Бабенко Н. Окказиональное в художественном тексте. Структурно-семантический анализ: Учебное пособие

Калининград
1997

                                            
Бабенко Н.Г. Окказиональное в художественном тексте. Структурно-семантический анализ: Учебное пособие / Калинингр. ун-т. -
Калининград, 1997. -      с. - ISBN  5 - 88874 - 068 - 3.
Содержится теоретический  и практический материал, относящийся к таким разделам языкознания, как лексикология, словообразование, морфология, стилистика. Раскрываются основные понятия и термины теории окказиональности, устанавливаются принципы исследования окказионализмов разных типов, приводятся многочисленные образцы  структурно-семантического анализа авторских новообразований, извлеченных из поэтических и прозаических произведений русской литературы ХХ века. В приложении помещены терминологический справочник, темы докладов для выступлений студентов на спецсеминаре, а также вопросы и задания для самопроверки.
Предназначено для студентов-филологов, занимающихся в спецсеминаре “Структурно-семантический анализ художественных окказионализмов”.

Печатается по решению редакционно-издательского Совета Калининградского государственного университета.

Рецензенты:
кафедра русского языка Тверского государственного университета;
доктор филологических наук профессор кафедры общего языкознания Московского государственного педагогического университета Т.Н.Кандаурова.

ISBN 5 - 88874 - 068 - 3                             
Калининградский государственный университет,
1997             

                  
ВВЕДЕНИЕ

      Есть у Иосифа Бродского строки:

Тихотворение мое, мое немое,
однако, тяглое - на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем, как жизнь проводим?

   Первое  слово строфы - тихотворение  - слово-незнакомец, мы не можем узнать, вспомнить это слово, навести о нем справки - его нет ни в одном толковом словаре русского языка. Это слово уникально, оно живет только в приведенном тексте, но и текст невозможен без него. У этого слова есть “отец-создатель” - поэт И. Бродский - и тайна.  Тайна рождения и значения, которую чуткий к поэтическому слову и искушенный в русском языке читатель может разгадать. Ведь как рождено диковинное слово тихотворение?  Отсечением начального “с” от слова “стихотворение”, произведенным против всех деривационных норм* русского языка. При этом включился механизм поэтической этимологии*: новообразование стало соотноситься по звучанию и семантике с прилагательным “тихое”. Такая псевдомотивация поддерживается контекстуально и семантически близким прилагательным “немое” (“беззвучное”, следовательно, “не нарушающее тишину”). Что же означает небывалое слово тихотворение? Это ”стихотворение как результат внутренней работы творческого духа - работы, тихо, в молчании, но мощно совершающейся” (“...тяглое, на страх поводьям”). Но если узуальное существительное “стихотворение” характеризуется  только частеречным значением предметности, то индивидуально-авторское существительноетихотворение, помимо предметной, обладает еще и процессной семантикой, актуализированной во второй части сложного слова: “творение как процесс созидания”. Вот каким семантически емким, выразительным, таинственным и все же вполне доступным пониманию может быть авторское слово большого поэта.
Разностороннему анализу художественных авторских новообразований, вопросам теории и практики исследования многообразных проявлений  литературного словотворчества и посвящено данное учебное пособие.

*Здесь и далее звездочкой помечены термины, значения которых приведены в терминологическом справочнике (см. приложение 1). 

Глава 1. ВАЖНЕЙШИЕ АСПЕКТЫ ТЕОРИИ ОККАЗИОНАЛЬНОСТИ

   Приступая к рассмотрению предмета исследования, перечислим в качестве вводных, установочных сведений основополагающие положения теории окказиональности:

• Окказиональное (слово, значение, словосочетание, звукосочетание, синтаксическое образование) - “не узуальное*, не соответствующее общепринятому употреблению, характеризующееся индивидуальным вкусом, обусловленное специфическим контекстом употребления” (Сл. Ахмановой. С.284).
• Окказионализм как факт речи задан тем не менее системой языка, проявляет и развивает семантические, словообразовательные и грамматические возможности этой системы, прорицает тенденции ее развития. “То, что живет в языке подспудной жизнью, чего нет в текущей жизни, но дано как намек в системе языка, прорывается наружу в ... явлениях языкового новаторства, превращающего потенциальное в актуальное”. 1
• Окказионализмы могут быть созданы по нормативным словообразовательным моделям  (так называемые потенциальные слова) и с нарушением в той или иной степени деривационной нормы (собственно окказионализмы).
• Всякое слово (языка или речи) реализует свое значение в контексте, но узуальные (канонические) слова требуют так называемого воспроизводящего контекста, а окказиональные - формирующего, созидающего.
• Анализ окказионализмов разных типов является по преимуществу семантическим и проводится главным образом посредством семного и контекстуального методов с привлечением таких приемов исследования, как анализ словарных дефиниций, словообразовательный анализ, функционально-грамматический анализ. Структурно-семантическое исследование окказионализмов естественно сопряжено со стилистическим анализом художественного произведения.
• Высокохудожественные, эстетически ценные окказионализмы являются важным текстообразующим средством, отличаются исключительной семантической емкостью.

    Практически все вышеприведенные тезисы являются в той или иной степени спорными, но в задачи данного учебного пособия не входит изложение и комментарий всех дискуссионных вопросов теории окказиональности.
Остановимся только на той информации, которая является необходимой и достаточной для теоретической подготовки студентов к обретению практических навыков многоаспектного анализа окказионального в текстах художественной литературы. 

• Причины, побуждающие художников слова к созданию индивидуально-авторских образований, таковы: а) необходимость точно выразить мысль (узуальных слов для этого может быть недостаточно); б) стремление автора кратко выразить мысль (новообразование может заменить словосочетание и даже предложение); в) потребность подчеркнуть свое отношение к предмету речи, дать ему свою характеристику, оценку; г) стремление своеобразным обликом слова обратить внимание на его семантику, деавтоматизировать восприятие; д)потребность избежать тавтологии; е) необходимость сохранить ритм стиха, обеспечить рифму, добиться нужной инструментовки. Первые три причины являются основными. Очень часто возникновение новообразования бывает вызвано не одной, а сразу несколькими причинами.
• В нашем пособии в качестве рабочего принят термин окказионализм (от лат. occasio - “случай”  ), но в  научной литературе по данной проблематике как дублирующие его встречаются следующие: “писательские новообразования”, “художественные неологизмы”, “творческие неологизмы”, “стилистические неологизмы”, “индивидуальные неологизмы”, “слова-самоделки”, “слова-метеоры”, “слова-однодневки”, “эгологизмы”, “индивидуально-авторские новообразования”, “произведения индивидуального речетворчества”, “эфемерные инновации”.

   Как видно из приведенного терминологического ряда, который и сегодня остается открытым для новых специальных наименований описываемого явления, при создании термина одни ученые стремятся подчеркнуть то, что окказионализмы - авторские слова  (“эгологизмы”, “слова-самоделки” и др.), другие указывают посредством термина на кратковременность их существования в речи (“слова-метеоры”, “слова-однодневки”). Третьи считают возможным использовать термин “неологизм”, но с характерными определениями (художественные, творческие, индивидуальные, стилистические), которые все-таки не вполне отграничивают окказионализмы от неологизмов. Что касается термина окказионализм, то он представляется наиболее кратким, содержательно определенным, самым распространенным в научной литературе соответствующего направления.
1.3. Четкого разграничения требуют окказионализмы как речевые новообразования и неологизмы как новые слова языка. Если окказионализмы появляются в речи говорящего или пишущего в данной речевой ситуации, создаются художником слова в данном тексте и не рассчитаны на широкое распространение и закрепление в узусе, то неологизмы создаются для наименования нового предмета или явления внеязыковой действительности и рассчитаны на последующее закрепление в лексической системе языка. Характеризуя функциональные различия окказионализмов и неологизмов, О. И. Александрова определяет неологизмы как “новые слова, возникающие и формирующиеся как номинативные (идентифицирующие) лексические единицы, предназначенные для выполнения интеллектуально-коммуникативной функции”. Тогда как окказионализмы - это новые слова, возникающие и формирующиеся как характеризующие (предикатные) единицы”. 2
1.4. Окказионализмы имеют целый ряд свойств, отличающих их от узуальных слов. Наиболее детально признаки окказионализмов описаны А. Г. Лыковым 3, самыми характерными из этих признаков нам представляются а) принадлежность  к речи; б) функциональная одноразовость; в) творимость; г) экспрессивность; д) синхронно-диахронная диффузность; е) индивидуальная принадлежность.
При этом функциональную одноразовость не отрицают имеющиеся факты употребления разными авторами одного и того же новообразования. Например, новообразование лунь можно встретить в поэтических текстах разных авторов, но это никак не влияет на его окказиональный статус:: “Степь. Ночь. Лунь. Синь. Сон.” (В. Каменский); “...Зеленой лунью полночных вод” (И. Сельвинский); “И только лунь скользнет несмелая, Как тень по склепу на стене” (А. Туфанов); “Тихо тянет сытый конь, Дремлет Богатырь. Бледной лунью плещет бронь в шелковую ширь” (И. Уткин).
 Творимость окказионализма, то есть создание нового слова в процессе самого речевого акта,  противопоставлена воспроизводимости канонического слова, то есть повторяемости языковой единицы в ее готовом виде.
Все эстетически значимые окказионализмы характеризуются экспрессивностью*, тогда как экспрессивность узуальных образований факультативна.
Под синхронно-диахронной диффузностью следует понимать “одномоментность” существования окказионализма, его абсолютную неспособность “стариться”, подвергаться исторически обусловленным изменениям как в семантическом, так и в формальном аспектах, тогда как неологизм способен с течением времени подвергаться историческим процессам изменения структуры слова (например, опрощению, переразложению); неизбежно “старение” неологизма. В качестве иллюстрации этого тезиса Е. Ковалевская 4 приводит  фразу Н.М.Карамзина из “Писем русского путешественника”: “Везде знаки трудолюбия, промышленности, изобилия”.  В первой редакции этого произведения (1791-1795) слово “промышленность” сопровождается авторским примечанием : “Не может ли сие слово означать лат. industria?”. Во второй редакции (1797) примечание отсутствует, а в третьей редакции (1803) появляется новое примечание: “промышленность” - это слово сделалось ныне обыкновенным, автор употребил его первым”. 
Индивидуальная принадлежность, то есть принадлежность окказионализма конкретному автору, определяет степень его (новообразования) художественности, возможности декодирования его значения, семантическое и стилистическое своеобразие. Именно поэтому структурно-семантический анализ окказионализмов представляет собой важную область в исследовании идиолекта* и - шире - идиостиля* художника слова.
1.5.   В современной теории окказиональности дискуссионным является вопрос о соотношении окказиональных и потенциальных новообразований, имеющий два возможных варианта решения:
1) все речевые образования являются окказиональными независимо от того, созданы они по деривационным законам языка или с нарушением этих законов. При таком решении потенциальные слова являются разновидностью окказиональных;
2) среди речевых новообразований следует различать потенциальные слова как соответствующие языковой норме и окказиональные образования как противоречащие норме в той  или иной степени.
Представляется приемлемым первое решение вопроса, так как эстетически значимое авторское  речевое новообразование является достойным словообразовательного, семасиологического, лексикографического, стилистического описания вне зависимости от того, насколько близко оно к узусу, норме. Итак, условимся считать потенциальные слова разновидностью окказиональных.
1.6. Эстетический критерий отбора фактического материала исследования окказионального в художественных текстах является для нас принципиально важным, определяющим. Прием сплошной выборки (то есть анализ всех без исключения окказионализмов, встречающихся в художественных текстах)  не соответствует избранному критерию отбора.
Нецелесообразным является также сосредоточение анализа только на поэтических или только на прозаических текстах, основываемое на признании сугубой специфики поэтического языка как уникальной подсистемы в отличие от языка прозы. Действительно, наиболее частотны окказионализмы в поэтических текстах, что естественно, поскольку поэтический язык,  “как потенциальный максимум воплощения национального языка” (В.П. Григорьев), “напрягает” все не только языковые, но и речевые ресурсы образного повествования.  Побуждают поэтов к словотворчеству и чисто технические, версификационные причины. Но  и художественная проза дарит нам прекрасные образцы творческого до окказиональности отношения к слову. М. Е. Салтыков-Щедрин, Н.С. Лесков, А. П. Чехов выработали замечательную традицию художественного изображения посредством окказионального, этой традиции остаются верны те из современных авторов, которые склонны к словотворчеству по самой природе своего писательского дара.
Как показывает проведенный анализ, далеко не каждое новообразование в художественных текстах является “эстетически ориентированным знаком”.5 Задача исследователя - отобрать подлинные “жемчужины” среди  потока окказионализмов, появившихся на свет потому, что, по справедливому замечанию Е. А. Земской, “порой легче “слепить” свое слово, чем найти нужное”.6 Могут ли быть неудачны новообразования даже несомненно маститых авторов? Да, это возможно. Например, собирательное окказиональное существительное рабкорь  (“Белым и ворам Эта рабкорь Хуже, чем тиф, Чем взрослому корь” -  В. Маяковский), созвучное существительному “корь” и рифмующееся с ним, имеет в контексте употребления отрицательную коннотацию*, тогда как содержательно требуется положительная.
Помешать родиться подлинно художественному окказионализму может явная антипоэтичность мотивирующей основы (“Сметь смело чувствовать, и труд пчелиный Светло опринципить в своем уме” - И. Северянин).
“А я вазелином смягчил моих щек вазы, обсевренные избезумевшейся лихорадкой кинема” - в этих строках В. Шершеневича  явно затруднен “выход” к мотивирующей основе “Севр” окказионализма “обсевренные”, внутренняя форма вследствие этого затемнена, к тому же звуковой облик окказионализма не отличается красотой.
Вряд ли можно ожидать эстетического эффекта от окказионализма, который представляет собой утяжеленный дублет узуального слова, появившийся по сугубо техническим причинам: “А наш пленительник долин, Светящий, нежный наш жасмин - Не это ль красота?” (К. Бальмонт).
Неудачным оказывается речевой эксперимент по созданию нового слова, когда внутренняя форма окказионализма, наше чувство речевой уместности противятся союзу корневой и аффиксальной частей новообразования. Так, если “глупинка” или “пацанинка”  вполне удачные окказионализмы Е. Евтушенко, то “фашистинка” - пример вышеописанного диссонанса интенсионала* мотивирующей основы “фашист”, обладающего ингерентной* отрицательной экспрессией,  и уменьшительно-ласкательного суффикса -инк-. В подобных случаях формируется  отрицательный импликационал*, то есть возникает отрицательный информационный фон значения.
1.7.   Согласно герменевтической теории, текст* (в том числе и художественный) - “носитель баланса двух тенденций текстопостроения - экспликационной и импликационной”.7 Экспликация* и импликация*  могут быть свойственны целым текстам или отдельным их элементам (“дробям”). Окказионализмы, несомненно, относятся к таким элементам текста, для которых характерна “мерцательность” эксплицитного* / имплицитного*. Колебания от четкой выраженности, определенности значения до подтекстности  могут быть обусловлены и авторским замыслом, и квалификацией читателя. Н.С. Гумилев писал о четырех типах читателей: наивный, сноб, экзальтированный и читатель-друг. Наивный ищет в поэзии привычных ему мыслей и образов, не умеет мотивировать своих поэтических, литературных предпочтений. Сноб мнит себя просвещенным, избранным читателем, обладая ограниченным знанием технической стороны творчества и соответственно ошибаясь в художественных оценках. Экзальтированный любит поэзию, но при этом ненавидит поэтику. Только читатель-друг “переживает творческий миг во всей его сложности и остроте... для него стихотворение дорого во всей его материальной прелести”.8 Вот таким читателем-другом должен быть исследователь художественного текста, тем более такого, в котором присутствуют окказиональные образования.
1.8.  В теории окказиональности принято выделять следующие типы окказионализмов:

• Фонетические окказионализмы рождаются в том случае,  когда автор предлагает в качестве новообразования какой-либо звуковой комплекс, считая, что этот комплекс передает, содержит некую семантику, обусловленную фонетическими значениями звуков, его составляющих. Классические примеры фонетических окказионализмов находим в экспериментальном стихотворении В. Хлебникова:

                                    Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
 Пиээо пелись брови,
Лиэээй - пелся облик,
 Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.

• Лексические окказионализмы создаются в большинстве случаев комбинацией различных узуальных основ и аффиксов в соответствии со словообразовательной нормой или в некотором противоречии с ней. Менее частотно образование лексических окказионализмов лексико-синтаксическим и морфолого-.синтаксическим способами. При образовании лексических окказионализмов действует исторически сложившийся механизм словопроизводства. Новообразование компонуется из морфем, уже существующих в языке, при этом  “...истинно новым ... в слове, которое только что создалось, является скрещение координат, а не координаты как таковые”.9

   В качестве иллюстрации сказанного приведем строфу из стихотворения О. Мандельштама “Чернозем”, содержащую лексический окказионализм:

                         Как на лемех приятен жирный пласт,
Как степь лежит в апрельском провороте!
Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен, глазаст...
Черноречивое молчание в работе.

  Лексический окказионализм черноречивое (молчание), созданный сложно-суффиксальным способом по образцу прилагательного “красноречивое”, то есть “2. перен. Выразительно передающее какое-либо чувство или настроение; 3. перен. Ясно о чем-либо свидетельствующее, убедительное” (МАС. Т. 2.  С.160) , семантически ориентирован на оба переносные лексико-семантические варианта и на сему “черного цвета”, которая контекстуально связана с такими семантическими комплексами, как “здоровье”, “щедрость”, “труд”. Как видим, лексический окказионализм ведет себя так, как это свойственно слову поэтического языка: не моносемантизируется, а реализует сразу несколько сложно переплетающихся значений, почерпнутых из внутренней формы, значения лексемы-образца, порождающего контекста. О. Мандельштам писал: “Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны... Поэзия тем и отличается от автоматической речи, что будит нас и встряхивает на середине слова. Тогда оно оказывается гораздо длиннее, чем мы думали...”.10 Сказанное поэтом может быть в полной мере отнесено к окказионализмам, прежде всего - к лексическим.
3. Грамматические (морфологические) окказионализмы представляют собой образования, в которых, с точки зрения узуса, в конфликте находятся лексическая семантика и грамматическая форма. Невозможное в системе языка оказывается возможным в авторском контексте благодаря творческому развитию лексического значения слова. Например, в стихотворении В. Брюсова окказиональный плюраль злы органичен, так как является номинацией не отвлеченного понятия, а конкретных его проявлений: общественных пороков, изъянов.

К великой цели двигались народы.
Век философии расцвел, отцвел;
Он разум обострил, вскрыл глуби зол
И людям вспыхнул маяком свободы.

• Семантические окказионализмы являются результатом появления семантических приращений (иначе говоря “обертонов смысла”, “контекстуальных значений”, “эстетических значений”), которые существенно преобразуют семантику исходной узуальной лексемы, употребленной в художественном контексте.  Заметим, что круг семантических окказионализмов очертить значительно труднее, чем лексических или грамматических, поскольку практически каждое эстетически нагруженное слово образного текста характеризуется смысловыми приращениями,  но работать с ними необходимо, так как они - “неотъемлемая часть идиолекта писателя, текстов художественных произведений...”.11 Примером семантического окказионализма может служить  прилагательное лазорев в стихотворении И. Северянина “Нерон”:

                             Мучают бездарные люди, опозорив
Облик императора общим сходством с ним.
Чужды люди кесарю: Клавдий так лазорев,
Люди ж озабочены пошлым и земным.

В семантическом окказионализме  лазорев актуализированы смыслы, традиционно входящие в импликационал* узуального прилагательного “лазоревый”. Коннотацией саркастичности окрашен весь текст стихотворения, соответственно и семантический окказионализм лазорев характеризуется адгерентной* отрицательной экспрессией.

• Окказиональные (необычные) сочетания слов представляют собой стечение лексем, сочетаемость которых в узусе невозможна, поскольку противоречит закону семантического согласования вследствие отсутствия общих сем в их лексических значениях. Благодаря возникновению контекстуально обусловленных семантических сдвигов в зависимом компоненте словосочетания общие семы появляются. Так, окказиональным является словосочетание давнопрошедшие позы в стихотворении С. Кирсанова “В Лондоне”:

                                        ... Он - город часовых
в давнопрошедших позах,
подстриженной травы,
живых головок Греза,
ораторов в садах,
седеющих спортсменов
и стрелок, что всегда
дрожат на “переменно”...

        Опорный компонент словосочетания - существительное “поза”, денотат которого  может быть охарактеризован с точки зрения пластики, комфортности, но не может иметь временной характеристики. В контексте стихотворения “давнопрошедшие” означает “традиционные, остававшиеся неизменными в течение веков, свойственные старинным временам, неосовремененные, архаичные”. Семы “архаичности” и “традиционности” доминируют в контексте стихотворения и делают приемлемым сочетание слов “позы” и “давнопрошедшие”.
Среди окказиональных словосочетаний выделяются особой группой те, которые мотивированы устойчивым сочетанием слов и построены на обыгрывании соотношения фразеологической производящей основы и производного окказионального словосочетания. Э. Ханпира12 называет их  фразеологическими окказионализмами. К таким необычным словосочетаниям относятся, например, окказионализмы : “Жизнь спустя, горячо приветствую такое умолчание матери” (М. Цветаева) - ср. “спустя годы”;  “Поживем - услышим” (Л. Ленч) - ср. “Поживем - увидим”. На базе фразеологизма “тоска зеленая” (“о томительной, невыносимой скуке”- МАС. Т.1. С.832) Т. Толстая создает окказионализм “серая тоска”, в котором сема “неограниченной длительности” состояния тоски, сема “монотонности” настроения подчеркнуты цветовым прилагательным (“трезвой краской” называет серую И. Бродский); В. Набоков в повести “Машенька”  характеризует состояние героя словосочетанием “бесцветная тоска”. В этом состоянии эмоционального застоя Ганин - жертва его - не в силах ни длить, ни прервать тусклый роман (опять-таки окказиональное словосочетание) с нелюбимой женщиной.
Э. Ханпира выделяет и так называемые синтаксические окказионализмы, относя к этому типу новообразований конструкции с окказиональным управлением (“Иду, и холодеют росы и серебрятся о тебе” - А. Блок), окказиональный порядок слов (“Рабочего громады класса враг” - В. Маяковский). Имеющая место некоторая необычность приведенных примеров все-таки не делает их  стилистически доминирующими, текстообразующими единицами.
Е. Г. Ковалевская считает целесообразным выделять так называемые стилистические окказионализмы, понимая под ними “чужеродные языковые единицы в однородном стилистическом тексте, в одноплановой по отбору языковых единиц речи”.13 Например: “В королевстве, где все тихо и складно, Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь, Появился дикий вепрь огромадный, То ли буйвол, то ли бык, то ли Тур” (В.Высоцкий). На наш взгляд, учет и семантическое описание стилистических окказионализмов нереальны, так как сопряжение стилистически разнородных средств возможно на различных языковых уровнях вплоть до синтаксического. К тому же методика описания стилистических окказионализмов не разработана.
Итак, следует выделять следующие типы окказионализмов: фонетические, лексические, семантические, грамматические, окказиональные сочетания слов.
1.9.  Окказионализм возникает в контексте, формируется им и в то же время сам зачастую является текстообразующей единицей. Поэтому анализировать окказиональное образование любого типа следует только в его контекстной позиции*, с учетом его    контекстных связей.
Условимся различать следующие типы контекста, которые выделяются с учетом того, что художественный текст является одновременно и целостным, и дискретным, что делает возможным в интересах исследования вычленение  каких-либо его частей, “дробей”:
а) нулевой контекст - это такой контекст, в котором  окказионализм проявляет, эксплицирует свою семантику полностью через внутреннюю форму, контекст как бы избыточен при семантической интерпретации новообразования. Таким качеством самодостаточности характеризуются потенциальные слова, созданные по высокопродуктивным словообразовательным моделям. Например, мы легко можем сформулировать значение лексического окказионализма  клененочек  без привлечения контекста употребления (то есть в нулевом контексте): клененочек - это “клен-детка, клен-ребеночек”. Контекст стихотворения С. Есенина подтверждает правильность нашего истолкования:

                                    Там, где капустные грядки
Красной водой поливает восход,
Клененочек маленький матки
Зеленое вымя сосет.

б) контекст ближайшего окружения, или миниконтекст, - это контекст строки или строфы, предложения или абзаца, достаточный для выявления семантики новообразования;
в) контекст произведения, или макроконтекст, привлекается для анализа  окказиональных новообразований, семантика которых эксплицируется только в пределах всего художественного текста;
г)  контекст творчества учитывается при исследовании эволюции в использовании автором окказионализмов;
д)  историко-культурный контекст, или вертикальный контекст,  может существенно  помочь при анализе семантики окказионализмов. Например, пушкинское  предикативное наречие кюхельбекерно, употребленное в строке “и кюхельбекерно, и тошно”, не может быть истолковано, если читатель не владеет затекстовой информацией о меланхоличности, мнительности натуры друга А.С. Пушкина.
е) словообразовательный контекст - это сопровождающий окказионализм авторский комментарий, в котором не опосредованно, а прямо содержится информация о механизме образования и/или семантике новообразования. Например, у Б. Окуджавы есть строки: “Арбатство, растворенное в крови, неистребимо, как сама природа”. Сам поэт так прокомментировал их:  “Мне очень нравится слово арбатство, которое придумал не я, а старшеклассники одной московской школы. Для них это символ любви к Москве, ее традициям, символ товарищества” (“Литературная газета”, 1984, 28 июля).
Интереснейший пример словообразовательного контекста находим в повести Д. Гранина “Зубр”: “Я еще не рассказал толком про Дрозсоор - главную душевную страсть всех участников... Дрозсоор расшифровывался как совместное орание о дрозофиле... Ор, орание имело для них и второй смысл - пахать, вкалывать, ишачить, словом, работать”. Приведенная цитата демонстрирует, как Д. Гранин раскрывает перед читателем смысл окказионализма (кстати, вошедшего в официальную историю мировой генетики в качестве термина). Автор создает ретроспективный словообразовательный контекст, который не только проясняет внутреннюю форму загадочной лексемы, указывает на способ ее образования, но и дает понять, почувствовать коннотативный план лексического значения новообразования.
1.10.      Следует различать разные степени окказиональности новообразований:
а) окказионализмы  первой степени - это стандартные, потенциальные образования, созданные в полном соответствии с деривационными нормами современного русского литературного языка.
б) окказионализмы второй степени -  частично нестандартные образования, причем отступления от деривационной нормы, произошедшие при образовании окказионализма, не порождают трудностей семантической интерпретации. Например, прилагательное “эхоголосые” в строке С. Кирсанова “мхи диалектов эхоголосых” несколько не соответствует узуальной деривационной модели “основа прилагательного + основа существительного + нулевой частеречный суффикс имени прилагательного” (по этой продуктивной модели образованы прилагательные типа “звонкоголосый”, “большеглазый”,  “темноволосый”), поскольку первая основа окказионального композита* - основа имени существительного (“эхо”), а не прилагательного. Но выявленное отступление от нормы не затрудняет дешифровку новообразования:     “эхоголосые”, то есть “доносящиеся до нас из глубины веков, как эхо доносится издалека”.
в) окказионализмы третьей степени - это сугубо окказиональные, полностью нестандартные образования, семантическая интерпретация которых достаточно трудна, а отступление  от деривационной нормы существенно. Такие образования часто не имеют аналогов даже среди окказионализмов. Например, окказионализм А. Вознесенского тюрьмым-тюрьма в строке “в душе - тюрьмым-тюрьма” деривационно не соответствует отчасти структурно подобным “темным-темно”, “белым-бело” и др., так как мотивирован не прилагательным, а сушествительным, которое от лексем-образцов наследует аффикс -ым, чуждый существительному. Только исследование семантики существительного “тюрьма”, круга устойчивых ассоциаций, рождаемых этим словом, при учете “накала” состояния, подчеркиваемого повтором мотивирующей основы, и семантики лексем-образцов типа “темным-темно”, “черным-черно” позволяет прийти к истолкованию названного окказионализмом состояния души как “тягостного, мрачного, безнадежного одиночества”, как “мучительного чувства внутренней несвободы”.
Выделенные степени окказиональности находят соответствие в классификации новых слов, предложенной Р.Ю. Намитоковой:14

НОВЫЕ СЛОВА

             неологизмы                                                новообразования

авторские                                 неавторские

                художественные   научные             разговорные   детские

   стандартные            нестандартные

                             частично             полностью
нестандартные     нестандартные

• Структурно-семантический анализ художественных окказионализмов - исследование по природе своей комплексное и многоаспектное - предполагает органическое сочетание формального и семасиологического подходов к фактическому материалу. Исследователь окказионального в художественных текстах должен в полной мере владеть навыками словообразовательного, семного, морфологического,  контекстуального, стилистического видов анализа, а также описательным и историческим методами исследования. Данные лингвистических изысканий непременно должны сочетаться со знанием  необходимой затекстовой информации, достижений литературоведческой науки, то есть исследование окказионализмов должно стремиться стать общефилологическим по своей сути (если под филологией понимать “совокупность наук, исследующих выраженную в языке культуру народа”.15

     1.12. Чрезвычайно актуален вопрос лексикографического описания художественных новообразований. Окказионализмы, как уже отмечалось выше, не фиксируются в словарях русского языка, в том числе в словарях-справочниках “Новые слова и значения”, в информационных лексикографических бюллетенях “Новое в русской лексике” (за исключением тех слов, которые   представлены “строчным полужирным шрифтом и в угловых скобках” - так отмечены слова одноразового употребления). Некоторая часть лексических окказионализмов отражена в “Русском словаре языкового расширения” А. И. Солженицына, но авторские образования  приведены в этом издании без контекста употребления, не сопровождаются какими-либо словообразовательными или семантическими комментариями. Например, в словаре зарегистрированы окказионализмы ахтительный , дерзец Е. Замятина, бездомовье, дикорост В. Астафьева, измоленье, истайна Распутина, красносокий , медынь С. Есенина.
Вопрос о создании словаря окказионализмов был поставлен Н.И. Фельдман 16 еще в 1957 году, но до сих пор такой специализированный словарь так и не издан, что имеет свои объективные причины. Чрезвычайно интересные разработки в этом направлении принадлежат О.  И. .Александровой.17 Так, ею сформулированы следующие  принципы создания словаря окказионализмов:
1. Словарь должен быть не только толковым, но и словообразовательным;
2. В словаре в первую очередь должны найти отражение наиболее продуктивные типы индивидуального словообразования.
3. В словаре должен быть выяснен вопрос о месте окказионализмов в языковой системе.
4. В словаре по возможности должны быть отражены общие принципы функционирования окказионализмов в художественной речи.
5. Словарь должен отражать историю окказионализма (авторство, время создания, случаи его заимствования и пр.).
В соответствии с этими принципами О.А.Александровой лексикографически обработан большой фактический материал, извлеченный из поэтических текстов начала ХХ века. Приведем несколько наиболее содержательных, на наш взгляд, словарных статей:
“БЕЗДАРЬ -    бездарный. Модель 2.1. В значении сказуемого: о ком или о чем-либо бездарном. То же, что бездарность (“бездарный человек”).
Не все ли мне равно - я гений Иль заурядная бездарь... Северянин. Монументальные пустяки, 1914. Сб.”Викториа региа”).
Рифмуется с окказиональным же словом: бездарь - светозарь. Звуковой повтор ЗауРЯДная - беЗДАРЬ. Одно из немногочисленных окказиональных образований, вошедших во всеобщий обиход. Приводится в АН-4 (имеется в виду МАС - Н.Б.) с пометой прост. и с примером из Федина. По сравнению с общеупотребительным словообразовательным синонимом ярче и энергичнее выражает экспрессию неодобрения”.18
“БЕРЕЗЬ - береза. Модель3.3. Отвлеч.-собират. - Все то, что свойственно березам, березы как нечто единое, общее (ср. собират. Березник, березняк).
Только видели березь да цветь, Да ракитник кривой и безлистый... (Есенин. Низкий дом с голубыми ставнями, 1924).
Россия - Страшный, чудный звон. В деревьях березь, в цветь - подснежник... (Он же. Ленин, отрывок из поэмы “Гуляй-поле”, 1924).
Окказиональное слово создано на базе важного для С.Есенина образа “березовой Руси”. Безаффиксное существительное, в силу своей собирательности, приобретает большую обобщающую силу и в то же время лишено той предметности, которая содержится в общеупотребительных собирательных существительных того же корня”.19
Как видим, словарные статьи информативны, действительно содержат  словообразовательный комментарий (уточним: с точки зрения современной словообразовательной теории окказионализмы бездарь и березь - не безаффиксные производные, а дериваты*, созданные нулевой суффиксацией, причем нулевые суффиксы в этих словах омонимичны),  указание на соотношение с системой языка (см. о существительном бездарь),  краткий анализ художественной функции новообразований и “биографические данные” окказионализмов.
К сожалению, не все словарные описания так удачны. Например, возражения вызывает следующая словарная статья:
“БИРЮЗОВЬ - бирюзовый. Модель 2.2. Отвлеч.-собират. - То, чему свойственно быть бирюзовым, бирюзовое.
Ю - невеста, мечта, бирюзовь... Ю - извечная зовь (Каменский. Соловей, 1912).
Зовью зовной, Перезовной, Изумрудью в изумрудь, Бирюзовью бирюзовной Раскрыляем свою грудь. (Он же. Солнцачи. Сб. “Избранные стихи”, 1934).
В обоих случаях рифмуется с другим окказиональным словом: бирюзовь - зовь. Звуковой повтор, типичный для Каменского: З-ЗВ-ЗОВ-ЗОВ”.20 Вряд ли можно согласиться с истолкованием окказионализма, данным в этой словарной статье:  бирюзовь - “не нечто бирюзовое, то есть цвета бирюзы”, а “нечто романтическое, юное, прекрасное, это чарующая зовь Ю”, не поддающаяся истолкованию через мотивирующую основу, очень опосредованно связанная с импликационалом цветового прилагательного. И данный пример несостоявшегося анализа не единичен. Из сказанного следует вывод: исследователю необходимо постоянно проверять соответствие формального, деривационно детерминированного определения лексического значения новообразования контекстуальному смыслу окказионализма, учитывать, что актуализация смысла новообразования происходит чаще  на базе не интенсионала, а импликационала лексического значения мотивирующего узуального слова.

Глава 2. ЛЕКСИЧЕСКИЕ ОККАЗИОНАЛИЗМЫ

2.1. Принципы анализа лексических окказионализмов могут быть сведены к следующим:

• Каждый лексический окказионализм должен быть подвергнут словообразовательному анализу в самом полном, “классическом” его виде:

а) поиск узуальной мотивирующей основы (или мотивирующих основ);
б) выявление и семантическая характеристика деривационного средства (или деривационных средств);
в) определение способа словообразования,  продуктом которого является окказионализм;
г) построение деривационной модели, по которой создан окказионализм;
д) поиск узуального деривата-аналога, установление узуальности или окказиональности деривационной модели, по которой создан окказионализм;
е) определение степени окказиональности данного новообразования.

• От словообразовательного анализа окказионализма необходимо перейти к его семантическому анализу, который предполагает:

а) анализ словарной дефиниции узуального мотивирующего слова с целью выявления сем, перешедших в интенсионал окказионального деривата;
б) выявление сем, возникших  в результате окказионального “скрещения координат” мотивирующей основы и деривационного средства;
в) выявление сем новообразования, которые являются контекстуально детерминированными;
г) характеристика окказионализма с точки зрения степени экспликации / импликации его семантики;
д) характеристика импликационала новообразования;
е) формулирование лексического значения новообразования.
ж) характеристика функциональной значимости окказионализма в тексте художественного произведения.
Студентам рекомендуется последовательно “проходить” все перечисленные этапы с целью приобретения прочных навыков анализа. Квалифицированный лингвист чаще эксплицирует не все “пошаговые операции”, а только те из них, которые актуальны для конкретного аспекта исследования.
Истолкование окказионализма возможно  посредством словообразовательной перифразы*,  синонима или синонимического ряда,  описательного оборота или даже семантического очерка, что требуется для окказионализмов особо сложных структурно и семантически, а также для новообразований, являющихся концептуальными текстообразующими средствами.
2.2.  В высшей степени специфичны лексические окказионализмы, мотивированные именами собственными - топонимами и антропонимами, так как их истолкование непременным условием имеет обращение к культурно-историческому контексту, к разнообразным затекстовым данным.  Анализ затекстовой информации должен иметь целью выявление того признака (или тех признаков), которые выделены автором новообразования как доминантные в названном именем собственным лице или предмете. Желая быть понятым, автор ориентируется на общепризнанные доминантные черты референта имени*. По этому поводу справедливо высказывается О. И. Александрова: “Наиболее типичной оказывается ситуация, когда процесс приобретения именем собственным предикативно-характеризующих свойств остается как бы за кадром и налицо только готовый продукт этого процесса - производное слово. Это предполагает устойчивость и достаточную общепринятость индивидуальных коннотаций имени”.21 Естественно, уровень владения индивидуальными коннотациями имен прямо зависит от личной культурно-исторической информированности читателя-исследователя.
Наиболее продуктивно в поэтическом языке окказиональное словообразование от имен собственных - антропонимов. Проанализируем некоторые примеры:

                                       Усадьба ночью, чингисхань!
Шумите, синие березы.
Заря ночная, заратустрь!
А небо синее, моцарть!
И, сумрак облака, будь Гойя!
Ты ночью, облако, роопсь!

  Приведенный отрывок из стихотворения В. Хлебникова изобилует окказиональными глаголами в форме императива, мотивированными антропонимами Чингисхан, Заратустра, Моцарт, Гойя, Роопс. Причем все выделенные индивидуально-авторские новообразования составляют смысловой ряд, определяющий всю образную структуру стихотворения. Общая модальная тональность данного поэтического текста - метафорически-условный призыв-воззвание, адресованный персонифицированным явлениям природы - заре, небу, облаку. В анализируемом примере императивы выражают требование не конкретного действия, а обретения определенных личностных качеств, свойств.      Адекватное в доступной степени понимание самовитых слов В. Хлебникова, которыми поэт пытался поднять “глухонемые пласты языка”, обеспечивается прежде всего “ключами” к “шифру”, содержащимися в контексте произведения.      Восприятие стихотворения определяется познанием синтаксиса текста (как модальной среды   функционирования окказионализмов) в формальном и коммуникативном аспектах. Однозначному формальному истолкованию синтаксических структур с окказиональными императивами служит строка “Шумите, синие березы”, являющаяся образцом узуального наполнения структурного типа простого побудительного предложения, осложненного обращением. Ключом к дешифровке текста в коммуникативном аспекте является предложение-строка “И, сумрак облака, будь Гойя!”, предикативный минимум которого представляет собой реализацию узуальной синтаксической схемы Cop imp N1, где Cop imp - служебный глагол быть в форме 2-го л. ед. ч. повелительного наклонения, N1 - имя собственное в именительном падеже, называющее объект уподобления. Необходимо отметить ограниченность применения, даже некоторую архаичность схемы Cop imp N1 для современного состояния русского литературного языка. Ведь уже в Х111-ХУ веках появились первые единичные случаи употребления в данной конструкции творительного предикативного вместо именительного предикативного (то есть Cop imp N5). Современные грамматики, описывая предложения с творительным предикативным (типа “Поэт, будь гражданином!”), не упоминают о побудительных конструкциях с именительным предикативным, тем самым констатируя их неактуальность для современного русского языка. В. Хлебников предпочитает устаревшую конструкцию Cop imp N1, исходя из необходимости сохранить в исходной форме именительного падежа наименование объекта подобия. Очевидно, “будь Гойя!” значит “будь как Гойя” в чем-то главном, наиболее ценном, определяющем, а не “будь Гойей” (второй Гойя невозможен). К тому же важно было сохранить фонетический облик мотивирующей основы, не исказив его. Заметим, что и М. Цветаева также использовала энергичную, небанальную конструкцию с именительным предикативныи: “Срок, исполнься! Герой будь!”.
Воспользовавшись строкой-ключом “И, сумрак облака, будь Гойя!”, которая в модальном аспекте синонимична окказиональным императивам моцарть, заратустрь, роопсь, можно в порядке речевого эксперимента трансформировать строки с побудительными новообразованиями следующим образом: “Заря     ночная, будь Заратустра!”, “А небо синее, будь Моцарт!”, “Ты ночью, облако, будь Роопс”. Инвариантное значение всех полученных конструкций можно определить так: “будь подобен названному лицу в наиболее ценных, ведущих проявлениях его духа, гения”. Можно попытаться назвать, выявить эти ведущие качества, ориентируясь на данные культурно-исторического контекста. При необходимости следует обращаться за необходимой информацией к различным источникам. Например, социально осознанные восприятие и оценка жизнедеятельности известных личностей отражаются (правда, в самом общем виде) в энциклопедических изданиях. Так, из энциклопедического словаря можно почерпнуть информацию о том, что Роопс - бельгийский живописец реалистического, сатирического направления. Больше может сообщить специализированная энциклопедия. Например, энциклопедическое издание “Мифы народов мира” содержит достаточно пространные сведения о Заратустре, герое восточной мифологии, пророке, страстном проповеднике духовной свободы, активной борьбы за добро, непреклонном в своих убеждениях и преследуемом за них (ср. у В. Маяковского: “Слушайте! Проповедует, мечась и стеня, Сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!”). Как уже было сказано выше, чем глубже читательское знание о референте имени, тем реальнее возможность адекватного восприятия смысла окказионализмов, мотивированных антропонимами.
Очевидно, что во всех экспериментально полученных конструкциях (и в соответствующих им окказиональных императивах) назван такой комплекс свойств, как “вдохновенность”, “раскрепощенность”, “духовность”, “полетность”. Призывом к обретению таких свойств личности, таких духовных достоинств исполнено стихотворение.
Вернемся теперь к первой строке стихотворения: “Усадьба ночью, чингисхань!”. Экспериментальная трансформация императива чингисхань  в конструкцию “будь Чингисхан” представляется неприемлемой, так как исходный императив содержательно не ориентирован на общепринятое восприятие личности референта имени, согласно которому Чингисхан - олицетворение агрессивности, варварской жестокости. Условия контекста употребления, а именно соположение этого имени собственного с другими, положительно оцениваемыми антропонимами, приводит к актуализации в императиве чингисхань призыва к обретению таких качеств, как “мощь”, “мятежность”, “безудержность”. Именно эти смыслы реализуются во всех без исключения императивах в анализируемом стихотворении В. Хлебникова.
Целый “букет” окказионализмов, мотивированных антропонимами, находим в стихотворении Л. Мартынова “Натура живописца”:

             Мне
Крикнула натура живописца:
- Томятся жилка каждая и мышца!
В косых лучах признания людского порозовела я
боровиково,
Любуюсь на невянущий репейник, коровники,
поленницы, малявы.
Но почему же никакой затейник вновь не затеет
никакой забавы?
Высоковыразительного Спаса и передвижниц в
суриковых шалях.
Кто затуманивает? Нет, не Палех, но лаки на
шкатулочных эмалях.
И ты пойми, что, сверстница Пикассо, я не стремлюсь
блуждать в сальвадордалях,
Но опостылел и гробокопалех и всякие легенды на
медалях.
И, гордая наследница Рублева, я, ученица Феофана Грека,
Очаровательница человека, его мечта, насущная потреба,
Стараясь быть как можно чище, проще,
Хочу и нынче не отстать от века, и, досыта вкусив земного
хлеба,
Отведать галактического млека,
И, леонардоввинчиваясь в небо,
Достичь сверхмикеланджеловой мощи!

    Соотнося каждое новообразование с индивидуальными коннотациями референта имени, мы можем один за другим дешифровать слова-загадки.
Боровиково - наречие, мотивированное именем изумительного по теплоте колорита художника В. Боровиковского, поэтому боровиково натура живописца розовеет.
Суриковые шали отсылают нас к творческой манере В. Сурикова, отличительной чертой которой была яркая русская орнаментальность.
( Блуждать в) сальвадордалях - образование, построенное на игре смыслов омофонов: имени собственного художника-сюрреалиста Сальвадора Дали и существительного “дали” в форме предложного падежа, которое в союзе с глаголом “блуждать” говорит об изощренности,   фантасмагоричности творческой манеры художника.
 Леонардоввинчиваясь (в небо) - результат контаминации* имени собственного Леонардо да Винчи и узуального деепричастия “ввинчиваясь”, причем роднит обе мотивирующие основы, с точки зрения поэта, мотив энергичного действия-внедрения, исходя из контекста, - вверх, в небо, в космос, к предельной вышине творческого взлета (ср. у В.Маяковского: “Я и начал. С настойчивостью Леонардо да Винчевою, закручу, раскручу и опять довинчиваю”).
Сверхмикеланджелова (мощь) - префиксальное производное притяжательного прилагательного, мотивированного именем собственным Микеланджело, гений которого многие века поражает человечество необыкновенной своей мощью.
Все проанализированные новообразования характеризуются в высшей степени положительной эмоционально-экспрессивной оценкой и в этом отношении резко противопоставлены отрицательно оценочному окказионализму гробокопалех, мотивированному тремя узуальными словами: нарицательным существительным “гроб”, топонимом “Палех” и глаголом “копать”, корень которого последним своим звуком накладывается на первый звук слова “Палех”. Таким образом, опостылел натуре живописца гробокопалех как “низкопробная и штампованная подделка под искусство, которая хоронит подлинное, истинное, высокое”.
Достаточно многочисленны в поэтическом языке окказионализмы, мотивированные именами собственными - топонимами,: вспомним миссисипится (от “Миссисипи”) и нью-йоркистей (от “Нью-Йорк”) В. Маяковского, тавридит (от  “Таврида”) И. Северянина, словачь (от “Словакия”) М. Цветаевой. Рассмотрим некоторые примеры подробнее. В стихотворении С. Кирсанова “На кругозоре” встречается интересное новообразование:

                                           ... Я снег твой люблю
и в лед твой влюблюсь,
двугорый верблюд,
двугорбый Эльбрус.

                                                Вот мордой в обрыв
нагорья лежат
в сиянье горбы
твоих Эльбружат...

   Окказионализм второй степени Эльбружата образован от основы “Эльбрус” при помощи суффикса -ат- со значением детскости, невзрослости  лиц или животных. Необычным в данном примере является то, что производное слово также является именем собственным. Поэт описывает как бы горную семью: отец - Эльбрус, дети - Эльбружата. Поэтому контекстом оправдано написание производного слова с прописной буквы, хотя обычно новообразования, мотивированные именами собственными (антропонимами или топонимами), являются нарицательными. Новообразование характеризуется второй степенью окказиональности, поскольку является частично нестандартным: суффикс “детскости” присоединяется к основе неодушевленного существительного.
В стихотворении С. Кирсанова “Над Кордильерами” читаем:

                              ... И пока самолет
орет
турбодвигателями всесильными -
распластавшись внизу,
орел
кордильерствует над вершинами...

   В данном случае от основы топонима Кордильеры с помощью глагольного частеречного суффикса -ствова- (-ству-) образован окказионализм третьей степени,  который живописует и способ передвижения (мощный, свободный полет-парение), и географию этого полета (над Кордильерами).
Мотивированное топонимом наречие встречаем в стихотворении Л. Мартынова “Тени Таврии”:

                     В степи
Где ни пергамента, ни табулы,
Не конский череп глянул мне в глаза мертво, -
Кентавр лягнул кентавра, два кентавра
Переглянулись и свалились замертво.
Но сразу же возникло два гекзаметра,
Как наизнанку вывернуты. Эхо ли
Звучало так, возы ли где-то ехали,
Но где-то там, меж табуном и табором,
Затих античный стих, мерцая пламенно,
Где тени Таврии - кентавр с кентавром -
Застыли под луной тьмутаракаменно.

   Все стихотворение дышит прекрасной, таинственной архаикой, и окказиональное наречие тьмутаракаменно еще более усиливает мотив древности и вечности. Мотивирующими основами окказионализма следует признать слова “Тьмутаракань” и “камень” как компоненты наименования топонимического реликта. Само новообразование создано контаминацией части топонима Тьмутарака(нь) и  окказионального качественного наречия каменно. Данное сугубо окказиональное образование замещает собой троп - сравнение: “застыли под луной тьмутаракаменно”, то есть “застыли так давно, навечно и неподвижно, как Тьмутараканский камень”.
Интереснейшие примеры создания окказиональных топонимов на базе нарицательных и по образцу собственных имен существительных находим в повести Л. Кассиля “Кондуит и Швамбрания”, в которой братья Оська и Леля играют “в страну”, сочиняя свою географию. Само название страны Швамбрания произведено фантазерами от прозаической “швабры”, а звук [м] вставлен “для достижения благозвучия”. Такое описание процесса словотворчества дают сами герои книги, невольно воспроизводя для читателя  словообразовательный контекст, о котором уже говорилось выше (см. главу 1). Из бытовой лексики “портной”, “портянки” путем разъятия слов на части в некотором фонетическом и структурном соответствии с  топонимами типа “Порт-Артур” братья создают экзотические топонимы - наименования городов: Порт-Ной, Порт-Янки. Прозрачной внутренней формой характеризуются наименования придуманных авторами государств Шелапутия  ( от разговорного существительного “шелапут”), Пришпандория (от разговорного глагола “пришпандорить”), городов Наказань (от существительного “наказание” и топонима “Казань”), Рыбьежирск (от “фармакологического”   словосочетания ”рыбий жир”).
2.3.  Есть поэты, анализ идиолекта и идиостиля которых невозможен без функционально-семантической характеристики индивидуально-авторских слов, поскольку исключительно велик “удельный вес” этих образований как текстообразующих единиц в контексте творчества художника слова.. К таким поэтам относится И. Северянин, который сознательно включал принцип особо творческого общения со словом в свою поэтическую декларацию: “... пора популярить изыски”; “Я облеку, как ночи, - в ризы Свои загадки и грехи, В тиары строф мои капризы, Мои волшебные сюрпризы, Мои ажурные стихи”; “Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив. Каждая строчка - пощечина. Голос мой - сплошь издевательство. Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.” И. Северянин может быть нарочито манерен,  жеманен в своих стихах, современного читателя и забавляют, и раздражают многочисленные “тильбюри” и “шалэ”, “адъютантэссы” и “виконтессы”,  “эксцессы” и “экстазы”,  “фиолетовые трансы” и “мороженое из сирени”, но лучшее - “настоящий, свежий, детский талант” (А. Блок) - в поэзии И. Северянина  невозможно почувствовать без должного внимания к его особому, “грезному” миру, строить который помогали многочисленные слова-экспромты. Может быть, “детский талант” И.Северянина   и проявлялся в  его способности к щедрой словотворческой импровизации, в той непосредственности, с которой поэт создавал слова,  как бы не подозревая, что в языке их нет, что нельзя порождать их в таком огромном количестве, не оглядываясь на лексическую систему языка. В идиолекте И. Северянина потенциальные словообразовательные возможности языка реализуются с поразительной легкостью и дерзостью. Кажется,  нет препон на пути образования глаголов: крылит, кружевеет, хрусталит, драприт, бравурит, юнится, лунятся, кострят, солнцевеют, ручьится, ракетит, трелит, беззвучу, центрит, вуалится, водопадит, газелит, солнится, листвеют... Ряд глаголов нескончаем, формы разнообразны: поэкстазить, офлерила, огрезят, весенься, окандалив, омгленный...  Во вдохновении словотворчества И. Северянин оглаголивает свой поэтический мир, придавая ему особый динамизм. Он расширяет круг существительных - наименований состояния природы: по типу “тишь” создает сочь, влажь, ажурь, смуть, лунь... И творит в данном случае в русле словообразовательных языковых тенденций нашего века.

Словообразовательные цепочки, составляющие словообразовательное гнездо со стержневым словом “греза”, выглядят следующим образом (справа для сравнения приведем узуальное словообразовательное гнездо с опорным словом “греза” из “Словообразовательного словаря” А.Н. Тихонова):

греза - грезить - грезэр - грезэрка;       греза - грезить - грезиться -
погрезиться;
греза - безгрезье;                                    греза - грезить - грезиться -
пригрезиться;
греза - грезо-фарс;                                  греза - грезить - загрезить;
греза - грезоломня;                                 греза - грезить - погрезить;
греза - грезный - грезно;
греза - грезовый - грезово;
греза - огрезить;

  Как видим, гнездо окказионализмов построено поэтом без малейшего отступления от формальных законов словообразования современного русского литературного языка. Поэт как бы заполняет потенциально существующие, но по каким-то причинам не заполненные в языке дериватами существительного “греза” словообразовательные ячейки. Проанализируем окказиональные звенья выявленных словообразовательных цепей:

                                   Весенься вечно, бог пьяный слепо,
Всегда весенься, наивный бог!
Душа грезэра, как рай, нелепа!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я упоен. Я вещий. Я тихий. Я грезэр.

  Производное существительное  грезэр (то есть “тот, кто грезит”) образовано от основы узуального глагола “грезить” при помощи достаточно продуктивного в русском языке суффикса -ер- со значением лица мужского пола по действию (“дирижер”, “режиссер”, “монтажер”) в несколько необычной, передающей речевые особенности начала ХХ века огласовкой [эр]. “Шикаря свой слог”, И. Северянин не стремился русифицировать фонетически этот заимствованный суффикс. Окказионализм грезэр синонимичен узуальному существительному “мечтатель”, но генетическое родство с существительным “греза” (то есть “1. Мечта, создание воображения; 2. Сновидение, видение в бредовом состоянии” (МАС. Т.1. С.463) позволяет актуализировать значение “иллюзорности, несказанности, возвышенной оторванности от всего земного того царства “златосна”, в котором пребывает грезэр. Существительное грезэрка - суффиксальное производное окказионализма грезэр, образованное при помощи продуктивного суффикса -к- со значением лица женского пола, характеризующегося по действию, - обладает иронической коннотацией, привносимой в новообразование контекстом всего стихотворения, то есть макроконтекстом:

                                      Как мечтать хорошо Вам
В гамаке камышовом
Над мистическим оком - над бестинным прудом!
Как мечты сюрпризэрки
Над качалкой грезэрки
Истомленно лунятся: то - Верлэн, то - Прюдом.

  Недаром сам поэт называл себя “лирическим ироником”, в данном случае “капризничающие слова” “сюрпризэрка”, “грезэрка” стали средствами выражения иронии на лексическом  и словообразовательном уровнях.
Окказионализм безгрезье встречается в двух стихотворениях:

....ураган
Взревел над миром, я же, странный,
Весь от позора бездыханный,
Вином наполнил свой стакан,
Ища в нем черного безгрезья
От вдохновения и грез...
.......................................................

                 Мне кажется, гораздо лучше надеяться, хоть безнадежно,
Чем мертвому, в немом безгрезьи, покоиться
бесстрастно-нежно.

   В первом примере безгрезье - контекстуальный синоним “забвения”, “забвения мечты, творческих грез”. Во втором примере префиксально-суффиксальное новообразование безгрезье, которое в нулевом контексте может быть интерпретировано как “отсутствие грез”, приобретает контекстуально детерминированное значение “небытия, смерти”. Таким образом, перед нами своеобразный пример многозначности окказионализма, причем безгрезье как “смерть” представляет собой вторичное, тропеизированное значение, производное от безгрезья как “забвения”.
Безаффиксным способом чистого сложения образовано окказиональное существительное грезо-фарс:

              В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезо-фарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!

  Сложение значений мотивирующих окказионализм основ  - “греза” и “фарс”  (“1. Комедия, водевиль легкого, игривого ... содержания” - МАС. Т.4. С.757) обеспечивает антонимическое противопоставление  узуального существительного “трагедия” и окказионального грезо-фарс. Итак, грезо-фарс - “реальность, преображенная изысканным и ироничным поэтом, рожденное его воображением шутовское представление, позволяющее оторваться от “опрозаиченной земли”.
Семантически своеобразен окказионализм грезоломня, формально образованный сложением основ с сопутствующей суффиксацией в полном соответствии со словообразовательной нормой (по образцу узуального существительного “каменоломня”):

                                 И мы в любовь, как в грезоломню,
Летим, подвластные лучу
Необъяснимого влеченья
И, может быть, предназначенья
Повелевающей судьбы,
Ее покорные рабы.

  В данном случае представляется целесообразным  идти к истолкованию окказионализма от словарного определения лексемы-образца: “каменоломня - небольшое предприятие для разработки различных пород строительного камня и других горных пород” (МАС. Т.2. С.27). Соотнесение данного истолкования с эксплицированной контекстом употребления семантикой новообразования подчеркивает своеобразие и образную выразительность, достигаемую стечением, сочетанием несочетаемых в узусе мотивирующих основ: как каменоломня производит камень - материал строительства, так грезоломня производит грезы - строительный материал любви.
Словообразовательные цепи “греза - грезный - грезно” и “греза - грезовой - грезово” представлены во многих примерах в поэтическом языке И. Северянина, причем окказиональные компоненты этих цепей (грезный, грезно, грезовый, грезово) обладают большим “зарядом” потенциальности, что делает достаточно простой их семантическую дешифровку: “грезный храм” - “храм грез”, “грезовое царство” - “царство грез”. В примере “льются взоры ласково и грезно” наречие грезно синонимично наречию “мечтательно”, как и наречие грезово в примере “Мы сердца друг другу поверяем, И они так грезово поют”.
Более опосредованно рождается истолкование окказионального глагола огрезить:

                                 Журчит в фиалках вино, как зелье,
О, молодые, для вас одних!
Цветы огрезят вам новоселье -
Тебе, невеста! Тебе, жених!

   Образованный от  узуального существительного “греза” с помощью префикса о- и частеречного глагольного суффикса -и-, окказиональный глагол огрезить относится к узуальному словообразовательному типу, а именно к глаголам, имеющим значение “...превратить в то, что названо мотивирующим существительным”. Таким образом, глагол огрезить (в контексте употребленный в личной форме огрезят) может быть истолкован как “сделают прекрасным, как мечта, греза”. 
Проанализируем, как И. Северянин дополняет окказионализмами разных степеней узуальное словообразовательное гнездо со стержневым словом “луна”. Данное гнездо включает в себя следующие словообразовательные цепи:

    луна - олунить;
луна - луниться;
луна - лунеть;
луна - лунь;
луна - луноструна;
луна - лунокудрая;
луна - лунный - лунно-бликие;
луна - лунный - лунно;
луна - лунный - лунно - лунно-направленные.

   Итак, к 29 узуальным дериватам существительного “луна” И. Северянин добавляет девять своих “лунных” слов.
Стержневое узуальное существительное “луна” входит в традиционную поэтическую лексику. И. Северянин сохранил верность сложившемуся веками словарю поэзии, но при этом некоторая “замыленность”, “стертость” этой поэтической константы компенсируется, снимается расширением сочетаемостных возможностей существительного “луна”. Помимо стереотипного употребления поэтизма “луна” в составе репродуктивной метафоры (типа “В окно мое глядит луна”), поэтические контексты И. Северянина изобилуют индивидуально-авторскими метафорическими оборотами: в луне можно утонуть (“Сребреет у моря веранда, Не в море тоня, а в луне”). Луна может иметь запах  (“Как пахнет морем от вервэны, И устрицами, и луной”). Такова авторская интерпретация узуального стержневого слова окказионального словообразовательного гнезда. Обратимся к характеристике окказиональных дериватов.
Существительное лунь употребляется в разных поэтических текстах И. Северянина (вообще лунь, пожалуй, самое частотное поэтическое новообразование, хотя  определение “высокочастотное”  парадоксально  звучит в приложении к окказионализму. Приведенные в первой главе примеры употребления  данного образования разными поэтами доказывают это):

                           В твоем саду вечернем бокальчики сирени
Росою наполняет смеющийся июнь,
И сердце утопает в мелодиях курений,
И сердце ускользает в развеенную лунь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                            Немой Морфей
Соткал июнь,
вуаля лунь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                             Как блекло ткал лиловый колокольчик
Линялую от луни звукоткань.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                              Везде лазорь, повсюду померанцы,
Надменность пальм и лунь лимонных рощ.

  БАС, МАС не фиксируют слово “лунь”, но словари Даля и Фасмера отмечают “лунь” как “тусклый свет”: “тусклый свет, бледный отблеск” (Сл. Фасмера. Т.2. С.533); “тусклый свет, блеск, белизна” - “Он слеп, только лунь видит” (Сл. Даля. Т.2. С.273). Итак, “лунь” - свет, но  без указания на то, что это свет луны. От мотивирующей основы “луна” в семантику существительного “лунь”, отмеченного словарями, вошла сема “неясности, разреженности свечения по сравнению со светом, даваемым солнцем”. В контекстах И. Северянина большая смысловая связь с мотивирующей основой: лунь как “чарующий, призрачный, романтический свет луны”  И. Северянина семантически близка “лунности “ С. Есенина:

                             Какая ночь! Я не могу, не спится мне,
Какая лунность!
Еще как будто берегу в душе
Утраченную юность.

Ср. у И. Северянина:

                              Какая ночь! - и глушь, и тишь,
И сонь, и лунь, и воль.

  Итак, лунь - поэтический окказионализм со значением “лунный свет, производящий чарующее впечатление, создающий романтическую атмосферу, ощущение манящей тайны, неги”, характеризующийся второй степенью окказиональности (так как является дериватом существительного, а не прилагательного). Как видим, в этом окказионализме актуализированы все экспрессивные смыслы, которые находят выражение в устойчивом круге поэтических ассоциаций лексемы “луна”.
Окказиональный глагол “луниться” встречается в личной и причастной формах:

          Сонным вечером жасминовым, под лимонный плеск луны,
Повстречалась ты мне, грешница, с белой лилией в руке...
Я приплыл к очам души твоей по лунящейся реке...
Берега дремали хлебные - золотые галуны.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                                        Как мечты сюрпризэрки
Над качалкой грезэрки
Истомленно лунятся: то - Верлэн, то - Прюдом.

   Первый пример истолковать просто: река, освещенная луной, поглощающая и отражающая ее сияние - лунящаяся река. Второй пример, вообще изобилующий окказионализмами, дешифровать сложнее: очевидно, мечты текут, струятся, перемежаются и переливаются, подобно лучам лунного света. К тому же мечты эти, как лунный свет, зыбкие, неземные, романтические и таинственные. Это контекстуально детерминированное значение безусловно иное, нежели областное владимирское, отмеченное в Словаре Даля: “светить, отсвечивать, белеться, тускло светлеться, видеться белесоватым” (Т.2. С. 273).
Трижды в значении “освещенный луной”,  “осветить луной” употребляет поэт окказиональный глагол олунить:

               В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной вы проходите морево.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                                    Дитя, послушай, - успокой
Свою печаль; пойми, все вздорно
Здесь, на земле... Своей тоской
Ты ничего тут не изменишь,
Как нищего не обезденежь,
Как полдня ты не олунишь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                                     Олунен ленно-струйный Нил.

   По приведенным примерам можно судить о том, насколько семантически емки даже окказионализмы первой степени: словообразовательный узуальный аналог - глагол “осветить” - семантически “поглощается” окказионализмом “олунить” - “осветить луной”.
Следующий дериват существительного луна - глагол лунеть:

                                   Вы оделись вечером кисейно
И в саду стоите у бассейна,
Наблюдая, как лунеет мрамор
И проток дрожит на нем муаром.

   В данном случае возможны две интерпретации окказионального глагола: “светится в сиянии луны” и “самосветится, что свойственно мрамору”.
Входят в анализируемое словообразовательное гнездо три производных, образованных сложением основ: луноструна, лунно-бликие и лунокудрая:

                                              На луноструне
Пою чаруний -
Стрекоз ажурных... Я - милый, белый, улыбный ландыш ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                    Лучше скользить лианно к солнечному Граалю.
Кроликов лунно-бликих ловко ловить в атлас
Платьев лиловых в блестках...

                    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                                     Зовусь Титанией, царицей фей,
Я, лунокудрая нимфея - ночь!

   В первом примере луноструна - это луч лунного света, уподобленный по тонкости, чарующей звучности струне музыкального инструмента. В этом примере тропеизация происходит посредством образования нового слова.
В стихотворении “Лунные блики”  блики луны названы кроликами лунно-бликими (ср.: “солнечные зайчики”). Таким образом новообразование  создается на базе узуального фразеологизма.
Авторская орфография прилагательного лунокудрая вынуждает нас считать мотивирующей основой не прилагательное “лунный”, как это свойственно языку (например, “темнокудрый”), а существительное “луна”, при этом окказионализм передает цветовую характеристику струящихся, как лунный свет, волос персонифицированного образа ночи.
Большой степенью своеобразия отличается прилагательное лунно-направленные, представляющее собой сращение, в котором первая часть - авторское наречие лунно:

                      Мы - извервенные с душой изустреченною,
Лунно-направленные у нас умы.
Тоны фиолетовые и тени сумеречные
Мечтой болезненной так любим мы.

                       Пускай упадочные, но мы - величественные,
Пусть неврастеники, но в свете тьмы
У нас задания, веку приличественные,
И соблюдаем их фанатично мы.

     Контекст стихотворения и словообразовательная структура окказионализма позволяют интерпретировать новообразование следующим образом: “умы, направленные на постижение высшего смысла, прочь от пошлой прозы обыденной жизни, к идеалу, хотя и неясному, может быть, призрачному, иллюзорному”. Интересно, что прилагательное лунно-направленные и северянинское же наречие лунно семантически довольно далеки друг от друга:

                       Ландыши воздушные, реющие ландыши
Вечером зимеющим льдяно зацвели...
Выйди на поляны ты, сумраком полян дыши,
Падающим ландышам таять повели!

                       Ландыши небесные, вы всегда бесстебельны,
Безуханно юные искорки луны...
Лунное сияние - это точно в небе льны...
Ленно лани льняные лунно влюблены...

Все стихотворение “Тундровая пастэль” представляет собой цепь метафор, вырастающих из начального сравнения снежинок с ландышами. Образное описание ночного северного зимнего пейзажа не обошлось без луны: с искорками луны сравниваются снежинки, лунное сияние по цвету и форме подобно льнам, льняным ланям - по подвижности. И, наконец, окказиональное наречие лунно при узуальной словоформе влюблены. Как же именно и возможно ли вообще истолковать наречие лунно в контексте его употребления? Очевидно, сделать это крайне затруднительно, так как лексическое значение новообразования размыто, неопределенно. В данном случае уместно вспомнить поэтическую декларацию самого И.Северянина : “Я так бессмысленно чудесен, что смысл склонился предо мной”. Важно также, что недоопределенность (ситуации, сюжета, образа, значения слова) - одна из важнейших черт поэзии начала ХХ века.23
Обращает на себя внимание нарочитая фонетическая инструментовка стихотворения, все более филигранная от строки к строке и максимально выразительная в последней строке: “Ленно лани льняные лунно влюблены”. Если воспользоваться данными А. П. Журавлева 24 о фоносемантике [л’], [н], [а], [‘э], [‘y], то выясняется, что [л’] - самый светлый из согласных;  [н] - нежный; [a] - светлый, [‘э] - самый светлый из гласных;  мелодия [‘y] - светла и мажорна.  К тому же  фоносемантические расчеты слов  ”лен” и “лань” дают следующую информацию: “лен” - “хороший, светлый, нежный, красивый”,  “лань” - “хороший, быстрый, красивый”. Таким образом,  в нашем примере налицо  семантизация звука, которая, по справедливому замечанию В. Шкловского,25 в крайней, предельной своей степени “неминуемо должна обернуться десемантизацией лексемы”, что мы и имеем в данном случае.   
Приведенный анализ окказиональных компонентов словообразовательных гнезд со стержневыми словами  “греза” и “луна” показывает, какое большое значение имеют окказиональные производные для формирования индивидуального лексикона И. Северянина и какими выразительными ресурсами обладает словообразовательная система современного русского литературного языка.

  2.4. Окказионализмы-носители концептуальной информации являются мощным средством  текстопостроения, поскольку обеспечивают внутритекстовые связи “и по линии лексической семантики, с одной стороны, и по линии более обобщенного деривационного значения - с другой. При этом актуализируются различного вида связи между производными (антонимические, синонимические, градуальные)”.26 Е.А.Земская приводит в пример того, как префикс выступает в качестве скрепы-выразителя “единого значения, усиливающего единство текстового ряда и подчеркивающего звуковую организацию стиха”, стихотворение В. Ходасевича:

                                      Перешагни, перескочи,
Перелети, пере - что хочешь -
Но вырвись: камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи...
Сам потерял - теперь ищи.

     Еще более выразительным примером использования изоструктурных лексических окказионализмов является стихотворение М. Цветаевой “Взгляд”:

                              Так - только Елена глядит над кровлями
Троянскими! В столбняке зрачков
Четыре провинции обескровлено
И обезнадежено сто веков.

                              Так - только Елена над брачною бойнею,
В сознании: наготой моей
Четыре Аравии обеззноено
И обезжемчужено пять морей.

                               Так только Елена  - не жди заломленных
Рук! - диву дается на этот рой
Престолонаследников обездомленных
И родоначальников, мчащих в бой.

   Узуальные причастия “обескровлено”, “обезнадежено” явились образцом для создания окказиональных причастий обеззноено, обезжемчужено, обездомленные и в отношении грамматической оформленности, и в деривационном отношении:  от основы имени существительного с помощью префикса обез- со значением “лишить того, что названо мотивирующим существительным”, и суффикса страдательного причастия прошедшего времени (то есть чересступенчато, без посредства инфинитива) созданы окказионализмы, образующие вкупе с узуальными причастиями смысловой синонимический ряд с общей  ведущей семой “тотального опустошения, уничтожения”. Избранная поэтом грамматическая форма страдательного причастия способствует интенсификации выражения идеи стихотворения, поскольку пассив подчеркивает фатальность описываемого бедствия, страдательную роль неисчислимых жертв.
2.5. В словообразовательной системе современного русского литературного языка имеются ячейки, которые способны заполнить только окказиональные дериваты, созданные совершенно уникальным способом. Приведем некоторые примеры.

  “Склонив голову к плечу, он (Лютов) подмигнул левым глазом и прошептал:
- Жизнь для лжи-зни нам дана. Заметь, что этот каламбуришко достигается приставкой  к слову жизнь буквы люди. Штучка?
- Плохой каламбур. - сухо сказал Клим.
- Отвратителен, - согласился Лютов.”
(М. Горький)

   Лжизнь - так называемое “гибридное слово” (продукт контаминации), составленное из двух узуальных  разнородных семантически, но имеющих некоторую  созвучность слов “ложь” и “жизнь”. В результате получается “жизнь-ложь”, “ложная жизнь”. В слове-гибриде скрещены не только материальные оболочки слов, но и их значения. При этом изменяется не  только импликационал, но и интенсионал мотивирующих слов (прежде всего опорного в смысловом отношении).
Контаминация - излюбленный прием образования окказионализмов С. Кирсанова. Так, в стихотворении “Боль болей” контаминация слова “боль” с лексемами различной частеречной принадлежности позволяет создать смысловой ряд, каждый из компонентов которого имеет в структуре лексического значения семантический комплекс “боль”:
 Боль болей - бог богов.
(Боль простит.)
(Боль подаст.)
(Боль - судья.)
Боль - божество божеств.
Ему, качаясь, болишься,
держась за болову,
шепча болитвы:
                                           Боже боли!
Или, или лама савахфани?
(на кого ты оставил мя,
 Госпиталь?)
Да свершится боля Твоя.

  Боль болей - “сколок” с “Песнь песней”,  окказиональные предложения (как видим, возможно и такое) Боль простит, Боль подаст, Боль судья - примеры идиоматической аллюзии, которая рождена происхождением этих образований от соответствующих словесных формул “Бог простит”, “Бог подаст”, “Бог - судья”. Болишься означает “молишься об избавлении от боли”, болова- “больная голова”, болитвы -“молитвы все об одном: о спасении от боли”, боля -“воля божества, на которую уповает измученный болью человек”. Госпиталь -слово, обретающее в макроконтексте двойной смысл: “врачеватель” и “Господь” (классический пример поэтического этимологизирования). Причем во всей этой игре смыслов нет кощунства, есть крайне экспрессивное выражение всепоглощающего чувства боли и мольбы об избавлении от нее.
 Псевдочленение - еще один из сугубо окказиональных способов словотворчества. Блестящим примером его применения является стихотворение С. Кирсанова “Больничный сон”:

                                          Спи-
чка,
спи-
ртовка,
шприц
с па-
нтапоном...
И пусть за спи-
нкой кровати
стоит полнейшая Спишь.

   Для правильного восприятия данного стихотворения необходимо видеть напечатанным его текст, тогда становится понятно, что псевдочленением (то есть членением не по морфемным стыкам, а вопреки им) автор достигает смыслового эффекта, при котором “больничные детали” - “спичка”, “спиртовка” и “шприц с пантапоном” - становятся экспликаторами ключевого слова-образа стихотворения “сон”. Окказиональный субстантив Спишь ретроспективно проясняет смысл авторского эксперимента.
М. Цветаева является создателем уникальных образований, представляющих собой многословное сращение, своеобразный лексико-синтаксический блок, компоновкой которого поэт, очевидно, хотел выразить фразеологичность, слитность семантики его составляющих:

А сугробы подаются,
Скоро расставаться.
Прощай, вьюг-твоих-приютство,
Воркотов - приятство.

   В данном примере окказиональный   словесный блок вьюг-твоих-приютство становится и именем (“зима”), и характеристикой (“вьюжная, волшебная, грешная, приветная”), которая детерминирована контекстом всего стихотворения.
Анализируя следующий пример, Л. В. Зубова определяет комплекс возжи-мои-колеи как “нерасчлененный образ коня и пути”.27

                                Верстами - врозь - разлетаются брови.
Две достоверности розной любови,
Черные возжи-мои-колеи -
Дальнодорожные брови твои!

   Очень показательный пример описываемого вида окказионализмов содержится в стихотворении “А над равниной крик лебединый”:

                                 Над окаянной -
Взлет осиянный.
Праведник душу урвал - осанна!
Каторжник койку-обрел-теплынь.
Пасынок к матери в дом. - Аминь.

   Стихотворение является откликом на смерть А.Блока. Историко-культурная информация и макроконтекст дают возможность судить о смысле новообразования, который не равен сумме смыслов его составляющих. Перед нами семантический сплав, единое смысловое целое, именующее то пристанище (дом матери-земли), где поэт - праведник и каторжник в вечном своем подвижничестве - нашел успокоение.
Проанализированные примеры ни в коей мере не исчерпывают многообразия лексических окказионализмов, но дают представление об основных путях и возможностях их структурно-семантической характеристики.

Глава 3. СЕМАНТИЧЕСКИЕ ОККАЗИОНАЛИЗМЫ

Принципы анализа семантических окказионализмов обусловлены их спецификой как продуктов семантической деривации*:

а). Идентификация семантического окказионализма невозможна без анализа интенсионала и импликационала мотивирующей узуальной лексемы.
б). В художественной речи семантические приращения, возникновение которых и дает жизнь семантическому окказионализму, “происходят на базе импликационала    языкового лексического значения”.28
в). Выявление порожденных сем возможно лишь в ходе анализа элементов контекста (от мини- до макроконтекста), детерминирующих приращения смысла или содержащих  семы, одноименные тем, которые актуализируются в новообразовании;
г). В семантических окказионализмах могут быть нивелированы, нейтрализованы   семы интенсионала, при этом импликационные семы могут преобразовываться в ядерные компоненты лексического значения новообразования.

1. В качестве примера тонкого и содержательного исследования семантического окказионализма приведем обширную цитату - анализ Л. В. Зубовой семантического окказионализма М. Цветаевой апельсинный в следующем отрывке из поэмы “Царь-девица”:

                                            Молча, молча,
Как сквозь толщу
Каменной коры древесной,

                                            Из очей ее разверстых -
Слезы крупные, янтарные,
Непарные.
Не бывало, чтоб смолою
Плакал дуб!
Так, слезища за слезою,
Золотые три дороги
От истока глаз широких
К устью губ.

                                             Не дрожат ресницы длинные,
Личико недвижное.
Словно кто на лоб ей выжал
Персик апельсинный.

                                          Апельсинный, абрикосный,
Лейся, сок души роскошный,
Лейся вдоль щек -

                                          Сок преценный, янтаревый,
Дар души ее суровой,
Лейся в песок!

   “В МАС слово апельсинный определяется обобщенно, но все примеры из словарной статьи указывают только на относительное значение прилагательного: “Апельсинный. Прил. К апельсин. Апельсинное дерево. Апельсинные дольки // Приготовленный из апельсинов. Апельсинное варенье”.
В сцене плача Царь-Девицы над спящим Царевичем окказионально качественное прилагательное апельсинный из сочетания персик апельсинный обнаруживает несколько смыслов: 1) сочный (слезы текут обильно), 2) освежающий (слезы дают облегчение), 3) сладкий (то же), 4) живительный (слезы Царь-Девицы, подобно живой воде, расколдовывают спящего Царевича), 5) экзотический (Царь-Девица живет за морем, в другом царстве), 6) драгоценный (слезы в контексте уподоблены золоту и янтарю), 7) блестящий золотистым блеском (в том же уподоблении), 8) нежный (в уподоблении персику и абрикосу с нежной поверхностью).
Вполне возможно, что перечисленные оттенки, основанные на коннотациях (на актуализации сем импликационала относительного прилагательного “апельсинный”. - Н.Б.), выделены субъективно..., однако диффузность значения слова налицо... Этот окказионализм семантически синкретичен, и словотворчество в данном случае повторяет путь образования слова-синкреты в глубокой древности.”29
Приведенная цитата демонстрирует, как исследователь работает со словарной дефиницией узуального мотивирующего слова, как посредством анализа контекстного окружения выявляет смыслы семантического деривата апельсинный, делает краткий исторический комментарий новообразования.
Частотны семантические окказионализмы и в прозаических художественных текстах. Например, название повести Д. Гранина “Зубр” представляет собой окказиональное имя собственное, мотивированное соответствующей зоометафорой. Тип метафоры “животное - человек” Г. Н. Скляревская характеризует как одно из самых сильных в языке экспрессивных средств, “обычно направленных на дискредитацию, резкое снижение предмета речи”.30 Такое употребление существительного “зубр” зафиксировано в толковом словаре современного русского языка: “зубр - о закоснелом в своих отсталых взглядах человеке; о крайнем реакционере” (МАС. Т.1. С.857). Живая речь знает и другое, позитивно-оценочное употребление зоометафоры: зубрами называют людей знающих, маститых, лучших специалистов-профессионалов. Именно на последнем употреблении и базируется в известной степени возникновение собственного имени Зубр. Это имя-прозвище занимает центральное место в ряду собственных номинаций главного героя повести (Тимофеев-Ресовский, Тим, Колюша, Энвэ), поскольку именно оно является знаком емкой и  сложной личностной характеристики главного героя. Анализ семантики имени собственного Зубр подтверждает справедливость мысли И.Я. Чернухиной о том, что “семантика собственного имени героя -       совокупность сем, изоморфных семантике образа героя”.31Семантический окказионализм Зубр является одной из мотивирующих основ (вторая мотивирующая основа - нарицательное существительное “зубр”) лексического окказионализма зубрость - концептуальной лексемы повести, - семантику которого  составляют такие семантические комплексы, как “упорство”, “сосредоточенность”, “неприрученность”, “темпераментность”, “русскость”, “безбытность”,  “редкостность”, “древность”, “масштабность”, “породистость” и др. Таким образом, “порождение эстетически ценных смыслов с уровня слова поднимается на уровень текстовой парадигмы”.32
На следующем примере из повести  “Зубр” хорошо видно, как Д. Гранин описывает постепенное рождение семантического окказионализма в стихии разговорной речи. Разговорная лексема “треп” употреблена в повести сначала в узуальном значении “болтовня”: “По вечерам на берегу Можайского моря устраивали костер и большой общий треп”. Через несколько страниц появляется семантический окказионализм треп в значении “мозговая атака” и мотивированный им лексический окказионализм биотреп со значением “мозговая атака на проблемы биологии: “Денег на треп добились у Рокфеллеровского фонда. Трепы происходили у Тимофеевых.... Дружба с физиками крепла... Они решили отделиться от Бора, создать свой собственный международный биотреп”. Возникновение плюраля трепы вполне соответствует языковой норме, так как узуальный сингулятив “треп”, обретя новую семантику, преобразившись в семантический окказионализм, стал счетным существительным.   Ограничимся приведенными примерами анализа семантических окказионализмов, поскольку еще вернемся к этой проблематике в главе, посвященной окказиональным словосочетаниям.                                      

Глава 4. ГРАММАТИЧЕСКИЕ ОККАЗИОНАЛИЗМЫ

4.1.   В тех случаях, когда лексическая и грамматическая семантика "конфликтуют", приходят в столкновение, грамматика как бы прорывает лексические преграды и образует формы, недопустимые с точки зрения современной нормы, - грамматические окказионализмы. Или иначе -  актуализация лексической семы, контекстуально обусловленной,  "проклевывается" в грамматически неприемлемой и таким образом маркированной, отмеченной форме. Приращение смысла дает жизнь грамматической форме, не существовавшей в узусе в грамматической парадигме данного слова.
Э. Ханпира указывает, что "существуют слова с полной парадигмой, с потенциально полной парадигмой и с неполной парадигмой".33 Словами с потенциально полной парадигмой исследователь считает словоформы типа “риск”, “миг”,  от которых образованы с преодолением семантического барьера окказиональные плюрали риски, миги. Словам с неполной парадигмой приходится преодолевать не только высокие смысловые барьеры, но и морфологические ( например, известное “Вдруг я во всю светаю мочь и снова день трезвонится” В. Маяковского - пример того, как в поэтической речи безличный глагол “светать”, дефектность парадигмы которого выражается в принципиальном отсутствии форм первого и второго лица, обретает абсолютно немыслимую для него в узусе личную форму).

1. В качестве рабочего примем следующее определение грамматического окказионализма: это "отсутствующее в языке (в норме) и мало запотенцированное его системой соединение какой-либо морфологической категории со словами или словоформой, а также отсутствующее в языке соединение определенных словоизменительных аффиксов с определенными основами".34
2.  Методика анализа грамматических окказионализмов.

   Анализ грамматических окказионализмов может быть представлен как определенная последовательность описания семантико-функциональных особенностей новообразования:
а). Анализ грамматического окказионализма следует начинать с рассмотрения грамматической природы необычной словоформы, с доказательства ее морфологической анормальности, с объяснения причин отсутствия данной формы данного слова в системе языка, в узусе.
б). Следующим этапом описания грамматического окказионализма является анализ словарной дефиниции соответствующей лексемы, сопоставление словарного значения слова с тем, которое рождается в данном художественном контексте.
в). Третьим этапом анализа является рассмотрение контекста, эксплицирующего семантику новообразования. Это может быть словосочетание, компонентом которого является окказионализм, предложение, стихотворная строфа, прозаический абзац, глава, все  произведение или даже контекст всего творчества художника слова.
г). Привлечение затекстовых данных, их обработка составляют содержание четвертого этапа анализа грамматического окказионализма.  Знакомство с контекстом личной и творческой судьбы автора, а значит, с контекстом истории и культуры должно в необходимой мере обеспечить формирование читательской и исследовательской пресуппозиции*, позволяющей избежать произвола и тенденциозности в толковании новообразований.
д). Завершающий этап анализа должен представлять собой подготовленную, объективированную всеми предыдущими этапами семантическую интерпретацию новообразования.
Все перечисленные этапы анализа в более или менее развернутом виде, в большей или меньшей расчлененности должны быть пройдены исследователем.

4.4.Окказиональные плюрали достаточно распространены в поэтических текстах. Очень частотны грамматические окказионализмы названной разновидности в поэтическом языке  М.Цветаевой. Приведем самые, на наш взгляд, выразительные примеры: "С земными низостями дней, С людскими косностями", "Жарких самоуправств Час - и тишайших просьб. Час безземельных братств. Час мировых сиротств"; "В ночные клекоты вступала - ровнею"; "Душности бонн, бань"; "И за то, что в учетах, в скуках, В позолотах, в зевотах, в ватах, Вот меня, наглеца, не купят - Подтверждаю: люблю богатых!"; "Это пеплы сокровищ: Утрат, обид. Это пеплы, пред коими В прах - гранит".  Проанализируем последний пример, придерживаясь предложенной выше методики описания. Для анализа приведем текст стихотворения “Седые волосы” полностью:

Это пеплы сокровищ:
Утрат, обид.
Это пеплы, пред коими
В прах - гранит.

                                      Голубь голый и светлый,
Не живущий четой.
Соломоновы пеплы
Над великой тщетой.

                                       Беззакатного времени
Грозный мел.
Значит, бог в мои двери -
Раз дом сгорел!

                                       Не удушенный в хламе,
Снам и дням господин,
Как отвесное пламя
Дух - из ранних седин!

                                       И не вы меня предали,    
Годы, в тыл!
Эта седость - победа
Бессмертных сил.

   Словоформа пеплы представляет собой окказиональный плюраль, поскольку “пепел”  - существительное вещественное, а значит, чуждое самой идее счета, существует в языке как существительное singularia tantum. В БАС зафиксированы следующие значения существительного пепел: “1. Легкая, летучая, похожая на пыль серая или черная масса, остающаяся от чего-либо сгоревшего. 2. Спец. Горная порода в виде порошка черного или серого цвета, выбрасываемая на землю при извержении вулкана” (БАС. Т.9. С.385). В контексте стихотворения реализуется не прямое, а тропеическое, образное  окказиональное значение существительного “пепел”, в котором оказывается возможной форма множественного числа пеплы.
Минимальным контекстом, в котором эксплицируется значение окказионального плюраля,  является контекст всего стихотворения. Как видно из текста, прямая номинация вынесена в название стихотворения - "Седые волосы", то есть пеплы - образная номинация седых волос. Цель анализа - объяснить авторский выбор окказионального плюраля и определить семантический объем лексемы пеплы.
Пепел как вещество -  продукт разрушения, уничтожения, гибели чего-либо. Ранняя седина - свидетельство и следствие перенесенных человеком потрясений, испытаний. В стихотворении "Седые волосы" имеет место авторская метонимия, т.е. употребление названия одного предмета вместо другого по окказионально установленной смежности, причем оба эти предмета (в широком смысле этого слова) - продукты свершившегося разрушения, потрясения.  В стихотворении объект описания представлен дважды: через прямую номинацию в названии ("Седые волосы") и через признаковую номинацию в самом тексте стихотворения (пеплы). Формирование признаковой номинации, очевидно, и стало причиной образования окказиональной формы пеплы, так как форма единственного числа ориентирована только на вещественную семантику существительного. Семантическая интерпретация окказионального плюраля невозможна без смыслового анализа контекста всего стихотворения. Седины - естественный спутник старости ("беззакатного времени грозный мел"), тогда как ранняя седина - не только примета пережитых испытаний, но и знак богоизбранничества ("эта седость - победа бессмертных сил"; "значит, бог в мои двери - Раз дом сгорел!"). Так рождается метонимический перенос: дом сгорел    - остался пепел, то есть седина. Прямое значение лексемы “пепел” присутствует в стихотворении имплицитно: "Не удушенный в хламе, Снам и дням господин, Как отвесное пламя, Дух - из ранних седин". Пламя предшествует пеплу, как страдание предшествует сединам. Пепел - победа бессмертных сил Времени, Вечности, это тлен, прах.
Таким образом, стихотворение структурируется двумя смыслами плюраля пеплы: пеплы - это “преждевременная седина” и “прах как след неумолимого движения Времени”. Обращение к затекстовым данным о личной судьбе и творчестве периода эмиграции М. Цветаевой подтверждает, что жизнь поэта - книга страданий и  что быт никогда не заслонял от М. Цветаевой Время и Вечность.
Все вышесказанное позволяет следующим образом определить семантику окказионального плюраля пеплы: “преждевременные седины как трагический след пережитого, как мета Вечности и богоизбранничества”.
Специфично употребление окказиональных плюралей в поэтических текстах Б. Ахмадулиной:

В околицах ума, в рассеянных чернотах,
ютится бедный дар и требует сказать,
что он не позабыл Ладыженских черемух...

    МАС определяет существительное “чернота” во втором его лексико-семантическом варианте как “тьму, мрак" ( Т.4. С.912). Окказиональному плюралю черноты присуще иное значение, которое формируется контекстом ближайшего окружения - контекстом строки: "В околицах ума, в рассеянных чернотах...". Распределительная семантика причастной формы “рассеянные” и грамматическая числовая семантика узуального плюраля “околицы” предопределяет рождение окказионального множественного черноты. Итак, чернотыума - это “непознанные глубины его, нереализованные, тайные возможности”. Таким образом в подтексте стихотворения формируется  контекстуальный синонимический ряд: околицы (ума) - глубины (ума) - тайники (ума) - черноты (ума).

    Возникновению плюраля мраки в одном из стихотворений А. Ахматовой  способствует чередование в пределах контекста строфы исчисляемого и неисчисляемого:

                                        Как я люблю
пологий склон зимы,
Ее огни, и мраки, и истому,
Сухого снега круглые холмы
И чувство, что вовек не будешь дома.

   Пространство мрака в данном случае прервано, расчленено исчисляемым - огнями, что и объясняет появление окказионального плюраля мраки. В данном случае уместнее говорить о рождении окказиональной формы без сколько-нибудь существенного семантического сдвига.
4.5.   Очень своеобразный эффект - рождение комической коннотации - дает окказиональная трансформация родовой характеристики существительного: “Было уже почти темно. На фоне иссякающей зари виднелась тщедушная фигура гробовых дел мастера Безенчука, который, прислонясь к еловым воротам, закусывал хлебом и луком. Тут же рядом сидели на корточках три нимфа и, облизывая ложки, ели из чугунного горшочка гречневую кашу. При виде Ипполита Матвеевича гробовщики вытянулись, как солдаты” (И. Ильф и Е. Петров); “Пришла какая-то фифа. А с ней молодой фиф” (А. Приставкин).Подобные примеры И. С. Улуханов  квалифицирует как случаи сугубо окказиональной деривации, продукты так называемого “обратного способа словообразования”.35

1. Достаточно частотны в художественных текстах (прежде всего поэтических) окказиональные формы сравнительной степени прилагательных и наречий. Форма сравнительной степени прилагательного (компаратив прилагательного) обозначает, что названный ею качественный признак представлен в большей степени, чем тот же признак, названный формой положительной степени. Компаративы образуются от большинства качественных прилагательных, в основном - исконно качественных. Но, как известно, граница между качественными и относительными прилагательными в известной мере условна, проницаема. В русском языке очень активным является процесс "окачествления" относительных прилагательных, при котором в семантике прилагательного совмещаются значение предметных отношений и значение качественной оценки этих отношений. В разных контекстах одно и то же прилагательное может быть то относительным, то качественным. Встречаются случаи, когда исконно относительные прилагательные, “окачествившись", с течением времени начинают осознаваться носителями языка как исключительно качественные. Так произошло, например, с исконно относительным прилагательным “коричневый”, этимоном  которого является существительное “корица”. “Коричневый” - "буквально цвета корицы" (Сл. Фасмера. Т.2. С.316). Со временем это прилагательное стало соотноситься не с цветом корицы, а с определенным цветом: "буро-желтым с темным оттенком" (БАС. Т.5. С.1428). Функционируя в языке только как качественное, прилагательное “коричневый” обрело способность образовывать формы степеней сравнения (“коричневее”, “самый коричневый”) и краткую форму (“коричнев”) в полном соответствии с нормами современного русского литературного языка. Образование узуальных компаративов прилагательных традиционно относят к формообразованию.

           Появление окказиональных компаративов приводит к необходимости судить о степени лексической самостоятельности этих образований в каждом отдельном случае. Достаточно частотны в поэтических текстах примеры образования окказионального компаратива от прилагательных, являющихся относительными по происхождению, но уже переживших в отдельных своих лексико-семантических вариантах процесс "окачествления". Например, у А. Ахматовой читаем:

                                          Взоры огненней огня
И усмешка Леля...
Не обманывай меня,
Первое апреля!

"Огненней огня" - пример такого частного проявления паронимической аттракции*, как анноминация (соединение, сочетание слов однокоренных, но различной частеречной принадлежности). В пределах миниконтекста строки очевидна актуализация переносного (качественного) значения прилагательного “огненный” ("сверкающий, пламенеющий - о глазах, взорах" - МАС. Т.2. С.801). 
Следующий пример - из В.Хлебникова:

Ни хрупкие тени Японии,
Ни вы, сладкозвучные Индии дщери,
Не могут звучать похороннее,
Чем речи последней вечери.

Возможные изменения эмоционально-оценочной характеристики прилагательного хорошо иллюстрирует следующий пример из В.Маяковского:

                                             Вижу -
оттуда,
где режется небо
дворцов иззубленной линией,
взлетел,
простерся орел самодержца,
черней, чем раньше,
орлинее.

   “Орлиный” в переносном значении - "гордый, смелый" (МАС. Т.2. С.876) - имеет устойчивую положительную оценку. Миниконтекст употребления окказионализма (равный предложению) и макроконтекст (равный объему всей поэмохроники "Революция") способствует появлению в коннотации прилагательного  других эмосем* - отрицательно-оценочных. Основания для формирования такой коннотации вполне очевидны: орел - хищник, зловещий символ ненавистного лирическому герою самовластья. Таким образом, семантически компаратив орлинее мотивирован существительным “орел”, а не прилагательным “орлиный”.
Еще один пример из В.Маяковского:

                                             В дом уйду,
Прилипну к обоям.
Где роза есть нежнее и чайнее?

    В данном примере риторическим вопросом подчеркивается высочайшая степень проявления признака розы. Сложнее с интерпретацией того, какой же именно признак проявляется так интенсивно, поскольку контекст не эксплицирует значения окказионального компаратива. Очевидно, речь идет об изяществе, красоте, неповторимости, изысканности цветка, поскольку значение компаратива чайнее семантически мотивировано не прилагательным “чайный” и не существительным “чай”, а всем нашим представлением о “чайной розе”, впечатлением от созерцания этого объекта внеязыковой действительности. 
Степень окказиональности компаратива одного и того же относительного по происхождению прилагательного может быть разной в зависимости от контекстуальной позиции, внутриконтекстных связей этой формы. Так, пример использования компаратива относительного по происхождению прилагательного “каменный” находим в стихотворении Б.Пастернака "Зимние праздники":

                                       Лица становятся каменней,
Дрожь пробегает по свечкам,
Струйки зажженного пламени
Губы сжимает сердечком.

     В контексте стихотворения Б. Пастернака реализуется третье переносное значение прилагательного “каменный” - "равнодушный, безжизненный, жестокий" (МАС. Т.2. С.27). В этом своем лексико-семантическом варианте данное прилагательное функционирует как качественное. Компаративная форма лишь отчасти окказиональна,  Б.Пастернак как бы заполняет имеющееся, но пустующее в место в грамматической парадиге относительно-качественного прилагательного “каменный”.
Р.Ю.Намитокова36 приводит пример употребления компаратива каменней С. Островым: "Любого камня каменней она". Этот пример - прекрасная иллюстрация того, насколько важной для восприятия значения окказионализма является его связь с контекстом. Имея лишь миниконтекст, равный поэтической строке, нельзя определить, какой из лексико-семантических вариантов прилагательного “каменный” реализуется в данном случае. Любое из трех переносных значений, зафиксированных словарями, могло стать основой для семантики окказионального компаратива. Допустим, что контекст ориентирован на первое переносное значение "неподвижный, застывший, безжизненный". В этом случае можно предположить, что речь идет о трагическом, горестном переживании в жизни лирического героя. Степень трагедийности переживаний и передает компаратив каменней.
Если ориентироваться на второе переносное значение - "равнодушный, бесчувственный, жестокий" (МАС. Т.2. С.27), то компаратив воспринимается как характеристика самого лирического героя. Сравнение с камнем подчеркивает его отрицательные качества.
Третье переносное значение "непоколебимый, стойкий, твердый" (МАС. Там же) также может быть применимо к данному контексту. Тогда эта форма является средством выражения положительной оценки лирического героя как человека волевого, стойкого. Таким образом, предпринятые попытки интерпретировать семантику окказионального компаратива, исходя из миниконтекста, недостаточно эксплицирующего семантику новообразования, показывают большой запас произвольности в толковании подобных примеров.
Наиболее сложный пример употребления компаратива каменней находим в стихотворении В.Брюсова "Лестница":

                                         Все каменней ступени,
Все круче, круче всход,
Желанье достижений
Еще влечет вперед.

                                          Но думы безнадежней
Под пылью долгих лет.
Уверенности прежней
В душе упорной - нет.

                                          Помедлив на мгновенье,
Бросаю взгляд назад:
Как белой цепи звенья -
Ступеней острых ряд.

                                           Ужель в былом ступала
На все нога моя?
Давно ушло начало,
В безбрежности края,

                                           Лестница все круче...
Не оступлюсь ли я,
Чтоб стать звездой падучей
На небе бытия?

   По прочтении стихотворения становится ясно, что ни один из вышеперечисленных переносных лексико-семантических вариантов не реализуется в компаративе каменней. Очевидно, имеет место существенная авторская модификация лексического значения исходного узуального прилагательного. Ближайшее контекстное окружение словоформы каменней не эксплицирует смысл окказионализма, который формируется и раскрывается в полной мере в рамках расширенного контекста, вплоть до контекста творчества.
Основную смысловую нагрузку в стихотворении "Лестница" несет на себе символ “лестница”, именным предикатом которого является компаратив каменней. Поэтому для определения семантического объема окказиональной словоформы необходимо выявить семантический объем символа. Символ “лестница” является устойчивым, в известном смысле доминирующим в творчестве поэта. В целом ряде стихотворений формируется и реализуется этот символ: "Усталость" (1907), "Всхождение" (1914), "Пятьдесят лет" (1923). Названные стихотворения относятся к разным циклам и охватывают временной промежуток в 21 год. Все стихотворения объединяет мотив размышлений лирического героя о жизненном пути. Драматическое восприятие жизни, кризисное настроение доминируют в этих размышлениях. Как известно, важной особенностью функционирования символа является параллелизм его предметного содержания  и переносного значения. В стихотворениях обнаруживается своеобразный символический ряд, включающий в себя лексемы - эквиваленты лексемы-символа “лестница”: “ступени”, “всход”, “уступ”, “ярус”, “перила”. Названия стихотворения тоже символичны: "Лестница" (жизненный путь), "Всхождение" (подъем по жизни-лестнице), "Усталость" (психофизическая реакция на тяготы восхождения), "Пятьдесят лет" (вся жизнь как трудное восхождение). Таким образом, символ “лестница” является концептуальным для творчества поэта.
Компаратив каменней, являясь строевым компонентом символа "лестница", представляет собой окказиональную лексему, в семантике которой взаимодействуют элементы смысла прилагательного “каменный” как относительного и качественного. Как уже было сказано выше, базой для образования окказионального компаратива явился первый лексико-семантический вариант прилагательного “каменный” -  "сделанный, построенный из камня". В контексте анализируемого стихотворения сема "материала" перестает быть ядерным компонентом значения, переходит в разряд периферийных,  уступая центральное место порожденной контекстом семе "труднопреодолимый", то есть перемещается из интенсионала в импликационал лексического значения.
Таким образом, при образовании окказионального компаратива мера окказиональности может быть разной: степень окказиональности словоформы каменней в стихотворении В. Брюсова  безусловно выше, чем у той же словоформы в стихотворении Б. Пастернака. В.Брюсов создает не только форму сравнительной степени прилагательного “каменный”, отсутствующую в системе языка, но и новую лексему, отличающуюся от мотивирующей ядерными компонентами значения, то есть интенсионалом. Следовательно, компаратив каменней Б.Пастернака целесообразнее считать продуктом окказионального формообразования, а компаратив каменней В.Брюсова - продуктом окказионального словообразования.
С.О.Карцевский называет структуры типа "Все каменней ступени, Все круче, круче всход" "структурами с прогрессирующим сравнением".37 Подобный пример встречаем в стихотворении Л.Мартынова "Музыкальный ящик":

                              И мостовая стлалась все булыжней,
И звон трамвая длился все печальней.

    В семантике окказионального компаратива булыжней  также имеет место синтез прямого узуального ("выстланная булыжником") и переносного окказионального ("холодная, жесткая") значений.
В редких случаях окказиональные компаративы прилагательных выражают количественные характеристики, возрастание количества того, что названо мотивирующим соответствующее прилагательное  существительным:

                                            А лес все сосновее:
Сосны да елки.   
(Л. Мартынов)                                      

     Безусловный интерес представляют окказиональные компаративы, мотивированные наречиями. В соответствии с языковой нормой компаративы имеют лишь качественные наречия - дериваты качественных прилагательных. В поэтическом языке сама форма окказионального компаратива наречия является знаком свершившегося в образном контексте перехода мотивирующего прилагательного в разряд качественных. Так, в поэме "Пятый Интернационал" В. Маяковского есть фрагмент, описывающий полет героя над огнедышащим вулканом революционной Германии и дальше - над Францией:

                                           Дальше.
Мрак.             .
Франция.
Сплошной мильерановый фрак.
Черный-черный.
Прямо синий.
Только сорочка блестит -
Как блик на маслине.
Чем дальше - тем чернее,
Чем дальше - тем мрачнее,
Чем дальше - тем ночнее.

   Окказиональный компаратив предикативного наречия ночнее является компонентом семантического поля "мрака": “мрак” - “черный-черный фрак” - “чернее” - “мрачнее”- ночнее. В компаративе ночнее содержится не временная характеристика глубины ночи, а цвето-световая (при том, что в данном случае поэт использует традиционно отрицательную символику черного цвета, в этом примере черный - цвет реакции, застоя).
Малочисленную группу составляют окказиональные компаративы наречий,   мотивированных адъективированными причастиями:

Пусть блестящее, чем свет,
Два блистают черных глаза.
(В. Хлебников)

      Пример  компаратива наречия - окказионализма третьей степени -  находим   в сатирических гимнах В.Маяковского. Стихотворение "Теплое слово кое-каким порокам" поэт сопровождает подзаголовком "почти гимн", а следующее стихотворение "Мое к этому отношение" имеет подзаголовок "гимн еще почтее". Компаратив почтее - яркая речевая аномалия, поскольку мотивирован обстоятельственным наречием меры “почти”, совершенно чуждым способности образовывать степени сравнения. Синтаксически новообразование употреблено в позиции, свойственной компаративу прилагательного (например, “гимн еще смешнее”). Только в пределах иронического макроконтекста двух названных стихотворений актуализируется значение "антигимн, совсем не гимн, гимн наоборот".        
Единичным является пример образования компаратива от количественного числительного “один”:

Наверно, с течением дней
я стану еще одней.
(Е. Евтушенко)

  Сугубо окказиональный компаратив одней  легко и однозначно подвергается смысловой интерпретации: “стану еще одней" может быть истолковано в миниконтексте двустрочия как "стану еще более одиноким".
4.7.   Окказиональные краткие формы прилагательных.
В современном русском литературном языке краткие формы свойственны прилагательным исконно качественным и некоторым окачествленным относительным, при этом семантические объемы краткой и полной форм могут не совпадать, краткие формы могут отрываться от парадигмы прилагательного и выделяться в отдельную лексему  (например, “гол” в значении “нищ”, “хорош” в значении “красив”). Семантическая дистанция между полными формами исходных относительных прилагательных и мотивированными ими окказиональными краткими формами может быть различной. Окказиональные краткие формы прилагательных, соотносительные с относительными прилагательными, следует считать не воскрешенными былыми нечленными формами, а новообразованиями. В этом убеждает сопоставительный семантический анализ узуальных полных прилагательных и их окказиональных кратких форм.
Иногда способность иметь краткую форму приобретает исконно относительное, но уже имеющее и качественные лексико-семантические варианты прилагательное.  Например, прилагательное “лимонный” - относительное в исходном своем значении “относящийся к лимону (лимонное дерево), приготовленный из лимона (лимонный сок)” и качественное в цветовом значении “светло-желтый, цвета кожуры лимона” (МАС. Т.2. С.247). А. Вознесенский, употребляя данное прилагательное как цветовое, образует окказиональную краткую форму прилагательного лимонна без какого-либо семантического приращения, в качестве потенциально возможной в парадигме узуального прилагательного “лимонный” формы:

                                      Что поет он? Как лошадь пасется,
и к земле из тела ея
августейшая шея льется -
тайной жизни земной струя.

                                          Ну, а шея другой - лимонна,
мордой воткнутая в луга,
как плачевного граммофона
изгибающаяся труба.

  Другого рода примеры употребления окказиональных кратких форм прилагательных находим  в стихотворении И. Анненского “Старые эстонки”:

                                     Если ночи тюремны и глухи,
Если сны паутинны и тонки,
Так и знай, что уж близко старухи,
Из-под Ревеля близко эстонки.

   Окказиональная краткая форма тюремны характеризуется явными приращениями смысла, приобретением в контексте И. Анненского качественных сем “мрачности”,  “безнадежности”, которые становятся ядерными, тогда как в узуальном мотивирующем  прилагательном “тюремный” находились на периферии семантической структуры слова, входили в его импликационал. Можно предположить, что краткая форма прилагательного тюремны содержательно мотивирована  непосредственно существительным “тюрьма” во втором его лексико-семантическом варианте: “место, где тяжело жить, где живут в угнетении” (МАС. Т.4. С.596). Также и в окказиональной краткой форме паутинны, помимо контекстуально  дублируемого семантического признака “тонки”, актуализируются семы “запутанности”, “вязкости”, имеющиеся у существительного “паутина” в третьем его значении: “то, что опутывает, всецело подчиняет” (МАС. Т.3. С.43). Таким образом, окказиональные прилагательные тюремны и паутинны - не столько окказиональные формы узуальных прилагательных “тюремный” и “паутинный”, сколько дериваты существительных “тюрьма” и “паутина”.
Целесообразность в отдельных случаях привлечения диахронических сведений демонстрирует анализ окказиональной краткой формы прилагательного отч  в стихотворении М. Цветаевой:

                                    Что же делать мне, слепцу и пасынку,
В мире, где каждый и отч и зряч,
Где по анафемам, как по насыпям, -
Страсти! где насморком
Назван - плач!

  “Зряч” - малоупотребительная, но известная языку краткая форма прилагательного “зрячий” (ср. “нем”, “глух”, “слеп”). Но значение прилагательного “зряч” в творческом контексте поэта -  не просто “имеющий зрение”, а “приспособившийся к жизни в этом мире”, “принимающий законы этого мира”, “вписавшийся в него".Поэтому мы вправе считать прилагательное зряч в данном употреблении семантическим окказионализмом. Что касается формы отч, то В. Даль фиксирует эту форму: “отче достояние (достояние, отцу принадлежащее или принадлежавшее); Отча рука наказуя благословляет (рука отца, воспитателя)” - (Сл. Даля. Т.2. С.724). В ХХ веке краткая форма притяжательного прилагательного отч воспринимается как архаичная. М. Цветаева, используя когда-то бывшую в языке форму, не перечеркивает былое ее значение, а развивает: отч значит “не одинок”, “согрет пониманием родных людей (по крови ли, по духу ли)”, “понят и принят”. Синхронно-диахронная диффузность как признак окказионализма особенно четко выражена в анализируемом примере. Принадлежит истории форма отч? Несомненно. Рождается эта форма второй раз в контексте М. Цветаевой? Безусловно. Формы отч и зряч в тексте коррелируют с семантическими окказионализмами слепец и пасынок, семой-скрепой которых является сема “неприкаянности”. Таким образом с помощью окказионализмов разных типов устанавливаются внутриконтекстные связи по линии контекстуальной синонимии (зряч= отч; слепец - пасынок) и  антонимии ( зряч - слепец; отч - пасынок ).
Своеобразен следующий пример из А. Вознесенского:

                                       Я пролетом в тебе, моя жизнь!
Мы транзитны.

      В узусе прилагательное “транзитный” является относительным и не имеет тенденции к “окачествлению”. В контексте А. Вознесенского  смысл первой строки как бы свернут, сконцентрирован в окказиональной форме транзитны, которая выражает “скоротечность и бренность земного существования на фоне вечности”. “Жизнь” - “лишь промежуточный пункт нескончаемого движения материи”. Так поэт создает философически емкое окказиональное слово посредством образования окказиональной краткой формы узуального прилагательного.
Не менее интересен пример творческой переработки А.Вознесенским  семантики узуального прилагательного “лабазный”:

                                          Не мы опасны,
А вы лабазны,
Людье, которым
Любовь опасна.

Семантика окказиональной краткой формы лабазны имеет далеко опосредованную связь с производящей лексемой “лабазный” - "относящийся к лабазу" (МАС. Т.2. С.209) и с  исходным существительным “лабаз” -" помещение для хранения зерна, муки”. Контекст позволяет  определить значение окказионализма лабазны как "отличающиеся допотопными, устаревшими, затхлыми представлениями о жизни, зашоренные". Ведь существительное “лабаз”, хотя и не сопровождается в словаре пометой "устаревшее", но явно относится к словам, вышедшим из активного употребления - отсюда окказионально возникающее значение “допотопности”, “замшелости”. Отметим  резко отрицательную оценочность, присущую окказионализму, мотивированному нейтральной лексемой. Конечно, лексический окказионализм людье, очень сильно отрицательно заряженный, влияет на появление адгерентной экспрессии у словоформы лабазны.
4.8. Грамматические окказионализмы могут быть представлены и глагольными формами. Гармония лексического и грамматического в слове, основанная на совместимости категориальных лексических и грамматических сем, является результатом   длительной языковой эволюции. Так, соответствие лексического значения глагола и его видового значения  установилось в русском языке в процессе исторического развития    функционально-семантической категории аспектуальности. При этом выделилась группа некоррелятивных глаголов     совершенного вида типа “разминуться”. Выступая в языке как perfectiva  tantum, эти глаголы в поэтическом языке М.Цветаевой приобретают окказиональную способность образовывать соответствующий имперфективный коррелят.
Например, стихотворение "Двое" (лирическое повествование о драматизме судеб влюбленных, разминувшихся в веках) венчают строки:
Что ж из того, что отсель одна в нем
Ревность: женою урвать у тьмы.
Не суждено, чтобы равный  - с равным...
. . . . . . . . .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 
Так разминовываемся мы.

  В узуальном перфективе “разминуться” органично сочетаются  значение специально-результативного способа глагольного действия (компонент лексического значения)    и значение совершенного вида (одно из грамматических значений этой формы). Создавая окказиональный имперфектив, автор намеренно разрушает гармонию лексического и грамматического значений глагола с целью драматизирования повествования, ради того, чтобы как бы продлить роковой миг, в который героям суждено разминуться. Новый имперфектив непривычен, неудобен в артикуляции, его фонетическая реализация явно затруднена, но и неудобопроизносимость окказионализма поэт функционально нагружает: невольно замедленный темп произнесения фиксирует внимание на называемом действии. Эмоциональное напряжение передаваемой ситуации усиливается временной характеристикой глагольной формы разминовываемся. Окказиональная форма и ритмически выделена:     односложные ударные лексемы “так” - “мы”   обрамляют семисложный глагол с ударением, тяготеющим к середине слова.
Безусловный интерес для анализа представляет употребление в стихотворении М.Цветаевой "Так вслушиваются..."  имперфектива влюбливаются:

Так вчувствывается в кровь
Отрок - доселе лотос.
... Так влюбливаются в любовь:
Впадываются в пропасть.

   Данный имперфектив не является плодом индивидуально-авторского формотворчества. Эта архаичная языковая форма глагола несовершенного вида зафиксирована в двух словарях: в Словаре    русского языка   Х1-ХУ11 веков (формы “влюбляться” и “влюбливаться”) и в Российском Целлариусе (1771) (форма “влюбливаться”). Правда, уже в Российском словаре Ив. Нордстета (1780-1782), а также во всех словарях, отражающих дальнейшее развитие русского языка, форма влюбливаться не зарегистрирована. М.Цветаева возрождает в своем поэтическом языке ранее существовавшую форму, которая со временем вышла из употребления, оказавшись избыточной в видовой корреляции “влюбиться” - “влюбляться” - (“влюбливаться”). В стихотворении анализируемая форма функционирует "в союзе" с другими узуальными    ("... в исток вслушивается устье...",  "... внюхиваются в цветок...") и окказиональными глаголами ("...вмалчиваются в тихость...", "...вплясываются в пляс...", "...вкрикиваются в крик..."). Соположение приведенных и подобных глаголов достигается общностью словоформообразующего форманта -трехкомпонентного конфикса "в - ива - ся" со значением “углубленности, полноты интенсивного и длительного действия”. Необходимостью подравнивания опорных в смысловом отношении глаголов стихотворения под один словообразовательный тип, один -интенсивный - способ глагольного действия и обусловлено отчасти появление в тексте стихотворения окказионального имперфектива влюбливаются при наличии узуального имперфектива “влюбляются”.
Второй ( и не менее основательной) причиной возрождения формы влюбливаются является авторский поиск средств и способов актуализации смысла словоформы, стертого общим употреблением. Ведь, “чем привычнее слово, тем меньше мы ощущаем его скрытую образность”.38 Окказиональная форма позволила поэту отказаться от примелькавшейся, приобретшей налет некоторой смысловой легковесности узуальной формы “влюбляются”. Старая / новая форма обновила, освежила, углубила читательское восприятие лексического значения глагола.    Таким образом, в данном случае имеет место не просто возврат к старой форме, воспроизведение ее, а творческое осмысление архаичной формы в словообразовательном и содержательном аспектах.
Окказиональные деепричастия М. Цветаевой жжа и рвя (в узусе деепричастия не образуются от односложных глаголов) оказываются исключительно важными для семантики и ритмики, энергетики контекста: они кратки, как свечение кометы, и энергичны, как движение этого небесного тела:

                                           ... ибо путь комет -
Поэтов путь: жжа, а не согревая,
Рвя, а не взращивая - взрыв и взлом...

    Причем  данные грамматические окказионалимы, диахронически “перекликаясь” с деепричастиями ХVII-ХVIII веков, не становятся семантически отличными от узуальных глаголов “жечь” и “рвать”, прямые их значения ориентированы на текстовую связь с основанием сравнения - кометой, а переносные (“жечь” - “3. Перен. волновать, тревожить, мучить”- МАС. Т.1. С.656; “Рвет” душу, сердце, то есть тяжело переживает что-либо” - Фразеологический сл. С.150) - на обеспечение контекстуальной антонимии: “тревожить”, “терзать”, “мучить” / “успокаивать”, “лелеять” (“согревая”, “взращивая”). Более чем очевидна перекличка данной поэтической декларации М.Цветаевой с пушкинским призывом: “Глаголом жги сердца людей”.
Преодолим оказывается в языке поэзии и другой запрет на глагольное формообразование: в языке нет причастий будущего времени, но Б. Окуджава сконструировал такую форму , присоединив суффикс действительного причастия настоящего времени -ющ к основе глагола совершенного вида “спеть”, которому свойственно выражать значение будущего времени синтетически, одной формой, получилось - споющий, окказиональное причастие, которое в контексте строфы оказывается в состоянии обозначить признак по действию, отнесенный  к будущему:

                                    Немало нам песен пропевший,
споющий еще не одну,
он, физик, к стиху прикипевший,
ученый, влюбленный в струну...

   Итак, наиболее частотны грамматические окказионализмы - компаративы прилагательных и наречий, отсутствующие по каким-либо причинам в узусе; краткие формы прилагательных, которых нет в языковой грамматической парадигме; формы множественного числа  существительных, не способных в узусе к образованию этих форм;   реже окказиональной грамматической модификации подвергаются глагольные формы (личные и неличные) и родовая характеристика существительного.

    Глава 5.  ОККАЗИОНАЛЬНЫЕ СОЧЕТАНИЯ СЛОВ

Окказиональные (необычные) сочетания слов в  художественных текстах представляют интерес  как в аспекте лингвистического анализа этого явления, так и в аспекте  определения особенностей идиостиля  автора, поскольку входят составляющими в то "стилистическое ядро",39 которое  характеризует      все творчество  художника слова или какой-то его период. Окказиональные сочетания слов привлекают внимание многих исследователей как мощное стилеобразующее средство. Так, Ф.П. Филин видит функциональное достоинство необычных сочетаний слов в том, что " необычные и в то же время для читателя как бы незаметные сочетания слов позволяют передавать новые глубокие образные смыслы".40То же ценное качество окказиональных сочетаний слов отмечает Г.О. Винокур: “Сближая в тексте слова, давно утратившие взаимную связь или вовсе никогда ее не имевшие, поэт как бы открывает в них новые, неожиданные смыслы”.41 Е.М.Пестова 42 выделяет следующие функции окказиональных словосочетаний: а) функция экономизации речевых средств; б) функция деавтоматизации восприятия; в) рифмообразующая; г) ритмообразующая; д) инструментирующая.
Окказиональная лексическая сочетаемость проявляется прежде всего в том, что при сохранении структуры словосочетания привычная лексическая сочетаемость в той или иной степени нарушается. В.П.Ковалев отмечает, что "в сознании читателя остается значение модели, но в то же время в результате замены управляемого слова возникает и новый смысл".43 Окказиональные сочетания слов не являются предметом исследования синтаксиса, так как речь идет не о нарушении синтаксической сочетаемости, а о соединении несоединимых понятий, о нарушении привычных сложений смыслов слов, заложенных традицией, обусловленных логикой.   
Е.Г.Ковалевская справедливо отмечает, что "методика анализа таких словосочетаний не должна отличаться от методики анализа семантических окказионализмов, если исследуется специфика идиалекта писателя, только в одном случае процесс более сложный и постепенный: семы опорного слова, семы зависимого слова, возможность сложения этих сем, новые семы в необычных словосочетаниях".44
В литературе,  посвященной изучению окказионализмов как стилеобразующих и текстообразующих средств, имеются немногочисленные примеры функционально-семантического анализа окказиональных словосочетаний. Так, В.И.Калашников дает развернутый анализ необычного словосочетания А. Вознесенского "мужиковская весна", отмечая, что реализация значения окказионального словосочетания... происходит постепенно, ведь сам А.Вознесенский уподобил свой стих кочану капусты со множеством листьев-смыслов: "Сначала все понимают первый слой, половина - следующий венец листьев... суть, кочерыжку (скрымтымным) порой понимают лишь на расстоянии".

                           Не бабье лето - мужиковская весна.
Есть зимний дуб. Он зацветает позже.
Все отцвели. И не его вина,
что льнут к педалям красные сапожки
и воет скорость, перевыключена.
. . . . . . . . . . . . . .
Что будет с вами? Это возраст леса,
как говорит поэт - ребра и беса,
а повесть Евы не завершена...
На память в узелок сплети мизинец.
Прощай и благодарствуй, дуб-зимнец!
Сигналит мужиковская весна.

     По мнению В.И.Калашникова,  значимость заглавия стихотворения "Мужиковская весна" во многом определяется словом “весна”, характеризующимся смыслами, накопленными культурной традицией. Приведем полностью фрагмент статьи , в котором автор компонует и комментирует необходимые извлечения из вертикального контекста культуры: "Особая позиция слова весна в заглавии активизирует "родовую память человечества" (С.С. Аверинцев), заставляет читателя вспомнить об эстетических значениях лексических единиц, обозначающих времена года. Начиная с античных времен (в литературе средних веков, эпохи Возрождения, поэзии ХУ11-ХХ веков), весна - символ молодости, цветения, любви, лето - зрелости, зима - старости. В русской литературе этот символ также употребляется очень широко. Например, у Кирилла Туровского:"Днесь весна красуется, оживляющи земное естество, и горнии ветри, тихо повевающе, плоды гобьзують, и земля, сена питающи, зеленую траву ражаеть..." (“Слово на антипасху”); у Н.М.Карамзина:"Весна с улыбкою приходит; За нею следом мир течет (“Весенняя песнь меланхолика”); у Ф.И.Тютчева:"Любовь земли и прелесть года, Весна благоухает нам - Творенью пир дает природа, Свиданья пир дает сынам!.. (“Весна”); у Есенина:"Я более всего Весну люблю. Люблю разлив Стремительным потоком, Где каждой щепке, Словно кораблю, Такой простор, Что не окинешь оком" (“Ответ”). Таким образом, и в поэзии такого новатора , как А.Вознесенский, широко употребляются устойчивые традиционно-поэтические слова-образы".45 И еще цитата: "Уже в первой строке произведения заглавие, приобретая смысловые приращения, превращается в окказиональный фразеологизм: "Не бабье лето - мужиковская весна", где первое словосочетание - узуальный фразеологизм. В словаре В. Даля: бабье лето -   бабий праздник, день жен мироносиц и Рождества Богородицы, праздник матери, мягкосердечия... В книге "Обряды народные и обряды церковные" В.А.Руднев пишет: "Сентябрь. Поздний посев ржи. Начало посиделок и свадеб. На восьмой день - встреча осени". Но срок бабьего лета короткий: теплые дни быстро проходят. Отсюда сема печали в значении фразеологического словосочетания. В известном стихотворении Ф.И.Тютчева: "Есть в осени первоначальной Короткая, но дивная пора - Весь день стоит как бы хрустальный, И лучезарны вечера..."; у О.Берггольц: "О, мудрость  шедрейшего бабьего лета, с отрадой тебя принимаю... И все же, любовь моя, где ты? Аукнемся, где ты? А рощи безмолвны, а звезды все строже... А я лишь теперь понимаю, как надо любить, и жалеть, и прощать, и прощаться..." (“Бабье лето”).
Вызвав определенный круг ассоциаций, употребив узуальное словосочетание "бабье лето", А. Вознесенский, как бы "оттолкнувшись" от него, создает свое, окказиональное - "мужиковская весна".46

Е.В. Джанджакова также считает непременным условием анализа окказиональных сочетаний слов  включение исследуемого текста в поэтический  интертекст. Вот как исследователь описывает специфику окказионального словосочетания “яблочный смех” из поэмы Д.Самойлова "Ближние страны":

                                   Он отходит уже, этот дух,
Этот дых паровозного дыма,
Этот яблочный смех молодух
На перронах, мелькающих мимо.                                      

   "Поэма Д.Самойлова - о войне, любви, потерях и обретениях. Это возвращение солдата домой осенью 1945г. и одновременно воспоминание - возвращение в войну. В голове поэта соединились осень, запах яблок, крепких, сочных, хрустящих, и столь же сочный, далеко слышный смех молодых красивых и сильных женщин. Доказательством правомерности, а также объективного характера возникающих ассоциаций являются следующие строки, принадлежащие очень разным авторам:

                                       Привольем пахнет дикий мед,
Пыль - солнечным лучом,
Фиалкою -  девичий рот.
А золото - ничем.                                    
Водою пахнет резеда
И яблоком любовь...
(А. Ахматова)

(см. у Ф.М.Достоевского:"...от красивой свежей женщины яблоком пахнет..."); см. также стихотворение А.Вознесенского, где то же соединение любовь - яблоки - зима:
А у меня окно распахнуто
В высотный город, словно в сад,
И снег антоновкою пахнет,
И хлопья в воздухе висят.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .                                             
Они немножечко качнутся,         
Когда их ноженькой коснутся,
Одетой в польский сапожок.
Пахнет яблоком снежок.

Не исключены здесь и мифологические, библейские ассоциации (яблоко познания, яблоко раздора - все связано с женщиной), бунинские ассоциации ("Антоновские яблоки"). Цепь этих ассоциаций произвольна, бесконечна, не замкнута...".47 Хотелось бы заключить анализ данных интертекста, собранного Е.В. Джанджаковой, возвращением к интерпретации окказионального словосочетания яблочный смех.   Итак, в яблочном смехе - “упругость”, “звонкость”, “здоровье”, “молодость” и непременно - “притягательная женственность”.
Исследование окказиональных словосочетаний становится особо значимым  в том случае, когда эти новообразования становятся доминирующим текстообразующим средством в идиостиле художника слова, важной составляющей его идиолекта. Именно такая роль отведена окказиональным сочетаниям слов в поэтическом языке О.Мандельштама. Синий звон, гибкое дыхание, красный смех, близорукое небо, хищный язык, выпуклая радость, дремучая жизнь, простоволосые жалобы, золотая лень, рукопашная лазурь, яблочная кожа... Этот перечень необычных словосочетаний можно продолжать и дальше. Стихотворения О. Мандельштама насыщены новообразованиями, первое место среди которых принадлежит именно окказиональным сочетаниям слов. Проанализируем некоторые из них:

                              Я изучил науку расставанья
В простоволосых жалобах ночных.
Жуют волы, и длится ожиданье -
Последний час вигилий городских,
И чту обряд той петушиной ночи,
Когда, подняв дорожной скорби груз,
Глядели в даль заплаканные очи,
И женский плач мешался с пеньем муз.

    В приведенной строфе из стихотворения "Tristia" очевидна необычность, ненормированность словосочетания простоволосые жалобы. Окказиональность этого словосочетания обусловлена крайне узкой, закрепленной сочетаемостью прилагательного “простоволосый” с существительными - наименованиями лица, чаще женского пола типа “женщина”, “баба”, “старуха”. Простоволосый означает "с непокрытой головой" (МАС. Т.3. С.707), "без платка" (Сл. Даля. Т.3. С.514). В нашем примере прилагательное “простоволосый” определяет неодушевленное существительное “жалобы” (то есть ”1. Выражение неудовольствия, печали, сетование по поводу неприятностей, боли”  - МАС.Т.1 С.641), что как бы аннулирует узуальное значение, привнося в прилагательное “простоволосые” новое лексическое значение " обнаженные в своей искренности, безыскусности, безутешности”, актуализированное устоявшимся в национальной народной традиции представлением о простоволосой женщине как женщине без покрова, т.е. без защиты, а значит, обиженной, нуждающейся в защите. А поскольку и жалоба исходит от обиженного, нуждающегося в защите, то общие элементы смысла у компонентов словосочетания простоволосые жалобы делают возможным рождение этого окказионализма. Сравним с необычным словосочетанием М.Цветаевой простоволосая радость:

                                        
Всю меня в простоволосой
Радости моей прими!

     Окказиональное словосочетание простоволосая радость создано за счет актуализации уже названного смысла “обнаженная в своей искренности, безыскусности”. Простоволосая радость - это распахнутая радость (еще одно новообразование М. Цветаевой). Радость как эмоция  чистая хорошо сочетается с найденными поэтами эпитетами.                                 
В стихотворении "Равноденствие" важным текстообразующим средством является окказиональное словосочетание золотая лень:

                           Есть иволги в лесах, и гласных полнота
В тонических стихах единственная мера.
Но только раз в году бывает разлита
В природе длительность, как в метрике Гомера.                                
Как бы цезурою зияет этот день:
Уже с утра покой и трудные длинноты,  
Волы на пастбище, и золотая лень
Из тростника извлечь богатство целой ноты.

  В словосочетании золотая лень необычно сопряжение  отрицательно оценочного существительного “лень” (“ 1. Отсутствие желания работать, делать что-либо; состояние вялости, сонливости” - МАС. Т.2. С.234) и прилагательного “золотой”, традиционно ориентированного во всех своих переносных лексико-семантических вариантах (“замечательный по своим достоинствам”, “прекрасный”, “очень хороший”; “счастливый”, “цветущий”, “блестящий”, “великолепный”; “дорогой”, “любимый” - МАС. Т.1. С.852) на в высшей степени положительную оценку. В данном случае следует говорить о том, что окказиональное словосочетание золотая лень "работает" на выражение, обозначение “ощущения обволакивающей гармонии природы  в ее редкие, прекрасные, восхитительные - золотые - дни”. Лень в этом контексте, теряя негативную окраску, приобретает значение нежелания, невозможности нарушить  пусть даже единым звуком равноденствие как идеальное равновесие всего в природе.  Лексемы “долгота”, “длительность”, “цезура”, “длинноты” и, конечно, “покой” являются компонентами поля “равноденствия”, важной составляющей которого является и окказиональное сочетание слов золотая лень.
В цикле стихотворений “Армения” О. Мандельштам дважды употребляет окказиональное словосочетание хриплая охра :

                                       Окрашена охрою хриплой,
Ты вся далеко за горой...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                          Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло
Всех-то цветов мне осталось лишь сурик да            
хриплая охра.

Охра -"природная минеральная краска желтого или красного цвета" (МАС. Т.2. С.1003) - не имеет звуковых характеристик, не может быть ни звонкой, ни хриплой. Словосочетание хриплая охра безусловно выполняет одну из версификационных функций - инструментальную. Фоносимволические характеристики звука [х] в сочетании с [р] соответствуют лексическому значению прилагательного “хриплый” - "сиплый, нечистого тона (о звуках); производящий, издающий такие звуки" (МАС. Т.4. С. 856). Семантическое "право на существование" словосочетание хриплая охра получает в контексте всего цикла стихотворений "Армения": страна, где "лазурь да глина, глина да лазурь", "близорукое армянское небо" да "мертвые гончарные равнины", "орущие камни" да "хриплые горы", прекрасна суровым контрастом тонов  ("ты красок себе пожалела")  -  чистой лазури и хриплой (нечистого тона) охры. То, что в узусе характеризует только звуки, то окказионально характеризует и звуки ( "хриплые горы"), и краски ("хриплая охра").                                                             
В нескольких окказиональных словосочетаниях поэт использует прилагательное “дремучий”:

Я наравне с другими
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.
Не утоляет слово
Мне пересохших уст,
И без тебя мне снова
Дремучий воздух пуст.

                           Когда городская выходит на стогны луна,
И медленно ей озаряется город дремучий,
И ночь нарастает, унынья и меди полна.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не отвязать неприкрепленной лодки,                                                                              
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.

  Прилагательное “дремучий” имеет словарное определение "густой, труднопроходимый, старый - о лесе" (МАС. Т.1. С.605).  О.Мандельштам расширяет лексическую сочетаемость прилагательного, актуализируя сему "труднопреодолимый". Дремучим воздухом трудно дышать, в дремучей жизни трудно выжить. А словосочетание дремучий город, очевидно, ориентировано сразу на три смысла: "спящий" ( в Словаре Даля  “дремучий” и “дремать” принадлежат одному словообразовательному гнезду - Т.1. С.492),  “труднопроходимый" и "такой, в котором трудно, тяжело жить".
Скрытое сравнение с дремучим лесом по густоте содержат окказиональные словосочетания в следующих примерах:

                                     И пес наш хромучий
лохмато дремучий
ложится и лижет соленую цепь
(Е. Евтушенко)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Война гремела вдалеке.
А здесь в дожди дремучие
Цвело пятно на потолке
И растекалось тучею.
(А.Кушнер)
В примере из стихотворения И. Бродского “Бабочка” прилагательное “дремучий”, сохраняя ассоциацию с дремучим лесом, актуализирует семы “глубины и запутанности сна, в котором нельзя не заблудиться”:
Есть люди, чей рассудок
стрижет лишай
забвенья; но взгляни:
тому виною
лишь то, что за спиною
у них не дни
с постелью на двоих,
не сны дремучи,
не прошлое - но тучи
сестер твоих!

   Как видим, возникновение окказиональных словосочетаний в поэтическом языке высокой пробы всегда мотивировано семантикой слов-компонентов, контекстом употребления, затекстовыми данными. Но эта мотивированность может носить глубинный характер, быть мало прозрачной, неочевидной. Например, Е.В.Джанджакова 48 считает немотивированным, а значит, недоступным для понимания, декодирования окказиональное словосочетание А. Вознесенского проливная женщина:
Проклинаю твой, Вселенная, масштаб,
Марсианское сиянье на мостах,
Проклинаю, обожая и дивясь,
Проливная пляшет женщина под джаз.

   Лексическая сочетаемость прилагательного “проливной” является крайне ограниченной - "очень сильный" (о дожде)" (МАС. Т.3. С.673). Но из значения "очень сильный" естественно выводится значение интенсивности самовыражения, полноты проявления, что возможно при высокой степени естественности, раскованности натуры, ее поведения. Такие характеристики  поддерживаются соположением окказионального словосочетания с разговорным глаголом “пляшет” ("плясать - танцевать (обычно какой-либо народный танец)" - МАС. Т.3. С.205), с управляемым  этим глаголом  и контрастным ему по стилевой принадлежности существительным “джаз”.
Таким образом,  анализ окказиональных сочетаний слов доказывает, что этот вид новообразований  по методике исследования, по существу происходящих в процессе деривации семантических трансформаций мотивирующего слова близок семантическим окказионализмам.
*   *   *
В заключение подчеркнем, что проблема исследования окказионального в художественном тексте - это проблема междисциплинарная, общелингвистическая, имеющая самое непосредственное отношение к лексикологии, лексикографии, словообразованию, морфологии, синтаксису и стилистике. Более того - это проблема общефилологическая, так как сугубо лингвистической или сугубо литературоведческой стилистики, строго говоря, не существует. И чем лучше, чем полнее студент-филолог освоит комплексную методику структурно-семантического анализа индивидуально-авторских новообразований, тем бережнее и убедительнее будет его интерпретация исследуемого уникального материала, тем более он приблизится к пониманию “самовитого слова” поэта, писателя.

Примечания

1. Винокур Г.О. Маяковский - новатор языка. М., 1943. С.4.
2. Александрова О.И. Неологизмы и окказионализмы // Вопросы русского современного словообразования, лексики и стилистики: Научн. тр. Куйбышев. гос. пед. ин-та. Куйбышев, 1974. Т.145. С.3.
3. См.: Лыков А.Г. Окказионализм и языковая норма // Грамматика и норма. М., 1977.
4. Ковалевская Е.Г. Вопрос об узуальном и окказиональном в лингвистической литературе // Узуальное и окказиональное в тексте художественного произведения. Л.: Изд-во ЛГПИ имени А.И.Герцена, 1986. С.6.
5. Александрова О.И. Русское поэтическое словотворчество:  организация плана выражения // Художественная речь. Традиции и новаторство: Науч. тр. Куйбышев. гос. пед. ин-та. Куйбышев, 1980. Т.238.
6. Земская Е.А., Китайгородская М.В., Ширяев Г.Н. Русская разговорная речь: Общие вопросы. Словообразование. Синтаксис. М., 1981. С.188.
7. Комиссаров В.Н. Лингвистика перевода. М., 1980. С.36.
8. Гумилев Н.С. Читатель // Собр. соч.: В 4 т. М., 1991. Т.4. С.180-181.
9. Карцевский С.О. Об асимметричном дуализме лингвистического знака // Звегинцев В.А. История языкознания Х1Х-ХХ веков в очерках и извлечениях. М., 1965. Ч.2. С.86.
10. Мандельштам О.Э. Разговор о Данте // Избранное: В 2 т. М., 1991. Т.2. С.233.
11. Ковалевская Е.Г. Указ. соч. С.8.
12. См.: Ханпира Э. Окказиональные элементы в современной речи // Стилистические исследования. М., 1972.
13. Ковалевская Е.Г. Указ. соч. С.11.
14. См.: Намитокова Р.Ю. Авторские неологизмы: Словообразовательный аспект. Ростов-на-Дону: Изд-во Ростов. ун-та, 1986.
15. Арнольд И.В. Импликация как прием построения текста и предмет филологического изучения // Вопр. языкозн. 1982. № 4. С.84.
16. См.: Фельдман Н.И. Окказиональные слова и лексикография // Вопр. языкозн. 1957. № 4.
17. См.: Александрова О.И. Окказиональные безаффиксные существительные женского рода в поэтических произведениях начала ХХ века: Краткий анализ и материалы для словаря // Учен. зап. Арзамас. пед. ин-та.  Сер. филол. наук. Горький, 1969. Вып. 95.
18. Александрова О.И. Окказиональные... С.206.
19. Александрова О.И. Окказиональные... С.206.
20. Александрова О.И. Окказиональные... С.206-207.
21. Александрова О.И. Неологизмы... С.44.
22. Мурясов Р.З. Грамматика производного слова // Вопр. языкозн. 1987. № 5. С.28.
23. См.: Гиндин С.И. Представления о путях развития русской поэзии в канун ХХ века // Вопр. языкозн. 1989. № 6.
24. См.: Журавлев А.П. Звук и смысл. М., 1981.
25. Шкловский В.О. О поэзии и заумном языке // Поэтика: Сб-ки по теории поэтического языка. Пг., 1913. Цит. По: Шапир М.И. “Грамматика поэзии” и ее создатели // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т.46. 1987. № 3.
26. Земская Е.А. Словообразование и текст // Вопр. языкозн. 1990. №6. С.17.
27. Зубова Л.В. Поэзия М.Цветаевой: Лингвистический аспект. Л.: Изд-во ЛГУ, 1989. С.204.
28. Куликова И.С. О соотношении узуального и окказионального в эстетическом значении слова // Узуальное и окказиональное в тексте художественного произведения. Л.: Изд-во ЛГПИ имени А.И.Герцена, 1986. С.79.
29. Зубова Л.В. Указ. соч. С.97-98.
30. Скляревская Г.Н. Языковая метафора в словаре: Опыт системного описания // Вопр. языкозн. 1987. № 2. С.62.
31. Чернухина И.Я. Элементы организации художественного прозаического текста. Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та, 1984. С.75.
32. Куликова И.С. Указ. соч. С.86.
33. Ханпира Э. Указ. соч. С.259.
34. Ханпира Э. Указ. соч. С.259.
35. Улуханов И.С. Узуальные и окказиональные единицы словообразовательной системы // Вопр. языкозн. 1984. № 1. С.47.
36. См.: Намитокова Р.Ю. Указ. соч.
37. Карцевский С.О. Сравнение // Вопр. языкозн. 1976. № 1. С.110.
38. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М., 1973. С.98.
39. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М., 1963. С.80.
40. Филин Ф.П. Истоки и судьбы русского литературного языка. М., 1981. С.319.
41. Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959. С.392-393.
42. Пестова Е.М. Необычные сочетания слов в поэзии В.Маяковского // Узуальное и окказиональное в тексте художественного произведения. Л.: Изд-во ЛГПИ имени А.И.Герцена, 1986. С.37.
43. Ковалев В.П. Окказиональная сочетаемость слов как экспрессивное средство художественной прозы // Русский язык в школе. 1976. № 2. С.94.
44. Ковалевская Е.Г. Указ. соч. С.10.
45. Калашников В.И. Окказиональное словосочетание “мужиковская весна” в поэтической структуре произведения А.Вознесенского // Узуальное и окказиональное в тексте художественного произведения. Л.: Изд-во ЛГПИ имени А.И.Герцена, 1986. С.55.
46. Калашников В.И. Указ. соч. С.55-56.
47. Джанджакова Е.В. О сочетаемости слов в современной поэтической речи // Вопросы языка современной русской литературы. М., 1971. С.405-406.
48. См.: Джанджакова Е.В. Указ. соч.

СПИСОК РЕКОМЕНДУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Основная

1. Александрова О.И. Поэтическое словотворчество: К проблеме единиц художественной речи. Л., 1973.
2. Винокур Г.О. Маяковский - новатор языка. М., 1943.
3. Габинская О.А. Типология причин словотворчества. Воронеж, 1981.
4. Григорьев В.П. Грамматика идиостиля. В. Хлебников. М., 1983.
5. Григорьев В.П. Словотворчество и смежные проблемы языка поэта. М., 1986.
6. Лопатин В.В. Рождение слова. Неологизмы и окказиональные образования. М., 1973.
7. Лыков А.Г. Современная русская лексикология: Русское окказиональное слово. М., 1974.
8. Намитокова Р.Ю. Авторские неологизмы: Словообразовательный аспект. Ростов-на-Дону, 1986.

    Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М., 1973.

                                  
 Дополнительная      

1. Апресян Ю.Д. Лексическая семантика: Синонимические средства языка. М., 1974.
2. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1975.
3. Васильев Л.М. Современная лингвистическая семантика. М., 1990.
4. Виноградов В.В. О теории художественной речи. М., 1971.
5. Винокур Т.Г. Закономерности стилистического использования языковых единиц. М., 1980.
6. Григорьев В.П. Поэт и слово. М., 1973.
7. Григорьев В.П. Словарь языка русской советской поэзии. М., 1965.
8. Зубова Л.В. Поэзия Марины Цветаевой: Лингвистический аспект. Л., 1989.
9. Ковалевская Е.Г. Анализ текстов художественных произведений. Л., 1976.
10. Копыленко М.М. Сочетаемость лексем в русском языке. М., 1973.
11. Купина Н.А. Смысл художественного текста и аспекты лингвосмыслового анализа. Красноярск, 1983.
12. Курилович Е. Поэтический язык с лингвистической  точки зрения // Курилович Е. Очерки по лингвистике. М., 1962.
13. Ларин Б.А. Эстетика слова и язык писателя. Л.,1974.
14. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.
15. Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. М., 1988.
16. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М., 1976.
17. Томашевский Б. Стих и язык: Филологические очерки. М.;Л., 1959.
18. Тынянов Ю. Проблемы стихотворного языка: Статьи. М., 1965.
19. Шмелев Д.Н. Очерки по семасиологии русского языка. М., 1984.
20. Шмелев Д.Н. Слово и образ. М., 1964.

СПИСОК СЛОВАРЕЙ

БАС -   Словарь современного русского языка: В 17 т. М.;Л., 1951.
МАС  - Словарь русского языка: В 4 т. М., 1957-1961.
Сл. Даля - Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4т. М., 1978.
Сл. Солженицына - Солженицын А.И. Словарь русского языкового расширения. М., 1995.
Сл. Фасмера - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4т. М., 1986.
Словообразовательный словарь - Тихонов А.Н. Словообразовательный словарь русского языка: В 2 т. М., 1985.
Фразеологический сл. -  Фразеологический словарь русского языка. М.,1986.

ПРИЛОЖЕНИЕ  1.

ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЙ СПРАВОЧНИК*

Дериват - производное слово.
Деривация семантическая - образование семантического производного без изменения формы, структуры мотивирующего слова.
Идиолект - совокупность индивидуальных особенностей, характеризующих речь данного индивида.
Идиостиль - индивидуальный стиль, совокупность основных стилевых особенностей, характеризующих произведения данного автора определенного периода или все его творчество.
Импликация - вид подразумевания, реализующийся в контексте ситуации.
Импликационал - совокупность коннотативных сем (выраженных и скрытых). Образует периферию лексического значения, окружающую его ядро.
Импликационал отрицательный - совокупность коннотативных сем, не совместимых с данным интенсионалом, отрицательный информационный фон значения.
Имплицитные компоненты значения - скрытые компоненты значения, не имеющие самостоятельного явного выражения в формальной лексико-грамматической структуре языка. Конкретизация скрытых сем осуществляется обычно путем лексико-семантического развертывания, перефразирования.
Интенсионал - центральная часть (ядро) структуры лексического значения, включающая обязательные семантические признаки; содержание понятия.
Композит - сложное слово, то есть образованное способом сложения основ.
 Контаминация - скрещение лексических единиц, приводящее к рождению нового слова.

* Толкования терминов приведены по Словарю лингвистических терминов О.С.Ахмановой  (2-е изд. М., 1969.),  учебным пособиям: Васильев Л.М. Современная лингвистическая семантика. М., Высшая школа. 1990.; Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. М., Высшая школа. 1988.

Контекстная позиция - такое место слова в контекстном окружении, которое отчетливо репрезентирует семный состав его лексического значения.
Норма - принятое речевое употребление языковых средств, совокупность правил, упорядочивающих употребление языковых средств в речи индивида.
Паронимическая аттракция (поэтическая этимология) - контекстуальное смысловое сближение неродственных, но фонетически сходных слов.
Пресуппозиция читательская - уровень культурной эрудиции читателя, при котором достигается адекватное понимание смысла произведения.
Референт имени - тот предмет мысли, с которым соотнесено данное языковое выражение.
Словообразовательная перифраза - формула словообразовательной семантизации     производного слова; фраза, истолковывающая дериват через мотивирующее слово (слова).
Текст - это сообщение, объективированное в виде письменного документа, литературно обработанное в соответствии с типом этого документа, состоящее из ряда особых  единств, объединенных разными типами лексической, грамматической и логической связи, имеющие определенный модальный характер и прагматическую установку.
Узуальное - общеупотребительное.
Узус - совокупность общеупотребительных единиц и средств языка.
Экспликация - выраженность значения, смысла, которая реализуется в контексте посредством каких-либо языковых средств..
Эксплицитные компоненты значения - явно выраженные компоненты значения, которые имеют явное морфемное, морфологическое, синтаксическое выражение.
Экспрессивность - наличие экспрессии.
Экспрессивность адгерентная - экспрессивность, приобретаемая словом или выражением только в данном речевом контексте.
Экспрессивность ингерентная - экспрессивность, внутренне присущая данному слову как элементу языка.                   

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

   ТЕМЫ ДОКЛАДОВ ДЛЯ ВЫСТУПЛЕНИЯ НА СПЕЦСЕМИНАРЕ:

1. Окказиональные плюрали в языке поэзии В.Брюсова.
2. Структурно-семантический анализ лексических окказионализмов К. Бальмонта.
3. Функции окказионализмов в рассказах А.П.Чехова.
4. Окказионализмы М.Е.Салтыкова-Щедрина. Структурно-семантический анализ.
5. Структурно-семантический анализ лексических окказионализмов М.Волошина.
6. Нулевая суффиксация как продуктивный способ образования окказионализмов в языке поэзии И.Северянина.
7. Глагольные лексические окказионализмы И.Северянина.
8. Структурно-семантический анализ окказионализмов В.Хлебникова.
9. Семантические окказионализмы в языке поэзии М.Цветаевой.
10. Окказиональные плюрали в языке поэзии М.Цветаевой.
11. Функции лексических окказионализмов в языке поэзии М.Цветаевой.
12. Структурно-семантический анализ окказионализмов, имеющихся в  стихотворении М.Цветаевой “Так вслушиваются...”.
13. Окказионализмы как составляющая идиостиля Д.Хармса.
14. Контаминация как способ образования окказионализмов в языке поэзии С.Кирсанова.
15. Структурно-семантический анализ окказионализмов, имеющихся в поэме В.Маяковского “Флейта-позвоночник”.
16. Морфолого-семантический анализ грамматических окказионализмов В.Маяковского.
17. Функции лексических окказионализмов в языке поэзии В.Маяковского.
18. Структурно-семантический анализ окказионализмов С.Есенина.
19. Структурно-семантический анализ окказионализмов, имеющихся в повести В.Набокова “Лолита”.
20. Окказиональные сочетания слов в повести В.Набокова “Машенька”.
21. Структурно-семантический анализ лексических окказионализмов О.Мандельштама.
22. Окказиональные сочетания слов в языке поэзии О.Мандельштама.
23. Структурно-семантический анализ окказионализмов А.Вознесенского (на материале сборника “Витражных дел мастер”).
24. Структурно-семантический анализ окказионализмов А.Вознесенского (на материале сборника “Дубовый лист виолончельный”).
25. Стилизация детского словотворчества в повести Л.Кассиля “Кондуит и Швамбрания”.
26. Грамматические окказионализмы Е.Евтушенко.
27. Функции лексических окказионализмов в языке поэзии Е.Евтушенко.
28. Окказиональные сочетания слов в языке прозы И.Ильфа и Е.Петрова.
29. Семантические окказионализмы - названия художественных произведений.
30. Семантические окказионализмы-зоометафоры в названиях художественных произведений.

 ПРИЛОЖЕНИЕ 3

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ:

1. Чем отличается узуальное  от окказионального?
2. Можно назвать окказионализм неологизмом? Почему?
3. Перечислите характерные признаки окказионализмов.
4. В чем специфика окказионализмов в художественном тексте?

5. Глагол “виолончелили” как характеристика звуков, производимых насекомыми, встречается в поэтической речи С.Кирсанова и А.Вознесенского, то есть не отличается одноразовостью употребления. Является этот глагол окказионализмом или нет?
6.  Каковы взаимоотношения окказионализма и контекста?
7. Какие типы окказионализмов вам известны? Охарактеризуйте каждый тип.
8. Докажите, что в следующей строфе М.Цветаевой есть семантические окказионализмы:

1.                             Скороговоркой - ручья водой
2.                             Бьющей: - Любимый! больной! родной!
3.                             Речитативом - тоски протяжней:

Хилый-чуть-живый! сквозной! бумажный!

9. Какова степень окказиональности  новообразований в стихотворении Е.Евтушенко? Определите тип каждого из окказионализмов.
Я лез из кожи вон в борьбе
со здравым смыслом, как воитель,
но сумасшедшинки в себе
я с тайным ужасом не видел...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И я себя, как пыткой, мучил -
ну в чем же я недоборщил
и ничего не отчубучил
такого, словно: “дыр... бул...щир...”?

10. По каким словообразовательным моделям созданы следующие    окказионализмы А.Вознесенского?

                            1)    Увижу ли, как лес сквозит
или осоку с озерцами,
не созерцанье - сосердцанье
меня к природе пригвоздит.

2)    Была слава ему догробна,
вез его самолет престижно,
но худел на глазах сугробик,
называемый просто жизнью.

11. Произведите морфолого-семантический анализ грамматического окказионализма М.Волошина:
Царь Борис -
Строителен зело...

12. Произведите структурно-семантический анализ окказионализмов Л. Мартынова, мотивированных топонимами:
О, гиганты!
Вместе с вами
Снова я душой воскрес,
Мощные хантегриане,
Арараторы небес,
Хмурые эльбрусианцы,
Фудзиямы прошлых дней...

13. Проанализируйте окказиональное сочетание слов в строфе О.Мандельштама:
Когда уснет земля и жар отпышет,
А на душе зверей покой лебяжий,
Ходит по кругу ночь с горящей пряжей
И мощь воды морской зефир колышет...

1. Можно ли считать скрымтымным из стихотворения А.Вознесенского фонетическим окказионализмом?

“Скрымтымным” - это пляшут омичи?
скрип темниц? Или крик о помощи?
или у судьбы есть псевдоним,
темная улыбочка - скрымтымным?

                                     Скрымтымным - то, что между нами.
То, что было раньше, вскрыв, темним...