Манхейм К. Эссе о социологии культуры

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение

Три эссе, содержащиеся в этом томе, написаны в основном в последние годы пребывания Манхейма в Германии. Они представляют собой до некоторой степени продолжение «Идеологии и утопии» — основополагающего исследования Манхейма в области социологии знания, поскольку предметом всех трех эссе является социальное происхождение знания. Однако работы, включеные в настощий том, не только развивают и дополняют главный тезис «Идеологии и утопии», но и содержат новые взгляды и подходы.

Я склонен рассматривать «Идеологию и утопию» как попытку перенести разочарование в чрезмерных притязаниях немецкого идеализма на социологическую теорию мышления. Объектом критики Манхейма стали два аспекта немецкого идеализма — преувеличенная оценка роли идей в человеческой истории и вытекающее отсюда предположение, согласно которому концепции, возникающие в различные исторические периоды, в сущности, продолжают одна другую, развиваясь словно в некоем логическом континууме. В своей социологии знания Манхейм задумал представить проект метода изучения идей как функций социальных процессов. Отказавшись от представления об автономной эволюции идей, можно было приступить к исследованию взаимосвязей мысли и ее социальной среды.

Легко преувеличить масштабы этой попытки, как легко и чрезмерно упростить поставленные исследователем задачи. Некоторые критики почувствовали, например, что социология знания претендует на роль критерия истины и присваивает себе полномочия третейского судьи в стане своих сторонников, полномочия, которыми социологи, работающие в других областях, не обладают. Иные высказывали опасения, что все это предприятие рассчитано на то, чтобы поставить под сомнение когнитивные функции социально обусловленного мышления — ибо, если социолог стремится истолковать идеи как реакции на конкретные, частные ситуации, он берет на себя роль специалиста по отклонению всех претензий на обладание знанием. Кое-кто счел вторжение социологов в царство мысли проявлением абсолютного равнодушия к основополагающим ценностям и истинам.

Ученые из англоязычных стран, специализирующиеся в области общественных и гуманитарных наук, в целом не разделяли опасений, связанных с идеями «Идеологии и утопии». Направленность всей системы доказательств этой работы близка позициям английской и американской историографии и литературной критики, большинство представителей которых обладают интуитивным чувством социальной реальности. Призрак — отвергаемого Манхеймом, но на самом деле негласно утверждаемого им в критическом анализе различных вопросов - релятивизма как инструмента науки мало пугает поколения исследователей, воспитанных на «коллективных репре-

зентациях» Дюркгейма, функциональной антропологии, нравственном релятивизме Самнера, прагматизме Джеймса и Дьюи, ситуационном методе У.И. Томаса и семантике Кожибского. Более того, часть американских ученых возражала против некоторых рудиментов интеллектуализма, которые читатель может обнаружить в ряде сочинений Манхейма, в том числе и в настоящем томе.

Каковы же фундаментальные категории социологии знания?

Идеи представляют собой объяснительный, интерпретирующий отклик, реакцию на данную ситуацию. Практически мы имеем дело с четырьмя переменными величинами: 1) ситуация — такая, как община, нация, революция или класс, которые мы пытаемся интерпретировать, откликаясь, реагируя на них; 2) индивид, лично вовлеченный в данную ситуацию и соответствующим образом формирующий свое представление о ней. Такое участие в ситуации может быть связано с профессиональными интересами, политическими устремлениями, родственными отношениями, экономическим соперничеством и сотрудничеством, короче, включает все множество переплетающихся друг с другом видов групповой принадлежности; 3) образ, который принимают индивид или группа; 4) наконец, аудитория, которой сообщается этот образ, а также ее понимание образа, символы, соотносящиеся в ее редставлении со значением, и ее словарный запас.

Четыре фактора формирования идей необходимо рассматривать как взаимозависимые переменные величины. Один и тот же объект получает различное осмысление в отличающихся ситуациях. Лица, по-разному вовлеченные в одну и ту же ситуацию, по-разному оценят ее и соответствующим образом будут стремиться изменить ситуацию. Наконец, индивид представляет себе ту или иную тему, тот или иной вопрос в зависимости от аудитории — действительной или воображаемой, - к которой он обращается, и от того, с какой аудиторией писатель или оратор стремится установить контакт, зависят форма и содержание сообщаемой им информации. Социолог должен исходить из признания взаимозависимости этих четырех факторов, ибо рассматривать какой-либо из них как независимую переменную величину значит допустить в изучении формирования идей некритический и неоправданный детерминизм, - бихевиористского, идеалистического или эволюционистского толка. Признать, например, что общее экономическое положение с необходимостью порождает идентичную концепцию общества, так же неверно, как и обратное предположение, будто ряд укоренившихся в обществе идей сам по себе предписывает отдельным людям или группам оценку ситуации.

Тем не менее, исследование может ограничиться рассмотрением взаимосвязей только между двумя или тремя из четырех переменных. Именно это делает Манхейм в эссе об интеллигенции, где он соотносит определенные типы формирования идей с социальной средой их авторов. Его анализ социальной природы скептицизма показывает, как далеко может продвинуться исследователь, оперируя только двумя переменными величинами. В этой работе Манхейм намеренно из-

10

бегает широко использовать третью переменную — историческую ситуацию - по причинам, которые я назову позже. Можно предположить, что он понимал роль четвертого фактора - аудитории - в формировании идей. Об этом свидетельствуют его замечания по поводу демократического процесса и таких феноменов, как формализм и операционные критерии истины, содержащиеся в последнем эссе.

После определения границ исследования, задача заключается в том, чтобы обрисовать типичные взаимосвязи между мышлением и социальной средой. Личное участие в жизни общества открывает перед индивидом определенную перспективу, область социального опыта, имеющего свои масштабы и границы. Масштаб социального опыта определяется понятиями и представлениями, приобретаемыми личностью вследствие ее участия в социальном процессе; в то же время кругозор личности ограничивается теми запретами, которые она сама предписывает себе, когда принимает на себя определенную роль и становится вынужденной делать соответствующий, характерный именно для этой роли выбор. Обозначить границы, в которых индивиды интерпретируют свой опыт, — не значит опровергнуть его. Образ общества, возникающий на основе широкого опыта далеко не всегда более точен, нежели взгляд, опирающийся на отрывочные, частные впечатления. Содержит ли обобщающая, целостная концепция в некотором смысле больше «истины», чем частная точка зрения, - вопрос, который социолог не может решить, не переступив через себя. Во всяком случае, практические тесты, где предложенный план действий оценивается по достигнутым результатам, не всегда оказываются в пользу широкого взгляда на вещи.

Предлагаемые читателю эссе показывают, что в определенном отношении Манхейм значительно продвинулся вперед по сравнению со своей прежней трактовкой процесса формирования идей. В его предыдущих публикациях идеология представала как побочный продукт и отражение социальных ситуаций. В этом разрезе, частое использование терминологии, связанной с оптикой, глубоко показательно -идеология воспринималась как специфический способ видения или сокрытия вещей от света, затемнения их, причем каждая из позиций, занимаемых наблюдателем в социальной структуре, обусловливала ту или иную перспективу, тот или иной угол зрения. Разумеется, использование оптической терминологии применительно к идеологии давало известное преимущество перед подходом, интерпретирующим социальные пристрастия и предрассудки только как искажения истины. Но гипотеза, согласно которой каждая точка зрения соответствует определенной роли, не дает ключа к пониманию природы взаимоотношений между «мышлением» и социальным «местонахождением». Можно спросить: почему тот или иной индивид, принадлежащий к той или иной группе, охотнее принимает взгляды какой-то одной из них, а не другой?

Предложенная Манхеймом в «Идеологии и утопии» социологическая теория формирования идей представляла собой первый шаг на

11

пути систематического исследования типичных взаимосвязей между идеологиями и социальными ситуациями. Можно охарактеризовать цель такого анализа как естественную историю идей. Естественная история социальных феноменов освещает их характерные черты, не всегда объясняя повторяемость отдельных феноменов во времени. Монография Манхейма «Консервативное мышление» в «Эссе по социологии и социальной психологии» (London, Routledge & Kegan Paul; New York, Oxford University Press, 1953) является типичной иллюстрацией данного тезиса. В этой работе Манхейм описал характерное взаимоотношение между ухудшением положения землевладельцев и их склонностью воспринимать социальные процессы в терминах и понятиях органической и морфологической теории общества. Попытки такого рода могут быть конструктивными при условии, что установленные взаимосвязи выведены на основе надежных фактиче-ских данных, широта и репрезентативность которых не вызывают сомнений. Поскольку, однако, изучение исторических примеров является довольно шаткой основой для обобщений, вопрос - как и почему определенные роли совпадают с различными типами идеологий — становится неизбежным; ведь без освещения динамики формирования идей путь к дальнейшей верификации и разработке подобных гипотез остается закрытым. Принятие такого положения вещей равносильно согласию с тем, что социология знания — это сфера эпизодических озарений, а не область систематических, непрерывно обогащающих свой арсенал исследований.

Хотя Манхейм в «Идеологии и утопии» не игнорирует вопроса о том, каким образом идеи возникают из действия, дать на него ясный ответ он не пытается. Однако в предлагаемых Вашему вниманию эссе обнаруживается интерес автора к работе социального механизма, существующего между ролями, которые играют индивиды, и идеями, которые эти индивиды разделяют. Вот в чем корень обращения Манхейма к социальной психологии. Читатель отметит частое использование психологических понятий и терминов, применяющихся с целью восполнить недостающее звено в цепи рассуждений. Данные конструкции используются в качестве инструментов для выявления общих корней формирования идей и исполнения ролей. Более того, эти конструкции открыты для верификации и эмпирического усовершенствования в современных условиях по причинам, излагаемым ниже. Мы отсылаем читателя к главам «Социальная циркуляция перцепций», «Теория имманентной истории мысли и причины ее возникновения», «Экскурс в историю социальных корней скептицизма» в главе «Исторические роли интеллигенции»; «Естественная история интеллигента» и «Социальная дистанция между элитой и массами» в главе «Демократизация культуры». Эти и несколько других примеров свидетельствуют о неослабном интересе автора к проблеме мотивации идей.

Повышенное внимание к динамике формирования идей органически присуще восприятию Манхеймом номиналистской теории групп, согласно которой отрицается самостоятельное бытие группы,

12

отдельное от существования составляющих ее членов, конкретных индивидов. Наряду с этим, в «Идеологии и утопии» дается «реалистическое» подводное течение, т. е. восприятие групп и коллективных ситуаций как местопребывания высшей реальности. «Реалист» стремится объяснить поведение отдельных личностей, исходя из оценки группы или сложной ситуации, которую он принимает как данность. Вопросы мотивации могут иметь значение для анализа социальной деятельности только в том случае, если исходной точкой всех социологических построений становится индивид. Социологические концепции, сформированные на уровне группы, недоступны для психологии.

Повышенная ориентация на принципы социального номинализма объясняет и другое отклонение Манхейма от прежней точки зрения: отказ от доктрины, утверждающей примат исторической системы оценок. Этот исторический подход характерен для обширной области общественных наук в Германии — от последователей Гегеля, включая Маркса, до исторической школы в юриспруденции и экономике. Историческая точка зрения, существующая в немецких общественных науках, вызывает не просто особый интерес к историческим вопросам, а интерес, основанный на положении, в котором утверждается, что социальные институты можно понять только в контексте их развития. Если исследование начинается с анализа сложных вещей и исторический континуум становится для исследователя системой координат, изучение человеческих взаимоотношений сводится к решению вопроса, каким образом последующие изменения в крупных структурах общества соотносятся с действиями конкретных индивидов. Подобная процедура благоприятствует развитию «реалистического» гипостасиса, поскольку первостепенным предметом историка являются крупные коллективы или, во всяком случае, такая деятельность, с которой он отождествляет судьбу общества. Историческая точка зрения свойственна не только германским общественным наукам. Она оставила свой след - через эволюционную гипотезу -также и в английской, и в американской социологии, но с упадком дарвинизма англоязычные социологи отказались от исторического подхода. История по-прежнему поставляла темы для социологических исследований, но не являлась более их основой, их становым хребтом. Иная ситуация сложилась среди значительной части немецких ученых.

Два допущения составляют общий знаменатель исторического подхода, как он понимается в Германии: 1) обычаи являются составными частями исторического гешталъта, поэтому изучение обычаев требует понимания их конкретной конфигурации в данный период; 2) исторические конфигурации по определению уникальны и подвержены изменениям. Исследователь обычаев стремится реконструировать их динамику, модификации, претерпеваемые обычаями, когда они переходят из одной временной конфигурации в другую. Интерпретировать событие — значит зафиксировать его место в общей схеме развития. Центральным объектом анализа является многокомпонентное целое,

13

которое в исторической ретроспективе «старше» своих частей, существует «раньше», чем они. Поскольку основой интерпретации становится уникальность, Einmaligkeit*ситуации, «реалистическая» концепция коллективного процесса самоочевидна, не требует доказательств. Ввиду того что многосоставные структуры образуют субъект истории, исследователь, вполне понятно, склонен рассматривать такие коллективы, как нации, в виде более конкретных и реальных явлений, чем простые структуры - например, соседство или семья.

Здесь не место обсуждать достоинства и недостатки «реалистического» подхода к истории. Мы вполне признаем законность макрокос-мического подхода и способны оценить стремление к обобщениям, пренебрегающим мелочами в ходе аналитической генерализации. Политический деятель и военный, планирующий боевую операцию, не могут обойтись без широкого взгляда на вещи. Но ученый, исходящий из тезиса о первичности многокомпонентных структур и производном характере простых феноменов, не является стратегом, разрабатывающим гипотезы для поддающегося проверке изучения мотиваций. Правда, вопросы мотивации находятся на периферии, а не в центре исследования, проводимого Манхеймом в «Идеологии и утопии». Это отвечало общей направленности книги в сторону формальных, конфигурационных аспектов социального процесса:

«Совершенно так же, как в современной психологии стало очевидным, что наше восприятие целостного образа (Gestalt) предшествует восприятию его элементов и что, лишь отправляясь от целого, мы, собственно говоря, и постигаем элементы, это происходит и в истории. И здесь восприятие исторического времени в качестве расчленяющей события смысловой целостности «предшествует» постижению отдельных элементов, и лишь в рамках этого целого мы по существу и понимаем весь ход исторического развития и определяем наше место в нем»** (Ideology and Utopia, p. 189, London and New York, 1936).

В представленных в этом томе работах Манхейм не использует реалистическую парадигму. Более того, в методологическом очерке, который читатель найдет в первом эссе, Манхейм меняет ход исследования на обратный. Вместо рекомендовавшегося ранее подхода — от анализа целого к анализу его составных частей — он выступает теперь сторонником иной методики, согласно которой исследователь движется от абстрактного к конкретному, от простых феноменов к сложным. Не отказываясь от своей цели - понимания конкретных исторических явлений, - Манхейм отвергает необходимость прямой и неподготовленной «атаки» на них. Вместо этого он вводит два предварительных уровня исследования.

Общая социология образует наиболее абстрактный уровень анализа, предметом которого являются элементарные и универсальные формы

* Уникальность, неповторимость, однократность (нем.).

** Перевод М.И. Левиной; см.: Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994,

с. 179.

14

«социации». Зиммель, Парк и другие уделяли внимание таким формам, как сотрудничество, соперничество, конфликт, приспособление, дистанция, изоляция, коммуникация, групповая замкнутость (узкий круг единомышленников) и т. д. и т. п. Подобные формы универсальны и элементарны, поскольку они не замыкаются в рамках конкретных ситуаций и требуют минимума социологических допущений.

Сравнительная социология в ходе конкретизации обозначает следующий уровень, на котором рассматриваются отношения, хотя и не имеющие всеобщего характера, но поддающиеся объяснению из элементарных форм, например, бюрократия, касты и классы.

Историческая социология охватывает самый конкретный уровень, на котором интерпретируются такие феномены, как Британская консервативная партия, Французская академия или американский Новый курс. Хотя все эти явления обладают высокой степенью сложности, их можно объяснить аналитически, исходя из категорий общей и сравнительной социологии.

Новым в этой методологической модели по сравнению с прежними взглядами Манхейма является намеренный отказ от сиюминутного подхода ad hoc* к сложным историческим явлениям, прошлым или современным. Такие попытки ad hoc не могут не быть эпизодическими, им неминуемо не хватает сущностных элементов систематического научного исследования — общей понятийно-категориальной системы координат и взаимной релевантности. В схеме научного исследования, предложенной Манхеймом, сложные структуры не рассматриваются как существующие изначально, а выводятся из простых. В этом смысле исследование явлений высокой степени конкретизации может стать кумулятивным процессом, не требующим импровизации.

Предлагаемые читателю эссе, особенно второе и третье, в известном смысле иллюстрируют рекомендуемую автором методику исследования. Предмет их — интеллигенция и развитие демократии — недоступен для анализа на историческом уровне. Ссылки на исторические реалии встречаются то и дело, но они имеют достаточно отдаленное отношение к главной цели исследования — определению типов изучаемых явлений и типичных взаимосвязей, поддающихся эмпирической верификации и уточнению. Наблюдатель разрозненных, одиночных объектов на уровне исторических процессов, способен предложить только такие интерпретирующие гипотезы, диапазон которых ограничен рамками единичного формообразования, будь то Ренессанс, остров в Меланезии или город средней величины в Соединенных Штатах. Однако обратный ход исследования, идущий от элементарных структур, к многосоставным может привести к выработке построений более общего характера.

Попытка Манхейма выстроить картину социального генезиса эпистемологии представляет собой именно такое исследование. Концеп-

* Букв. — к этому; для данного случая (лат.}

15

ция, изложенная во втором эссе, предполагает постижение природы скептицизма в различные исторические эпохи в Европе XVII в., в современной Франции и в древней Греции. Более того, гипотеза Ман-хейма поддается верифицикации и может получить дальнейшее развитие в лаборатории современного общества. Дополнительное преимущество этой методики анализа в том, что она освобождает исследователя от искушения интерпретировать высказывания отдельных авторов как единичные черты определенного исторического периода или целой культуры.

Все вышеизложенное касалось частичного отхода Манхейма от исторической точки зрения и вследствие этого принятия им на вооружение аналитической и конструктивной методик. Эта тенденция — явление новое для Манхейма, хотя следы ее можно обнаружить в его более ранних работах, например в эссе «Конкуренция как феномен культуры» и «Проблема поколений» (Essays on the Sociology of Knowledge; London, Routledge & Kegan Paul. New York, Oxford University Press, 1952). Как упоминалось выше, отход от прежней методики открыл Манхейму доступ к изучению сложных механизмов, управляющих действиями и мыслями индивида. Вот почему Манхейм рассматривает идеи уже не только как оптические феномены, как социально обусловленные взгляды, но и как мотивированные реакции на данные ситуации. Не снимая своего прежнего вопроса о том, какой сегмент социального процесса становится видимым данным группам, Манхейм теперь сосредоточивает внимание на другом: каким образом и по каким причинам индивиды разделяют типичные для данного общества и эпохи взгляды? Чтобы понять его схему интерпретации мотивов, необходимо прокомментировать два термина, имеющих для Манхейма основополагающее значение: «структура» и «функция». Поскольку сам Манхейм не изложил своего понимания этих дефиниций явным образом, я беру на себя смелость гипотетического толкования значений, которые он вложил в эти термины в первом эссе. Чтобы избежать ненужного увеличения объема данного предисловия, я вынужден воздержаться от перекрестных ссылок на текущую литературу по данному вопросу.

Объект определенной степени сложности рассматривается как структура, если она воспринимается не как само собой разумеющаяся, не требующая доказательств данность, а объясняется аналитически, т.е. выводится из явлений меньшей сложности. Социальные феномены в особенности интерпретируются как производное действий индивидов и групп. Определенная профессия, например, структурируется конкретными методами· подбора ее приверженцев, уровнем их подготовки и образования, контролем над конкуренцией, соблюдением стандартов и правил и т. д. Каждый из видов этой деятельности выполняет определенную функцию в той степени, в какой он поддерживает существование профессии как жизнеспособного органа общества. Функция является неотъемлемой частью условий, необходимых для данного хода или состояния дел. Общая сумма взаимосвязанных и вза-

16

имозависимых функций, от которых зависит данный процесс, образует его структуру. Здесь полезно вспомнить о том, что сам по себе термин «функция» не предполагает каких-либо оценочных, ценностных моментов. Акт выполнения функции далеко не всегда желателен, как и процесс, требующий осуществления функций.

Такая формулировка социальных процессов автоматически влечет за собой три следующих вывода: а) определенные действия необходимы для существования структуры; б) отдельные действия не обязательны для этого, но не противоречат структуре, совместимы с ней; в) некоторые действия несовместимы с существованием данной структуры и стремятся разрушить ее. Профессии, например, требуют известного контроля за квалификацией и образом жизни людей, объединенных общим родом занятий, трудовой деятельностью, однако большинство профессий допускает наличие в своих рамках различных религиозных и политических объединений. Семья как институт зависит от действенности табу, налагаемых на инцест, неисполнение семейных обязанностей, родительского долга, но она совместима почти со всеми видами профессионального призвания, безработицей, различными бытовыми и житейскими привычками чисто потребительского плана и т. д. Андре Моруа, насколько я помню, приводит историю парижанина, удившего рыбу на набережной Сены буквально по соседству с местом публичных казней в самый разгар революционного террора. Социолога интересуют структурно релевантные действия, т. е. такие действия, которые или необходимы для существования данной структуры, или несовместимы с ней, в то время как деятельность случайная, взятая наугад, не поддерживающая и не разрушающая данную структуру, не предоставляет материала для анализа. Строго говоря, то или иное действие, тот или иной акт нерелевантен только по отношению к конкретной структуре, а не сам по себе. Это еще раз доказывает, что любое действие определенным образом связано с определенной структурой.

Мотивы являются важными данными социологии в той степени, в какой они обусловливают структурно релевантное поведение. Для продолжения своего существования структура должна сохранять одни мотивации и подавлять другие. Вопрос — стимулируются или угнетаются определенные побудительные мотивы и каким образом это происходит, — имеет основополагающее значение для понимания систем деятельности. Случайные мотивы сами по себе представляют небольшой интерес для социолога; только в рамках определенных, четко охарактеризованных структур вопрос о том, почему индивиды действуют тем или иным образом, становится плодотворным.

В двух последних эссе содержится много примеров применения Манхеймом принципа структурной релевантности по отношению к мотивациям.

Эссе об интеллигенции, второе в этом томе, — плод более раннего интереса автора к данной теме. Эпиграфом к нему может служить афоризм Манхейма, гласящий, что изучение интеллигенции — ключ к

17

социологии духа. Центральный вопрос этой работы формулируется так: благодаря каким условиям оказалось возможным уникальное развитие критической и самокритической мысли, достигшее своей кульминации в конце XVIII - начале XIX вв., и какими обстоятельствами объясняется ее постепенный упадок? Интеллигенция стала протагонистом критического мышления, сформировавшись как свободомыслящий, широко смотрящий на вещи и открытый слой, доступный индивидам различной социальной ориентации. Интеллигенция уникальна среди своих исторических вариантов, и такой ее делают многополярность, мобильность, открытость множеству различных точек зрения, способность выбирать и менять корпоративные пристрастия и умение поставить себя на место другого, умение сочувствовать другим людям. В силу исторических закономерностей периоды существования относительно независимой, чуждой всяческого догматизма, способной к смене ориентиров и взглядов интеллигенции представляют собой кратковременные эпизоды между эпохами контролируемого обществом и государством мышления, когда замкнутые социальные группы монополизируют общественное мнение, общественное мироощущение. То, что Манхейм не скрывает своих симпатий и что независимая интеллигенция является не только основным предметом этой работы, но и «соавтором» позиции Манхейма, придает особую прелесть его оригинальному исследованию.

Последнюю из трех предлагаемых читателю работ, пожалуй, можно выделить как наиболее характерную. Ее тема теснее связана с названием книги, чем предмет второго эссе. Социология культуры, являющаяся продолжением социологии знания, включает в диапазон своего рассмотрения не только дискурсивное мышление, но и весь диапазон символически выраженных чувств, мыслей и настроений, в том числе искусство и религию. Именно под этим углом зрения Манхейм пытается проследить развитие демократических взглядов в эпистемологии, проанализровав свойственное современному обществу особое внимание, уделяемое общественности, и формальные критерии истины, а также более повышенный интерес к генезису вещей и явлений, чем к их внутренней природе. Широкая интерпретация демократических позиций сопровождается использованием такого иллюстративного материала, как стили живописи, архитектура церквей и тенденции в образовании. Манхейм вводит понятие дистанции как ключевую категорию для анализа авторитарных взглядов в политике, нормах социального поведения, методике научных исследований, языке и эстетике. «Дистанция» понимается им как общая социологическая категория и* как своего рода ключ, посредством которого можно объяснить свойственную современному обществу тенденцию к полной, всеобъемлющей демократии. В прогрессивном устранении авторитарной «дистанции» между элитой и массами Манхейм видит и многообещающую перспективу, и опасность: перспективу полной реализации человеческих потенциальных возможностей и опасность подавления творческой свободы там, где массы безропотно

18

подчиняются принципу полного единообразия в жизни. Манхейм мобилизует все ресурсы социологического анализа в стремлении найти благоприятное разрешение этого конфликта в современной цивилизации.

У читателей может возникнуть вопрос: какое отношение эти эссе по социологии культуры имеют к кругу тем, занимающих американских и английских социологов?

Некоторые аспекты научного мышления Манхейма несут на себе следы чисто немецкой склонности к широкому историческому взгляду на анализируемый объект. Скрытые конфликты и нерешенные проблемы Германии XX в. - вот в чем отчасти причина тяготения немецкой мысли к эпохальным проблемам. Американские социологи, если не считать исключения с Дарвиным, все в большей степени посвящали себя методическому исследованию простых структур и всякий раз, когда это было возможно, отдавали рассмотрение общества с высоты птичьего полета, как некое целое, на откуп историкам и антропологам. Свойственный немцам интерес к эпохальным проблемам часто был источником глубоких, но не строго оформленных идей, которые не очень-то привлекали американский тип научного мышления с его склонностью к верифицируемому процессу исследования. Американские социологи привыкли связывать свои надежды с жестко определенными, конкретными и верифицируемыми исследованиями больше, чем с всплеском интеллектуального вдохновения, которое охватывает широкие пространства исследуемой территории, не обладая необходимым оборудованием для ее освоения. Социологи в Соединенных Штатах сжились с мыслью, что актуальность и безотлагательность сами по себе еще не составляют предмета социологического исследования.

Так что же, могут спросить, социолог должен воздерживаться от изучения современных проблем, поскольку они слишком тесно связаны с инструментами, которые он использует в работе? Или ему следует попытаться применить свой скудный инструментарий и надеяться на лучшее?

Это не просто чисто академический вопрос, не только один из приемов научного исследования. Интерес немецких ученых к историческим обобщениям проистекал из шаткого положения немцев в мире, который не вполне отвечал традиционным для Германии политическим принципам, тогда как успех, достигнутый американскими учеными у себя на родине, их прочные международные позиции и давняя привычка работать тесно сплоченным коллективом способствовали развитию интереса к предметам, требующим применения более строгой методики исследования. И все же определенные изменения происходят и в американском научном мире. Холодная война и перспектива ухудшения международных отношений сделали для Соединенных Штатов и Англии более близкими и понятными некоторые проблемы, которыми объясняется преобладающий интерес немцев к движущим силам исторических процессов. Историки и политологи рано или по-

19

здно откликнулись на изменившуюся ситуацию; за ними на этот путь встают антропологи и социологи. Именно в такой меняющейся атмосфере занимаемая Манхеймом промежуточная позиция между немецким и англо-американским стилем научного исследования была воспринята англо-американским мышлением как своя, близко родственная. Мне кажется, что, когда эти эссе попадут в руки американских и английских читателей, им не придется пересекать границу, пролегающую между культурами. В них ставятся вопросы, уже поднимавшиеся в Америке, и предлагаемые ответы, похоже, более органично вписываются в ее духовную атмосферу, чем те, которые Манхейм давал в своих более ранних работах.

Пользуясь представившейся возможностью, я выражаю свою признательность мисс Дженет Кун и д-ру Хайетту Хауэ Ваггонеру, заведующему английской кафедрой Канзасского университета, за высказанные ими в ходе знакомства с рукописью критические замечания и многочисленные предложения редакционного характера. Д-р Пол Кечкемети не только осуществил перевод и редактирование третьего эссе, но и сделал ряд замечаний и комментариев по другим разделам рукописи, принесших существенную пользу и моей собственной работе.

Эрнест Манхейм Истер, 1955

20