Степанов С. Неистовый Аввакум

Одним из самых ярких фигур “бунташного века”, как называли современники XVII в., был протопоп Аввакум. Он получил известность как один из активных участников идейной и политической борьбы, вождь церковного раскола и талантливый писатель, автор замечательного автобиографического “Жития”. Для своих врагов Аввакум был еретиком и бунтовщиком, для своих последователей – учителем и святым. И при этом Аввакум всегда был неистовой натурой, не признававшей компромиссов.

Начало жизненного пути

Аввакум Петрович Кондратьев родился 20 ноября 1620 г. в селе Григорове Закудемского стана Нижегородского уезда (ныне – Большемурашкинский р-н Нижегородской обл.). Из того же Нижегородского уезда вышли почти все деятели эпохи церковного раскола: патриарх Никон, протопоп Иоанн Неронов, епископ Павел, епископ Иларион.

Отец Аввакума – Петр Кондратьев был священником сельской церкви, но, поскольку он был подвержен весьма распространенной на Руси слабости, то религиозным воспитанием Аввакума занималась его мать Мария. В своем автобиографическом “Житие” Аввакум вспоминал: “Отец же мой прилежаше пития хмельнова; мати же моя постница и молитвенница бысть”. Овдовев Мария Кондратьева ушла в монастырь, приняв имя Марфы, но еще по пострига постаралась устроить семейное счастье сына, женив его на сиротке Анастасии. Жена не принесла Аввакуму приданого, ее отец Марко когда-то был зажиточным кузнецом, но после его смерти достаток семьи совершенно истощился. Зато Аввакум обрел в своей жене верную помощницу и безропотную спутницу, прошедшую с ним рука об руку всю его мятежную жизнь. Их детям тоже пришлось в полной мере разделить несчастья родителей.

В возрасте двадцати одного года Аввакум был рукоположен в диаконы, через два года стал священником, а еще через восемь лет был посвящен в сан протопопа. Он воспринимал духовное поприще как аскетическое служение Богу по примеру первых христиан. Он не мог спать перед литургией, а когда приспевало время заутрени, сам спешил благовестить; прибежит на звонницу пономарь – тогда отдаст ему колокол, а сам идет в церковь читать полунощницу. На службе велит стоять с благоговением, после обедни читает поучение. Пообедав и отдохнув два часа, опять берется за книгу. После вечерни опять читаются каноны, молитвы, и уже в потемках вновь кладутся земные поклоны. Сам он кладет четыреста поклонов, супруге делает снисхождение “понеже ребятишки у нее пищать” – всего двести поклонов.

Мистическому сознанию Аввакума представлялось, что слуги сатаны только и ждут, чтобы запугать и совлечь его с пути истинного. Но Аввакум утверждал, что он силой молитвы укрощал дьявола и делился секретами этого искусства вроде того, что беса не проймешь батогом, как мужика; боится он “святой воды, да священного масла, а совершенно бежит от креста Господня”.

У Аввакума всегда были “духовные дети”, внемлющие каждому слову своего учителя и преданные ему душой и телом. Однако с большинством прихожан у него сложились очень плохие отношения, доходившие до прямых стычек. В своем “Житие” Аввакум изображал дело так, как будто бы его гнали и преследовали безо всякого повода, но зная неукротимый характер протопопа, трудно предположить в нем безропотную жертву. Он был убежден, что пастырь должен руководить повседневной жизнью своих прихожан, пресекая их греховные поползновения. Аввакум ревностно преследовал скоморохов, чьи представления являлись любимым развлечением мирян. Неудивительно, что подобные строгости очень скоро возбудили негодование и других священнослужителей и простых людей. Аввакуму пришлось переменить несколько мест.

Вместе с тем у Аввакума появились не только враги, но и единомышленники и влиятельные покровители в лице земляка Иоанна Неровнова, протопопа Казанского собора в Москве и царского духовника Стефана Вонифатьева. Вокруг Стефана Вонифатьева сложился кружок ревнителей благочестия, и Аввакум стал одним из его деятельнейших членов. Трудно сказать, когда он сумел ознакомиться со всей существовавшей на старославянском языке церковной литературой, но он разговаривал на равных с ученейшими из московских начетчиков. Аввакум показал себя талантливым проповедником, а это было новым делом, и ревнители благочестия только-только начали произносить поучения в церквах. Как проповедник и церковный писатель Аввакум имел одну отличительную и неповторимую особенность. Он первым и единственным стал писать не по книжному, а так как говорили на улицах и площадях, употребляя простонародные обороты и не пугаясь крепкого словца. Самые сложные догматические вопросы он толковал в упрощенной форме, а библейские предания излагал так, как будто все это происходило не в древней Палестине, а в современной ему Руси. Всемогущий Иегова под его пером обращался в князя-воеводу, отправленного из Москвы на кормление – ему не понравилась жертва Каина, потому что тот принес “хлебенко худой, который негоден себе”, в то время как Авель дал “барана лучшего”. Распятие Христа на Голгофе разительно напоминает казнь на Болотной площади, а римский легионер уподобляется московскому стрельцу.

В конце 40-х – начале 50-х гг. XVII века не занимавший высокого положения и не стяжавший больших богатств протопоп стал прикосновенен к большой государственной и церковной политике. Ревнители благочестия открыли ему доступ в царские палаты. Стефан Вонифатьев и Иоанна Неронов, как писал сам Аввакум, “обо мне царю известиша, и государь меня почал с тех мест знати”. Познакомился Аввакум и с новгородским архиепископом Никоном – “другом нашим”, так называл Аввакум своего будущего смертельного врага. Трудно судить, насколько искренней была эта дружба даже в ту пору, когда Никон был близок к кружку Стефана Вонифатьева. Существует мнение, что ревнители благочестия помогали Никону подниматься по ступеням церковной иерархии, надеясь на то, что тот, сменив слабого и корыстолюбивого патриарха Иосифа, воплотит в жизнь их планы. Однако историк церкви XIX века архиепископ Макарий отмечал, что ревнители благочестия, напротив, пытались преградить Никону дорогу к патриаршему престолу: “Эти люди, особенно Вонифатьев и Неронов, привыкшие при слабом патриархе Иосифе заправлять делами в церковном управлении и суде, желали и теперь удержать за собою всю власть над Церковию и не без основания опасались Никона, достаточно ознакомившись с его характером”.

Церковный раскол

Надо сказать, что и сам Аввакум писал, что после кончины Иосифа они вместе с “братьей” подали царю и царице челобитную “о духовнике Стефане, чтоб ему быть в патриархах”. Но Вонифатьев уклонился от такой чести и, если верить свидетельству протопопа, сам указал на новгородского архиепископа как на наиболее подходящего кандидата. Вызванный в Москву Никон, очевидно, догадывался об этих интригах. “Егда ж приехал, с нами яко лис: челом да здорово, – писал Аввакум.– Ведает, что быть ему в патриархах, и чтобы откуля помешка какова не учинилась.” Так или иначе 25 июля 1652 г. седьмым патриархом Московским и всея Руси стал Никон.

Сразу же после избрания Никон порвал со своими бывшими товарищами. Аввакум с горечью сетовал: “Егда поставили патриархом, так друзей не стал и в крестовую пускать”. Не прошло и полугода как новый патриарх начал реформу богослужения, воспринятую ревнителями благочестия как отступление от веры отцов. Даже спустя три десятилетия заживо погребенный в земляной тюрьме Аввакум с ужасом вспоминал тот февральский день 1653 г., когда от имени патриарха пришел указ креститься тремя перстами. В то время Аввакум жил в доме Иоанна Неронова, помогая ему вести богослужение в Казанском соборе на Красной площади. “Мы же задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти; сердце озябло, и ноги задрожали. Потрясенный Неронов отправился в Чудов монастырь. “ И там ему от образа глас бысть во время молитвы: “время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!” Предчувствие Неронова не замедлило исполниться: и для него и для его единомышленников настала пора страданий.

Противники реформы подали царю рукописное опровержение, в котором предписание патриарха было названо ересью, но не получили поддержки Алексея Михайловича. Началась упорная борьба. Протопоп Иоанн Неронов, приглашенный на собор в крестовой палате, укорял Никона: “Доселе ты друг наш был – на нас восстал. Некоторых ты разорил и на их места поставил иных, и от них ничего доброго не слыхать. Других ты обвинил за то, что они людей мучат, а сам беспрестанно мучишь..” Собор определил послать протопопа Неронова на смирение в Каменский монастырь, как писал сам Неронов, “под крепкое начало, а в грамоте о мне ко властям было писано: за великое бесчиние велено в черных службах ходить”.

Вместо Неронова на защиту старой веры встал Аввакум. Ему запретили произносить поучения в Казанском соборе, но он “завел свое всенощное” в сушиле, находившемся на дворе сосланного друга, переманив к себе часть прихожан: “в некоторое время и конюшня-де иные церкви лучше”. 13 августа 1653 г. наступила развязка. В тот день, как сообщал в письме Неронову священник Данилов, протопоп “чел поучения на паперти... лишние слова говорил, что и не подобает говорить”. Отряд стрельцов схватил протопопа и шестьдесят человек его прихожан во время всенощной. Аввакума привезли на патриарший двор и посадили на цепь. Вскоре были взяты под стражу и другие противники Никона. Муромский протопоп Логгин, самолично расстриженный патриархом в Успенском соборе, плюнул Никону в глаза. Аввакуму тоже была назначена участь расстриги, и он уже был привезен в собор для совершения обряда лишения духовного сана, но царь Алексей Михайлович упросил патриарха помиловать протопопа. Вместо расстрижения Аввакум “за ево многие безчинства” по указу Никона был сослан в “Сибирский город на Лену” в “Якутский острог”.

Сибирская ссылка

Началась одиннадцатилетняя сибирская ссылка церковного мятежника. Авакума и его жену, еще не оправившуюся после родов сына, бросили в телегу и повезли в Тобольск. Сибирский архиепископ Симеон, зная Аввакума как ревнителя православия, поставил его протопопом Воскресенского собора. Но и там “великие беды” продолжали преследовать протопопа. Вскоре из Москвы пришли вести, что от моровой язвы умерли два родных брата Аввакума и почти все его родственники. Эпидемию и тяжелую войну с Польшей протопоп, как и другие раскольники, прямо связали с никоновской ересью: “Говорил тогда и сказывал Неронов царю три пагубы за церковный раскол: мор, меч, разделение; то и сбылось во дни наша ныне.” Без сомнения Аввакум и в Тобольске продолжал проповедовать старую веру, иначе невозможно объяснить поток, поступивших на него доносов – “в полтора годы пять слов государевых сказывали на меня”, то есть пять раз его обвиняли в государственной измене, начиная доносы страшным изречением “Слово и дело государево”. В результате пришел указ сослать непокорного протопопа в Даурскую землю.

Аввакум отправился на новое место “белым попом” в отряде Афанасия Пашкова, назначенного воеводой в Дауры. “О, горе стало! – восклицал протопоп. – Горы высокия, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть – заломя голову”! В своем “Житие” Аввакум оставил красочное описание подневольного путешествия по Енисею, Шилке, Тунгуске, “морю Байкальскому”. Тысячи верст прошел он по тайге, по горным тропам, по крутым берегам наравне с казаками, таща на бечеве лодки-“дощенники” против стремительного речного течения, страдал от холода и голода. Поход по неизведанным местам был для него вдвойне тяжелым, потому что воевода Пашков, человек крутого нрава – “яко дивий зверь”, имел предписание не жалеть церковного отсупника и по его приказу протопопу дали более семидесяти ударов кнутом. После беспощадной воеводской расправы Аввакум, лежа окровавленный на дне лодки, возропотал на Бога и тут же ужаснулся и обругал себя последними словами за подобную дерзость: “фарисей с говенною рожею, – со владыкою судитца захотел!…Как дощенник-от в воду ту не погряз со мною?” А даурские казаки и служилые люди по наущению воеводы отправили в Москву челобитную, прося учинить над “вором, завотчиком и ссорщиком” Аввакумом смертную казнь “по Уложенной соборной книге”, дабы “службе от такова вора и завотчика какое дурно не всчалось”.

В Аввакуме все более и более крепло убеждение, что Бог испытывает его, что ему, как первым мученикам, предназначено пострадать за истинную веру. “Любил, протопоп, со славными знатца, люби же и терпеть, горемыка, до конца”, – говаривал Аввакум. Семья протопопа несла все тяготы ссылки, от лишений умерли двое малых сыновей, остальным приходилось босыми ногами скитаться по острым каменьям, выпрашивать подаяния, а во время голода питаться вместе с отцом травой, кореньями, не брезговать падалью. Как-то во время очередного тяжелого перехода протопопица окончательно выбилась из сил и упала в снег. “Я пришел, – на меня, бедная, пеняет, говоря: “долго ли муки сея, протопоп, будет?” И я говорю: “Марковна, до самыя смерти!” Она же, вздохня, отвещала: “добро, Петровичь, ино еще побредем”.

Неистовый пророк

К своей верной супруге обратился за советом протопоп, когда перед ним встал нравственный выбор. Кончилась сибирская ссылка. Попал в опалу Никон, уже отрекся он от патриаршего престола, а из Москвы пришел царский указ возвратить Аввакума. Протопопа терзали сомнения. Не было Никона, но остались никонианские нововведения, против которых он восстал с такой яростью. А с другой стороны, можно было, пользуясь падением главного врага, получить полное прощение, наконец-то дать семье спокойную жизнь и достаток. Видя его печаль, протопопица приступила к мужу с расспросами. Аввакум вопросил: “жена, что сотворю? зима еретическая на дворе; говорить ли мне или молчать? – связали вы меня!” и, услышав в ответ: “Аз тя и с детьми благословляю: дерзай проповедати слово божие попрежнему, а о нас не тужи…Поди, поди в церковь, Петровичь, – обличай блудню еретическую!”, поклонился жене земным поклоном.

Москва встретила протопопа с распростертыми объятиями: “Государь меня тотчас к руке поставить велел и слова милостивые говорил: “здорово ли-де, протопоп, живешь? еще-де видатца бог велел!” И я сопротив руку ево поцеловал и пожал, а сам говорю: жив господь, и жива душа моя, царь-государь; а впредь что изволит бог!” Он же, миленькой, вздохнул, да и пошел, куды надобе ему. .” На бывшего ссыльного, чьи дети совсем недавно побирались Христовым именем, посыпались щедрые дары. Царь пожаловал ему десять рублей, царица еще десять, а “дружище наше старое” боярин Федор Стрешнев, “тот и шестьдесят рублев казначею своему велел в шапку мне сунуть; а про иных и нечева и сказывать: всяк тащит да несет всячиною”. Аввакуму наперебой предлагали завидные должности: “Давали мне место, где бы я захотел, и в духовники звали, чтоб я с ними соединился в вере”.

Но не таким человеком был Аввакум, чтобы поступиться своей душой за сытую жизнь. Полгода он только и прожил в относительном покое, а потом подал Алексею Михайловичу обширную грамоту, требуя восстановить старую веру. На протопопа тотчас же обрушились прежние преследования: “И с тех мест царь на меня кручиноват стал: не любо стало, как опять я стал говорить; любо им, когда молчю, да мне так не сошлось”. Аввакум был снова посажен на цепь, а потом над ним свершили то, что должны были свершить двенадцать лет назад – расстригли в соборной церкви: “потом и проклинали; а я их проклинал сопротив; зело было мятежно в обедню ту тут.” В августе 1664 г. Аввакум был отправлен в новую ссылку на Мезени.

Через два года его привезли в Москву вместе с другими вождями раскола для окончательного суда. Над протопопом в Успенском соборе было совершено расстрижение: “потом и проклинали; а я их проклинал сопротив; зело было мятежно в обедню ту тут”. А впереди был церковный собор 1667 г. с участием приехавших на Русь антиохийского и иерусалимских патриархов. Собор одновременно осудил и Никона и вождей раскола. Аввакум описал этот суд в своем “Житие”. Разумеется, его трактовка событий исключительна пристрастна. Если верить протопопу, он легко посрамил вселенских патриархов, сказав им, что их православие “пестро стало” под турецким игом, и посоветовав впредь приезжать на Русь поучиться истинной вере, которую исповедовали русские святые. “И патриарси задумалися; а наши, что волчонки, вскоча, завыли и блевать стали на отцев своих, говоря: “глупы-де были и не смыслили наши русские святыя, не ученые-де люди были, – чему им верить?” Аввакум использовал обычный для средневековой литературы способ изложения прений, когда противоположной стороне вкладываются в уста заведомо беспомощные возражения. Но у него даже сквозь стереотипные литературные приемы прорывается трагикомическая нотка. Устав от криков и брани расстриженный протопоп отошел к дверям “да набок повалился: “посидите вы, а я полежу”, говорю им.

Противодействие духовным властям дорого обошлось вождям раскола. Стража была усилена: “что за разбойниками, стрельцов войско за нами ходит и срать провожают; помянется, – и смех и горе”. Не все выдержали соборное проклятье. Престарелый Иоанн Неронов, друг и учитель Аввакума, покорился, принял новые обряды, был прощен и вскоре поставлен архимандритом одного из монастырей в Переславле-Залесском. Бывший игумен Соловецкого монастыря Никандр избрал иную линию: притворно выразив смирение и согласие с собором, он получил разрешение вернуться в обитель простым иноком, а по возвращению встал во главе Соловецкого восстания и восемь лет отбивался от царских войск.

Пустозерские старцы

Самых упорных – Аввакума, Никифора, Федора, Лазаря и Епифания было решено сослать на далекий Север в острог Пустозерск. Перед отправкой Лазарю и Епифанию на Болотной площади урезали языки за “неистовое прекословие” собору. В Пустозерске, находившемся почти у самого Полярного круга, вождям раскола предстояло провести [c.143] долгих пятнадцать лет и быть казненными в один день. Здесь для узников с немалыми трудами и расходами, доставив лес за пятьсот верст, выстроили крепкую тюрьму. Во всем Пустозерске насчитывалось пятьдесят три двора, а церковных мятежников стерегли сто стрельцов.

Это была самая тяжелая полоса всей многострадальной жизни неукротимого протопопа. И это же было временем наивысшего расцвета духовных сил пустозерских старцев. У них нашлись почитатели даже в этом забытом Богом краю. Священник единственной пустозерской церкви служил по старым служебникам и помогал Аввакуму. Упоминали старцы и о некоем “Алексее-пустозерец”, дом которого был постоянным местом встреч для заключенных, где они спорили и переписывали свои сочинения.

В 1670 г. Аввакум обратился с челобитной к царю Алексею Михайловичу, но только это была не челобитная от холопа своему господину и даже не письмо равного равному, а скорее послание ветхозаветного пророка нечестивому владыке. Недаром в челобитной подчеркивается, что царь на свободе владеет одной только Русской землей, а ему, Аввакуму, Бог покорил за темничное сидение и небо и землю. Узник грозил Алексею Михайловичу небесными карами и описывает свое видение будущих страданий земного владыки, чье “брюхо” поражено язвой “зело великой”. При этом в доказательство своей искренности Аввакум с деланным смирением добавляет: “Прости, Михайлович свет,… да никак не лгу, ниж притворяяся, говорю: в темнице мне, яко во гробу, сидящу, что надобна? Разве смерть? Ей, тако”.

В ответ, как горько шутил Аввакум, были “присланы гостинцы”. На Мезени жену протопопа и двух старших сыновей приговорили к смерти, но они покаялись: “бедные, оплошали и не догадались венцов победных ухватити: испужався смерти, повинились”, что, впрочем, не помогло им избежать пожизненного заключения. В Пустозерск для совершения расправы прибыл стрелецкий полуголова. Протопоп писал, что его подвели к плахе и огласили приговор: “Чли в наказе: Аввакума посадить в землю в струбе и давать ему воды и хлеба. И я сопротив тово плюнул и умереть хотел, не едши, и не ел дней с восмь и больши, да братья паки есть велели”. С другими старцами поступили еще более жестоко: Лазарю, Феодору и Епифанию вторично урезали языки и отсекли персты, коими писались дерзновенные письмена. Под пером Аввакума эта казнь обернулась чудом. Отсеченные пальцы узников, пав на землю, сами сложились в двоеперстие, а языки товарищей отрасли вновь совершенно, причем поп Лазарь “паки говорит без языка”. Это, конечно, противоречит законам природы, но, возможно, пустозерские старцы за годы заточения так сроднились духовно, что научились общаться друг с другом мысленно без помощи слов.

Житие протопопа Аввакума

Даже с вырванными языками и отсеченными перстами пустозерские старцы продолжали распространять по всей Руси “грамотки” и послания. Здесь инок Епифаний тоже составил свое житие, дьякон Федор написал от имени всех узников “Ответ православных” и трактат “О познании антихристовой прелести”. Здесь, после жестокой расправы со своими единомышленниками, протопоп Аввакум начал писать свое “Житие” – одно из самых выдающихся произведений древнерусской литературы. В его челобитных царю и письмах единомышленикам уже были автобиографические наброски. Расколоучитель переписывался со своими “духовными дочерями” боярыней Морозовой и княгиней Урусовой: “О, светила великия, солнце и луна Русские земли, Феодосия и Евдокея, и чада ваша, яко звезды сияющий перед Господем Богом” – в таком высоком стиле обращается он к ним, но в том же письме скоро переходит на деловой тон: “денег ты жене моей и кое-што послала. Да мужик ничево не отдал, – ни полушки; перед ним! Пуская ево. Не до денег нам ныне. У тебя и болши нашего заводов было, да отняли же!” Аввакум вел переписку и со своей семьей. К томившейся в заключении жене, любимой Марковне, узник обращается со словами ободрения, со старшими сыновьями [c.144] довольно сдержан за их невольное отступничество, зато младший сын Афанасий радует отца: “Афанасьюшко Аввакумович, голубчик мой! – утешил ты меня. Сказывал воевода здешний, похваляя тебя: были-де у него ввы и он-де спросил тебя: как-де ты, Афанасий, персты слагаешь? И ты-де показал ему, воеводе: вот-де я слагаю. А он-де тебе молвил: уже-де где отец и мати, там же будешь! И тыде супротив рек: силен Бог, – не боюся!”

Аввакум сознавал необычность самого факта своего автобиографического рассказа и поэтому был вынужден просить прощение у своих читателей “…про житие-то мне и ненадобно говорить, да прочтох Деяния апостолтьская и Послания Павлова – апостоли о себя возвещали же, еда бог соделал в них…”. Действительно, житие по своей форме напоминает “Деяния апостолов”, но резко отличается от привычных для читателей той эпохи житий святых. Аввакум трижды переписывал свое сочинение и каждый раз вносил что-то новое. А.Н. Робинсон, исследователь творчества Аввакума, отмечал: “Варьируя автобиографию, Аввакум вносил в нее много нового: это были и новые исторические подробности, эпизоды из жизни, воспоминания, ярко возникающие перед его духовным взором во мраке темницы, и литературные реминисценции, и важные программно-философские заявления об отношении к “природному” русскому языку, и то усиливающиеся, то ослабляющие полемические выпады или лирические отступления, и всевозможные редакторские сокращения, частные добавления или исправления”.

В соответствии с канонами житийной литературы начинается с вступления, где словами инока Епифания, сподвижника и духовного отца Аввакума, формулируется основная задача произведения – “да не забвению предано будет дело божие” и излагается “исповедание веры”, политическое кредо Аввакума.

Характеризуя жанр “Жития”, В.В. Виноградов писал: “Житие построено в форме речевой, бесхитросной импровизации, “беседы”, “вяканья”…основной тон, в котором ведет повесть о своем житии прот. Аввакум, – глубоко-личный тон простодушно-доверчивого рассказчика, у которого рой воспоминаний мчится в стремительном потоке словесных ассоциаций и создает лирические отступления и беспорядочно-взволнованное сцепление композиционных частей”. Периоды сравнительно спокойного течения жизни мало интересуют Аввакума, он о них только упоминает, не вдаваясь в подробности. Некоторые эпизоды из жизни самого Аввакума и его сподвижников приобретают характер вставных новелл, самостоятельных произведений. Значительное место в “Житие” уделено сибирской ссылке. По определению исследовательницы творчества Аввакума Н.С. Демковой, “Перед нами своеобразное эпическое полотно, христианская “Одиссея”. Аввакум заканчивает описанием казней в Пустозерске 14 апреля 1670 г. Сцена заключения узников в земляную тюрьму – финал Жития. Аввакум и его сподвижники поют хвалу христианской церкви.

В январе 1676 года в Пустозерск приходят два известия: одно печальное для старообрядцев, другое радостное. Печальное состоит в том, что царские войска захватили Соловецкий монастырь, последний оплот старой веры, и в Пустозерске уже готовят новые земляные ямы для захваченных в плен восставших. Радостное: через неделю после взятия Соловецкого монастыря, словно от проклятия раскольников, умирает царь Алексей Михайлович. Кончина государя, при котором начался раскол, возбудила в узниках некоторые надежды. Аввакум обращается с челобитной к новому царю Федору Алексеевичу. В житиях пустозерских старцев прослеживаются прямые параллели с “Деяниями апостолов”, да они и сами уподобляли себя мученикам апостольских времен. Но напрасно было бы искать христианского смирения у неистового Аввакума. Он не прощал своих врагов и ждал только случая отомстить им.: “А что государь-царь, – обращался он к Федору Алексеевичу, – как бы ты дал мне волю, я бы их, что Илия пророк, всех перепластал бы во един день. ….Перво бы Никона-того собаку, разсекли бы начетверо, а потом бы никониян-тех”

Надеждам Аввакума не суждено было сбыться, единственным ответом на эту челобитную было ужесточение условий содержания под стражей и полный запрет на [c.145] сочинение книг. Пустозерский воевода П.Г. Львов доносил государю об узниках, что он “никово к ним и говорить ни с кем, и чернил и бумаги дават отнюдь не велел, и над стрельцами приказал смотреть накрепко, чтобы никакого дурна не учинили. Да и сам я, холоп твой, досматриваю тех колодников во все дни”.

Не давали бумаги, Аввакум писал на бересте и эти грамоты доходили до Москвы. В начале 1681 г., во время крещенского водосвятия, на иордани староверы бросили в толпу с колокольни Ивана Великого “свитки богохульные”. Под пыткой у раскольников вырвали признание, что это было сделано наущением “расколоначальника” Аввакума: “Он же сам на берестяных хартиях начертал царские персоны и высокие духовные предводители с хульными надписании, и толковании, и блядословными укоризнами весьма запретительными…” В феврале 1682 г. в Москве собрался церковный собор. Царь Федор Михайлович в послании к собору спрашивал, как поступать с раскольниками. Ответ собора гласил: “по государеву усмотрению”. Весной того же года в Пустозерске начался сыск по делу о распространении Аввакумом из земляной тюрьмы “злопакостных” писаний. Участь пустозерских старцев была предрешена: “за великие на царский дом хулы” их приговорили к смертной казни.

14 апреля 1682 г. Аввакум, Епифаний, Лазарь и Федор были сожжены на костре. Описание их казни дошло до нас только в раскольничьей литературе. Аввакум предвидел такой конец и еще до произнесения приговора распределил свои книги. Уже на костре он обратился к немногим присутствовавшим с увещеванием держаться старой веры. Когда пламя взмыло вверх, один из его товарищей закричал. Аввакум наклонился к нему и стал его утешать. Последнее, что было видно сквозь огонь и дым – это поднятая рука Аввакума, благословляющая народ двумя перстами, последнее, что было слышно – его слова: “Будете этим крестом молиться – вовеки не погибнете”.

Казнь пустозерских узников произвела глубочайшее впечатление на их последователей. По преданию, Аввакум перед казнью предрек смерть своим мучителям, и действительно, всего через две недели после сожжения пустозерских старцев в Москве умер царь Федор Алексеевич. Для старообрядцев Аввакум стал святым мучеником. Официальная канонизация святого священномученика и исповедника Аввакума состоялась на Освященном соборе в 1916 г.

Литература

1. Демкова Н.С. Житие протопопа Аввакума: Творческая история произведения. – Л., 1974.
2. Житие протопопа Аввакума им самим написанное и другие его сочинения (под ред. Н.К. Гудзия). – М., 1960.
3. Пустозерская проза. – М., 1989.
4. Пустозерский сборник: Автографы сочинений Аввакума и Епифания. – Л., 1975.
5. Робинсон А.Н. Жизнеописание Аввакума и Епифания. Исследования и тексты.– М., 1963.
6. Pascal Pierre Avvakum et les debuts du rascol. Ed. 3. Paris, 1969.