Липовецкий Ж. Третья женщина

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I. Пол, любовь и обольщение

Глава 3. ФЕМИНИЗМ И ВОЙНА ПОЛОВ*

«Кадры - это политика»; таково, по всей видимости, одно из самых важных положений феминизма второй половины XX века. В 60-е годы становится актуальной новая проблематика, в которой сексуальность рассматривается уже не как изолированная область частной жизни, а как основанные на власти отношения между полами, как политическое по своей сути и основополагающее установление патриархального мироустройства. Именно с помощью сексуальности устанавливается господство мужского пола над женским: половая принадлежность отнюдь не сводится к врожденному качеству, а проявляет себя как результат и инструмент фаллократической власти, как узловой момент в тех основанных на собственном превосходстве взаимоотно-

*Идеи «войны полов» были очень популярны в конце XIX века, но тогда их развивали главным образом женоненавистники. Октав Мирбо в одной из статей 1892 года писал: «Женщина владеет мужчиной. Она им обладает и над ним господствует; она над ним господствует и мучает его» (цит. по кн.: Mireille Dottin-Orsini, Cette femme qu'ils disent fatale, Paris, Grasset, 1993, p. 41).

96

шениях, в которые мужчины вступают с женщинами. Законы, представления, мораль, психология, распределение ролей в половой сфере - все сводится к тому, чтобы обеспечить главенство мужчин и подчиненное положение женщин^. На первый взгляд сексуальная сфера имеет точки соприкосновения с системой развлечений, однако более глубокое рассмотрение показывает, что она строится на согласии с системой власти, направленной на принижение и «внутреннее закабаление» женщины. «Власть - на кончике фаллоса», - объявят феминистки в мае 1968 года*.

Вот почему вопрос о женском теле оказывается центральным в баталиях, развернутых феминизмом новой волны. Широкое распространение получают сочинения, которые бичуют фаллократизм психоанализа и отстаивают право женщин на полную сексуальную независимость. Возникают внушительные массовые движения против запрета абортов и оправдания насилия. Ставится вопрос о том, чтобы повсеместно, во всех демократических странах отстаивать право на контроль над рождаемостью и на свободу по-своему распоряжаться собственным телом; речь идет также об отказе воспринимать жестокое обращение как неизбежный удел женщины^. Борясь за признание новых прав, имеющих отношение к телу, обличая патриархальную природу законов по уго-

^Kate Millett, La Politique du male, Paris, Stock, 1971. (В своей книге «Сексуальная политика» Кейт Миллер подчеркивает, что все, что говорят о женщине, говорят мужчины, что «при патриархате женщина сама не создает символы, которыми ее описывают». Об этом см.: Капути Джейн. Психический активизм: мифотворчество феминизма // Женщины в легендах и мифах. С. 547. - Прим. пер.)

*Май 1968 года - время наиболее серьезного за весь послевоенный период социально-политического кризиса во Франции, период массовых выступлений студенчества, поддержанных различными слоями населения и организациями, в том числе и феминистическими.

^Janine Mossuz-Lavau, Les Lois de l'amour; les politiques de la sexualite en France (1955-1990), Paris, Payot, 1991.

97

ловному праву, разрывая завесу молчания, окутывающую аборты, насилие или проявления жестокости в супружеской жизни, женщины политизировали проблемы пола и открыли широкой общественности глаза на свои глубоко личные драмы. Публичность приватной жизни и приватизация политики: феминизм ввел «войну по политическим мотивам в сферу личной жизни [...] и войну полов в общественную сферу»^*.

И мы по-прежнему стоим на этих рубежах. Теперь, пожалуй, революционная риторика больше не заглушает другие голоса, и феминизм как социальное движение топчется на месте. Однако процесс политизации половой жизни продолжает свое развитие. Демократические страны становятся свидетелями введения все новых законов, направленных против сексуальных домогательств, инцеста и насилия; феминистки выдвигают все новые требования запрета порнографии; за океаном тема войны полов пользуется небывалым успехом. Но если почти повсюду жестокость в обращении с женщинами, насилие над ними и сексуальные домогательства не остаются без внимания и способствуют появлению новых законов, то не везде они вызывают одинаковый социальный отклик. Очевидно, что Америка и Европа в этом плане выглядят по-разному, поскольку антагонизм полов там развивается с различным общественным резонансом и с различной интенсивностью. Потому и возникает необходимость задуматься о направлении и о путях политизации сексуальной сферы в современных демократиях. Какое место следует отвести новым феминистским

^Genevieve Fraisse, «Sur l'incompatibilite supposee de l'amour et du feminisme», Espris, mai 1993, p. 75.

*О жесткости развернувшейся борьбы свидетельствует хотя бы тот факт, что, начиная с первой половины 1970-х годов, феминистическое движение стала символизировать древнегреческая Медуза-горгона, со змеями вместо волос, способная превратить человека в камень одним взглядом.

98

баталиям? И какая такая демократия в области секса вырисовывается на горизонте? Станем ли мы развиваться по американскому сценарию, или же Старый Свет сумеет избежать как эскалации войны полов, так и их психодрам?

99

Одержимость синдромом жертвы

Новые феминистские крестовые походы и американское исключение из правил

Эпидемия неведомого происхождения и небывалого масштаба охватила Новый Свет: лихорадка, вызванная синдромом жертвы. Это явление прежде всего соответствует превратно понятому праву призывать виноватых к ответу, побуждающему все большее число граждан и потребителей считать себя жертвами всевозможных служб, товаров и действий, указывать виновных и несущих ответственность, будь то отдельные лица или же организации, требовать возмещения ущерба - как прямого, так и косвенного. Однако это явление указывает еще и на новую феминистическую чувствительность, клеймящую страдания, причиняемые женщинам, и обличающую новый виток преступных посягательств, объектами которых выступают женщины. Об этом можно судить в свете такой повергающей в ужас подборки фактов: в Америке почти каждая вторая женщина либо была изнасилована, либо стала жертвой попытки изнасилова-

100

ния*; 40 % женщин - объекты сексуальных домогательств; 150 000 умирают каждый год от анорексии, загубленные тиранией борьбы за похудение; 28 % пар приемлют отношения, основанные на жестоком обращении, и 50 % женщин за время семейной жизни были избиты как минимум один раз; 1 муж из 7 исполняет свои супружеские обязанности, не брезгуя принуждением; количество смертей по причинам, связанным с сексом, между 1976 и 1984 годами возросло на 160 %; процент обвинений в изнасиловании растет в четыре раза быстрее общего процента роста преступности. Таковы данные, которые позволяют радикальным феминисткам**, не слишком вникая во всякие тонкости, говорить о «войне против женщин»^.

Вопрос о насилии наглядно иллюстрирует современный комплекс жертвы. Повергающие в трепет опросы

*Возможно, подобная удручающая статистика отражает важность этой темы для психологического развития женщины. Адольф Гуггенбюль-Крейг в этой связи замечает: «Важную роль в сновидениях и фантазиях женщин играют изнасилования; часто они являются предметом навязчивых страхов. Возмутительная или привлекательная, в любом случае, фантазия об изнасиловании имеет огромное значение для понимания женской психологии [...] фантазии об изнасиловании, воспринятые пациенткой как психологическое приобретение, как живой символ, которые нельзя оставить без внимания, способствовали развитию женщины и часто направляли их по пути индивидуализации» (Гуггенбюль-Крейг Адольф. Брак умер да здравствует брак! Указ. соч. С. 76-77).

**Радикальный феминизм - образовавшееся в эпоху постмодерна течение в феминизме: по убеждению представительниц этого течения, мужчины и сформированный ими патриархальный уклад общества являются причиной угнетения женщин и гарантом их дальнейшего притеснения. Мужчины же якобы выступают основными потребителями плодов женского угнетения, главным образом посредством института брака и семьи. Степень радикализма сторонниц этой ветви феминизма варьируется от возможности сосуществования с мужчинами, если они откажутся от патриархата, до восприятия мужчин как «врагов» и уверенности, что женщины могут и должны жить без них (Об этом см.: Лоусон Тони, Гэррод Джоан. Словарь-справочник. Указ. соч. С. 377).

^Например, Мэрилин Френч, «Война против женщин» (Marilyn French, La Guerre contre les femmes, Paris, L'Archipel, 1992).

101

показывают, что каждая четвертая студентка - жертва изнасилования или попытки изнасилования. Прежде наивно полагали, будто насилие творят незнакомцы в каких-нибудь укромных уголках. Полное заблуждение: опросы заверяют нас, что от 60 до 80 % изнасилований совершают люди «из близкого окружения» жертвы^, в 9 случаях из 10 это происходит на территории университета или колледжа, а насильник девушке известен^. Подобный тип изнасилования теперь носит особое название: date rape*, изнасилование близко знакомым человеком. Именно этот тип насилия и составляет ядро новых представлений женщин о себе как о жертве. В университетах опросы, статьи, книги тщательно исследуют этот вопрос; студенты организуют шествия и митинги, во время которых изнасилованные девушки, ободряемые и приветствуемые толпой, выносят на всеобщее обозрение свою личную драму. В то время как подвергшиеся нападению женщины объявляют себя «пережившими катастрофу», в знак солидарности с ними появляются T-shirts** и posters***. В былые дни молодых бунтарей воодушевляли планы изменения жизни; теперь их приводят в восторг женщины-мученицы с поруганным телом.

Если мы и говорим об истерии, связанной с ощущением себя жертвой, то это не означает, будто насильственные действия в отношении женщин - плод воображения. И жестокое обращение, и посягательства неоспоримо существуют. Зато не столь бесспорны пугающие

^С начала 70-х годов Сьюзен Браунмиллер утверждала, что почти каждая вторая женщина была изнасилована мужчиной, который ей знаком (Susan Brownmiller, Against опт Will: Men, Women and Rape, New York, Simon and Schuster, 1975).

^Имеются в виду выводы пресловутой анкеты, опубликованной журналом «Мисс Мэгэзин» в 1985 году.

*Date rape (англ.) - изнасилование во время свидания.

**T-shirts (англ.) - футболки, по форме напоминающие букву «Т».

***Posters (англ.) - настенные плакаты, афиши.

102

статистические данные, которыми орудуют феминистки. Беспристрастность цифр никого не должна вводить в заблуждение: их кажущаяся объективность скрывает идеологически окрашенные усилия по перелицовке реальности. Неправомерное расширение понятия сексуального посягательства и изменение критериев нормального поведения и поведения преступного - вот что в первую очередь объясняет новый виток изнасилований, а вовсе не внезапное усиление склонности мужчин к насильственным действиям. Если и в самом деле определять изнасилование не по признаку использования физической силы или угрозы ее применения, а по признаку «словесного принуждения и уговоров», давления и психологического воздействия, то как после этого удивляться результатам подсчета количества случаев сексуального принуждения? Если размещение на стене своего кабинета вырезанной из журнала фотографии красотки рассматривают как форму сексуального домогательства, то следует ли удивляться внезапному росту числа подобных нарушений? Расширительно толкуя понятие «жестокость», снижая порог терпимости, криминализируя поступки, которые обыденное сознание считает «нормальными», радикальный феминизм уже не делает реальность более понятной, а сообщает ей инфернальные черты, он уже не выставляет на всеобщее обозрение потаенные аспекты владычества мужчин, а порождает вкус к сенсациям и вымышленную виктимологию. В подтверждение сказанному можно привести тот факт, что три четверти из этих «изнасилованных» студенток не сочли себя таковыми, отвечая на вопросы дознавателей. Короче говоря, они были изнасилованы, сами о том не ведая! И вдобавок 4 из каждых 10 продолжали поддерживать половые отношения со своим так называемым насильником! Значение этих цифр понятно даже самым большим тугодумам: описанное нами изнасилование таковым не является и существует только из-за введения нового определения понятия, слишком широко -

103

до абсурда расширительно - истолкованного^. Пресловутая эпидемия изнасилований есть не что иное, как результат «переосмысления» такого понятия, как сексуальное принуждение. Вот почему целая пропасть пролегла между цифрами, названными в трудах феминисток, и числом официально зарегистрированных заявлений. Как утверждают опросы, каждая четвертая студентка жертва изнасилования или попытки изнасилования; однако в действительности регистрируют всего 1/2 изнасилования на студенческий городок в год! На смену эпохи «мистифицированной женщины»* пришло время занятого мистификацией феминизма.

Культура отнесения себя к жертвам строится на основе строжайшего манихеизма**: всякий мужчина потенциальный насильник и преследователь; всякая женщина - жертва притеснений. И в той же степени, в какой мужчин представляют себе похотливыми, циничными и грубыми, женщин мыслят существами невинными, добрыми и безобидными. Все зло коренится в мужчинах. Да и сами половые отношения не лишены драматизма: Кэтрин Мак Киннон и Андреа Дворкин утверждают, что между изнасилованием и нормальным сексуальным сношением различия тоньше листа папиросной бумаги. Фаллос - это своего рода оружие, и любое проникновение мужчины в женщину близко к изнасилованию. А если женщина не против? Преступление вооруженного «вторжения» все равно наличествует в полном объеме. К тому же сам факт изнасилования муж-

^Эта проблема весьма обстоятельно рассмотрена Шарлем Кротаммером (Charles Krauthammer, «La deviance redefinie a la hausse», Le Debat, № 81, sept.-oct. 1994).

*»Мистифицированная женщина» - выражение Симоны де Бовуар, использованное ею в эссе «Второй пол» (1949) для обозначения женщины, ставшей жертвой внушенных ей обществом и выгодных для мужчин иллюзорных представлений. В 1963 году под этим же красноречивым названием была опубликована книга Бетти Фриден, о которой речь пойдет ниже.

**Манихеизм - бред психически больного человека, которому мерещится, будто на него нападают воображаемые люди.

104

чины все чаще относят к нормальным явлениям: 50 % юношей-студентов якобы не видят отклонения от нормы в том, чтобы изнасиловать женщину, если они возбуждены ею, и 1 из каждых 7 будто бы признает, что не станет мириться с отказом партнерши^. Апокалипсический дух неофеминизма единым махом выплескивает на нас как мнимую обреченность женщины на роль жертвы, так и склонность половозрелых мужчин к сатанинской жестокости*.

В настоящее время эта эпидемия не достигла еще берегов Старого Света. Конечно, во Франции, как и в других европейских странах, наблюдается заметный рост числа заявлений об изнасиловании^. Вместе с тем закону подсудно изнасилование со стороны мужа, да и издевательства по признаку пола** уже стали преступным деянием. Однако Европа по сравнению с Соединенными Штатами пока еще убереглась от феминистического экстремизма. Тематика изнасилования близко знакомым человеком не вызвала общественного резонанса;

^Naomi Wolf, The Beauty Myth, Londres, Vintage, 1990, p. 167.

*Ср. у В. Ерофеева: «Ликуй, феминистка! На Западе женское движение, приобретя уставные формы идеологии, разбило половую "империю зла". Прощай, главенствующий статус! Цивилизованный мужчина мирно отступил по всем направлениям» (Ерофеев Виктор. Мужчины. Указ. соч. С. 79).

^Во Франции зарегистрировано 1038 заявлений в 1970 году, 2859 - в 1984-м, 4582 - в 1990-м. С другой стороны, 1 женщина из каждых 20 утверждает, что ей на себе довелось испытать принуждение к половому сношению (Les Comportements sexuels en France, op. cit., p. 216).

**Понятие «издевательства по признаку пола» (во французском языке - «harcelement sexuel»; в английском - «sexual harassment») впервые введено было в юридическую практику в Соединенных Штатах и обозначает «унижение или оскорбление людей словом или действием по причине их гендера» (Лоусон Тони, Гэррод Джоан. Словарь-справочник. Указ. соч. С. 140). Хотя данная формулировка и предлагается в качестве термина социологической науки, это выражение, в соответствии с требованиями контекста, переводится поразному: иногда как «сексуальные притеснения» или «притеснения по половому признаку», иногда как «сексуальные домогательства», а иногда и как «сексуальные преследования».

105

закон о сексуальных домогательствах не вызвал никакой полемики и никаких существенных расхождений во мнениях, а публикации по этому вопросу единичны и редко вызывают дискуссию. В Соединенных Штатах, напротив, несть числа опросам, бьющим тревогу из-за сексуальных домогательств; количество статей на эту тему исчисляется сотнями или даже тысячами; процесс Аниты Хилл против судьи Томаса поднял целую бурю страстей и держал в напряжении 120 миллионов телезрителей. Сегодня Пола Джонс стала предметом скандальных толков, потребовав у Била Клинтона 700 000 долларов в возмещение ущерба, причиненного ей сексуальными домогательствами, а Лорина Боббит*, обвиненная в том, что отрезала своему мужу пенис, была оправдана, получив поддержку 6 американок из 10. Америка, вне всяких сомнений, - это страна, где феминизм обрел наиболее воинственную и организованную форму; вместе с тем именно в Америке женщины чаще, чем где бы то ни было, присваивают себе статус жертвы. Никакой другой народ не сравнивает половой акт между мужчиной и женщиной с изнасилованием; нигде больше принадлежность к тому или иному полу не несет такой огромной смысловой нагрузки, не дает повода для стольких повергающих в трепет своим содержанием опросов, не распаляет до такой степени страсти и средства массовой информации. «Золотые» перья особо выделили «чудаковатость», точнее, даже «исключительность»^ французов в отношениях между полами. Однако можно задаться и таким вопросом: не правильнее ли,

*После того как Лорина Боббит это сделала, она поехала на машине и выбросила пенис на ходу в окошко. Ее муж Майкл обратился в Службу спасения, полицейская собака отыскала утраченный им пенис, и вскоре была проведена уникальная операция по его пришиванию. Вся страна с огромным интересом следила за развитием этих событий.

^Mona Ozouf, Les Mots desfemmes; essai sur la singularite francaise, Paris, Fayard, 1995; Elisabeth Badinter, «L'exeption francaise». Le Debat, № 87, nov.-dee. 1995, p. 123-126.

106

по всем существующим меркам, говорить об исключительности американцев, поскольку трагичность восприятия пола и принятие на себя роли жертвы выражены там с поразительной яркостью. В этом смысле странность американцев являет собой порождение сегодняшнего и - кто знает? - завтрашнего дня, зато странность французов все менее заметна теперь, когда только нюансы еще отличают их от других народов Европы. Нет никаких серьезных различий, или, скажем так, теперь уже нет серьезных различий между Францией и другими странами, но зато они существуют между Америкой с ее моделью войны полов и Европой с ее склонностью к относительно мирному восприятию антагонизма полов.

Как бы то ни было, но одержимость синдромом жертвы заставляет откорректировать, хотя бы отчасти, оптимистическое представление о том, что поступательное развитие равноправия якобы неизбежно устранит главные различия и конфликты между двумя гендерами. По мере того как общественное положение двух полов выравнивается, ощущение их несхожести сохраняется, поскольку продолжает явственно проявляться страх и недоверие по отношению к другому. Нельзя по-прежнему верить в то, что развитие по пути демократии механически совпадает с эрозией идеи несходства гендеров: эта идея не привносится извне, а воссоздается в самых недрах демократической культуры. Когда все, что делает один, доступно и для другого, то утверждается и право на отличие, и культивирование своей индивидуальности как вектора утверждения собственной идентичности; когда отмирают великие философские системы истории, то феминизм, основанный на различении, может вызвать известный общественный резонанс, а все потому, что он отвечает современным устремлениям к независимости и к идентичности. И что же иное утверждает радикальный феминизм, если не самостоятельность женщин во взаимоотношениях с мужчинами? И к чему он стремится, если не к признанию женского желания, женской чувствительности и женского языка, освобожденных от владычества мужчин? Основанный на различе-

107

нии феминизм, вопреки всем его нападкам на универсализм прав человека и на втискивание патриархального типа женщин в прокрустово ложе некой природной сущности, носителем которой подобный тип выступает, подспудно питается современными идеалами личности. Вследствие этого «культурный» феминизм следует рассматривать в одно и то же время и как осечку равноправия - он запирает два гендера в разные универсумы, и как «продукт» поступательного движения к равноправным условиям жизни в той мере, в какой это движение служит толчком для возникновения все новых требований, обусловленных становлением идентичности. Несомненно, культ различения выглядит с разных точек зрения неукорененным по сравнению со всем тем, что теперь реально сближает два пола; тем более, что в своих крайних формах это явление затрагивает только меньшинства. Но все-таки поостережемся уверовать в то, что «неравноправный» и эссенциалистский* характер обрекает этот культ на неизбежное вымирание. Закат великих освободительных идеологий, социальная легитимация гомосексуализма, потребность в идентичности, в уважении и в личной безопасности - это еще и воплощение мировосприятия и устремлений эпохи, которая, по всей видимости, продлит более или менее явное существование этого типа повторно задействованного механизма различения гендеров внутри обществ, основанных на равноправии.

Неофеминизм и сутяжнический индивидуализм

Иногда стремительное распространение синдрома жертвы понимают как признак упадка в современном

*»Эссенциализм» основан на утверждении существования незыблемых физиологических границ между мужчиной и женщиной.

108

мире ценностей, связанных с настроем на победу. В таком случае посредством самоотождествления со статусом подвергаемого угнетению человека выражается будто бы отход от индивидуалистических и демократических идеалов, а также отказ от личной независимости и от ответственности за собственную жизнь^. На смену героическому и созидательному идеалу Нового времени якобы пришли «воля к бессилию» и обаяние женщины жертвы рока. В 60-70-е годы феминизм был занят освобождением сексуальности от моральных норм, ослаблением влияния общества на личную жизнь; в наши дни, напротив, феминизм постоянно требует усиления общественного контроля над личной жизнью: законы об издевательствах по признаку пола, свод правил культурного поведения и языковых норм, требования запрета порнографии - все это чисто интервенционистские устремления, против которых часто выступают как против нового интеллектуального и морального терроризма, угрожающего либеральному устройству нашего общества. Утверждая, будто «все есть политика», неофеминизм якобы принимает сторону тоталитаризма, и у него якобы имеется вредная склонность к переведению частной сферы в ведение государства, к аннулированию права человека на личную жизнь и к полному подчинению индивидуумов общественным нормам^. Самые яростные его противники даже заводят разговор о «феминацизме» (Раш Лимбо*).

Нет никаких сомнений в том, что наша эпоха свидетельствует о росте потребности в регулировании общест-

^На эту тему рекомендуем прочесть наводящую на размышления статью Цветана Тодорова (Tzvetan Todorov, «Du culte de la difference a la sacralisation de la victime». Esprit, juin 1995), воспроизведенную в книге «Растерявшийся человек» (l'Homme depayse, Paris, Seuil, 1996, p. 213-230).

^Wendy Kaminer, «The Privacy Problem», in Debating Sexual Correctness, op. cit., p. 138-143; Camille Paglia, Vamps & Tramps, New York, Vintage, 1994, p. 23.

*Раш Лимбо - известный американский ведущий радио- и телепрограмм, один из видных идеологов республиканской партии.

109

вом поведения в частной жизни; но справедливо также и то, что из-за своей параноидальной одержимости комплексом жертвы женщины нередко формируют представление о себе как о существах, не способных к самозащите и стремящихся не столько стать хозяевами собственной судьбы, сколько оказаться под чьим-нибудь покровительством. Но дает ли это основание говорить о помрачении идеала личной независимости? Можно ли просто и без затей смешивать воедино современную боязнь насилия и сексуальных приставаний со «стремлением играть роль жертвы» и с тем, что развитие независимости пошло вспять? Хотелось бы предложить всему этому иное объяснение. Что в действительности олицетворяет собой феминизм с синдромом жертвы, если не более настоятельное требование прав личности, помноженное на подкрепленное реальным действием стремление преобразовать обычаи и законы, привить мужчинам необходимые положительные качества или же воспитать их поновому, изменить все - вплоть до поступков мужчин, вплоть до их страстей? Культура of complaint* не может быть сведена к повышению общественной значимости бессилия и пассивности, если нет сомнений в истинности того, что ей сопутствует отказ от питаемых мужским шовинизмом привычек, дополненный решительными действиями по установлению новых отношений между мужчинами и женщинами. Можно, конечно, обнаружить комичную сторону во многих заявлениях, касающихся издевательств по признаку пола или же насилия со стороны близких людей; можно испытывать сожаления по поводу атмосферы «охоты на ведьм», запугивания и даже террора, воцарению которого способствовала political correctness**. Однако это не отменяет того факта, что женщины, считая себя жертвами притеснений, отнюдь не отвергают идеалы независимости и даже способствуют их развитию, поскольку они осо-

*Of complaint (англ.) - зд.: подачи жалоб.

**Political correctness (англ.) - политическая корректность.

110

бенно настаивают на абсолютной необходимости для себя уважения и безопасности, порицают присущую мужчинам грубость в обращении, возмущаются принятыми нормами социализации и своей настойчивостью вызывают к жизни новые правила взаимоотношений между полами. Феминистская виктимология неизменно восходит к демократическим чаяниям построить мир, основанный на идеале полной свободы личности и самовоспроизводства общества в результате самодеятельности индивидов, она постоянно вносит свой вклад в современные - в духе индивидуализма - планы завоевания новых прав и верховной власти самоуправления в человеческих коллективах.

Весьма неосторожно в этой связи пугать нас призраком тоталитаризма, пусть даже и «мягкого». Хотя призывы к общественному контролю над частной сферой звучат все чаще, нет и следов всего того, что в структурном отношении восходит к тоталитаристским замашкам: нет ни отождествления общества с властью, ни упразднения оппозиции и взаимоисключающих требований, выдвигаемых социумом. В противоположность этому продолжается демократическое выпутывание гражданского общества из тенет политической власти, беспрестанное обсуждение установленных норм, завоевание новых прав, признание пожеланий меньшинств^. Речь идет вовсе не о возрождении тоталитаризма, а о бурном развитии правовых демократических обществ, совпадающем по времени со столь же бурным ростом спроса на гражданские права и с многократным увеличением числа исковых заявлений, требующих судебного разбирательства. При этом увеличивается не столько влияние государства, сколько, во-первых, рынок «услуг», предоставляемых судом, и поле деятельности для юристов, а во-

^Мы воспроизводим здесь строки из классического исследования Клода Лефора (Claude Lefort, L'Invention democratique, Paris. Fayard,1981).

111

вторых - степень защиты прав личности и число женщин, по собственному почину вступающих в борьбу за справедливость. И повсюду расширительное толкование понятия «жертва» толкает женщин на то, чтобы становиться гражданскими обвинителями, затевать судебные тяжбы, требовать возмещения ущерба. Если большое число проявлений культуры отнесения себя к жертвам и демонстрирует образ инфантильной и бессильной женственности, это не должно скрывать от нас другую сторону явления, а именно - развитие инициативы в том, что касается обращения в суд, и самостоятельности в том, что касается юридических вопросов, иными словами, всего того, что очень далеко отстоит от традиционного для женщин смирения. Воздержимся и от разговора об отступлении от идеала власти над собственной судьбой: в действительности он всего только находит новое и более конкретное выражение в возмущенных протестах и в требовании соблюдения прав. На смену политическим идеологиям с их пустыми обещаниями приходят идеологии независимости, гарантированной законом: мы имеем дело не с кризисом самостоятельности, а с гипертрофированными формами отстаивания женщинами своих прав.

Совершенно невозможно свести дух нашего времени к апологии страдания и бессилия. К чему стремятся оскорбленные женщины, если не к тому, чтобы вновь обрести чувство гордости собой, самоуважение и достоинство? В основе выставления себя в роли жертвы лежит не столько стремление к отказу от своей силы, сколько воля к самоутверждению и к духовному возрождению. Возродить позитивное представление о себе, покончить с заниженной самооценкой, снова обрести веру в себя, любовь к себе и самоуважение, восстановить положительный смысл собственной идентичности: сколь бы велика ни была сила референции гендера, а механизм отнесения себя к жертвам все-таки вписывается в орбиту индивидуалистических устремлений, в орбиту self

112

help*, а также технологий создания и отстаивания своего «я». С одной стороны, вся эта риторика слезных причитаний может выглядеть как умаление роли личной ответственности, но зато, с другой стороны, она воссоздает этос индивидуализма с его отказом от данности, с его требованием уважения достоинства и самоценности личности. Self-made man** творил себя из ничего; сегодня речь идет о том, чтобы «воссоздавать себя», отталкиваясь от собственных ран и обид^. Идеал самообладания и способности к созиданию собственной личности не отвергнут и захватывает путем привлечения психологии и судопроизводства область самоуважения. Начатый женщинами процесс egobuilding*** продолжает развиваться в условиях раздувания враждебности к мужчинам и обвинений, выдвигаемых против них.

*Selfhelp (англ.) - самопомощь.

**Self-made man (англ.) - обязанный всем самому себе человек.

^Michel Feher, «Identites en evolution: individu, famille, communaute aux Etats-Unis», Espris,juia 1995, p. 130.

***Egobuilding (англ.) - Эго-строительство, строительство собственного Эго; американский психолог Эрик Эриксон в сходном смысле употреблял термин «эго-синтез».

113

Издевательства по признаку пола и демократия

Снятие одного табу

В странах с развитой демократией появилось новое наказуемое деяние: издевательства по признаку пола. В 1977 году в Соединенных Штатах впервые было признано существование притеснений по признаку пола и назначена ответственность за них. Первая статья рекомендаций комиссии Европейского сообщества от ноября 1991 года объявляет притеснения по половому признаку, определяемые как шантаж, неприемлемыми так же, как и «атмосфера запугивания, враждебности или унижения». В Бельгии начиная с 1992 года действуют особые законы, принятые для борьбы с питаемыми сексизмом посягательствами на рабочем месте. В том же году такое понятие, как притеснения по половому признаку, включено и во французский уголовный кодекс.

Хотя стремление прекратить сексуальные преследования отныне и стало для разных народов общим, его сопровождает появление заметно разнящихся между собой определений и юридических последствий. Во Франции притеснения по половому признаку юридически

114

признаны только в форме злоупотребления властью с целью склонения к интимным отношениям: законом предусмотрено наказание лишь за приказы, угрозы, принуждение и давление, исходящие от старшего по должности. При этом сексуальные домогательства со стороны равных по положению коллег во французском обществе юридически не наказуемы. Расхождение с американскими юридическими нормами весьма значительно, тем более что заокеанское представление о сексуальных притеснениях - издевательствах по признаку пола включает в себя не только такое поведение, которое изза сексуальных приставаний прямо или косвенно ставит под угрозу исполнение человеком служебных обязанностей, но и более широкий спектр поступков, имеющих целью или следствием «существенно препятствовать трудовой деятельности или создавать внушающую страх, оскорбительную или враждебную обстановку»^. В Америке сексуальные преследования осуждаются как дискриминация по половому признаку, а во Франции как оскорбление человеческого достоинства и свободы в области секса. Здесь закон служит тому, чтобы защитить сексуальную свободу, а там - обеспечению равноправия полов на рабочем месте^.

Таким образом, разнообразные по форме законодательные положения выражают единое стремление не проявлять больше терпимости к неблаговидным поступкам, прежде вполне «допустимым», и пресекать их как дисциплинарными методами, так и в уголовном порядке^. Это явное изменение по сравнению с прежними временами. Конечно, начиная с конца XIX века рабочие

^Nadine Zaretzky-Lambert, «Le harcelement sexuel aux EtatsUnis», Gazette du Palais, 21 nov., 1992.

^Francoise Dekeuwer-Defossez, «Le harcelement sexuel en droit francais: discrimination ou atteinte a la liberte?». La Semaine juridique, Ed. G. № 13.

^Joelle Pralus-Dupuy, «Le harcelement sexuel: commentaire de l'article 222-33 du nouveau code penal et de la loi № 92-1179 du 2 novembre 1992», Actualite legislative Dalloz, 1993, 6'e cahier.

115

и профсоюзные объединения также неустанно добивались отмены «права первой ночи»^, но никогда прежде это требование не было жизненно важной целью профсоюзных и рабочих выступлений. Господствовало представление о том, что агрессивность и сексуальность мужчин - это их врожденные и неустранимые свойства и что женщинам остается только не провоцировать мужчин. «Если женщины говорят "нет", то с ними ничего не может произойти»: иными словами, всю ответственность перекладывали на поведение женщин. «Такое случается только с теми, кто сам этого хочет»: подобный культурный настрой не мог породить ничего, кроме чувства вины у женщин, а также позиции замалчивания и сокрытия преступлений^.

Весь этот комплекс представлений и действий претерпел глубокие изменения: сексуальные притеснения, долгие века остававшиеся в тени, начали вдруг переживать эру открытости для наблюдения и подъема общественного интереса к ним. В наши дни женщины меньше чувствуют себя виноватыми, они дают свидетельские показания и доводят дело до суда; организуются обсуждения и встречи, а пресса и телевидение вовсю эксплуатируют «скандал»; множится число книг и статей, посвященных этому вопросу. Стена молчания разрушена: вместо внушения женщинам чувства вины мы наблюдаем обличение мужчин. В настоящее время любого агрессора, кем бы он ни был, обличают как агрессора, а сексуальные преследования стали считать насильственными действиями, злоупотреблением властью в служебных отношениях, покушением на свободу и достоинство женщины. Прежде в служебных отношениях угрозы и давление со стороны мужчин были «составной частью нра-

^Alain Corbin, Les Fuies de noce, Paris, Flammarion, coll. Champs. 1982, p. 204.

^О сокрытии поступков обидчика см.: Sylvie Cromer, Le Harcelement sexuel en France, Paris, La Documentation Francaise, 1995, p. 52.

116

вов», однако теперь их осуждают как достойное наказания правонарушение.

Нет никаких сомнений в том, что основой для этой полной переориентации служит грандиозный исторический прогресс во всем, что касается права личности распоряжаться собой по собственному усмотрению и пользоваться свободой в частной жизни. Культура потребления и благосостояния, социализация - как психологическая, так и связанная с межчеловеческими отношениями, эмансипация женщин в половой сфере, успехи женщин в школьной и профессиональной подготовке - все эти факторы послужили толчком для возникновения нового законодательства в области частной жизни, для повышения уровня требований к уважению женской независимости, для усиления нетерпимости в отношении всех форм нарушения кем-нибудь прав личности. Одновременно с этим дальнейшее развитие чувства равноправия полов повлекло за собой упразднение или сглаживание второстепенности роли женщины, а также идеи о превосходстве мужского начала над женским. В этом контексте (отмеченном падением престижности любой демонстрации мужского превосходства и эрозией патриархальных социальных идентичностей, обрекающих женщин на подчинение и пассивность) обременительные для женщины назойливые приставания перестали восприниматься как нечто само собой разумеющееся. То, что прежде казалось естественным проявлением мужественности, теперь выглядит как зримое воплощение позиции превосходства мужского пола, как злоупотребление властью, несовместимое с идеалами равенства, достоинства и личной свободы. Новое коллективное неприятие сексуальных домогательств совпадает по времени с процессом социальной легитимации женской независимости и падением авторитета культуры, построенной на иерархии гендеров.

Во Франции, как известно, законы о притеснениях по половому признаку никто не отстаивал посредством грандиозных общественных баталий: они были приняты

117

без крупных столкновений, без общественного обсуждения и при полном одобрении со стороны мужчин. Этот неотделимый от эгалитаристской референтности консенсус наглядно свидетельствует как о новом месте и новом значении женского труда в демократическом обществе, так и о еще недавнем для нас признании прав женщин на социальную идентичность, получаемую в результате профессиональной деятельности. Пока женская идентичность строилась на основе функций, выполняемых в семейном кругу, представление о сексуальных насильственных действиях на рабочем месте не могло выйти за рамки более или менее анекдотических слухов, поскольку истинное место женщины было не на предприятии, а у домашнего очага: традиционно заниженная оценка женского труда способствовала тому, что поведение, оскорбляющее женщин в их служебной деятельности, отходило в тень. Эта позиция все сильнее изменялась по мере того, как женский труд становился средством утверждения социальной и автономной идентичности. Как только профессиональная идентичность женщин получила широкое общественное признание, сексуальные насильственные действия на рабочем месте начали казаться недопустимыми, поскольку они наносили ущерб не только личному достоинству, но так же и равноправию и профессиональному статусу женщин. И следует видеть в новом осуждении сексуальных домогательств не столько примету трудностей в определении места каждого из гендеров^, сколько выражение нового признания роли труда в формировании женской идентичности.

То, чего наши общества ожидают от включения в кодекс статей об этом новом правонарушении, очевидно: речь идет о том, чтобы защитить женщин от распутства мужчин. Но наряду с этой очевидностью было выдвинуто также утверждение, будто истинная суть су-

^Alain Ehrenberg, «Le harcelement sexuel, naissance d'un delit», Esprit, nov. 1993.

118

ществующей в культуре практики сексуальных домогательств не столько в женских оборонительных усилиях, сколько в «уловках женщины, направленных на возбуждение желания - как желания мужчины, так и своего собственного»^. В эпоху, отмеченную охлаждением сексуальных чувств, упадком мужественности и разочарованием в либерализации секса, в вопросах, связанных с сексуальными домогательствами, якобы обнаруживает себя «ностальгия по запретному», и они могут быть поняты как стратегия, призванная противодействовать опошлению секса, и обеспечивать защиту половой функции, поставленной под угрозу самим снятием запретов. Подобное объяснение весьма провокационно, и оно не выглядит убедительным. Преувеличенные нападки на сексуальные домогательства, несмотря на всю их патетику, ничего не возрождают, не возвращают к жизни ни одного мифа, не привносят ни новой цели, ни нового смысла в порядок существования пола: эти нападки служат устрашению, поскольку в некоторой степени усиливают современную динамику дистанцирования мужчин, перемещения мужских желаний от завоевания женщин к другим, отличным от этого, объектам. Представления о сексуальных домогательствах имеют следствием упадок культуры волокитства и даже усиливают его, они способствуют формированию мужской идентичности, в большей мере центрированной на собственной личности, нежели одержимой погоней за женщиной как трофеем. Такова печальная ирония эскалации противодействия сексуальным домогательствам: речь шла о том, чтобы избавить от неуместных мужских авансов женщин, а в результате мужчины стали чуть более свободными от «потребности» в женщинах и от организующей роли женщин в их жизни.

Вот почему трудно разделить точку зрения «оптимистов», которые видят в максималистских концепциях

^Jean Baudrillard, «La sexualite comme maladie transmissible», Liberation, 4 nov. 1995.

119

сексуальных домогательств движение, способное стимулировать «артистические наклонности», а также динамическое развитие, таящее в себе «чудесные обещания обновления любви на Западе»^. О каком таком новом искусстве любви идет речь? Возможно, женщины станут брать на себя инициативу чаще и более изобретательно, однако эта тенденция, уже заявившая о себе, в любом случае имеет свои пределы развития. В наличии нет такого соединения социальных и культурных условий, которое сделало бы возможным возрождение ars amandi* в его утонченных формах. В Средние века куртуазная любовь, несомненно, вырастала из «изобилия препятствий»: налагая запрет на свойственные мужчинам агрессивность и поспешность, куртуазная модель породила новую концепцию любви, выпестованной из сублимации чувственного порыва, из нежности и лиризма. Однако «препятствия», воздвигаемые радикальным

^Michel Feher, «Erotisme et feminisme aux Etats-Unis: les exercices de la liberte», Esprit, nov. 1993, p. 128.

*Ars amandi (лат.) - «наука любить» - под таким названием римский поэт Публий Овидий Назон (43 г. до н.э.-17 г. н.э.) опубликовал свою самую знаменитую поэму (существующие варианты перевода названия: «Наука любви», «Искусство любви», «Искусство любить»). Поэт стал прародителем определенного стиля и вместе с тем строгих правил любовных отношений и любовного поведения. После того как французский поэт и автор рыцарских романов Кретьен де Труа перевел сочинение Овидия на французский язык, оно породило и множество подражаний (вплоть до холодного верификаторства Жантиль-Бернара (1710-1775) в его «Искусстве любить»), и множество опровержений, самое пламенное из которых принадлежит перу Андре Шаплена (Капеллана) и носит название «Об искусстве пристойной любви» (1184-1185). Добросовестная попытка Капеллана систематизировать представления о любви, а также любовно-спиритуалистические теории провансальцев и арабов с целью добиться благочестивого осуждения этого чувства, вызвала совсем не ту реакцию, на которую он рассчитывал, и в 1277 году книга была осуждена епископом Парижа. Если же мы перенесемся в наше время, то внимание наше привлечет в первую очередь книга американского психолога, философа и социолога Эриха Фромма «Искусство любить: Исследование природы любви» (1956), которая на протяжении 12 лет оставалась в США бестселлером.

120

феминизмом, не имеют ничего общего с препятствиями, стоявшими на пути «fin'аmоr». В Средние века куртуазная риторика развивалась на фундаменте общества, построенного на иерархических принципах и на резких различиях в социальном положении двух гендеров. Утонченность в делах любви позволяла сеньорам подчеркивать дистанцию между ними и простолюдинами, она действовала как признак социального отличия, сообщая определенный стиль и распределению сексуальных ролей. Как можно не увидеть всего, что отделяет нас от тех времен торжества неравноправия? Необходимость отличаться от простонародья высоким строем души - и в словах, и в поступках; покорность Даме, безудержность в выражении чувств и клятвы навек всему этому пришла на смену культура, превозносящая равноправие и независимость субъектов, расцвет сексуальности, естественность и аутентичность поведения. Современная культура по своей ориентации развивается в сторону упразднения формализма и театральности в знаках внимания; повсюду в частной жизни торжествует отказ от дистанцирования, повсюду вычурная манера соблазнения отступает перед требованием непосредственности и «искренности» желания. И как представить себе в подобных условиях возможность возникновения нового эротического искусства? Борьба против насилия и сексуальных домогательств не всколыхнет мертвую зыбь века демократии. «Придавать любви особый стиль»: так Хейзинга* характеризовал претворение в жизнь курту-

*Хейзинга (Хейзинга), Йохан (1872-1945) - нидерландский историк и теоретик культуры, автор получившего международную известность труда по средневековой европейской культуре «Homo ludens - Человек играющий» (1938), одна из глав которого посвящена исследованию куртуазной любви. Приверженцы куртуазной любви, как показывает Хейзинга, возводили ее до уровня некоей прекрасной игры, обставленной благородными правилами. Например, он пишет о том, что было категорически запрещено сочинять стихи (канцоны, сирвенты, плачи, рондо, лэ, вирелэ), которые затрагивали бы честь женского пола (Об этом см.: Хейзинга Йохан. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Прогресс, 1992. С. 124).

121

азной любви. Времена безвозвратно изменились: мы все еще признаем идеалы любви, но гораздо меньше признаем ее условности и эстетические игры*.

От женщины преследуемой к женщине ироничной

Нам небезызвестны смехотворные эксцессы, которые сопутствуют в Америке маниакальному страху перед сексуальными притеснениями. Современное определение понятия «издевательства по половому признаку» расширено до того, что включает в себя и свист, и упорное разглядывание, и намеки или шутки сексуального содержания, и шокирующие или сексистские изображения, и нелестные замечания. Конечно, именно эта безразмерность понятия объясняет тот факт, что «преследуемыми» оказались около 88 % студенток Принстонского университета, как она объясняет и заявления Кэтрин Мак Киннон, утверждающей, будто только 8 % американок никогда не подвергались преследованиям^.

В настоящее время в Соединенных Штатах звучат голоса против максималистских мер и определений сексуальных преследований - все это возрождает стереотипы агрессивного и похотливого мужчины и преувеличенно стыдливой и слабой женщины, придает официальный статус образу женщины - естественной жертвы мужчины, возвращает формализм в отношения между преподавателями и студентками и делает стериль-

*И такое положение дел не может не вызвать сожаления, поскольку подобные игры слишком долгое время составляли важный элемент человеческой культуры. Еще Платон заповедовал нам: «Каждый мужчина и каждая женщина пусть проводят свою жизнь, играя в прекраснейшие игры, хотя это и противоречит тому, что теперь принято» (Платон. Сочинения: В 3 т. Т. 3. M.: Мысль, 1971. С. 283, 287).

^Цит. по: Katie Roiphe, The Morning After, Londres, Hamish Hamilton, 1993, p. 99-100.

122

ным любой коллектив, где присутствуют лица разного пола^. Тем более, что чрезмерное расширение понятия «издевательства по признаку пола» больше защищает женщин в теории, нежели на практике. В американских университетах «виновные» редко подвергаются наказанию, и до сих пор против них принимают скорее символические, нежели реальные санкции^. В среде государственных служащих треть женщин, затеявших судебные разбирательства, обнаружила, что после этого положение дел только ухудшилось^. В Иллинойсе 65 % женщин, обратившихся в суд с жалобой на сексуальные преследования, потеряли работу; реже, чем один раз из трех, те женщины, которые выиграли дело, все-таки получили в качестве моральной компенсации весьма скромную сумму (в среднем 3 000 долларов)^. Теперь, когда такое правонарушение, как притеснения по половому признаку, включает в себя даже обстановку враждебности, женщины, конечно, имеют больше возможностей подавать жалобы, однако результаты, в конечном счете, вовсе не оправдывают их ожиданий: в большинстве случаев условия оплаты для женщины ничуть не улучшаются, и они не компенсируют ей ни испытанного стресса, ни тяжелых переживаний, связанных с отправлением правосудия. Все происходит так, как будто действие юридических механизмов, обеспечивающих «суперзащиту» женщин, вызывает противоположный эффект. За исключением случаев сексуального шантажа, правонарушение

^Katie Roiphe, The Morning After, Londres, op. cit., p. 99-100.

^C. Robertson, C. E. Dyer, D. Campbell, «Campus Harassment: Sexual Harassment Policies and Procedures at Institutions of Higher Learning», Signs: Journal of Women in Culture andSociety, № 13, 1988, p. 792-812.

^l. A. Livingston, «Responses to Sexual Harassment on the Job: Legal, Organizational and Individual Actions», Journal of Social Issues 38, #4, 1982, p. 5-22.

^Stephanie Riger, «Gender Dilemmas in Sexual Harassment. Policies and Procedures», in Edmund Wall, Sexual Harassment: Confrontations and Decisions, New York, Prometheus Books, 1992, p. 208.

123

в виде преследований по половому признаку теряет четкие формы, и осуждение обидчиков перестает быть настоятельно и очевидно необходимым. Именно это и склоняет различных американских блюстителей закона к тому, чтобы выступать за изъятие категории «обстановка враждебности» из определения понятия «притеснения по половому признаку»^.

Крестовые походы против сексуальных преследований не только поддерживают патриархальные стереотипы гендеров, но еще и, как это ни парадоксально, способствуют обезоруживанию женщин в их повседневном общении с мужчинами. С одной стороны, феминизм с его синдромом жертвы побуждает женщин нарушать молчание, обращаться в суды, отвергать фатальную неизбежность насилия со стороны мужчин. С другой стороны, культура, постоянно требующая все большего вмешательства государственных органов, нормативных актов, карательных и предупредительных мер, развивается в ущерб формированию у обоих полов навыка совместной жизни, извечно складывающейся из сексуальных напряжений, нападок и защиты от них. Постоянные требования все новых законных и официальных форм защиты, объявление оскорбительными малейших намеков на секс оборачиваются по прошествии времени против женщин, поскольку подобный тип поведения лишает их целого арсенала разнообразных средств самозащиты и умения дать отпор, оказавшись с мужчиной один на один. Женщины теперь имеют больше возможностей начать юридическое разбирательство, однако не добились ли они этого за счет ослабления своей способности либо избегать возникающих в обыденной жизни конфликтных ситуаций с мужчинами, либо разрешать их самостоятельно?

Никому и в голову не придет отрицать незаменимую роль закона в деле защиты прав женщин. Но чисто формальных юридических и официальных установле-

^In Edmund Wall, Ibid. «Talking Dirty», p. 227-228.

124

ний, сколь бы совершенны они ни были, всегда будет недостаточно для того, чтобы разрешить все затруднительные ситуации и помешать мужчинам проявлять навязчивость, назойливость или грубость по отношению к женщинам. По существу, в основе культуры, проникнутой синдромом жертвы, лежит мысль о том, что только законы, судебные разбирательства и образовательные программы способны положить конец совершенно непереносимым заигрываниям со стороны мужчин. Это неправильная позиция, а в дальнейшем и небезопасная для перспективы формирования умения двух гендеров жить сообща. Женщинам полезнее убедиться в том, что средства, которыми они располагают, чтобы справляться с нежелательными мужскими приставаниями и ухаживаниями, не сводятся к судебным заседаниям или к защите жертв преследования. Следует повысить роль обучения женщин приемам самозащиты: если мужчины должны уважать чувства и желания женщин, то и женщинам надо развивать в себе способность поставить мужчин на место и не отступать перед необходимостью открыто им противостоять. Феминизм, проникнутый духом сутяжничества, проблему не решает: умение возразить, сила воздействия удачно найденного слова и ироничного ответа - вот те средства, которыми женщинам следовало бы овладеть, чтобы отстаивать свою точку зрения, по крайней мере, в некоторых конфликтах с мужчинами. Относиться к приставаниям с юмором, уметь держать мужчин на расстоянии, призвав на помощь остроумие, - не значит реабилитировать индивидуальные способы решения проблемы положения женщин: это значит стремиться к переориентации феминистской культуры на все большее освоение возможностей иронии*.

*Ср. у Э. Фромма: «Даже в аду нет ничего страшнее, чем насмешка женщины». «Если оружием мужчины против женщины является его физическая или социальная власть над ней, то ее главным оружием становится насмешка» (Фромм Эрих. Догмат о Христе. М.: Олимп, 1998. С. 107).

125

Общественные установления и законы, а также готовность общества оказать всяческое содействие будут продолжать развиваться и в дальнейшем, однако это не устранит тех особых форм риска, которые неизбежно выпадают на долю женщин. Вот почему опасно безоговорочно поддерживать убеждение феминисток в том, что «Все есть политика». И каковы бы ни были в будущем законы и наказания, все равно осторожность, осмотрительность и личная ответственность останутся манерой поведения, от которой нельзя отступать^. Вероятно, уместно было бы, никоим образом не отрицая необходимости политизации женских требований, обозначить и границы подобной политизации. Женскую эмансипацию не следует сводить ни к боевитости, ни к вынесению конфликтов на судебное рассмотрение, ни к приписыванию особям мужского пола инфернальных свойств. После безудержной политизации следует вновь поднять вопрос о женской социализации; и так ли уж невозможно, вслед за явлением женщины-жертвы, ожидать пришествия женщины, крепко стоящей на ногах и ироничной?

Ирония, как писал Прудон, есть «свойство гения в философии и либерализме, печать человеческого духа, победный инструмент прогресса»; чего не хватает нашему поколению, добавлял он, «так это вовсе не Мирабо, не Робеспьера и не Бонапарта: нам не хватает Вольтера»^. Можно было бы без особой натяжки использовать эту же формулировку применительно к радикальному феминизму, который в этом плане всего лишь следует вековой традиции, отмеченной «мужской монополией на юмор» и «морализаторским манихеизмом» женщин^. Экономические, социальные и правовые завоевания жен-

^Camille Paglia, «Rape and the Modern Sex War», in Adele M. Stan, Debating Sexual Correctness, op. cit., p. 21-25.

^Proudhon, Confessions d'un revolutionnaire (1849), textes choisis par B. Voyenne, Club Francais du Livre, p. 169.

^Evelyne Sullerot, Demain les femmes, Paris, Laffont, 1965, p. 232233.

126

щин представляют собой главные этапы их пути к освобождению, но их свобода будет оставаться абстрактной без независимого и насмешливого ума, без смеха и иронии. Феминизация власти^? Вне всяких сомнений. При условии, что она не лишит женщин счастливых поводов посмеяться, способности к дистанцированию от мужских намеков и приставаний. Реальной свободы нет без возможности настоять на своем и самостоятельно себя защитить, без возможности шутливо обыграть и даже выставить в смешном свете поведение, продиктованное мужским шовинизмом. Политика - это всего лишь один из путей к женской независимости, а независимость женщин будет развиваться тем успешнее, чем лучше женщина освоит науку подтрунивания над мужским «превосходством».

К тому же подобная позиция дала бы дополнительное преимущество, позволив избежать феминистского поношения порнографии. И здесь женщины только выиграли бы, если бы вместо того, чтобы провозглашать себя оскорбленными и уязвленными, продемонстрировали бы наличие у себя чувства юмора. Неужели же эта тема настолько серьезна, что полностью исключает шутливое отношение? Вовсе нет. На самом деле большая часть обвинений, которые феминистки выдвигают против порнографии, неубедительна. Способствует ли порнография распространению сексуального насилия? С куда большим основанием можно утверждать, что она служит отдушиной для слабых в сексуальном отношении мужчин. Наносит ли она вред нашему представлению о женщинах? Но каким это образом порнография унижает женщин больше, чем мужчин? Препятствует ли она их продвижению по службе, выступая носителем стереотипа покорных женщин? Заметим кстати, что там, где порнография наиболее откровенна, социальное и профессиональное положение, которое занимают женщины,

^О проблеме феминизации власти см.: Naomi Wolf. Fire with Fire, Londres, Vintage, 1994, p. 147-155.

127

далеко не такое подчиненное, как во всех прочих местах. Порнография, само собой разумеется, ничуть не способствовала эмансипации женщин, однако она ни в коей мере не мешает дальнейшему развитию этой самой эмансипации. Она вовсе не является преступным и садистским^ выпадом против женщин: порнография функционирует как театральное действо, не имеющее последствий; она не усиливает иерархию в разделении гендеров: она извлекает на свет Божий мужские фантазмы, которые невозможно свести к отношениям «политического» господства иначе, как посредством теоретических выкрутасов. Одни и те же мужчины способны и получать удовольствие от порнографических сцен, и в полной мере уважать достоинство и свободу женщин, и благожелательно воспринимать их участие во всех сферах общественной и политической жизни. Порнография это отнюдь не панегирик в честь превосходства мужчины-самца, а картина доведенной до последних пределов игры мужских либидозных фантазмов; логика ее развития обнаруживает не одержимость идеей мужского владычества, а современную одержимость реальностью, стремление нарушить все границы, все увидеть, все показать, все превратить в инструмент. Адекватной ответной реакцией зрелого феминизма на обманки крутого порно, которые превращают секс в забавную игрушку, должен был бы стать или смех, или подкалывания, и такое отношение многие мужчины готовы, в конечном счете, поддержать.

^Andrea Dworkin, Pornography: Men Possessing Women, Londres, Plume Book, 1979.

128

Секс, Америка и мы

От пуританского секса к сексу политическому

Нередко исключительность американцев в их отношении к проблемам секса связывают с их пуританским прошлым. В газетах и журналах по обе стороны Атлантики американскую культуру частенько представляют как наследие отцов-пилигримов и чрезмерной стыдливости, внушенной протестантским аскетизмом; разного рода исследования пытаются доказать наличие связей, существующих между религией, враждебной ко всякого рода чувственным и эмоциональным проявлениям, и «войной полов», которая господствует в Америке. Отказ от любого посредничества между Богом и индивидом, традиция публичной исповеди, пренебрежительное отношение к светским удовольствиям и ко всевозможным пристрастиям, разделение мира на избранных и лишенных благодати* -таковы характерные черты протестант-

*Наиболее последовательно эти идеи развил Жан Кальвин (1509-1564) в своем учении об «абсолютном предопределении», согласно которому Бог еще до сотворения мира одних людей предопределил к «спасению», а других - к «осуждению».

129

ского рационализма, которые помогают понять и отнесение соблазна к проискам Сатаны, и феминистскую манию преследования, и отказ от сублимации половых проблем, и требование открытости в том, что касается личной жизни общественных деятелей, и типичное для Соединенных Штатов спутывание секса с жестокостью^.

То обстоятельство, что религиозные традиции оказывают глубокое и длительное воздействие на культуру половых отношений, не вызывает никаких сомнений. И все-таки на этом нельзя останавливаться: объяснение специфичности американского опыта долгосрочным воздействием пуританского рационализма следует считать хоть и правильным, но далеко не исчерпывающим. Прежде всего необходимо напомнить о том, что протестантский аскетизм развивался не на одной только американской почве. Так, в Европе, где он зародился, его влияние на отношения между полами отнюдь не тождественно тому, что можно наблюдать за океаном. Кроме того, пуританская гипотеза не помогает понять тот новый факт, что отнюдь не вожделение как таковое оказывается преданным поруганию, а сам секс как отношения, диктуемые властью, секс как кабала и зависимость для женщин. На смену пуританскому осуждению плотских удовольствий пришло исключение любых форм доминирования мужчин над женщинами в половой сфере. Подобная политизация сексуальности не может быть сведена к пережиткам векового протестантского аскетизма.

Два явления современности наглядным образом иллюстрируют этот перенос интереса с проблем плоти на проблемы власти. Для начала вспомним в этой связи дело Аниты Хилл против судьи Томаса. Как уже было правильно подмечено, обвинениям в этом случае подвер-

^Само собой разумеется, что детальный анализ отношений между пуританством и американской половой культурой не мог быть осуществлен в рамках настоящей работы. Для первичного ознакомления с этим вопросом см., например: Robert Dole, Le Cauchemar americain: essai sur les vestiges du puritanisme dans la mentalite americaine actuelle, Monreal, VLB 1996.

130

гались не похотливые поползновения, а злоупотребление властью над подчиненной: речь шла не о позорном наказании для либидо, а о разоблачении «обстановки враждебности», созданной непристойным поведением и многократными приставаниями со стороны старшего по должности^: «Речь идет о власти, а не о желании» - таков был заголовок в «Нью-Йорк Таймс». Вспомним так же знаменитое дело об Антиохском уставе. Осень 1993 года: студенты Антиохского колледжа в Огайо принимают хартию, требующую, чтобы любым сексуальным контактам между мужчиной и женщиной предшествовало словесное разрешение и чтобы каждый новый шаг в интимных отношениях обязательно был одобрен женщиной. Если юноша захочет поцеловать девушку, снять с нее блузку, ласкать ей грудь, то он должен предварительно спросить у нее разрешения и перед тем, как приступать к действиям, дождаться ее согласия. В противоположность тому, что иногда писали по этому поводу, в этом находит свое выражение отнюдь не взаимная враждебность и не навязывание чувства вины из-за сексуального удовольствия, а поиски «ничем не замутненных» сексуальных отношений, свободных от какой бы то ни было зависимости, от всякого давления, от любой двусмысленности. Америка не объявляла войну сексуальности: она просто до смешного политизировала и регламентировала отношения между полами.

Таким образом утверждается не столько пуританская традиция, сколько современное расширение зоны действия правовых норм и договоров. Точно так же как договорной порядок формирует в Соединенных Штатах политическое устройство и трудовые отношения, он, как мы видим, захватывает теперь и отношения между мужчинами и женщинами*. В этом и заключается смысл

^Eric Fassin, «Pouvoirs sexuels. Le juge Thomas, la Cour supreme et la societe americaine». Esprit, dec. 1991, p. 126-129.

*Французский философ Жиль Делез подчеркивает надуманность такого типа взаимоотношений с женщинами, поскольку «до-

131

мер, направленных против сексуальных преследований, цель которых - заменить неупорядоченные отношения между полами отношениями, построенными на договоре, - предельно определенными и заимствующими свою форму у выверенной строгости статей законов: Америка перешла, по удачному определению Франсуазы Гайяр, «от права пола к правам в области пола»^. Новый дух времени, занятый производством новых «правил» и отвечающих идеалу полной ясности и демократической ориентации на договор новых поведенческих моделей, не столько следует заветам прошлого, сколько пытается выстроить отношения между полами на совершенно новых «эгалитарных» основах. Правовая регламентированность современного, проникнутого либерализмом мира, пустила корни и на новой территории. И если один уклон демократических обществ создан нестабильностью, путаницей в сексуальных позициях и ролях, то другой уклон явно направлен в сторону сокращения или даже полного изживания любых проявлений индетерминированности в отношении одного пола к другому.

Конечно, принципы договорных отношений не являются исключительно американским достоянием. Но в Америке они в большей мере, чем где бы то ни было еще, обрели масштаб, символическую значимость и решающий институциональный характер. Как известно, Аме-

говорное отношение есть тип именно искусственного, аполлонического и мужского культурного отношения, которое противопоставляет себя естественным и хтоническим взаимоотношениям, единящим нас с матерью и женой. Если женщина и включается в договорное отношение, то лишь в качестве объекта патриархального мужского общества. Но вот мазохистский договор, напротив, заключается с женщиной» (Делез Жиль. Работы о мазохизме // Захер-Мазох Леопольд фон. Венера в мехах. Делез Жиль. Представление ЗахерМазоха. Фрейд Зигмунд. Работы о мазохизме. М.: РИК «Культура», 1992. С. 271).

^Francoise Gaillard, «La democratie et le sexe». Les Lettres Francaises, № 19,1992.

132

рика изначально создавалась как сообщество равных в правах индивидов, объединенных договором, который подлежит одобрению всеми заинтересованными лицами^. Вследствие этого равенство по договору и уважение буквы закона выступают в американском обществе в качестве основополагающего и цементирующего принципа. Подобное доминирование свободы по договору не только накладывает печать на всю политическую жизнь, но еще и составляет самую суть руководства американскими предприятиями, которое, как это превосходно продемонстрировал Филип Айрибарн, характеризуется, во-первых, заботой о скрупулезном уточнении прав и обязанностей каждого; во-вторых, неукоснительным следованием правилам, а также подробнейшими и строгими должностными инструкциями; в-третьих, всевозможными процедурами, вдохновленными практикой судопроизводства^. Именно этот поиск гарантированной договором защиты, эту приверженность к ценностям fairness*, предназначенным для создания баланса в отношениях между «сильным» и «слабым», мы воочию наблюдаем теперь в половой политике. Подобно тому, как на предприятии из трудовых отношений должны быть исключены любые недоговоренности и двусмысленности, и в отношениях между полами необходимо подвергнуть запрету любые вероломные действия, любые игровые преимущества, любые экивоки. Когда уставы, направленные против сексуальных преследований на предприятиях или в университетах, объявляют вне закона даже намеки и шутки, касающиеся секса, то предполагается сделать так, чтобы между мужчиной и женщиной все происходило при полной гласности, чтобы исчезли зоны недомолвок, источники недоразумений,

^Alexis de Tocqueville, De la democratie en Amerique, Paris, Gallimard, t. I, vol. I, chap. II.

^Philippe d'iribarne. La Logique de l'honneur, Paris, Seuil, 1989, p. 133-176.

*Fairness (англ.) - справедливость.

133

проявления неравноправия и «манипулирования» при соблазнении. Подчинение правовым нормам против обольщения: современный идеал договорной свободы используют отныне для привнесения в секс морали. Современное sexual correctness* выражает не столько исконную одержимость идеей пола, сколько усиление современной приверженности к равенству.

Но одной только значимостью договорной культуры объяснить отношение американцев к половым проблемам нельзя: в гораздо большей степени это явление зиждется на особенностях их политической культуры. В отличие от Франции американская нация с самого начала утвердилась как нация хоть и единая, но разная по составу, и ее политической сплоченности не только не вредит, но даже способствует признание множества групп с различными интересами, а также всевозможных сообществ и «меньшинств». Традиционная сила американского феминизма и, в частности, то обстоятельство, что политические права женщин были там признаны гораздо раньше, чем во Франции, объясняется - по крайней мере, отчасти - этим пристальным вниманием к разнице в интересах, а также традицией утилитаризма**, рассматривающей права женщин не столько как общие для всех права, сколько как права отдельной социальной группы: именно в качестве женщины, а отнюдь не в качестве равноправного или абстрактного индивидуума второй пол завоевал в Америке право голоса^. Не следует упускать из виду политическую традицию учета множественности интересов и при объяснении из-

*Sexual correctness (англ.) - корректность полового поведения.

**Утилитаризм - этическое учение, построенное на отождествлении добра и пользы и определяющее законодательство как искусство регулировать человеческие поступки таким образом, чтобы они приносили как можно больше счастья.

^Этот факт особенно подчеркивал в своей книге Пьер Розанваллон (Pierre Rosanvallon, Le Sacre du citoyen, Paris, Gallimard, 1992, p. 395-396).

134

менений, которые на протяжении последних тридцати лет влияют на американскую демократию: при всей своей новизне современная «революция меньшинств» иллюстрирует вопреки всему преемственность в американской политической культуре^.

И все-таки некий порог преодолен. До сих пор идеал совпадал с пресловутым melting pot*, с ассимиляцией или с интеграцией разнородных элементов; в этой перспективе защита коллективных идентичностей происходила без лишнего шума. Зато в наши дни в американском обществе, напротив, преобладает порядок вещей, обусловленный культурным дроблением, антиуниверсализмом прав меньшинств и политикой квот, манерой бурно и велеречиво обсуждать межкультурные различия. Америка все больше предстает перед нами как мозаика из социальных групп с несовместимыми чертами и непримиримыми интересами, как «демократия меньшинств» и как республика, базирующаяся на повышении общественной роли плюрализма - этнического, культурного и сексуального. Именно в рамках политики реализации идентичности следует понимать максимализм американского феминизма, выспренность, свойственную рассуждениям о войне полов, бредовые статистические данные о сексуальном насилии и филиппики против мужского пола. Общество, которое мыслит себя в терминах принадлежности к коллективистскому сообществу, в терминах разнообразия чуждых друг другу рас и полов, преувеличивает и усугубляет существующие различия, оно усиливает взаимную озлобленность и антагонизм и потворствует во всех социальных группах населения установке на роль жертвы, подозрительности и склонности к поискам виновных. В этом смысле социальная напряженность проблем пола обусловлена не столько причинами религиозного порядка, сколько политическими

^Philippe Raynaud, «Za democratie saisie par le droit», Ze Debat, nov. - dec. 1995, p. 108-113.

*Melting pot (англ.) - плавильный котел, тигель.

135

причинами и культурой, давшей толчок широкому распространению требований социальных групп, а также политике социальных групп в формировании идентичностей и климату нетерпимости и замкнутости этих групп на самих себя. Если феминизм и политизировал пол, то только американская политическая традиция сделала возможной его не имеющую равных драматизацию социальной группой: большей частью именно в этой политической традиции и находит свое объяснение общественный отклик на «войну полов». Исключительность американской культуры в области пола совпадает с исключительностью ее политической философии, основанной на плюрализме.

Упадок американского влияния?

Если принять во внимание реальный и символический вес Америки и ее влияние во всем мире, то как избежать следующего вопроса: воплощает ли спорная модель отношений между полами, которая превалирует в Новом Свете, всего лишь единичную особенность культуры, или же она предвосхищает будущее всех демократий? Нужно ли видеть в Америке зеркало нашего собственного будущего или же только одну из разновидностей демократических чаяний, которая обречена и впредь оставаться лишь возможностью?

Прежде всего отметим, что экстремистская культура разделения полов с большим трудом экспортируется в другие страны. В Соединенных Штатах проблематика войны полов пользуется повышенным успехом; здесь, у нас, она приводит в ужас; за пределами Америки движение political correctness не имеет реального влияния, его встречают скорее смехом и шутками, нежели одобрением. Во Франции, как и в большинстве европейских стран, протесты женщин лишь кое-где принимают форму отторжения мужчин; сексуальность не мыслят как соотношение сил и власти, да и мужчин не относят к при-

136

рожденным насильникам или к «наследственным» врагам. Характерный показатель: француженки не любят называть себя феминистками, поскольку это понятие в их глазах излишне проникнуто агрессивностью и неприятием мужчин. Идет ли в данном случае речь о европейском «отставании» по сравнению с американской «продвинутостью»? Давайте не будем следовать по этому пути. Мысль о том, что одна из моделей более «архаична», чем другая, неприемлема: то, что мы наблюдаем в действительности, являет собой сосуществование двух присущих постмодерну* разновидностей демократической культуры, которое невозможно осмыслить в рамках упрощенной теории, основанной на противопоставлении прогрессивных идей и консерватизма, авангардных доктрин и пережитков старины.

В американской модели господствует агрессивный радикализм, отвергающий взаимопонимание между полами, ритуалы обольщения и двойственность законов, регулирующих отношения между мужчинами и женщинами. Европейская модель в сопоставлении с подобными порядками выглядит как компромисс между идеалами равноправия и правилами поведения, унаследованными от прошлого. В действительности требование равноправия между полами становится все более весомым и без того, чтобы приемы соблазнения утратили легитимность**: в Европе старинные нормы поведения не подвергли анафеме, их всего лишь подправили в соответствии с требованиями демократического индивидуализма. Подобная версия отношений между полами

*Постмодерн - сегодняшнее состояние западного общества, характеризующееся отсутствием всякой определенности в социальных структурах, поскольку временные и пространственные границы, которыми определялся модерн, исчезли, а на смену им пришли мимолетные и отрывочные по своей сути социальные взаимоотношения.

**Легитимность - в широком смысле - признание, объяснение и оправдание современного порядка, действия, действующего лица или события.

137

не столько передает просчеты современности, сколько свидетельствует о новой тенденции демократических обществ к реабилитации прошлого, к диалогу настоящего с памятью о минувшем, а также свойственное постмодерну повторное использование старых форм. В европейской модели нет ничего от пассеизма, она воплощает постмодернистский способ* изменять отношения между полами, не обращая минувшее в «чистый лист». Радикальный феминизм видит в обольщении одни только ущемляющие интересы женщин правила, зато европейская культура неизменно признает в них положительный смысл, игровые моменты, различие полов и идентичность, никоим образом не вступающую в противоречие с правом женщин распоряжаться собой. Если американская модель больше настаивает на том, чтобы между полами все было ясно, гладко и недвусмысленно, то в нашей модели равноправие сосуществует с традиционными элементами игры и неопределенности в такой социализации, в которой участвуют два разных пола. В первом случае старинные правила поведения вызывают общественное возмущение, во втором - сохраняют свое значение при том условии, что они переосмыслены в соответствии с новыми ожиданиями женщин.

Каковы шансы американской модели на экспорт в другие страны? В противоположность тому, что порой утверждают, они выглядят весьма скромными. Конечно, мы можем констатировать, что и в Европе во все

*Постмодернизм в социологии, как, впрочем, и в других науках, - это подход, которым подчеркивается неопределенность обществ, в которых все элементы определенности подорваны и подвергаются осмеянию, а условия проживания людей принимают характер глобального и фрагментарного общества, где не существует абсолютных правил и критериев оценки. Постмодернизм контрастирует с большинством социологических теорий в том плане, что этим подходом отвергается идея эпохи Просвещения о возможности постижения и усовершенствования общества через рациональное мышление.

138

более широком масштабе наблюдается «искушение правами», а также законы о сексуальных преследованиях, выступления в пользу запрета порнографии и требования паритета между мужчинами и женщинами. Однако нигде отношения между полами не следуют американской модели войны полов. Если, как мы в этом убедились, описанная нами культура коренится в особенностях американской политической системы, то распространение подобной модели весьма мало вероятно. Никто не отнимет у американской разновидности модели того, что она совпадает по фазе с глубинными течениями современной эпохи, каковыми являются: во-первых, повышение в демократических государствах общественной роли права как регулирующего фактора; во-вторых, требование открытости и гласности; в-третьих, неприятие подчиненного положения женщины; в-четвертых, большая раскрепощенность в поведении. Но в то же время полемический экстремизм этой модели в определенном смысле отбрасывает ее назад, ко временам «примитивной» демократии с ее великими битвами и манихеизмом в области идеологии и политики. В одной своей части американская модель созвучна новым правовым демократиям, но в другой она выказывает свою отсталость по отношению к постмодернистскому ослаблению политических верований.

Европа и Америка: несомненно, нам следует проявить осторожность, чтобы избежать опасности заморозить эти два континента в застойном партикуляризме. В Европе борьба женщин за равноправие неизменно продолжается и охватывает все новые территории. Америка, со своей стороны, весьма далека от подлинного единства: многие феминистки не приемлют ни отказа от порнографии, ни определения сексуальных преследований в терминах «обстановка враждебности»; многие другие феминистки осуждают либо стремление к установлению различий между полами, либо наделение мужчин инфернальными чертами и одержимость ролью жертвы. Отныне феминизм раскололся на неоднородные

139

течения*, и до предела противоречащие друг другу концепции в нем соседствуют, образуя некое подобие лоскутного одеяла, несомненно, призванного наращивать все новые куски. Вследствие этого Америка не обречена с полной безнадежностью на войну полов и на ассимиляцию половых отношений с отношениями власти: существуют и такие силы, которые способны европеизировать Америку. Тем более, что наступлению на все без разбору проявления двусмысленности в отношениях между мужчинами и женщинами был установлен определенный заслон: даже в Соединенных Штатах Антиохский устав вызвал единодушное неприятие, поскольку требование абсолютной ясности и договорной свободы в какой-то момент вступает в противоречие с законами самой любовной игры. А посему нам не стоит увлекаться иллюзиями по поводу либо великого слияния Старого и Нового Света, либо конечного примирения между ними. Совершенно очевидно, что «национальные характеры», вековые традиции, религиозные и политические культуры будут по-прежнему накладывать свой отпечаток на отношения между полами в том случае, если, как

*О радикальном феминизме речь уже шла выше, кроме него существуют также либеральный (реформаторский) феминизм, признающий, что женщины страдают от дискриминации во многих областях жизни, и выступающий за равноправие гендеров; марксистский феминизм, который объясняет угнетенное состояние женщины не только патриархатом, но еще и характером самого капитализма; черный феминизм, настаивающий на том, что, помимо общих для всех женщин притеснений, связанных с жизнью в патриархальном обществе, черные женщины испытывают на себе еще одну форму дискриминации, а именно - расизм. Существует «романтический феминизм», уделяющий особое внимание инстинктивной стороне жизни и связи женщин с природой: в духе этого течения, начиная с 70-х годов, сочинительницы популярных фантастических романов изображают культ богини и популярный матриархат. Есть еще и экофеминизм, доктрину которого изложила в 1990 году Гунн Аллен: «Планета - наша мать, наша бабушка-Земля, и это не только физическое тело, но живое, думающее существо [...] Мысль о том, что наша мать-Земля - безжизненное тело, губит нас самих» (цит. по кн.: Женщины в легендах и мифах. Указ. соч. С. 559).

140

об этом писал Токвиль*, «народы постоянно несут на себе следы своего происхождения». Вопреки сглаживающим различия силам, действующим в современной культуре, политическое и культурное наследие имеет все шансы так или иначе выдержать испытание временем подобно тому, как может его выдержать и своеобразие американской модели, но, по тем же самым причинам это самое наследие препятствует и неотвратимой экспансии, которую кое-кто американской модели пророчит. Внемлите же благую весть: в ближайшем будущем планета по имени Секс не будет американизирована, а Старый Свет еще не сказал своего последнего слова в деле конструирования грядущих отношений между мужчинами и женщинами.

*Перу французского историка и политического деятеля Алексиса де Токвиля (1805-1859) принадлежит упомянутая Ж. Липовецким книга «О демократии в Америке» (1835-1840) - глубокое и в чем-то даже провидческое исследование, сделавшее его имя известным не только во Франции, но и в США.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология