Тихомиров М. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 2. Историография Русской Правды

Обозрение трудов, рассматривающих вопрос о происхождении Русской Правды, уместнее всего начать с Татищева. Хотя труд Татищева и кажется современным исследователям совершенно устаревшим, тем не менее выводы его оказали влияние на всю последующую литературу. Труд Татищева, подготовленный им к печати еще в 1738 году, как известно, увидел свет только через полстолетие (в 1786 г.), причем уже в искаженном виде. Издатель его С. Р. (Румовский) положил в основу не текст Татищева, а текст Академического списка Новгородской летописи как древнейшего подлинника. Труд Татищева носит заглавие: „Законы древние Русски г, для пользы всех любому дрых собранные и неколико истолкованные тайным советником Васильем Татищевым 1738 года". После заглавия следует небольшое „предъизвещение", в котором Татищев объясняет значение найденного им памятника. Интересно, что он первый сопоставляет слова о законе русском в договоре Олега с Правдой Русской и делает вывод: „Следовательно сей закон, тогда уж 2 был и для оного Олег старобытным именовал. В нем цену или счисление достоинства скотом имянуют, что уже и во время Олгово во употребление не было; но имяновали скурою и кожею. Следственно он задолго до Рюрика сочинен". Татищев считал, что Правду составил Ярослав и его сыновья и что Ярослав для этого определил „дву сынов старших и несколько вельмож*4. Татищев добавляет, что „князи во враждах наследственных неоднократно на правду русскую или на закон ссылались" (стр. 4), указывая на пример „мудрого" Константина (т. е. Константина Всеволодовича) и его споры с братом Юрьем III. Из очень неясного предисловия Татищева выясняется, что он пользовался двумя списками Краткой Правды; один находился в новгородской летописи Иоанна и известен теперь под названием Академического, второй в летописи, принадлежавшей некоему Авраамию Ростовскому. Татищев далее называет эту летопись Ростовской. Из зтого списка он дал несколько вариантов к списку попа Иоанна.

оном недостаток, обстоятельства с настоящим несогласны, а особливо,, что деньги в достоинстве пред прежним умалились; ибо в его время гривны едва ли не меньше ли полуфунта серебра счислялись: того ради следующим дополнил". Это замечание Татищева показывает, что он рассматривал вторую часть Правды как своего рода пояснение или дополнение к древнейшей или первой ее части. Как далее будет видно, наблюдение Татищева впоследствии повторяли многие историки, к сожалению, большей частью без ссылок на первый источник подобного взгляда на происхождение Правды. Татищев сопроводил отдельные статьи Краткой Правды любопытными комментариями, некоторые из которых не потеряли значения и для нашего времени. Так, по поводу слов Правды „тогда чада смирять", Татищев замечает: „сие окончание темно; разве детям должны заплатить, чтоб отцова увечья не мстили" (стр. 4).
В целом следует признать, что первый опыт издания Краткой Правды был довольно удачен и только полное отсутствие интереса к русским источникам у академиков Российской Академии Наук первой половины XVIII века на 50 лет задержало выход труда Татищева.
Сочинение Татищева еще не успело появиться на свет, не успело выйти и первое печатное издание краткой редакции Русской Правды, как появилось сочинение, оказавшее большое влияние на всю последующую литературу о Русской Правде. Струве де Пьермонт выпустил сочинение о российских законах, переведенное и напечатанное в том же году на русском иод заглавием; „Слово о начале и переменах Российских законов, в публичном собрании говоренное Феодором Штрубом, сентября 6 дня 1756 года, и переведенное на Российский язык Симеоном Нарышкиным". Струбе де Пьермонт нашел большое сходство между древнерусскими законами и древними законами Дании и Швеции. При полном незнакомстве наших академиков XVIII века с югославянскими юридическими памятниками сочинение Струбе, естественно, произвело большое впечатление. Шлецер сделал из него подробное извлечение, изданное им на немецком языке. Позже речь Струбе была одним из основных источников, использованных Карамзиным для комментария к тексту Русской Правды. Таким образом еще до появления первого печатного издания Русской Правды она уже вошла в круг научных исторических интересов.
В своей „Истории государства Российского" Н. М. Карамзин отводит Русской Правде целую главу во 2-м томе своего труда. Карамзин уже знал как краткую, так и пространную редакции памятника. Но в тексте „Истории" он не делает между ними отличий, сообщая за то множество новых для его времени сведений в примечаниях. Как и все историки XVIII века, Карамзин считал Русскую Правду памятником официального княжеского законодательства и возводил начало этого законодательства, по крайней мере, ко времени Олега. Так, Карамзин, указывая, что Правда приписывается Ярославу, замечает: „Еще в Олегово время Россияне имели законы, но Ярослав, может быть, отменил некоторые, исправил другие, и первый издал законы письменные на языке славянском. Они, конечно, были государственными или общими, хотя древние списки их сохранились единственно в Новгороде и заключают в себе некоторые особенные или местные учреждения". В 3-й главе
II тома Карамзин дает изложение Краткой и Пространной Правды. Характерно даже заглавие этой главы „Правда Русская или Законы Ярославовы", показывающее, что Карамзин приписывал как краткую, так и пространную редакции Правды законодательству Ярослава. Впрочем, Карамзин построил свое изложение довольно произвольно, излагая текст Правды своими словами и одновременно пользуясь краткой и пространной редакциями.

Продолжении Древней Российской Вивлиофики, замечает, что Татищев несправедливо назвал вторую часть Краткой Правды „правдою детей Ярославовых, которые не сочиняли первых законов, но только отменили один". Таким образом, Карамзин, повидимому, считал слова о съезде Яросла- вичей после смерти отца просто вставкой в первоначальный текст Правды.
Карамзин скептически относится и к указанию Татищева о съезде Ярославовых детей в 1035 году, так как „сего известия нет нигде". Карамзин возражает и против выделения второй части Пространной I }равды в особый устав Мономаха, как это сделали „новые издатели", т. е. Болтин и другие, так как в этом „мнимом уставе Владимировом" имеется ссылка на Ярослава (в статье о холопе, ударившем свободного мужа).
В примечаниях Карамзина находим ссылки на новые и до того времени неизвестные списки Правды. Карамзин первый определяет Синодальный пергаментный список как древнейший и относит его к 1280 году. Он же указывал на другой список Правды, также пергаментный, хранившийся тогда в библиотеке Мусина-Пушкина и известный теперь под названием Пушкинского. Этот список Карамзин правильно определил как более поздний по сравнению с Синодальным. Карамзин указал и на особый вид Русской Правды по одному списку XV века, получившему в литературе название Карамзинского. В этом списке были помещены статьи о резоимстве, на основании которых Карамзин делает интересные выводы о стоимости денег в древней Руси. Впрочем, Карамзин отделяет „прибавление", т. е. статьи о резоимстве от „законов Ярославовых". Кроме того, Карамзин в особых примечаниях приводит тексты, помещенные в Правде, но имеющиеся „только в новейших списках Правды", а также „Устав Ярослава о мостех". Большая часть остальных примечаний к главе о Русской Правде в „Истории государства Российского" занята комментариями к отдельным неясным местам Правды и полемикой с Болтиным. Из замечаний Карамзина выясняется, что он особенно охотно пользовался сочинением Струбе, неоднократно на него ссылаясь и проводя постоянные параллели между Русской Правдой и скандинавскими юридическими памятниками. Основываясь на замечаниях Струбе о близком сходстве одной статьи Русской Правды (аще кто всядеть на чюжь конь не прошавъ, то три гривны) с Ютландским законом, Карамзин прямо говорит: „Ютландский закон новее Ярославова; но сие сходство доказывает, что основанием того и другого был один древнейший закон Скандинавский или Немецкий".
Общие выводы Карамзина о происхождении Русской Правда нельзя назвать удачными. Академический список краткой Правды или Список попа Иоанна назван у Карамзина просто худым, а отдельные его выражения — описками. Карамзин даже не пытался сделать анализ текстов Русской Правды, ограничиваясь в своих примечаниях объяснением текста на основании собственных домыслов. Но Карамзину принадлежит заслуга привлечения новых текстов Правды и введения их в научный оборот, в первую очередь Карамзинского списка.

древним уставам, а сия простота вместе есть самое верное ручательство его глубокой древности".
В прибавлениях к основному тексту Эверс рассматривает Правду Ярославичей, которую он выделяет как „другое собрание законов", составленное между 1054—1068 годами. „Братья законодатели распространили уложение отца". Во втором прибавлении к тексту Эверс рассматривает „Правду тринадцатого столетия", или пространную редакцию Правды, впрочем ограничиваясь только ее переводом и отдельными замечаниями. Важнейшее из них сформулировано в следующих словах: „Еще неизвестно, было ли обнародовано сие собрание законов в позднейшей его форме самим правительством (например Владимиром Мономахом) или оно есть только труд частных людей, собравших отдельно выходившие по временам постановления".
Эверс по существу наметил важнейшие вехи для дальнейшего изучения вопроса о происхождении Пространной Правды. Деление Краткой Правды на две самостоятельные части впоследствии было принято Сергеевичем и Гетцом. Отнесение первой части Правды к законодательству Ярослава, а второй к законодательству его сыновей впоследствии было принято почти всеми исследователями. Для своего времени работа Эверса была явлением исключительным, так как Эверс впервые старался объяснить Русскую Правду в связи с общеисторическими судьбами Руси.
В 1844 году вышла в свет большая работа, написанная профессором Дерптского университета Тобином и посвященная древне-юридическим памятникам. В первой части своей работы Тобин рассматривает Русскую Правду, во второй — древнерусские договоры (Руси с греками, Смоленска с Ригою в 1229 г. и некоторые новгородские). В обширном введении к издаваемым текстам Русской Правды, говоря об их отличиях и о происхождении самого памятника, Тобин делит списки Правды на две редакции (или фамилии). К первой редакции он относит списки Краткой Правды, ко второй — все известные ему списки Пространной. Он подробно останавливается на четырех известных ему списках Про-
странной Правды Крестининском, Болтянском, Карамзинском и Строев- ском. Следует отметить, что под названием Карамзинского списка Тобин понимал Синодальный список в Кормчей конца XIII века, упомянутый Карамзиным в его Истории, а Строевским называл список, напечатанный в Софийском Временнике, изданном Строевым. В третьей главе своего труда Тобин говорит о „системе" Русской Правды. Эта глава представляет особый интерес для характеристики мнений Тобина, который считает, что Краткая Правда представляет собой соединение двух самостоятельных памятников, так как „уже сама система Правды, не принимая даже в рассчет содержания статей, обнаруживает самостоятельность древнейшей Правды, может быть, даже ее полноту, при всей ее краткости".
В результате сравнения отдельных статей обеих частей Краткой Правды Тобин приходит к мысли, что задача Правды Ярославичей состояла в том, чтобы дополнить древнейшую Правду. Подобно этому поступали русские и греки при замене договора Олега договором Игоря, или новгородские посадники и тысяцкие при внесении изменений в договоры с князьями, пользуясь, однако, более ранними источниками как своего рода основой. Поэтому Тобин, примыкая к Татищеву и Эверсу, делит Краткую Правду на два, очевидно различных, разделенных осо- . быми заглавиями юридических свода (in zwei offenbar verschiedene durch eine besondere Aufschrift getrennte Gesetzesammlungen).

находятся в таком же соотношении, как древнейшая Правда к ее добавлениям (т. е. к Правде Ярославичей) и что здесь, как и там, существует „известная система". Впрочем, это не мешает Тобину признать, что в пространную редакцию Правды вошли и некоторые позднейшие статьи, дополненные первоисточниками. Так, статью пространной редакции об уроках мостникам Тобин связывает со словами летописи под 1262 годом о срубленном городе в новгородской земле, устав о мостех, внесенный в Софийские (Карамзинские) списки Правды, Тобин относит ко времени Ярослава Всеволодовича (| 1246) и т. д.
В 4-й главе своего исследования Тобин дает характеристику текстов Русской Правды.
Наконец, важнейшую часть исследования Тобина представляет Синопсис, т. е. сводный текст Русской Правды, в одном столбце которого напечатана краткая, а в другом пространная редакция, вследствие чего статьям Краткой Правды пришлось дать порядок, приноровленный к пространной редакции.
Для своего времени работа Тобина была выдающимся явлением. Автор впервые соединил в одном издании все известные в его время тексты Русской Правды. Полезным было и сопоставление текстов Древнейшей Правды и Правды Ярославичей. Но общие выводы Тобина о происхождении Краткой и Пространной Правды тем не менее не были приняты наукой, так как Тобин не подтвердил их другими доказательствами, кроме наблюдений над самим текстом памятника. В особенности было ошибочным представление о делении пространной редакции Правды на две части разновременного происхождения.
Свои представления о происхождении Русской Правды в более краткой форме Тобин изложил и в другом своем сочинении, посвященном юридическим памятникам XI—XVI веков. Тобин указывает, впрочем,, основываясь на неверном представлении о южнорусском происхождении слова „колбяг“, что Древнейшая Правда была законом не для одного Новгорода, но для всей Руси. Древнейшая Правда была дополнена сыновьями Ярослава и притом в законодательной комиссии (Gesetzescom- mission), которая состояла не только из трех князей (Landesfiirsten), но также и из других лиц, может быть из представителей других неупоми- наемых князей или из представителей отдельных городов или областей.
В свою очередь Пространная Правда состоит йз двух частей. Первая основана на использовании текста Краткой Правды, вторая обязана своим возникновением Владимиру Мономаху.
Одним из важнейших недостатков, свойственных трудам Эверса и Тобина, являлось малое знакомство авторов их с подлинными рукописями, .составлявшими текст Русской Правды. Между тем уже ко времени выхода сочинения Тобина появился ряд изданий отдельных списков Русской Правды. Разногласия этих списков, казалось бы, могли заставить исследователей более критически отнестись к вопросу о происхождении самого амятника и попытаться выяснить взаимоотношения отдельных его реакций. Тобин провел подобную работу, но пользовался, главным обра- ом, печатным материалом, которого накопилось совсем недостаточно для уждений о происхождении и составе редакций Русской Правды. Такг омимо изданий Татищева и Шлецера, Тобин мог пользоваться только следующими печатными текстами Правды. В 3-й книге Продолжения Древней Российской Вивлиофики уже в XVIII веке был напечатан текст пространной редакции Правды, найденный корреспондентом Академии: Наук Крестининым и выписанный им из Кормчей, принадлежавшей Строгановым. Крестининский список считался утерянным, и только недавно автор этих строк обнаружил полное его тождество с рукописью Исторического музея в Москве (Муз. № 798). Крестинин внес в печатный текст все поправки XVII—XVIII веков, находившиеся на полях и выписанные из других списков Правды. В 1792 году пространная редакция Правды была напечатана Болтиным — „Правда Русская или законы великих князей Ярослава Владимировича и Владимира Всеволодовича Мономаха с преложением древнего оных наречия и слога на употребительный ныне... В С.-Петербурге, при святейшем Синоде, 1792 г.". Второе издание этого труда было напечатано в Москве в 1799 году. Издание Болтина также отличалось рядом произвольных поправок, внесенных авторами в текст Правды. В 1815 году Калайдович в 1-м томе „Русских достопамятностей44 (издаваемых Обществом истории и древностей российских) опубликовал текст пространной редакции Правды по древнейшему Синодальному списку. Издание Калайдовича могло быть названо первым подлинным ученым изданием Правды.
Новый текст пространной редакции Правды был опубликован в составе Софийского Временника, напечатанного в 1820 году П. М. Строевым. Это был тот текст, из которого Карамзин заимствовал статьи о резоим- стве. Софийский Временник был напечатан по рукописи XVI века, принадлежавшей тогда Воскресенскому Новоиерусалимскому монастырю (теперь Историческому музею в Москве, Воскрес. № 1546), и по другой рукописи из библиотеки гр. Толстого (101. № 36). К сожалению, и Строев не мог избежать соблазна исправлять текст Правды по своему разумению на основании других списков.
В 1843 году во 2-м томе „Русских достопамятностей (издаваемых Обществом истории и древностей российских) Дубенским был издан текст пространной редакции Правды по пергаментному списку, принадлежавшему Мусину-Пушкину. Это издание замечательно не только своей точностью и хорошим комментарием к тексту Правды, но и тем, что Дубенский напечатал все содержание сборника Мусина-Пушкина, имевшего громадное значение для изучения Русской Правды. Издание Дубенского и в настоящее время не потеряло своего значения и в известной мере может быть названо образцовым.
Но все эти издания только подчеркивали необходимость поисков новых списков Русской Правды, на основании которых можно было бы дать критически проверенный текст памятника. Эту трудную задачу, вскоре после выхода сочинения Тобина, впервые попытался выполнить Калачов.
Исследование Калачова1 не только подводило итог всей предыдущей исторической литературе, посвященной Русской Правде, но и сделалось фундаментом для всех дальнейших работ по изучению Правды, не потеряв своего значения и до настоящего времени.
В кратком введении Калачов устанавливает ту программу, выполнение которой, по его мнению, должно дать возможность „этот драгоценный памятник (т. е. Русскую Правду) возвести с одной стороны на степень источника несомненного по достоверности... с другой же стороны для того, чтобы превратить его в сокровищницу, откуда не только историки и юристы брали бы материал для своих исследований, но и филологи могли бы смело и свободно черпать отдельные слова и даже целые выражения". Для достижения указанной цели необходимо сделать „полное издание текста Русской Правды". Кроме того, „важнее всего приступить к филологическому объяснению, как отдельных слов, так равно и целых выражений и оборотов речи". Вслед за разбором филологическим, по мнению Калачова, „может быть предпринято юридическое объяснение Русской Правды", после чего можно будет приступить к изданию" „критически очищенного текста, т. е. составленного из тех только статей, которые по своему содержанию и форме как вообще, так и в частности, несомненно могли принадлежать памятнику XI века". Только после проведения подобной работы Калачов предполагал возможным „приступить к критическим выводам касательно образа составления Русской Правды, ее, подлинного содержания в XI, XII и других столетиях, ее достоинства, как источника права и памятника не только отечественного законодательства, но и словесности". Замечательная программа, предложенная Калачовым, была осуществлена, и притом только частично, уже после его смерти. Сам же Калачов ограничился только „изложением некоторых исследований, которые преимущественно должны служить основанием для подробного юридического разбора этого памятника"/2
Сочинение Калачова делится на 4 отдела:

1.  Разбор изданий и сочинений, относящихся к Русской Правде.

1. стороны юридической.
2.  Систематическое изложение и издание полного в юридическом отношении текста Русской Правды.
3.  Указание на юридические памятники, находящиеся в особенной связи с содержанием Русской Правды.

В первом отделении своей работы Калачов дает подробную историографию вопроса, начиная с Татищева и кончая Тобиным. Этот обзор и. до настоящего времени не потерял своего значения, хотя в некоторых случаях он несколько растянут, так как Калачов считал необходимым разбирать мнения почти всех авторов, касавшихся Русской Правды, а сочинений, посвященных полностью или частично Правде к 1846 году насчитывалось немало.
Во втором отделении Калачов дает подробный обзор известных ему списков Русской Правды. Все списки он делит на 4 фамилии или раз* ряды „с подразделением сверх того списков второй фамилии на виды". Калачов разделяет списки Русской Правды по фамилиям таким образом: „К первой фамилии относятся списки древнейших летописей: Новгородской и Ростовской; ко второй списки Кормчих так называемого Кирилловского разряда и близко подходящих к ним древних Сборников, известных под именем Мерила Праведного. К третьей фамилии я причисляю списки позднейших Новгородских (Софийских Временников); наконец к четвертой — списки позднейших Сборников отдельных статей весьма различного содержания". Уже в этой краткой схеме Калачов показал замечательную наблюдательность. Он впервые отметил определенную и далеко ке случайную связь между отдельными „фамилиями" Русской Правды и составом сборников, в которых эти фамилии или редакции помещены.
Рассматривая „признаки, общие всем фамилиям списков", Калачов приходит к мысли, что ни один из дошедших списков Правды не может быть назван официальным документом и что Русская Правда „есть очевидно сборник, составленный частными лицами и в разное время таким же образом дополненный под влиянием различных условий".* Это наблюдение казалось Калачову настолько важным, что он выделил его курсивом. Однако, ограничившись этим замечанием, Калачов не стал входить в более подробный разбор вопроса о происхождении Русской Правды, ограничившись описанием списков всех 4 фамилий.
Калачов указывает 5 списков первой фамилии, к которой он относит все известные ему списки первой редакции Русской Правды. Важнейшим из них он правильно считает Академический — XV века. Ко второй фамилии Калачов относит 30 списков, в том числе 2 пергаментных— Синодальный и Троицкий. Это списки Пространной Правды, но без позднейших добавлений. К этому же виду Калачов причисляет и 2 списка Сокращенной Правды, — характерная ошибка, которая повторялась потом и в целом ряде ученых исследований.
К спискам третьей фамилии Калачов отнес 6 списков пространной редакции, дополненных статьями о резоимстве, впервые опубликованными Карамзиным. Наконец, к четвертой фамилии были отнесены списки пространной редакции, соединенные с Законом Судным людем и имеющие предисловие к статьям. Калачов указывает 3 таких списка.3
В третьем отделении своего труда Калачов дал систематическое изложение и издание текста Русской Правды. К сожалению, он подошел к исследуемому памятнику с чисто юридической точки зрения и разбил текст Правды по юридическим рубрикам, не желая считаться с действительным расположением текста.
Тем не менее и такое издание имело громадную ценность, так как к тексту были подведены варианты из большого количества списков, до тех пор не вошедших в научный обиход.3
Наконец в четвертом, самом небольшом по размерам, отделении Калачов опубликовал памятники, находившиеся в особенной связи с содержанием Русской Правды. К ним он причислил извлечения из Законов Моисеевых, некоторые византийские памятники, церковные уставы русских князей и т. д.

явлением, но не лишен был и недостатков. К ним следует отнести некоторое стремление автора к формальным, иногда чисто описательным моментам. Читатель мог ожидать от Калачова каких-то общих выводов о времени появления фамилий Русской Правды. Но сам Калачов, повидимому, считал, что это дело будущего, и ограничился только несколькими замечаниями. Само деление на фамилии получило у Калачова характер чисто формальный. Калачов не заметил, что все три последних фамилии представляют собой одну пространную редакцию памятника, которая должна быть противопоставлена первой фамилии или Краткой Правде. Но зато Калачов впервые ввел в науку новые списки Правды, которые можно было использовать для всех дальнейших исследований. После Калачова исследователи имели под руками текст статей Русской Правды с многочисленными вариантами из всех тогда известных списков. Кроме того, Калачов дал краткую, но все-таки достаточно четкую характеристику состава самих сборников, в которых дошли до нас тексты Правды. Казалось бы, работа Калачова должна найти своих продолжателей. Но так не случилось, и новое сводное издание Русской Правды появилось только через 90 лет после диссертации Калачова. Преемники Калачова по изучению Русской Правды только добавляли отдельные тексты к изданному ранее Калачовым и почти полностью игнорировали содержание тех рукописей, в которых сохранилась Русская Правда, рассматривая Правду оторванно, как особое целое, вне связи с окружающими ее памятниками. Даже такой талантливый исследователь, как Дювернуа, считал возможным только сетовать на Калачова за его осторожность в выводах, однако не продолжая и не углубляя его исследований в области изучения списков Русской Правды. Вот что писал Дювернуа и с чем почти в течение 100 лет как будто молчаливо соглашалась историческая наука: „Группировка (Калачова) дает удобное средство пересмотреть все отступления разных текстов. Но этим, мы думали бы, работа над списками не окончена. Можно было бы ожидать, что при такой обширности изысканий, сличение списков приведет нас к тому, по крайней мере, что мы узнаем, какой список служил первообразом для целой фамилии, ибо самое понятие фамилии может держаться только на этом основании. Мы думали бы, что такое сличение, и именно для полных редакций, даст нам возможность сделать заключение о древности той или другой фамилии. К сожалению, таких результатов мы не получаем... Что можно заключить из отсутствия или прибавки статей — это неясно. Всякая отмена, мелкая и крупная, в одинаковой мере способна породить новый вопрос, а мы не всегда можем сказать, какой из этих вопросов важен, какой# нет”.

к нему, изданными еще при жизни Ярослава. При этом Ланге ссылается на слова Пространной Правды о том, что сыновья Ярослава „паки“ (т. е. снова) собрались „по Ярославе*4, откуда можно предполагать, что первый княжеский съезд Ярославичей произошел еще при жизни самого Ярослава. Во второй части Краткой Правды, или „в дополнительном уставе Ярослава44. Ланге различает три частных устава, к которым были присоединены еще 3 статьи (о пошлинах, уроках вирных и уроках мостникам). Ланге указывает, что каждый из этих частных уставов сперва говорил о нарушении личных прав, затем о нарушении прав собственности, К первому дополнительному уставу он относит (по классификации Калачова) статьи 18 и 24 (нарушение личных прав) и 25—27 (нарушение прав собственности), ко второму—статьи 28—30, к третьему— 31—32 и 33—40. „Дополнительный устав, в отношении к первоначальному уставу, составлял законодательство новое, не исключавшее действия прежних постановлений, так что оба устава, взятые вместе, были в собственном смысле Правдой Ярослава“.
Происхождение Пространной Правды рисуется Ланге также довольно упрощенно. „Изяслав начал преобразование Ярославовой Правды, довершил же это преобразование Владимир Мономах, так что два устава, совместно взятые, как дополнявшие друг друга, составляли но вое, исправленное и значительно дополненное издание первого нашего законодательного памятника, которое относилось к Правде Ярослава так же точно, как в настоящее время новое издание Свода законов к прежнему Поэтому уставы Изяслава и Мономаха продолжали носить общее название суда Ярослава Владимировича. При таком упрощенном понимании происхождения Пространной Правды Ланге было уже нетрудно разделить ее на две части, отнеся первую ее половину к законодательству Изяслава, а вторую к дополнениям, сделанным Монома- хом. Далее Ланге делит Пространную Правду на ряд разделов, доказывая ее единство. Отсутствие у Ланге критического отношения к источнику ярко бросается в глаза при чтении его краткого введения, говорящего о происхождении редакций Правды. Поэтому Ланге отдает предпочтение позднему Карамзинскому списку по сравнению с древним

ИСТОРИОГРАФИЯ РУССКОЙ ПРАВДЫ   17

Синодальным. Все замечания Ланге сведены к следующим выводам (даю в сокращении):

1.  Русская Правда не есть сборник, составленный частными лицами и лишенный внешнего единства.
2.  Русская Правда по развитию своих постановлений делится на две: на первую, или основную, и последующие.
3.  Правда Ярослава заключает в себе два устава: первоначальный и ^дополнительный и помещена в списках Академическом и сходных с ним.
4.  Правда Изяслава и Мономаха делится тоже на два устава: на первоначальный, изданный Изяславом, и дополнительный, составленный яри Мономахе. Правда эта заключается в списках Троицком, Сино~ дальном, Карамзинском и сходных с ними по редакции.
5.  Между первоначальным уставом Правды Ярослава и первоначальным уставом Правды Изяслава и Мономаха существует разительное сходство в расположении статей ...
6.  Между дополнительными уставами обеих Правд находится также сходство.. .
7.  При действии Изяславовой и Мономаховой Правды Правда Ярослава не имела более силы закона, за исключением может быть двух постановлений, но при существовании одного устава Изяслава она во многих частях составляла право действовавшее.

Правду „законодательством чисто славянским44.
Хотя работа Ланге появилась на 12 лет позднее „Предварительных исследований * Калачова, на ней почти не отразились выводы этого замечательного труда. Ланге без всякой критики повторяет ряд мнений, высказанных задолго до него. Мысль о том, что краткая редакция Правды составлена из двух уставов Ярослава, первоначального и дополнительного, высказана была уже Татищевым, притом более тонко ~и осторожно, чем это сделано Ланге. Деление пространной редакции на две части сделано было уже Болтиным и вызвало совершенно справедливую критику Карамзина. Непостижимо, каким образом Ланге мог игнорировать критические замечания своих предшественников и вернуться целиком на позиции историков XVIII века. Во всей работе Ланге его выводы о происхождении Русской Правды являются самым слабым и досадным местом, в то время как в остальном его работа является ценным комментарием к тексту Правды. Слабость аргументации Ланге была настолько ясна, что почти все последующие исследования признавали, вопреки ему, неофициальное происхождение Русской Правды. Слишком уже натянутыми и в то же время голословными казались замечания Ланге, что Правда „представляет собой копии подлинных уставов нескольких князей". В вопрос о происхождении Русской Правды, как мы видели, Л\анге не внес ничего нового. Но этого нельзя сказать о следующей работе, подлежащей нашему рассмотрению, — о работе Дювернуа.
Дювернуа рассматривает Русскую Правду только как один из источников древнерусского права. Но это не помешало ему высказать ряд новых и свежих замечаний о происхождении Русской Правды. Дювернуа прежде всего решительно стал на сторону сторонников неофициального происхождения Русской Правды, которая, по его мнению, является сборником, составленным прямо „для руководства суда“. Поэтому Дювернуа так определяет цели, которые он ставит при изучении Правды:
„Цель наша при изучении Русской Правды должна заключаться в анализе элементов (уставы, обычаи), которые входили в ее состав, так как, по нашему мнению, все памятники, носящие это название, составляют сборники, а не первообразные акты, как, например, грамоты уставные, жалованные и пр."
Дювернуа останавливается на вопросе о том, что же собой представляют краткая и пространная редакции Правды? В составе краткой редакции он различает Правду Ярослава и Правду его детей, таким образом присоединяясь к общепринятому мнению о двух составных частях, составляющих вместе краткую редакцию Правды. Но в отличие от Татищева и Ланге, видевших в этих частях различные памятники, объединенные вместе, Дювернуа считает, что „короткая Правда составляет одно целое. Различать две половины в этом целом мы можем толко для того, чтобы определить, что принадлежит самому Ярославу, а что его детям".
Дювернуа впервые проводит мысль о принципиальном отличии Правды Ярослава от Правды его детей. Правда Ярослава знает под названием мужей свободных людей, тогда как Правда детей Ярослава „непрерывно различает мужей князя и других свободных людей, коней княжих и не княжих, борть княжую и не княжую, раба княжего". Первые 17 статей Правды и, может быть, 42-я статья, по мнению Дювернуа, были включены в состав этого памятника при Ярославе, остальные после Ярослава. Дювернуа не отвергает полностью мысли о том, что источниками Правды могли быть подлинные княжеские уставы.
Из статей Правды Ярослава он выделяет 42-ю статью Академического списка, или Покон вирный, который по своему содержанию ближе всего подходит к понятию устава. Что касается до Правды Ярославичей, то она, по Дювернуа, представляет собой, преимущественно^ княжеский устав. Поэтому оглавление, которое поставлено перед этим рядом статей:                            „Правда уставлена Русской земле" совершенно соот

происхождения Правды. Дошедшие до нас сборники могут быть сборниками „частного" происхождения, но они имеют своими источниками княжеские уставы.
Менее определенно Дювернуа высказывается о характере про страна ной редакции Правды, но и здесь он делает ряд интересных наблюдений. Как и другие исследователи, Дювернуа отмечает связь, существующую между краткой и пространной редакциями Правды. Эта связь выражается в следующем:
В Пространной Правде: „1) Составитель не выбрасывает положений, потерявших силу, а выписывает их и отмечает, что так было при Ярославе, а при детях стало иначе... 2) В статьях об убийстве замечается, что составитель соединяет из обеих частей статей Правды все, касающиеся этого преступления".
Таковы замечания Дювернуа, оказавшие значительное влияние на всех последующих авторов, писавших о Русской Правде.
После Дювернуа вопроса о происхождении Русской Правды кратко коснулся С. М. Соловьев в его „Истории России с древнейших времен". По мнению Соловьева, „название Русской Правды получил этот устав, как видно, для отличия от уставов греческих, которые, по принятии

христианства, имели такое сильное влияние на юридический быт Руси**. Соловьев отмечает, что этот первый писанный устав приписывается Ярославу. Впрочем, он ограничивается разбором самых постановлений Правды и, подобно Карамзину, одновременно пользуется как краткой, так и пространной редакциями. Говоря далее о русском обществе XI—XII веков, Соловьев отмечает, что сыновья Ярослава внесли изменения в постановления своего отца. В примечании к основному тексту (на стр. 739) Соловьев разбирает вопрос о времени возникновения изменений, внесенных Ярославичами, и как будто склоняется к тому, что они возникли еще до 1071 года.
Как мы видим, Соловьев мало занимался Русской Правдой. Но отдельные его замечания тем не менее имели существенное значение для разрешения вопроса о происхождении Русской Правды. В частности, Соловьев со всем своим авторитетом отверг предположение о заимствовании норм Правды из скандинавского или германского законодательств, так как „варяги не стояли выше славян на ступенях общественной жизни, следовательно, не могли быть среди последних господствующим народом в духовном, нравственном смысле".
Новая значительная работа о Русской Правде появилась только через 12 лет после выхода в свет сочинения Дювернуа.
„Исследования о Русской Правде * Мрочек-Дроздовского, выпущенные в 1881—1886 гг., состоят из двух выпусков. Первый выпуск этого труда посвящен „опыту исследования источников по вопросу о деньгах Русской ПравдыВ кратком введении Мрочек-Дроз довский делает общие замечания о Русской Правде, отмечая, что „относительно ученой разработки особенно посчастливилось, так сказать, внешней стороне Правды**. Что касается вопроса о происхождении Правды, то он, по мнению Мрочек-Дроздовского, может быть разрешен только тогда, когда будут найдены и исследованы все наличные списки этого памятника. Мрочек-Дроздовский так объясняет цель своего исследования: „Цель моих исследований о Русской Правде состоит в том, чтобы, отпечатав -¦текст двух первых дргвнейших фамилий памятника с необходимыми дополнениями третьей фамилии и с вариантами по печатным спискам, объяснить его с указанных точек зрения на основании также указанного материала, и затем представить содержание Русской Правды в систематическом виде, разделяя статьи ее по категориям науки права**.
Далее Мрочек-Дроздовский объясняет причины, по которым он, в первую очередь, рассматривает вопрос о денежном счете Русской Правды. Он говорит: „приступая к толкованию Правды Русской, исследователь немедленно наталкивается на вопрос о денежной системе этого памятника**.
Во втором выпуске своей работы Мрочек-Дроз довский опубликовал тексты Русской Правды и комментарий к ним. В кратком введении Мрочек-Дроздовский отмечает свое согласие с мнениями целого ряда ученых, выделяющих первые 17 статей краткой редакции в особую „первоначальную** Правду или Правду Ярослава. Вслед за Тобиным Мрочек- Дроздовский находит в расположении статей Правды Ярослава особую систему. Последующие статьи краткой редакции он признает дополнениями к Правде Ярослава. Статьи 18—27 „принадлежат, несомненно, самим Ярославичам**, остальные представляют собой дополнения к Правде Ярославичей. В расположении статей Пространной Правды
Мрочек-Дроздовский также находит систему, приходя в заключение к выводу, что „краткая Правда, как сво/, появилась не позднее конца XI столетия, текст же Пространной Правды (по Синодальному списку) относится „ко времени от конца XI до половины XII века*4.

Дроздовский печатает тексты Правды: краткую редакцию по Румянцевскому списку, пространную — по Синодальному, Чудовскому второму списку (1499 г.) и по Беляевскому списку (Карамзинского вида). Остальные части работы Мрочек-Дроздовзкого заняты объяснением отдельных слов и текстов, встречающихся в Русской Правде и в других древне-рускях памятниках*
Исследования Мрочек-Дроздовского, как мы видим, не внесли ничего принципиально нового в изучение вопроса о происхождении Русской Правды, повторяя в основном выводы Тобина и Ланге. Такой же компилятивный характер носила и другая работа, посвященная Правде и принадлежащая перу Н. А. Рожкова.
Вопрос о происхождении и составе Русской Правды рассматривается Н. А. Рожковым в его „Очерках юридического быта по Русской Правде“. Рожков прежде всего указывает на существование трех мнений о происхождении Правды. Первое мнение считает Правду официальным законодательным актом, второе — частным юридическим сборником, третье — позднейшей подделкой. Из этих трех мнений Рожков считает правильным только второе, отмечая, что взгляд на Русскую Правду „как на частный юридический сборник, надо считать одним из важнейших приобретений исторической литературы в изучаемой области". Однако сам Рожков не приводит никаких новых данных в защиту своего мнения, ссылаясь, главным образом, на работы Калачова и Дювернуа. Рожков делит Правду на две редакции — краткую и пространную, доказывая, что текст краткой редакции древнее текста пространной. В составе краткой редакции Рожков различает „два хронологических текста**, допуская, что сначала возник текст первых 17 статей, и в то же время отвергая мысль о том, что краткая редакция Русской Правды представляет собой соединение двух отдельных сборников. „Краткий текст Русской Правды составлен был до 1073 года, т. е. в течение третьей четверти XI века (1054—1073 гг.)“. Местом создания краткой редакции Рожков признает Киев, считая недоказанным ее новгородское происхождение.
Переходя к изучению списков пространной редакции Правды, Рожков делит их на четыре редакции: „первая представляется Синода \ьным спизкэм, вторая — Троицким, к третьей принадлежат списки, сходные с Карамзинским, типическим представителем четзертой служит список князя Оболенского^.4 Время возникновения пространной редакции Правды указано Рожковым несколько неопределенно. Повидимому, он склоняется к мысли Дювернуа о сложении Правды уже в XII веке. Основываясь на мнении Мрочек-Дроздовского, в свою очередь ссылающегося на Калайдовича и Строева, о том, что Мерило Праведное составлено в первой половине XII вгка, Рожков относит к этому времени составление Троицкой редакции Пространной Правды и говорит уже утвердительно: „вот время, когда закончилось составление Русской Правды^. К числу источников Русской Правды Рожков причисляет юридический обычай, княжеские уставы, юридическую практику, а также византийское право.
Влияние варягов на Русскую Правду, по мнению Рожкова, было незначительным. Остальные очерки Рожкова не имеют уже непосредственного отношения к нашей теме. Во втором очерке он рассматривает уголовное право Русской Правды, в третьем — гражданское право, в четвертом— судебный процесс.
В целом взгляды Рожкова на происхождение Русской Правды были мало оригинальны. Рожков не привлекал никаких новых материалов, пользуясь только известной уже до него литературой, которую он очень тщательно проработал. Но эта литература заставляла его нередко оперировать непроверенными мнениями. Так, без самостоятельного изучения Мерила Праведного Рожков не имел права говорить о времени появления этого памятника. Тем не менее он датировал время создания Русской Правды только на основании предположений о том, что Мерило Праведное возникло в XII веке.

тщательностью стали разрабатываться вопросы экономических и социальных отношений в древней Руси. Новостью в деле изучения Правды были работы Сергеевича, которые открываются его статьей о списках Русской Правды. Сергеевич прежде всего рассматривает известные ему тексты Правды, насчитывая до 50 списков этого памятника. Все списки Правды он делит на три фамилии. К первой фамилии он относит Краткую Правду. „Во сколько приемов писались списки первой фамилии и когда началось их составление, этого мы не можем определить; но есть основание думать, что окончательная редакция списков этой фамилии завершилась около времени съезда сыновей Ярослава... Это Правда первой половины XI века, окончательная редакция которой не может быть древнее 1054 года и моложе 1065— 1070 года. Но первая ее половина могла быть составлена ранее, еще при жизни Ярослава". Ко второй фамилии Сергеевич относит списки Пространной Правды, указывая, что эта Правда разделена уже на заголовки, которые возникли после составления текста („чтобы сделать такие заголовки... надо иметь перед собой уже готовые статьи^). Время появления Пространной Правды определено Сергеевичем таким образом: „По времени составления эта Правда моложе первой. В начале ее находим материал, современный второму съезду сыновей Ярослава Мудрого. Во второй статье читаем; „По Ярославе же паки совкупившеся
сынове“ его и т. д Второй съезд мог произойти не позднее 1073 года.
Начавшись во второй половине XI века, накопление материалов, вошедших в состав этого памятника, продолжалось довольно долго. В середине помещен устав о процентах Владимира Мономаха, который был составлен „по Святополц4“, т. е. после смерти Святополка“. Сергеевич готов приписать составление Пространной Правды одному лицу. „Если составителю Правды в 1073 году было 25 лет, то в 1113 ему было только 65 лет; он мог быть свидетелем обоих событий и сам заносить свои воспоминания^. Общий итог рассуждений Сергеевича сводится к признанию того, что „составление Пространной Правды должно быть отнесено к самому началу ХП века, новый же материал, в нее вошедший, за небольшими исключениями, никак не моложе XI века*. Далее Сергеевич отмечает, что составитель Пространной Правды пользовался краткой редакцией.
К третьей фамилии Сергеевич относит списки сокращенной редакции: „Списки этой фамилии не представляют самостоятельной редакции, это извлечение из двух первых..." „Едва ли можно думать, что третья редакция возникла ранее конца XII или начала XIII века".'
В заключение Сергеевич рассматривает отдельные списки Правды и останавливается на вопросе об официальном и частном происхождении Правды. Сергеевич указывает, что мнение историков об официальном происхождении Правды „не имеет в свою пользу никаких научных оснований**. Наконец, Сергеевич дает такую оценку Правды как исторического источника: „В Правде отразилось современное ей право, и она составляет почти единственный источник для его изучения".
Новые мнения о происхождении Русской Правды Сергеевич высказывает в предисловии к своему изданию Русской Правды. Он указывает, что ранее он признавал существование трех редакций Правды, но внимательное изучение Академического и Археографического списков Правды привело его к убеждению, „что у нас было не три, а четыре редакции Правды".

славичей. „Татищев открыл два разных памятника, две самостоятельных редакции Правды; летописец, хотя и занес их под один год, но знал, что это разные Правды".
Для доказательства своей мысли Сергеевич ссылается на текст краткой редакции Правды, в котором начало второй части выделено киноварной буквой П (в слове „Правда"), как это сделано и в начале первой части Правды. „Летописец, значит, хорошо понимал, что он вносит в летопись. Он вносит в нее два совершенно различных памятника. Первый он приписывает Ярославу, второй был раньше, в попавшем в его руки документе, приписан его сыновьям. Летописец заметил это, а потому и нашел нужным второй документ отличить не только красной буквой, но новой строкой и особой припиской в тексте**. Далее Сергеевич отмечает недостоверность известия Новгородской 1-й летописи младшего извода о составлении Ярославом грамоты, так как этого известия нет в Синодальном списке XIII вэка. Летописец приписал древ- нейшую Правду Ярославу потому, что вторая Правда в самих рукописях приписывалась его сыновьям. „Так возникла легенда об Ярославовой Правде. Те же мысли о происхождении Краткой Правды читаем в новом издании „Лекций и исследований", с заключением: „Итак, открытый Татищевым список дает две разных редакции Правды: древнейшую, которая не упоминает ни об одном князе, и вторую по ней, которая говорит о сыновьях Ярослава".
.Нельзя сказать, чтобы новое воззрение Сергеевича на Правду не заслуживало внимания. Но один киноварный знак еще не решает вопроса о происхождении Краткой Правды, хотя и является показателем того, что составитель или переписчик краткой редакции имел под руками, по крайней мере, два памятника и выделил начало Правды Ярославичей особым значком. Более интересными представляются мнения Сергеевича о времени появления редакций Правды. Особенно интересен первый взгляд Сергеевича на существование всего трех редакций Правды: краткой, пространной и сокращенной. В целом же работы Сергеевича являются ценнейшим вкладом, сделанным в науку в начале XIX века по вопросу о происхождении Русской Правды.

мысли Ключевский делает сопоставления между отдельными текстами Правды, с одной стороны, и извлечениями из Моисеева ..законодательства, Закона Судного людем и пр., с другой. Из всего сказанного выше Ключевский делает важный вывод: „Читаемый нами текст Русской Правды сложился в сфере не княжеского, а церковного суда, в среде церковной юрисдикции, нуждами и целями которой и руководился составитель Правды в своей работе44. В то время как княжеский судья еще мог обходиться без такого свода, в нем нуждались церковные круги по двум причинам: „1) первые церковные судьи на Руси, греки или южные славяне, незнакомы были с русскими юридическими обычаями; 2) этим судьям нужен был такой письменный свод туземных законов, в котором были бы устранены обычаи, особенно претившие нравственному и юридическому чувству христианских судей, воспитанных на византийском церковном и гражданском праве".
Ключевский считает, что Русская Правда получила обязательное действие только „в одной части русского общества, именно в той, на которую простиралась церковная юрисдикция по нецерковным делам и в таком обязательном значении признаваема была самой княжеской властью".4
Краткая редакция Русской Правды, по мнению Ключевского, возникла не позднее начала XII века, на что указывает денежный счет Правды. Пространная редакция Русской Правды, по мнению Ключевского, получила законченный состав во второй половине XII или в начале XIII веков.
Источниками Русской Правды был „закон русски#44, упомянутый уже в договоре Олега, т. е. „право городовой Руси, сложившееся из довольна
разнообразных элементов в IX—XI вв/*, а также княжеское законода^ тельство и некоторые статьи церковно-византийского происхождения.
Рассмотрев вопрос о происхождении Русской Правды, Ключевский переходит к изучению состава Правды, еще раз указывая, что этот памятник возник в сфере церковной юрисдикции, так как „никакой другой класс русского общества не обладал тогда необходимыми для такой работы средствами, ни общеобразовательными, ни специально юридическими". Ключевский различает две редакции Правды — краткую и пространную, отмечая большую стройность и обстоятельность пространной редакции, но отвергая мысль о происхождении краткой редакции путем простого сокращения пространной.
Конечный вывод Ключевского сводится к признанию Русской Правды сборником разновременных частичных сводов и отдельных статей. „Поэтому Русскую Правду можно признать довольно верным, но не цельным отражением юридического порядка ее времени... Русская Правда — хорошее, но разбитое зеркало русского права XI—XII веков“.:*
Взгляды В. О. Ключевского на Русскую Правду, как мы видим, очень своеобразны. Впервые, после Калачова, Ключевский ставит вопрос о литературном окружении Правды, хотя и не производит детального изучения тех сборников, в которых дошла до нас Русская Правда. Ключевский умело сопоставляет тексты Правды с другими памятниками древней Руси как ори- гинальными, так и переводными. Он правильно определяет литературную среду, в которой распространялась в XIII—XV веках Русская Правда.

также не нашла почти никаких отражений в Правде. В то время как Закон Судный людем и другие памятники такого же характера неоднократно возвращаются к церковной практике, Русская Правда живет всецело в сфере гражданских интересов, только упоминая о чернеческих холопах. Князь и его интересы всюду стоят в Правде на первом месте. К тому же Кормчие и Мерила Праведные являются не единственными сборниками, включавшими в свой состав Русскую Правду. На ряду с ними известны списки Правды в летописях и в особых юридических сборниках. Отнесение Русской Правды к числу памятников, действовавших только в сфере церковной практики, было своего рода компромиссом, которым Ключевский пытался примирить сторонников официального и частного происхождения Правды. Однако примирить оба мнения ему не удалось, хотя и удалось показать, что спор о происхождении Русской Правды нельзя свести к двум мнениям и что дошедшие до нас тексты Правды пережили длительную историю, а следовательно, современный текст Рус- ской Правды, носящий черты раздовременного хкрактера, не исключает возможности использования Правдой действительных законодательных актов княжеской власти.
Новой большой работой, целиком посвященной Русской Правде, явился труд Гетца.
В своем' четырехтомном исследовании Гетц подробно останавливается на изучении Правды. После кратких методических замечаний о характере исследования Гетц дает тексты Русской Правды с параллельным переводом их на немецкий язык. В основном Гетц следует Сергеевичу, считая первую часть Краткой Правды (по Археографическому списку) особой редакцией и выделяя вторую ее часть в особую вторую редакцию. Пространная Правда, по Гетцу, является третьей редакцией, представленной в его работе Троицким списком XIV века с добавлениями из Карамзинского.
Гетц дает подробный комментарий к Древнейшей Правде, выделяя некоторые позднейшие интерполяции. Однако выявление этих интерполированных мест проведено им очень неточно и неубедительно. В результате целого ряда операций над текстом Правды Гетц приходит к мысли, что „древнейшая редакция Русской Правды воспроизводит правовое состояние и степень судебной организации, которая господствовала в России до Владимира**, так как в Древнейшей Правде князь стоит на втором плане. Гетц отводит целую главу вопросу о существовании закона или права в древней Руси, пользуясь не только летописью, но и известиями византийских и арабских писателей. Однако приводимые им тексты ни в какой мере не доказывают раннее происхождение Древнейшей Правды, относящейся, по мнению Гетца, по крайней мере, к X веку.
Очень много места отводится Гетцем так называемой реформе Владимира, в результате которой были временно отменены виры и введена смертная казнь для разбойников.
Гетц указывает, что древнейшая редакция Правды представляет нам право восточных славян, существовавшее до Владимира: ,,sie ist eine vor Vladimir entstandene Aufzeichnung’ uralter Rechtsgewohnheiten der ostli- chen Slaven.1 Гетц особенно настаивает на частном, неофициальном происхождении древнейшей редакции Русской Правды, указывая, что она ближе всего стоит к Lex Frisionum, который является юридическим кодексом „чисто частного происхождения**.

редакции Правды. Эта статья в Пространной Правде отличается более древним характером, чем в Древнейшей.
В заключение Гетц рассматривает вопрос о степени прямого влияния на Древнейшую Правду германского и древнешведского права и приходит к отрицательным результатам. Общий вывод его сводится к тому, что древнейшэя редакция отражает первоначальное обычное право русских. Древнейшая редакция возникла до Владимира, местом ее возникновения был, повидимому, Киев („Dass der Ort der Zusammenstellung' der altesten Redaction Kiev ist, scheint nur nach. der ganzen Bedeutung Kievs fur altrussland wahrscheinlich).2
Во втором томе своей работы Гетц рассматривает вторую часть Краткой Правды или, по его терминологии, вторую редакцию. Общие

выводы Гетца сводятся к следующему. Вторая редакция Правды или: Правда Ярославичей не является памятником, однородным по содержанию. Эту мысль Гетц повторяет и далее, говоря, что вторая редакция — это руководство для практической работы судьи. Местом возникновения второй редакции Правды, по Гетцу, является Киев. Вторая редакция, без сомнения, моложе первой, но обе редакции имеют много общего. Г етц думает, что заголовок второй редакции является позднейшим припоминанием. Вторая редакция также неофициального происхождения; „она своим происхождением обязана частной деятельности". Вторая редакция — это руководство для судей. Местом возникновения второй редакции, как и древнейшей, Гетц считает Киев, временем ее возникновения — эпоху Ярослава.
Третью и четвертую книги своей работы Гетц посвящает третьей редакции или Пространной Правде. Третий том является в сущности большим комментарием к Пространной Правде. В четвертом томе Гетц рассматривает ряд вопросов, связанных с происхождением Пространной Правды.
Однако наблюдения Гетца крайне ограничены. В основном он пользуется текстами Синодального, Троицкого и Карамзинского списков. Впрочем и сам Гетц признает, что Карамзинский список, давая иногда лучшие чтения, носит на себе явные следы переработки текста. Гетц указывает источники Пространной Правды. Из нерусских источников Правды он особо отмечает германские. По его мнению, „германо-скандинавское влияние на русское право было большим, чем византийское". В качестве доказательств германо-скандинавского влияния Гетц указывает удвоение платы за убийство княжеских людей, оплату за нанесение увечий в полвиры, а не в целую, и т. д. К германскому влиянию Гетц относит и внесение в Правду понятие свода и института закупни- чества. „В общем мы отмечаем, что в третьей редакции, в противоположность первой, увеличились следы германского влияния или даже прямее заимствования из германского права".1 Наоборот, Гетц не находит в Правде большого влияния византийского права на русское.
Родиной третьей редакции Гетц считает Киев. О времени же возникновения Пространной Правды он делает только уклончивые замечания. Он готов ее отнести и к XI веку, замечая, что может быть „позднейшие исследователи будут счастливее и успешнее в этой области".2 Конец четвертой части занят у Гетца изучением юридических особенностей третьей редакции.

состав рукописей и общая совокупность памятников, содержащих Русскую Правду, совсем остаются вне поля его работы. Между тем работы Гетца вызвали среди историков совершенно неправильную тенденцию к датировке редакций Правды. Именно работа Гетца и создала представление о необычайной трудности датировки Русской Правды, в особенности пространной редакции Правды. Этим и объясняется, что после Гетца исследователи с особой тщательностью разрабатывали вопрос о происхождении краткой редакции Правды. Таков был [прежде всего труд Н. А. Максименко.
Работа Максимейко делится на четыре главы. В первой главе он рассматривает мнения ученых о характере краткой редакции Правды, почему-то разбирая особенно подробно только мнения ученых до конца XIX века и только суммарно ссылаясь на замечания позднейших исследователей — Сергеевича, Владимирского-Буданова, Дьяконова и др. Максимейко, впрочем, уже в самом начале своей книги высказывает и собственный взгляд на краткую редакцию Правды, придерживаясь мнения, что Краткая Правда делится на две половины, из которых первая, повидимому, „есть памятник Новгородского права, тогда как вторая принадлежит к системе права, по всей вероятности, действовавшего в Киевской Руси“. В доказательство новгородского происхождения первой части краткой редакции Русской Правды Максимейко ссылается на ее терминологию и характерные особенности текста. Эта глава может быть признана особенно удачной частью работы Максимейко, с большой полнотой обосновавшего свой взгляд на первую половину краткой редакции как на памятник новгородского происхождения. Значительно менее яркими представляются доказательства автора в пользу киевского происхождения Правды Ярославичей. Они опираются, главным образом, на слова: „Правда уставленаРоуськой земли". Впрочем немаловажной является мысль Максимейко о том, что в Киеве княжеская власть получила наиболее яркое развитие, а Правда Ярославичей сама является несомненным памятником княжеского законодательства. В Киевской же земле особенно ярко проявилось социальное неравенство, нашедшее свое отражение в Правде Ярославичей.
Во второй главе Максимейко рассматривает Правду „как сборник, обе части которого составлены одновременно и одним и тем же лицом“. Рассмотрев замечания ряда авторов о происхождении Правды и особенно полемизируя с Гетцем, Максимейко задает вопрос, чем объяснить поразительную разницу между частями Русской Правды — „чем был обусловлен и как мог произойти такой колоссальный переворот в области права за короткий период времени, продолжительность которого исчисляется всего двумя-тремя десятками лет“. На этот вопрос Максимейко отвечает доказательствами „взаимной зависимости и единства обеих частей Краткой Правды". Максимейко рассматривает первую часть краткой редакции Правды как часть кодекса, необходимо предполагающую его продолжение. Обе части краткой редакции Правды говорят об одном и том же предмете, но с различных сторон. „Принадлежность Краткой Правды авторству одного лица обнаруживается и в системе ее изложения", а также в однородности стиля обеих частей Правды. Но как же согласовать мнение автора о новгородском и киевском происхождении двух частей Правды? На это Максимейко замечает, что Правда была, повидимому, составлена новгородцем, дополнившим новгородское право киевским. „Новгородская Правда положена в основу сборника и стоит на первом месте, тогда как Киевская Правда следует за нею, в качестве дополнительной части". Логическим выводом из приведенных выше рассуждений является признание Правды памятником второй половины XI века.

только противопоставить кодексу греческого происхождения соответствующий более или менее равноценный сборник местного национального права**. В связи с этим в 4-й главе своей работы Максимейко рассматривает влияние византийского права на краткую редакцию Русской Правды и приходит к выводу, что автор Краткой Правды „мог иметь сведения об юстиниановом законодательстве**, вернее, об одной из позднейших его переработок, образца которой Максимейко, впрочем, не в состоянии был указать среди греческих памятников. Попутно Максимейко касается вопроса о 17-Й статье Академического списка, считая ее позднейшей припиской к Закону Судному людем, попавшей в него из Русской Правды. Наконец, в послед** ней, заключительной главе Максимейко рассматривает особенности списков краткой редакции Русской Правды.
Наиболее неудачной частью книги Н. А. Максименко является сравнение текста Правды с законами Юстиниана. Общие черты сходства, существующие между византийским и русским правом, не являются доказательствами зависимости одного от другого. Малодоказательным представляется и мнение Максимейко об одновременном возникновении обеих частей Краткой Правды. В самом деле, если „2-я часть краткой редакции не имеет самостоятельного характера, но служит лишь дополнением к первой**, а в свою очередь „1-я Правда — не самобытный кодекс, а лишь начальная и вступительная глава произведения, задуманного в более широком масштабе**, то как объяснить поразительную разницу в терминологии и даже в денежном счете первой и второй частей Краткой Правды. Далее, если 1-я часть Краткой Правды является новгородским, э 2-я—киевским памятником, то каким образом „обе Правды** могли быть написаны „одновременно одним и тем же лицом?** Не ясно ли, что перед нами два различных памятника, объединенных вместе одним составителем, о редакторской работе которого и следовало бы говорить.
Взгляды Максимейко остались без поддержки в исторической науке, так как разнородность отдельных частей Правды ярко бросалась в глаза исследователям.
Новая значительная работа о Краткой Правде, написанная Н. А. Стратоновым, поставила своей задачей рассмотрение отдельных частей краткой редакции Правды, в составе которой Н. А. Стратонов выделяет следующие части: I) Древнейшую Правду, 2) Правду Ярославичей, 3) Покон вирный,

1. Устав мостникам. Н. А. Стратонов связывает появление Древнейшей Правды с рассказом новгородской летописи об ярославовой грамоте 1016 года, сравнивая содержание Краткой Правды с предполагаемой Ярославовой грамотой, и приходит к выводу, что Древнейшая Правда была составлена в Новгороде.

(„Устав Ярославль") были известны компилятору отдельно. „Урок Ярославль" — это первый опыт в определении финансовых взаимоотношений между местным населением и княжескими „мужами". Наконец, четвертой частью Краткой Правды является Урок мостников.
Работа Н. А. Стратонова вносит много поправок в обычные представления о делении Краткой Правды на две части. Вполне можно согласиться с тем, что Краткая Правда состоит не из двух, а по крайней мере из трех самостоятельных памятников. Покон вирный или Урок .Ярославль, действительно, является особой частью Краткой Правды, возникшей самостоятельно от Древнейшей Правды и Правды Ярославичей. Выделение покона вирного из общего состава краткой редакции можно считать основной заслугой Стратонова. Недостатком его построений является отсутствие анализа Краткой Правды в целом. У читателя создается невольное представление о Краткой Правде, как о памятнике, составленном из механического соединения трех или четырех разнородных памятников. Правда, Стратонов касается вопроса о времени возникновения того текста, „который известен под названием краткой редакции", но выводы его кажутся поспешными и неубедительными. Так, он отмечает, что на краткой редакции Правды отразилось влияние пространной. Но время возникновения пространной редакции и взаимная связь между текстами Пространной и Краткой Правды почти не затронуты в исследовании Стратонова. Вопрос решается чисто догматическим путем, который не может удовлетворить исследователя. Целым рядом натяжек отличаются и выводы Стратонова о времени появления каждой отдельной части Краткой Правды, о чем более подробно будет сказано далее.
Почти все рассмотренные нами исследования исходили из мысли о более раннем происхождении Краткой Правды по сравнению с Пространной. Но были высказаны и мнения, коренным образом противоречащие этому представлению о большей древности Краткой Правды. Замечательно, чго все эти мнения принадлежат не историкам, а лингвистам, и притом крупным—‘Соболевскому и Карскому.
Предположение о позднейшем происхождении краткой редакции Правды было высказано, и притом не в предположительной, а в утвердительной форме, А. И. Соболевским. Аргументация Соболевского сводится к следующему: „Позволительно сомневаться в том, что первые 17 статей Краткой Правды представляют собой „древнейшие статьи
Правды* и что эти статьи „можно назвать Правдою Ярослава". Есть основание думать, что эти 17 статей взяты из Пространной Правды и при этом некоторые из них сокращены. Но необходимо оговориться: Пространная Правда, из которой взяты первые 17 статей Краткой Правды, имела в тексте отличия от Пространной Правды до нас дошедшей, главным образом, очень мало в юридических нормах, была другого извода".
Высказав мысль, резко опровергающую все обычные представления о древнем происхождении Краткой Правды, Соболевский приводит ряд примеров, доказывающих, по его мнению, ее позднейшее происхождение, и находит, что „некоторые из 17 статей не имеют смысла". Таково, например, выражение „чада смирять", вместо которого, может быть, стояло „ся да смирять" и т. п. „В общем, — говорит Соболевский,— вторая половина Краткой Правды производит впечатление сокращения соответствующих статей Пространной Правды".

первых ее статей, сокращением какого-то не дошедшего до нас извода Пространной Правды. Соболевский оставил без всякого рассмотрения вопрос о том, каким образом позднейший редактор, сокращавший какой-то неизвестный извод Пространной Правды, не сделал ни одного анахронизма, хотя такими анахронизмами нередко изобилуют позднейшие списки Пространной Правды, а также, чем объясняется большая полнота и исправность целого ряда статей кратко^ редакции Правды по сравнению с Пространной. Наконец он не объяснил, какие причины вызвали появление краткой редакции, малопонятной и неясной, когда уже существовали списки Пространной Правды, внесенные в Кормчие. Таким образом, соображения Соболевского о позднем происхождении Краткой Правды по существу остались недоказанными.
Мнение Соболевского, но в более осторожной форме, повторил в своем издании Синодального списка Е. Ф. Карский, указавший, что „краткий текст... конечно, может основываться на древнейших записях, сделанных еще при сыновьях Ярослава, но мог явиться и как плод извлечения из кодифицированного после Владимира Мономаха свода в той его части, которая предшествовала уставам этого князя, явившимся уже в Киевской области". В этом замечании Карского не все понятно, но ясно, что и сам Карский не считал Краткую Правду простым сокращением какого-либо извода Пространной редакции, а искал для нее иных источников. Поэтому он допускал, что могли оказаться здесь даже и некоторые дополнения „из тех запасов, какие отчасти устно, отчасти письменно вращались в судебной практике", так как новые статьи появлялись и в позднейших списках. Замечание Карского оканчивается общим и по существу правильным выводом: „Не всегда ведь более краткие редакции оказываются древнее более полных". Как видим, замечания Карского не отличаются подробной и убедительной аргументацией. Поэтому мнения Карского и Соболевского никак не могут поколебать общепринятое представление о большей древности Краткой Правды.
Наш затянувшийся обзор можно считать законченным. После выхода в свет работы Стратонова появлялись только небольшие статьи, посвященные вопросу о происхождении Русской Правды, хотя интерес к этому памятнику никогда не пропадал у историков. Вместе с тем для большинства исследователей стало ясно, что имеющийся материал явно недостаточен и что самой насущной задачей является выполнение той программы изучения Русской Правды, которую когда-то наметил Калачов, в первую очередь, выпуск в свет полного и критически проверенного издания текстов Русской Правды. В 1934 году выщло учебное издание Русской Правды под редакцией Б. Д. Грекова. Новостью в этом пособии было издание текста Троицкого списка XIV века по подлиннику и по строкам, сделанное В. П. Любимовым.
Еще ранее вышло несколько учебных изданий Правды. Из них наибольшее значение имели издания комментированного текста Русской Правды по спискам Академическому (краткая редакция), Карамзинскому и Синодальному (пространная редакция), в хрестоматии М. Ф. Владимирского-Буданова и учебное издание Русской Правды под редакцией
А.   И. Яковлева.

Сергеевичем. Списки Правды разделены Юшковым на пять редакций. К первой редакции он относит списки Краткой Правды, ко второй — списки, помещенные в Кормчих и Мерилах Праведных, а также Пушкинский список XIV века; к третьей редакции — так называемые списки Карамзинского вида (с дополнительными статьями о резах), к четвертой — списки Правды в соединении с Законом Судным людем, к пятой — Сокращенную Правду. В этой классификации бесспорном является только выделение в особые редакции Краткой и Сокращенной Правды, остальные же три редакции С. В. Юшкова по существу являются разновидностями Пространной Правды. Недостатки классификации не мешают признать издание списков. Правды под редакцией С. В. Юшкова весьма полным и удобным для пользования, хотя точность издания очень далека от совершенства. Но С. В. Юшков не только дал издание списков Правды, но и внес кое-что новое в понимание известных и до него текстов. Он первый обратил внимание на „наличие списков Русской Правды, находящихся в соединении со статьями Судебника царя Константина*4 (т. е. Закона Судного людем). По мнению Юшкова, „своеобразие состава этого памятника, отразившего один из последних этапов развития Русской Правды, именно момент влияния на нее византийского законодательства, обусловливает Необходимость выделения его в качестве особой редакции'4. Это важное наблюдение Юшкова, как далее будет видно, имеет большое значение для объяснения происхождения таких изводов Простран-
ной Правды, которые представлены Пушкинским, Археографическим и подобными же списками.
Однако, при всей ценности издания Русской Правды под редакцией С. В. Юшкова, оно не могло целиком удовлетворить научные интересы. Среди основных списков Правды, напечатанных Юшковым, нет ни одного изданного впервые. Классификация списков у С. В. Юшкова также недостаточно дробна и, как мы видели, во многом неверна. Этим объясняется выпуск нового академического издания Русской Правды, под редакцией Б. Д. Греко за, которое, по нашему мнению, является тем критически проверенным изданием, о котором когда-то писал Калачов и работа над которым дала возможность написать новый труд по изучению Русской Правды, предлагаемый нами читателю.
Общие итоги изучения вопроса о происхождении Русской Правды нельзя признать полностью удовлетворительными. С наибольшей полнотой изучена Краткая Правда, и это вполне понятно. Краткая Правда отличается небольшими размерами и дошла всего в двух древних списках, следовательно, особенно доступна для тщательного изучения. Почти все исследователи соглашаются с тем, что Краткая Правда состоит, по крайней мере, из двух частей. Первую часть вместе с тем принято считать древнейшей. Громадное большинство исследователей относит время ее возникновенися к эпохе Ярослава Мудрого. Исключением является мнение Гетца, относящего Древнейшую Правду к еще более раннему времени. Вместе с тем в исторической литературе сложилось представление о Древнейшей Правде как памятнике новгородского происхождения. Вторая половина Краткой Правды, по мнению большинства ученых, является Правдой Ярославичей, т. е. памятником киевского происхождения, возникшим между 1054—1071 годами. Только Гетц относит Правду Ярославичей к более раннему времени — эпохе Владимира Святославича. Во всяком случае, почти все историки согласны в том, что Краткая Правда возникла уже в XI веке и не позднее начала XII века.

вопросов, связанных с изучением Правды, осталось без разрешения. Предлагаемая работа и ставит своей целью восполнение этого пробела в нашей исторической литературе.

.