Ходова К. Языковое родство славянских народов

< ЧАСТЬ 1 > < ЧАСТЬ 2 > < ЧАСТЬ 3 > < ЧАСТЬ 4 > < ЧАСТЬ 5 >

Сравнивая словарь одного и того же языка в две отделенные друг от друга эпохи мы замечаем, что судьба разных слов различна. Одни слова сохраняются в языке, изменяясь иногда в своем звуковом составе и по значению; другие слова заменяются новыми, по-иному обозначающими то или иное понятие, более энергичными, свежими и выразительными, чем прежние, и постепенно совсем уходят из языка или „оседают“ в диалектах или специальных словарях. С течением времени названия одинаковых явлений или предметов оказываются в родственных языках различными. В масштабе славянских языков возникают слова-синонимы, если можно применить этот термин к явлениям в области словаря разных языков.

Некоторая часть межъязыковых славянских синонимов идет еще из праславянского языка, другие возникли позже или совсем недавно.

Рассмотрим возникновение некоторых из них.

В большинстве славянских языков для обозначения сладкого вкуса употребляются имена прилагательные с одним и тем же корнем: ср. рус. сладкий, укр. солодкий, белорус. салодкі, болг. сладък, сербохорв. сладак, словен. slad, чеш. sladky, словацк. sladky, нижнелуж. slodki, пол. slodki. Но в кашубском языке признак сладкого вкуса обозначается словом mjodny, образованным от mjod „мед“.

Для обозначения дождя в славянских языках обычно употребляется один и тот же корень с некоторыми звуковыми различиями: ср. рус. дождь, болг. дъжд, словен. dez, чеш. dest; словац. dazd, пол. deszcz, верхнелуж. desc, нижнелуж. dejsc. Но в сербохорватском в значении „дождь“ встречаем слово киша, имеющее тот же самый корень, что и рус. кислый (ср. и болг. киша „ненастье“, „дождливая погода“, „слякоть“). Из этих примеров видно, что в истории того или иного языка происходила замена прежних слов другими (при полном сохранении прежнего значения), что и вызывало разницу в обозначении одного и того же понятия по языкам. Образование таких синонимов происходило и в эпоху после появления памятников письменности. Постепенное закрепление их в языке можно проследить по текстам. Праславянское слово око сохраняется в своем основном значении органа зрения в болгарском, словенском, сербохорватском, польском, чешском, украинском, белорусском языках. В современном русском языке для названия органа зрения употребляется слово глаз. Однако, как показывают тексты, древнерусский литературный язык до XVI в. пользовался праславянским словом око, и лишь позднее в нем постепенно утвердилось почерпнутое из просторечия слово, первоначально употреблявшееся, вероятно, в переносном значении (ср. пол. glaz „камень“, glazik „камень“, „голыш“). Так возникла новая черта словаря русского языка и вместе с тем одна из словарных особенностей, отделивших русский язык от других славянских.

В русском языке слово палец употребляется как ро­довое обобщенное название для всех пальцев рук и ног. Некоторые славянские языки знают это слово в том же значении. Но в сербохорватском языке общим названием для пальцев является слово прст (ср. древнерус. пьрст), а пальцем (палац) называется только большой палец. В болгарском пръст — „палец“, а палец (или голям пръст) — „большой палец“. Словен. prst — „палец вообще“, но palec — „большой палец (руки или ноги) “. Такое же, как в сербохорватском, болгарском и словенском, соотношение наименований было в русском языке приблизительно до XVII в., как можно судить по текстам. (Старое название, применявшееся исключительно к большому пальцу, отразилось и в русских производных словах, ныне изчезнувших. Существовало, например, слово напалок „кольцо, надеваемое на большой палец руки“.)

Затем произошел постепенный переход названия большого пальца (палец) на все пальцы рук и ног. Следы слова перст остались в русском языке в производных, например перстень, наперсток, перчатка (в диалектах перстятка, перстянка, першлятка и другие формы). Новая лексическая черта сблизила русский язык с польским, украинским, но отделила от сербохорватского, болгарского, словенского 25.

Слово плечо в русском языке постепенно вытеснило из употребления слово рамо, отголоски древнего сущест­вования которого встречаются в русских говорах в виде производных (например, рамено „часть передней конской ноги“, раменка „оплечье, часть одежды, покрывающая плечо“ и др.). В современных славянских языках для обозначения плеча известны оба эти слова с их производными, но в большинстве случаев более жизненным оказалось рамо, плечо же используется реже. Слово череп в русском языке вытеснило старое лъбъ, употреблявшееся некогда с тем же значением. Лоб стало в русском названием лишь верхней части лица. Эта особенность сблизила русский язык с польским, но создала отличие между русским, словенским, чешским, словацким (ср. словен. leb, чеш. leb, словац. lebka в значении „череп“) 26.

Важно отметить, что при образовании замен уже существовавших слов использовалась в большинстве случаев лексика славянская. Иноязычные слова чаще входят в язык вместе с новыми понятиями.

Из нескольких слов с близкими значениями, унаследо­ванных от древних времен, разные славянские языки изби­рают и закрепляют для передачи необходимого понятия не всегда одно и то же слово. Так, русскому языку из­вестны имена прилагательные холодный и студеный, но слово холодный является в русском языке общепринятым, широко употребительным, имеющим большую, разветвлен­ную систему оттенков значений, в то время как студеный встречается лишь в поэтическом языке, устном народном творчестве и диалектах. Иная картина в болгарском языке, где для выражения понятия „холодный“ обычно используется имя прилагательное студен.

Русскому слову мир „отсутствие войны“ в польском языке соответствует pokoj, которое по составу звуков и происхождению может быть связано с русским покой. Польскому языку известно и слово mir, но в значениях „покой“, „спокойствие“. На этих примерах можно видеть, что в разных языках одинаковые для них устойчивые понятия связываются с разными словами из ряда внутриязыковых синонимов, т. е. слов, объединенных близостью их значений.

При возникновении новых слов для наименования одного и того же понятия в основу слов в разных языках могут быть положены разные признаки. Так, для названия белья некоторые славянские языки использовали признак белого цвета, который служит приметной чертой внешнего вида предмета: ср. рус. белье, пол. bielizna, словац. bielizen, нижнелуж. belizn. В других языках в основу названия белья положен корень глагола рубить (ср. рус. подру­бать „подшивать край платка, одежды“), этот корень мы встречаем в сербохорв. рубље, рубиште (того же корня русское слово рубаха, белорус. руб „толстая одежда“, словен. robaca „рубашка“, болг. руба (обл.) „одежда“, ниж­нелуж. rub „платье“, верхнелуж. rub „полотняный платок“). Наконец, название белья может быть произведено от глагола со значением „стирать“: ср. чеш. pradlo „белье“, образованное от корня глагола prati.

Замена одного слова другим, укрепление в употребле­нии одного слова из синонимического ряда и ослабление других, использование разных корней при образовании того или иного обозначения по славянским языкам — все это приводит к образованию многочисленных словарных различий, сообщающих славянским языкам своеобразные черты.

Ср., например, следующие обозначения для одинаковых понятий по нескольким языкам: рус. утро, пол. rano, сло­вац. rano; рус. воздух, укр. повітря, пол. powietrze; рус. молния, болг. мълния и светкавица, укр. блискавка, пол. blyskawica; рус. луч, болг. лъч, укр. промінь, пол. promien; рус. облако, болг. облак, белорус. воблака, хмара, укр. хмара, пол. chmura; рус. волна, болг. вълна, чеш. vlna, словац. vlna, укр. хвиля, белорус. хваля, пол. fala, wal, сербохорв. вал; рус. весна, белорус. вясна, сло­вен. vesna, пол. wiosna, jar, jarz, чеш. jaro, словац. vesna, jar, jaro, болг. пролет, сербохорв. пролеће, јар; рус. осень, укр. ocінь, болг. есен, пол. jesien, каш. jesen, сер­бохорв. јесен, словен. jesen, словац. jesen, podzim, чеш. podzim; рус. год, белорус. год, болг. година, сербохорв. година, словен. лето, рок, укр. рік, пол. rok, чеш. rok, словац. rok; рус. неделя, укр. тиждень, неділя, белорус. тыдзень, пол. tydzien, чеш. tyden, словац. tyzden, болг. седмица, неделя, сербохорв. недеља, седмица, словен. nedelja, teden; рус. змея, укр. змія, болг. гад, гадина, сербохорв. гад, пол. gadzina, gad, plaz, чеш. had, plaz, zmije; рус. белка, укр. білка, вивірка, белорус. вавёрка, пол. wiewiorka, чеш. veverka, сербохорв. веверица, словен. veverica, болг. катеричка, белка; рус. серый, белорус. шэры, пол. szary, чеш. sedy, sedivy, болг. сив, словен. siv, сербохорв. сив; рус. красный, укр. красний, червоний, белорус. чырвоны, пол. czerwony, чеш. cerveny, rudy, сер­бохорв. црвен, словен. rudec, crven; рус. голубой, бе­лорус. блакітны, болг. небесносин, словен. modry, чеш. lazurovy, пол. blekitny 27.

* *

*

Важным фактором, способствовавшим обособлению славянских языков или групп языков, была разница в конкретных формах и проявлениях обогащения их словарного состава. История славянских народностей и национальностей сопровождалась усложнением их общественного строя и развитием материальной и духовной культуры. От родового и племенного быта славяне переходят к образованию классов и к возникновению государств. Растут и расцветают города.

Языковые возможности, унаследованные от предшест­вующих эпох, становятся недостаточными. Рост и разви­тие языка находят свое выражение прежде всего в лек­сике. Появляется потребность в новых словах. Расшире­ние объема словарного запаса обеспечивается отчасти путем заимствований из других языков, но главным образом путем самостоятельного использования унаследованных от древних эпох корней, а также суффиксов и префиксов (приставок), т. е. путем преобразования своих наличных словообразовательных элементов.

Внешние влияния в области лексики, проявляющиеся в процессе заимствования, так же, как и различие в путях внутренней эволюции, модифицируют и изменяют языки.

Что касается заимствований, то они были первоначаль­но устными и шли из языков тех культурных областей, с которыми славяне имели территориальную близость. В славянские языки Запада проникали заимствования из ла­тинского и немецкого языков. Особенно много немецких заимствований в лужицких языках: ср. bur („крестьянин“, нем. Bauer), butra („масло“, нем. Butter), negluka („несча­стье“, нем. Ungluck), bom („дерево“, нем. Baum), stunda („час“, нем. Stunde) и др. В славянские языки Балканского полуострова проникали заимствования из греческого и турецкого. Например, болг. колиба, „шалаш“, „хижина“, молив „карандаш“, корем „живот“, кокал „кость“, харе­свам „нравиться“ и другие — греческого происхождения, а слова черга „грубое шерстяное одеяло или ковер“, чешма „источник“, калфа „подмастерье“, зарзават „зе­лень“, „свежие овощи“, куршум „пуля“, чувал „мешок“, „куль“, торба, „торба“, „сума“ и другие — турецкого. В словенский язык проникали, кроме того, заимствования из немецкого и отчасти итальянского (например, bandera „знамя“, barka „лодка“ и некоторые другие). Наиболее ранними заимствованиями в русском языке были слова из языков скандинавских (например, ябеда, ларь, крюк, клеймо и другие), финских (пурга, тундра и другие), тюркских (башмак, кафтан, сундук, кисет и другие,). После возникновения письменности и установления широ­кого культурного обмена между народами процесс заим­ствования иноязычных элементов выходит за рамки тер­риториальной близости, и приток заимствованных слов уве­личивается. Так, в первые века русской письменности в основном через южнославянское посредство в русский язык переносилась греческая лексика, главным образом из сферы церковно-богослужебной: алтарь, ангел, икона, келья, монах и т. п. Заметное влияние оказал на рус­ский язык и латинский, лексика которого проникала к нам не только непосредственно, но и через другие языки (ср., например, слова автор, студент, министр, экзамен и т. д.). С конца XVI до середины XVII в. на русский язык довольно значительное влияние оказывал польский язык (ср. слова вензель, сбруя, писарь, урядник и др.). С Петровской эпохи в силу исторических условий русский язык пополнился словами из немецкого, голландского, французского и английского языков. Особенно много фран­цузских слов из области быта и домашнего обихода поя­вилось в русском языке в конце XVIII — начале XIX в. Начиная с XIX в., из английского языка переходят в рус­ский слова, относящиеся к области железнодорожного де­ла, общественной жизни, быта, спорта. Из итальянского языка в русский попадают многие музыкальные тер­мины.

Заимствования, укрепившиеся в языке, приспособля­ются к грамматическому строю и звуковым особенностям воспринявшего их языка. Иногда меняется и первоначаль­ное значение заимствованного слова. Так, пол. wezel зна­чит „узел“ и родственно глаголу wiazac (вязать). В рус­ский язык оно вошло только в очень специальном значе­нии „вензель“.

Но способ обогащения языка посредством заимство­ваний всегда явно уступает в количественном отношении другим способам, главным образом способу образования слов из славянского материала. Новые слова в языке соз­даются не из произвольных звуковых комплексов, а из комбинаций уже существующих в языке словообразова­тельных элементов.

Отличительной особенностью почти всех классов слов (кроме числительных, местоимений), сохраняющихся в те­чение многих столетий и тысячелетий, является способ­ность образовывать большие гнезда производных слов или входить в качестве составного элемента в состав сложных слов. Наличие многочисленных и разнообразных образований от одного корня слова связано с длительным пребыванием этого корня в языке. Слова древнего проис­хождения отличаются исключительным богатством и раз­нообразием словопроизводства. Так, например, слово ле­теть дало русскому языку базу для образования слов: влетать, вылетать, долетать, залетать, налетать, облетать, отлетать, полетать, прилетать, проле­тать, перелетать, подлетать, слететь, улететь, слететься, разлететься, летать, вылететь, доле­теть, залететь, налететь, облететь, отлететь, полет, отлет, налет, прилет, перелет, недолет, вы­лет, слет, летный., перелетный, летучка, летучий., летун, летчик, летательный, и др. (Примеры акад. В. В. Виноградова). От корня слова жить в русском языке имеется свыше ста разнообразных производных слов.

Производные слова, образованные от прежних корней, сами нередко становятся источником для образования но­вых слов: так, русское слово травяной, образованное от корня слова трава, послужило основой для прилага­тельного травянистый; корень слова пуст стал базой для имени существительного пустыня, которое затем стало источником слова пустынный, слово высотник образовано от высотный, которое в свою очередь — от высота, а высота — от высокий.

Существование гнезд производных слов способствует длительному сохранению корней слов в языках. Поэтому мощные словообразовательные тенденции, являющиеся ха­рактерной чертой славянских языков, поддерживают их исконное родство в области словаря.

На примере ряда славянских языков, имеющих не толь­ко многочисленные параллели в корнях слов, но также и значительное количество общих суффиксов и префиксов, можно заметить своеобразное, специфическое для каждого отдельного славянского языка, употребление суффиксов и префиксов в составе слов.

При сопоставлении словарных материалов славянских языков разницу в использовании суффиксов и префиксов можно наблюдать при наличии в словах, привлекаемых из разных языков, одного и того же корня. Так, польское имя существительное poploch и русское переполох, име­ющие одинаковое значение, отличаются друг от друга разницей в приставках при общности корня. Разница в приставках видна и между пол. przemial и рус. помол, пол. przepasc и рус. пропасть, пол. posucha и рус. засу­ха, сербохорв. омело и рус. помело, чеш. ucesati и рус. причесать и т. д. В качестве примеров использования разных суффиксов в словах с одним и тем же корнем и общим значением можно привлечь, например, название пе­туха по славянским языкам. Оно образуется от корня глагола петь, но при помощи различных суффиксов: ср. рус. петух (и диалектное петун), белорус. певень, болг. петел.

Ср. также разницу в суффиксах у имен сущест­вительных отвлеченного значения: рус. количество, сербо­хорв. количина, словен. kolikost; рус. чистота и пол. czystosc; рус. единство и пол. jednosc. Ср. имена прила­гательные костяной, костистый, костлявый в русском языке и kostnaty, kostlivy в словацком и т. д.

Русское слово земляника отличается от польского poziomka не только отсутствием приставки, но и особыми суффиксами. В этом же заключается сущность отли­чия между рус. метель и пол. zamiec, рус. месть и пол., словац., чеш. pomsta. Словац. ozimina имеет с рус. озимь общую приставку, но разные суффиксы; болг. зим­ница отличается от этих слов отсутствием приставки и особыми суффиксами.

В чешском языке с корнем -nik- может сочетаться и приставка vz-, и противоположная ей по значению при­ставка za-: ср. vznikati „возникать“, „происходить“, „на­чинаться“ и zanikati „погибать“, „прекращаться“, „выми­рать“, „угасать“. Но русский язык, имеющий в своем рас­поряжении и корень -ник-, и приставку за-, глагола за­никать не знает.

Некоторые словообразовательные элементы имеют в славянских языках разные области распространения. Так, если приставка из- со значением удаления является ха­рактерным признаком исконной южнославянской лексики, то приставка вы- с этим же значением представляет собой отличительную черту восточнославянских и западносла­вянских слов (ср. болг. глаголы извеждам, изгоня и рус. выводить, выгнать, чеш. vyvadeti, vyhnati).

Количественные соотношения в употреблении разных префиксов и суффиксов неодинаковы по славянским язы­кам. Суффикс -арь, заимствованный в глубокой древности из латыни, широко известный уже в старославянском язы­ке в составе названий действующих лиц, в русском встре­чается гораздо реже, чем в чешском: ср. чеш. rybar, rezbar, kovar и рус. рыбак, резчик, кузнец 28. Древний сла­вянский суффикс -ьба (ср. рус. борьба) почти совсем от­сутствует в польском языке, тогда как в других языках слов с этим суффиксом довольно много. Для болгарского языка не типичны имена существительные с абстрактным значением, образованные при помощи суффикса -ка (ср. рус. страховка) 29.

Расхождение в морфологической структуре слов при общности запаса словообразовательных элементов и моде­лей словообразования также сообщают славянским языкам заметную индивидуальную окраску.

* *

*

На основе языков славянских народностей в резуль­тате развития самих народностей в нации с появлением и укреплением капитализма складывались национальные языки славян.

Общественно-политические и культурно-исторические условия, в которых протекал процесс образования нацио­нальных языков у разных славянских народов, были неод­нородны, темпы протекания этого процесса неравномерны, эпохи неодинаковы. Поэтому и возраст современных сла­вянских национальных языков различен. Окончательное формирование большинства национальных языков относит­ся к периоду XVIII—XIX вв. Значительно позже развива­ется македонский литературный язык. Его образование началось с 40-х годов текущего столетия, когда в ходе борьбы против фашизма было принято решение о превра­щении Югославии в федеративное государство на основе национального равноправия всех ее народов, в том числе и македонцев.

В связи с образованием национальных языков посте­пенно прекращается возникновение в них новых диалект­ных явлений, а затем постепенно начинается стирание диа­лектных различий под воздействием литературной нормы языка.

Расширение и развитие словарного состава в этот пе­риод происходит как за счет словопроизводства от слов старого славянского запаса, так и за счет различных заим­ствований. Местные диалекты постепенно наполняются элементами национального языка и в то же время вносят свои элементы в его общий запас, преимущественно в области лексики и фразеологии. „Такие привычные рус­ские слова, — пишет акад. В. В. Виноградов, — как зем­ляника, клубника, паук, цапля, пахарь, вспашка, вер­ховье, задор, такие, как улыбаться, хилый, напускной, назойливый, огорошить, чепуха, очень, прикорнуть, попрошайка, очуметь, гуртом, кулак, батрак, мироед, наобум, неуклюжий, мямлить и т. д., по своему проис­хождению являются областными... выражениями“ 30.

Сливаясь в единый язык в процессе развития общена­циональной языковой нормы, часть диалектных явлений (особенно в области лексики) входит в национальный язык, другая же часть сохраняется в течение некоторого вре­мени, а затем постепенно вытесняется из обращения. В той или иной мере диалектно-областные различия длитель­ное время сохраняются и в составе национального языка, особенно у некоторой части сельского населения.

Представление о близком родстве славянских языков оказывается еще более полным и всесторонним, если при их сравнении помимо фактов национальных литературных языков привлечь языковой (в особенности словарный) ма­териал диалектов (местных наречий) во всем его много­образии, т. е. учесть факты языка, которые не вошли в национальные литературные языки при их формировании. Совершенно ясно, что лексика литературного языка на­много богаче лексики диалектов, мало подвергавшихся влиянию книжного языка. Но в сфере диалектной речи родство славянских языков можно проиллюстрировать мно­гими дополнительными примерами, которые обнаруживают сложность взаимопроникновения и взаимосвязей элементов разных славянских языков в наше время. Так, отдельные говоры русского языка, часто сохраняющие следы глубо­кой древности, по некоторым своим лексическим чертам являются более близкими к южнославянским или к запад­нославянским языкам, чем литературный язык. Эта бли­зость обнаруживается в названиях конкретных действий, старинных орудий и предметов домашнего обихода, назва­ниях животных, растений, явлений природы, в качествен­ных характеристиках и т. д.

При сравнении лексики некоторых старославянских па­мятников с данными русского языка и его диалектов ока­залось, что в русских диалектах можно отыскать парал­лели к очень многим старославянским словам 31.

Таким образом, изучение разнообразных диалектов сла­вянских языков позволяет исследователю наблюдать все новые и новые отношения между языками. Дальнейшее изучение лексики диалектов много даст для уточнения этих отношений.

Укажем некоторые соответствия между русским диа­лектным словарным материалом и данными славянских языков.

Болгарскому ведро (наречие) „ясно“ (о погоде) близко укр. ведро и рус. ведро (имя сущ.) „ясная, тихая, сухая и вообще хорошая погода“. В русских диалектах это слово имеет очень широкое распространение. Оно отме­чено в Московской, Калининской, Великолукской, Ленин­градской, Псковской, Новгородской, Вологодской областях. Дореволюционные исследователи зафиксировали его в Ар­хангельской, Вятской губерниях.

Ср. также чеш. loni, пол. loni, верхнелуж. loni, ниж­нелуж. loni „в прошлом году“ (этому слову родственны также болг. лани, сербохорв. лане, словен. lani) и рус­ское диалектное лони, лонись „в прошлом году“, отме­ченное в пермских, тверских, архангельских, вологодских, вятских, новогородских, заонежских, ярославских, смолен­ских, тобольских говорах Урала, приамурских говорах Дальнего Востока. Это слово известно также в украин­ских карпатских говорах.

Ср. чеш. obili „зерновые продукты“, „хлеб в зерне или на корню“, словац. obilie „хлебные злаки“, „хлеба на поле“, „хлеб как товар“ и рус. диалектное обилье, отме­ченное в архангельских говорах в значении „всякий хлеб на корню“, в заонежских говорах в значении „зерновой хлеб“, в ярославских говорах в значении „хлебные семена“.

Ср. пол. zawora „деревянная задвижка“, „засов“, „за­пор“, чеш. zavora, „засов, задвижка“, сербохорв. заворница „задвижка“, укр. завора „задвижка“ и русские ди­алектные формы заворница, заворина, завор, заворка, заворня, завирка и т. д. В архангельских говорах отме­чено заворница „жердь, которой закладывают изгородь“, заворы „закладываемый жердями проезд между изго­родью“, в заонежских говорах — заворница, завор „го­ризонтальные колья в изгороди“, в вологодских говорах — завор „ворота в изгороди“, заворницы и заворины „жер­ди“, в новгородских говорах — завор и заворы „ворота при полевых изгородях“, в тверских говорах — завор „одно из прясел изгороди, которое легко разбирают и собирают“, завор, заворка, заворня, заворина „жердь, закладываемая в проход загородки“, в бывшей Вятской губернии — заворина „обтесанная жердь, вставляемая в заворки, т. е. в проход в изгороди“, в ярославских гово­рах — завор „часть перекладин в изгороди, вынимаемых для проезда телег“, в тобольских говорах — заворы „жер­ди в огороде, которые можно разобрать для проезда“.

Ср. болг. гъба, чеш. houba, словац. huba, словен. goba „гриб“ и архангельское, костромское, пермское губа „вся­кий съедобный гриб“ или „гриб из породы груздей, но худшего по вкусу качества“, вятское губы, „грибы всяких родов“, ярославское губы „грибы“, губина „ягоды, огород­ные овощи и грибы, употребляемые в пищу“, вологодское губина „грибы и ягоды“, смоленское губяшичка „грибной нарост на деревьях“.

Ср. пол. korec, чеш. korec, укр. корець „мера сыпучих тел“ и новгородское корец „кувшин“, „ковш“, заонежское корец „ковш“, ярославское, калининское, рязанское, смо­ленское корец, брянское корец, корчик, тульское и калуж­ское корец, корчик.

Ср. пол. kat „угол“, укр. кут „угол“ и архангельское кут „самый далекий угол в печи или в доме“, вологод­ское кут „место у задней стенки в печи“, „кухня“, „спальня“, „задний угол“, кутной угол „угол у порога“, куть „задняя часть избы у печки“, „угол у дверей, куда сметают сор“, новгородское кут „передний угол“, вятское кутяны „зрители на свадьбе, толпящиеся в углу“, твер­ское кутник „короткая лавка, идущая от продольной лавки к двери“, ярославское куть „угол против печи“, „место за печью в заднем углу избы“, „место в противо­положном от печи углу“, тобольское куть „часть избы, находящаяся возле передней части печи“, тульское и орлов­ское кут „передний угол в избе, направо от входной двери“, смоленское кут, куток „красный угол“, калуж­ское кут, куток, кутник „угол в доме“, „часть вдав­шейся в реку земли“.

Ср. пол, gnoj „навоз, удобрения“, чеш. hnuj, словен. gnoj, сербохорв. гној, болг. гной, укр. гній „навоз“ и рус. диалектное гной „навоз“, известное в рязанских и смолен­ских говорах. Ср. пол. dzieza и тульское, калужское, смо­ленское, пензенское, рязанское, саратовское, тамбовское дежа, дежка, дижка „квашня“, ярославское дежа „квашня“, дежник „покрышка на квашню“.

Ср. болг. гуна, гуня „род крестьянской верхней одежды, обычно белого цвета“, сербохорв. (диалектное) гуња „муж­ская одежда, подбитая кожей или из овчин“ и тульское и орловское гунька „женская рубашка“, вятское гуня „сорочка“, заонежское гуня „чистая одежда“ и „изношен­ная одежда“, тверское гуня „старая, заношенная одежда“, архангельское гуньё „старая рухлядь, тряпки, обноски“, донское гуни „тряпки, лохмотья“, рязанское и пензенское гуни „ветошь, обноски“.

Ср. болг. китка, китен „пучок, связка“, „кисть“, „бу­кет“, сербохорв. кита „пучок, букет“, словен. kitica „бу­кет цветов“, kita „гирлянда“, укр. кить, кита „кисть“, „букет“ и вологодское областное кита „ветки у карто­феля“, „выдернутый горох“, „стебли у гороха“, костром­ское кита „гороховина“, „гороховая трава“, ярославское кита „гороховый стебель“, китица „кисть“, „пучек травы или цветов“.

Ср. болг. зоб „корм“, словен. zob „зерновая пища“, сербохорв. зоб, зобање „овес“ „зерновая пища“, зобище „поле, где сеяли овес“, зобити „кормить зерном“, зобница „торба для корма лошадей“, зобеница „овсяный хлеб“, укр. диалектное дзьобенька „сумка, род котомки, наде­ваемой через плечо“, и близкие слова из диалектов рус­ского языка: архангельское зобить, зоблить „есть ягоды, горох, крупу и другие мелкие предметы, беря их поодиночке“, зобать „есть муку, зерна“, зобня „плетеная из лучины корзина“, зобница, зобенка „корзина из бересты“, заонежское зобать „есть сухое толокно, муку, ягоды“, „жевать“, „есть“, „раскусывать“, зобенка, зобница „кор­зина“, новгородское зобелька „маленькая корзинка, в кото­рую собирают грибы или ягоды“, зобенька „берестяная корзина“, вологодское зобать „есть ягоды“, зобенка „кор­зина из бересты“, тверское зобать „много употребить чего-нибудь, например табаку, вина“, вятское зобать „с жадностью есть муку, толокно“, зобенка „лукошко“, зобня „четверик“, ярославское зобинька, зобеньтя „кор­зина с крышкой, из луба или дранок“, тульское и орлов­ское зобачка „лукошко для грибов из липовых лык“, брян­ское пазобника „земляника“, курское пазобник „ягоды земляники“, иркутское зобня „торба“.

Ср. польский глагол ochlonac „успокоиться, прийти в себя“, укр. охолонути „охладиться, остыть“ и русское северо-западное охолонуть с тем же значением.

Ср. чеш. vir „вихрь“, „водоворот“, пол. wir „кругово­рот“, „водоворот“, „пучина“, сербохорв. вир „источник“, „омут в реке“, „водоворот“, словенское vir „ручей“, болг. вир „водоворот“, „омут“, „водоем“, „бассейн“ и русское диалектное вир, отмеченное в курских говорах в значении „омут“, а в пермских, тверских — „место на мельнице, куда падает вода“ (ср. употребление этого слова в романе Н. С. Лескова „Некуда“ в речи старой няни: „... ничего нет, ни моталки, ничего, ничего. Заехали в вир-болото, да и куликуем.“ Вир-болото имеет здесь переносное значе­ние — „пустынное, безлюдное, глухое место“).

Список соответствий между словарными данными рус­ских диалектов и славянских языков можно было бы уве­личить.

В словаре русских диалектов долго держатся старые соотношения между некоторыми наименованиями, сближаю­щие эти диалекты с другими славянскими языками. Как ука­зывалось выше, в древнерус. языке пальцем назывался большой палец, а остальные пальцы рук и ног назывались перстами. В наше время слова перст и палец с теми же значениями отмечены в некоторых вологодских говорах (Чарозерский район) 32. В вятских говорах в начале XX в. слово палец также зафиксировано только в значении боль­шого пальца (для указательного, среднего и безымянного употреблялось название перст) 33.

Словарные связи между славянскими диалектами и язы­ками часто оказывается возможным установить на терри­ториях, разделенных большими пространствами. В. Г. Бо­гораз в начале XX в. отметил в русских говорах Сибири (по реке Колыме) ряд слов, которые он принял за поль­ские (например, осилок „силач“, назвище „имя“, урмой „гуртом“, на уразах „в драке“, рассоха „главный приток реки“ и др.) 34. По объяснению Д. К. Зеленина, эти особен­ности языка занесены в Сибирь в XVI—XVII вв. потом­ками новогородцев, т. е. ильменских словен. К ильменским словенам в разное время приходили с запада группы при­балтийских славян, которые и наложили своеобразный отпе­чаток на речь населения древней области Великого Нов­города. На севере и востоке Сибири западнославянские черты русских говоров сохранились лучше, чем на евро­пейской территории 35.

Близость между лексикой диалектов, не вошедшей в литературный язык, и лексикой других славянских язы­ков еще раз указывает на то, что в эпоху до формиро­вания национальных языков отношения между славянскими языками носили иной характер по сравнению с современ­ностью.

* *

*