, что аканье имеет тенденцию усиленно расширять свои области, соблазняя "немного и невнимательно по церковным книгам учившихся" погрешать в писании, не выговаривая только, но и пишучи "хачу", "гавари", -- он справедливо ограничивает власть аканья в письменной речи: "Ежели положить, чтобы по сему выговору всем писать и печатать, то должно большую часть России говорить и читать снова переучивать насильно". Очень хотелось мне оставить для этой "буквенной" главки название "Икаэль" в честь той нежной французской алфавитной принцессы, с которой вы уже познакомились... Увы, нельзя! В латинской азбуке I непосредственно соседствует с К, а К с L. В нашей же между первыми вторглась буква Й (а в дореволюционной и I ). В "Суде письмен" мы слышали жалобы К на то, что его права узурпирует Г. Мы и впрямь нередко 2146 произносим скорее "г дикарям" нежели "к дикарям"; "г завтрашнему дню", а не "к завтрашнему". Ломоносовское К чересчур обидчиво. Если в сочетании "к богу" "к" действительно превращается в "г", то стоит произнести без особой тщательности "друг ты мой любезный", тотчас же Г покорно принимает на себя звучание К перед глухим согласным. Так что они, в общем-то, квиты. Вот ежели говорит человек с юга России или украинец, то в его речи "друг" может легко превратиться в нечто вроде "друх". Буква К образовалась из славянского "како". Она -- потомок греческой "каппы", древняя форма которой близка к финикийскому знаку "каф". Звук "к" в большинстве европейских языков близко напоминает наш русский. Другое дело языки Востока, даже те, которые существуют в пределах СССР: во многих из них для разных модификаций звука "к" создано немало отдельных букв или пояснительных диакритических значков к буквам, принятым за основу. Но это уже область (весьма интересная) чистой фонетики; нам она неподведомственна. На примере буквы К и звука "к" удобно показать некую "несовместимость" иных звуко-буквосочетаний в нашем языке. Беру всем известный "Словарь русского языка" под редакцией Д. Ушакова, один из лучших наших словарей. Нахожу в нем слова, начинающиеся на буквосочетание КА. Ими занято 60 страниц -- около 1800 слов. Слов на КЯ нет ни единого. Слов на КО -- примерно 1500. И опять-таки вы не встретите ни одного слова на КЁ. Слов, начинающихся на КУ, -- около 400. На КЮ всего пять (даже, собственно, четыре: "кювет" и "кюветка", "кюрасо" (название ликера и острова в Атлантике), "кюре" (французский священник), "кюринцы" (кавказское племя). Русских среди них нет ни одного. Интересно проверить наличие таких же буквосочетаний в конце слов. Для этого есть "Зеркальный словарь русского языка" Г. Бильфельдта. Выясняется, что оканчиваются на КА -- 4888 слов, на КЯ -- ни одного. На КО -- 194 слова, на КЁ -- ни одного. На КУ -- 194 слова, на КЮ -- одно слово "экю". К сожалению, не существует словарей, в которых 2147 слова давались бы в порядке алфавита "середин слов". Но, думаю, и там результаты были бы теми же. Значит, можно считать, в русском языке буквосочетания КЮ и КЯ отсутствуют? Не совсем. В литературном русском они встречаются в немалом числе заимствованных слов и особенно географических названий ("Кюсю", "Кяхта" и т. п.). В самом русском языке их знают диалектологи. В ряде народных говоров у нас существуют винительные и родительные падежи на "-кю" ("Ванькю, что ли, позвать?", "Чайкю попить?") и именные окончания на "-кя" на месте литературного "-ка" ("Дунькя", "Сенькя"). Так что правило это знает свои исключения. Как это ни странно, единственное "исключение", когда сочетаются К и Ё, существует и в литературном языке: мы говорим и пишем "пеку -- печет", но "тку -- ткет"... Как когда-то выражались испытанные остряки: "Неправдоподобно, но -- факт!" Перед "и", "е" мягкое "к" -- вещь совершенно обычная. Значит, буква К у нас идет в качестве знака и для твердого, и для мягкого "к". Довольно емкая по своей выразительной потенции буква! Для всех этих различнейших звучаний наша гражданская азбука обходится одной формой буквенного знака: К. Не то на Западе. Французы знают три знака для "к". Буква С (она произносится как "к" перед гласными "а", "о", "и" ). Во французских словарях вы встретите слова, начинающиеся и с K : kilogramme -- килограмм, kakatoe -- какаду, но все это не французские, заимствованные слова. Ряд французских слов требует для своего написания буквы "кю" -- Q. Чтобы понять, откуда такие сложности, придется вернуться к латинскому языку, от которого французский унаследовал очень многое, в том числе и азбуку. Римскую букву С, когда я был гимназистом, нас учили читать как "ц". Доныне это отражается на нашем произношении латинизмов: мы говорим, "Цезарь", а не "Кесарь", говорим "цензура", "цензор", а не "кензура", "кенсор". Теперь выяснено: в Древнем Риме почти на протяжении всей его истории С обозначало "к" . Греки, передавая такие римские имена, как Cato или Cicero, писали их со своей "каппой" -- К . Ученые в наше время 2148 пользуются доказательствами самого неожиданного свойства: богослов Лактанций, замечают они, некогда рассердился на невежду, который, "изменив в имени только одну букву", написал имя святого Киприана как Ко-приана (то есть превратил его из "жителя Кипра" в "вывалянного в навозе"). Так как из " КИ приана" сделать " КО приана" невозможно, не заменив греческий "ипсилон" на О , то очевидно, что первую букву в имени невежда не менял. Иначе богослову пришлось бы сказать: "изменив в имени две буквы". А раз так, торжествуют латинисты, следовательно, в те времена и там и тут можно было обходиться буквой С. Cyprus -- Кипр никогда через К не писался... При этом вот что еще надо знать. Римляне взяли свой алфавит у греков. В греческом языке звуки "к" и "г" различались не так резко, как у римлян. Надо было измыслить какое-либо небольшое отличие для знака, изображающего "г" , от знака, передававшего "к" , то есть от С . Первоначально в Риме стали С писать двумя манерами: С следовало читать как "г", а -- как "к" . Однако в те же времена переписчики начали букву К вырисовывать, как бы разбивая ее на два элемента: . Многим стало казаться, что, значит, буква К так и состоит из двух знаков. И постепенно ее, настоящую букву К , имевшую именно эту привычную нам форму, эти многие стали заменять "для простоты" сначала "угло-образным", а затем и округлым С . Для того же, чтобы различить все-таки звуки "к" и "г" , придумали как бы "украшение" на С -- G. Наконец, буква Q у римлян служила только в одной, совершенно определенной ситуации -- исключительно в сочетании с U. Это QU произносилось примерно как наше "кв"; чадо только принять в расчет, что их звук "в" звучал примерно так же, как жители южнорусских областей и Украины произносят его в окончаниях наших фамилий: Михалко у , Бобрико у ... Впрочем, бывали случаи, когда сочетание это могло 2149 прозвучать у римлян и как "к" плюс "у", если за первым U следовало еще и второе. Так порой случалось. Глагольная форма sequuntur от глагола sequor -- следовать -- могла произноситься и даже писаться как secuntur -- "секунтур". Французский язык усвоил, слегка изменив, употребление всех этих букв. Теперь во Франции С уже определенно произносится двояко, в зависимости от следующей за ним буквы (и, значит, звука). В пушкинской "алфавитной трагедии" вы можете найти тому иллюстрации. В слове prince С произносится как "с" , а в фамилии Pecu -- как "к"; иначе бы с этой фамилией не получилось бы "игры букв" -- Пе-кю. Где французы употребляют букву К , я уже сказал; но ведь и в латинском языке у буквы этой были ограниченные полномочия -- два-три грецизма, и все тут... Наконец, "ку", которая во Франции зовется несколько более мягко -- "кю", и здесь тоже всегда предшествует U. "В отрыве" от этой своей напарницы она во французских словах не употребляется. При этом, если буква С лишь как бы в некоторых случаях "просит" U о помощи, чтобы получить возможность зазвучать как полновесное "к" (вот, скажем, cuisse -- бедро -- пишется так, потому что без U оно зазвучало бы не как "кисc", а как "сисc"), то "кю" сама, без вспомогательного U нигде и никогда не появляется. Я бы затруднился даже сказать, что буква "кю" во французском языке означает то-то и то-то, такой-то звук. В отдельности она там просто как бы и не существует. Однако случается, что она, со своим поводырем, да еще взяв на подмогу апостроф, образует "отдельное слово". Оно выражается тремя знаками, но произносится как один звук: "qu'". Этим словом-звуком перед словами, начинающимися с гласного, обозначается сокращенное que -- что, чтобы... В английском, итальянском, польском, венгерском и ряде других европейских языков, пользующихся латинским алфавитом, звук "к" обычно выражается теми же тремя знаками -- К, С и Q, но правила, по которым они выполняют свою работу, от языка к языку меняются. 2150 Л Наше "эль", "люди" кириллицы, греческая "лямбда", финикийский "ламед" вышли из иероглифа, изображавшего, по-видимому, малоупотребительный в наши дни предмет -- "стрекало", заостренную погонялку для волов. В кириллице оно значило -- 30, в глаголице -- 50 и по очертанию напоминало в ней очки или, скорее, пенсне с высокой дужкой -- . Звук, передаваемый Л, относится к разряду плавных. Буква Л обозначает твердый звук перед буквами Ы, Э, О, А, У и мягкий звук перед И, Е, Ё, Я, Ю. То же самое происходит всюду, где Л сопровождает "мягкий знак"; в ряде случаев, перед гласными, он показывает также, что следующий звук "йотирован": "белей", но "белье" -- "бель-йо". В других языках, где. существуют и твердый и мягкий звук "л", применяются разные способы и правила, по которым читающий может узнать, как буква, означающая его, должна произноситься. У поляков, например, есть два знака: "льок" "локоць" локон локоть Надо заметить, что польские орфографы остроумно применили этот принцип указания на твердость-мягкость именно к "эль", к высокой и длинной букве. Его не удалось бы приспособить ни к t (уже есть поперечная черточка), ни к п -- что тут будешь перечеркивать? Там они пошли другими путями. 2151 Сербы поступили в аналогичном случае со своим, тоже славянским "эль", на наш русский взгляд, более обыкновенно. Знаком смягчения для Л они выбрали "ерик", но слили его с Л в один сложный знак -- лигатуру Љ. Так сербы везде и произносят: "земльом". "Произноси "земль-ом", -- рекомендовал сам создатель современной сербской азбуки Вук Стефанович Караджич в своем знаменитом "Речнике". В сербском же языке есть одна особенность в его обращении со звуком "л" , для нас неожиданная и странная. Язычный (не небный, не палатализованный, не мягкий) согласный "л", стоящий в конце слога, изменяется в "о". В сербском языке есть уйма слов, в которых такое превращение происходит, но я укажу, пожалуй, только на один, зато всем знакомый, пример. На югославских картах вы увидите, что рядом со столицей страны напечатано ее имя "Београд". "Бео"? Да, ведь тут "л" (потому что название это означает все же "белый город") стоит в конце слога... Странно, неожиданно?.. А как много среди нас, русских, произносящих Л как краткое "у": " у ошадь", "г у упый". Англичане отрицают существование у них двух "l" -- твердого и мягкого. "Эл" у них всегда одно, но... Они соглашаются: "Перед "узкими гласными звуками" оно все же приобретает несколько более "светлый", а перед "широкими" -- более "темный" оттенок". Предостерегу вас от одной оплошности: встречая в английском языке двойное L, не думайте, что тут-то вы наконец, наткнулись на тщательно спрятанное "эл твердое". Ничуть: это L ставится в различных английских словах не по фонетическим, а по сложным, так сказать, "историко-орфографическим" основаниям. Для нас неожиданно, что в Англии не в диковинку слова, в которых L стоит не только на концах или в серединах, но и в начале слов, обычно имен: Lloyd's Register; Lloyd George... Это удвоение чисто графическое: английский язык не знает удваиваемых согласных звуков. Появление таких 2152 LL чаще всего объясняется "валлийским" происхождением имен, фамилий и слов, в которых они встречаются. Государственного деятеля времен первой мировой войны Ллойд Джорджа так и именовали "маленьким валлийцем"; основатель всемирно известной страховой и регистрационной фирмы Э. Ллойд был, судя по всему, также выходцем из Уэллса... Испанцы знают букву L -- "эле" и буквосочетание LL -- "элье", которое произносится как наше "ль": "Севилья" (Sevilla), "баталья" (batalla). Из испанского языка перешли во многие европейские и некоторые экзотические южноамериканские слова типа "льяно" (у нас чаще во множественном числе -- "льяносы" -- степные равнины в Южной Америке). В английский язык слово это перешло с двумя начальными LL -- llano. ...Раз уж тут дело зашло об Испании, то стоит упомянуть и еще одно "происшествие" с испанской двойной "элье". До сих пор я говорил о том, как ее произносят сами испанцы. А вот за океаном, в Южной Америке, слово caballo -- лошадь -- произносят не как "кавальо", а как "каважо". Намного севернее -- на Кубе, в Центральной Америке оно же может прозвучать уже и как "кавайо"... Неисповедимы пути языков... Есть и другие способы отличить мягкое и твердое ("светлое" и "темное") "эль". У венгров, как и у поляков, предназначены для этого два обозначения: L -- для твердого и LY -- для мягкого "л". Правда, у венгров эта добавочная буква Y, заменяющая наш Ь, употребляется для смягчения не только "л", но и других согласных. При этом следует иметь в виду, что полного тождества между нашими мягкими согласными и венгерскими все-таки нет; те и другие произносятся сходно, но неодинаково. Легко заметить, что, собственно, каждая буква дает темы для неограниченно долгого разговора. Но места у нас немного: надо по мере сил сокращаться. Скажу в связи с L вот еще что. Не составит труда заметить, что очертания прописного латинского L и русского тоже прописного Г являются по отношению друг к другу "полными перевертышами". Вот почему в английском техническом языке вы встретите такие выражения, как L-bar -- "угловое железо" или L-square -- "чертежный наугольник". Мы в 2153 аналогичных случаях предпочитаем говорить о "Г-образном профиле железа", об "угольнике в виде буквы Г". На этом можно кончить все про Л. Но я воспользуюсь случаем и, может быть, в каком-то смысле "за волосы" притяну сюда одно давнее собственное воспоминание. Оно зацепит и букву Л, но коснется, вероятно и более широкой темы. В 1916 году я, шестнадцатилетний гимназист, вместе с двумя своими одноклассниками взял билеты на лекцию знаменитого по тем временам поэта Константина Дмитриевича Бальмонта. Лекция -- афиши о ней были расклеены по всему городу -- была озаглавлена "Поэзия как волшебство". Все мы не в первый раз слышали Бальмонта с эстрады, и потому многие особенности и даже странности его внешности, так же как и манера, в которой он читал свои стихи, да и само поведение публики, пересыпанной неистовыми "бальмонтистками", все это было нам не впервой. А вот содержание лекции нас заранее очень интересовало. Хотя, конечно, каждый из троих и ожидал от нее "своего" 2154 , и запомнил наверняка в первую очередь то, что как раз ему оказалось ближе и понятнее. Бальмонт умел в своих стихах играть звуковой стороной слов, как мало кто до него и в его время. Про него, пожалуй, можно было бы даже сказать, что он был мастером и художником не "слова" в его целокупности, а именно звуков, на которые распадаются или из которых строятся слова. Я жаждал услышать, что он нам по поводу своего немалого искусства скажет. И вот на которой-то минуте его пышно построенной, темпераментно преподносимой лекции я насторожился и навострил уши еще пристальней. "Я беру, -- говорил Бальмонт (не удивляйтесь, если я буду точно передавать его слова: в том же 1916 году поэт выпустил стенографическую запись того, что говорил, отдельной книжечкой "Поэзия как волшебство"), -- я беру свою детскую азбуку, малый букварь, что был первым вожатым, который ввел меня в бесконечные лабиринты человеческой мысли. Я со смиренной любовью смотрю на все буквы, и каждая смотрит на меня приветливо, обещаясь говорить со мной отдельно...". Дальше Бальмонт доказывал, что он -- именно поэт, а ни в какой мере не лингвист, не специалист по языку. Он делал страшную, с точки зрения языковедов, вещь: называл буквы (не звуки, а буквы!) гласными и согласными. А ведь даже гимназистам строго возбранялось путать два эти предмета исследования. Поэт проявлял свои "поэтические вольности" и во многих других отношениях. "Гласные -- женщины, согласные -- мужчины!" -- с совершенной безапелляционностью утверждал он, хотя не так-то 2155 легко понять, чем звуки "о" , "у" пли даже "е" женственнее, нежели "ль", "ть" или "мь". Уж не наоборот ли? Поэт уподоблял гласные матерям, сестрам; сравнивал согласные с плотинами и руслами в течении рек... Но кто может помешать Гафизу сравнить даже навозного жука с падишахом?! Бальмонт говорил долго, много, пламенно и пышно. Вот крошечный фрагмент из его лекции-книжки: "Все огромное определяется через О , хотя бы и темное: стон, горе, гроб, похороны, сон, полночь... Большое, как долы и горы, остров, озеро, облако. Огромное, как солнце, как море. Грозное, как осень, оползень, гроза..." Да, может быть... Но почему не "ласковое, как солнышко, скворушка, лобик"? Не слишком убедительны такие перечни, если анализировать их спокойно, оторвавшись от ораторского пафоса поэта... Многое из сказанного им тут же терялось в фанфарах слов и образов. Но вот, наконец, перейдя от "гласных" к "согласным", он дошел до Л. "Лепет волны слышен в Л, что-то влажное, влюбленное -- Лютик, Лиана, Лилея. Переливное слово Люблю. Отделившийся от волны волос своевольный Локон. Благовольный Лик в Лучах Лампады... Прослушайте внимательно, как говорит с нами Влага. С лодки скользнуло весло. Ласково млеет прохлада. "Милый! Мой милый!" Светло. Сладко от беглого взгляда. Лебедь уплыл в полумглу, Вдаль, под луною белея, Ластятся волны к веслу. Ластится к влаге лилея. Слухом невольно ловлю Лепет зеркального лона. "Милый! Мой милый! Люблю!" Полночь глядит с небосклона. 2156 Точности и курьеза ради укажу, что, читая это стихотворение, автор не произнес ни одного твердого "эл". Он выговаривал вместо "л" -- краткий "у" : "С уодки скользнууо весуо..." Как бы ни называл Бальмонт предмет, о котором он ведет речь, мы с вами ясно видим: он имеет в виду не "буквы", а "звуки" и только по нечеткости тогдашней терминологии заменяет один термин другим. Будь "Поэзия как волшебство" издана в наши дни, не так-то было бы легко доказать, что он допускает тут путаницу. Но в правописании 1916 года было правило, разоблачавшее его. "Я, Ю, Ё, И, -- писал Бальмонт, -- суть заостренныя, истонченныя А, У, О, Ы". Видите: "-ныя"! Прилагательные поставлены в женском роде. Значит, он говорит о буквах. Иди речь о звуках, на концах поэт поставил бы "-ные"... Но не это существенно. Что Бальмонт не различал буквы и звуки -- ясно: "Вот, едва я начал говорить о буквах -- с чисто женской вкрадчивостью мною овладели гласныя!" -- восхищался он. Но как бы ни думал он о буквах или звуках, как только стихотворный текст попадал на книжную страницу, на место звуков мгновенно вставали буквы, образуя видимый неожиданный графический узор напечатанного стихотворения. Для вас версификационные фокусы подобного рода не новинка. Вы помните ломоносовские "Бугристы берега", написанные с не меньшей, чем у Бальмонта, изобретательностью, хотя с другими намерениями и целями. Ломоносова там в равной мере интересовали обе "ипостаси" единства "звуко-буква". Он мобилизовал слова с неодинаковыми, по мнению его противника, звуками "г" , чтобы, изобразив все их при 2157 посредстве единственной буквы, доказать свою правоту в споре не фонетическом, а орфографическом: для двух разных звуков по многим причинам в данном случае достаточно одной, общей для обоих, буквы. У Бальмонта, как это ясно, задача была иной: пользуясь одной буквой, он имел в виду поэтически утвердить равное смысловое значение обоих ее вариантов, свойственных русской речи. Заметьте: стихотворение искусно построено так, что в него входят только слова, в которых при чтении глазами обязательно есть буква Л, а при произнесении вслух -- и звук "ль". Вот как можно схематически передать их чередование: Л ЛЬ Л Л Л ЛЬ Л Л Л Л Л Л ЛЬ ЛЬ Л Л Л Л ЛЬ Л ЛЬ Л Л Л Л Л ЛЬ ЛЬ Л ЛЬ Л ЛЬ ЛЬ ЛЬ Л Л Л ЛЬ ЛЬ Л ЛЬ Л

<< назад далее >>