Липовецкий Ж. Третья женщина

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1. КНИГА ЖИЛЯ ЛИПОВЕЦКОГО «ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА» В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ

Предложенная вниманию российских читателей книга Жиля Липовецкого предстает перед нами как своеобразный итог его размышлений о современном состоянии западной культуры. Начало этим размышлениям было положено в 1983 году в работе «Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме», где социолог подверг анализу те сложившиеся в последние десятилетия условия, которые способствовали утверждению в демократических обществах новых способов осуществления процесса индивидуации их членов. В 1987 году вышел в свет другой важный труд Липовецкого - «Империя эфемерного. Мода и ее судьба в современных обществах», в котором внимание исследователя сосредоточено на проблеме особого рода «богооставленности» индивида в век демократии, что лишает его существование прочных основ. И наконец, за пять лет до появления «Третьей женщины» вышло в свет его эссе «Сумерки долга. Этика отсутствия боли в новые времена демократии», где им рассмотрена приверженность современного общества к культу силы и здоровья, заведомо исключающему из рассмотрения необходимое для развития души страдание.

444

Однако лучшей, наиболее значительной и известной стала его последняя книга, посвященная гендерным проблемам.

Гендерные проблемы - словно лакомые кусочки пахучего сыра: их запах возбуждает, над ними роится мушиный рой досужих сплетен и фантастических домыслов. В эти соблазнительные проблемы с разных сторон вгрызаются всевозможные гуманитарные науки: сразу бросаются в глаза следы острых крысиных зубов психоанализа, мышиных укусов разных школ психологии; эти проблемы широким кухонным ножом пластует философия и хорошо наточенным скальпелем надрезает медицина. Склонные к эпатажу масс-медиа злокозненно норовят приготовить из них плавленый сыр, превратив тем самым в совсем другое блюдо; их втихую растаскивают по своим норкам, для собственных нужд, и вовсе безвестные серые мышки...

Все это происходит потому, что гендерные проблемы соблазняют своей кажущейся непотаенностью: вот они - все перед нами, будто те самые кусочки сыра на блюдечке с голубой каемочкой... Однако это не более чем видимость, ибо, как давно известно, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а потому разумнее проявить осторожность и прежде чем высказывать какие-либо суждения по этому поводу, разведать «поле стратегических возможностей» толкования подобных проблем.

Если обратиться к истории вопроса, то поначалу речь шла не о гендерных проблемах, а о проблемах женщины в нашем обществе. Но что такое женщина и в чем ее главное отличие от мужчины? Уже в конце XIX века было ясно: женщина есть женщина в себе, тогда как мужчина становится мужчиной только посредством сексуального отношения к женщине; тогда же немецкий философ Георг Зиммель утвердился в мысли, что в любовных отношениях женщина ищет личность, а мужчина - женский пол, который призван подтвердить его мужественность. «Женщина - гений жизни, а мужчина -

445

гений духа», - провозгласил другой немецкий мыслитель, Макс Шелер. Позднее французский философ Владимир Янклевич придумал свое, весьма оригинальное определение женского пола: «Женщина - это бессильная форма, а мужчина - бесформенная сила». Все эти определения впечатляют, будоражат воображение и западают в память, но сути вопроса не проясняют.

К тому же вдумчивый анализ быстро обнаружил, что проблемы женщины на самом деле не существует, а есть гендерные проблемы, иными словами, проблемы отношений между двумя гендерами, включая сюда и самые запутанные из подобных отношений, рождаемые все еще непостижимой для нас любовью. (Ну как тут не вспомнить мысль Фрейда о том, что всемогущая любовь нигде, пожалуй, не проявляется так сильно, как в заблуждениях.) Признавая огромную значимость любовных отношений между гендерами, всегда следует тщательно разбираться, какую разновидность любви исповедует тот, о ком идет речь, поскольку именно в любовных влечениях с категорической определенностью, недостижимой посредством исследования фактов биографии, открывается карта, на которую человек ставит свою жизнь. Вот почему Жан Бодрийяр мог с полным основанием сказать: «Любовь - вызов и ставка: вызов другому полюбить в ответ; быть обольщенным - это бросать другому вызов: можешь ли и ты уступить соблазну?»^

Рассмотрим в этой связи хотя бы некоторые особенно популярные «ставки». Первая из них - это традиционная мужская ставка на силу. Как заметил Александр Лоуэн, если сексуальные отношения мотивированы чувством (любовью, влечением, страстью), то поведение мужчины более спонтанно, а поскольку женский отклик в таких условиях тоже определен чувствами, мужчина

^Бодрийяр Жан. Соблазн. Указ. соч. С. 58. Далее в тексте взгляды Ж. Бодрийяра будут изложены, исходя из содержания этой работы.

446

и женщина встречаются как равные. Но в той мере, в которой Эго вмешивается в сексуальные взаимоотношения, половой акт становится маскулинной экспрессией власти над женщиной или проявлением силы. При этом если у женщины двойственный стандарт создает диссоциацию любви и секса, но эффект его воздействия на мужчину - противопоставление идеи силы тому, что является сексуальностью. Сила требует контроля, а сексуальность - сдачи позиций, а значит, отдавания себя. Сила налагает обязательства; сексуальность разряжает напряжение. Сила создает неравенство, объекты и субъекты, а сексуальность - взаимодействие равных. Если сила представляет собой функцию Эго и ума, то сексуальность - функцию тела. Сила приводит к «боевым» действиям, а сексуальность обычно связана со сдачей позиций и участием^.

Жан Бодрийяр идет дальше, настаивая на том, что на сексуальную жизнь распространяется действие экономических установлений, царящих в нашем обществе: требование ликвидности, поточности, ускоренной обращаемости психического, сексуального и телесного предстает перед нами как точная реплика закона, управляющего товарной стоимостью: капитал должен находиться в обращении, никаких фиксированных пунктов, цепочка инвестиций и реинвестиций не должна прерываться, стоимость должна иррадиировать непрестанно - такова сегодняшняя форма реализации стоимости; что же касается сексуальности, то сексуальная модель есть способ ее проявления на уровне тел. Как правильно подметил Теодор Зельден, секс кажется загадкой для тех, кто исходит «из идеи, что эгоизм - это ключ к благоденствию, и влечения пола, способные стимулировать альтруизм, выглядят поэтому создающими помехи и непри-

^Об этом см.: Лоуэн Александр. Любовь и оргазм. Указ. соч. С. 386. Далее в тексте взгляды А. Лоуэна будут изложены, исходя из содержания этой работы.

447

емлемыми на арене общественной жизни и годными только для замкнутого мирка домашнего очага»^. Однако любые попытки ущемления значимости любви приводят к плачевным результатам, и Стендаль еще в начале XIX века весьма удачно назвал «мариводажем» уловки разума, не желающего признавать за любовью ее неотъемлемых прав. Именно в этом причины печальных следствий подмеченного Бодрийяром переворота от мужского начала и запрета, правивших прежде сексуальным разумом, к сдвоенной привилегированности женского наслаждения. Экзальтация женственности совершенный инструмент для беспрецедентной генерализации и управляемого распространения Сексуального Разума.

Тысячу раз был прав Ортега-и-Гассет, когда крепко задумался о причинах возникновения любви и усомнился в том, что красота, о которой так много рассуждают в связи с любовью, играет именно такую роль, какую мы привыкли ей приписывать. Идеей красоты, словно великолепной мраморной плитой, придавлена утонченность и свежесть психологии любви, утверждал он. Считается, что если мы сообщили о женитьбе мужчины на красивой женщине, то этим все сказано, в то время как на самом деле не сказано ничего. Заблуждение коренится в наследии Платона, хотя для него красота не означала лишь телесного совершенства, а была выражением совершенства как такового, той формой, в которой для древнего грека воплотилось все, чем стоило дорожить. Под красотой подразумевалось превосходство. Этот своеобразный взгляд послужил отправной точкой для последующих теорий любовных влечений^.

^Theodore Zeldin. Les Francaises et l'histoire intime de l'humanite, Paris, Fayard, 1994, p. 107.

^Об этом см.: Ортега-и-Гассет Х. Этюды о любви. Указ. соч. С. 164. Далее в тексте взгляды Х. Ортега-и-Гассета будут изложены, исходя из содержания этой работы.

448

Многие теории любви, выработанные мужчинами, подвергаются обоснованной критике со стороны феминисток, ибо вследствие разницы между мужчинами и женщинами в восприятии этого чувства нередко возникают всевозможные недоразумения. «Мужчина, - замечает Клодина Эрман, - очень рано привыкает думать, что, поскольку функция женщины в том, чтобы посвятить себя ему [...] она обязана ему своей преданностью в обмен на тот статус, который предоставит ей его собственная социальная функция или даже [...] в обмен на одно только его присутствие в ее жизни, каковое он обычно оценивает очень высоко. Таким образом, функция любви, в понимании мужчины, в том, чтобы быть обращенной исключительно на него [...] а личность женщины и ее способность к саморефлексии (вместо рефлексии по поводу мужчины) кажутся ему совершенно лишними»^. Многие мужчины вполне искренно мнят себя центром вселенной для женщины и не признают за ней никакого права их судить.

В теориях психоанализа сыны Эдипа поглощены решением кардинальных для них вопросов: «Кто самый сильный из всех? И чья власть будет самой незыблемой?» Женщинам подобные терзания чужды, но это не означает, будто психоаналитики на этом основании устранились от решения проблем представительниц прекрасного пола: женщин не оставили без внимания, приписав им - по аналогии с мужчинами - комплекс Электры, взбунтовавшейся против материнской власти^. Таким образом, вопрос об Эдиповом комплексе в теории психоанализа выглядит отмеченным определенным анд-

^Claudine Herrmann. Les Voleuses de langue, Paris, Des Femmes, 1976, p. 76.

^Ницше, проявлявший, как известно, мало снисходительности к женскому полу, возможно, был не так уж и неправ, когда утверждал: «Одни и те же аффекты у мужчин и женщин различны в темпе; поэтому-то мужчина и женщина не перестают не понимать друг друга» (Ницше Фридрих. По ту сторону добра и зла. Указ. соч. С. 209).

449

роцентризмом, - тенденцией универсализации мужского начала и принятия его в качестве референции без учета того, что это всего-навсего одна из точек зрения что и превращает серьезную феминистскую проблему в простую проекцию мужского опыта^. А ведь женщин, по большому счету, волнует отнюдь не вопрос о том, кто главнее: кардинальный для них вопрос, обращенный к мужчине, звучит иначе: «Кто из нас дороже твоему сердцу?» У женщин есть свои комплексы - как же без них? - но они связаны скорее с их усилиями утвердить свою основанную на душевной привязанности незаменимость для мужчины, чем со стремлением поучаствовать в рационально замысленных играх власти. «Сердце-вещун» помогает им уклониться от выстраивания хитроумных стратегий любви, дополненных мудреными выкладками и теми глубокомысленными рассуждениями, которым во все века отдавали дань мужчины. По справедливому замечанию Александра Лоуэна, у нас все еще господствует иерархия ценностей, установленная классическими греками: сознание, знание и резон (маскулинные ценности) считаются первостепенными, а инстинкт, интуиция и чувство (фемининные ценности) - второстепенными. Сила как ценность все еще преобладает над ощущением идентифицированности и своих обязательств перед будущим, а посему среди теоретиков любви, играющей важную роль прежде всего в жизни женщины, нам будут встречаться практически одни только мужчины.

Жиль Липовецкий в своей книге упомянул многие из мужских фантазий о любви, но каждый, кто интересовался этой проблемой, вряд ли удержался бы и от собственного комментария. Отношения между мужчинами

^Подробнее об этом см.: Nathalie Heinich. Etats de femme. L'identite feminine dans la fiction occidentale, op. cit., p. 201. Далее в тексте взгляды Н. Иник будут изложены, исходя из содержания этой работы.

450

и женщинами прошли в своем развитии через несколько стадий. В Ветхом Завете, как мы помним, все решало простое установление особого места и предназначения женщины: «Все помыслы ее должны быть направлены на удовлетворение желаний мужчины, и он должен управлять ими».

О любви первыми заговорили древние греки, и они предложили такую ее классификацию: филия (любовьприязнь, любовь-симпатия, любовь-дружба), агапе (жертвенно-нисходящая любовь к ближнему), строге (привязанность на базе заданного общения - брак по расчету), эрос (вспыхивает как спонтанная и независимая от воли стихийная страсть); при этом своевольный эрос мог реализовать себя наперекор очевидным нравственным, ментальным и социальным соответствиям.

Заметим кстати, что в рамках ориентированной на агапе христианской традиции филия отторгалась куда более яростно, нежели эрос в его стихийной физиологичности: любодеяние по тяжести греха занимает в «покаянных книгах» второе (после гордыни) место. Причина столь сурового осуждения - в неприятии торжества индивидуального предпочтения, вступающего в противоречие с заветом любить всех одинаково: с позиций такого евангельского завета, тяжкий грех «любить не всех равномерно, но единственную безмерно»^. При этом скромности греков следует еще противопоставить мелочное рвение христианских пастырей, с самого начала Средних веков пытавшихся «регламентировать буквально все: позы, частоту, жесты, расположение духа, осведомленность о намерениях партнера, знаки желания, с одной стороны, и свидетельства согласия - с другой, и прочее»^. (Не является ли Антиохский кодекс, о котором вспоминает в своей книге Жиль Липовецкий, в выс-

^Подробнее об этом см.: Новейший философский словарь. Указ. соч. С. 384-387.

^Фуко Мишель. История сексуальности-III. Указ. соч. С. 178.

451

шей степени парадоксальным возрождением подобной традиции?)

В античном обществе женщина не более чем «функция» (носительница титулов и родственница знатных особ), передаточное звено, способ скрепления военных союзов; она не более чем разменная монета во взаиморасчетах мужчин. Древние вообще старались решить проблемы любовных отношений однозначно и без лишних сантиментов: закон Солона обязывал супругов сближаться не реже чем трижды в месяц «не ради наслаждения, а с тем, чтоб, обновляя брак, освободить его от набирающихся при всей взаимной благожелательности в повседневной жизни разногласий»^. Стараться-то они старались, но только не всегда полученный результат оправдывал ожидания, и мужчины снова и снова оказывались перед необходимостью сворачивать с легких путей и тратить усилия на завоевание благосклонности женщин. Не случайно Овидий посвятил этой теме столь прочувствованные размышления. У римского поэта Эрос - это легкомысленный мальчик, летающий по свету с луком в руках; за спиной у шаловливого бога колчан со стрелами, у которых либо золотые, либо свинцовые наконечники. Те, кого настигла золотая стрела, сходят с ума от любви, зато те, кого поразит свинцовая стрела, не способны ощутить ее сладость. Однако это не означает, будто пораженные свинцовой стрелой добровольно лишат себя удовольствия высказаться на эту тему. Из подобных мудрствований как раз и рождаются взгляды, подобные взглядам Спинозы, убежденного, будто любовь - это «щекотание, сопровождаемое идеей внешней причины», или Шопенгауэра, полагавшего, что любовь часто вступает в противоречие «с собственной индивидуальностью человека, ибо страсть устремляется на такие существа, которые, помимо половых отноше-

^Плутарх. Об Эроте, 23, 169а.

452

ний, способны возбуждать у влюбленного одно только презрение, ненависть и даже прямое отвращение»^.

В «Науке любить» Овидий предлагает набор незамысловатых рецептов, которым столетиями охотно следовали мужчины: «Обещай, не скупись, - обещания разве что-нибудь стоят? Обещаниями может быть богат каждый. Надежда, соединенная с доверием, живет долго». «Не бойся давать обещания, - наставляет он, обещания завлекают женщин - а давая обещания, призывай в свидетели каких угодно богов!» «Ты должен играть роль влюбленного, твой разговор - выражать твои страдания». «При ухаживании помогают и слезы - слезами ты размягчишь хоть алмаз!» По оценке Овидия, соблазнение требует большой сноровки, и «одно искусство делает любовь бессмертной», а потому, «если ты хочешь, чтобы женщина продолжала любить тебя, старайся внушить ей мысль, что ты в восторге от ее красоты». Самое важное - не позабыть при этом, что ни в коем случае нельзя нарушать обещания, данные мужчинам, и «если вы умны, потешайтесь безнаказанно только над одними женщинами!»^. Заметим кстати, что спустя столетия Стендаль в том же самом ключе описывал французский обычай «обращаться с женщинами, как с особого рода мужчинами - более великодушными, более изменчивыми, с которыми, главное, невозможно соперничать», поскольку «последние из мужчин уважают друг друга больше, чем их»^. Однако, как легко убедиться, в том, о чем говорил Овидий, нет и вздоха любви: по меткому замечанию одного французского автора, то была собственно не «наука любить», а «наука соблазнять».

^Шопенгауэр А. Метафизика половой любви. Указ. соч. С. 399.

^Овидий Публий Назон. Наука любить. Указ. соч. С. 56, 65-68, 91,118.

^Стендаль. О любви // Стендаль. Указ. соч. Т. 7. С. 66, 67. Далее в тексте взгляды Стендаля будут изложены, исходя из содержания этой работы.

453

По наблюдениям Александра Лоуэна, в отношениях с представителями противоположного пола женщина может играть четыре роли: сексуальный объект, сестра, романтический идеал и мать. С возникновением Эго и отходом от матриархального уклада единство женской личности диссоциируется на противоположные друг другу категории: сексуальный объект и мать. Культурная эволюция, породившая христианство и бескорыстную братскую любовь, выделила, как можно заметить, еще два аспекта женской личности - фигуру сестры и романтический идеал.

Придав особую святость фигуре сестры, христианство безоговорочно осудило женщину в качестве сексуального объекта, а значение полового акта ассоциировало со злом, с грехом, с падением и смертью. Однако со временем в руководствах по исповеди мало-помалу прикрывается нагота вопросов, связанных с отношениями между полами. Служители церкви избегают входить в детали, которые долгое время считались необходимыми. «Эта материя напоминает смолу, - говорят о грехах против чистоты, - и как бы с ней ни обращались, даже если бы это делалось для того, чтобы очистить себя от нее, - она тем не менее оставляет пятна и все-таки пачкает», - высказался по этому поводу один церковник. Точку образования механизмов подавления сексуальности нам следует искать в практиках покаяния средневекового христианства или, скорее, в двойной серии, образуемой обязательным, исчерпывающим и периодическим признанием, с одной стороны, и методами аскетизма, духовного упражнения и мистицизма, которые особенно интенсивно разрабатывались начиная с XIV века, - с другой. В традиции аскетизма и монашества как идеал доброго христианина установлен императив: не только признаваться в поступках, противоречащих закону, но стараться превратить свое желание - всякое желание - в дискурс. Один итальянский монах в конце XVIII века требовал от кающихся говорить все не только о совершенных поступках, но и о чувственных прикос-

454

новениях, обо всех нечистых взглядах, о непристойных речах или допущенных мыслях. Христианское пастырство стремилось оказать на желание - одним лишь фактом его полного и старательного выведения в дискурс специфические действия по овладению этим желанием и по отвязыванию от него, но также и действие духовного обращения, поворота к Богу, физическое действие блаженной боли: чувствовать в своем теле укусы искушения и сопротивляющуюся ему любовь. Здесь, однако, крылась греховная возможность усиливать испытываемые ощущения с помощью деталей, сообщаемых исповеднику^.

Жесткая позиция церкви в вопросах пола ставила перед каждым христианином дилемму: или полное отвержение красоты и великолепия земной жизни - или безрассудное приятие всего этого, не сдерживаемое более страхом погубить душу. Мирская красота из-за признанной греховности становилась вдвойне притягательной; если перед ней сдавались, то наслаждались ею с безудержным пылом. Страхи мужчин во времена Средневековья находили выход либо в грубых, женоненавистнических произведениях, либо в идеализации желания и в приведении его к тому, чтобы получать удовольствие от него самого, в превращении его в игру: так выглядел более тонкий способ преодоления неприятного чувства, возникающего перед лицом «непостижимой тайны женского наслаждения». Любить утонченной любовью, следуя кодексу куртуазного поведения, - это подвергаться опасной авантюре: любовь - опасная игра. Поэмы не показывают женщину: они показывают образ, который мужчины себе о ней составили. Куртуазная литература была создана для преодоления страха мужчин оказаться неспособными удовлетворить женщин - этих странных существ, которым вся система ценностей при-

^Подробнее об этом см.: Фуко Мишель. Воля к истине: По ту сторону власти и сексуальности. Работы разных лет. М.: Магистериум: Касталь, 1996.

455

писывала тогда неутолимые аппетиты и глубокую испорченность. Главные персонажи куртуазной литературы мужчины, ибо женщины существуют в ней исключительно для того, чтобы оттенить их мужские достоинства и добродетели. Власть рыцарей над собственным телом простиралась вплоть до того, чтобы лежать голым рядом с дамой, демонстрируя совершенное владение собой. В средневековой культуре даже там, где любовь облекается в идеализированные формы, вся эротическая культура остается исключительно сферой эгоизма мужчин.

Мужчины той поры были жестокими (поскольку храбрость и физическая сила необходимы рыцарю), прямыми и несгибаемыми, как их клинки. Зато они готовы были, если того требовала честь, строго следовать любому кодексу: вот его-то и предложила им куртуазная наука. Правила любви, изложенные Андре Капелланом в трактате «Об искусстве пристойной любви», весьма примечательны: «Брак - не препятствие для любви; нескромный человек недостоин любви; никого нельзя принудить любить сразу двоих; любовь должна расти или уменьшаться; любовь по принуждению не приносит наслаждения; не следует любить того, с кем сочетаться браком было бы постыдно; истинному любовнику милы только ласки его возлюбленной и ничьи больше; легкая победа притупляет любовь, трудности увеличивают ей цену; новая любовь стремится изгнать прежнюю; если страсть удовлетворена, она не замедлит погаснуть и редко вспыхивает вновь; любой поступок любящего встречает отклик в мыслях любимого им существа; истинный любовник ценит лишь то, что нравится любимому существу; любовь ни в чем не может отказать любви; любящий никогда не пресыщается ласками возлюбленной; беспокойство, свойственное влюбленным, заставляет их преувеличивать каждую мелочь; ничто не может помешать женщине иметь двух любовников, а мужчине двух любовниц». В определенном смысле вся «веселая наука» обладает предельно строгой нормативной заданностью, и живому чувству просто некуда просочиться.

456

Всем правит ритуал: сначала даму целуют, затем она сама подставляет уста для поцелуя, затем уступает все более дерзким ласкам, действие которых состоит в том, чтобы усилить желание другого. Верхушка феодального общества старательно приноравливалась к искусственным и взвинченным идеалам любви и жизни.

Как ни горько это признавать, но ни в эротической литературе, ни в благочестивых книгах Средневековья не отыскать сколько-нибудь заметных следов подлинного участия к женщине, к ее слабости и к тем горестям и опасностям, которые сулит ей любовь. Сострадание формализовалось в фиктивный рыцарский идеал освобождения девы, где присутствует, собственно говоря, лишь чувственная прелесть от удовлетворения мужского тщеславия. Любовь существовала как прекрасная игра, как форма жизненных отношений, и разыгрывалась она в рыцарском стиле. Этот стиль не забыт и по сию пору, ибо, по сути дела, форм, в которые волей-неволей облекается идеал любви, на все времена лишь несколько.

В куртуазной литературе преобладала скрытая, непрямая эротика, и темы ее - возможность удовлетворения, обещание, желание, недоступность или приближение счастья. Здесь высшее удовлетворение перемещалось в область невысказанного, в область опутанного тончайшими покровами смутного ожидания. И подобной литературе ведома не только мажорная любовь или та, которая носит маску постоянного смеха; она способна претворять любовные горести в красоту и тем самым обладает бесконечно более высокой жизненной ценностью. Однако это нисколько не отменяет того факта, что символическая любовная куртуазная литература - это прежде всего литература «бегства» и «ухода от реальности»^. И такой «уход» затянулся на несколько столетий.

^Подробно о куртуазной любви см.: Хейзинга Йохан. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. Указ. соч.; Хейзинга Йохан. Осень

457

«Любовь - или то, что наиболее часто заменяет ее, присваивая ее имя, - была всемогуща во Франции при Людовике XV», - заметил Стендаль. «Политес» страстей в эпоху абсолютизма воспринимался как неотъемлемое достояние Парижа. В ту пору внимание писателей поглотил «барочный» тип женщины - авантюристки, оригинальной особы, прославившейся не столько благодаря важности содеянного, сколько из-за исключительности своей судьбы. В 20-х годах XIX века Стендаль разработал систему взглядов, основанную на различении четырех «родов любви». Это любовь-страсть, любовь-влечение, физическая любовь и любовь-тщеславие. (Заметим кстати, что в это же самое время Бальзак начал теоретизировать по поводу отношений между полами в книге очерков «Физиология брака», которая представляет куда меньший интерес, чем его художественная практика: в частности, превосходное описание им в романе «Шуаны» принципиально нового и более сложного типа женщины - не трогательно-наивной юной героини, но и не «черной» злодейки, - «женщины с прошлым».)

Прошло чуть больше века, и Ортега-и-Гассет выступил с критикой теории Стендаля на том основании, что ее творец сорок лет посвятил разрушению бастионов женского пола, выпестовал целую стратегическую программу с первопричинами и отдаленными следствиями, а результат его усилий был равен нулю: он не снискал любви ни одной женщины. Стендаль полагал в соответствии со своим опытом, - что любовь «создается» и умирает. И то и другое, утверждает Ортега-иГассет, свойственно псевдолюбви. Если Стендаль предполагал, что состояние влюбленности сопряжено со сверхактивностью сознания, то Ортега-и-Гассет считал

Средневековья: Исследование форм жизни, уклада и форм мышления в XIV и XV вв. во Франции и Нидерландах. Соч.: В 3 т. Т. I. M.: Прогресс; Культура, 1995. С. 49, 118, 140, 214.

458

подобное суждение ошибочным: «кристаллизация» в описании Стендаля сопровождается всплеском душевной энергии и обогащением внутреннего мира, тогда как, по убеждению Ортега-и-Гассета, влюбленность - это состояние душевного убожества, при котором наша внутренняя жизнь скудеет, нищает и парализуется. У Стендаля все шло через ум, отсюда и его любовные неудачи. Женщины тонко чувствуют отсутствие подлинной страсти: «Где нет места для любви или ненависти, там нет и крупной роли для женщины»^, - говаривал Ницше. Так и получилось, что коварные прелестницы, словно сговорившись, отказались участвовать в прекрасных интеллектуальных играх Стендаля.

По замечанию Эриха Фромма, в XIX веке «цензура» и терпимость сильно отличались от наших; тогда допускалось больше рассеянной сексуальности при меньшей физиологической и психологической точности. Для буржуазии секс - это транспозиция в другие формы тех способов, которыми пользовалось дворянство, дабы маркировать и удержать свое сословное отличие; поскольку и дворянская аристократия тоже утверждала особость своего тела, но это было утверждение по крови, т.е. по древности родословной и по достоинству супружеских союзов; буржуазия же, дабы снабдить себя телом, напротив, судила с точки зрения потомства и здоровья своего организма. «Кровью» буржуазии стал ее секс. И это - не игра слов; многие из тем, которые свойственны были сословным манерам знати, можно обнаружить у буржуазии XIX века, но в виде биологических, медицинских и евгенических предписаний. У буржуазии речь шла «о проекте безграничной экспансии силы, крепости, здоровья, жизни»^.

^Ницше Фридрих. По ту сторону добра и зла. Указ. соч. С. 211.

^Об этом см.: Фуко Мишель. Воля к истине: По ту сторону власти и сексуальности. Указ. соч. С. 230.

459

В 50-е годы XX века Эрих Фромм задумал в своей книге «Искусство любить» исправить то, что он считал основным недостатком сочинения Овидия «Наука любить». По мнению Фромма, беда в том, что для большинства людей (и для Овидия в том числе) проблема любви состоит в том, чтобы быть любимым, а не в том, чтобы самому любить, и самое важное для них - это возбудить чувство любви к себе. Пути к этому у двух полов различны: путь мужчин - стать настолько удачливым, сильным и богатым, насколько позволяет социальная ситуация; путь женщин - пленить своей внешностью, фигурой или одеждой. Наша цивилизация стремится к накоплению, вот почему привлекательная женщина для мужчины и привлекательный мужчина для женщины - это добыча, которой необходимо завладеть. При этом вкусы подвержены изменениям. В 20-х годах привлекательной считалась эмансипированная - умеющая пить и курить, разбитная и сексуальная - женщина, а позднее мода потребовала от нее больше домовитости и скромности.

В горячке увлечения, полагает Фромм, зачастую не делают различий между влюбленностью и любовью как постоянным чувством, и потому едва ли какое-нибудь другое чувство, начинаясь с огромных надежд и ожиданий, терпит крах с такой неизменностью, как любовь. Два человека все лучше узнают друг друга, их близость постепенно утрачивает чудесную новизну, пока наконец взаимный антагонизм, разочарование и пресыщенность друг другом не гасят остатки былого огня. Поначалу они ни о чем таком и не думали: их властно захватила волна слепой страсти. Однако самозабвенное помешательство друг на друге - вовсе не доказательство силы их любви, а всего лишь свидетельство безмерности предшествующего одиночества^.

^Об этом см.: Фромм Эрих. Искусство любить: Исследование природы любви. М.: Педагогика, 1990. С. 16-20.

460

Рассуждая о мужских радостях, подогреваемых духом соревнования, Жиль Делез исследовал возможности применения женщинами одной весьма опасной для мужчин стратегии. Еще Артемидор Далдианский (I-II вв.) рассматривал половой акт как меру превосходства и зависимости: совокупление связывает партнеров отношениями господства и подчиненности, это победа одной стороны и поражение другой. Однако при таком подходе совершенно невозможно оценить прелести игры в поддавки. Чисто мужское удовольствие - выиграть необоримо притягательно для мужчин. Именно на этом его может подловить женщина: верх изящества состоит в том, чтобы проиграть на уровне результата (столь важного для мужчины), и при этом выиграть на уровне личности. На гербе такой воительницы уместней всего выглядел бы девиз: «Проигравший выигрывает». С большой пользой для себя женщины умеют принять позу страдалицы: чем больше вина мужчины (и здесь они не прочь подсуетиться, с готовностью идя навстречу безрассудной мужской жестокости), тем большего они потом от мужчины ожидают. Тех, кто ищет наслаждения в унижении и душевных мучениях, называют «идейными» мазохистами. Бесправность заставляет женщин пытаться обратить поражение в победу, доводя ситуацию до парадокса. Мужчина, в силу своей природы, всегда готов нанести удар, и, естественно, он ожидает, что его удар встретит хоть какое-то сопротивление. Вот почему, нарвавшись на женщину, которая не только не оказывает ему сопротивления, но проявляет полную и мгновенную готовность угадать и усилить любое его движение, он, с разгона, образно говоря, падает в пустоту, испытывая неприятную тяжесть в желудке и противное чувство вины, причем очнувшись на дне пропасти, обнаруживает, что дама, в полете, успела надежно за него зацепиться. Элоиза, связавшая великого Абеляра по рукам и ногам своей жертвенностью и благодаря этому вот уже восемь веков занимающая видное место в мировой истории, простодушно описала философу, в конце концов

461

лишенному из-за нее и свободы, и детородных органов, свой блистательный тактический прием: «Я думала, что чем более я унижусь ради тебя, тем больше будет твоя любовь ко мне». Не женщины создали мир таким образом, что охотнее всего мужчины осыпают их благодеяниями тогда, когда испытывают чувство вины. Женщины всего только научились толково использовать это чувство в своих интересах^. Нельзя же, в самом деле, ожидать, будто слабым женщинам хватит сил принудить к чему-нибудь этих упрямцев мужчин! Куда благоразумнее взять на вооружение совет Эдит Льюис, которая както заметила: «Невозможно заставить людей что-либо сделать - надо помочь им захотеть сделать это».

В последние годы, следуя характерной для постмодерна логике переноса внимания с гносеологии на онтологию, стали много рассуждать о природе сексуальности. Для Мишеля Фуко, который посвятил этой теме воистину фундаментальные труды, «сексуальность только производится в конфигурациях знания-власти как исторический феномен. Это не то, что подавлялось властью или ею модифицировалось, это всегда уже продукт»^. Фуко перечисляет общества, - Китай, Япония, Индия, Рим, арабо-мусульманские общества, - которые создали для себя своего рода ars erotica. И знания эти были секретными, поскольку при разглашении они теряли свою силу. Учитель передавал знания только путем посвящения. Эффекты подобного искусства должны были преобразить ученика, наделив его исключительными преимуществами: абсолютным владением телом, редкостной способностью к наслаждению, эликсиром долгой жизни, изгнанием смерти и ее угрозы. В отличие от подобных искусств наша цивилизация практикует

^Об этом см.: Делез Жиль. Представление Захер-Мазоха. Указ. соч.

^Пулькинен Туя. О перформативной теории пола. Проблематизация категории пола Юдит Батлер // Герменевтика и деконструкция. СПб.: Б.С.К., 1999. С. 171.

462

своего рода scientia sexualis, и, чтобы говорить истину о сексе, она развернула процедуры, упорядоченные главным образом особой формой власти-знания, прямо противоположной искусству посвящений: речь идет об исповеди-признании. Начиная со Средних веков, западные общества поместили исповедь-признание среди самых важных ритуалов, от которых ожидают явления истины. Результатом этого и стала метаморфоза, произошедшая с литературой: от удовольствия рассказывать и слушать, центрированном на героическом или чудесном повествовании об «испытаниях» либо храбрости, либо святости, перешли к литературе, упорядоченной в соответствии с бесконечной задачей заставить подняться из глубины самого себя, поверх слов некую истину, которую сама форма признания заставляет мерцать как нечто недоступное. Ныне обязанность признания столь глубоко внедрена в нас, что мы больше не воспринимаем ее как действие принуждающей нас власти. Нам кажется, будто истина, которая располагается в самом потаенном месте нас самих, только того и «требует», чтобы выйти на свет, а если она не выходит, то только потому, что ее удерживает какое-то принуждение и на нее давит насилие некой власти: высказать себя она сумеет лишь ценой своего рода освобождения. Признание якобы освобождает, власть же ведет к молчанию; истина будто бы не принадлежит порядку власти, но состоит в изначальном родстве со свободой. В начале XIII века сложился порядок, предписывавший христианам хотя бы раз в году вставать на колени и сознаваться в прегрешениях, а в самой христианской исповеди существовал ряд приемов, родственных искусству эротики: ведение учителем по пути посвящения, интенсификация опытов, включая и их физический план, усиление их эффектов с помощью дискурса, который их сопровождает. Феномены одержимости и экстаза, которые часто встречаются в католицизме времен Контрреформации, как раз и были неконтролируемыми эффектами, перешедшими за край

463

эротической техники, имманентной изощренной науке о плоти^.

Мы с трудом отказываемся от освященного веками отношения к сексуальности, от призывающих к аскетизму голосов, «доносящихся из наших психосексуальных застенков». И все-таки сдвиги очевидны. По мнению Бодрийяра, современная мораль такова: женственность есть отчужденное бытие женщины, а значимость освобождения женственности определяется его радикальной двусмысленностью. Сексуальное в нашей культуре возобладало над соблазном и аннексировало его в качестве подчиненной формы, и к тому же слишком часто нам приходится иметь дело с первостепенной фигурой антисоблазна - властью. Видимость для нас превыше всего, и верховную власть дает власть над видимостью. Ни одна женщина никогда не утрачивала этой фундаментальной формы власти, никогда не лишалась этой сопряженной с соблазном и его правилами силы. Своего тела - да, своего удовольствия, желания, прав - всего этого женщины действительно были лишены. Но они при этом оставались повелительницами затмения, соблазнительной игры исчезновений и проблесков, и тем самым всегда имели возможность затмить власть своих «повелителей». Все это приводит Бодрийяра к вопросу о том, существует ли отдельно женская фигура обольщения и отдельно - мужская. Или, может быть, есть только одна форма в двух вариантах, конкретизируемых соответствующим полом?

Происходит, как отметила Джудит Белладонна Барбара Пентон, размывание границ пола: мы ощущаем в наших телах не один, не два, но множество полов, в человеке мы видим не мужчину или женщину, но просто человеческое, антропоморфное существо, и мы отказываемся ограничивать себя тем, что предписывает нам

^Об этом см.: Фуко Мишель. Воля к истине: По ту сторону власти и сексуальности. Указ. соч. С. 158-159; 171-172.

464

общество, отказываемся быть гетеросексуалами, лесбиянками, педерастами и что там еще включается в гамму рекламной продукции; мы абсолютно безрассудны во всех наших желаниях.

Надо сказать, что попытки определить - и тем самым отделить женское начало от мужского, противопоставить женственность мужественности, а мужчину женщине, имеют давнюю и долгую историю. Еще современник евангельских апостолов гностик Симон Волхв рассуждал о том, что Высший принцип и великая Сила являются Всеобщим Разумом, управляющим всем и мужественным, а вот «низший принцип, великая Мысль, порождает все и женственна»^. Символические фигуры, представляющие божественное падение, - это мужественный Первочеловек и женственная Мысль Бога, и потому истина - Алетейя - всегда женского рода. «Женское начало ближе к космическому, - подчеркивал Шпенглер. - Оно глубинным образом связано с Землей и непосредственно включено в великие кругообращения природы. Мужское свободнее, зверинее, подвижнее также и в смысле ощущения и понимания, оно бодрей и напряженней. Мужчина переживает судьбу и постигает каузальность, логику ставшего в соответствии с причиной и действием. Женщина, однако, и есть судьба, и есть время, и есть органическая логика самого становления»^, и без восприятия ее ценностей невозможно полноценное переживание великого чуда бытия, которое плодотворно развивается лишь на пространстве между двумя великими полярностями мужского и женского начал. Хорошо всем известные юнгианские постулаты о том, что «мужское» идентично понятию «логос», а «женское» - эросу, поскольку женщина - существо,

^Ганс Йонас. Гностицизм (Гностическая религия). СПб.: Лань, 1998. С. 118.

^Шпенглер Освальд. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Соч.: В 2 т. Т. 2. M.: Мысль, 1998. С. 340.

465

сильнее привязанное к близким, более интимное, пассивное, и она обладает большими мазохистскими чертами, чем абстрактное, интеллектуальное, агрессивное, активное и склонное к садизму мужское существо. Однако подобное мнение свидетельствует скорее о том, что на момент его появления в обществе доминировали соответствующие ему стереотипы мужского и женского поведения и не более того^.

Не разумнее ли будет в этой связи говорить о неотъемлемо присущей женщине манере действовать человеколюбиво, «без цели, ради самого действия, и даже не имея в виду этого действия, под влиянием внезапного чувства сострадания. Скорее здесь идет речь о реакции, а не о действии, о пробуждении в каждом из нас чувства вселенского масштаба, такого, которое не надо ни предусматривать, ни выбирать»^. Не такие ли побуждения олицетворяют женское начало в его лучших проявлениях?

Мужчины, как уже отмечалось, теоретизировали по поводу различий между мужчинами и женщинами давно и с неослабевающей верой в собственное превосходство: уже «Аристотель приписывал мужчине способность доводить до совершенства те добродетели, которые у женщины всегда развиты слабее, что и оправдывает ее подчиненное положение»^. Новый нюанс в трактовку проблемы привнес Гегель, и потом едва ли не все с завидным постоянством повторяли его мысль: «Вследствие дифференциации мужчина являет собой принцип активный, а женщина - принцип пассивный, ибо она остается в своем незавершенном единстве»^. Позднее феминистки

^Подробнее об этом см.: Гуггенбюль-Крейг Адольф. Брак умер да здравствует брак! Указ. соч. С. 35, 47-48. Далее в тексте взгляды А. Гуггенбюль-Крейга будут изложены, исходя из содержания этой работы.

^Жюльен Франсуа. Трактат об эффективности. М.; СПб.: Университетская книга, 1999. С. 149. Далее в тексте взгляды Ф. Жюльена будут изложены, исходя из содержания этой работы.

^Фуко Мишель. История сексуальности-III. Указ. соч. С. 175.

^Гегель. Философия природы. Ч. 3, параграф 368.

466

в этой связи заметили, что «идеализация женского тела и психологии - нежности и ненасилия - имеет много общего с философией, которой как раз и противостоит феминизм: второстепенность женщин по отношению к мужчинам возникла именно из-за биологических особенностей и отсутствия агрессивности, что часто воспринимается как слабость»^. Мужчины склонны в первую очередь подчеркивать «биологическую инфантильность» женщины: «пока мужчина действует, она любит»^. Для Огюста Конта женственность - это что-то вроде «постоянного детства», не дающего женщине приблизиться к «идеальному типу представителя рода людского». По этой причине «за женщинами признаются недостаток интеллекта и слабые организаторские способности, а также неспособность к абстрактным и критическим суждениям, что и является препятствием к их полному равенству с мужчинами»^.

По Фрейду, «мужественность и женственность наличествуют в характере так же, как и в половой сфере. Мужской характер определяется способностью к анализу, проникновению вглубь, потребностью к руководству, активностью, дисциплинированностью и отвагой; женский - способностью продуктивного восприятия, чувством реальности, выносливостью, склонностью опекать других»^. Мужское действие - это прежде всего действие рискованное и соответствующее моменту, и оно обычно служит ответом на непредсказуемую игру случая; женское действие связано с выжиданием благоприятной минуты, когда развитие событий приблизит к желаемому результату и можно будет меньше вмешиваться

^Перкисс Диана. Женщины переписывают мифы. Указ. соч. С. 574-575.

^Бовуар Симона де. Второй пол. М.: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997. С. 150. Далее в тексте взгляды С. де Бовуар будут изложены, исходя из содержания этой работы.

^Фромм Эрих. Догмат о Христе. Указ. соч. С. 100.

^Фромм Эрих. Искусство любить. Указ. соч. С. 52.

467

в ход событий. Женщины не имеют вкуса к риску. Мужчины ежесекундно готовы вступить в борьбу между собой ради признания или престижа, во имя призрачных и химерических идеалов или сумасбродных порывов. Иной выглядит женская позиция, выраженная подругой Абеляра Элоизой: «Я не ищу венца победы. С меня довольно избежать опасности. Удалиться от нее вернее, чем вступить в войну». Но наивно было бы путать подобную позицию с трусостью, ибо, когда стремление утвердить себя героическим деянием толкает на смерть сотни и сотни прямолинейных людей, надо же кому-то и утверждать самоценность жизни в ее мирном течении. Гёте выразил вполне женское мироощущение, когда сказал: «В жизни дело идет о жизни, а не о каком-то ее результате».

Рассуждая о женском начале вещей, французский философ Гастон Башляр подчеркивал, что это начало поверхностно-облекающее, лоно, теплое убежище, тогда как мужское начало - это источник силы, активной и стремительной, как искра или волеизъявление. Женское тепло воздействует на вещи с внешней стороны, в то время как мужской огонь воздействует на них изнутри, проникая в самое средоточие их существа^. Отсюда следует та разница в способах, какими мужчина и женщина заявляют о себе. По замечанию Симоны де Бовуар, мужчина позволяет себе быть тираном, садистом, насильником, может ребячиться или проявлять мазохистские наклонности, казаться несчастным, заслуживающим жалости; он старается удовлетворить все свои наклонности, дать проявиться всем навязчивым идеям; он «расслабляется», «разряжается» по праву, завоеванному служением обществу.

С женщиной дело обстоит иначе: ее слабости, так же как и недостатки ее внешности, никогда не остаются

^Об этом см.: Башляр Гастон. Психоанализ огня. М.: Прогресс, 1993. С. 84-85.

468

незамеченными и навлекают на нее самые суровые порицания. Тема сварливой жены, характер которой до того скверен, что после ее смерти даже дьявол спешит избавиться от этой женщины, кочует по средневековым балладам всего христианского мира. Как показала в своем исследовании Мирей Дотен-Орсини, с конца XIX века женщина - постоянно сравниваемая учеными то с обезьяной, то с ребенком и находящаяся, в соответствии с Кодексом Наполеона, под неусыпной опекой, - является, если использовать точное выражение (можно прочесть это у Шопенгауэра, у Дарвина и особенно у Ломброзо), задержанной в развитии взрослой особью^, или, если угодно, взрослым ребенком. Женоненавистники громоздили одно обвинение против нее на другое, а возникающие при этом противоречия никого не смущали: нередко у них одна и та же женщина, во-первых, фригидна, во-вторых - нимфоманка. И все-таки перед хулителями вставали проблемы, которые не так просто решить: Ломброзо, с его пренебрежительным отношением к представительницам противоположного пола, к примеру, никак не мог признать повышенный эротизм женщины, поскольку это означало бы признать за ней хоть какое-то превосходство, пусть даже и с негативной моральной оценкой. Роковая женщина в их представлениях - это не только та, которая убивает: к ним относят еще и мегер (мало привлекательную разновидность тех, кто портит мужчине жизнь), и развратниц с их заразной порочностью, и совершенных красавиц с их губительным могуществом. Итальянский поэт Джакомо Леопарди по этому поводу писал, что «ужас неотъемлем от того впечатления, которое производит красота». Роковой женщиной правит фатум, она выступает слепым орудием превосходящих ее и ею манипулирующих

^Об этом см.: Mireille Dottin-Orsini, Cette femme qu'ils disent fatale, op. cit., p. 149-150. Далее в тексте взгляды M. Дотен-Орсини будут изложены, исходя из содержания этой работы.

469

сил, а потому склониться перед ней не означает склониться перед женщиной: это означает склониться перед судьбой, что гораздо предпочтительнее для мужской веры в собственное превосходство.

Однако если исключить из рассмотрения крайние случаи и самые резкие обвинения (иные из них звучат надуманно и даже несколько смехотворно), то, в общем, можно согласиться с Симоной де Бовуар в том, что многие из недостатков, в которых упрекают женщину, такие как посредственность, ограниченность, незначительность, леность, легкомыслие, раболепие, свидетельствуют лишь о насильственном ограничении ее горизонта. Трудности женщины усугубляются тем, что, даже становясь экономически независимой от мужчины, она не обретает ни морального, ни социального и психологического положения, идентичного положению мужчины. Нельзя сказать, будто женщина, поставленная в столь неблагоприятные условия, пытается отыскать какую-то другую, свою истину, помимо той, что открыта ей мужчинами: она скорее считает, что этой истины нет. В самом сердце мужского мира и в себе самой (поскольку и она этому миру принадлежит) она обнаруживает двойственность, противоречивость каждого понятия, каждого принципа и каждой провозглашенной ценности. Ей известно, что мужская мораль (в той части, что касается женщины) - сплошная мистификация. Мужчина высокопарно внушает ей свой кодекс чести и добродетели, но сам же исподволь склоняет ее к непослушанию; он даже оплачивает это непослушание, заранее рассчитывает на неповиновение и уповает на него; без женщины прекрасный фасад, за которым он укрывается, рухнет. Все это способствует рождению в ней духа противоречия: поскольку не существует никакой сферы, где женщина обладала бы автономией, она не может противопоставить «мужским» истинам свои позитивные истины и ценности: она может только гневно отрицать то, что ей навязывают.

470

(Но ведь и мужчина не без греха: его главные пороки - тщеславие и спесь. «Фаллически подвижный мужчина» не способен почувствовать тонкие состояния внешнего мира или души. Он - человек действия, а потому настолько сосредоточен на средствах, что цель зачастую видит расплывчато или и того хуже - совсем теряет ее из виду. «Одно из основных мужских качеств - любовь к созданиям рук человеческих, для них хорошо то, что работает - независимо от того, предназначено ли это орудие для разрушения или созидания»^. Но это так к слову.)

Существует множество неведомых мужчинам, но доводящих до отчаяния женщин препятствий для формального выражения женского ума. Пытаясь подобные препятствия преодолеть, интеллигентная женщина, как полагает Натали Иник, неизменно совершает те же ошибки, что и стареющая женщина: первая пытается скрыть свои мозги, а вторая - свой возраст. Тщетность усилий раздражает умную женщину; за абсолютно наивным выражением ее лица внезапно проскальзывают проблески слишком острого ума, в доверчиво приоткрытых губах появляется что-то фальшивое. Ей трудно овладеть искусством нравиться оттого, что она, в отличие от своих сестер, не одержима одним лишь стремлением пленять; как бы сильно ни было ее желание соблазнить мужчину, она не пропитана им до мозга костей. Чувствуя свою несостоятельность, она приходит в ярость и стремится взять реванш, используя приемы, к которым обычно прибегают мужчины: вместо того чтобы слушать, она говорит, высказывает тонкие мысли, описывает оригинальные чувства. Вместо того чтобы соглашаться с собеседником, она ему противоречит, стремится одержать над ним верх, и что из этого выходит? Мужское осужде-

^Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. Указ. соч. С. 277. Далее в тексте взгляды Э. Эриксона будут изложены, исходя из содержания этой работы.

471

ние женщины, которая равнодушно или агрессивно держится с мужчиной. Талант, в воображении мужчин, лишает женщин сексуальной привлекательности, зато желанность наделяет ее гениальностью, и с этим ничего нельзя поделать.

С наступлением эпохи постмодерна с женственностью и вовсе начали происходить странные метаморфозы: это понятие, и прежде не вполне отчетливое (как о том свидетельствуют изыскания Ж. Липовецкого), все заметнее утрачивает былые формы. «Женское - уже не пол в качестве знакового образования (удвоение биологического знаками социального). Женское - то, что располагается по ту сторону любой выявляемой и в конечном счете субстантивируемой "женственности" будь то вытесненной или победившей»^.

Стадия освобождения пола есть также стадия его индетерминации, и, как заметил Жан Бодрийяр, нет сегодня менее надежной вещи, чем пол - при всей раскрепощенности сексуального дискурса. На этой мысли зиждется согласующееся с современными меритократическими взглядами убеждение Эриха Фромма в том, что «различия между полами имеют относительно меньшее значение, чем различия между представителями одного и того же пола»^. Именно такие различия будут приниматься в расчет, когда в мире воссияет меритократия, чьи первые зарницы описал в своей книге Жиль Липовецкий. Лишь тогда, когда достоинство любого человеческого существа будет зависеть не от его принадлежности к тому или иному полу, а от успехов, которых человек, преодолевая трудности, добьется в своем свободном существовании, - лишь тогда история, проблемы, сомнения женщины и всего человечества сольются, пророчествовала об этом времени Симона де Бовуар.

^Петровская Елена. Вхождение в конечное // Бодрийяр Жан. Соблазн. Указ. соч. С. 19.

^Фромм Эрих. Догмат о Христе. Указ. соч. С. 111.

472

В условиях постмодерна возникли и новые подходы к пониманию половых различий, к членению на мужское и женское. Так, американская исследовательница Юдит Батлер предлагает мыслить пол не как сущее, а как действие. По ее мнению, половая идентичность конституируется перформативно теми жестами, о которых обычно думают как о результатах такой идентичности: пол - это действия, создающие идентичность, на которую претендует пол. Таким образом, пол имитируем и, рассмотренный онтологически, существует благодаря повторению. Существо дела в том, что мы мужчины и женщины не потому, что мы рождены с определенными телами, а потому, что в культуре присутствует институт мужчины и женщины. Существуют имитируемые мужественность и женственность, имитации которых постоянно осуществляются, и благодаря тому, что они осуществляются снова и снова, мужское и женское снова и снова репродуцируются^.

Для одушевляемого жаждой власти мужчины после завоевания власти дальше двигаться некуда: он в таком случае осуществился, тогда как для женщины любая власть - не цель, а, скорее, средство, и с ее обретением все самое интересное только начинается. Именно в этом смысле следует понимать заявление Бретона о том, что настало время обратить внимание на женские идеи, а не на мужские, которые весьма шумно переживают ныне свое крушение. В процессе приспособления обоих полов к меняющимся условиям возникнет много сложностей, но это, как полагает Эрик Эриксон, не оправдывает тех предрассудков, которые отстраняют половину человечества от планирования и принятия решений, особенно тогда, когда другая его половина путем эскалации и ускорения в процессе конкуренции технологического

^Об этом см.: Judith Butler. Gender Trouble, Feminism and the Subversion of identity. op. cit.; Judith Butler, Excitable Speech. A Politics ofthe Performative, New York, Routledge, 1997.

473

прогресса привела нас и наших детей, при всем нашем богатстве, на грань пропасти. Может быть, не так и безосновательно женщина, оценивая издержки оголтелого мужского соперничества в борьбе за власть, презирает «мужскую политику, которой никогда не понимает, о которой она лишь знает, что та похищает у нее сыновей. Что ей победоносное сражение, уничтожающее победу, одержанную тысячью родов?»^. Мужской принцип, основанный на том, что энергия человека обращается вовне, судя по всему, исчерпал себя, и скоро грядет время, когда энергию станут обращать внутрь. Женский принцип как раз и основан на том, что энергию направляют вовнутрь. Сглаживание противоречий, умение увидеть единство противоположностей, примирить непримиримое все это в мире, чреватом глобальными катастрофами, будет оцениваться очень высоко.

Рассуждая об истоках беспримерной женской интуиции, Карл Юнг пришел к выводу, что «женское сознание излучает столько же тьмы, сколько и света, так что, если сознание женщины не может быть полностью светлым, ее бессознательное не может быть полностью темным»^. Именно это качество бессознательного и помогает женщине угадывать опасность там, где мужчина не видит ни малейших поводов для тревоги. По мнению Хайдеггера, мир предстает перед женщиной как стойкое и неуклонное сопротивление; в нем преобладают неотвратимость и таинственные случайности. Однако представительницы слабого пола приучаются сносно существовать в этом враждебном мире, неустанно отстаивая у него крохотные уголки порядка и покоя. Вместо того чтобы размышлять, замечает де Бовуар, женщина мечтает, и ее двойная принадлежность, с одной стороны, плотскому миру, а с другой - миру «поэтическому» предопределяет то метафизическое состояние,

^Шпенглер Освальд. Закат Европы. Указ. соч. С. 342.

^Юнг Карл Густав. Mysterium Coniunctionis. Указ. соч. С. 183.

474

а проще говоря, ту мудрость, которую она с годами обретает. Женщина покоряется данности, поэтому эта данность должна быть Добром; но то Добро, которое, как у Спинозы, познается разумом или, как у Лейбница, расчетом, неспособно затронуть ее. Она признает такое добро, которое было бы Гармонией всего живущего и в котором она нашла бы себе место просто потому, что тоже живет. Понятие гармонии - один из ключей к женскому миру: оно предполагает совершенствование без движения, непосредственное объяснение смысла каждого элемента через смысл целого и пассивное участие этого элемента во всем сущем. У женщин нет напористой смелости мужчин, но зато большинство женщин отличает неизбывная стойкость пассивного сопротивления. Именно в таком случае начинает действовать любопытная закономерность, подмеченная Жилем Делезом и состоящая в том, что «наименее сильный, если он идет до конца, столь же силен, как и сильный, потому что хитрость, проницательность, духовность, даже очарование, которыми он восполняет недостаток силы, составляют часть как раз этой самой силы и укрепляют ее»^.

Причина многих заблуждений и предвзятого отношения к женским стратегиям достижения цели, на наш взгляд, кроется в том, что, по справедливому утверждению Франсуа Жюльена, европейская мысль не может воспринимать эффективность иначе, как путь рискованного вмешательства в ход событий; будто бы только такое вмешательство может стать ответом на непредзаданность событий и единственным шансом добиться успеха. Но ведь одним тем, что действие нарушает привычный ход вещей, оно выступает по отношению к вещам как некая внешняя, чуждая им сила; раз оно приходит извне (вмешивается план, проект, идеал), в нем присутствует идея, внешняя по отношению к миру, а само

^G. Deleuze. Nietzsche et la philosophie, Paris, Presses Universitaires de France, 1962, p. 65.

475

действие как бы «провисает» над пустотой и всегда остается произвольным. Произвольным и навязчивым. Навязывая себя вещам, мы своим действием неизбежно вызываем сильное противодействие, по меньшей мере тихое сопротивление, которое мы не способны в полной мере контролировать. Рано или поздно противодействующие силы объединяются, чтобы вместе противостоять действию и незаметно разрушить его. В конце концов толчок, который дает вещам наше действие, амортизируется, волны его затихают и эффект «растворяется».

Однако вполне мыслимы и другие стратегии; к примеру, одну из них - вполне согласующуюся с женским менталитетом - в качестве «стратегии обольщения» описал Жан Бодрийяр: если вызовом предполагается вытащить другого на территорию, где сами вы сильны и где другой тоже обретет силу в результате бесконечного повышения ставок, то стратегией обольщения, наоборот, предполагается выманить другого на территорию, где вы сами слабы и где другого тоже вскоре поразит такая же слабость.

Как полагает Франсуа Жюльен, две противоположные процедуры - убеждение людей и манипуляция ими - выходят за пределы исторических эпох, обусловивших их появление на государственном или частном уровне. Одни традиции избирают путь прямого столкновения и состязания мнений, другие отдают предпочтение обходному маневру. Нет сомнений, что мужчины предпочли бы, чтобы женщины всегда действовали только путем прямого столкновения, ибо в этом случае преимущества на стороне сильного пола. Вот почему они во все века бурно негодуют по поводу вероломства женщин, когда те избегают открытой конфронтации. Упомянутые выше процедуры - и убеждение людей, и манипуляция ими - составляют две противоположные линии человеческого поведения. В одном случае на «другого» оказывается «словесное» давление при помощи

476

пылких доводов и доказательств: такое увещевание происходит публично, «на глазах у всех» и основывается на силе воздействия речи, на ораторском искусстве, неотделимом от деятельности разума. Красноречие здесь фактически соединяет в себе и театральность и логику эти две составляющие дошедшего до нас древнегреческого наследия. В другом случае производится манипуляция, скрытое воздействие на ситуацию, позволяющее обходными путями добраться до противника, и, действуя незаметно, на основе лишь эффекта, получаемого от использования сложившихся обстоятельств, «взять его в кольцо» и обезоружить. Манипуляция, нередко предпочитаемая женщинами, независимо от их воли, надежно укоренена в нашем мире, однако его «фаллократическая структура» не позволяет разглядеть эту иную вселенную, которая, по мнению Бодрийяра, истолковывается уже не в терминах вытеснения или бессознательного, но в терминах игры, вызова, агонистических дуальных отношений и стратегии видимостей: в терминах обольщения и соблазнительной обратимости взамен структуры и различительных оппозиций.

Мужчинам, наделенным мощным интеллектом и всерьез поломавшим голову над загадкой женщины, обычно хватало ума заметить собственную несостоятельность: «Я вижу, как тонко и верно схватывают женщины некоторые подробности, и восхищаюсь этим; минуту спустя они до небес превозносят при мне дурака, до слез умиляются над безвкусным вздором, принимают пустую рисовку за проявление характера и пресерьезно обсуждают ее. Такая глупость мне непонятна. Тут действует, должно быть, какой-то общий закон, который мне неизвестен», - признавался Стендаль. Но, как правило, мужчины склонны игнорировать то, чего не понимают, в том числе и реакции женщин, ставящие их в тупик. Ортега-и-Гассет в своих мыслях о причинах возникновения любви в какой-то момент, подобно Стендалю, отступил перед непостижимостью женщин. К примеру, рассуждал он, вовсе не за богатство любят чело-

477

века; однако богач пользуется благосклонным вниманием женщин благодаря богатству. Знаменитость благодаря своим дарованиям имеет все шансы быть отмеченным вниманием женщины; так что если она не влюбляется, то, казалось бы, этому трудно найти оправдание. С великими людьми, пользующимися в большинстве случаев широкой известностью, обычно так и бывает. Тем не менее антипатия, которую великий человек вызывает у женщины, является вполне закономерной. Женщина презирает великого человека, имея свои основания, а не по недосмотру. Почему же она так поступает? Нам не дано знать тайных намерений природы, с грустью констатирует он. Можно ли сказать, что для женщины существенно - является ли тот или иной мужчина великим математиком, великим физиком, выдающимся политическим деятелем? Ответ в данном случае будет однозначным: все специфически мужские способности и усилия, порождавшие и приумножавшие культуру, те самые, которым мужчины придают столь большое значение, - сами по себе не представляют для женщины никакого интереса. Женщина легко может поступиться общественно-значимым результатом, пользой, но никогда не отвергнет личность, в которой она угадывает глубокие и благородные, пусть даже и бесполезные в социальном плане, чувства. То, что не полезно, для мужчины несущественно, тогда как женщины давно постигли, что полезное ни на что не годно там, где речь идет об устройстве внутреннего мира.

Женщины, как заметил Эрик Эриксон, тоньше различают все видимое, слышимое и осязаемое. Они реагируют на явления окружающего их мира острее, индивидуальнее, с большим состраданием. Более уязвимые и ранимые, они тем не менее быстрее восстанавливаются. Мужчины давно привыкли к своим привилегиям и правам, тогда как женщины еще только открывают для себя право на выбор и в связи с этим полны энтузиазма. А посему пока еще невозможно предугадать, какие задачи и роли, возможности и специальности откроются перед

478

женщинами, когда они не просто будут приспосабливаться к мужским специальностям в экономике и политике, но научатся приспосабливать их к себе. По-настоящему эмансипированная женщина отвергнет сравнения с «активностью» мужчин в качестве мерила равенства с ними: и без всякой такой «активности» она и теперь уже способна выступать на равных с мужчинами в большинстве сфер деятельности. Настоящее равноправие, по мнению психолога, - это право на творчество, на использование оригинальных стратегий. Мужчины выработали представление о достоинстве женщины, ориентированное на их ожидания. Пора пересмотреть эти установки, исходя из собственного жизненного проекта женщины, избегая и подчинения мужской этике, и неконструктивного отрицания, свойственного иным феминисткам, и дискриминационного по своей сути уравнивания полов.

Всякую жизнь, и в особенности жизнь женщины, в основанном на принципах меритократии обществе станут судить только изнутри. При таком раскладе иные «деяния» мужчин могут предстать перед нами в совсем ином свете или даже приобрести несколько неприглядный вид. Сколь бы велика ни была вера мужчин в собственную рациональность, как заметил Юнг, «черное солнце, бессознательный фактор, все же существует, и это оно повинно в на удивление широко распространенном феномене раздвоения мужского сознания, когда правая рука не ведает, что творит левая. Это расщепление психе у мужчины и регулярное почернение луны у женщины вместе взятые объясняют тот примечательный факт, что женщину называют причиной всего того темного, что существует в мужчине, в то время как сам он лелеет мысль о том, что является истинным источником жизненной силы и знаний для всех окружающих его женщин»^.

^Юнг Карл Густав. Mysterium Conjunctionis. Указ. соч. С. 239.

479

Одна из острейших проблем для женщины - это проблема старости. Ужас перед старением у всякой женщины - это не только нарциссический страх, что она вдруг перестанет нравиться, а еще и продукт давнего атавизма, задавленного осознания того, что долгое время для женщин «постареть» означало не просто утратить соблазнительность, а быть обреченной на смерть сначала от одиночества, потом от голода, подчеркивала Натали Иник. Как принимают в свете сорокапятилетнюю женщину? Сурово и скорее хуже, нежели она того достойна; для современных женщин было бы счастьем умирать в пятьдесят лет - такой вывод сделал в свое время Стендаль. С тех пор утекло много воды, но многое ли переменилось? Как убедительно показал в своем исследовании Жиль Липовецкий, женщину и теперь оценивают, руководствуясь прежде всего эстетическими критериями, причем гораздо более строго, чем мужчину. Однако в наши дни, когда продолжительность жизни неуклонно растет, стареющим людям бесполезно уповать на омолаживающие средства, и всем нам придется осваивать науку достойного проживания преклонных лет. У женщин в этом плане, несомненно, есть свои, особые возможности решать эту проблему, и причин тому несколько. Во-первых, по данным медицинских исследований, их творческий потенциал после пятидесяти лет затухает гораздо медленнее, чем у мужчин. Вовторых, женщины легче приспосабливаются и наделены великим даром терпеливо сносить превратности судьбы, используя страдания для обогащения своего внутреннего мира. Надо только в надлежащий момент отвлечь их энергию от сделавшейся бесплодной погони за молодостью. Ведь существует же в недрах общественного бессознательного положительный архетип мудрой старухи: возможно, будущее именно за ним. Как известно, до последнего времени поведение женщины определяли очень немногие архетипы, к которым мы давно привыкли: лишь теперь женщины потихоньку «пробуждаются» и начинают все решительнее менять закоснелое

480

обличье. Если столетиями у женщин доминировал архетип Геры (символ ревнивой супруги, жесткой по отношению ко всем, кто отвлекает от нее мужа), то уже сегодня, как подчеркивал Адольф Гуггенбюль-Крейг, господствует архетип деловой женщины. Это связано с тем, что архетип матери утратил былое значение, и женщинам, находящимся под прессингом общества, приходится оправдывать себя усердной работой. Мужское и женское начала вместе с их душевными особенностями можно, как полагает Юнг, «сравнить с определенным запасом субстанций, которые в первую половину жизни расходуются неодинаково. Мужчина расходует свой большой запас мужской субстанции, и у него остается лишь небольшая сумма женской, которой он и начинает пользоваться. И наоборот, женщина теперь пускает в ход неиспользованный ею ранее запас мужественности»^. По мере того как срок человеческой жизни увеличивается, вопрос о том, как нам прожить свою старость, становится все более настоятельным. «Не всегда в зрелом возрасте вино молодости становится прозрачным, иногда оно и мутнеет», - говорит народная мудрость. И это еще мягко сказано: на самом деле, в условиях нацеленной на «вечную молодость» культуры в обществе наблюдается острая нехватка мудрых стариков и старух. Если взглянуть на эту проблему в русле рассуждений Юнга, то перспективы женщин могут выглядеть весьма обнадеживающими. Та субстанция (назовем ее хотя бы мужской - не в названии дело), которая позволяла мужчинам в молодости служить опорой семье, теперь в большей мере присутствует у женщин, и роль женщины будет тем важнее, чем более полноценно человечество, устав гоняться за утраченной молодостью, пожелает проживать свой «третий возраст».

Достичь всех этих радужных целей на самом деле непросто, и препятствием здесь служат не только убе-

^Юнг Карл Густав. Проблемы души нашего времени. М.: Прогресс, 1994. С. 197.

481

дительно описанные Жилем Липовецким преграды, но и те страхи, которые живут в нашей душе, мешая ей развернуться в полную силу. В этом смысле Фрейд был не прав, когда сводил страхи женщин к желанию иметь мужской половой орган. Причины здесь другие, настаивал Эрик Эриксон, и одна из главных - желание приобрести независимость, не быть ограниченной в действиях, не подвергаться фрустрации. Радость как порыв свободы предназначена мужчинам, но зато женщина способна испытывать ощущение радостной полноты бытия. Природа женщины - стихия чувственности, радостной любви, когда можно отдаваться, если любишь, и любить все, что нравится. Мужчинам же природа кажется чем-то враждебным: из смеющихся богов древности они сотворили демонов, и всякая женщина для них это отчасти еще и дьяволица. Страхи мужчин и женщин направлены в разные стороны. Женщина способна даровать жизнь, и даже в наше время где-то глубоко в мужчине сидит благоговейный страх перед ней и перед тем даром, которого он лишен. В любовных отношениях с женщиной мужчина тревожится о своем Эго, о престиже, о том, чтобы иметь значимость в глазах женщины, тогда как женские страхи лежат в сфере сексуального удовольствия и удовлетворения^. В каком-то смысле все это подготавливает почву для весьма болезненного с точки зрения мужского самолюбия - вопроса, идеально сформулированного известной поэтессой: «Кто был охотник, кто - добыча?» Если удовольствие женщины сомнительно, то мужчина, оставленный наслаждаться в одиночку, ограничен простым суммированием своих удовольствий и побед. И Делез не зря задумывался над тем, кто на самом деле одержал верх в этой игре со столь непохожими стратегиями. На первый взгляд, по всей линии противостояния торжествует мужчина. Однако,

^Об этом см.: Фромм Эрих. Догмат о Христе. Указ. соч. С. 106, 103, 110.

482

рассуждает на эту тему Бодрийяр, нет никакой уверенности в том, что он не потерялся и не увяз на этой зыбкой почве, как и на поле битвы за власть, обратившись в странное бегство вперед, когда никакое механическое накопление, никакой расчет не гарантируют ему спасения и не избавляют от затаенного отчаяния по тому, что все время от него ускользает. В какой-то момент мужчины поняли, что так дальше продолжаться не может - женщины обязаны кончать. Требовалось заставить их получать наслаждение - дав отпор невыносимому вызову, который в конечном счете аннулирует наслаждение всегда возможной стратегией ненаслаждения. Ведь у наслаждения нет стратегии - это просто энергия, текущая к своей цели. Наслаждение, таким образом, ниже стратегии, ибо конкретная стратегия может использовать его как материал, а само желание как тактический элемент. Это центральная тема либертеновской сексуальности XVIII века, от Шодерло де Лакло до Казановы и Сада (включая сюда и Кьеркегора, каким он предстает в «Дневнике обольстителя»): для всех них сексуальность все еще церемониал, ритуал, стратегия - перед тем как Права Человека и психология похоронят ее в откровенной истине секса. В нашей культуре, замечает Александр Лоуэн, социально приемлема процедура помощи женщине насладиться сексом и достичь высшей точки. Отчасти это можно объяснить наличием страха перед фрустрированной женщиной, монстром, который может (а временами и делает это) «пожрать» собственных детей и «уничтожить» мужа.

Эрих Фромм полагает, что, поскольку главным для мужчины является «не провалиться» и справиться с задачей, ведущим мотивом его поступков, спасающим его от страха, является желание престижа. «Мужчина страстно желает доказать себе, любимой женщине, что он способен быть таким, каким его хотят видеть [...] Страстным желанием завоевать престиж окрашиваются и его взаимоотношения с другими мужчинами. Опасность

483

оказаться несостоятельным заставляет его доказывать, что он лучше, чем другие. За сексуальным образом Дон Жуана скрывается образ обычного мужчины, который должен убивать как можно больше врагов, приносить с охоты больше добычи, зарабатывать больше денег или преуспевать в других сферах, чтобы обогнать соперников»^. Удовольствие, которое получает Великий соблазнитель, весьма сомнительно, да оно ему и по рангу не положено, ведь, по меткому замечанию Ортега-и-Гассета, Дон Жуан - не тот, в ком женщины пробуждают страсть, а тот, кто пробуждает страсть в женщинах. Согласно легенде, Дон Жуан соблазнил ровно 1003 женщины, и если справедливо изречение древних о том, что «post coitum homo animal triste^», то можно себе представить, сколько печальных переживаний выпало на его долю. По поводу подобного типа мужчины Эрих Фромм заметил: «Очень часто, если у мужчины черты характера его пола не развиты и эмоционально он остался ребенком, человек будет стараться компенсировать этот недостаток преувеличенным подчеркиванием своей мужской роли в сексе. Таков Дон Жуан, которому нужно было доказать свою мужскую доблесть в сексе, потому что он внутренне не уверен в своей мужественности в смысле характера. Если недостаток мужественности принимает крайнюю форму, то извращенным заменителем мужественности становится садизм (употребление силы). Если женская сексуальность ослаблена или извращена, это трансформируется в мазохизм или собственничество»^.

Согласно воззрениям Жана Бодрийяра, сексуальность следует переосмыслить как экономический остаток жертвенного процесса обольщения - точно так же неистраченный остаток архаических жертвоприношений

^Об этом см.: Фромм Эрих. Догмат о Христе. Указ. соч. С. 104.

^Post coitum homo animal triste (лат.). - После совокупления мужчина - грустное животное.

^Фромм Эрих. Искусство любить. Указ. соч. С. 52.

484

питал собой некогда экономический оборот. Секс в таком случае просто сальдо или дисконт более фундаментального процесса, преступления или жертвоприношения, который не достиг полной обратимости. Боги забирают свою долю: люди делятся остатками. Обольститель нечистый, Дон Жуан или Казанова, посвящает жизнь накоплению именно этого остатка, порхая от одной постельной победы к другой, стараясь обольстить затем, чтобы получить удовольствие, но никогда не достигая «духовного», по Кьеркегору, диапазона обольщения, когда доводятся до апогея присущие самой женщине силы и внутренние ресурсы соблазна, чтобы тем решительней бросить им вызов выверенной стратегией поведения. Дон Жуан, замечает Стендаль, отвергает обязанности, связывающие его с другими людьми: на великом рынке жизни это недобросовестный покупатель, который всегда берет и никогда не платит.

Жан Бодрийяр склонен считать, что сексуальность, которая нуждается в доказательствах, во многих отношениях уступает той сексуальности, какой доказательства не нужны, и в этом смысле пол женщины как нельзя лучше воплощает утопию сексуальной непрерывности и готовности. Потому-то все в нашем обществе феминизируется и сексуализируется на женский лад: товары, блага, услуги, отношения самого разного рода - тот же эффект в рекламе, где товару придается некое воображаемое свойство женственности, благодаря которому он кажется в любой момент доступным, всегда готовым к использованию, абсолютно безотказным и не подверженным игре случая.

Специфическим проявлением мужской страсти к престижу, согласно взглядам Эриха Фромма, является болезненная чувствительность к насмешкам, особенно исходящим от женщин. (С этими взглядами перекликаются мысли Жиля Липовецкого относительно важности иронии как чисто женского оружия при столкновении с мужчинами.) Мужская настороженность перед женщиной и страх быть осмеянным ею порождают в мужчине чув-

485

ство ненависти. Такая ненависть выполняет защитную функцию и проявляется в стремлении доминировать над женщиной, иметь над нею власть, заставить ее почувствовать себя слабой и подчиненной. Достигнув этого, мужчина побеждает свой страх. Ведь если она боится его - боится быть убитой, побитой или замученной, то она уже не станет насмехаться над ним. Превосходным оружием представительниц слабого пола против мужчин является насмешка, усилия женщин в этом направлении даже способны сделать мужчину импотентом. Для этого существует множество способов, от самых грубых до самых утонченных. Это явно выраженное или скрываемое ожидание его неудачи, фригидность или вагинальный спазм. Главной целью женской враждебности является нанести не физический, а функциональный ущерб, помешать мужской способности что-то совершать. Мужская враждебность заключается в стремлении завладеть с помощью физической, политической или экономической силы; женская-дискредитировать с помощью насмешки и презрения^.

Всеми силами стараясь удержать женщину в рамках семьи, мужчины невольно с опаской ожидают, когда же она возьмет на вооружение их принцип: ничего половинчатого! Если не можешь быть доброй, верной женой - будь дьяволом! С особой горячностью всевозможные инфернальные черты приписывают женщинам, по той или иной причине избежавшим уз брака. Ускользая из мира супружества, нимфы и амазонки подвержены сексуальности, которая может быть только нарушительной, дикой, случайной - с сатирами, с полу-мужчинами - наполовину животными, или со случайными мужчинами, которых они, не дрогнув, кастрируют, справедливо заметила по этому поводу Натали Иник. Из описанных нами страхов складывается весьма нелицеприятная оценка

^Об этом см.: Фромм Эрих. Догмат о Христе. Указ. соч. С. 105.

486

женщины мужчинами: она осторожна и мелочна, ограниченна, неточна, самым недостойным и низким образом прагматична, лжива, неискренна, корыстна, легкомысленна, эгоистична, жестока и порочна. Но все это нисколько не мешает им осыпать ее комплиментами в собственных целях манипулирования. (С этой же целью мужчины взахлеб превозносят до небес традиционные женские добродетели: смирение, верность и целомудрие.)

Отрицая свой интерес к сексуальности, Мишель Фуко в одной из главных своих работ заявил, что его гораздо больше интересуют проблемы, связанные с техниками себя и с подобного рода вещами: «Сексуальность - это смертельно скучно!» И он же написал о сексуальности около тысячи страниц! «Секс повсюду только не в сексуальности», - утверждал Ролан Барт. На наш взгляд, высказывания обоих философов свидетельствуют прежде всего об их неудовлетворенности тем, каким образом этот вопрос обсуждался в современной культуре. С точки зрения психологии, настаивает Адольф Гуггенбюль-Крейг, правильнее было бы говорить о различных богах и богинях, иными словами о неких мощных силах и сущностях, а не о сексуальности, которая не что иное, как примитивное, обывательское понятие, - патина на многокрасочном феномене. Жан Бодрийяр, вслед за Фрейдом, склонен считать, что существует только одна сексуальность и одно либидо - мужское. Сексуальность как раз и есть жесткая, дискриминантная структура, сконцентрированная на фаллосе, кастрации, имени отца и вытеснении.

Для того чтобы удовлетворить женщину, мужчина должен демонстрировать, что он способен и ему удается удерживать эрекцию. В свою очередь женщина, чтобы удовлетворить мужчину, ничего не должна демонстрировать. Чтобы удовлетворить партнера, мужчина должен что-то доказывать, женщина - нет. Женская несостоятельность, ее общая или частичная неспособность, ее «неудача», хотя зачастую и угадывается мужчиной, однако не имеет столь очевидного характера, и это от-

487

крывает дорогу хитростям и коварству^. Кто знает, что скрывается за «обделенностью» женщин - не игра ли на праве сексуальной сдержанности, которым они во все времена с успехом пользовались, бравируя своей неудовлетворенностью, бросая вызов мужскому наслаждению как всего лишь наслаждению, задумывается в этой связи Жан Бодрийяр.

Суть многих конфликтов между полами Симона де Бовуар видит в том, что мужчина предъявляет женщине двойственное требование, чем и обрекает ее на двуличие: он хочет, чтобы она принадлежала ему и в то же время оставалась чужой; он мечтает о служанке^ и ведьме одновременно. Но только в первом из этих желаний он признается публично; второе требование - скрытое, он прячет его в тайнике своего сердца; оно идет вразрез с моралью общества; оно - злое, как Другой, как строптивая природа, как «дурная женщина». Из этой двойственности исподволь рождается подмеченная французским философом Юлией Кристевой мужская греза о женской сексуальности: «всемогущей, опустошительной, агрессивной и жертвенной одновременно». С нею связаны и описанные Юнгом мечтания мужчин о женщине с характером «сфинкса», отмеченным двойственностью или многозначностью, но не шаткой неопределенностью, в которую ничего нельзя вложить, а неопределенностью многообещающей, с многоречивым безмолвием Моны Лизы - старой и юной, матери и дочери, вряд ли непорочной, с детской и обезоруживающей мужчин наивной смышленостью. Мужчины ликуют, когда встречают такую^.

^Об этом см.: Фромм Эрих. Догмат о Христе. Указ. соч. С. 101, 102.

^Ну как тут не вспомнить героя Ницше, который сосредоточенно «искал служанку с добродетелями ангела» (Ницше Фридрих. Так говорил Заратустра. Указ. соч. С. 57).

^Об этом см.: Юнг Карл Густав. Проблемы души нашего времени. Указ. соч. С. 215.

488

Таким образом, все женское - не только соблазн, но и вызов, бросаемый всему мужскому, ставящий под вопрос существование мужского как пола, его монополию на пол и наслаждение, его способность пойти до конца и отстаивать свою гегемонию насмерть. Сексуальная история нашей культуры отмечена неослабевающим давлением этого вызова: не находя в себе сил принять его, фаллократия терпит сегодня крах, и наша концепция сексуальности рушится вместе с нею, поскольку она была выстроена вокруг фаллической функции и позитивной дефиниции пола.

Размышляя об этом, Жан Бодрийяр пришел к мысли, что всякая позитивная форма запросто приноравливается к своей негативной форме, но встречает смертельный вызов со стороны обратимой формы, и эта обратимая форма есть форма соблазна. И что же в этом плане изменила наша « эра контрацепции и прописного оргазма»? Немногое. Отныне женщина будет кончать и знать почему. Что же еще ждет нас в будущем? В ответе Бодрийяра на этот вопрос звучит сомнение в возможности установления гармоничных отношений между полами: от грядущих перемен он не ожидает ничего хорошего. Женственность станет видна насквозь, и женщина будет выступать эмблемой оргазма, оргазм - эмблемой сексуальности, а само наслаждение - добываемым продуктом, продуктом машинерии тел. Женственность ведь не просто полюс, противостоящий мужскому, она то, что вообще упраздняет различимую оппозицию, а значит, и саму сексуальность в том виде, в каком она исторически воплотилась в мужской фаллократии, а завтра может воплотиться в фаллократии женской. Философ в этой связи высказывает гипотезу, что женское вообще единственный пол, а мужское существует лишь благодаря напряженным усилиям, расходуемым на отрыв от него. Стоит мужчине хоть на миг зазеваться - и он вновь отброшен к женскому. В таком случае женское определенно привилегируется, а мужское выставляется определенно ущербным - и становится ясней ясного вся

489

смехотворность стремления «освободить» одно, чтобы предоставить ему доступ к столь хрупкой «власти» другого, к этому в высшей степени эксцентричному, парадоксальному, параноидальному и скучному состоянию, которое зовется мужественностью. Разочарование, неврозы, тревога, фрустрация - все, с чем сталкивается психоанализ, обусловлено неспособностью любить и быть любимым, наслаждаться и дарить наслаждение, но радикальная разочарованность вызывается соблазном и его осечкой. По-настоящему больны лишь те, кто радикально недосягаем для соблазна, пусть даже они прекрасно могут любить и получать наслаждение. И психоанализ, воображая, будто занимается болезнями желания и пола, в действительности имеет дело с болезнями соблазна (хотя именно психоанализ немало потрудился, чтобы вывести соблазн из его собственной сферы и запереть в дилемме пола).

Пассивная эротика женщины формирует желание мужчины не как волю и агрессию, а как притягательность, влечение, как притяжение, воздействующее на маятник искателя подземных родников. Для мужчины сексуальная потребность - это обычная потребность вроде голода и жажды, и она не направлена ни на какой отдельный объект. Однако, по справедливому замечанию французского философа Александра Кожева, в отношениях между мужчиной и женщиной Желание будет по-настоящему человечным лишь тогда, когда мужчина желает не тело, но Желание женщины. То есть, когда он хочет быть «желанным» или, лучше сказать, «признанным» в своей человеческой ценности, в своей реальности человеческого индивидуума. Некоторые его свойства, в частности свойства, относящиеся непосредственно к жизни, могут интересовать только женщину; он может быть мужественным, обаятельным, удачливым, нежным, жестоким только по отношению к ней, отмечает Симона де Бовуар, и если он ценит в себе эти не столь очевидные качества, его потребность в женщине

490

становится абсолютной. Женщину часто сравнивают с водой, и не без оснований: она - то зеркало, в которое глядится мужчина-Нарцисс.

Обычно мы склонны воспринимать отношения между мужчинами и женщинами «прежде всего как силу любви, как страсть, которая сводит вместе два противоположных полюса, и забываем, что такое яростное притяжение нужно только тогда, когда равносильное сопротивление удерживает их в разъединенном состоянии»^, - подчеркивал Карл Юнг. Ему вторит Эрих Фромм: «Когда люди нуждаются друг в друге, между ними складываются отношения не только гармонии, поддержки и общего благоденствия, но и борьбы и дисгармонии. Взаимоотношения партнеров по сексу не исключают антагонизмов и враждебности»^. Соблазн игра, пол - функция, утверждает Жан Бодрийяр. Соблазн принадлежит к ритуальному строю, пол и желание - к природному. Столкновением этих двух фундаментальных форм и объясняется борьба женского и мужского, а вовсе не биологическим различием или наивным соперничеством в погоне за властью. Во всем этом и находит свое выражение то, что Шпенглер назвал «потайной протовойной полов».

Адольф Гуггенбюль-Крейг, посвятивший себя исследованию проблем брака, пришел к заключению, что любой супруг спустя какое-то время после свадьбы наталкивается на патологические аспекты психики своего партнера, которые неизменны и для обоих имеют мучительные последствия. Чтобы брак не разрушился, ктото должен уступить, и легче уступает тот, кто менее подвержен психопатии. Если один из супругов охладевает, другому не остается ничего другого, как с большей пылкостью демонстрировать любовь даже в том случае, если партнер реагирует на это очень слабо и неадекватно.

^Юнг Карл Густав. Mysterium Conjunctionis. Указ. соч. С. 111.

^Фромм Эрих. Догмат о Христе. Указ. соч. С. 104.

491

А потому все, кто советует супругам заботиться только о себе и не потворствовать слабостям своей половины, лгут. Мужчина и женщина дополняют друг друга лишь отчасти, а потому правильное понимание брака подразумевает освобождение от «комплекса гармонии». Брак отнюдь не гармоничный союз, однако он является плацдармом индивидуации, поскольку супруги помогают друг другу познать мир, добро, зло, высокое и низкое, одним словом, - бытие.

По наблюдениям Натали Иник, для мужчины отношения между двумя полами важны прежде всего с точки зрения сексуального доминирования одного пола над другим, но для женщины, в отличие от него, важна оппозиция внутри собственного пола между женскими статусами, а также способ, каким они используют мужчин для того, чтобы различаться между собой в зависимости от их отношения к другому полу - близости к мужчине, доступу в сексуальный мир, видимости и стабильности их места в обществе. Большинство женщин, как тонко подметил еще Руссо, хотят быть не столько любимыми, сколько предпочитаемыми.

Женщина, мечтающая о том, чтобы ее «предпочли», чтобы в ней увидели не безликое воплощение пола, а неповторимую личность, никуда не подевалась и не исчезла: она рядом с нами. Эта женщина и теперь тайно взволнована сильным, тонким, вкрадчивым зовом мужчины, она и теперь озабочена тем, как бы ей заставить его перейти от отстраненно-сексуального отношения, представляющего собой модус жизни мужчины, к погружению в любовь, происходящему под знаком проникнутого чувством полного слияния, которое представляет собой женский модус жизни. «Потребность быть признанной в качестве человеческого существа, быть отмеченной в своей неповторимости способна оказаться более насущной, чем потребность в любви», - отмечает Николь Берри и добавляет: «Разве чувство нашей идентичности не важнее и не настоятельнее, чем удоволь-

492

ствие?»^. А потому, рассуждая о близости между мужчиной и женщиной, всегда необходимо отчетливо сознавать, «что же мы будем иметь в виду, говоря о чувстве единения: истинную любовь как реальное решение проблемы существования или же незрелые формы любви, которые могут быть названы симбиотическим союзом?»^.

Неспроста мужчины в восприятии женщины (так же, как и женщины в восприятии мужчин) - это лица противоположного пола: даже пороки у них проявляются по-разному. Эрих Фромм верно подметил, что для мужского тщеславия характерно стремление показать, какой он «везунчик». Мужчине обязательно надо объявить, что он не боится неудачи. Подобное тщеславие пронизывает все поступки мужчины. Страсть к престижу - основная черта характера мужчины. Женское тщеславие иного рода, им управляет желание привлекать, ей необходимо доказать (и прежде всего самой себе), что она может нравиться. Мужчины, стремящиеся обольстить женщину, не ограничиваются только сексуальной привлекательностью, поскольку в их распоряжении разные способы завоевания женщины - это и физическая сила, и социальное положение, и богатство. Что же касается сексуального благополучия женщины, то оно (в этом единодушны все исследователи и это хорошо показал в своей книге Жиль Липовецкий) полностью зависит от ее способности очаровать мужчину. Женское стремление быть привлекательной вытекает из ее сексуальной роли; забота о сексуальной привлекательности - вот сущность женского тщеславия^. А посему, если принять мысль Юнга о том, что двумя основными причинами психических катастроф выступают, с одной стороны, разочарование в любви, с другой - неутолен-

^Nicole Berry. Le Sentiment d'identite, Paris, Editions universitaires, 1987, p. 14,78.

^Фромм Эрих. Искусство любить. Указ. соч. С. 34.

^Об этом см.: Фромм Эрих. Догмат о Христе. Указ. соч. С. 105, 106.

493

ная жажда власти, легко будет себе представить, для представителей какого пола какая из этих причин важнее.

«Мужчина делает историю, женщина же и есть история. Таинственным образом здесь обнаруживается двойственный смысл всех живых событий: с одной стороны, они представляют собой космическое протекание как таковое, но, с другой - это есть последовательность самих микрокосмов, охватывающая это течение, его защищающая и поддерживающая. Вот эта-то "вторая" история и есть в полном смысле мужская история - политическая и социальная: она сознательнее, свободнее, подвижнее. Она уходит глубоко назад - в истоки животного мира и в ходе жизни высоких культур принимает свой высший символический и всемирно-исторический облик. Женская же - первая история, вечная, материнская, растительная (в самом растении есть чтото женское), лишенная культуры история последовательности поколений»^. Перенесение интереса на «материнскую» историю способствовало формированию представлений о темпоральности и темпоральном анализе. Пробуждение внимания к настоящему, характерное для XX века, в свою очередь, с неизбежностью повлекло за собой многие существенные изменения в мировосприятии, которые мы теперь и определяем как пришествие эры постмодерна. Другой важный феномен культуры, который следует упомянуть в этом контексте, - это критика Нового времени с позиций постмодерна, направленная в первую очередь против оптимистической веры в рациональное мироустройство и в науку. К середине XX века стала набирать ускорение смена ценностей: разум как объединительная сила и гарант всеобщего просвещения и порядка начал тогда вызывать сомнения и был отвергнут, но не ради торжества иррациональности, а во имя другого разума, не чуждого ни тьме, ни распаду единства, ни даже заблуждению. Это измене-

^Шпенглер Освальд. Закат Европы. Указ. соч. С. 341.

494

ние сделало возможными описание окружающего нас мира в терминах противопоставления «женского» «мужскому», которое позднее и послужило основой для многих неофеминистических движений. В духе подобных идей под пером французского философа Жака Деррида «логоцентризм» Хайдеггера превратился в объект критики французского философа - в «фаллологоцентризм», объединивший логоцентризм с фаллоцентризмом^. Пересмотр позиций, предложенный Деррида, предполагает полный отказ от подхода к исследованию проблемы взаимоотношений полов, предложенного психоаналитиком Жаком Лаканом, который утверждал: «Чтобы определить взаимное расположение полов, за исходную точку берут мужчину». Этот пересмотр позиций, как убедительно показало нам исследование Жиля Липовецкого, раз начавшись, будет протекать безостановочно, хотя и медленно.

Каким же все-таки предстанет перед нами мир, если за исходную точку мы возьмем женщину и если мир культуры будет построен на основе ее ценностей? Когда-нибудь мы об этом узнаем, ждать осталось не так уж и долго: века два-три...

^Francoise Collin. «Difference et differend. La question des femmes en philosophie», in Histoire des femmes, op. cit., t. V, p. 260.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология