Бисенбаев А. Другая Центральная Азия

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА XII. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И БЕЗОПАСНОСТЬ

«Демократия! Я рядом с тобой, и радостная песнь
раздувает мое горло».
(Уолт Уитмен. Рожденный на Поманоке).

Глобализация поставила вопрос о трех фундаментальных основах современности: суверенитете, нации и демократии. Возросшая взаимозависимость между государствами, обществами и экономиками делает зыбкими границы между внутренними и внешними делами, распространяются нормы и ценности, гарантируемые международным сообществом на правах солидарности [315].
Иллюзии быстрого экономического роста при развитии рынка и либерализации политической системы по-прежнему остаются таковыми. Но практика показывает, что с таким же основанием мы можем говорить о том, что нет прямой зависимости между ростом демократии и ростом экономики, ростом благосостояния граждан. Примеры, приводимые в доказательство этой зависимости, также многочисленны, как и обратные.
Странам Центральной Азии, вставшим на путь развития рыночных отношений, приходиться учитывать мощный фактор необходимости поддержания экономической стабильности в условиях постоянного рыночного давления. Протекционистские действия национальных правительств приводят к колебаниям рынка и оттоку капитала. Положение усугубляется мощной волной коррупции, которая усиливает неблагоприятные тенденции в экономике.
Например, по официальному сообщению Генеральной прокуратуры, в Казахстане в первом полугодии 2002 года за коррупционные правонарушения привлечены к дисциплинарной и административной ответственности 2100 государственных служащих. В специально созданном едином банке данных содержаться сведения на 3014 лиц, совершивших коррупционные правонарушения. В их числе 750 военнослужащих Министерства обороны, 220 сотрудников органов внутренних дел, 68 должностных лиц таможенных органов, 53 сотрудника налоговой службы, 125 акимов, 1 депутат, 59 сотрудников Государственной противопожарной службы АЧС, 11 – органов юстиции, 14 – органов финансовой полиции и 4 прокурорских работника [316].
Значительным фактором необходимости поддержания регулирующей роли государства является и проблема криминализации экономики. Она характерна для всех государств, осуществляющих переход к рыночной экономике. Например, в России по данным Аналитического центра РАН, 35% капитала акционерных обществ перешло в руки криминальных структур. Под их контролем находится более 40 тысяч фирм и банков. Половина преступных доходов, по данным МВД, уходит на подкуп чиновников. Свыше 1 млн. человек, в основном бывших сотрудников правоохранительных органов, спецназа и спортсменов, работают в службах безопасности коммерческих фирм, частных и сыскных структурах. Они располагают 3 миллиона единиц зарегистрированного и гораздо большим числом неучтенного оружия. Теневой денежный оборот в России, по данным ФСБ, достиг 40 % ВВП по сравнению с 5-10% в развитых странах [317].
Коррупция имеет серьезные корни в тоталитарном прошлом. К середине 80-х годов по оценкам специалистов НИЭИ при Госплане СССР оборот теневой экономики достиг в целом по стране 60-80 млрд. рублей [318]. К этому же времени согласно данным уголовных дел, каждая пятая из преступных групп была связана с коррумпированными работниками государственного аппарата. По данным Института прокуратуры, на подкуп должностных лиц тратилось две трети средств, полученных путем взяточничества, хищений и иных форм казнокрадства [319].
Как пишет В.Х. Рейнике «Неспособность властей противостоять воздействию международных корпораций на внутренний суверенитет национальных государств создает серьезную угрозу демократии. Хотя право голоса у граждан сохраняется, по мере ослабления внутреннего суверенитета их возможность влиять на государственную политику уменьшается, а это приводит к потере доверия к демократическим институтам» [320].
Первым шагом стало участие государств в антитеррористической операции, вернее предоставлении своей территории и объектов для западных воинских контингентов с целью нанесения ударов по талибам. Руководители Кыргызстана, Узбекистана, которые позволили разместить на своей территории иностранные базы исходя из необходимости решения ряда проблем. Во-первых – укрепления своей безопасности. Именно эти страны стали объектами вторжения боевиков, которые стремились прорваться в Фергану и найти там опору среди местного населения, недовольного режимом. Во-вторых, присутствие американцев означает дополнительные инвестиции, что очень важно для экономики, в первую очередь кыргызской. Незначительные суммы в масштабах других стран, для кыргызской экономики означают возможность решения целого ряда государственных проблем. В-третьих, и, прежде всего для Узбекистана, весьма важна легитимизация режима за счет сотрудничества с США. Упреки в авторитаризме, преследовании оппозиции и нарушениях прав человека должны были быть прикрыты участием в антитеррористической операции.
Выбор Узбекистана в качестве страны размещения связан со многими обстоятельствами, а не только географической близостью к границам Афганистана. Как отмечал З. Бжезинский «Узбекистан, который с национальной точки зрения является наиболее важной и самой густонаселенной страной Средней Азии, является главным препятствием для возобновления контроля России над регионом. Независимость Узбекистана имеет решающее значение для выживания других государств Средней Азии, а, кроме того, он наименее уязвим для давления со стороны России» [321].
Данный шаг, вполне оправдан с точки зрения бездействия Договора о коллективной безопасности СНГ, который не предпринял никаких практических шагов по борьбе с боевиками. Как оказалось, в условиях реального применения мер в отношении террористов и проведения дорогостоящих операций, союзники по СНГ не смогли рассчитывать друг на друга.
Размещение американских войск в странах Центральной Азии ознаменовало новую конфигурацию в мире. Заявленное окончание в основном операции в Афганистане привело не к свертыванию баз в Кыргызстане и Узбекистане, а к расширению военного присутствия. И это присутствие будет достаточно долгим. Об этом говорят и официальные лица, например 11 членов Палаты представителей США, которые встретились 23 августа 2002 года в Ташкенте с Президентом Узбекистана И. Каримовым. Возглавлявший двухпартийную делегацию член Палаты представителей П. Хекстра заявил во время пресс-конференции, что американские «войска будут находиться в Узбекистане столько, сколько их будет принимать узбекский народ и сколько понадобится для выполнения задачи, которую мы хотим выполнить в Центральной Азии. Раньше мы допускали ошибки, не полностью выполняя свои обязательства, и мы больше не повторим этих ошибок».
И вновь американцы, заявляя о поддержке режимов Центральной Азии при одновременном требовании соблюдения набора демократических прав, повторяют историю. В Иране, лишенный поддержки граждан и профессиональной элиты шах, полагался на поддержку США. «Хотя в 1978 г. президент Картер и заявил о своей поддержке монархии, но он подчеркнул важность соблюдения прав человека. Это еще более ослабило позиции шаха. Бюро по правам человека Государственного департамента США наложило эмбарго на предназначенное Ирану снаряжение для сил охраны общественного порядка. В то время как Совета национальной безопасности США поддерживал военные действия Ирана против антишахских сил, Государственный департамент добивался, чтобы преемником династии Пехлеви стало стабильное, «умеренное», нерелигиозное гражданское правительство. Едва ли подобная противоречивая политика могла укрепить монархическое правление» [322].
Непоследовательность и противоречивость, основанная на неверной оценке ситуации, привела к падению союзника, на которого рассчитывал Совет национальной безопасности США. Она же не позволила придти к власти умеренному, нерелигиозному гражданскому правительству.
В Центральной Азии обозначилось новое поле битвы супердержавы конца 20 века – США и сверхдержавы 21 века – Китая. И этот сценарий вполне вероятен. Сегодня для Китая и США актуальным остается вопрос о том, как им вести себя по отношению друг к другу. Будут ли они партнерами в грядущем веке?
Общая проблема борьбы с терроризмом показывает возможности сотрудничества двух государств. Как писала газета «Жэньминь Жибао" (28.08.2002) Постоянный заместитель госсекретаря США Ричард Армитидж 26 августа 2002 года вновь подтвердил, что американское правительство не поддерживает "независимость Тайваня". Касаясь антитеррористического вопроса, Р. Армитидж сказал, что, по мнению американского правительства, "Исламское движение Восточного Туркестана" является террористической организацией. США готовы вместе с китайским правительством нанести удары по ней. По его словам, он глубоко воодушевлен совместным участием американской и китайской сторон в антитеррористической борьбе.
Но З. Бжезинский все-таки не склонен к оптимизму по поводу отношений этих стран – «Китай уже является важной региональной державой и, похоже, лелеет более широкие надежды, имея историю великой державы и сохраняя представление о китайском государстве как центре мира. Те варианты выбора, которым следует Китай, уже начинают влиять на геополитическое соотношение сил в Азии, в то время как его экономический движущий момент, несомненно, придаст ему как большую физическую мощь, так и растущие амбиции. С воскрешением «Великого Китая» не останется без внимания и проблема Тайваня, а это неизбежно повлияет на американские позиции на Дальнем Востоке. Распад Советского Союза привел к созданию на западных окраинах Китая ряда государств, в отношении которых китайские лидеры не могут оставаться безразличными. Таким образом, на Россию также в значительной степени повлияет более активная роль Китая на мировой арене» [323].
Важная проблема – вхождение в мировые экономические отношения. Но и здесь существует много проблем. Американский профессор У. Бледсо акцентирует внимание на том, насколько неравномерно распределены плоды глобализации: в 1997 году из 150 миллиардов прямых иностранных инвестиций 80 процентов получила верхняя дюжина стран, оставив 30 миллиардов долларов на долю 136 развивающихся стран. Когда дело касается торговли, развивающиеся страны теряют еще больше. Приблизительно 70 процентов благосостояния, полученного в результате либерализации торговли (уничтожение тарифов и национального контроля с целью создать «свободный» рынок товаров, услуг и финансов), обретают богатые страны Севера, а остальные достаются на долю Латинской Америки, Китая и «высокодоходных стран» Восточной Азии. А наиболее отсталые страны по-прежнему фактически теряют 600 миллионов долларов в год. Общий вывод американского профессора таков: «…Экономическая активность, основанная на высоких технологиях, сконцентрирована в индустриальном мире» [324].
Здесь же сосредоточена и львиная доля богатств мира. Глобализация несет в себе не только развитие технологий, но и прогрессирующее неравенство не только между странами мира, но и внутри обществ. В мире по-прежнему более 1,5 млрд. людей, т.е. 25% мирового населения живет менее чем на 1 доллар в день; 800 млн. человек страдают от недоедания; 750 млн. не имеют элементарной медицинской помощи. 80% мирового населения живет в наиболее бедных странах, на которые приходиться лишь 20 % мирового дохода. Состояние 200 самых богатых семей сегодня превосходит доход 41% мирового населения. Глобализация способствовала росту неравенства в мире. Если распределение мирового дохода между самыми богатыми и самыми бедными в 1820 г. составляло 3:1, в 1913 г. – 11:1, то в наше время – уже 72:1. Иначе говоря, уровень доходов американской семьи в 72 раза выше семьи эфиопской [325].
Наличие такого громадного разрыва отрицать никто не может. Но наряду с этим есть и другая тенденция – разрыв между самими развивающимися странами, который виден уже невооруженным глазом. Большинство этих стран медленно, но догоняют страны Запада [326]. Естественно, что этот процесс имеет совершенно разные основания. Можно говорить о высоком уровне жизни населения в нефтедобывающих монархиях Персидского залива. Скачок на основе научной революции и использования высоких технологий совершили страны Юго-Восточной Азии. В течение десяти лет совершили рывок на основе «шоковой терапии» государства Восточной Европы. Все это говорит о разнообразных возможностях развития, сочетании экономических и политических инструментов в самой необычной форме и последовательности. Но главное – это имеющиеся возможности развития даже у тех стран, которые не имеют по существу никаких природных ресурсов.
Развитие демократии – еще один вызов для Центральной Азии. Для СНГ характерна болезнь третьего мира, характерная для властных структур развивающихся стран. Они призывают народ к выполнению своих политических, социальных, экономических и культурных решений. Однако в то же время они не позволяют ему участвовать в принятии решений, желая, чтобы он исполнял их решения и указания, и, считая, что массы неграмотны и невежественны, а потому не готовы к осуществлению властных функций, что им не хватает опыта, практики и ума [327].
Естественно, что в каждой стране и каждом регионе мира есть собственная специфика построения демократического общества. Но издержки не могут объяснять создание под предлогом данной специфики тоталитарной или авторитарной системы. Иными словами, когда восточные деятели заявляют, что западная демократия не подходит для их народов, - это всего лишь свидетельство того, что укрепившаяся у власти элита не хочет изменений и подлинной демократии. И комплекс неполноценности очень легко переходит в комплекс заносчивости [328].
Сегодняшняя перспектива рисуется как движение от тоталитаризма к демократии через некий транзитный период. Для некоторых исследователей существует авторитаризм как составная и необходимая часть перехода к демократии. Например, Н. Масанов, несмотря на свое негативное отношение к авторитаризму, считает, что «выйти к демократии можно только через худший авторитаризм к лучшему. Другого пути нет. Тем более учитывая нашу психологию" [329].
В любом случае существует идея поступательного развития общества. Но все более или менее знакомые с историей, задаются вопросом, – существует ли линейность в развитии человечества, которая обязательно приведет к желаемому результату? Так ли неизбежно торжество демократии во всем мире? Эти «проклятые вопросы» можно сгруппировать следующим образом:
1. П. Сорокин писал о том, что «не существует постоянной исторической тенденции от монархии к республике» [330]. Мы можем добавить, что не существует постоянной тенденции от диктатуры к демократии. Падение Германской империи привело к Веймарской республике, которая сменилась самым кровавым режимом фашистской Германии. Во Франции падение королевской власти и установление республики, в конечном счете, привело к диктатуре, а затем к империи и вновь – к реставрации монархии. Непременным условием этого процесса были классовые столкновения, репрессии и гибель тысяч людей. Война за независимость и установление демократии в США одновременно означали уничтожение коренного населения и расовую сегрегацию, которая продолжалась до недавнего времени.
30 октября 1922 года итальянские фашисты предприняли поход на Рим, и уже на следующий день Муссолини получил пост премьер-министра. Большинство депутатов парламента выразили ему свое доверие, что означало крах либерально-парламентской системы и установление тоталитарного государства.
Падение республики в Испании и установление диктатуры Франко, в конечном счете, привело к восстановлению монархии. И парадокс в том, что именно институт монархии позволил сохранить стабильность и осуществить демократизацию этой страны. Как писал Сеймур Липсет: «Если мы подразделим демократические государства на стабильные и нестабильные, взяв в качестве критерия стабильности непрерывное сохранение политической демократии после первой мировой войны при отсутствии на протяжении последнего тридцатилетия крупного политического движения, выступающего против демократических «правил игры», то обнаружится прелюбопытный факт: десять из двенадцати-тринадцати существующих в мире стабильных демократических государств являются монархиями. Англия, Швеция, Норвегия, Дания, Нидерланды, Бельгия, Люксембург, Австралия, Канада и Новая Зеландия – все это королевства либо доминионы монарха, тогда как единственными республиками, отвечающими условиям, которые предусматриваются определением стабильной демократии, являются Соединенные Штаты и Швейцария, да еще, может быть, Уругвай» [331].
2. По мере развития демократии происходит расширение участия в управлении страной все большей части населения посредством выборов. И эта тенденция является благом для развивающихся или транзитных обществ.
Но существует наглядные примеры, когда в развитых странах в выборах участвует все меньше и меньше людей. Последние выборы президента США показали, что меньшинство населения вполне может управлять страной и формировать правительство. Но есть и масса других примеров, когда выдвигается и вполне демократично избирается один и тот же кандидат. В Египте президент Хосни Мубарак, занимающий этот пост с 1981 года, получил 93 процента голосов избирателей в октябре 1993 года, баллотируясь на третий срок. При этом явка избирателей была очень низкой.
В дополнении можно привести другой тезис – расширение участия масс в управлении государством приводит к тому, что органы управления заполняются лучшими представителями общества. Но и здесь не все достаточно просто. Э. Ферри говорил о том, что «совокупность нескольких способных людей не всегда служит гарантией их общей способности: собрание здравомыслящих людей может быть лишенным единодушия, как в химии от соединения двух газов может получиться жидкость». По словам Сигеле, «коллективная психология обильна неожиданностями; сотни, тысячи людей сообща способны совершить поступки, которые ни один из сотни или тысячи, будучи одинок, не совершил бы никогда. Эти неожиданности впрочем, почти всегда прискорбного свойства. Соединение хороших людей почти никогда не дает превосходного результата, иногда получается посредственный, а в иных случаях даже очень плохой». Но при этом нельзя забывать и том, что «парламенты лучше регулирую финансы, нежели единоличная власть министра. Уже один общественный контроль сразу отсекает из народного бюджета статьи расхода, которые не могут быть оправданы с точки зрения общественного интереса» [332].
3. Реальное функционирование партийной и избирательной систем должно стать фундаментом развития демократии и укрепления стабильности в обществе. Спорность данного тезиса стала очевидной после целой серии примеров. В 1990 году Югославия перешла к многопартийной системе, что должно было стать шагом к утверждению парламентаризма европейского образца. Уже в сентябре 1990 года было зарегистрировано 119 политических партий и организаций, подавляющее большинство которых имели республиканский статус. В Хорватии на выборах безоговорочную победу одержало крайне правая партия – Хорватское демократическое содружество (ХДС). Получив в парламенте республики 64% мандатов, а с учетом центра, который поддержал правящую партию, и 80%, ХДС фактически вновь возродило однопартийную систему, далекую от парламентской демократии, близкую к диктатуре. В течение 1990 года в Сербии сформировались и начали активную политическую деятельность 40 политических партий и организаций. За пост президента боролось 32 кандидата. В результате 65,34% избирателей отдали свои голоса С. Милошевичу [333]. Результат развития многопартийности в бывшей Югославии достаточно широко известен.
Известны и последствия прихода к власти в результате демократических выборов в Грузии бывшего диссидента Звиада Гамсахурдия. Развитие многопартийности и идеологического плюрализма в Таджикистане с допущением регистрации Исламской партии Возрождения привело к гражданской войне и сотням тысячам беженцев и погибших в этом конфликте. Естественно, что оппоненты могут возразить, что многопартийность не сама стала основой гражданской войны, а лишь создала почву для нее. Более того, можно говорить о ложно понимаемой демократии, как праве на навязывание собственного мнения остальной части населения после соблюдения демократических процедур прихода к власти. Но граждане различных стран, где происходило навязывание демократической формы при отсутствии всякой почвы для содержания, вряд ли найдут в этом утешение.
4. Особый вопрос для новых независимых государств – неудачный опыт строительства демократии в развивающихся странах, который заканчивается военными переворотами, гражданской войной. С другой стороны, можно привести примеры подавления демократической формы во имя сохранения стабильности и демократической перспективы. Существуют наглядные примеры, когда происходила отмена выборов в Алжире вследствие победы исламских фундаменталистов. В декабре 1991 года результаты законных выборов в этой стране были аннулированы, а власть в свои руки взяла армия, после чего президент страны Мухаммед Будыяф, впоследствии убитый, заявил: «Демократия в Алжире была осуществлена до того, как там созрели необходимые для нее условия». В Турции армия периодически вмешивается в политический процесс с тем, чтобы предотвратить посягательства на светский характер государства. В результате последних выборов и формирования нового руководства, турецкая армия все-таки сохранила нейтралитет и не стала перечеркивать законный выбор народа. Скандальные результаты выборов в Австрии и Франции, где самым серьезным образом проявили себя ультраправые настроения больших масс избирателей, вообще потрясли сами основы теории и практики западноевропейской демократии.
5. Развитие рыночных отношений и формирование среднего класса служат делу развития демократии и стабилизации общества. Но и здесь множество примеров, отрицающих иллюзию стойкой приверженности средних слове демократии. Установление диктатуры А. Пиночета было осуществлено как раз при поддержке среднего класса в Чили. Именно средние слои стали опорой крайне правых в Австрии и Франции.
На 48-ой сессии ООН (май 1994 г.) Бутрос Гали говорил о том, что «связь между развитием и демократией осознается интуитивно, но объяснить ее все же трудно. Хотя в долгосрочной перспективе, если судить по опыту, демократия и развитие представляются неотделимыми друг от друга, события не всегда указывают на существование четкой причинно-следственной связи между этими двумя процессами. В одних странах был достигнут определенный уровень развития, а затем сформировалась тенденция к демократизации. В других странах демократизация предшествовала экономической революции» [334].
6. Не секрет, что плоды реформ бывают очень горькими – несправедливая приватизация, падение уровня жизни и социальное расслоение. Появление ярко выраженной бедности и безработицы ведут к социальной и политической напряженности. В этих условиях для значительной части населения приоритетными становятся идеи равенства и справедливости, а не жертв во имя непознанной и не понимаемой демократии. В этом случае идеи равенства выходят на первый план и оставляют далеко позади идеи свободы. Происходит так называемый социалистический ренессанс.
Опыт различных стран, в том числе и развивающихся, говорит о том, что развитие демократии зависит и от ее реальных плодов в материальной сфере. В частности, профессор политологии университета Транскея (ЮАР) Э. Осагхэ на примере Африки считает, что «успешный переход к демократии и ее консолидации не сводится к свержению недемократических правителей и введению демократических институтов – многопартийной системы, билля о правах и свободных выборов. Выживание демократии зависит, как в прошлом, оттого, что она дает народу: насколько она сможет улучшить его материальное положение, поднять грамотность, защитить жизнь и собственность, улучшить здравоохранение, предоставить работу, пищу, безопасность, питьевую воду, способствовать развитию сельских регионов, а также обеспечить политическую стабильность и спасти народ от ужасов войны и конфликтов с применением насилия» [335]. Иными словами, немногие политические системы способны одновременно соблюдать права человека и обеспечивать быстрый экономический рост, равенство в доходах и высокий уровень человеческого развития [336].
7. Важным для стран Центральной Азии, и не только для них, является ответ на вопрос, – какая форма политического устройства является наиболее действенной при осуществлении модернизации. Опыт последних лет показывает, что наиболее распространенной формой являются так называемые сильные президентские республики, чрезвычайно редки парламентские республики. В отдельных случаях возможны определенные надежды на воссоздание конституционной монархии. Во всяком случае, этот вариант обсуждался, например, в Болгарии, Румынии и Афганистане, где монархии существовали сравнительно недавно. Но в Центральной Азии такой шаг означал бы не стабильность, а возврат к жесткому противостоянию.
Еще более сложен вопрос о соотношении парламента и исполнительной власти. Парламентарии, как правило, имеют консервативный настрой, связанный с желанием поддержать остатки прежней системы социальных гарантий. Инициатором реформ, политики «шоковой» или иной экономической терапии, как правило, выступает правительство. В этой связи оценки парламентов в большинстве случаев имеют негативный характер. Но можно ли отрицать саму идею парламентаризма в условиях реформ, даже если состав парламента не кажется демократическим? Если часть народа голосует за депутатов, которые стоят на иных, нежели исполнительная власть, позициях, нужно ли объявлять войну этим депутатам и парламентам?
Как считает американский историк С. Коэн «21 сентября 1993 года Ельцин по сути нанес мощный, возможно даже фатальный удар по историческому и чрезвычайно хрупкому российскому демократическому эксперименту, прервав деятельность парламента и других элементов «законоправства» в Москве…И администрация Клинтона, и все средства массовой информации США безоговорочно поддержали действия Ельцина, заявив, что они служат делу углубления демократии в России». Отсюда два урока, «которые не стоит забывать членам американского Конгресса…Во-первых, подлинная демократия, где бы то ни было, особенно в России, невозможна без действительно независимого и полноправного парламента или конгресса, каким бы непослушным и непопулярным он не был. И, во-вторых, в России распущенные парламенты не возникают легко и быстро снова» [337].
Роль законодательной власти во взаимоотношениях с президентом или правительством так велика, что, несмотря на неизбежно возникающие коллизии, она может и должна способствовать укреплению стабильности. Сошлемся на мнение Джона Гэлбрайта, который считал, что «слабым президентом является тот, кто капитулирует перед совместными целями планирующей системы и государственной бюрократии. Однако конгресс играет доминирующую роль в деле раскрепощения государства. Он не является частью государственной бюрократии и, значит, должен чутко реагировать на общественные потребности. При такой мотивировке деятельности конгресса у президента появляется возможность для выявления общественных интересов и стремления к их осуществлению. Даже слабый президент начнет действовать в этом направлении. Без давления и поддержки конгресса почти любой президент безнадежно окажется жертвой государственной бюрократии и планирующей системы» [338]. И существование, а лучше реальное вмешательство парламента в происходящие процессы, заставляет формировать одно из главных составляющих демократии – систему реальных взаимоотношений между ветвями власти, систему компромиссов и правовых путей разрешения возникающих противоречий.
8. Избирательный процесс – самое слабое звено в переходный период. От абсолютизации выборов до их полного отрицания – таков спектр мнений. Например, в конце 19 века Фр. Гелльвальд писал о том, что введение выборного начала в степи привело к распространению целой системы подкупов, ложных доносов, разделению населения на враждующие группы, готовые на все преступное, ради достижения своих честолюбивых замыслов [339].
Тем более что выборы в истории всех народов, в том числе и от древней Греции до современных США сопровождались самыми различными нарушениями. Изменение избирательной географии, манипуляции с финансовыми средствами, использование СМИ как оружия в борьбе с другими кандидатами, подкуп избирателей и членов избирательных комиссий не являются изобретением народов Центральной Азии. Но разве эти исторические реалии отменяют право современных народов на проведение выборов?
9. Выборы - не только инструмент формирования власти, но и ее легитимизации. В переходных обществах значительную, а иногда и определяющую роль, играет харизматическое лидерство. Оно может низвести выборы до процедуры формальной констатации существующего положения или реализации воли лидера. Но и сами выборы могут развенчать миф о Старшем брате, даже если он получит абсолютную поддержку.
И в этом также нет ничего нового. Нельзя забывать о том, что американская республика была узаконена посредством харизмы. Как пишет С. Липсет: «Мы склонны забывать о том, что Джорджа Вашингтона боготворили не меньше, чем боготворят сегодня многих руководителей новых государств. Однако в отличие от большинства из них он противился нажиму приближенных, пытавшихся превратить его в автократа. Впрочем, он умышленно принимал вид этакого конституционного монарха, сознавая, что важнейший его вклад в упрочение нового государства заключается в том, чтобы дать последнему время установить правление людей, руководствующихся законом, которое мы теперь называем рационально-правовой системой власти. Вашингтон позволили членам своего кабинета образовать враждующие фракции во главе с Гамильтоном и Джефферсоном, хотя сам он питал антипатию к взглядам джефферсонианцев. Он не захотел сполна воспользоваться своей харизмой и даже добровольно – притом пребывая, по-видимому, в добром здравии – отказался от президентства; поступив подобным образом, он больше способствовал ускоренному развитию американского государственного строя в сторону рационально-правовой системы власти, чем, если бы он принял на себя харизматическую роль in toto. Это почти единственное в своем роде наполовину харизматическое, наполовину рационально-правовое руководство оказало сильнейшее стабилизирующее воздействие на эволюцию общества» [340].
Демократия, тоталитаризм, авторитаризм – все ни строятся на фундаменте функционирующего государства. Новые независимые страны в начале своего пути занимались по большому счету не формированием той или иной системы отношений, а построением государства с его институтами и атрибутами. По мере решения данной задачи начинается реальное формирование той или иной политической системы, которая совмещает черты и демократии, и сохраняющиеся или укрепляющиеся черты тоталитаризма и тоталитаризма. И это очень сложный и долгий путь, который зависит от множества воздействующих факторов в каждой конкретной стране.

ПРИМЕЧАНИЯ

[315] Винер Н. Человек управляющий. СПб. 2001. с.47.
[316] Известия - Казахстан, 24 августа 2002 г.
[317] Строев Е.С., Бляхман Л.С., Кротов М.И. Экономика Содружества независимых Государств накануне третьего тысячелетия. Опыт и проблемы реформ. Санкт-Петербург. «Наука», 1998., с. 101.
[318] Социалистическая индустрия. 1989. 31 января.
[319] Литературная газета. 1988. 20 июля.
[320] Процессы глобализации: экономические, социальные и культурные аспекты. Проблемно-тематический сборник. М., 2000., с.81.
[321] Бжезинский З. Великая шахматная доска. М., «Международные отношения»., 1999., с.146.
[322] Эндрейн Ч.Ф. Сравнительный анализ политических систем. М. «Весь мир».2000. с.168.
[323] Бжезинский З. Великая шахматная доска. М. «Международные отношения». 1999., с.59-60.
[324] Жилин Ю. Глобализация в контексте развития современной цивилизации. - Свободная мысль- XXI. 2002., № 4., с.30.
[325] Процессы глобализации: экономические, социальные и культурные аспекты. Проблемно-тематический сборник. М., 2000., с.217-218.
[326] Алаев Л.Б. Об основном противоречии нашей эпохи. – Восток. №4. 2002. с. 57.
[327] Шамири Самир Абдулрахман Хайл. Демократия и общество в развивающихся странах. «Вестник МГУ. Сер. 12. Политические науки. 1995., № 6. С. 75-76.
[328] Алаев Л.Б. Об основном противоречии нашей эпохи. – Восток. №4. 2002. с. 61.
[329] Современные политические процессы. Бишкек. 1996.с.85,86.
[330] Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М.М. Политиздат. 1992. С. 341.
[331] Американская социология. М. «Прогресс»., 1972., с.207.
[332] Бехтерев В.М. Избранные работы по социальной психологии. М. Наука. 1994. с.177-179.
[333] Югославия в огне. Документы, факты, комментарии.(1990-1992). Современная история Югославии в документах. Т.1. М. Экспертинформ. 1992., с. 17-21.
[334] Государство и право». М., 1995., № 1., с.11.
[335] РЖ.: «Востоковедение и африканистика». 1999, № 2, с.64.
[336] Эндрейн Ч.Ф. Сравнительный анализ политических систем. М. «Весь мир».2000. с.278.
[337] Коэн С. Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России. М.2001. с. 130-136.
[338] Гэлбрайт Дж. Экономические теории и цели общества. М. «Прогресс». 1979. с.314.
[339] Есмагамбетов К.Л. Что писали о нас на Западе. Алма-Ата. «Казак университети»., 1992., с. 121.

[340] Американская социология. М. «Прогресс». 1972., с. 209-210.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«И вот конец того, что дошло до нас из рассказа
о медном городе, полностью, а Аллах лучше знает»
(Книга тысяча и одной ночи)

Сегодняшний опыт таков, что пришло время для глубокого осознания многих вещей. Падение тоталитаризма вовсе не означает установление гармонии и гуманистического общественного строя. А скорее, наоборот, в стане борцов против прежнего строя происходит неизбежный раскол на националистов, либералов, государственников, почвенников, фашистов, сторонников сильной руки и далее, и далее, и далее. Борцы за честную демократию могут также бесконечно препираться между собой в поисках доказательств своей честности перед уставшим от слов и бездействия электоратом. Для многих движение к демократии, к которой призывают политики, означает падение в нищету, безработицу, ассоциируется с отсутствием перспектив в будущем, расставанием даже с тем небольшим набором социальных гарантий, который существовал при тоталитарном режиме. И поэтому неудивительно, что все больше и больше людей мучают себя вопросом, – а стоило ли претерпевать столько лишений, для того, что бы придти к столь печальному результату? Тяжелая действительность не оставляет даже утешения в виде декларируемого лозунга о социальном равенстве. Более того, пропаганда постоянно говорит о неизбежности деления общества на богатых и бедных, а бедность объясняется неспособностью широких социальных слоев принять рыночные отношения.
Тем не менее, в течение первых лет «строительства капитализма» существовала вера в быстротечность транзитного периода. Иллюзия рухнула.
Но наряду с теми, кто совершенно искренне верил в реальность быстрого преодоления транзитного периода и включения целой группы стран в лоно демократии, существовали и скептики. Например, профессор политологии Стэнфордского университета Ф. Шмиттер писал о том, что «стремление новичков демократий копировать основные нормы и институты старых либеральных демократий отнюдь не гарантируют успеха. Нет доказательств неизбежности, необратимости, исторической необходимости демократии, обязательной функциональной потребности в ней капитализма и соответствия некоему неизбежному этическому императиву в социальной эволюции. Несомненно, что укрепление демократии требует напряженных усилий, вряд ли осуществимых во многих странах» [341].
Есть и другая сторона медали – осознание проблем и сложностей развития общества в условиях транзита позволяет более точно избирать маршруты развития, преодолевать существующие и прогнозируемые проблемы. Небольшой опыт развития постсоциалистического мира показывает реальные возможности создания демократического общества без краткого ли длительного транзита. Пример Чехословакии, которая осуществила «бархатную» революцию, мирный развод и восстановление демократии показателен и желателен. Югославия стала примером жесточайшей борьбы, которая вызвала пробуждение самых темных демонов.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история