Балакин В. Творцы Священной Римской империи

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава вторая
Оттон I: Рождение священной римской империи

На пути к императорской короне
От формального признания к реальной власти

Прошло чуть больше месяца после смерти Генриха Птицелова, когда в Ахене, бывшей столице Карла Великого, собрался весь цвет немецкой знати, дабы во исполнение завещания покойного возвести на королевский престол Германии его сына Оттона. 7 августа 936 года состоялась коронация, равной которой по великолепию еще не видали в этих краях. Монах Корвейского монастыря Видукинд, увековечивший в своей «Истории саксов» деяния Оттона Великого, подробно описал это незабываемое событие. С утра в колоннаде, примыкавшей к базилике Св. Марии, собрались герцоги и графы и усадили нового повелителя на трон, после чего присягнули на верность ему, пообещав помощь от всех врагов. После этого светского акта возведения на престол Оттон I вошел в базилику, где его уже ждал архиепископ Майнцский Гильдеберт, обратившийся к собравшимся со словами: «Представляю вам Богом избранного, некогда могущественным Генрихом предназначенного на власть, а ныне всеми князьями королем признанного Оттона. Коли по душе вам сие избрание, то покажите это поднятием правой руки». Последовало всеобщее одобрение, и архиепископ, взяв с алтаря королевские инсигнии — меч с поясом, мантию с застежками, скипетр и корону, — вручил их новому правителю со словами: «Прими сей меч и сокруши им всех противников Христа, варваров и негодных христиан, ибо волей Божией дается тебе власть над всей державой франков ради установления прочного мира среди всех христиан».
Не случайно Видукинд назвал державой франков королевство, учрежденное саксонским герцогом Генрихом и Унаследованное его сыном Оттоном. Для них, как и для многих правителей средневековой Европы, непреходящим идеалом оставалась Каролингская империя, созданная франком Карлом Великим. Прошло без малого сто лет, как эта славная империя распалась, но память о ней жила, вдохновляя пытавшихся возродить ее. Намереваясь короноваться в Ахене, Оттон I хотел показать свое стремление следовать примеру Карла Великого. Это желание нового короля Германии не осталось незамеченным и даже встретило одобрение, судя по напутственным словам архиепископа Гильдеберта. Весь ход коронационных торжеств служил подтверждением честолюбивых замыслов Оттона I. Совершив обряд помазания и коронации, архиепископы Майнцский и Кёльнский повели его к расположенному в базилике мраморному трону Карла Великого, восседая на котором он взволнованно внимал ликующим приветствиям. Затем последовал праздничный пир, во время которого герцоги Лотарингский, Франконский, Швабский и Баварский символически прислуживали королю в качестве постельничего, стольничего, кравчего и конюшего, что должно было демонстрировать единение правителя с его наиболее влиятельными подданными.
Избрав Ахен, столицу Карла Великого, местом своей коронации, Оттон I тем самым заявил о собственном намерении продолжать его политику, и прежде всего — возродить уже воссозданную в 800 году, но затем снова угасшую Римскую империю. Ахенская коронация явилась демонстрацией сознательной преемственности с империей Карла Великого, выражением идеи империи. Однако одного намерения для этого было мало. Требовалась прочная власть над сильным государством, какой обладал его отец Генрих Птицелов. Автоматически унаследовать авторитет вместе с королевским достоинством было невозможно — за него предстояло еще бороться.
Генрих I, как мы видели, создал прочные основы для политики Оттона I, в значительной мере предопределив и его имперскую политику, однако сын не просто продолжил дело отца, но и поднял его на качественно новый уровень, придал ему форму и характер, сохранявшиеся на протяжении столетий. Вместе с тем, решив следовать примеру еще одного великого предшественника — Карла Великого, он со временем реализовал многое из каролингского политического наследия: привлек на государственную службу духовенство, составлявшее костяк его правительственного аппарата; возродил каролингскую систему пограничных марок для обеспечения безопасности государства; поддерживал миссионерскую деятельность среди датчан и славян. Традиция Карла Великого пропитала сознание Оттона I, он использовал эту традицию как средство для консолидации своего государства. Королевство Оттона I должно было стать наследником Каролингской империи.
Он решил столь наглядно заявить о своих притязаниях, избрав местом коронации столицу Карла Великого город Ахен, еще и потому, что как раз в это время во Франции на престол вернулась Каролингская династия в лице Людовика IV Заморского (936–954). Кому быть наследником Карла Великого — его прямому потомку, Каролингу, или саксу, с предками которого франки долго вели кровопролитные войны? После Верденского договора 843 года прошло почти столетие, а представление о единой Франкской державе продолжало жить. Видукинд прямо выразил эту мысль о неразрывной связи с каролингской, франкской традицией, сообщив, что Генрих I, сраженный тяжелым недугом, созвал народ и в его присутствии поставил Оттона I «во главе братьев и всей империи франков». Далее, рассказывая о церемонии коронации в Ахене, он не зря вкладывает в уста архиепископа Майнцского Гильдеберта столь примечательные слова, что не грех будет и повторить их: «Прими сей меч и сокруши им всех противников Христа, варваров и негодных христиан, ибо волей Божией дается тебе власть над всей державой франков ради установления прочного мира среди всех христиан». В одной фразе хронист излагает целую программу: Оттону надлежит править всей империей франков, то есть стать тем, кем был некогда Карл Великий. Еще больше ответственности на него налагает обязанность охранять мир «среди всех христиан» — для этого он должен был уподобиться Константину Великому. Такое объяснение цели и смысла коронации свидетельствует о близости представлений Видукинда миру идей о «христианской империи», послужившей в свое время в окружении Карла Великого идейной основой для провозглашения на Западе империи.
Но чтобы Оттон I мог править всей империей франков, прежде следовало ее воссоздать. Это и собирался сделать новый король Германии. Слова Гильдеберта свидетельствуют, что намерение Оттона I было встречено с одобрением. Вопреки бытовавшим тогда представлениям об императорской власти, не связанной с Римом, он задумал восстановить именно Римскую империю. Только освятив свою императорскую власть авторитетом папы, он мог претендовать на лавры Константина Великого, то есть быть защитником христианства, борцом против язычников и «негодных» христиан. Серьезность этого намерения он подтвердил всей своей последующей жизнью.
Оттон I энергично принялся воплощать великий замысел, в первый же год правления положив начало своей итальянской политике. Поводом послужила смерть в 937 году короля Верхней Бургундии Рудольфа П. Правивший Северной Италией Гуго Прованский женился, дабы завладеть Бургундией, на королеве-вдове Берте, а своего малолетнего сына Лотаря обручил с дочерью Рудольфа шестилетней Адельгейд, причем сын покойного короля Конрад должен был лишиться всего. Оттон I незамедлительно вмешался, обеспечил защиту наследнику Бургундии, взяв его к себе на воспитание, а затем принял от него вассальную присягу, установив таким образом свое верховенство над его владениями. Оттон I чувствовал себя вправе поступить так, поскольку его отец Генрих I приобрел верховную власть над Бургундией, заставив Рудольфа II уступить ему Священное копье, что символическим образом означало признание превосходства германского короля. Не все разделяли этот взгляд: французский хронист Флодоард утверждал, что маленький Конрад был захвачен хитростью и удерживался, то есть фактически находился в плену. О Конраде, а особенно сестре его Адельгейд мы еще не раз услышим. Мог ли Оттон догадываться тогда, что спустя полтора десятка лет эта девочка станет его женой — королевой, а затем и императрицей?
Вмешательство Оттона I в бургундские дела привело его к столкновению с Гуго Прованским. Обстоятельства развернувшейся между ними борьбы источники освещают скупо. Видукинд, саксонский патриот, не одобрявший всю итальянскую затею Оттона I (королю, полагал он, надлежало сосредоточиться на внутригерманских делах и на отражении вторжений язычников, как это делал Генрих Птицелов, вместо того, чтобы растрачивать силы в бесполезных походах за Альпы), в нескольких словах изложил многомесячную эпопею таким образом, что создается впечатление, будто тот ни с того ни с сего захватил Бургундию, а потом от нечего делать покорил Гуго: «Король же (Оттон I. — В. Б.), с каждым днем все более преуспевая, хотя и был доволен доставшейся от отца державой, однако отбыл в Бургундию и принял под свою власть короля с его королевством. Другого короля, Гуго, он одолел оружием и подчинил себе». Итальянский хронист Лиутпранд, епископ Кремонский, поддерживавший политику Оттона I, более подробно изложил ход борьбы, в результате которой Гуго не только признал сюзеренитет короля, но и согласился выплачивать ему дань, так что когда в Германию бежал, спасаясь от своего врага, короля Гуго, маркграф Ивреи, области в Северной Италии, Беренгар, он не получил от Оттона I помощи, хотя и принес ему вассальную присягу. Лиутпранд, словно бы оправдывая германского короля, говорит, что тот, «смягченный ежегодно поступающими от короля Гуго большими дарами», не сумел дать Беренгару войско, поскольку ему «препятствовали иные дела». Вероятнее всего, Оттон I не только не мог, но и не хотел решительно поддержать одну из сторон, поскольку внутренние распри в Италии ему были на руку. О его реальном господстве в этой стране тогда еще не могло быть и речи.
И все же многие обстоятельства взаимоотношений Оттона I и Гуго Прованского остаются невыясненными. Источники не дают возможности даже ответить на вопрос, где происходила их борьба, к северу или к югу от Альп. Любая реконструкция событий, основанная на единичных, отрывочных упоминаниях в источниках, останется всего лишь догадкой. Такими догадками изобилует освещение итальянской политики Оттона I до 951 года, до его первого достоверно известного похода в Италию. Так, его конфликт с Гуго Прованским связывают не только с борьбой за Бургундию, но и с их стремлением к одной цели — императорской короне. Правда, она не досталась тогда ни тому ни другому: правивший в то время в Риме «патриций и сенатор» Альберик, державший в подчинении пап, и слышать не хотел о чужеземных притязаниях на верховную власть. О порядках, царивших в Риме в первые десятилетия X века, позднее получивших название «порнократии», поведал отнюдь не беспристрастный автор — Лиутпранд Кремонский. Он ненавидел Альберика и решил рассказать о нем и его родственниках в произведении с убедительным названием «Воздаяние». «Порнократия» вызывала недовольство многих итальянцев, тем самым подготовив в какой-то мере условия для создания Оттоном I Священной Римской империи: с ним, как некогда с Карлом Великим, связывали надежды на порядок и защиту от произвола.
Замечание Лиутпранда Кремонского о том, что Оттону I «препятствовали иные дела», не позволявшие активно вмешаться в борьбу за власть в Италии, соответствует действительности. Только прошли коронационные торжества в Ахене, в ходе которых знать демонстрировала свою поддержку новому королю, как сразу же вышли наружу проблемы, сделавшие внутриполитическое положение в королевстве весьма напряженным. Оттон I попытался сразу же и в полной мере реализовать свою королевскую власть, однако натолкнулся на упорное сопротивление магнатов, не желавших поступаться собственными феодальными правами. Члены королевского дома не только не помогали преодолеть это сопротивление, но и усиливали его, более того, призывали к открытому мятежу. Внутриполитические смуты первых лет правления Оттона I были напрямую связаны с проблемой престолонаследия.
Всего у Генриха и Матильды было пятеро детей: сыновья Оттон, Генрих и Бруно и дочери Герберга и Хадвиг. Как уже говорилось, еще при жизни короля Генриха Птицелова Оттон был в 929 году определен наследником престола и с тех пор в некоторых источниках именовался королем. Однако и эта заблаговременная мера не помогла избежать конфликта по поводу престолонаследия после смерти Генриха Птицелова. И зачинщицей этой распри источники называют королеву Матильду, любившую сына Генриха больше, чем старшего Оттона, и пожелавшую, чтобы ее любимец занял королевский престол. При этом она ссылалась на то, что Генрих родился, когда его отец уже был королем, тогда как в момент рождения Оттона тот не стал еще даже и герцогом Саксонии. Согласно византийским государственно-правовым представлениям, к тому времени получившим распространение и в Западной Европе, Генрих являлся «порфирородным» принцем. При этом, если верить жизнеописанию Матильды, и многие князья разделяли мнение, что «Генрих должен владеть королевством, поскольку родился в королевском дворце».
Можно найти и иное, более субъективное объяснение желанию Матильды видеть сына Генриха на престоле Германии, обусловленное чертами ее характера. И после смерти супруга она, не достигшая еще и сорокалетнего возраста, хотела оставаться королевой, а не вдовой, облаченной в траур. Современники свидетельствуют, что и овдовев, она продолжала носить королевские платья, а в облике ее ничуть не убавилось королевского достоинства, что она обычно восседала, точно королева, в окружении народа. Разумеется, гордой королеве Матильде было бы проще, по крайней мере на первых порах, исполнять привычную ей роль при пятнадцатилетнем короле Генрихе, нежели при взрослом сыне Оттоне I.
Однако в конечном счете решение было принято не в пользу Генриха. Он даже не присутствовал 7 августа 936 года в Ахене на торжественной коронации своего старшего брата. Трещина раскола разделила правящее королевское семейство, в какой-то мере омрачив торжественную церемонию. Соответственно, отсутствовал на церемонии и граф Мерзебургский Зигфрид, королевский наместник в Саксонии, призванный охранять восточные пределы государства, под надзором которого в это время находился Генрих. Видукинд Корвейский в своей «Истории саксов» рассказывает: «Зигфрид же, лучший из саксов и второй после короля, некогда королевский зять, и с новым королем связанный узами родства, в то время управлял Саксонией, дабы не допустить какого-либо вражеского вторжения, держа также при себе на воспитании младшего Генриха».
Деликатное выражение Видукинда означает не что иное, как ограничение свободы передвижения Генриха с тем, чтобы держать его подальше от места коронации. Возникшая напряженность во взаимоотношениях между Оттоном I и его братом Генрихом, постепенно нарастая, приведет, как увидим далее, к вооруженной борьбе между ними. В первые годы правления нового короля наблюдалась, по понятным причинам, и известная отчужденность между ним и его матерью, вдовствующей королевой Матильдой. Это проявлялось и в том, что имя королевы-матери практически не фигурирует в дарственных грамотах вплоть до смерти в 946 году супруги Оттона I королевы Эдгит. Некоторые историки усматривают в этом проявление соперничества между Матильдой и Эдгит. Косвенным подтверждением правильности такого наблюдения может служить тот факт, что уже через три дня после смерти Эдгит имя Матильды с добавлением «наша госпожа» появляется в дарственной грамоте, пожалованной королем Кведлинбургскому монастырю.
Таким образом, в первые годы своего правления Оттон I столкнулся с серьезными трудностями, причем спор по поводу «порфирородности» и размолвка с матерью оказались не более чем мелкими неприятностями, за которыми вскоре последовали и более серьезные осложнения. Уже первые меры Оттона I, принятые с целью обеспечить безопасность на восточной границе, вызвали недовольство. Поскольку славяне воспользовались сменой власти в Германии как поводом, чтобы освободиться от чужеземного господства, король был вынужден сразу же заняться этой проблемой. Если выступление саксонских и тюрингских отрядов против мятежного Болеслава Чешского закончилось их полным поражением, то ответные действия Оттона I против полабских славян оказались вполне успешными. При этом особо отличился знатный сакс Герман Биллунг, поэтому молодой король назначил его маркграфом пограничной территории на Нижней Эльбе — решение, правильность которого впоследствии блестяще подтвердилась. Однако брат Германа Биллунга Вихман почувствовал себя обойденным и в знак протеста покинул королевское войско. Впоследствии, вплоть до своей бесславной смерти, он еще не раз будет бунтовать против законного государя. В 937 году умер уже известный нам граф Зигфрид, надзиравший за Генрихом, младшим братом нового короля. Первый, признанный незаконнорожденным, сын Генриха Птицелова Танкмар, после развода родителей лишившийся состояния и достойного общественного положения, надеялся, что Оттон I компенсирует его утраты хотя бы тем, что назначит его на освободившуюся должность королевского легата в Саксонии, но просчитался. Король поставил на вакантное место графа Геро, наделив его широкими полномочиями и титулом маркграфа. Это назначение оказалось не менее удачным, чем назначение Германа Биллунга: со временем Геро заслужил за усердие и успехи на государевой службе прозвище Железный. Но Танкмар из-за назначения Геро почувствовал себя оскорбленным, и его, как пишет Видукинд, «охватила великая печаль». Нарастая, конфликт между ним и Оттоном I вылился на следующий год в вооруженную борьбу.
Для всех мятежей, с которыми королю пришлось столкнуться в первые два десятилетия своего правления, было характерно то, что во главе всякий раз оказывался представитель правящей династии. Вдохновителем первого антиоттоновского выступления стал Танкмар. У мятежника сразу же нашлись союзники, у каждого из которых была своя причина недовольства политикой короля — а ведь еще два года назад, во время коронации в Ахене, все дружно присягали ему на верность. Одним из наиболее активных участников этого внутригосударственного раздора был герцог Франконии Эберхард. Двадцать лет назад Эберхард безропотно исполнил завет старшего брата, передав знаки королевского достоинства герцогу Саксонии Генриху, спустя несколько месяцев ставшему королем, и все годы правления Генриха I был верным его подданным. Теперь же, при новом короле, он решил, что корона Германии должна быть возвращена Франконскому дому.
Мятежники во главе с Танкмаром и Эберхардом принялись опустошать владения короля, желая таким образом вызвать его на бой. Они сумели даже пленить его младшего брата Генриха. Танкмар имел на него зуб, поскольку еще при жизни Птицелова тому достался во владение Мерзебург, собственность отвергнутой супругом Хатебург. Танкмар резонно полагал, что наследство матери должно принадлежать ему. Поскольку Генрих тогда еще открыто не враждовал с Оттоном I, тот, повинуясь обычному праву и нормам человеческой морали, был обязан прийти к нему на помощь. Мятежники были убеждены, что обрели верное средство нажима на короля.
Однако события приняли неожиданный для них оборот. Когда королевское войско подошло к крепости Эресбург, в которой засел со своим отрядом Танкмар, ее гарнизон, видя бесспорное превосходство противника, малодушно предал своего вожака, открыв ворота. Танкмар бросился в церковь, полагая, что святое место обеспечит ему безопасность. Там он снял с шеи свою золотую цепь, которую носил как знак королевской власти, дабы демонстрировать собственную принадлежность к королевскому роду, и положил ее вместе с оружием на алтарь, давая тем самым понять, что отказывается от всех своих притязаний и сдается на милость победителя. Но не помогли ни демонстрация смирения, ни святость места. Один из воинов короля через окно пронзил Танкмара копьем, в результате чего Оттон I был избавлен от опасного противника. Правда, успех омрачался сомнительностью его достижения с моральной точки зрения, но хронисты, симпатизировавшие королю, постарались его обелить. Видукинд пишет, что Оттон I не присутствовал при убийстве и вознегодовал из-за столь безрассудного поступка воинов. Титмар Мерзебургский, писавший во втором десятилетии XI века, пошел еще дальше, сообщив, что король жестоко покарал убийцу брата.
И действительно, Оттон I не был заинтересован в убийстве Танкмара, бросавшем тень на его репутацию и создававшем для него угрозу мести со стороны родственников и друзей покойного. Публичное покаяние Танкмара и примирение с ним были бы гораздо выгоднее ему. Как бы то ни было, мятеж после гибели его инициатора не только не пошел на убыль, но и стал набирать силу, все более ширясь и захватывая в свою орбиту новых участников. Узнав о смерти Танкмара, герцог Франконский Эберхард принес свои извинения Генриху, которого держал на положении пленника, после чего они сблизились и составили заговор о новом восстании против короля. Как выяснилось, Генрих не забыл о своей «порфирородности» и мечтал не об участии в управлении королевством, а о королевской короне, считая себя более достойным ее, нежели старший брат. На это же были обращены и помыслы Эберхарда, поэтому трудно сказать, как они стали бы договариваться друг с другом, устранив Оттона I. Видукинд, симпатии которого были всецело на стороне короля, представляет дело так, будто юный Генрих, а не Эберхард, зрелый, умудренный жизненным и политическим опытом человек, задумал новое восстание: охваченный страстным желанием правления, он простил недавнего врага при условии, что тот составит с ним заговор против брата-короля и поможет ему добыть королевскую корону.
Но кто бы ни являлся подлинным инициатором и вдохновителем, очередной заговор и последовавшая за ним вооруженная борьба были возглавлены представителем королевского дома. На сей раз к заговорщикам примкнул и зять Оттона I, герцог Лотарингии Гизельберт, замуж за которого отдал свою дочь Гербергу Генрих Птицелов. Он рассчитывал получить в ее лице выразительницу своих интересов в Лотарингии, лишь недавно возвращенной в состав Восточно-Франкского королевства. Вместе с тем, выдавая замуж за Гизельберта свою дочь, он оказал ему высокую честь, желая тем самым показать, сколь большое значение он придает Лотарингии в составе своего государства. Однако всё вышло не так, как он рассчитывал. У Гизельберта были собственные намерения, не совпадавшие с желанием немецкого короля, а Герберга оказалась плохой помощницей отцу и брату в проведении их политики.
Гизельберт лишь ждал случая для обретения независимости от правителя Германии. Такая возможность ему представилась, как он полагал, в 939 году, когда Генрих восстал против старшего брата. Подобно Эберхарду, мечтавшему возвратить королевскую корону своему роду, Гизельберт задумал восстановить независимое Лотарингское королевство. При этом оба участника заговора, Эберхард и Гизельберт, рассматривали Генриха лишь как орудие для достижения собственных целей, благо легко было подтолкнуть его, по характеристике Видукинда, «слишком юного и горячего», в нужном для них направлении. Лиутпранд Кремонский, возможно, передавший ходившие тогда слухи, сообщает и о более грандиозных замыслах Гизельберта: при помощи Генриха, не подозревавшего о коварных намерениях союзника, сместить Оттона I и самому занять королевский престол.
А как же вела себя в этой обстановке Герберга, на которую возлагались ее отцом столь большие надежды? Источники ничего не сообщают о ее противодействии планам Гизельберта, зато в одном из них излагается весьма интересная версия о том, что именно Герберга и подстрекала супруга на мятеж против законного короля. Интересно, что предполагаемое вступление Гизельберта на королевский престол Германии здесь представлено не как его субъективное желание, а как выражение воли князей. Но тот, будучи честным человеком, будто бы отверг этот нечестивый замысел. И тогда Герберга, охваченная яростью, стала попрекать его, говоря, что у него ничуть не меньше прав на престол, чем у ее брата Оттона I. Упомянутый источник интересен тем, что в нем выражены мнения и суждения современников о Герберге. Памятуя о том, сколь решительно и успешно действовала Герберга впоследствии, мы можем принять это сообщение с доверием. Во всяком случае, в то время она отнюдь не являлась выразительницей интересов брата, а поддерживала честолюбивые замыслы супруга.
Выступление заговорщиков началось с большого застолья в местечке Заальфельд в горном массиве Тюрингский Лес, во время которого Генрих и объявил присутствующим о своих замыслах. Принятие важных решений на пиру было в духе древнегерманской традиции. Об этом рассказал еще Тацит в своей «Германии»: «О мире и о войне они чаще всего совещаются на пирах, поскольку ни в какое другое время душа не бывает более открыта для простых помыслов и не воспламеняется на великие дела». Так, чувствуя себя древнегерманскими героями, сообщники Генриха одобрили его намерение выступить против брата. По их совету он тут же отправился в Лотарингию, чтобы и там искать поддержки.
Оттону I своевременно донесли о готовившемся посягательстве на его власть, и он незамедлительно пошел с войском по следам мятежного брата. Важная крепость Дортмунд, находившаяся под охраной людей Генриха, сдалась королю без боя. Когда же Оттон I решил переправиться через Рейн, и часть его войска уже была на другом берегу, внезапно появились лотарингцы и, уверенные в собственном превосходстве, атаковали. Король, не имевший в своем распоряжении кораблей, не мог прислать своим подкрепление. Однако те и без посторонней помощи сумели, используя преимущества местности, окружить и разгромить противника.
Эта победа, одержанная в начале 939 года, явилась важным политическим успехом Оттона I. Когда весть о ней, сопровождаемая слухом о гибели Генриха, который в действительности лишь получил ранение, разнеслась по Саксонии, многие крепости мятежников заявили о капитуляции. Сам же Генрих бежал в Мерзебург, сохранявший ему верность, но после двухмесячной осады прекратил сопротивление, выговорив для себя и своих сторонников право беспрепятственного ухода. Король был вынужден пойти на этот компромисс, поскольку срочно потребовалось его присутствие на восточной границе, где полабские славяне, воспользовавшись междоусобицей в Германии, восстали против господства немцев. И тем не менее Саксония была потеряна для Генриха.
И тогда в поисках новых союзников для продолжения борьбы они с Гизельбертом решили обратиться за поддержкой к западно-франкскому королю Людовику IV Заморскому, причем герцог Лотарингский и его графы присягнули ему на верность. Слабый Каролинг в качестве сюзерена казался Гизельберту менее опасным, нежели Оттон I. Людовик же, в свою очередь, рассчитывал возвратить таким образом Лотарингию в состав своего королевства. Немецкий король незамедлительно парировал это вмешательство во внутригерманские дела собственного государства, активизировав союзнические отношения с противниками Людовика внутри его страны. Еще в 937 году младшая сестра Оттона I Хадвиг была выдана замуж за французского герцога Гуго Великого, опасного соперника Каролинга. Обе стороны этого династического брака ждали выгод от его заключения: Гуго нашел дополнительную опору для проведения своей политики, а Оттон I обрел эффективное средство влияния на регулирование лотарингского вопроса, который тогда был еще далек от разрешения. Хадвиг косвенным образом сыграла важную роль в политике своего брата-короля, хотя как самостоятельная личность и не проявила себя.
Однако ввиду напряженной обстановки на восточной границе Оттон I пока не имел возможности предпринять более решительных действий в Лотарингии. Герцог Франконский Эберхард, до сих державшийся на втором плане, решил воспользоваться затруднительным положением короля для активного вмешательства. Он занял имевшую важное стратегическое значение крепость Брейзах: расположенная на острове в верхнем течении Рейна, почти неприступная, она позволяла контролировать весь Эльзас, что препятствовало герцогу Швабскому Герману, верному союзнику короля, вторгнуться в Лотарингию для защиты его интересов. И тогда Оттон I направил архиепископа Майнцского Фридриха, своего эрцканцлера, вести переговоры с Эберхардом. О содержании достигнутого соглашения мы не знаем, известно лишь, что король счел предложенные условия не соответствующими его достоинству и отверг их. Из-за этого его положение еще более ухудшилось, поскольку архиепископ Фридрих ушел от него обиженным, пополнив ряды королевских противников.
Генрих, Эберхард и Гизельберт возомнили, что настал час решительной схватки с Оттоном I, находившимся с войском на другом берегу Рейна перед Брейзахом. Но когда большая часть их отрядов уже переправилась через реку, а оба герцога, Эберхард и Гизельберт, еще находились на другом берегу, развлекаясь игрой в кости, на них внезапно напал королевский отряд. В завязавшейся схватке Эберхард мужественно защищался и пал смертью храбрых, а Гизельберт с немногими приближенными пытался бежать на корабле, но утонул, так что даже не нашли его тела.
Их гибель знаменовала собой поражение восстания. Брейзах капитулировал, архиепископ Майнцский Фридрих был взят под стражу. Только Генрих не желал сдаваться на милость победителя. Он бежал к Герберге, собственной сестре, теперь уже вдове его погибшего сообщника, но та не приютила младшего брата, опасаясь конфликта со старшим, выходившим победителем из борьбы. Тогда Генрих обратился за помощью к правителю Западно-Франкского королевства Людовику IV, прибывшему в Лотарингию, дабы, воспользовавшись распрей в соседнем королевстве, реализовать свои притязания на эту искони принадлежавшую Каролингам область. Однако и там не нашел поддержки, поскольку ситуация тем временем изменилась неожиданным для него образом.
Овдовевшая Герберга стояла перед выбором: продолжать борьбу, начатую покойным супругом, или подчиниться воле своего брата, короля Оттона I. По германскому праву женщина не могла действовать самостоятельно, а нуждалась в опеке со стороны мужчины, сначала своего отца, а затем — мужа. Если супруг умирал, то женщина опять попадала под покровительство отца или другого ближайшего родственника. В этой ситуации Герберга решила действовать по-своему. Она не стала продолжать борьбу против Оттона I, по этой причине отказав в пристанище Генриху, но и не приняла покровительство старшего брата. Вместо этого она согласилась с предложением западнофранкского короля Людовика IV Заморского выйти за него замуж. Тем самым она оказала брату Оттону I плохую услугу, поскольку ее новый супруг приобретал формальные права на Лотарингию. Правда, отстоять их он так и не сумел, уступив вооруженной силе правителя Германии. И все же брак с дочерью короля Генриха I давал Людовику IV известное преимущество: с точки зрения родственных связей он уравнивал его с главным внутриполитическим противником — герцогом Гуго, за два года до того женившимся на сестре Герберги и Оттона I, Хадвиг.
В этой ситуации Генриху не оставалось ничего иного, кроме как покориться королю. Он просил у брата прощения и был прощен. Оттон I был столь великодушен, что предоставил в распоряжение Генриха несколько городов в Лотарингии, разрешив ему, как пишет Видукинд, жить в этой области, то есть, видимо, управлять ею, наделив его герцогскими полномочиями. Но Генрих недолго пробыл в Лотарингии, рассорившись с местной знатью. Зато в Саксонии тем временем сложилась обстановка, благоприятная не только для его возвращения на родину, но и для возобновления мятежа против старшего брата. Затянувшаяся война против полабских славян не приносила вассалам короля ничего, кроме лишений, вследствие чего зрело и все больше набирало силу недовольство в их среде. Генриху, внимательно следившему за событиями на восточной границе, удалось привлечь на свою сторону большинство недовольных. Возник заговор с целью убийства на Пасху 941 года Оттона I и провозглашения Генриха королем. Однако попытка покушения провалилась. Оттон I, окруженный надежной охраной, был недоступен для заговорщиков, зато их самих на следующий день после Пасхи арестовали и казнили. Лишь Генрих был взят под стражу. Спустя некоторое время, бросившись в ноги старшему брату, он опять сумел вымолить его прощение. Как заметил Видукинд, милосердие было высшей добродетелью Оттона I.
Больше Генрих никогда не замышлял дурного против старшего брата. Поразительна, почти необъяснима снисходительность короля по отношению к своему мятежному брату. Он словно чувствовал, что придет время, и не будет человека, более преданного и верного, чем Генрих. Окончательное примирение братьев произошло в 947 году, причем посредницей выступила их мать, вдовствующая королева Матильда. Отчужденность между Оттоном I и матерью, существовавшая в первые годы его правления, прекратилась сразу же после смерти его первой супруги Эдгит в 946 году. Как сообщает Видукинд, Матильда ходатайствовала перед старшим сыном и о пожаловании Генриху вакантного герцогства Баварского. В новом качестве он продолжил отвечавшую интересам Оттона I политику борьбы против мадьярских набегов, проводившуюся его предшественником герцогом Бертольдом. В 948 году Генрих одержал победу над мадьярами и, несмотря на то, что на следующий год потерпел от них поражение, в 950 году отважился даже на вторжение в их пределы, дойдя до Тиссы и захватив богатую добычу и множество пленных.
Серия восстаний, вызванных недовольством ближайших родственников, заставила Оттона I по-новому строить отношения королевской власти и племенных герцогств. Он решил, что единство королевства лучше всего крепить посредством родственных связей. Герцогство Франконское после гибели Эберхарда он вообще не стал замещать, подчинив его непосредственно короне. Саксонию король также держал в собственных руках. Обладание двумя герцогствами существенно упрочило его положение. В дальнейшем при назначении на важные и выгодные должности Оттон I отдавал предпочтение своим ближайшим родственникам. Важная роль в этой сознательной династической политике отводилась его детям от первого брака — сыну Лиудольфу и дочери Лиудгард. Так, в 940 году он обручил Лиудольфа с Идой, единственной дочерью герцога Швабии Германа, служившего его надежной опорой в период восстания Генриха. Лиудольф сразу же стал рассматриваться как наследник герцога. Правда, тогда жених и невеста были в детском возрасте, поэтому реально их бракосочетание состоялось лишь в конце 947 года. В декабре 949 года герцог Швабский Герман скончался, и в начале следующего года Лиудольф вступил в наследство покойного тестя. Благодаря заключению династических браков Бавария и Швабия перешли во владение королевской семьи — цель, которую на протяжении ряда лет преследовал Оттон I, была достигнута. Незадолго перед тем, как отправиться в свой первый итальянский поход, Оттон I объявил сына Лиудольфа преемником на королевском престоле Германии. Это была необходимая мера предосторожности, поскольку в случае гибели короля в дальней экспедиции в стране началась бы борьба за власть, способная вылиться в череду междоусобных войн.
Дочь Лиудгард Оттон I выдал замуж за графа Конрада Красного, одного из своих верных соратников в период подавления мятежа Генриха. И в последующие годы Конрад оставался в числе наиболее приближенных короля, так что в 944 году, когда стало вакантным герцогство Лотарингское, оно было ему пожаловано. Новый герцог продолжал служить верой и правдой Оттону I, поэтому в качестве особой награды он и был введен в круг королевских родственников, получив в 947 году в жены Лиудгард. Вместе с тем брачные узы должны были прочнее привязать Конрада к правящей династии. Однако дальнейшая судьба королевского зятя оказалась, как увидим, не столь безоблачной, а его жизненный путь — прямым.
Таким образом, все герцогства были замещены представителями королевской семьи. Этим Оттон I достиг двух целей: окончательно был решен вопрос о престолонаследии, поскольку принцы крови получили компенсацию в виде герцогств, и сформировалась породнившаяся с королевской семьей группа знати, представители которой только и могли претендовать на обладание герцогствами. База королевской власти стала более широкой и прочной. Путь от формального признания к реальной власти Оттоном I был пройден. С того времени никто больше не оспаривал право Оттона I на германский престол.

Борьба за Каролингское наследство

Вступление Оттона I на престол задало новый тон взаимоотношениям западной и восточной частей бывшей Каролингской империи: коронация нового германского короля в Ахене, как мы уже знаем, продемонстрировала его притязание на наследие Карла Великого. Оттон I пожинал плоды, взращенные искусной политикой его отца. Однако заявить о притязаниях было проще, чем реализовать их. Как уже упоминалось, во Франции в то время вернулась к власти Каролингская династия в лице Людовика IV (936–954), также заявившего о своих притязаниях на Лотарингию и принявшего в 939 году присягу на верность магнатов Лотарингии во главе с самим герцогом. В ответ на это Оттон I совершил опустошительный рейд по Лотарингии и принял присягу о мире и союзе от противников короля Франции — герцога Гуго Французского, женатого, как мы помним, на Хадвиг, младшей сестре германского короля, и графов Вильгельма Нормандского, Арнульфа Фландрского и Хериберта Вермандуа, после чего возвратился в Саксонию.
Людовик, в погоне за своей мечтой о Лотарингии начавший вражду с могущественным восточным соседом, проявил себя плохим политиком. Как только Оттон I возвратился в Саксонию, он направился в Верден, где на верность ему присягнули некоторые лотарингские епископы. Дело шло к тому, что и церковь могла отказать в доверии правителю Германии, а это грозило ему утратой всей Лотарингии. Затем Людовик двинулся в Эльзас и изгнал оттуда нескольких сторонников Оттона, после чего возвратился в свое королевство. Для Оттона сложилась опасная ситуация, но спасение пришло к нему благодаря удаче в уже упоминавшемся сражении, когда Эберхард был убит, а Гизельберт, пытаясь бежать, утонул в Рейне. Генрих бежал на Запад, но еще до конца года покорился старшему брату. 18-летний Людовик IV женился на вдове Гизельберта, сестре Оттона I Герберге (которая была на семь лет старше его), тем самым установив семейные связи, впоследствии имевшие большое значение. Герберга была умной и деятельной женщиной, послужившей крепкой опорой для клонившейся к упадку Каролингской династии. Она вступила в брак с Людовиком, как мы знаем, без предварительного согласования с братом, намеревавшимся выдать ее замуж за герцога Баварии Бертольда. Таким образом, Оттон I стал теперь шурином как Робертина, так и Каролинга. Его родство с обоими враждовавшими семействами придавало политике в отношении Франции видимость внутрисемейного дела, а фактической гегемонии Германии — роль арбитра.
На следующий год Оттон I в свою очередь предпринял с большим войском поход против западного соседа. Был при нем и юный король Бургундии Конрад, сын скончавшегося в 937 году Рудольфа II. Поскольку, как уже упоминалось, король Италии Гуго, женившийся на вдове Рудольфа Берте и обручивший его шестилетнюю дочь Адельгейд со своим сыном Лотарем, явно вознамерился овладеть Бургундией, Оттон I решительно вмешался. Он взял на себя опеку над малолетним Конрадом и управление его страной. Пока Конрад не вернулся в 942 году в свое королевство, Оттон I фактически осуществлял в нем свою власть. Источники не позволяют определенно сказать, на какие правовые основания он при этом ссылался. Возможно, таким основанием послужил фактический сюзеренитет Германии над Бургундией со времен Генриха Птицелова. Во время этого рейда 940 года Оттон I вторгся в герцогство Бургундию, герцог которой Гуго Черный был важнейшим сторонником Людовика IV. Гуго пришлось дать заложников и клятвенно пообещать не чинить вреда Гуго Французскому и Хериберту Вермандуа, союзникам Оттона I. Эти двое, конфликтовавшие с Людовиком из-за Реймсского архиепископства, встретили Оттона на самой границе и проводили в Аттиньи. Здесь, в старинной каролингской резиденции, где некогда предводитель мятежных саксов Видукинд преклонил колена перед Карлом Великим, Гуго, Хериберт и граф Роже Лаонский присягнули на верность германскому королю.
О значении этого события мнения историков расходятся. Хотел ли Оттон I распространить свое господство на часть западнофранкской территории, подобно тому, как Людовик попытался овладеть Лотарингией? Поскольку слабо сплоченные государства той эпохи крепились прежде всего узами вассально-ленных отношений, перемена сеньора могла повлечь за собой изменение границ. Однако, на мой взгляд, исключено, что Оттон I преследовал столь далеко идущие цели — не только с учетом политической ситуации, но и потому, что такое нарушение условий Верденского соглашения 843 года противоречило бы правовым представлениям того времени. В отношении Лотарингии дело обстояло иначе: здесь правитель западных франков мог по праву заявлять о своих притязаниях. Не выдерживает критики и утверждение, что Оттон I намеревался установить немецкую гегемонию над Западно-Франкским королевством. Принятие присяги на верность в действительности было лишь средством политического нажима: таким способом Оттон I обеспечивал в формах ленного права свое влияние по ту сторону границы. Немецкий король, оказавшись жертвой агрессии, собирался лишь закрепить за своим государством Лотарингию.
Как уже упоминалось, после гибели Гизельберта Оттон I назначил герцогом Лотарингии своего брата Генриха, но тот не сумел утвердиться там и был изгнан. Немецкому королю пришлось назначить местного — могущественного графа Верденского Отто. Очевидно, ободренный внутригерманскими неурядицами, Людовик в том же 940 году предпринял еще одно вторжение в Лотарингию, и Оттон I двинулся ему навстречу, однако верным людям обоих правителей удалось примирить их. На следующий год герцог Гуго Французский и граф Вермандуа Хериберт нанесли Людовику сокрушительное поражение. Хериберт лично отправился к Оттону I, чтобы сообщить ему об одержанной победе. В 942 году за правителя западных франков, едва спасшегося бегством после понесенного поражения, заступился сам папа Стефан IX, пригрозивший Гуго и Хериберту отлучением от церкви. Тем не менее уже в сентябре того же года два враждебных войска стояли друг против друга на берегу Изера: с одной стороны, Людовик, получивший поддержку от графа Пуату Гильома и бретонских магнатов, и с другой стороны, Хериберт и Гуго, к которым присоединился герцог Отто со своими лотарингцами. Однако до сражения дело так и не дошло: противники заключили перемирие и с обеих сторон направили заложников к Оттону I, ходатайствуя перед ним о посредничестве. В ноябре 942 года оба короля встретились на Маасе, между Люттихом и Маастрихтом, и заключили мирный договор, о содержании которого мы не имеем сведений. Вполне вероятно, что Людовик, учитывая несомненное превосходство Оттона I, официально отказался в его пользу от Лотарингии, хотя в источниках об этом не сообщается.
Среди историков бытовало мнение, что именно Герберга уговорила супруга отказаться от Лотарингии. Однако это предположение малоубедительно. Все ее предшествующие действия, прежде всего самовольное вступление в брак с Людовиком IV, не дают оснований полагать, будто она вдруг сделалась защитницей интересов старшего брата. Скорее наоборот: повторный брак, политическое значение которого Герберга не могла не понимать, и продолжение впоследствии борьбы за Лотарингию свидетельствуют об обратном. Соглашение 942 года не было результатом семейного сговора, а настоятельно диктовалось фактическим превосходством Оттона I. Если Герберга при этом и выступала посредницей, то для того лишь, чтобы по мере возможности сгладить неприятное впечатление от военно-политического поражения собственного супруга, на стороне которого она оставалась до конца его дней. В этой связи примечательно, что первенец, родившийся в 941 году у королевской четы Франции, был наречен Лотарем: в самом выборе имени предполагаемого наследника престола нашла отчетливое выражение решимость не отказываться от притязаний на Лотарингию.
Политике примирения с западным соседом немецкий король оставался верен и впредь. Что же касается Людовика, то он, почувствовав, как упрочилось его положение, попытался проводить политику, не считаясь с партнерами по соглашению, и его отношения с Оттоном I опять испортились. Дело дошло до того, что в 944 году его послам при немецком королевском дворе в Ахене оказали меньше уважения, чем послам герцога Гуго. На следующий год Людовик был предательски схвачен в Руане своими нормандскими союзниками и выдан Гуго. Ему грозила участь отца, Карла Простоватого. И тогда супруга Людовика Герберга направила к своему брату Оттону I посольство с просьбой о помощи. Злопамятность никогда не была чертой характера германского короля, и он откликнулся на просьбу сестры, разрушив прежние политические союзы. Гуго, желая предотвратить невыгодное для себя развитие событий, попытался лично встретиться с немецким правителем, однако тот уклонился от встречи, направив к нему герцога Лотарингии Конрада Красного (своего будущего зятя), назначенного вместо незадолго перед тем умершего Отто. С Конрадом Гуго и имел беседу, которой остался очень недоволен. Поэтому он возвращался домой сильно сердитым на своего шурина Оттона I.
Оттон I не хотел допустить гибели Каролингской династии в соседнем королевстве, усматривая пользу для себя в том, чтобы две противоборствующие группировки уравновешивали друг друга. Повинуясь нажиму, Гуго освободил пленника, однако Людовик был вынужден отдать ему в порядке компенсации Лан, последний оплот своей власти, обрекая себя на жалкое существование номинального короля. Оттону I пришлось лично вмешаться. В августе 946 года, во второй раз, но уже в качестве союзника, а не противника Людовика, он вступил во Францию во главе сильного войска. Вместе с Людовиком он произвел опустошения в землях герцога Гуго, от Луары на юге до Руана на севере. Города Лан, Санлис, Париж и Руан были взяты в результате трудной и продолжительной осады. Крупным успехом похода явилось взятие Реймса, откуда изгнали архиепископа-узурпатора, брата графа Вермандуа, после чего его законный предшественник архиепископ Артальд, сторонник короля Людовика, опять занял свое место. Безземельный король Франции получил важную опору благодаря обретению богатой Реймсской церкви. В ноябре 946 года Оттон I возвратился домой.
На Пасху следующего года Людовик IV присутствовал в Ахене в качестве гостя Оттона I, а в августе состоялась их встреча близ Музона на реке Кьер. Короли пытались решить церковный спор относительно Реймса (изгнанный архиепископ-узурпатор не сдавался), однако собравшиеся епископы заявили, что для этого необходимо созвать синод. При посредничестве Оттона I Людовик и Гуго даже заключили для этого перемирие. Когда же два синода, в Вердене и Музоне, закончились безрезультатно, Артальд отправился в Рим. Папа Агапит II направил своего легата к Оттону I, чтобы обеспечить созыв большого церковного собора.
В старинной каролингской резиденции Ингельхайме в июне 948 года этот собор открылся. Присутствовали 32 архиепископа и епископа, причем Германия была представлена лучше, поскольку герцог Гуго и его союзники препятствовали прибытию прелатов со своих территорий. Присутствовали оба короля — немецкий и французский. После открытия собора поднялся Людовик и рассказал присутствующим, сколь много насилия и несправедливости он претерпел от Гуго. Если же собравшиеся решат, что виноват он сам, продолжал Людовик, то он готов очиститься покаянием или поединком. Виновным признали герцога Гуго, пригрозив ему церковным отлучением, если он к установленному сроку не возместит причиненный ущерб. Затем приступили к рассмотрению вопроса о Реймсском архиепископстве. Собор признал Артальда законным обладателем Реймсской кафедры, подвергнув церковному отлучению его соперника.
Людовик попросил Оттона I, чтобы тот поручил герцогу Конраду Лотарингскому оказать ему помощь против врагов. Лотарингское войско вынудило к капитуляции Музон (скрывавшемуся в нем отлученному архиепископу-узурпатору удалось бежать), а затем взяло крепость Монтегю, прикрывавшую с востока Лан, однако сам город устоял против натиска нападавших. Герцог Гуго, продолжавший, несмотря на все угрозы церковного отлучения, совершать опустошительные походы в Реймсское архиепископство, наконец в сентябре на Трирском синоде был отлучен от церкви.
Война продолжалась и в последующие два года. В 949 году Герберга праздновала Пасху у Оттона I в Ахене и опять просила об оказании помощи своему супругу. Большим успехом Людовика явилось занятие, благодаря военной хитрости, своей королевской резиденции — Лана. Чтобы удержать город, он просил о помощи герцога Конрада Лотарингского, которому и удалось договориться о перемирии между враждующими сторонами. Однако после политических консультаций с Оттоном I Людовик возвратился в Реймс, свою тогдашнюю резиденцию. Одним могущественным врагом у него стало меньше, когда ему покорился граф Вермандуа и заявил об отказе своего брата от притязаний на Реймсское архиепископство. В феврале 950 года Людовик опять встречался в Лотарингии с Оттоном I, обратившись к нему с просьбой о посредничестве в заключении мира с герцогом Гуго. К тому времени обе противоборствующие стороны уже разуверились в возможности решить конфликт силой оружия. В качестве посредника выступил герцог Конрад с группой лотарингских епископов и графов. Оттона I постоянно информировали о ходе переговоров. На Марне встретились Людовик и Гуго. Сначала они стояли со своими дружинами на противоположных берегах реки и сносились друг с другом через послов. Наконец герцог Гуго Французский, послушавшись рекомендаций посредников, отправился к Людовику и снова присягнул ему как своему сеньору. Тем самым было достигнуто временное прекращение борьбы, в течение которой Людовик и Герберга не менее пяти раз прибывали к Оттону I в Германию, чтобы просить у него военной или дипломатической помощи.
Только благодаря поддержке со стороны Оттона I Людовик сумел выстоять в борьбе против несоизмеримо более могущественного герцога Гуго Французского. В Ингельхайме Оттон I выступил в качестве покровителя французской церкви. Роль верховного сюзерена, которую он фактически играл в отношении западного соседа, возвышала его над другими правителями Западной Европы, так что уже тогда все больше людей укреплялось во мнении, что он, официально являясь королем, фактически исполняет императорскую власть, является некоронованным императором.
Однако уже вскоре произошло новое обострение отношений между Людовиком и герцогом Гуго. Фридрих, граф Бара и Меца, обручившийся с Беатрикс, дочерью герцога Гуго, построил на границе с Лотарингией крепость и начал опустошать окрестности. Оттон I выразил послам Людовика, обратившимся к нему с жалобой, свое неудовольствие по поводу происходящего, однако ничего не предпринял против Фридриха. В то же время он пригласил Гуго на празднование Пасхи в Ахен. Тот предварительно выслал ему редкий подарок — двух львов, и был принят со всевозможными почестями, осыпан подарками и возвратился в сопровождении герцога Конрада. Оттон I не хотел допустить явного преобладания Каролинга, дабы не допустить возникновения угрозы для Лотарингии.
В последующие годы между королем Франции и герцогом Французским дело неоднократно доходило до вооруженных столкновений, однако благодаря дипломатическому искусству Герберги Людовик и Гуго 13 марта 953 года заключили в Суассоне договор о дружбе. Трудно сказать, сколько на сей раз продолжался бы мир между ними, если бы в сентябре следующего года в результате несчастного случая — падения с коня — не погиб Людовик. Общий баланс взаимоотношений — мирных и военных, политических и родственных — двух королей, французского и немецкого, оказался в пользу последнего: Лотарингия осталась в составе Германского королевства.
В момент смерти Людовика IV наследнику престола Лотарю было всего 13 лет. Герберга, вероятно, обратилась за помощью к братьям — Оттону I и Бруно, однако у тех были связаны руки из-за восстания Лиудольфа и набегов мадьяр. И тогда она сделала неожиданный для многих политический шаг, обратившись за советом и поддержкой к герцогу Гуго. И так же неожиданно Гуго проявил себя лояльным вассалом: под его эгидой и при содействии Бруно Лотарь был избран в Реймсе на королевский престол магнатами трех главных народностей своего королевства — франками, бургундцами и аквитанцами. Правда, за свою вассальную верность Гуго предъявил огромный счет: юный Лотарь должен был пожаловать ему в лен герцогства Бургундию и Аквитанию. Таким образом, герцог Французский захотел стать также герцогом Бургундским и Аквитанским — герцогом трех важнейших племен, из которых состояло королевство. В этом случае он стал бы всесильным властителем при слабом короле. Однако лишь в отношении Бургундии он сумел реализовать свое намерение, да и то окружным путем: его сын Отто женился на наследнице герцога Бургундского и вскоре унаследовал герцогство, принеся вассальную присягу своему отцу, так что Бургундия утратила статус лена короны. В отношении же Аквитании грандиозные планы Гуго потерпели крах. И все же, несмотря на эту неудачу, Гуго Великий никогда не был столь могуществен, как в годы своей фактической опеки над Лотарем.
Внезапная смерть Гуго в июне 956 года радикально изменила ситуацию. Его старшему сыну Гуго Капету (будущему королю Франции, родоначальнику династии Капетингов) было не более 18 лет. Герберга и Хадвиг, сестры Оттона I, позаботились о сохранении мира между Каролингами и Робертинами. Верховное политическое руководство выпало на долю их брата Бруно, в 953 году ставшего архиепископом Кёльнским, а спустя несколько месяцев, после смещения Конрада Красного, — и герцогом Лотарингии. Чтобы подчеркнуть выдающееся положение Бруно, его биограф Руотгер придумал несуществующий титул «архигерцог» (archidux), по-немецки «эрцгерцог» — пройдут века, и правители герцогства Австрийского присвоят себе этот титул, дабы возвыситься над прочими князьями Священной Римской империи. Позднее в наследственных владениях Габсбургов, а затем и в Австро-Венгрии эрцгерцогами будут называть наследников престола. Бруно в качестве своего рода управляющего действовал во главе «оттоновского семейного совета» на территории между Рейном и Луарой. Сам Оттон I теперь мог, всецело доверившись младшему брату, сосредоточиться на решении других проблем. Оттоновский протекторат над Францией обеспечил сохранение Лотарингии в составе Германии. С другой стороны, благодаря родственным связям королевы Франции Герберги власть Каролингов в этой стране продлилась на десятилетия.

Натиск на Восток

Установленное Генрихом Птицеловом более или менее прочное господство над племенами полабских и поморских славян послужило предпосылкой для проведения восточной политики его преемниками. Однако те пошли дальше самого Генриха, стремясь христианизировать и включить эти племена в состав раннефеодального немецкого государства. Уже первый, предпринятый по распоряжению Оттона I в 936 году поход против славян отличался от аналогичных предприятий его отца. Когда сразу же после смерти Генриха Птицелова восстали ротари, Оттон I не выступил лично против мятежников, а послал во главе войска уже упомянутого нами Германа Биллунга. Тому удалось быстро возвратить ротарей в зависимое состояние, что и послужило важным доводом в пользу назначения его в том же году маркграфом на Нижней Эльбе, в областях славянских племен ротарей, ободритов и вагриев, а также датчан. На следующий год Геро, управлявший небольшим графством на Боде (южнее Магдебурга), был назначен маркграфом в области Средней Эльбы и Заале для обеспечения обороны против племен вильцев и сорбов. Так началось создание системы пограничных областей — марок (маркграфств), знаменовавшее собой начало новой фазы покорения полабских и поморских славян, которых Оттон I собирался не просто привести в зависимое состояние, как это делал его отец, но и включить в состав своего королевства.
В 938 году, когда начались мятежи германской знати против короля, славяне стали совершать нападения на немецкую территорию. Отражать эти атаки пришлось маркграфу Геро, прозванному Железным. При этом он не брезговал никакими средствами. Интересный эпизод этой борьбы содержится в хронике Видукинда Корвейского: «Варвары, пользуясь нашим затруднением, не прекращали поджоги, убийства и опустошения, а Геро, которого король поставил над ними, они задумали убить с помощью хитрости. Однако он, предупреждая хитростью хитрость, пригласил около тридцати князей варваров на большой пир и всех их, усыпленных вином, в одну ночь умертвил». На это вероломное убийство славянские племена отреагировали восстаниями, в 939 году охватившими и область расселения ободритов. Саксонское войско под командованием графа Хойко было разбито, а сам предводитель пал в бою. Ситуация настолько обострилась, что Оттону I пришлось лично выступить против славян. Поскольку не удавалось сломить их сопротивление в открытом бою, немцы прибегали к хитрости и обману. Так, они подкупили находившегося у них в плену князя гаволян Тугумира и инсценировали его побег. Соплеменники приняли его в своем городе Браниборе (Бранденбурге) и поставили во главе племени. Вскоре Тугумир убил племянника, сына своего брата, последнего князя гаволян, и сдал крепость немецкому войску, снова подчинив племя верховному господству Оттона I. Из-за этого предательства вся область Средней Эльбы вплоть до Одера попала под власть немцев, однако ободриты, сорбы и лужичи сохранили политическую независимость от Германского королевства.
Подавление в 939 году восстания славян и взятие Бранденбурга явились важным политическим успехом Оттона I. Однако он понимал, что для дальнейшего укрепления немецкого господства на территории между Эльбой и Одером одной только военной силы недостаточно. Необходимо было опереться на авторитет церкви, которая освятила бы его экспансионистскую политику. Покорение полабских славян следовало вести «мечом и крестом»: на захваченную войском территорию должны были устремиться миссионеры, чтобы проповедью христианского учения примирить покоренные племена с немецким господством. В славянских областях стали возводить церкви, а в 948 году для координации миссионерской деятельности были учреждены Хафельбергское и Бранденбургское епископства, подчинявшиеся Майнцскому архиепископству. Это явилось началом нового этапа немецкой восточной экспансии. Вновь созданные епископства, главным назначением которых была координация деятельности миссионеров среди язычников-славян, охватывали область, совпадавшую с территорией маркграфства Геро и включавшую в себя земли славянских племен по Хафелю и Шпрее.
Славянские племена, селившиеся к северо-востоку от этих епископств, оставаясь вне сферы их юрисдикции, имели все основания опасаться, что и их ждет участь быть покоренными, христианизированными и принужденными к уплате податей, в том числе и десятины. С этими непокорными племенами время от времени вступали в сговор представители саксонской знати (например, уже известный нам Вихман, брат Германа Биллунга, считавший себя обойденным королевскими милостями), недовольные жесткими административными мерами маркграфов и потому хватавшиеся за любую возможность отстоять в борьбе с ними собственное привилегированное положение на восточной границе Саксонии. В 50-е годы X века маркграфы Геро и Герман Биллунг, иногда совместно с Оттоном I, предпринимали военные походы с целью сломить сопротивление славян, завершить их покорение и христианизацию и вместе с тем преодолеть оппозицию знати в собственной стране.
Эта борьба началась с похода Геро в 954 году против укрян. Они были покорены («В тот год Геро одержал славную победу над славянами… Добыча была взята огромная, и в Саксонии поднялось великое ликование», — пишет Видукинд), однако вскоре выяснилось, что их выступление было лишь прелюдией к более массовому восстанию, в котором особенно активное участие приняли ободриты, подвластные маркграфу Герману Биллунгу. Они воспользовались критической ситуацией, в которой оказался Оттон I в результате мятежа нескольких герцогов, недовольных его централизаторской политикой (восстание Лиудольфа 953/954 годов, о котором у нас еще пойдет речь), и возобновившимися опустошительными набегами мадьяр. Вихман, изгнанный своим братом Германом Биллунгом с родины из-за попытки организации мятежа против короля, отправился к ободритам и подбил их князя Накона к нападению на Саксонию. В начале 955 года маркграф предпринял поход против ободритов, но не добился успеха. «Убив до сорока воинов и захватив доспехи с убитых, — пишет Видукинд, — Герман отступил».
После Пасхи того же года ободриты под предводительством Вихмана снова вторглись в Саксонию. И на этот раз войску Германа Биллунга оказалось не под силу дать отпор противнику. Какой-то саксонский город, местоположение которого неизвестно, поименованный хронистом как Кокаресцемий, был захвачен, его гарнизон перебит, а женщины и дети уведены в неволю. Положение еще больше обострилось после того, как немецкий отряд под командованием графа Дитриха, предпринявший вылазку на славянскую территорию, застрял в болоте, так что, пишет Видукинд, «не было возможности ни сражаться, ни обратиться в бегство». От рук славян тогда погибли 50 тяжеловооруженных всадников. Чтобы понять значение этой потери, стоит вспомнить, что 50 таких всадников под командованием Генриха I в 929 году решили исход сражения при Ленцене, нанеся сокрушительное поражение славянам. Эти военные успехи вдохновили ободритов в 955 году на массовое восстание, к которому присоединились и вильчане. Господству немцев вот-вот должен был наступить конец.
Смелости славянам придавала весть о том, что все немецкое воинство во главе с королем двинулось на юго-восток, дабы отразить очередное вторжение мадьяр. Однако Оттон I, одержав в битве на реке Лех победу над мадьярами, направился к восточным рубежам своего королевства, где маркграфы не могли самостоятельно справиться с противником. Вихман, подбивавший ободритов на восстание, был предан королевской опале, после чего король при поддержке племени руян, враждовавших с ободритами, и князя Чешского Болеслава перешел в наступление против восставших. Одного этого оказалось достаточно, чтобы те направили посольство к Оттону I с компромиссными предложениями, соглашаясь выплачивать, как и прежде, дань, если им будет позволено жить самостоятельно под властью своих князей. На это король ответил, что согласится заключить мир лишь после того, как мятежники ответят за причиненные обиды. Переговоры были сорваны, и Оттон I, полный решимости беспощадно подавить мятеж, перешел в наступление.
16 октября 955 года на территории ободритов у реки Раксы (Рекниц) произошло сражение, закончившееся жестоким поражением славян. Их предводитель князь Стойгнев был убит, а голова его выставлена на позор в поле; около 700 пленных победители обезглавили. Князь ободритов Након после гибели брата покорился немцам, а Вихман бежал к западным франкам, где продолжил вынашивать планы реванша. В результате битвы на Раксе восстание славян было подавлено, однако их воля к сопротивлению не сломлена. Вплоть до 960 года Оттон I предпринимал против них военные походы, ликвидируя одно локальное волнение за другим. В конце концов и Вихман явился к нему и присягнул на верность, хотя впоследствии и не нашел в себе сил соблюдать принесенную присягу.
В 967 году на Эльбе опять начались военные действия, после того как князь ободритов Мстивой, пришедший на смену умершему князю Накону, вступил в конфликт с Желибором, князем племени вагриев. Последний обратился с жалобой к Герману Биллунгу. Герцог рассудил спор, приговорив Желибора к уплате штрафа в размере 15 марок серебра, однако тот не подчинился, предпочтя взяться за оружие. И на этот раз в конфликт оказался замешан старый мятежник Вихман, который воспользовался случаем для выступления против своего заклятого врага Германа Биллунга, однако опять безуспешно. Князь вагриев потерпел поражение и вынужден был передать власть над племенем сыну, признавшему над собой верховенство Мстивоя. Вихману опять пришлось бежать — на сей раз к волинянам, населявшим остров Волин. Вместе с ними он выступил против польского князя Мешко I, однако на сей раз нашел свою смерть. Видукинд Корвейский, рассказавший о том, как Вихман передал свой меч знатнейшему из врагов со словами: «Возьми этот меч и отнеси своему господину, пусть он примет его в знак своей победы и пусть передаст своему другу императору (Оттону I. — В. Б.)»,далее назидательно резюмировал: «Таков был конец Вихмана, как и почти всех, кто поднимал оружие против императора».
Этими событиями завершился первый период вооруженной борьбы между раннефеодальным немецким государством и западными славянами, начатой Генрихом Птицеловом и продолжавшейся без малого половину столетия. В ходе этой восточной экспансии или, как ее впоследствии назвали, «натиска на Восток» Оттон I принял два важнейших решения, реализация которых позволила ему укрепить свое влияние на территориях к востоку от Эльбы: учреждение в 936/937 годах пограничных областей-маркграфств под управлением Германа Биллунга и Геро Железного, что обеспечивало доминирование в военном отношении, и в 948 году двух епископств, Бранденбургского и Хафельбергского, занимавшихся христианским миссионерством среди язычников-славян и тем самым освящавших немецкое господство авторитетом церкви. Хотя сопротивление славянских племен, вылившееся в 939 и 955 годах в массовые восстания, еще продолжалось некоторое время, в 60-е годы X века их протест против чужеземного господства иссяк. На территориях к востоку от Эльбы царил покой вплоть до конца правления преемника Оттона I — его сына Оттона II.

В Италию за невестой

Каких бы успехов Оттон I ни добивался в споре с западными Каролингами за наследство Карла Великого и в осуществлении «натиска на Восток», это было лишь подготовкой к главному — походу в Рим за императорской короной. Вместе с тем уже упоминавшаяся нами борьба немецкого короля с Гуго Прованским за Бургундию (установление опеки над малолетним Конрадом, сыном покойного короля Рудольфа II), втянувшая его в конфликты в Италии и тем самым положившая начало его итальянской политике, показывает, что это направление его государственной деятельности не было продиктовано чисто субъективным намерением продолжить каролингскую традицию. Сама логика политической борьбы толкала его на этот путь. В 40-е годы участие Оттона I в итальянских делах носило преимущественно косвенный характер. Даже если ему и хотелось двинуться прямо в Рим за императорской короной, он этого не мог сделать, поглощенный иными заботами. Своеобразным катализатором итальянской политики Оттона I, знавшей периоды затишья и бурной активизации, выступал Беренгар, маркграф Ивреи — области в Северной Италии. В 941 году он прибыл в Германию просить помощи, но Оттон I не мог оказать ее, ибо ему, как заметил Лиутпранд, «препятствовали другие дела». Когда безрезультатное пребывание Беренгара в Германии затянулось, он решил вернуться на родину и без помощи Оттона I отстоять свои интересы. В 945 году он при поддержке швабов, преодолев один из альпийских перевалов, прибыл в Италию. Там его уже ждали многочисленные сторонники, и он перешел в наступление против Гуго. Соотношение политических сил в Италии резко изменилось: Гуго, вытесненный в Прованс, был лишен власти; его сын Лотарь сохранил корону, но вынужден был заключить с Беренгаром соглашение, фактически обеспечивавшее тому господство в королевстве, реальную власть при номинальном короле.
Этому двоевластию пришел конец, когда 22 ноября 950 года Лотарь скоропостижно и безвременно, в юном возрасте, умер во время поездки в Турин. Как и следовало ожидать, пошли слухи, что короля отравили по приказу Беренгара, хотя явных улик и не было. Едва похоронили несчастного Лотаря (погребение состоялось в церкви Св. Амвросия в Милане, в которой уже покоились три правителя Италии из рода Каролингов — Пипин, Бернгард и Людовик II, король и император), как в воскресенье 15 декабря 950 года Беренгар Иврейский и его сын Адальберт были объявлены королями и коронованы в церкви Св. Михаила в Павии, древней столице лангобардских королей. Эта коронация явилась не более чем признанием фактического соотношения сил. Сам же Беренгар притязал на лангобардскую корону, будучи внуком Беренгара I, короля Италии и последнего из тех, кто после Карла Великого обладал императорской короной. Кроме того, его супруга Вилла была племянницей свергнутого короля Гуго.
Таким образом, можно было бы отмести упреки в узурпации власти, говоря о законном ее наследовании, если бы не Адельгейд, молодая вдова Лотаря. У нее было не меньше прав на престол, и она не собиралась мириться с участью низложенной королевы, тем более что среди итальянской знати многие симпатизировали ей. К тому же Адельгейд могла претендовать на власть в Италии не только как вдова короля Лотаря, но и как дочь Рудольфа II, короля Верхней Бургундии, который также был и королем Италии. Сразу после смерти супруга Адельгейд даже пыталась править как вдовствующая королева. От нее исходила реальная угроза Беренгару, и потому кажется почти необъяснимым, почему он, отобрав у нее все владения, даже личные украшения, сразу же не заключил саму ее под стражу. Встречающееся в литературе предположение, будто Беренгар намеревался сочетать браком королеву-вдову со своим сыном Адальбертом, основано на косвенных свидетельствах источников и представляется неубедительным: в этом случае следовало бы ожидать более гуманного обращения с будущей невесткой. Адельгейд была арестована лишь 20 апреля 951 года. Это произошло в Комо, на итальянской границе, когда стало очевидным, что королева хочет перебраться через альпийские перевалы в Швабию, куда в свое время бежал и сам Беренгар, спасаясь от гнева Гуго. Не оставалось сомнений в том, что Адельгейд, претендуя на престол, не только собирала своих сторонников в Италии, но и отправилась за помощью в Германию, где у нее были родственники и друзья. Ее бегство в Швабию означало бы для Беренгара не менее серьезные затруднения, чем те, которые он 10 лет назад сам уготовил тогдашнему правителю Италии, ища помощи у немцев. Чтобы предотвратить эту угрозу, он распорядился поместить опасную противницу, которую сопровождали служанка и священник, под надзор в одну из крепостей на севере Италии.
Имеется замечательный исторический памятник — жизнеописание Адельгейд, написанное Одилоном, аббатом Клюнийского монастыря в Бургундии. Вот как рассказывается там о злоключениях будущей императрицы: «Когда же скончался Лотарь, муж ее, престолом Итальянского королевства завладел некий человек по имени Беренгар, имевший супругу по имени Вилла. Безвинно схваченная ими, Адельгейд подверглась всевозможным мучениям, будучи остриженной, битой кулаками и ногами и, наконец, заточенной в мрачную темницу с единственной служанкой; чудесным образом освободившись, позднее по Божественному устроению была вознесена до вершин императорского достоинства».
Ровно четыре месяца юная королева была лишена свободы, но все это время в разных местах хлопотали о ее спасении. Примечательно, что наладил связь с узницей и предложил ей свою помощь епископ Адельхард, который в свое время, еще будучи простым священником, помог Беренгару прибыть в Италию и за это был награжден епископством Реджо. Однако в тот момент его услуги не пригодились: спутникам королевы удалось организовать ее побег через подземный ход, который они прорыли. Ночью 20 августа 951 года они бежали. В пути беглецы прятались в лесах и пещерах и даже в болотах близ Мантуи, перенося всевозможные лишения, в том числе и голод. Впрочем, дадим опять слово аббату Одилону: «В ночь же своего вызволения из темницы она попала в какое-то поросшее тростником болото, где терпеливо скрывалась дни и ночи без еды и питья, взывая к Богу о помощи. В такой опасности она пребывала, когда вдруг появился некий рыбак с нимбом, везший в челне рыбу. Увидев их, спросил, кто такие и что там делают. Они дали ему ответ, довольно подходящий сообразно бедственным обстоятельствам: «Разве не видишь, что скитаемся здесь, по людскому умыслу брошенные на произвол судьбы, но что еще хуже, подвергаемся опасностям в пустынных местах и голодаем. Если можешь, дай нам хоть немного еды, если же нет, утешь хотя бы словом». Тронутый состраданием к ним, как и сам Христос (коим и был послан) некогда сжалился над бедняками, претерпевавшими голод в пустыне, он сказал им: «Ничего у нас нет для приготовления пищи, кроме рыбы и воды». Был у него с собой огонь, как обычно у тех, кто пробавляется рыбной ловлей. И был разожжен огонь, приготовлена рыба, и королева отведала блюдо, кое подавали ей рыбак со служанкой».
В погоню за беглецами пустился во главе отряда сам Беренгар, и лишь чудом Адельгейд удалось уйти. Спустя несколько дней она была в безопасности, укрывшись за стенами города Реджо, а затем в неприступной крепости Каносса.
Между тем сторонники Адельгейд (а по некоторым сведениям и она сама лично) обратились за помощью к Оттону I. Тот быстро сориентировался в обстановке, посчитав это хорошим поводом для вмешательства в итальянские дела. Прийти на выручку притесняемой вдове само по себе было благим делом, не требовавшим дополнительного оправдания. Более того, Оттон I, дорожа своей репутацией, просто не мог отказаться, и его первый итальянский поход начался под лозунгом защиты свободы и прав прекрасной молодой вдовы. Росвита Гандерсгеймская, как и подобает поэтессе, живописно изобразила, с каким чувством Оттон I отнесся к просьбе Адельгейд: он будто бы давно уже обдумывал, как бы снискать благосклонность этой дамы, мечтая о ней бессонными ночами. Видукинд Корвейский, отнюдь не одобрявший итальянскую политику короля, дал совершенно убийственную характеристику Беренгару: «В то время, захватив власть, в Лангобардии правил Беренгар, человек жестокий и алчный, за деньги продававший правосудие». Судя по тому, с какой легкостью удалось Оттону I изгнать Беренгара, хронист был прав: очевидно, Беренгар не пользовался в Италии широкой поддержкой. Из двух претендентов на корону Лангобардского королевства более достойным представлялся немецкий король.
Теперь итальянская политика Оттона I вступила в новую фазу: он решает установить свою власть в Италии. Призыв о помощи был для него, разумеется, не более чем поводом. Решающее значение имели иные мотивы. Для Оттона важнее было спасти свой королевский авторитет, ущерб которому причинил Беренгар, нарушив вассальную присягу 941 года, и перехватить инициативу у южногерманских герцогов, совершавших походы в Италию. Руководствуясь соображениями большой политики, он вместе с тем следовал и примеру своих предшественников, восточнофранкского короля и императора Арнульфа Каринтийского, но особенно — Карла Великого, которые указывали ему путь в Италию, дабы овладеть ее землями и короной Итальянского королевства, а затем — в Рим за императорской короной. Силой традиции как побудительного мотива нельзя было пренебречь. Мы не знаем, сколь далеко уже тогда простирались его планы, однако вполне можем предположить, что, как и все мастера политики, каким он, несомненно являлся, Оттон I важнейшие решения принимал оперативно, исходя из сложившейся обстановки.
В Италию его влекла не только надежда стать императором, но и потребность внутреннего сплочения государства. Самостоятельная политика в Италии, которую издавна проводили герцоги Баварии и Швабии, серьезно угрожала целостности королевства. Вопрос даже не в том, насколько успешной была итальянская политика герцогов (а именно на ее неуспешность упирают авторы, отрицающие этот довод в пользу итальянских походов Оттона I) — важно, что при Генрихе I и Оттоне I она имела место, являясь опасным наследием кризиса королевства при Конраде I. Обращение Оттона I к итальянской политике означало сознательное отрицание им права герцогов на проведение внешней политики, независимой от центральной королевской власти, установление своей монополии на внешнюю политику. Вместе с тем стремление герцогов Баварии и Швабии в Италию доказывает, сколь притягательна для немцев была эта страна, причем не только для короля, но и для южногерманской знати, раньше его открывшей туда путь для себя.
От внимания Оттона I не ускользнуло, что именно в Швабии Беренгару был оказан теплый прием и что не без помощи швабов он вернулся, вопреки его воле, в Италию. Не меняло дела и то, что в 951 году, к моменту похода в Италию, герцогом Швабии был его сын Лиудольф, а Баварии — брат Генрих. Порой с большим трудом Оттону I удавалось сладить даже с ближайшими родственниками. В одной из хроник того времени рассказывается о том, как Лиудольф, якобы желая угодить отцу, со своими швабами двинулся в Италию до него и без его ведома. Но герцог Баварии Генрих опередил племянника: через своих агентов он так настроил итальянцев против Лиудольфа, «что ни города, ни замки, вскоре раскрывшие ворота королевским хлебопекам и поварам, не отворились сыну короля».
Это единственное сообщение источников о самовольном походе Лиудольфа за Альпы, к сожалению, ничего не говорит о его причинах и о подоплеке соперничества герцогов. То и другое приходится реконструировать в качестве гипотез. Стремление Лиудольфа опередить отца могло быть продиктовано его собственными притязаниями на Италию, поскольку его супруга Ида состояла в родстве не только с итальянскими Каролингами, но и с вдовствующей королевой Адельгейд, мать которой, королева Берта, была дочерью герцога Бурхарда I Швабского и его супруги Регинлинды, которая во втором браке была замужем за преемником Бурхарда, герцогом Германом I Швабским, от которого родила дочь Иду — супругу Лиудольфа. Ида и Берта были, таким образом, сводными сестрами, а сам Лиудольф — дядей Адельгейд (будучи при этом ее ровесником, что давало повод для шуток). Возможно, он считал, что женитьба на родственнице итальянских Каролингов и маркграфов Фриульских позволяет ему претендовать на корону Итальянского королевства и, соответственно, дает право на вторжение в Италию. Поскольку герцог Баварии Генрих имел свои интересы в Италии (в частности, притязание на Фриуль), он помешал Лиудольфу, что послужило началом вражды между ними.
Швабских и баварских феодалов многое влекло в Италию, и они в любом случае пошли бы туда, с королем во главе или без него, создавая угрозу развала еще не окрепшего Германского королевства. С меньшим энтузиазмом, порой даже враждебно, относились к итальянскому предприятию Оттона I в его родной Саксонии. И все же саксонских феодалов было легче увлечь возможностью поживиться в Италии, чем вести швабов в баварцев воевать с язычниками — датчанами и славянами. И Оттон I берет инициативу в свои руки, сам возглавляет военный поход, сплачивая единой целью потенциальных соперников, становящихся его помощниками. К тому времени он уже три года был вдовцом, и перспектива женитьбы на 20-летней королеве представлялась весьма заманчивой.
Источники прямо называют цели похода Оттона I в Италию: «освободить Адельгейд, вступить с нею в брак и вместе с ней приобрести Итальянское королевство». Господство в Италии, в свою очередь, должно было стать предпосылкой и основанием для обретения императорской короны. Очевидно, не один только автор процитированной хроники понимал, зачем Оттон I отправился в Италию и что у него было на уме. И тем не менее Видукинд Корвейский пытается представить дело так, будто Оттон I хотел скрыть истинные цели: «И поскольку ему хорошо были известны достоинства королевы, он решил отправиться под видом паломничества в Рим». Была ли у Оттона I причина скрывать свои истинные намерения? Видимо, да. Может быть, он хотел до поры до времени утаить свое желание вступить в брак с Адельгейд, прежде всего от Беренгара, а также и от сына Лиудольфа, который, возможно, не знал о планах отца или до последней минуты не верил в их осуществление. Когда все же это случилось, пишет Видукинд, «Лиудольф в печали покинул короля и отправился в Саксонию», причем «не спросясь» его. Незадолго перед тем, как отправиться в итальянский поход, Оттон I официально назначил Лиудольфа своим преемником в Германском королевстве, поэтому женитьбу отца тот воспринял очень болезненно, усматривая в ней угрозу своим наследственным правам. В этом заключался зародыш будущего конфликта между отцом и сыном. Лангобардская свадьба Оттона I послужила если и не главной, то одной из причин смуты в Германии, известной как восстание Лиудольфа 953/954 годов.
Что касается исполнения намерений самого короля, то его поход 951 года в Италию на первых порах был исключительно успешен. Он выступил в путь с большим войском. С ним были его братья Генрих, герцог Баварии, и Бруно, возглавлявший тогда королевскую канцелярию, а также его доблестный зять Конрад, герцог Лотарингский, архиепископы Майнцский и Трирский, несколько епископов и множество других представителей знати королевства. На подступах к Италии присоединился к нему и сын Лиудольф, незадолго перед этим потерпевший фиаско в своем стремлении опередить всех. Уже самый состав войска Оттона I должен был показать итальянцам, что они имеют дело не с военной авантюрой, а с хорошо подготовленной крупномасштабной акцией. Местные магнаты толпами перебегали на его сторону в надежде извлечь выгоду от перемены господина. Беренгар бежал, не оказав сопротивления, и укрылся в крепости Сан-Марино. Власть Оттона I признали всюду севернее Апеннин, кроме Равенны. Примечательно, что в этом походе наилучшими помощниками оказались его соперники по итальянской политике — баварцы. Этот факт не ускользнул от внимания современников, и в анналах епископства Пассау сохранилась следующая запись: «Король Оттон покорил Италию благодаря баварцам». Не следует усматривать в этом преувеличение, обусловленное региональным патриотизмом. Оттон I и сам высоко оценил заслуги герцога Баварии Генриха, некогда мятежного, а ныне верного брата, присоединив к его владениям маркграфства Истрию, Аквилею, Верону и Тренто.
23 сентября 951 года Оттон I победителем вступил в столицу Лангобардского королевства Павию, на время ставшую его главной резиденцией. Он решил пока не преследовать Беренгара, зато направил своих представителей во главе с братом, герцогом Баварии Генрихом, в Каноссу к Адельгейд, дабы официально просить ее руки. Ради обретения благосклонности королевы ей были преподнесены богатые дары. Впоследствии Адельгейд будут связывать с Оттоном I искренние чувства, но пока что имело место взаимное желание заключить брак по расчету. Тот факт, что Оттон I, преодолев Альпы через перевал Бреннер, сразу же направился в Павию, доказывает, что для него в первую очередь было важно установить господство над Лангобардским королевством и уж во вторую — спасать Адельгейд. Впрочем, спешить в Каноссу не было особой нужды, поскольку Оттон наверняка знал, что королева уже спаслась и находится в безопасности.
Невеста сама прибыла в Павию, где и отпраздновали пышную свадьбу. 9 октября 951 года столица Лангобардского королевства с раннего утра огласилась звоном колоколов базилики Сан-Микеле (Святого Михаила), возвещавших народу о венчании их королевы Адельгейд с правителем Германии Оттоном I. Второй раз Адельгейд преклоняла колени на холодный камень центрального нефа этого храма, дабы голова ее увенчалась супружеским венцом: четыре года назад здесь же был освящен ее брак с королем Лотарем. Теперь сама Адельгейд в качестве приданого принесла новому супругу корону Италии. В ответ Оттон I подтвердил права Адельгейд на все, что она унаследовала в Италии как вдова Лотаря, дополнительно к этому пожаловав ей обширные владения в Эльзасе, Франконии, Тюрингии, Саксонии и в землях полабских славян. Адельгейд стала богатейшей женщиной в Европе.
Заметим, кстати, что брак с Адельгейд все же не был безусловно необходим для Оттона I: рассматривая себя наследником Каролингов и их имперской традиции, германский король претендовал и на власть в их бывшей сфере влияния, подтвердив это своим походом за Альпы. Однако Оттон I, видимо, счел более целесообразным использовать в собственных интересах авторитет, коим Адельгейд обладала в Италии: заключив с ней брак, он устранял потенциальную угрозу для своей власти в этой стране.
Павия фигурирует и как место составления дарственных королевских грамот, пожалованных Оттоном I в сентябре 951-го — феврале 952 года. Он действует как хозяин в своей разноплеменной державе, и география дарений охватывает области, лишь недавно признавшие его власть: Лотарингию, Швабию, Баварию и особенно Италию. Все без исключения пожалования, сделанные в Италии, адресованы церкви. Оттон I убедительно демонстрирует, что в Италию он пришел как защитник церкви, и этот аспект его итальянской политики является продолжением проводившейся в Германии политики церковной. Источники ничего не сообщают о коронации Оттона I в Павии (коронации как таковой, вероятнее всего, и не было). Свои притязания на господство в Италии он основывал или на одной только присяге итальянских феодалов или же на том, что он действовал в качестве преемника правителей Восточно-Франкского королевства, рассматривал эту страну как свою особую сферу интересов в рамках бывшей Каролингской империи. Тем не менее к формуле датировки его грамот добавляется новый элемент: «в первый год нашего правления в Италии». Претерпевает изменение и его королевский титул: по каролингской традиции, как некогда Карл Великий, он величает себя «королем франков и лангобардов», а затем и «королем франков и итальянцев».
Для полноты успеха Оттону I недоставало лишь императорской короны, ради которой он прибыл в Италию. Замена в королевском титуле «лангобардов» на «итальянцев» не была случайна: второе понятие расширяло политический горизонт, включая в себя помимо Северной еще и Центральную Италию с Римом. Как и для Карла Великого в свое время, для Оттона I завоевание Лангобардского королевства явилось этапом, предшествовавшим обретению императорской короны. Став верховным сувереном двух королевств сразу, он фактически уже занял положение императора, гегемона, ибо, как мы знаем, императором в то время называли повелителя двух или более королевств одновременно.
Следующим шагом Оттона I и явилось направление в Рим посольства во главе с архиепископом Майнцским Фридрихом, первым среди князей церкви его королевства, прибытие которого в Италию в составе немецкого войска теперь получило объяснение. Фридрих должен был вести переговоры с папой римским об императорской коронации Оттона I. Переговоры ни к чему не привели: в Риме решал не папа римский, а уже упоминавшийся нами Альберик, все еще державший в руках бразды правления. Трудно сказать, в какой мере ответственность за провал миссии лежала на архиепископе Фридрихе, но с того времени он впал в большую немилость у Оттона I.
Можно было попытаться силой оружия добыть императорскую корону (на что толкали его горячие головы из ближайшего окружения), но Оттон I этого не сделал, хотя и опирался на поддержку своего войска и значительной части ломбардской знати. Он не пустился на такую авантюру, имея у себя в тылу пусть и отступившего, но не покорившегося Беренгара. Была и еще одна, возможно, более веская причина соблюдать осмотрительность: обиженный сын Лиудольф вместе с оскорбленным архиепископом Фридрихом покинули Павию и отправились в Саксонию. Рождество 951 года они вместе праздновали в Заальфельде, где в 939 году уже родился заговор против Оттона I, активным участником которого был все тот же архиепископ Фридрих. Заальфельд, расположенный в горном массиве Тюрингский Лес, являлся традиционным местом сбора заговорщиков во время всех мятежей против короля в оттоновский период. И на сей раз, как доносили Оттону I, туда стали стекаться их многочисленные сторонники. Ситуация в Саксонии вынуждала отказаться и от похода на Рим, и от продолжения преследования Беренгара. Надо было возвращаться в Германию.
Но Рождество 951 года и новый, 952 год Оттон I встретил еще в Павии. Затем, уже приняв решение о возвращении на родину, он посетил несколько городов Ломбардии, в том числе и Милан, где ввел в обращение новую монету. Покидая Павию, он оставил там своим наместником зятя, герцога Лотарингии Конрада, дабы тот завершил борьбу против Беренгара. В феврале 952 года Оттон I отправился восвояси без императорской короны, но с важным приобретением — молодой женой, новой королевой Германии. В дарственной грамоте, составленной еще в Павии и пожалованной 6 февраля 952 года монастырю Св. Сикста в Пьяченце, он фигурирует уже просто как «милостью Божией король», без притязания на Италию, Рим и императорскую корону. Его первый поход в Италию закончился полууспехом. Уже покидая пределы страны, 15 февраля 952 года в Комо, на границе Италии, он «по ходатайству и просьбе дорогой супруги Адельгеид» пожаловал монастырю Св. Амвросия в Милане, где был похоронен ее первый муж Лотарь, многочисленные строения на рыночной площади. Это было первое документальное свидетельство об участии в государственных делах королевы Адельгеид, которая сыграла заметную роль в истории Германии второй половины X века.

Новые осложнения

В Германию Оттон I возвращался через Комо и Септимер, очевидно, чтобы чрезмерно не обременять поборами жителей тех мест, по которым он прошел, направляясь с войском в Италию. 1 марта 952 года он уже был в Цюрихе. Далее вниз по Рейну его путь лежал в Саксонию. Пасху (18 апреля) он отпраздновал в Магдебурге, где пробыл до конца июня. А между тем в Италии происходило не то, на что рассчитывал король. Конрад по ему одному известным причинам вместо того, чтобы продолжать, как было велено, борьбу против Беренгара, предпочел договориться с ним. Миролюбие королевского наместника могло объясняться и искренним желанием Беренгара полюбовно уладить конфликт, признав Оттона I своим сюзереном. Последующий ход событий дает право на такое предположение, и хотя в конце концов маркграф Иврейский опять стал врагом немецкого короля, на то были свои особые причины. Беренгар прибыл в Павию, где они с Конрадом решили вместе отправиться в Саксонию, дабы там оговорить с Оттоном I условия, на которых ему покорится поверженный противник. Наверняка Конрад дал Беренгару предварительные заверения, без которых тот едва ли отправился бы в дальний путь.
Они застали Оттона I в Магдебурге, где их ожидало первое разочарование. Беренгар хотя и был торжественно встречен знатью королевства еще за три мили от города, однако ни короля, ни королевы в тот день не увидел. Его даже не приняли в королевской резиденции, препроводив в специально приготовленное для него жилище, где он вынужден был трое суток ждать аудиенции у короля. Можно понять и Оттона I, и особенно Адельгейд, не желавших с распростертыми объятиями принимать недавнего врага, и тем не менее Конрад почувствовал себя оскорбленным, усматривая в этом неуважение к себе как поручителю и посреднику. Еще одним недовольным стало больше; впоследствии он сблизится с Лиудольфом и архиепископом Фридрихом, завершив тем самым формирование триумвирата главных заговорщиков, поднявших восстание против короля. Наконец обещанная встреча состоялась, и Беренгару удалось получить прощение не только у Оттона I, но и у Адельгейд, хотя окончательного ответа относительно условий его дальнейшего пребывания в Италии ему тогда не дали. Этот вопрос предполагалось решить на рейхстаге в Аугсбурге, намеченном на август. Вину за столь нежелательный для него оборот дела Конрад возложил на своего прежнего друга, герцога Генриха, младшего брата Оттона I, становившегося фаворитом королевской четы, оттесняя на задний план всех мечтавших о влиянии при дворе. Беренгару было милостиво позволено пока вернуться домой, но сложилось мнение, нашедшее выражение в одной из хроник того времени, что он возвращался не с тем, ради чего приезжал и на что рассчитывал: «однако он не получил ничего из того, чего желал… в Италию вернулся, едва выпросив себе жизнь и родину».
В начале августа 952 года Оттон I провел в Аугсбурге синод и рейхстаг с участием многочисленных иерархов церкви и светских магнатов. Аугсбург был не в состоянии принять такое количество знатных гостей, и они со своими свитами разместились лагерем южнее города на просторном поле по берегу реки Лех (запомним этот берег, ибо скоро здесь состоится совсем иного рода встреча). Присутствовал и сын Оттона I Лиудольф, в свое время обиженным удалившийся из Италии, вопреки воле отца. Возможно, они тогда временно примирились, судя по тому, что 9 августа того года Оттон I пожаловал по ходатайству «любезного нашего сына Лиудольфа» дарственную грамоту одному из монастырей. Король был склонен прощать своим близким, хотя зачастую и не встречал в этом отношении взаимности. Прибыли для решения своей участи короли Беренгар и сын его Адальберт. Присутствовали представители высшего духовенства из Германии и Италии: архиепископы Фридрих Майнцский, Герольд Зальцбургский, Манассе Миланский и Петр Равеннский, а также 21 немецкий и итальянский епископ. Над участниками синода витала старая каролингская идея универсального государства, объемлющего в своих пределах многие христианские народы, и лейтмотивом выступлений стала забота о «состоянии христианской империи», о «благе всего христианства». Были приняты и решения, касающиеся внутрицерковной дисциплины. Подобно тому как некогда Константин Великий председательствовал на собраниях духовенства, душой синода был Оттон I. Он направлял ход совещания, и с его одобрения записывались постановления. Признали его право повелевать не только в государстве, но и в церкви, становившейся опорой германского короля.
Не менее важные решения приняли на рейхстаге. Беренгар и Адальберт принесли Оттону I вассальную присягу, получив за это в лен Итальянское королевство и золотой скипетр как символ власти. Из самовластного государя Беренгар превратился в ленника немецкого короля. В обмен на признание своего верховенства Оттон I пожаловал ему и его сыну в непосредственное управление Италию. Кроме того, они должны были уплачивать ежегодную дань (ее размер нам неизвестен, но, как заметила Росвита Гандерсгеймская, Беренгар купил королевство дорогой ценой) и уступить Баварии марки Верону и Аквилею, то есть все бывшее маркграфство Фриуль, с Истрией. Благодаря этому путь в Италию должен был оставаться открытым для немцев, когда бы они ни пожелали появиться там.
Аугсбургский рейхстаг лишь на время урегулировал конфликт, посеяв, незаметно для его участников, семена нового, более продолжительного и кровавого раздора. Слишком противоречивым оказалось положение Беренгара, ставшего теперь и королем, и зависимым человеком, вассалом Оттона I. Для самолюбия строптивого итальянца это было нестерпимо. Подвластный ему народ в полной мере испытал на себе его недовольство, вызванное унижением, которое приходилось ему сносить. Как отметил хронист, ненависть и враждебность Беренгара испытали на себе епископы, графы и прочие магнаты Италии, на которых он вымещал свою злобу. Упомянутыми епископами и графами, скорее всего, были те, кто в свое время оказал поддержку Оттону I; они и подверглись преследованиям со стороны мстительного вассала немецкого короля.
Если сам Беренгар приобрел королевство ценой большой моральной жертвы, то его подданным пришлось раскошеливаться, терпя все новые и новые денежные поборы. Он объяснял это необходимостью платить дань Оттону I, но, как выяснилось, не забывал и себя. Ради денег он не останавливался ни перед чем, попирая законы и обычаи и покушаясь даже на собственность Святого Престола. Еще более жадной и жестокосердной была его жена, злая Вилла, из-за которой, как свидетельствуют современники, его еще больше ненавидели. Тем самым Беренгар подрывал репутацию Оттона I, который не только не требовал от него поступать подобным образом, но и, как писала Росвита, вменил ему в обязанность более мягкое, чем прежде, управление народом. Оттон был обязан вмешаться и призвать к порядку зарвавшегося вассала, однако внутригерманская смута 953/954 годов, вошедшая в историю как восстание Лиудольфа, а также возобновившиеся набеги мадьяр надолго отвлекли его внимание от Италии. Вынужденная пауза в итальянской политике Оттона I позволила Беренгару фактически освободиться от вассальной зависимости.
Восстание Лиудольфа — последнее испытание для королевской власти Оттона I, крупный политический кризис, вызванный личными корыстными мотивами его противников. В конце 952 года у Оттона I и его новой супруги родился первенец, нареченный Генрихом. Ходили упорные слухи, что он был объявлен наследником престола, хотя в действительности младенец вскоре умер. Не менее упорно распространялась и молва о том, что против короля его сын и зять готовят заговор. Поэтому Оттон вопреки первоначальному намерению решил праздновать Пасху 953 года не в пфальце (королевской резиденции) Ингельхайм, лишенном надежных укреплений, а в хорошо защищенном Майнце. Архиепископ Майнцский Фридрих, состоявший в сговоре с мятежниками, принял его весьма неохотно. Вскоре туда прибыли Лиудольф с Конрадом, с напускным смирением заявившие королю, что ничего не замышляют против него, но если бы его брат Генрих появился на Пасху в Ингельхайме, они схватили бы его. Однако, несмотря на заверения в лояльности, заговорщики принудили короля заключить с ними некое (в точности не знаем, какое именно) весьма неприятное для него соглашение.
Складывалась совсем не праздничная обстановка, и Оттон I предпочел перебраться на Пасху в Дортмунд, где был сердечно встречен своей матерью Матильдой. Вновь обретя на родине монарший авторитет, почти утраченный во Франконии, и ободренный присутствием друзей и родственников, Оттон I объявил недействительным договор, навязанный ему в Майнце. Однако присутствовавший при этом архиепископ Фридрих, по свидетельству Видукинда Корвейского, стал будто бы в интересах мира и согласия защищать не только этот договор, но и прежние соглашения. Здесь могло иметься в виду и соглашение, заключенное в 939 году тем же архиепископом Майнцским Фридрихом с Генрихом, мятежным братом короля. Эти договоры, очевидно, предполагали равное право герцогов и короля участвовать в управлении государством и заключать в случае необходимости соглашения в качестве равноправных партнеров. Оттон I решительно отвергал это, желая быть выше князей. Лиудольф и Конрад потому и ополчились против Генриха Баварского, что король, отдавая ему предпочтение, нарушал право остальных герцогов на равное участие в решении государственных дел.
После того как эта попытка достичь соглашения не увенчалась успехом, разразился военный конфликт. Король выступил против мятежников, засевших в Майнце, и осаждал город в течение двух месяцев. В это время круг противников Оттона I все более ширился, захватив и некогда правивший в Баварии род Лиутпольдингов. Последние проявляли недовольство чужим для них герцогом Генрихом, хотя тот и породнился с ними, женившись в свое время на их родственнице Юдит. Они не остановились даже перед тем, чтобы изгнать родную сестру, супругу ненавистного герцога, вместе с ее малолетними детьми. Начались проявления недовольства и в самом войске короля, что вынудило Оттона вновь пойти на переговоры. Лиудольф и Конрад прибыли к нему с заверениями, что никогда не предпринимали и не собирались предпринимать что-либо против него. Оттон I будто бы не мог доказать их вину и потому не имел законных оснований для принятия против них решительных мер. Он лишь потребовал выдать соучастников, но получил отказ, и переговоры снова закончились безрезультатно.
Лиудольф со своими сторонниками укрылся за стенами Регенсбурга. Оттон I приступил к осаде, однако в конце 953 года был вынужден прекратить ее, не добившись успеха. Его положение в тот момент казалось критическим: мятеж охватил все королевство, и даже в родной Саксонии зрело недовольство. Но именно в этот момент и наметилась перемена в его пользу, происшедшая в результате, казалось бы, незначительного сражения. Когда пфальцграф Арнульф, брат Юдит, супруги Генриха Баварского, осадил верного сторонника Оттона I епископа Аугсбургского Ульриха и уже почти что принудил его к капитуляции, к тому неожиданно пришло подкрепление. В результате Арнульф был внезапно атакован и разгромлен. Следующий, 954 год ознаменовался окончательной победой короля над мятежниками.
В самый разгар восстания, поднятого против него сыном и зятем, Оттон I сумел опереться на другого своего ближайшего родственника — младшего брата Бруно. Тот с четырех лет был предназначен для духовного служения и потому получил хорошее образование, изучив даже греческий язык. Бруно едва исполнилось 14 лет, когда Оттон I поручил ему заведование королевской канцелярией. Примечательно, что это было во время мятежа Генриха, Эберхарда и Гизельберта, когда король особенно нуждался в преданных ему и толковых людях. Несмотря на юный возраст, Бруно успешно исполнял ответственную должность, во главе канцелярии сопровождая старшего брата в его военных походах. В качестве канцлера он являлся личным секретарем и ближайшим советником короля, через его руки проходили все документы. Поскольку делопроизводство велось на латинском языке, которым Оттон I не владел, Бруно состоял при нем и переводчиком, сделавшись незаменимым человеком.
В период заведования канцелярией Бруно практически постоянно находился при королевском дворе. Он сопровождал Оттона I и в его первом итальянском походе, заслужив право называться эрцканцлером королевства. Во время восстания Лиудольфа Бруно неоднократно выступал посредником между конфликтующими сторонами. Биограф Бруно Руотгер рассказывает, как в ходе осады Майнца Бруно встретился с Лиудольфом и увещевал его, напоминая ему о почтенном возрасте отца, об отеческой любви, которую тот испытал с младенческих лет, о том, что проступок против отца равнозначен прегрешению против Бога. Таким образом, восстание Лиудольфа против короля здесь представлено как конфликт в семействе Лиудольфингов, который мог быть улажен благодаря посреднической миссии Бруно. Обращает на себя внимание и то, что в политической мысли эпохи Оттонов особое, можно сказать центральное место в государстве отводится королевской семье: нарушение сыновнего долга перед отцом, главой этой семьи, равнозначно государственной измене.
В 953 году Бруно, благодаря Оттону I, становится герцогом Лотарингии и архиепископом Кёльнским. Перед ним была поставлена задача сохранить это герцогство в составе Германского королевства, и он с ней успешно справился. Еще не бывало, чтобы один человек совмещал обязанности архиепископа с властью над целым герцогством. Подобное исключение могло быть сделано только для брата короля. Бруно удалось привлечь на свою сторону значительную часть лотарингской знати, многие представители которой служили при нем в качестве советников. При этом он умело использовал враждебное отношение крупных феодалов Лотарингии к герцогу Конраду, бунтовавшему против короля. Он даже сумел лично встретиться с Конрадом и убедить его, что тот ведет борьбу не против Генриха Баварского, а против самого короля, после чего мятежный зять стал искать примирения с тестем.
Перемена в 954 году настроений в королевстве в пользу Оттона I произошла во многом благодаря обострению внешней угрозы. Венгры воспользовались внутренним раздором в Германии для возобновления набегов. Оба руководителя мятежа, Лиудольф и Конрад, постарались задобрить их «подарками», чтобы уберечь собственные владения от разграбления и направить орды дальше на запад. И все же, несмотря на эти меры предосторожности, немецкие земли подверглись страшным грабежам, ответственность за которые люди возлагали на упомянутых герцогов. Когда Оттон I с войском прибыл в Баварию, он не встретил ни малейшего сопротивления. Как пишет Видукинд, баварцы, измученные внутренней и внешней войной, вынуждены были договариваться о мире.
Заключив перемирие, противники встретились для переговоров неподалеку от современного Нюрнберга. Присутствовали основные участники конфликта: с одной стороны Оттон I и герцог Баварский Генрих, а с другой — Лиудольф, Конрад и архиепископ Майнцский Фридрих, который, правда, и так не участвовал в открытой борьбе, с начала военных действий удалившись от дел. Король на этот раз не стал требовать выдачи сообщников, после чего Конрад перешел на его сторону. Архиепископ Фридрих заверил, что никогда не замышлял дурного против короля, и получил прощение. Только два наиболее непримиримых противника, Лиудольф и Генрих, пустились в перебранку, обвиняя друг друга в приглашении в страну венгров. Ближайшей же ночью Лиудольф покинул со своими сторонниками место переговоров, направившись в Регенсбург. Оттон I, очевидно, не имел возможности начать против непокорного сына судебный процесс, чтобы затем покарать его. Конрад же был наказан лишением герцогства Лотарингского, но сохранил при этом ранг герцога, став, таким образом, первым в немецкой истории титулярным герцогом.
Лиудольф в одиночку продолжил сопротивление против отца. Поскольку сам Оттон I возвратился в Саксонию, борьбу против мятежного племянника вел Генрих Баварский. Наконец Лиудольф тайком (возможно, Генрих сделал вид, что не заметил) отправился к отцу, бросился ему в ноги и вымолил прощение, обещая впредь повиноваться отеческой воле.
Окончательный мир между королем и мятежниками был заключен в декабре 954 года на рейхстаге в Арнштадте, в тюрингских владениях Оттона I. Лиудольф и Конрад, лишившись герцогств, тем не менее сохранили свои аллоды (наследственные земельные владения). Новым герцогом Швабии стал Бурхард, женатый на Хадвиг, дочери Генриха Баварского, то есть также представитель оттоновского семейства. Была еще раз подтверждена передача Лотарингии в управление королевскому брату, архиепископу Кёльнскому Бруно. Конрад Красный, оставаясь в последующие месяцы в окружении короля, свой проступок искупил ценой собственной жизни, менее чем через год пав смертью храбрых в битве на реке Лех.
На том же рейхстаге приняли и еще одно важное решение: старший, незаконнорожденный сын Оттона I Вильгельм был назначен архиепископом Майнцским, поскольку Фридрих, доставивший королю столько беспокойства, незадолго перед этим умер. Назначение Вильгельма не встретило серьезных возражений со стороны участников рейхстага, что свидетельствовало об упрочении авторитета Оттона I после ликвидации недавнего мятежа. Однако едва ли оно может быть признано бесспорным его успехом. Добиваясь назначения своего сына на место покойного Фридриха, много лет служившего дестабилизирующим фактором в королевстве, Оттон, очевидно, рассчитывал получить надежного помощника в проведении своей политики, каким был Бруно. Однако Вильгельм, хотя никогда не выступал открыто против отца и успешно справлялся со своими прямыми обязанностями, не был и послушным исполнителем отцовской воли. Отношения между ними порой становились весьма напряженными, особенно по вопросу об учреждении архиепископства Магдебургского, в чем архиепископ Майнцский усматривал ограничение собственного влияния. Лишь после смерти Вильгельма Оттон I сумел исполнить эту мечту своей жизни.

Посольство в Кордовский халифат

О месте и роли государства Оттона I в системе международных отношений той эпохи позволяет судить любопытный эпизод из жизнеописания Иоанна, аббата монастыря Горце в Лотарингии, побывавшего с дипломатической миссией при дворе кордовского халифа. В середине X века мусульманская Испания, называвшаяся по имени столицы государства Кордовским халифатом, была одной из наиболее развитых в экономическом и культурном отношении стран Средиземноморья. Время наивысшего расцвета халифата связано с именем Абдаррахмана III (912–961). За короткое время он сумел ликвидировать царившую до него раздробленность и создать строго централизованное государство. Успехи Абдаррахмана III привлекли к нему внимание всей Европы и вызывали у правителей других стран потребность искать политического союза с ним.
В связи с этим понятна попытка установления дипломатических отношений между королем Германии Оттоном I и правителем Кордовского халифата. Примечательно, что инициатором выступил Абдаррахман III. Очевидно, в конце 950 года он направил посольство ко двору Оттона I, прибывшее в первые месяцы следующего года в лотарингский город Туль. Остается лишь гадать, какие именно цели преследовал Абдаррахман III, поскольку в единственном источнике — упомянутом жизнеописании, об этом не говорится ни слова, а просто утверждается, что послы были привлечены славой и великими деяниями Оттона I. Эти хвалебные слова из жизнеописания аббата Иоанна правдивы в том отношении, что король Германии к тому времени получил достаточно широкую известность своими решительными действиями как внутри страны, так и во взаимоотношениях с соседними государствами, в частности той ролью, которую он стал играть в Бургундии и Северной Италии. Будучи проницательным и дальновидным политиком, Абдаррахман III решил делать ставку на Оттона I, а не на Беренгара, присвоившего корону Итальянского королевства. Основанием для политического союза могло стать наличие общего противника в лице шиитского халифата Фатимидов, утвердившегося в Северной Африке и враждовавшего с суннитами Омейядами Кордовского халифата. Поскольку Фатимиды претендовали и на господство в Южной Италии, они неизбежно должны были рано или поздно столкнуться с правителем Германии, приступившим к активному проведению своей итальянской политики.
Угадав именно такое развитие событий и усмотрев в нем предпосылку для сотрудничества, Абдаррахман III направил ко двору Оттона I посольство, поставив во главе его епископа, своего подданного из числа христиан-мосарабов — покоренных арабами вестготов, хотя и сохранивших христианскую веру, но в результате тесного общения с мусульманами усвоивших арабский язык и обычаи. Прибыв, посольство передало королю в знак уважения дорогие подарки, а также письмо от своего повелителя, которое, однако, вызвало недовольство получателя. Дело в том, что в некоторых содержащихся в нем выражениях Оттон I усмотрел оскорбительные нападки на христианскую веру, которых там наверняка не было — неужели для этого халиф направил посольство во главе с христианином-епископом? Вероятнее всего, произошло недоразумение, обусловленное неумением королевской канцелярии общаться с мусульманами, хотя канцлером тогда был брат короля Бруно, считавшийся, благодаря знанию греческого языка, широко образованным человеком. За поношение христианской веры вполне могли принять само титулование халифа, а также непременно присутствовавшие в официальных документах цитаты из Корана. По этой причине, а также и потому, что халиф в глазах Оттона I и его советников был «правитель святотатственный и нечестивый, ибо сарацин», с послами обошлись крайне нелюбезно, три года продержав их в Германии на положении пленников.
Возможно, послание Абдаррахмана III, имевшее своей целью лишь заявить о дружественных намерениях, не содержало конкретных политических предложений, способных заинтересовать Оттона I, в то время как раз собиравшегося совершить свой первый поход в Италию и уже лелеявшего мечту об императорской короне. Лишь после возвращения на родину и преодоления внутренней смуты, вызванной восстанием его сына Лиудольфа, он нашел время довести до конца дело, связанное с посольством. Оттон I решил направить к Абдаррахману свое посольство, дабы, во-первых, достойным образом ответить на содержавшиеся в письме, как он полагал, выпады против христианства и, во-вторых, попытаться привлечь халифа к совместной борьбе против угрозы, вот уже более полувека исходившей для христианских стран, и прежде всего для Италии, которую он только что подчинил своей власти — против арабов, засевших в крепости Фраксинет (северо-западнее местечка Сен-Тропез на юге современной Франции) и державших под своим контролем всю западную половину Альп. Как тогда полагали, эти пираты-мусульмане, в свое время прибывшие из Испании, признавали верховную власть Абдаррахмана III, и Оттон I надеялся с помощью посольства убедить халифа отозвать назад этот форпост ислама. Во всяком случае, стоило попытаться, посмотреть, как в Кордове отнесутся к этому намерению.
Оттон I дал своему брату Бруно поручение найти людей, которые не побоялись бы взяться за выполнение этого опасного задания. Долгое время поиски были тщетными, поскольку никто не хотел подвергать себя тяготам рискованного путешествия. Наконец некий монах монастыря Горце в Лотарингии по имени Иоанн добровольно вызвался во имя веры претерпеть любые опасности. Ему тогда уже перевалило за 50 лет (возраст, в котором благочестивые христиане больше думали о спасении души, нежели о продлении дней бренного существования), и его страстным желанием было завершить свой земной путь, приняв смерть мученика за веру. Поездка к сарацинам, полагал он, обеспечит ему такой исход. Это в полной мере соответствовало общему умонастроению, царившему тогда в христианской Европе, видевшей в мусульманах злейших врагов. Иоанну и доверили ответственное поручение, дав ему в попутчики купца из Вердена, неоднократно уже бывавшего по торговым делам за Пиренеями, а также монаха, сведущего в письме, и несколько человек прислуги. К ним присоединился и пожелавший вернуться на родину священник из Испании, сопровождавший того епископа, который возглавлял посольство Абдаррахмана III (сам он тем временем уже умер в Германии).
В конце 953 года Иоанн и его спутники отправились в путь, получив королевское послание с наказом вручить его лично халифу. Это послание, составленное с намерением защитить христианскую веру, содержало нападки на ислам и потому таило в себе большую угрозу для самого подателя. К этому Иоанн был готов. Однако он не мог и предполагать, с какого рода трудностями ему предстоит столкнуться в Кордове. Посольство отправилось в Лион, а оттуда на судне вниз по Роне, где подверглось нападению разбойников. Ограбленные послы едва спасли свои жизни и часть имущества. Наконец они прибыли в Барселону, где пробыли две недели, направив оттуда гонца в Тортосу, первый арабский город на их пути. Находившийся там начальник войска халифа велел им прибыть, с почетом принял их и сразу же отправил гонцов к халифу, чтобы получить от него дальнейшие указания. Спустя месяц Иоанн со своими спутниками беспрепятственно продолжили путь. Их повсюду принимали с почетом, и так они добрались до Кордовы, где их поселили в роскошном дворце сына халифа, расположенном примерно в полумиле от города. Здесь они ни в чем не знали нужды и все же по прошествии некоторого времени заявили о своем неудовольствии, поскольку встреча с халифом, ради которой они прибыли, оттягивалась. Но по-настоящему они заволновались, когда от приставленных к ним людей узнали, что им предстоит ждать трижды по три года, поскольку Оттон I на три года задержал посланников халифа.
В действительности же ничего подобного на уме у Абдаррахмана III не было, и причина задержки, как потом выяснилось, состояла в другом. Оказалось, что прибывший вместе с посольством испанский священник-мосараб ознакомился с письмом и, поспешив в Кордову раньше Иоанна, доложил о его содержании. Это известие вызвало большое беспокойство в городе, ведь по непреложному закону ислама никто под страхом смертной казни не мог возражать против заповедей Корана, и если бы халиф, выслушав подобные высказывания, на следующий же день не казнил виновного, то сам подлежал бы смерти. Наиболее уважаемые люди города письменно, как это было принято при дворе, доложили халифу о волнении народа. И халиф ответил им тоже в письменной форме, что к нему прибыло с дружескими намерениями посольство от короля Оттона, которое он велел поселить во дворце сына, но сам еще не принимал и потому ничего не знает о содержании послания. Когда же халифу изложили суть письма, он решил не принимать его, дабы не подвергать смертельной опасности ни послов, ни самого себя. Потому он и затягивал предоставление аудиенции Иоанну в надежде заставить его утаить послание Оттона I и воздержаться от каких-либо нападок на учение Магомета.
Сначала он подослал к немецкому монаху ученого еврея, раввина Хасдая, пользовавшегося его особым расположением. Хасдай сначала постарался завоевать доверие Иоанна, знакомя его с обычаями и нравами арабов и правилами поведения среди них, а потом начал выспрашивать, с каким заданием тот прибыл. Монах откровенно рассказал ему о цели своей миссии и о послании короля. «Опасно, — ответил Хасдай, — с таким письмом идти к халифу. Тебе, конечно, известна строгость закона; надо подумать, как его обойти. А потому будь осмотрителен в словах, когда халиф пошлет за тобой». Сказав это, Хасдай оставил монаха.
Тот факт, что возглавляемое Иоанном посольство от Оттона I поселили не в самой Кордове, а в предместье, вовсе не свидетельствовал о плохом отношении к нему халифа. Такова была общепринятая в халифате практика. Точно так же было встречено и посольство от византийского императора. Так легче было держать послов в изоляции, пресекать неконтролируемые контакты и в случае необходимости оказывать на них известное психологическое давление. На сей раз такая необходимость появилась.
Прошло еще несколько месяцев, а Иоанна по-прежнему не вызывали по его делу. Наконец к нему пришел испанский епископ и по поручению халифа сообщил, что Иоанн будет принят, если он пожелает лишь передать подарки, а письмо от своего короля утаит. Монах отказался действовать вопреки данному ему распоряжению. Когда же епископ попытался переубедить его, сказав, что передачей письма он осложнит ныне весьма благоприятное положение христиан в государстве Абдаррахмана III, Иоанн сильно вознегодовал от такого малодушия, что ради житейских благ его пытаются удержать от защиты христианской веры. Он в резких выражениях порицал беспринципность испанского христианина. «Я слышал, — сказал он, — что вы даже соглашаетесь на обрезание и воздерживаетесь от еды, недозволенной арабам». Епископ попытался оправдаться тем, что еще их предки проявляли в этом уступчивость. Иоанн же ни о чем подобном и слышать не хотел. В главном вопросе он был тверд, собираясь выполнить поручение короля Оттона I и передать его письмо. Тщетно прибегал халиф и к другим способам переубедить Иоанна. Все было напрасно: монах упорно держался своего изначального решения.
И тогда халиф прибегнул к угрозам. Когда Иоанн в одно из воскресений (ибо только по этим дням, да еще по большим праздникам дозволялось ему и его спутникам под надзором двенадцати охранников ходить в ближайшую церковь) направлялся помолиться Богу, ему передали от халифа письмо, чрезвычайно большое и написанное на овечьей коже. Иоанн не ждал от него ничего хорошего, поэтому, дабы не портить себе молебен, даже не открыл его и прочитал лишь после богослужения. Письмо содержало самые свирепые угрозы: если он не уступит, то не только он сам, но и все христиане в Испании будут казнены — халиф никого не пощадит. «Подумай, — говорилось в конце, — как души убиенных будут обвинять тебя перед Богом. Из-за твоего упрямства они погибнут, хотя благодаря тебе могли бы обрести счастье и покой. Будь ты не столь своенравен, то мог бы просить у меня для них чего угодно». Душа Иоанна пребывала в смятении, но не оттого, что он трепетал перед смертью (как помним, он был рад разделить участь великомучеников), а поскольку возможность гибели столь великого множества единоверцев-христиан наполняла его сердце тяжелой печалью. Но ему пришло на ум изречение: «Переложи свою заботу на Бога», и он успокоился. Он велел своему товарищу, монаху-грамотею, взять пергамен и перо и продиктовал ему длинное письмо к халифу, полное отваги и веры. Он прибыл послом от своего короля, было написано там, и в точности исполнит его задание — не в его власти изменить что-либо; даже пытки и смертельные муки не могут заставить его отступиться, даже если халиф заставит день за днем рвать его на куски; он уже доказал, что не страшится смерти, но если из-за его верности долгу христианство в Испании будет истреблено, то не он на Страшном суде ответит за эту кровь, но сама эта кровь будет обличать перед Богом халифа как убийцу, тогда как он и другие убиенные за веру обретут вечную жизнь; если же будет Божия воля не допустить такого злодейства, то пусть свершится чудо, и да спасет Всевышний верующих в Него из рук халифа.
Это письмо было встречено более благосклонно, нежели ожидал Иоанн. Люди из окружения Абдаррахмана III подсказали ему выход из создавшегося положения. Один из них предложил спросить самого Иоанна, как развязать этот узел. Халиф согласился, и к Иоанну обратились с вопросом, как сделать так, чтобы избежать вручения королевского послания. Иоанн заявил, что не знает другого выхода, кроме как направить к королю специальное посольство, и что распоряжению относительно дальнейших действий, которое будет доставлено ему в письменном виде, он подчинится.
Халиф с удовлетворением воспринял этот ответ и велел объявить, что любое вознаграждение получит тот, кто согласится отправиться послом к Оттону I. Добровольцем вызвался некий Ресемунд, христианин, служивший в канцелярии халифа и в равной мере владевший латинским и арабским языками. Осведомившись у Иоанна об опасностях пути и о приеме, на который можно было рассчитывать при дворе Оттона, он, ободренный монахом, согласился на это рискованное предприятие при условии, что ему дадут как раз освободившееся тогда епископство в Эльвире. Это ему было обещано. Поскольку Ресемунд являлся мирянином, он принял священство и тут же был рукоположен в сан епископа, после чего незамедлительно отправился в дорогу. Без серьезных затруднений проделав путь, через десять недель он уже прибыл в монастырь Горце и обрадовал тамошнюю братию известием об Иоанне. Затем он отправился к королевскому двору. В феврале 956 года он был представлен во Франкфурте Оттону I, который любезно его принял и исполнил то, ради чего тот прибыл. Иоанну было дано другое распоряжение: первое письмо не вручать, передать лишь подарки, потребовав отозвать назад разбойничьи банды из Фраксинета, заключить с халифом союз и тут же возвращаться назад. Одновременно король направил к халифу нового посланника с многочисленными сопровождающими лицами, некоего Дудо из Вердена, который должен был вручить халифу новые подарки и новое письмо, в котором уже не содержалось нападок на учение Магомета. Ресемунд и Дудо поспешили в путь. В конце марта они покинули монастырь Горце и в первых числах июня прибыли в Кордову.
Когда новых послов Оттона I хотели немедленно провести во дворец халифа, тот сам воспротивился этому, сказав: «Сначала должны предстать передо мною со своими подарками послы, которые так долго ждали, и лишь после этого мне угодно видеть новых. Но они должны показаться мне на глаза не раньше, чем обрадуют того упрямого монаха новостями с родины о его близких и о короле». Итак, Иоанну надлежало, наконец, предстать перед халифом, и по случаю этого торжественного приема ему велели постричь волосы, помыться и облачиться в парадное одеяние. Однако тот отказался что-либо менять в своей одежде. Когда об этом доложили халифу, он подумал, что у монаха нет денег на приобретение лучшей одежды, и прислал ему десять фунтов серебра для покупки всего необходимого. Иоанн принял деньги, но лишь для того, чтобы раздать их бедным. Узнав это, халиф сказал: «Узнаю его несгибаемый характер. И все же я хочу его видеть, даже если он появится предо мной, завернувшись в мешковину; теперь он мне еще больше нравится».
В день торжественного представления халиф велел все организовать с величайшей пышностью. От самого загородного дворца, где жил Иоанн, и до Кордовы, а затем и в самом городе до дворца халифа по обеим сторонам дороги и улиц стояли вооруженные воины. Можно было видеть то сомкнутые ряды пехотинцев с поставленными на землю пиками, то воинов, метавших в воздух копья и устраивавших военные представления. А за ними виднелась тяжелая конница. С удивлением, но и не без некоторого страха смотрели послы на все это. Когда они прибыли ко дворцу, у входа их встретили знатные придворные халифа и препроводили внутрь. Прихожая и покои были устланы дорогими коврами и увешаны красивейшими покрывалами. Но богаче и красивее всех были убраны палаты, в которых халиф принимал послов. Одиноко, словно Бог, халиф царил во всем своем величии, и лишь немногим счастливцам было позволено приближаться к нему.
Войдя в эту парадную комнату, Иоанн увидел на необыкновенно роскошном диване халифа с подогнутыми по обычаю его народа ногами. Абдаррахман III протянул монаху для поцелуя свою ладонь, что служило знаком особой милости, оказываемой лишь немногим. Затем он жестом велел ему садиться в специально приготовленное кресло. После долгой, торжественной паузы он начал: «Я знаю, ты сердишься на меня, потому что так долго я не принимал тебя, но пусть будет тебе известно, что я не мог устранить препятствия, мешавшие принять тебя, и что я действовал так, а не иначе, вовсе не из неприязни к тебе. Я узнал твое мужество и непреклонность и потому не только охотно принимаю тебя, но и с готовностью выполню все, о чем меня попросишь». Иоанн, уже собиравшийся было вознегодовать из-за пережитых мытарств, от любезных слов халифа смягчился, и горечь отхлынула от его сердца. Поэтому он ответил, что хотя угрозы людей, присланных к нему халифом, и огорчили его, однако, по здравом размышлении, он решил, что не стоит принимать сказанное ими столь серьезно; теперь препятствия, три года стоявшие на его пути, устранены, и у него есть все основания предположить, что причиной их не была неприязнь по отношению к нему; вся горечь улетучилась из его сердца, и он испытывает лишь благодарность к халифу, оказавшему ему столь блестящий прием; он счастлив приветствовать государя, сочетающего в себе такую твердую волю со столь мудрой снисходительностью.
Халифу необычайно понравился ответ Иоанна, и он уже собирался было начать обстоятельную беседу с диковинным монахом. Однако тот попросил позволения выполнить поручение своего короля и тотчас же отправиться в обратный путь. Халиф удивился. «Почему, — спросил он, — ты хочешь так быстро покинуть меня? Столь долго надеялись мы свидеться и, едва встретившись, должны тут же расставаться, даже не узнав поближе друг друга? При первой встрече сердце сердцу лишь слегка приоткрылось, при второй — мы лучше поймем друг друга, а если встретимся в третий раз, то достигнем полного взаимопонимания и сердечной дружбы; лишь после этого я хочу отослать тебя назад к твоему господину с почестями, достойными его и тебя». Иоанн пообещал продлить пребывание, раз халифу так угодно. Затем ввели Дудо и второе посольство Оттона; они в присутствии Иоанна вручили новые подарки для халифа, после чего были отпущены вместе с Иоанном.
Спустя некоторое время Иоанна вновь вызвали к халифу, вступившему с ним в доверительный разговор. Он много говорил с ним о власти и уме, о войске, о славе, богатстве, военном искусстве и счастливых успехах Оттона I, однако при этом превозносил и собственное могущество, хвалясь, что его войско превосходит рать любого другого правителя. Дабы не прогневать халифа, Иоанн охотно соглашался со многим из того, что тот говорил, однако заключил свою речь следующими словами: «Если уж говорить правду, то во всем мире я не знаю короля, владеющего столь обширной страной и таким храбрым рыцарством, как наш повелитель». Халифу было неприятно слышать это, однако он, скрыв свое недовольство, лишь сдержанно возразил: «Напрасно ты так превозносишь своего короля». И далее, проявляя незаурядную осведомленность в политических событиях в Германии, Абдаррахман III перечислил слабые, на его взгляд, стороны Оттона I как правителя: что он не держит всю власть в собственных руках, а дает своим магнатам слишком много воли; если он думает, что тем самым обеспечивает себе их верность и покорность, то очень ошибается, поскольку этим он лишь питает высокомерие и строптивость магнатов, что доказывается недавними действиями его зятя, настроившего против него его собственного сына, поднявшего против него мятеж и призвавшего в страну венгров, чтобы все опустошить огнем и мечом.
Что Иоанн ответил халифу, столь точно указавшему на слабое место немецкого государства, как дальше протекала миссия при дворе халифа и чего он добился, мы не знаем, поскольку на этом месте рассказ обрывается (средневековая рукопись не сохранилась полностью). Известно лишь, что упомянутое разбойничье гнездо сарацин в Альпах не было ликвидировано Абдаррахманом III. Правда, соседним христианским правителям постепенно удалось пресечь их набеги, а когда Оттон I отправился в свой третий итальянский поход (966–972), он поставил перед собой цель навсегда покончить с Фраксинетом, что и было сделано.

Битва на реке Лех

В конце июня 955 года в Саксонию прибыли венгерские послы, заверившие короля Оттона I в своих мирных намерениях, верности и дружбе. В действительности же посольство имело своей целью разведать, как обстоят дела в Германии и преодолен ли внутренний раздор. И правда, едва лишь Оттон с миром и подарками отпустил от себя этих посланцев, как из Баварии прибыли гонцы от его брата Генриха, сообщившие, что венгерские орды, настроенные весьма воинственно, перешли границу Германского королевства. Король незамедлительно принял решение выступить против врага. Поскольку ситуация на саксонско-славянской границе оставалась неспокойной, он смог повести из Саксонии лишь немногочисленное войско.
Легкие успехи, сопутствовавшие мадьярам прошлым летом, и обременившая их богатая добыча придавали им смелости и вдохновляли на повторение набега. На сей раз они вторглись в Южную Германию, заполонив ее области вплоть до Шварцвальда, в таком количестве, какого еще никто из живущих не видал. Современники оценивали численность вторгшейся мадьярской конницы по меньшей мере в 100 тысяч человек, сами же кочевники похвалялись, что нет силы, способной остановить их, разве что под ними разверзнется земля или небо обрушится на них. Не изменяя собственному обычаю, они опустошали мечом и огнем все на своем пути, не щадя церквей и монастырей. Переправившись через реку Лех, южный приток Дуная, они осадили Аугсбург, сильно пострадавший в ходе недавней братоубийственной войны. Вообще мадьяры не имели привычки штурмовать города, предпочитая более доступную поживу, но то был особый случай: по дошедшим до них достоверным, как они полагали, сведениям, в Аугсбурге хранилась казна Баварии. Город, не имевший достаточно мощных, на их взгляд, стен и башен, казался им легкой добычей. Однако они недооценили боевой дух его защитников во главе с уже известным нам епископом Ульрихом. Попытку штурма, в ходе которого погиб один из предводителей мадьяр, удалось отразить.
Епископ, во время сражения разъезжавший верхом на коне в своем церковном облачении, без лат и оружия, ношение которых не позволялось ему как духовному лицу, по окончании схватки деятельно руководил восстановлением поврежденных стен и укреплением слабых мест. Потом он еще большую часть ночи провел в молитве, лишь под утро позволив себе на короткое время забыться сном. На рассвете следующего дня защитники города, ободренные святым причастием и напутственными словами епископа, готовы были отразить очередной натиск врагов, вплотную подступивших к стенам и подтянувших стенобитные орудия. С высоты цитадели можно было видеть, как предводители мадьяр бичами подгоняют особенно нерасторопных или оробевших воинов. Вот-вот должен был начаться штурм, как вдруг раздался сигнал, по которому осаждавшие отошли, чтобы собраться вокруг своего главного командира. Оказалось, прибыл гонец, между прочим, немец, сын некого опального пфальцграфа, изгнанника с родины, по суду лишенного своих имений, и сам предатель родного народа, сообщивший, что приближается с войском король Оттон.
Мадьяры, прекратив осаду города, двинулись навстречу немецкому войску, полагая, что, разгромив его, потом легко овладеют и городом. Епископу Ульриху оставалось лишь уповать на победу своих, тем более что ее предсказал накануне явившийся ему в сонном видении святой Афра, покровитель города. Оттон же, выступивший из Саксонии с явно недостаточным войском, уповал на то, что герцоги откликнутся на его призыв и явятся во главе многочисленных отрядов. И он не обманулся в своих упованиях: из всех герцогств, и даже из Чехии, в срок явились ополчения, составив в итоге внушительное войско, хотя и далеко не столь многочисленное, как орды вторгшихся мадьяр. Королевское войско могло бы стать еще более многочисленным, если бы пришло подкрепление из Лотарингии, но Оттон велел брату Бруно оставаться на страже западных рубежей, дабы не рисковать столь важной для королевства областью, ибо, как подсказывал опыт прежних лет, нельзя было положиться на благонадежность западных соседей. Особенно порадовал короля его зять, герцог Конрад, явившийся во главе отборного конного отряда и полный решимости в бою искупить свой прежний проступок.
Когда конные разъезды донесли, что враг близок, Оттон I объявил 9 августа днем подготовки к сражению, днем всеобщего поста и молитвы. Наутро, в день святого Лаврентия, его воины взаимно простили обиды и прегрешения и торжественно поклялись в нерушимой верности своим предводителям и друг другу. Сам же Оттон дал святой обет угоднику Лаврентию учредить, если тот своим заступничеством принесет ему победу, в его честь епископство в Мерзебурге. Затем войско, развернув знамена, выступило из лагеря в составе восьми подразделений, каждое из которых насчитывало по меньшей мере тысячу конных воинов. Первые три отряда составили баварцы. Правда, во главе их не было герцога Генриха, у которого открылись старые раны, так что он не мог встать на ноги. Весть о славной победе 10 августа он еще успеет получить, но со смертного одра так и не поднимется и 1 ноября отдаст Богу душу. Четвертый отряд образовали франконцы во главе с доблестным герцогом Конрадом. В пятом, королевском, наиболее многочисленном отряде был сам Оттон I, окруженный храбрецами и горячей молодежью из разных племен, в том числе и прибывшими с ним немногочисленными саксами; перед ним несли в сопровождении надежной охраны королевский штандарт с изображением архангела Михаила. Шестой и седьмой отряды сформировались из швабов во главе с герцогом Бурхардом. Восьмой, замыкающий отряд составили чехи под водительством князя Болеслава. Им как арьергарду была поручена охрана обоза, однако события стали развиваться непредвиденным образом.
Южнее Аугсбурга, на левом берегу реки Лех, раскинулась обширная, свободная от деревьев и кустарника равнина, на которой мадьяры разбили свой лагерь. Там 10 августа 955 года и состоялось грандиозное сражение, вошедшее в историю как битва на реке Лех. Оттон вел свое войско с соблюдением необходимой предосторожности, дабы не подвергнуть его внезапному нападению со стороны противника и не стать мишенью для шквала мадьярских стрел. Однако эта предосторожность оказалась тщетной. Часть мадьяр умудрилась зайти в тыл королевского войска и ударить в спину чешского арьергарда, внезапно осыпав его стрелами. Арьергард дрогнул, началась неразбериха, и в результате весь обоз вместе с чехами, кроме тех, кто пал от стрел или успел бежать, попал в руки врагу. Уже дрогнули было седьмой и шестой отряды, когда Оттон, заметив угрозу с тыла, направил туда франконцев во главе с Конрадом. Тому удалось отбить обоз и освободить пленных, обратив в бегство мародеров. Победителем возвратился он к королю, вдохнув уверенность в товарищей по оружию.
Благополучно устранив непредвиденную заминку, Оттон повел войско на главные силы противника. Верхом на коне, со Священным копьем в руке, он был в первых рядах сражавшихся. Немцы верили, что Священное копье принесло победу над мадьярами Генриху Птицелову и поможет опять одолеть врага. Видукинд Корвейский, как полагают, лично наблюдавший за этим сражением, а может, и принимавший участие в нем, не мог не заметить, что король «первым направил коня на врага, выполняя обязанность и храбрейшего воина, и выдающегося полководца». Битва была долгой и кровавой, так что хронисты того времени не преминули отметить, как воды Леха окрасились в багряный цвет. И это был не просто привычный литературный штамп: раненые мадьяры пытались спастись, вплавь переправляясь через реку, своей кровью окрашивая ее воды. Наконец все войско мадьяр обратилось в беспорядочное бегство, увлекая за собой даже наиболее отважных. Бежавших преследовали и, догнав, беспощадно уничтожали. Никого не щадили, пленных не брали. Были убиты и главные вожаки мадьяр. С ними обошлись не как с полководцами, достойными уважения, а как с главарями разбойничьих шаек.
Поздним вечером Оттон со своим воинством вступил в город Аугсбург, избавленный от смертельной угрозы. Верный епископ Ульрих с почетом встречал освободителей. К радости победы, за которую благодарили Бога, примешалась горечь утрат. Пал смертью храбрых и один из главных героев битвы, королевский зять герцог Конрад. Его раскаяние в ранее содеянном против короля было столь глубоко и искренне, что покаянную рубашку он не снял даже на поле битвы.
По своему значению победа на берегу реки Лех вполне сопоставима с той, что в 732 году при Пуатье одержал над сарацинами дед Карла Великого Карл Мартелл, положивший предел их экспансии в Европе. Благодаря победе, одержанной Оттоном, Европа навсегда была избавлена от угрозы разбойничьих набегов мадьяр, полвека державших ее в страхе и вызывавших в памяти худшие времена гуннов. Именно после этой победы Оттона I прозвали Оттоном Великим. Что касается самих мадьяр, то поражение на берегу реки Лех ознаменовалось для них отнюдь не гибелью — напротив, оно стало отправной точкой нового исторического бытия этого народа, вхождения его в семью христианских народов Европы.
Таким образом, победа на реке Лех 10 августа 955 года имела далеко идущие последствия. Авторитет Оттона I укрепился не только в Германии, но и среди правителей других государств. Об этой победе упоминают многие источники того времени, но с особым воодушевлением писали о ней авторы, симпатизировавшие германскому королю. В анонимной хронике «Продолжателя Регинона» читаем: «Венгры… потерпели от королевского войска у реки Лех столь сокрушительное поражение, что никогда еще прежде наши не имели такой победы и не слыхали о ней». Видукинд Корвейский, подробнее других описавший эту битву, резюмирует: «Король снискал славу благодаря замечательной победе, и войско провозгласило его отцом отечества и императором» и далее в своей хронике называет Оттона I исключительно императором. Таковым он стал для него, как и Генрих Птицелов, благодаря одержанной победе.
Впрочем, Видукинд не был одинок в подобного рода оценке. Тогда для многих, особенно в Саксонии, титул императора ассоциировался с триумфальной победой на поле брани, а не с коронацией в Риме. Иного мнения придерживался сам Оттон I. Он не стремился стать солдатским императором, как бывало во времена Древнего Рима. Для него победа 955 года стала важным этапом на пути к императорской короне, но имперская идея в собственном смысле слова связывалась с Италией и получением императорского достоинства от папы в Риме. Будучи глубоко религиозным человеком, он хотел быть христианским императором, возглавить с благословения папы «христианскую империю». Любая другая имперская идея в Европе того времени была бесперспективна и не давала преимуществ перед другими королями.

Обретение короны Римской империи

После победы над венграми на берегу реки Лех Оттон I занял доминирующее положение в системе европейских государств, сопоставимое с императорской властью. Теперь он обладал очевидным перевесом над королями Франции, Бургундии и Италии, успешно защищая границы западного христианского мира от языческих племен на севере и востоке и исполняя почетную миссию по распространению христианской веры. Словом, он мог чувствовать себя главой «христианской империи», некогда возглавлявшейся Карлом Великим.
Союз Оттона I с церковью и франко-имперская традиция, которую он решил продолжать в качестве преемника политики Карла Великого, указывали ему путь в Италию. В этом отчетливо просматривается параллель с каролингской политикой: союз с церковью вел Оттона I в Рим, подобно тому, как союз с «апостолом Германии» Бонифацием, учредившим ряд монастырей, в том числе и его любимый — Фульдский, привел туда Каролингов. В конце лета или ранней осенью 955 года он послал аббата Фульдского монастыря Хадамара в Рим. Цель этой поездки была многообразна: утверждение Бруно, брата короля, архиепископом Кёльнским, приобретение реликвий для возводившегося в Кёльне храма Св. Панталеона (Пантелеймона), а особенно — получение санкции на учреждение Магдебургского архиепископства, которое должно было стать центром христианской миссии среди славян Восточной Европы. Это детище Оттона I явится на свет лишь после того, как сам он будет увенчан императорской короной, что наглядно демонстрирует связь его итальянской политики с задачами и целями восточной экспансии. Вместе с тем на Хадамара возлагалось изучение общей обстановки и настроений в Риме — благоприятствуют ли они визиту самого Оттона? Оказалось, что нет: в тот год в Риме появился новый папа, Иоанн XII, коим стал Октавиан, 18-летний сын незадолго перед тем умершего Альберика, унаследовавший также и административную власть в городе и решивший продолжать прежнюю независимую политику.
Зато Оттону I удалось в 956/957 годах восстановить свое господство по крайней мере в Северной Италии, куда прибыл прощенный отцом Лиудольф. О его походе в Италию в 956 году в источниках содержатся весьма скупые сведения. Ничего не говорится о сражениях, сообщается лишь, что Лиудольф, «изгнав Беренгара, овладел почти всей Италией». Очевидно, Беренгар и его сын Адальберт отступили без боя. Столь же успешно Лиудольф действовал и в следующем году. Одержав победу в сражении над Адальбертом, он овладел всем Итальянским королевством, то есть Северной Италией. На его сторону перешли даже многие из бывших сторонников Беренгара. Оттон I был рад этому успеху и поручил сыну управление Италией, уполномочив его принимать от народа присягу на верность. Выполнив поручение отца, Лиудольф собрался обратно в Германию. Войско с набранными в итальянских городах сокровищами он отправил вперед и уже сам было намеревался двинуться в путь, но 6 сентября скоропостижно умер от горячки в Помбии, в области Новара, южнее озера Лаго-Маджоре. (Непривычный для немцев климат Италии служил причиной их частых болезней со смертельным исходом.) Его тело было доставлено в Майнц и погребено в церкви Св. Альбана, где уже покоилась его сестра Лиутгард.
После смерти Лиудольфа господству немцев в Северной Италии во второй раз пришел конец. Беренгар опять стал там полновластным хозяином. В 959 году он напал на герцогство Сполето, угрожая непосредственно папе Иоанну XII, и тот, оказавшись в весьма затруднительном положении, вынужден был обратиться за помощью к Оттону I. От папы прибыли послы, призвавшие короля «на защиту Италии и Римского государства от тирании Беренгара». Папа римский не был одинок в своем стремлении найти управу на лангобардских королей. В Италии ширилось недовольство тираническим правлением Беренгара и Адальберта, так что в Германию прибыла весьма представительная делегация — и это не считая итальянцев, уже находившихся при дворе Оттона I на положении изгнанников. Лиутпранд Кремонский, также искавший спасения у правителя Германии, свою «Историю Оттона» как раз и начинает с характеристики сложившейся в Италии ситуации: «Когда в Италии правили или, вернее говоря, свирепствовали, осуществляя свою тиранию, Беренгар и Адальберт, папа Иоанн направил кардинала-диакона Иоанна и скринария (то есть служащего канцелярии, нотариуса. — В. Б.) Ацо к сиятельнейшему и благочестивейшему тогда королю, а ныне императору Оттону…», упоминая далее ряд представителей итальянской знати, нашедших прибежище при германском королевском дворе. Лично для Иоанна XII этот шаг, как впоследствии выяснилось, оказался роковым. Поэтому родилась версия, нашедшая отражение в «Хронике Бенедикта», что к Оттону I на самом деле прибыли противники папы, не отличавшегося добродетельной жизнью, чтобы найти управу на него самого. В «Хронике Салерно», в свою очередь, говорится о том, что послы лангобардов и римлян тайно прибыли к Оттону, приглашая его прийти и принять под свою власть Италию. Поскольку здесь не уточняется, втайне от кого отправились послы, можно считать, что они действовали без ведома и Беренгара, и папы. Думается, эти версии возникли не случайно: и Беренгар с сыном Адальбертом, и папа Иоанн XII своими поступками нажили себе много врагов в Италии, отчего и родилась мысль пригласить для наведения в стране порядка немецкого короля, пользовавшегося репутацией сильного и справедливого правителя, защитника христианства, да к тому же еще женатого на бывшей королеве Италии Адельгейд.
Очередной «крик о помощи» из Италии явился для Оттона I удобным поводом для продолжения и завершения дела, начатого 10 лет назад. Просьба папы о предоставлении защиты (будем исходить из того, что от его имени Иоанн и Ацо обратились к немецкому королю: только папа мог предложить ему императорскую корону и титул патриция; и вообще, без согласия со стороны папы едва ли было мыслимо такое приглашение) давала ему возможность добиться того, к чему он тщетно стремился во время своего первого итальянского похода — императорской короны и установления прочной власти в Италии. И Беренгар, нарушив вассальную присягу, дал ему достаточные основания для вторжения; теперь ни о каких соглашениях с ним не могло быть и речи. Казалось бы, само собой разумеется, что Оттон I был рад представившейся возможности и что он обязательно должен был откликнуться на приглашение, и все же с некоторым волнением (вот оно — документальное подтверждение логических выкладок!) читаешь в упомянутой «Хронике Салерно»: «Услыхав это (то есть приглашение прибыть в Италию. — В. Б.),король Оттон весьма обрадовался». Даже если хронист и домыслил эту деталь, дабы приукрасить свое повествование, все равно сообщение о радости, охватившей Оттона I, бесспорно, передает царившие тогда настроения, свидетельствует о сложившемся общественном мнении.
Таким образом, приглашение в Италию не застало Оттона I врасплох и не повергло его в мучительные раздумья. Для него это был решенный вопрос. Включение Северной Италии в сферу своего влияния он, добившись доминирующего положения в западном христианском мире, считал тем более важным, что Южная Италия, находившаяся под властью Византии, становилась объектом экспансии со стороны сарацин. Разворачивалась борьба за преобладание в Италии в целом, в этой древней стране западной цивилизации. Кроме того, лишь король Италии мог считаться законным претендентом на императорскую корону, на получение которой Оттон I рассчитывал еще во время своего итальянского похода 951 года. Корона римского императора должна была закрепить и узаконить его доминирующее положение на Западе и позволить ему сравняться, хотя бы внешне, с византийским василевсом.
И все же он не бросается очертя голову, а тщательно готовит военный поход. Все, что бы теперь ни делал немецкий король, находилось в прямой связи с реализацией этого замысла и должно было служить его воплощению. Внимание Оттона I теперь приковано к Италии, и впервые за много лет этой стране предназначается королевское пожалование: летом 960 года он подтверждает привилегии и владения монастыря Св. Сикста во Фриуле. Оттон как бы сигнализирует о возобновлении активной итальянской политики. Примечательно и то, что пожалование опять адресовано церковному учреждению, а грамота составлена в Магдебурге, новом центре христианской миссии. Немецкий король не упускает случая показать, сколь много для него значит забота о делах христианства.
Уладив неотложные текущие дела в государстве, Оттон I созывает в мае 961 года в Вормсе большой съезд знати, на котором и предполагалось обсудить его поход в Рим. Важнейшим вопросом, успешно решенным им на этом рейхстаге, было избрание его шестилетнего сына Оттона королем. Учитывая все неожиданности, с которыми мог быть сопряжен поход в Италию, избрание королем Оттона II должно было обеспечить наследование престола. Тот факт, что Оттон I сумел добиться этого, свидетельствует о прочности его власти и личном авторитете. Однако он не ограничился предварительным избранием сына на престол, а тут же отправился с ним в Ахен, где 25 лет назад состоялась его собственная торжественная коронация. На Троицу, 26 мая 961 года, в столь же торжественной обстановке, в присутствии знати королевства Оттон II был коронован и помазан архиепископами Бруно Кёльнским, Вильгельмом Майнцским и Генрихом Трирским. Было решено, что последний будет сопровождать Оттона I в Италию, а первые два во время его отсутствия в Германии берут на себя заботы по воспитанию шестилетнего Оттона II и управлению страной: младший брат короля архиепископ Бруно — на западе, в Лотарингии, где он уже давно исполнял по совместительству функции герцога, а Вильгельм, внебрачный сын Оттона I, — на прочих территориях; он также должен был заниматься воспитанием юного короля. Управление Саксонией и столь важную для государства охрану восточных рубежей Оттон Великий поручил своему испытанному соратнику герцогу Герману Биллунгу, наряду с которым и независимо от которого должен был нести свою службу маркграф Геро Железный.
Одновременно велись приготовления к торжественной коронации в Риме: в Майнцском аббатстве Св. Альбана разработали порядок императорской коронации, а ювелиры изготовили императорскую корону, которую должны были возложить на голову германского короля. Прибытие в Рим со своей короной имело для Оттона I первостепенной важности значение: если бы папа короновал Оттона I своей короной, то акт коронации можно было истолковывать как пожалование им императорского достоинства германскому королю; если же Оттон I прибыл в Рим со своей короной, то акт помазания представлял собой лишь духовное освящение независимой от него светской власти. Становиться вассалом папы римского германский король не собирался (как в свое время не собирался этого делать Карл Великий).
Завершив подготовку, Оттон I в августе 961 года с большим войском отправился в Италию. С ним были королева Адельгейд и множество епископов. Как и в первый раз, был выбран наиболее надежный путь из Баварии через Бреннер и Тренто в Ломбардию. Многочисленное войско Оттона I, в состав которого входили, по свидетельству современников, и язычники, вероятнее всего, славяне из сопредельных с Саксонией областей, произвело, как написано в хрониках, сильное впечатление на итальянцев, словно наводнив их территорию. Он совершил переход в Ломбардию, не встречая сопротивления, хотя, по сообщению «Хроники Салерно», было кому дать ему отпор: в долине реки Адидже, севернее Милана, находился с войском в 60 тысяч человек сын и соправитель Беренгара Адальберт, однако его сторонники из числа знати заявили, что согласны вступить в сражение с немцами лишь при условии, что его отец отречется от престола, передав ему корону. Заявить этот ультиматум их заставило то, что они более не могли сносить деспотизм Беренгара и Виллы. Войско двинулось в Павию, где находилась королевская чета, и Беренгар будто бы согласился уступить требованию, но Вилла решительно воспротивилась. Когда Адальберт сообщил об этом своим воинам, они покинули его и разошлись по домам, тем самым открыв Оттону I путь для беспрепятственного вторжения.
Во всем этом, возможно, приукрашенном вымыслом рассказе бесспорно достоверно то, что Беренгар своим деспотическим правлением многих настроил против себя, поэтому можно признать вполне вероятным, что Оттону I был оказан именно такой теплый прием, о каком сообщается в анонимной хронике «Продолжателя Регинона»: «Там вышли ему навстречу графы и епископы почти всей Италии, и он, как полагается, с почестями принятый ими, властелином, не встречая сопротивления, вступил в Павию». Он пока решил воздержаться от дальнейшего преследования Беренгара, Виллы и их сыновей Адальберта и Видо (все четверо укрылись в разных крепостях, дабы вынудить Оттона I распылить свои силы и затруднить осаду, если тот надумает ее предпринять) и заняться делами Итальянского королевства. Он по возможности восстановил в правах всех, кого обидел Беренгар (как пишет Лиутпранд: «Добрый король, собирая рассеянное и сплачивая разбитое, каждому возвратил принадлежащее ему»), тем самым укрепляя свои собственные позиции в стране. Лиутпранд, особенно ненавидевший Беренгара и в течение нескольких лет живший изгнанником в Германии, тогда по милости Оттона I стал епископом Кремоны. Король посвятил свыше двух месяцев этим первоочередным заботам, в том числе и восстановлению разрушенного Беренгаром дворца. Самозваный властитель словно вымещал свою злобу, подвергая разграблению и разрушению древнюю королевскую резиденцию. Возвратиться в нее он, надо полагать, не надеялся. За ходом восстановительных работ наблюдала сама Адельгейд, хорошо знавшая дворец и его внутреннее убранство.
Наконец, весьма благополучно завершив первый этап похода, Оттон I приступил к решению своей главной задачи. В декабре 961 года он направил в Рим аббата Фульдского монастыря Хатто, который должен был заняться «обустройством королевской резиденции», то есть вести с папой Иоанном XII переговоры об условиях пребывания короля в Риме и о порядке коронации. Переговоры затянулись, и Оттону пришлось праздновать Рождество 961 года в Павии, хотя он рассчитывал, следуя примеру Карла Великого, именно в этот день обрести императорское достоинство. Пройдут годы, и он добьется, чтобы его сын Оттон II короновался как раз на Рождество 967 года. Во время затянувшегося ожидания его помыслы не были обращены только к Риму. Король уделял внимание и другим делам: так, по ходатайству королевы Адельгейд он пожаловал монастырю Св. Зенона в Вероне грамоту, коей подтвердил его права и привилегии и обеспечил ему королевскую защиту.
Трудные переговоры в конце концов завершились заключением взаимоприемлемого соглашения. Под натиском обстоятельств общее настроение в Риме изменилось в пользу имперской идеи. Папа Иоанн XII и знать готовы были видеть в лице Оттона I главу восстановленной Римской империи. В начале 962 года Оттон I с супругой направился в Рим и без каких-либо осложнений достиг его 31 января, остановившись на холме Монте-Марио, с которого открывалась величественная панорама города. Этот холм прозвали также «Горой радости», поскольку с него паломники впервые могли взглянуть на Рим с его святынями. Однако прежде, чем перед Оттоном открылись ворота Вечного города, он еще в тот же день принес присягу, в которой обещал возвеличивать римскую церковь и ее управителя, не причинять вреда жизни, здоровью и чести папы и других не подстрекать к этому; без согласия папы не вершить в Риме суд и не делать распоряжений, относящихся к сфере его компетенции; возвращать папе территории Папской области, если таковые окажутся во владении императора; кому бы он, Оттон I, ни передал Итальянское королевство, того заставит дать клятву, что будет защищать папу и его область. Принесенная Оттоном I присяга продолжала традиции Франкской империи, явившись, в свою очередь, важным основанием для становления и развития империи Оттонов и Священной Римской империи в целом. На первый взгляд присяга отвечала интересам исключительно папы, обязывая Оттона I всячески защищать его. Именно в таком буквальном смысле и понял ее Иоанн XII, на первых порах явно недооценивший германского короля и рассматривавший его как меньшее, по сравнению с Беренгаром, зло. Он думал, что пригласил в Рим защитника, а оказалось, что нового хозяина. Это «недоразумение» вскоре перерастет в ожесточенную борьбу между первым императором возрожденной Римской империи и папой.
Наконец в ближайший же церковный праздник, в день Сретения Господня, 2 февраля 962 года, состоялось торжественное вступление Оттона Великого в Рим. Представительная делегация папских сановников и городской знати встречала и сопровождала его по роскошно украшенной древней Триумфальной дороге к воротам Порта-Санкти-Перегрини, а затем вела по улицам, запруженным восторженно ликовавшим народом, к храму Св. Петра, в котором и была проведена церемония помазания и венчания Оттона I императорской короной, сопровождавшаяся аккламацией — одобрительными возгласами римлян и клира. Вместе с ним была коронована и Адельгейд, впредь именовавшаяся в документах как «соправительница». Ее участие в управлении империей состояло, к примеру, и в том, что по ее ходатайству сделано большинство распоряжений Оттона I в Италии. В источниках упоминается и пожалование Оттону I титула патриция, связанного с его обязанностью защищать римскую церковь. Коронацию император ознаменовал щедрыми подарками, пожаловав храмам города Рима драгоценные камни, золото и серебро. В ответ папа, знавший о намерении Оттона I приобрести святые реликвии для новых церквей в Германии, подарил ему железный прут от решетки, на которой казнили мученика Лаврентия, помещенную в серебряный реликварий голову мученика Себастьяна, руку мученицы Фелицитаты и также руку мученика Кириака. Затем Оттон I уже в новом качестве «императора августа» заставил Иоанна XII и римскую знать присягнуть над гробницей апостола Петра в том, что они будут хранить ему верность и не станут больше поддерживать Беренгара и его сына Адальберта. Римляне и папа охотно согласились на это, но, как вскоре выяснилось, не придавали своей присяге слишком большого значения, готовые в любой момент нарушить ее.
События того дня знаменовали собой рождение средневековой Римской империи, с середины XII века именовавшейся Священной Римской империей. Это центральное событие немецкой истории и одно из важнейших в истории Европы. Но, судя по резонансу в исторических источниках, современники не придали ему столь большого значения. Еще свежа была память о римских коронациях ничтожных императоров конца IX — начала X века, и лишь время могло показать, что выйдет из начинания Оттона I. Это эпохальное событие удостоилось лишь сухих и кратких сообщений в Санкт-Галленских анналах, у «Продолжателя Регинона» и Лиутпранда Кремонского. Только в панегирическом стихотворении Росвиты Гандерсгеймской, посвященном деяниям Оттона Великого, слышится ликование. Примечательно, что за пределами германских земель один лишь французский хронист Флодоард удостоил своим вниманием возрождение империи на Западе: «Король Оттон с миром прибыл в Рим и был любезно принят, а затем возведен там в императорское достоинство». Далее Флодоард называет Оттона I исключительно императором. Остался верен самому себе и Видукинд Корвейский. О втором походе Оттона I в Италию он счел возможным написать лишь следующее: «Итак, упорядочив должным образом дела по всей Франконии и Саксонии и повсюду среди соседних народов, он, решив отправиться в Рим, прибыл в Лангобардию». Сама римская коронация Оттона I даже не упоминается, хотя дальше, напустив на себя показную скромность («При моих малых способностях мне не рассказать…»), хронист перечисляет основные события того похода. Несомненно, Видукинд был наиболее враждебно настроенным к Риму, римской идее и итальянской политике представителем оттоновской историографии, хотя в его произведении нет откровенно враждебных Риму высказываний. Однако это была политическая позиция не одного только Видукинда, но и значительной части саксов, не одобрявших итальянскую политику Оттона I. Коронация в Риме явилась лишь формальным признанием фактического положения вещей, ничуть не прибавив Оттону I могущества и власти. И все же эта коронация натолкнулась на критику, причина которой коренилась в распространенном в раннее Средневековье представлении об императорской власти, не связанной с Римом (неримская идея империи).
После коронации Оттон I оставался в Риме менее двух недель, которые ознаменовались появлением двух важных документов. 12 февраля 962 года при участии императора состоялся большой синод, на котором обсуждалось положение дел в христианском мире. Папа Иоанн XII исполнил давнюю мечту Оттона I об учреждении Магдебургского архиепископства как центра христианской миссии в Восточной Европе, а также Мерзебургского епископства, об основании которого король дал обет Богу перед битвой с венграми на реке Лех. В пожалованной по этому случаю папской грамоте проводится прямая связь между победами, одержанными Оттоном I над венграми (и для самого римского понтифика императорская коронация Оттона I явилась неизбежным следствием его победы над этими страшными врагами христианского мира) и другими язычниками, и прибытием его в Рим для получения из рук папы императорской короны, чтобы стать защитником церкви. Таким образом, обретение императорской власти здесь связывается не просто с триумфальной победой (как это понимал Видукинд), а с победой над язычниками и с защитой церкви. Свою главную задачу Оттон I видел в защите церкви и в обращении язычников к Богу. Это убеждение находит свое выражение в грамоте об учреждении Магдебургского архиепископства: «Полагаем, что в распространении веры заключаются спасение и прочность королевства и империи нашей» Именно эта имперская идея была близка Оттону I, такой императорской властью он хотел обладать. Становится понятной и связь его итальянской политики с экспансией в Восточной Европе, подготовлявшейся миссионерством среди язычников-славян.
На следующий день, 13 февраля 962 года, Оттон I пожаловал римской церкви привилегию, так называемый «Оттонианум», роскошно выполненный экземпляр которой, написанный золотыми буквами на пурпурном пергаменте, до сих пор хранится в Ватикане. Эта грамота, содержащая прямые апелляции к Пипину и Карлу Великому, наглядно демонстрирует стремление Оттона I продолжать франкско-каролингскую традицию. Свою главную задачу император видит, как уже отмечалось, в защите церкви, что, рассуждая логически, предполагает некоторого рода право надзора за ней (в частности, контроль за выборами новых пап) и, соответственно, определенные властные функции в Риме. Из этого вырастали конфликты пап с императорами, их споры о верховенстве в христианском мире. «Оттонианум» позволяет лучше понять представление Оттона I об императорской власти. Оно непосредственно примыкает к каролингской идее IX века. Империя для него связана с папством и Римом. Власть императора как защитника церкви выше власти любого короля. Император возвышается над королями благодаря освящению и коронации папой, его власть является «священной». Так, Лиутпранд Кремонский с 962 года называет Оттона I «священным» и даже «священнейшим императором». Сам же он в качестве официального титула использовал «imperator augustus» («император август»). Предпринятое в 966 году добавление к титулу названий титульных, образующих государство народов («император август римлян и франков») не вошло в постоянную практику. Оттон I не хотел давать жителям Рима хоть какое-то преимущество перед обитателями Саксонии и других герцогств Германии.
Коронацией 2 февраля 962 года завершился важный этап итальянской политики Оттона I, с которой и началась в собственном смысле слова средневековая итальянская политика Германии, хотя она имела предшественников в лице восточнофранкских королей и герцогов Баварии и Швабии. Возникла Священная Римская империя, рассматривавшаяся ее творцами как продолжение Каролингской и Древней Римской империй. Для обоснования этой преемственности появилась теория передачи императорской власти («translatio imperii») от римлян к франкам, а от них — к саксам. Короновавшись в Риме императорской короной, Оттон I включил свое государство в традицию христианской священной истории, рассматривавшей Древнюю Римскую империю в качестве последней из великих, всемирных монархий, гибель которой знаменует собой наступление конца света и пришествие Антихриста. Это служило лучшим оправданием итальянской и в целом имперской политики.
Оттон Великий стал императором, защитником папства, управителем Церковного государства, вождем римско-католического христианского мира. Поскольку императорская коронация явилась лишь формальным признанием фактического положения вещей, последующие германские короли, еще не коронованные в качестве императоров, но занимавшие доминирующее положение среди правителей Западной Европы, тоже стали претендовать на императорское достоинство. В дальнейшем германский король в качестве наследника Оттона Великого с момента своего избрания королем Германии сразу же становился также и королем Италии, а в этом качестве — и претендентом на императорскую корону. При этом папа не жаловал императорское достоинство, а лишь совершал формальный акт коронации, с которым связывалось обретение нового титула. Считалось, что императорскими правами изначально обладает германский король как таковой. Именно эта точка зрения утвердилась со времени императорской коронации Оттона Великого. Его империя, хотя и связанная с древним императорским городом Римом, была Германской империей, а сам он, как уже было сказано, довольствовался простым титулом «император август».
Оттона I упрекают за то, что он толкнул Германию на гибельный путь: в борьбе за Италию, Рим, императорскую корону немецкие короли обескровили страну, причинили много вреда и своему народу, и соседям. Исходя из этого, роль Священной Римской империи в истории обычно получает отрицательную оценку. Оставляя в стороне вопрос о том, в какой мере Оттон I несет ответственность за имперскую политику своих преемников в последующие века, отметим лишь, что возникновение империи Оттонов не было чем-то случайным, явившимся на свет по прихоти одного человека. Империя родилась как результат взаимодействия различных политических сил и отвечала интересам Германии X века.

Борьба за господство в Италии

Неотложные дела

4 февраля 962 года Оттон I покинул Рим, но не для того, чтобы вернуться в Германию, хотя давно намеченная цель и была достигнута. Ему, многоопытному политику, было ясно, что пока лишь обретен символ императорской власти, а сама власть еще не имеет и не будет иметь надежного основания до тех пор, пока не сломлено сопротивление Беренгара и Адальберта. Теперь предстояло утвердить свое господство в Италии. Благоприятное начало второго итальянского похода и римская коронация позволяли надеяться на успешное решение и этой задачи. Определенно, Оттон I извлек урок из своей первой экспедиции за Альпы: если опять уйти из Италии, не доведя дело до конца, то потом придется начинать все сначала. И все же, вероятнее всего, он тогда не представлял себе, с какими проблемами ему предстоит еще столкнуться. Если б он знал, что целых три года ему теперь не вырваться из Италии, решился ли бы он на столь длительный срок оставить без присмотра Германию? Мы не знаем, какие планы тогда выстраивались в его голове; реальный политик, он обычно решал ближайшие задачи с учетом сложившейся обстановки, не позволяя увлечь себя несбыточным надеждам.
Для утверждения собственного господства в Италии Оттону I предстояло ликвидировать царившую в ней анархию. Он уже испытал на собственном опыте, сколь трудна эта задача. Не удалось решить ее в полной мере и его каролингским предшественникам, политику которых он продолжал. В Северной Италии приходилось заново утверждать позиции Империи в борьбе с местными феодальными властями. В Папской области ждала своего разрешения задача разграничения полномочий с другой универсальной властью западного христианского мира — папством, которое без поддержки со стороны императора само могло деградировать до положения локальной власти. Однако решение этих двух задач неизбежно ставило перед Оттоном I новую проблему — урегулирование в Южной Италии взаимоотношений с Византией и столкновение с недавно появившимся новым опасным противником — сарацинами. Поскольку же географическим, историческим и государственно-политическим центром Италии был Рим, в нем и следовало приводить в действие рычаги для решения всех перечисленных проблем. Именно поэтому Оттон I и пошел в Рим еще прежде, чем были полностью покорены его противники в Северной Италии. Не решаясь устроить в Риме свою постоянную резиденцию, он возвращался туда всякий раз, как возникала необходимость разрешения конфликтов или принятия важнейших решений общеимперского значения. (Всего в Риме Оттон I побывал девять раз, проведя там в общей сложности шесть с половиной месяцев.) Устройство постоянной резиденции (столицы) было весьма проблематично для того времени, когда король правил страной «из седла», непрерывно объезжая свои владения. Применительно к Италии это было вдвойне сложно, учитывая в массе своей враждебное иноплеменное окружение и настороженно-подозрительное отношение родных саксов к итальянской политике короля. Провозглашение Рима столицей Империи встретило бы решительное возражение и со стороны папства, издавна привыкшего рассматривать Вечный город как свою вотчину, и, вероятнее всего, со стороны самих римлян (как это случилось при Оттоне III, о чем позднее пойдет речь). Как в Германии, так и в Италии король предпочитал иметь множество резиденций. Еще Карл Великий велел обустроить для себя временное жилище примерно там, где сейчас находится Ватиканский дворец, и там же обычно располагалась резиденция германских королей из Саксонской династии.
Из Рима императорская чета отправилась в Павию, служившую ей главным местопребыванием в Италии. Этот путь занял около полутора месяцев. Так долго, даже по тем временам, Оттон I добирался потому, что по дороге он решал важнейшие государственные дела. Готовясь к предстоящей борьбе, надо было собирать силы. Ощутимую поддержку в Италии, как и в Германии, он мог получить от епископов, которые в Ломбардии набирали силу по мере того, как падал авторитет королевской власти в предшествовавший период, иногда именуемый временем анархии. Еще до Оттона Великого итальянские епископы во главе собранных ими отрядов оказывали помощь немцам: в 956–957 годах Вальперт Миланский и Вальдо, епископ Комо, поддерживали Лиудольфа в его борьбе против Беренгара. Для установления и надежного поддержания своего господства в Италии Оттону I было недостаточно одних только немецких военных отрядов. Со всей очевидностью это проявилось, когда прорвалось наружу недовольство папы Иоанна XII, не желавшего опускаться до положения верховного имперского епископа и выполнять распоряжения того, кого он собственноручно увенчал императорской короной. Папа осознал масштабы постигшей его утраты, понял, сколь сильно ошибся в своих расчетах. Он пригласил Оттона I, чтобы обеспечить себе светскую власть, а тот прибрал к рукам город, который понтифик считал своей наследственной вотчиной. И не он один так думал: император, не просто обязавшийся защищать римскую церковь, но и собиравшийся господствовать над Римом и Италией, для многих был нежелателен. Оттон I держал себя в Риме весьма осмотрительно, и тем не менее вскоре уже само его присутствие там стало восприниматься как унизительное иноземное господство.
Определенное беспокойство должно было возникнуть у папы из-за того, что щедрыми пожалованиями Оттон I хотел привлечь на свою сторону прежде всего итальянское духовенство. Уже 21 февраля 962 года, находясь в Риньяно, севернее Рима, император подтвердил дарственной грамотой владения монастыря Сан-Сальваторе в Тоскане. 13 марта, пребывая в Лукке, резиденции тосканских маркграфов, он аналогичным документом возобновил владения епископской церкви Сан-Мартино, некогда пожалованные ей королем Гуго и подтвержденные Лотарем, которых он, что следует отметить, называл своими предшественниками, желая тем самым подчеркнуть законную преемственность своей власти в Италии. И в дальнейшем он не упустит случая напомнить, что является преемником не только итальянских королей, но и императоров Карла Великого, Людовика Благочестивого, Лотаря и Людовика Немецкого, не называя имен последующих правителей, чья императорская власть стала чисто номинальной. В тот же день он предоставил большие и важные привилегии епископу Пармскому Губерту: графские полномочия в Парме, право собирать пошлины и все государственные подати, исполнять функции специального королевского представителя и по собственному усмотрению назначать делопроизводителей (нотариусов), что могло объясняться наличием тесных дружественных отношений с ним. В качестве лица, ходатайствующего о пожаловании дарственных дипломов, выступает императрица Адельгейд, тем самым не только проявляя заботу о благополучии итальянской церкви и о спасении души, но и объективно способствуя расширению круга сторонников Оттона I, укреплению его положения в Италии. Дипломы датированы «первым годом империи государя Оттона I». Эти документы убедительно свидетельствуют о том, какие цели преследовала его итальянская политика, и о его намерении опираться прежде всего на епископов. Духовенство по достоинству оценило проявленное к нему внимание: в повествовании о переносе мощей Св. Епифания из Италии в Германию говорится, что Оттон I восстановил итальянские церкви, разоренные свирепыми и алчными правителями (нетрудно догадаться, кем именно: Беренгаром и его супругой Виллой).
На Пасху (30 марта) Оттон I прибыл в Павию, где пробыл свыше месяца, поглощенный государственными делами. Если в период своего первого пребывания в Италии он совсем не занимался вопросами управления (видимо, не успел), то теперь уделил им внимание. Речь идет о создании итальянского отделения имперской канцелярии и об учреждении должности эрцканцлера (архикапеллана) для Италии. Эрцканцлер являлся руководителем королевской канцелярии. Эта высшая государственная должность впервые упоминается в документах в начале IX века. Некоторое время функции эрцканцлера совмещались с должностью архикапеллана, который со времен Карла Великого руководил капеллой придворного духовенства, являвшейся, помимо исполнения литургических обязанностей, королевской канцелярией. С X века титул эрцканцлера вытесняет более древнее название архикапеллана. Архиепископы Майнцский, Кёльнский и Трирский исполняли обязанности эрцканцлера, а со второй половины X века эта должность постоянно закрепилась за архиепископом Майнцским.
Теперь Оттон I унифицировал имперское управление, распространив его и на Италию. Так, если в грамоте от 2 апреля, подтверждающей права и привилегии, предоставленные монастырю Лено его предшественниками, архиепископ Кёльнский Бруно упоминается как архикапеллан, а в аналогичной грамоте от 9 апреля, пожалованной монастырю Сан-Пьетро в Павии, он же поименован как эрцканцлер, то уже в дипломе от 20 апреля, коим император подтверждает обширные права и привилегии епископской церкви в Реджо в качестве эрцканцлера фигурирует епископ Модены Видо. Таким образом, Италия, ставшая составной частью империи Оттона I, обрела собственного, отдельного от Германии, начальника своей государственной канцелярии, и им стал прелат, занимавший аналогичную должность при Беренгаре. Тем самым император не просто привлекал на свою сторону еще одного крупного итальянского феодала, но и в очередной раз подчеркивал преемственность своей власти. Однако ответственную должность пфальцграфа (при Оттонах он отвечал за управление государственными, королевскими имениями и за судопроизводство на территории отдельных герцогств или составных частей империи — в Италии, а затем и в Бургундии — и рассматривался в качестве королевского противовеса политическому влиянию герцогов) занял маркграф Отберт, сопровождавший Оттона I из самой Саксонии и пользовавшийся его особым доверием.
Во время этого пребывания в Павии Оттон I провел — возможно, без предварительного согласования с папой (не присутствовали ни он сам, ни кто-либо из его полномочных представителей) — новый синод, на котором рассматривались многие вопросы церковной жизни, в том числе и некоторые из тех, что уже были решены в Риме два месяца тому назад. Уподобляясь Константину Великому, Оттон активно вмешивается во внутрицерковные дела, в какой-то мере оттесняя на второй план самого папу, и было бы трудно возразить Иоанну XII, если бы он усмотрел в этих действиях императора нарушение его собственных прав. Тогда, к примеру, еще раз обсудили дело Ратгера, в свое время пострадавшего от произвола Беренгара, и восстановили его в должности епископа Веронского. Ратгер добился торжества справедливости не в последнюю очередь благодаря своим дружеским отношениям с братом императора, архиепископом Кёльнским Бруно. В этом можно видеть еше одно подтверждение существования близких отношений между феодалами Германии и Северной Италии, благодаря которым итальянская политика Оттона I находила поддержку как в той, так и в другой стране. Марка Верона, занимавшая важное стратегическое положение на пути из Германии в Италию, как и десять лет назад, была присоединена к Баварии, а в саму Верону на должность графа был назначен немец.

Меч и мантия

Из Павии в мае 962 года Оттон I начал войну против итальянского королевского дома, хотя и оттесненного, но еще не поверженного. Беренгар собрал отовсюду своих сторонников и укрылся с ними в неприступной крепости Сан-Лео, расположенной на скале, неподалеку от Сан-Марино. Его сыновья Адальберт, король-соправитель, и Видо, маркграф, рыскали по стране, удерживая со своими сторонниками крепости Гарда у одноименного озера и Вальтравалья у озер Лаго-Маджоре, а также остров Комачина на озере Комо. Королева Вилла укрылась на небольшом острове Сан-Джулио на озере Орта. Оттон I выступил сначала против Виллы, возможно, потому, что имевшегося в его распоряжении войска было еще недостаточно для взятия такого мощного укрепления как Сан-Лео (собирание военных контингентов тогда шло полным ходом). Не исключено, впрочем, что у него имелся и определенный расчет, который, как далее увидим, не оправдался. Все подходы к озеру были заблокированы, а противник ежедневно подвергался обстрелам луков, катапульт и других орудий. Наконец, спустя два месяца, королева была вынуждена капитулировать и отдать остров, который в свое время Беренгар отобрал у епископа Новары и который теперь Оттон I возвратил прежнему дельцу. Сдавшуюся в плен Виллу император вскоре отпустил на свободу — то ли это было предусмотрено условиями капитуляции, то ли Оттон I надеялся своим великодушие обезоружить противницу и побудить ее к тому, чтобы она и супруга своего уговорила сложить оружие. Эти благие упования оказались тщетными: своенравная дама тут же отправилась к Беренгару лишь за тем, чтобы подстрекать его к еще более упорному сопротивлению.
В августе 962 года Оттон I несколько недель находился в районе озера Комо, видимо, чтобы продолжать борьбу против сыновей Беренгара и их сторонников, предположительно сосредоточившихся как раз в этой местности. Одновременно он потребовал от епископов близлежащих областей собрать войско для осады крепости Гарда на берегу одноименного озера. Сделать это Оттону I было тем проще, что и раньше участие в военных действиях отрядов, собранных, а зачастую и возглавленных итальянскими епископами, считалось обычным делом. Еще в начале X века значительная часть бремени по отражению мадьяр, вторгавшихся в Италию, ложилась на епископов, поэтому король Беренгар I предоставлял им право строить укрепления, вследствие чего многие из них владели хорошо укрепленными городами и крепостями. Оттон I возобновил это право поддерживавших его епископов. Напомню, что епископы Вальперт Миланский и Вальдо из Комо помогали Лиудольфу, когда тот в 956–957 годах воевал против Беренгара II, а епископ Верчелли Атто даже обратился с письменным воззванием к своим собратьям по служению, побуждая их всячески помогать королю, хотя он же в сочинении «О притеснениях церкви» резко выступал против злоупотреблений со стороны королевской власти, использовавшей духовных сановников в политических целях. В своей резкой критике царивших в церкви порядков он то и дело ссылался на древние авторитеты, например, на Амвросия Миланского, запрещавшего священникам носить оружие: «Поэтому говорит блаженный Амвросий: “Военное дело кажется чуждым нашему служению уже потому, что мы стремимся служить более душе, нежели телу”».
Немецкое войско, прибывшее в 961 году в Италию, по своему составу сильно отличалось от приведенного Оттоном I во время его первого итальянского похода. Если тогда король опирался на отряды герцогов, то на сей раз герцоги полностью отсутствовали и основная нагрузка легла на епископские контингенты. Из Германии с королем пришли архиепископ Гамбургский, епископы Хильдесхаймский, Минденский, Оснабрюкский, Шпейерский и Страсбургский. Но этого было мало: когда Оттон I выступил весной 962 года на борьбу против Беренгара и его сыновей, ему потребовалась поддержка и итальянских епископов, с которыми у него еще осенью 961 года установились хорошие отношения: почти все они, как помним, вышли навстречу ему, приветствуя его. Последующий ход событий показал правильность этой политики императора. Итальянские епископы активно участвовали в военных действиях против Беренгара. Повинуясь приказу Оттона I, они собрали ополчение для осады Гарды, продолжавшейся с августа 962-го по декабрь 963 года.
Осада занятой Адальбертом крепости затянулась, и Оттон I в сентябре 962 года вернулся в Павию, где собирался провести зиму. В его ближайшем окружении в это время находились многие итальянские епископы. Эрцканцлеру Видо Моденскому тогда было пожаловано богатое аббатство Нонантола, которого тот давно добивался. Не были обойдены императорским вниманием и светские феодалы, доказавшие ему свою преданность. Павия в эти месяцы была столицей не только Ломбардии, но и всей империи Оттона I (как в античности: «Где император, там и Рим»), поэтому пожалованные там дарственные грамоты были адресованы не только итальянским, но и немецким получателям.
В Павии же приключилась история, весьма типичная для итальянских походов германских королей. Епископу Хильдесхаймскому Отвину, неизменному спутнику короля в его походе в Италию, удалось с помощью одного из подвластных ему священников похитить мощи святого Епифания из мраморного гроба, замурованного под полом церкви. Это дерзкое похищение мощей второго по значению святого покровителя Павии вызвало всеобщее возмущение духовенства, первоначально разделявшееся и Оттоном I. Однако преступник, несмотря на предпринятое расследование, не был изобличен, поскольку он уже успел переправить свою добычу в надежное место — в монастырь Райхенау в Германии. Затем, получив у императора разрешение на отлучку, Отвин увез драгоценную реликвию в свое епископство — в Хильдесхайм, куда он триумфально прибыл в феврале 963 года. Не менее важным для Хильдесхайма приобретением явились книги теологического и философского содержания, тогда же привезенные Отвином из Италии. Они восполнили большой дефицит литературы, ощущавшийся в Хильдесхаймском епископстве, однако их дальнейшая судьба оказалась печальной: книги сгорели во время большого пожара 1013 года.
Эта воистину детективная история с похищением и вывозом святых реликвий и книг имеет прямое отношение вопросу о культурном влиянии Италии на Германию в эпоху Оттонов. Вопрос этот при всей своей кажущейся очевидности тем не менее вызывает споры. Если одни усматривают в этом влиянии существенный импульс для культурного подъема Германии при Оттонах (так называемое Оттоновское возрождение, о котором еще будет рассказано более подробно), то другие смотрят на это весьма скептически: по их мнению, Италия в X веке не имела собственной культурной жизни, представляя собой лишь территорию, хранившую воспоминания о римской и раннехристианской культуре; немцам она могла предложить не идеи, а только материальные свидетельства о былом. Что касается самого Оттона I, то, на мой взгляд, совершенно очевидно его стремление перенести итальянскую культуру в Германию, для чего он приглашал на свою родину итальянских ученых и даже отдавал распоряжение о транспортировке колонн из Равенны для строительства собора в Магдебурге, подобно тому, как в свое время Карл Великий распорядился привезти из Италии подлинные античные колонны для собора в Ахене. Вместе с тем приобретение мощей святых имело и важное политическое значение: воссозданная Оттоном I империя, нуждаясь в собственном оправдании и возвышении своего авторитета, как раз и восполняла этот дефицит вывозом из Италии святых реликвий.
Отпраздновав Пасху 963 года (19 апреля) в Павии, Оттон I еще на некоторое время задержался в этом городе. Здесь и дошли до него слухи о том, что папа, нарушив свои клятвенные обязательства, вступил в соглашение с Адальбертом, который после изгнания из Италии отправился к арабам во Фраксинет — своего рода разбойничье гнездо у западных отрогов Альп, откуда совершались нападения на соседние территории, а затем на Корсику. Когда Оттон I узнал, что Иоанн XII пригласил к себе Адальберта для оказания ему помощи, он направил надежных людей в Рим, чтобы удостовериться в правдивости почти невероятного слуха. Посланцы, досконально расследовав дело, сообщили скандальные сведения о папе, полученные от римлян, в частности, что он собирается действовать заодно с Адальбертом, сверх того передав много жалоб на его беспутный образ жизни. Оттон I, выслушав сообщение, будто бы не поверил этим жалобам, сказав: «Он еще мальчик, и его легко можно исправить примером добрых мужей». Император еще надеялся воздействовать на папу уговорами, обращением к его совести, дабы удержать его от дальнейших неблаговидных и опрометчивых поступков. Гораздо более важным представлялось ему окончательное устранение Беренгара.
В конце апреля 963 года Оттон I в сопровождении супруги отправился из Павии на корабле вниз по реке По, по пути посетив Равенну, и уже 10 мая был с войском у Монте-Фельтро (неподалеку от Сан-Марино). Там в крепости Сан-Лео, расположенной на неприступной скале, нашли свое последнее убежище Беренгар, Вилла и их дочери. Император счел нужным лично возглавить военную операцию против Беренгара. Его войско в значительной мере состояло из ополчения, предоставленного итальянскими епископами, причем пятеро из них лично приняли участие в походе. Вероятно, там же находился и служивший верой и правдой императору Лиутпранд Кремонский, поскольку именно он осенью того года, спустя несколько месяцев, был направлен с важной миссией в Рим. Во время второго итальянского похода Оттона I Лиутпранд Кремонский или находился при императоре, или выполнял его важные поручения. Оттон, не доверяя папе и понимая, сколь серьезным противником является Беренгар, вызвал также подкрепление из Германии: архиепископ Трирский получил распоряжение прибыть с войском в Италию. Императору нужны были военные контингента прелатов для борьбы против Беренгара, а их голоса — для становившейся неизбежной тяжбы с папой.
О штурме крепости, в которую вела лишь узкая тропинка, нечего было и думать, поэтому пришлось приступить к осаде, чтобы голодом принудить осажденных к капитуляции. Крепость окружили со всех сторон, однако осада безрезультатно продолжалась до конца лета. Осажденные питали надежду на то, что их выдержка будет вознаграждена, когда итальянский народ, внемля призывам Адальберта и папы римского, поднимется на их защиту. А между тем в лагере у стен Сан-Лео, раз там находился государь, продолжалась и обычная государственная деятельность, в коей проявилась благосклонность императора к ряду епископов, права и привилегии которых были тогда подтверждены. Несколько опережая события, Оттон I подарил своему эрцканцлеру и старшему советнику епископу Видо Моденскому все, чем владели Видо и Коно, сыновья еще не капитулировавшего Беренгара, в графствах Модена, Болонья и Реджо. Уже тогда Оттон I начал устанавливать полезные во многих отношениях связи с Венецией: 26 августа он подарил некоему венецианцу, «верному человеку», королевский двор и прочие владения в графстве Тревизо и подтвердил владельческие права и привилегии венецианского монастыря Св. Захарии. Там же, у горы Сан-Лео, Оттон I устроил суд, на котором восстановил попранные права вдов, сирот и многих других, обратившихся к нему. Не забывал император и о другом деле, которому уделял много внимания на протяжении всего своего пребывания в Италии — о приобретении святых реликвий. Он отправил в Германию епископа Шпейерского, по его заданию доставившего мощи святого Геронтия в новую столицу Саксонии город Магдебург. Святые реликвии нужны были для возвышения авторитета Магдебурга, который должен был стать, по замыслу Оттона I, центром христианской миссии среди славян, а затем и экспансии немцев в Восточной Европе — столицей немецкого Востока, как его впоследствии прозвали.
Эти государственные заботы разгоняли скуку монотонного течения затянувшейся осады. Не давал заскучать Оттону I и папа римский: как раз в это время были задержаны в Капуе гонцы с посланиями от Иоанна XII к византийскому императору и мадьярам, благодаря чему выяснилось, что вероломный понтифик намерен вступить в союз не только с православными византийцами, но и с язычниками. У Оттона I появились бесспорные доказательства вины папы. Когда тот узнал, что его козни раскрыты, он заподозрил, что кто-то из его посланцев предательским образом добровольно отдался в руки германского императора и открыл ему секретное поручение. Его подозрение пало на послов в Константинополь — того самого кардинала-диакона Иоанна, которого он в свое время отправил к Оттону I с приглашением явиться в Италию, и его товарища по миссии епископа Веллетри Льва. Чтобы удостовериться в обоснованности своих подозрений и вместе с тем выяснить настроение императора, папа направил к нему посольство, как раз и заставшее его у крепости Сан-Лео. Посланники — а ими были протоскринарий (начальник папской канцелярии) Лев и некий знатный римлянин по имени Деметрий — заявили, что папа отчасти признает жалобы на грехи своей молодости и обещает впредь не давать повода для нареканий. В свою очередь и сами они высказали претензии к императору за то, что он вопреки данному слову принимает присягу верности на территориях, принадлежащих папе, и привечает у себя его вероломных подданных, таких, как епископ Лев и кардинал-диакон Иоанн. Оттон I с одобрением встретил изменение в умонастроении папы и даже снизошел до заверений в собственной невиновности; он полностью отверг обвинения в нарушении верности, ибо обещал передавать папе все территории святого Петра (Папская область), какими завладеет, и именно поэтому он собирается изгнать Беренгара с его семейством, чтобы освобожденные от его власти земли передать папе.
Оттон I счел необходимым направить в Рим ответное посольство в составе двоих епископов, одним из которых был Лиутпранд Кремонский, дав в поддержку им несколько рыцарей. Епископы должны были клятвенно засвидетельствовать невиновность императора, а рыцари — подтвердить это поединком, ежели того потребует папа. Однако по весьма нелюбезному приему послы почувствовали неприязнь папы к Оттону I: ни клятвой, ни поединком Иоанн XII не пожелал удостовериться в невиновности императора, а спустя неделю отправил посольство назад. Очевидно, переговоры ему были нужны лишь для того, чтобы выиграть время, в течение которого он предпринимал шаги против императора, ибо еще прежде, чем возвратились императорские посланцы, в Риме объявился Адальберт, нашедший там исключительно теплый прием.
Эти тревожные вести заставили Оттона I незамедлительно принять меры. Он разделил свое войско, оставив часть воинов, в основном итальянские контингенты, под предводительством верных императору епископов Модены, Тортоны и Пьяченцы, для продолжения осады Сан-Лео. Переждав в прохладной горной местности жаркую пору, Оттон I во второй половине сентября с основными силами направился к Риму. В октябре он разбил лагерь у стен города. В Риме же в ту пору произошел раскол: хотя большинство было на стороне папы, однако значительная часть знати открыто заявила, что поддерживает императора, и призывала его на помощь. Иоанн XII, поначалу настроенный весьма решительно, лично руководил организацией обороны города (его даже видели в полном боевом снаряжении с мечом на боку). Однако в этой обстановке он не отважился вступить в открытую борьбу с императором и предпочел бросить Святой престол и бежать вместе с Адальбертом, скрываясь, по выражению современника, «подобно дикому зверю» в лесах и горах Кампании, предварительно прихватив с собой большую часть церковной казны. Впрочем, по некоторым сведениям, папа, напуганный приближением императора, бежал, прихватив казну, еще до его прибытия, так что упомянутой выше «героической» обороны Рима и не было вовсе.
После этого римляне, каково бы ни было их отношение к императору, не посмели оказать ему сопротивление и со всевозможными почестями встретили его. 3 ноября во главе войска Оттон I во второй раз вступил в Рим — на сей раз в качестве победителя над папой. Император в полной мере воспользовался своей победой: римляне не только поклялись хранить ему верность, порукой чему должны были служить данные ими заложники, но и присягнули, что никогда впредь не выберут и не рукоположат папу римского, предварительно не заручившись согласием императора Оттона I и его сына короля Оттона II. Эта клятва римлян представляла собой модификацию прежнего соглашения с императором о выборах папы. Лиутпранд Кремонский говорит о ней как о дополнении к новой присяге на верность, принесенной тогда римлянами. Тем самым они поступились своим важнейшим правом по собственному усмотрению замещать папский престол, а император приобрел привилегию, которой в таком объеме никогда не обладал даже Карл Великий. Реализация этой прерогативы фактически означала бы включение папы в систему имперской церкви. Благодаря тому, что замещение престола Св. Петра теперь должно было точно так же зависеть от воли Оттона I, как и пожалование архиепископств и епископств в Германии и Италии, не только укреплялось его господство в Риме, но и появилась возможность в значительной мере влиять на всю западную церковь. Далеко за пределами его империи теперь должны были прислушиваться к повелениям зависимого от него папы.
6 ноября 963 года в церкви Св. Петра открылся по инициативе Оттона I синод для суда над папой. Председательствовал и фактически выступал в качестве судьи сам император. Это противоречило и традиции, и церковному праву, однако чрезвычайные обстоятельства допускали подобного рода нарушение (для оправдания действий Оттона I Лиутпранд передает слова, якобы сказанные римлянами: «Небывалую язву надлежит истреблять еще не виданным средством»). В какой-то мере оно компенсировалось широким представительством иерархов церкви: присутствовали архиепископы Миланский, Равеннский и Гамбургский, а заболевший патриарх Аквилеи прислал своего доверенного; явились 36 итальянских и два немецких епископа, а кроме того все римское духовенство и служители Латерана. Были допущены в большом количестве даже миряне — представители римской знати и городского ополчения. Благодаря этому суд Должен был стать предельно открытым и гласным. Лишь сам папа, как и следовало ожидать, не явился, о чем, открывая собрание, первым делом выразил свое сожаление император, поинтересовавшийся затем причинами его отсутствия. Ему ответили, что причины ясны, ибо папа даже и не пытается скрывать свои преступления. Тогда император потребовал все изложить как можно подробнее, дабы можно было на основании этих фактов принять решение. И тогда один из прелатов заявил, что сам видел, как папа служил мессу, не приняв причастия; другие сообщили, что видели, как он рукоположил диакона на конюшне в неурочный час. Было зачитано и письменное обвинение, в коем говорилось, что папа пропускал всенощные и заутрени, за деньги назначал епископов, однажды даже рукоположив десятилетнего мальчика, грабил церкви, а о его распутстве было широко известно; не таясь, он отправлялся на охоту; своего крестного Бенедикта он велел ослепить, вследствие чего тот умер; одного римского священника он велел оскопить; его видели с мечом, в шлеме и латах — в полном воинском облачении (канонический запрет ношения оружия здесь был, таким образом, использован в качестве средства политической борьбы). Мало того, так он еще пил за здоровье сатаны, а при игре в кости выкрикивал имена языческих богов.
Все это были страшные обвинения, и после того как присутствующие единодушно удостоверили клятвой их истинность, император одобрил предложение вызвать папу на синод, дабы тот получил возможность лично оправдаться. Было составлено ему письмо, в коем излагались основные пункты обвинения и давалось заверение в том, что ему не следует опасаться иного наказания, кроме предусмотренного каноническим правом. Вызов на синод был вручен папе, однако тот и не думал являться, в ответном письме пригрозив епископам отлучением. Не им созванный синод он отказался признавать.
Этот ответ был зачитан на втором заседании синода, проведенном 22 ноября 963 года, на котором к прежним участникам присоединились еще архиепископ Трирский Генрих и три итальянских епископа — Модены, Тортоны и Пьяченцы. Это были те три епископа, которые остались обеспечивать осаду крепости Сан-Лео, где укрылись Беренгар с Виллой и дочерями. Их прибытие могло означать, что крепость к тому времени уже капитулировала. Сочинили еще одно письмо папе, в котором указывалось, что он неподобающим, неканоническим образом отказался последовать вызову на синод, и еще раз было высказано требование лично явиться и опровергнуть, если сможет, выдвинутые против него обвинения. Если он сумеет оправдаться, то ему будет, как и прежде, оказываться должное послушание. Если же он не явится, то, не убоявшись его анафемы, самого его отлучат от церкви. Было поручено двум кардиналам передать письмо папе.
Когда посланники прибыли в Тиволи, где по последним сведениям должен был находиться папа, они его там не застали, поскольку он со своим поваром уехал на охоту. Так они ни с чем и вернулись на синод, собравшийся 4 декабря на свое третье заседание. На сей раз обвинителем выступил сам император, вменив папе в вину наиболее важные из доказанных преступлений: он объявил Иоанна XII вероломным предателем, вдохновившим и возглавившим внутреннюю войну, а также вступившим в союз с врагами Империи. Приговор синода гласил: сместить это чудовище с папского престола и избрать на его место более достойного.
Император утвердил принятое решение и поручил римлянам назвать кандидатуру нового папы. Синод единодушно избрал папой уже известного нам протоскринария Льва. Лев был хотя и мирянином, что могло оказаться препятствием для избрания, но человеком безупречной репутации. Оттон I познакомился с ним в лагере под Сан-Лео, куда тот прибыл в качестве посланника Иоанна XII. Желания синода и императора совпали, и последний сразу же одобрил этот выбор. Новоизбранного папу повели, как того требовал обычай, в торжественной процессии под пение хвалебных гимнов в Латеранский дворец. 6 декабря 963 года, в воскресенье, в церкви Св. Петра епископ Остии рукоположил Льва в сан священника, после чего тот в установленном порядке был рукоположен епископами Порто и Альбано в качестве папы Льва VIII. По завершении обряда новый папа принял от римлян присягу на верность. Тот факт, что Лев VIII до своего избрания не имел даже низшего духовного сана и в один день, вопреки каноническому праву, был проведен через все ступени духовной карьеры, возможно, давал врагам императора повод оспаривать законность свершившегося, однако новый папа был опытным в делах, к тому же известным и уважаемым в Риме человеком. Этого императору было достаточно.
В течение нескольких недель Рим был резиденцией Оттона I. На Рождество 963 года он предстал перед народом во всем великолепии своего императорского облачения, появившись вместе с супругой Адельгейд на богослужении в соборе Св. Петра. Многие церкви Рима получили тогда богатые подарки от императорской четы. Не забывал Оттон I и о приобретении реликвий: сам папа передал ему в церкви Св. Климента руку святой Фелицитаты; в благодарность за это император подтвердил папские владения, прибавив к ним еще Пентаполис (Пятиградье) и римскую часть Тосканы. Как раз в это время умер находившийся в Риме патриарх Аквилеи, и Оттон I сразу же воспользовался своей прерогативой главы имперской церкви, в состав которой теперь был включен и папа римский: он назначил на вакантное место своего человека и велел папе Льву VIII вручить ему знаки патриаршего достоинства.
В эти дни триумфального успеха императора одна добрая весть следовала за другой: еще до Рождества пришло сообщение о взятии Гарды, а вскоре затем капитулировала и крепость Сан-Лео. Беренгара вместе с супругой и дочерями отправили по распоряжению Оттона I в изгнание в Германию, где этот опасный враг и закончил свои дни, более не пытаясь противиться императору, тогда как три его сына продолжали борьбу. Казалось, наметились положительные перемены и в умонастроении Иоанна XII: узнав о своем смещении с папского престола, он будто бы из чувства раскаяния разорвал союз с Адальбертом, не отказавшимся от притязаний на Итальянское королевство и потому отправившимся за поддержкой к своим друзьям на Корсику.

От мятежа к мятежу

Однако судьба ни к кому не бывает безгранично милостива, и на долю Оттона I тогда выпало серьезное испытание. Выяснилось, что он еще плохо знал непостоянный нрав римского народа. Чтобы не обременять чрезмерно жителей Рима, он сразу после избрания папы Льва VIII вывел из города большую часть своего войска, оставив себе лишь незначительную охрану (решение об отводе из Рима основной части войска было принято, очевидно, в связи с капитуляцией крепости Сан-Лео и пленением Беренгара, а также расторжением союза между Иоанном XII и Адальбертом). Как вскоре выяснилось, это была роковая ошибка, едва не стоившая ему жизни. Смещенный папа Иоанн XII, находившийся поблизости от Рима и хорошо информированный о всех событиях в городе, решил воспользоваться сокращением численности императорского воинства. Зная, сколь падки римляне на золото, он через тайных агентов пообещал им все сокровища римских церквей, если они согласятся убить императора и поставленного им папу. Богатая добыча соблазнила римлян, и возник заговор, в котором оказались замешаны также и многие крупные феодалы (владельцы замков, так называемые кастеляны) Кампании.
И все же, думается, нельзя объяснить мятеж только тем, что римляне, позарившись на золото, забыли про честь и совесть (не все же были под стать Иоанну XII), хотя для падкой на поживу черни это и могло служить достаточным основанием. Причиной, по которой низложенного папу поддержали феодалы, могло быть уважение к заслугам его отца, но вероятнее всего — ненависть к чужеземным господам. 3 января в Риме началось восстание. Римляне поднялись по сигналу трубы и, не рассчитывая встретить отпор со стороны малого числа сторонников Оттона I, сбежались, чтобы убить его. Дабы лишить императора и папу возможности для бегства, они повозками перегородили мосты через Тибр. Восставшие надеялись захватить Оттона I врасплох, однако нашли его с рыцарями, готовыми к бою. Это обстоятельство порой истолковывается так, что император будто был предупрежден о готовящемся на него покушении. Едва ли можно согласиться с подобной трактовкой, ибо в этом случае Оттон I должен был бы подготовиться более основательно. Врасплох не удалось его застать потому, что его отборное рыцарство всегда было в боевой готовности. Его опытные в военном деле спутники бросились на римлян и рассеяли их, по выражению Лиутпранда Кремонского, «словно соколы стаю мелких птиц». Обратившимся в бегство нигде не было спасения, даже в ямах для нечистот; избиение продолжалось до тех пор, пока император из милости не прекратил резню.
Поражение римлян было полным. На следующий день они добровольно предоставили императору сто заложников и вновь поклялись повиноваться и соблюдать верность ему и папе Льву VIII. Оттон I считал, что на сей раз достаточно убедительно продемонстрировал жителям папской столицы, сколь малого они могут добиться, выступая против него с оружием в руках. По просьбе папы он даже возвратил им всех заложников, в очередной раз проявив свое великодушие. Видимо, заступничество Льва VIII (будто бы бросившегося в ноги Оттону I) не было бескорыстным актом милости: новый папа хотел снискать симпатии римлян, и прежде всего их наиболее знатной части, из среды которой эти заложники, скорее всего, и происходили.
Пробыв в Риме еще неделю, Оттон I покинул город, дабы установить свою власть над герцогством Сполето и маркграфством Камерино. По имевшимся сведениям, в тех местах находился Адальберт. Верный однажды избранной стратегии, Оттон I продолжал привлекать к себе сторонников из числа духовенства. В феврале он подтвердил все владельческие права и привилегии монастыря Св. Михаила в Баррее, а затем монастыря Монте-Кассино, спустя некоторое время подарив этот монастырь епископу Альберику, предстоятелю епископства Марсика, заодно подтвердив все его имущественные и прочие права и привилегии. Епископ не остался в долгу перед императором, позволив ему забрать из монастыря мощи святой Фелицитаты (той самой, руку которой он уже получил в Риме от папы Льва VIII) и семи ее сыновей. Иначе Оттон обошелся с графом Марсики, вместе с епископом приветствовавшим его: для обеспечения верности он потребовал от него заложников.
Тем временем римляне в очередной раз продемонстрировали императору, сколь мало можно им доверять. Счастье Оттона I (словно сам Бог помогал ему) должно было бы держать их в узде, однако слишком тяжело переживали они господство северного чужака и слишком глубоко сожалели о том, что принесли ему в жертву свои привилегии. Едва император покинул Рим, как там опять началось движение в пользу изгнанного папы, организованное знатными дамами, с которыми тот находился в близких отношениях. Опять, как и совсем недавно, среди римлян произошел раскол, и Иоанн XII, приглашенный сторонниками, тотчас вернулся из Кампании, где до сих пор скрывался, в город с большим войском. Вся тяжесть ненависти, которую он испытывал к императору, обрушилась на папу Льва VIII, и тот уже на третий месяц своего понтификата был вынужден покинуть Рим и, лишенный почти всех средств, в сопровождении немногих спутников бежать к Оттону I в марку Камерино. Там, вдали от Рима, они вместе праздновали Пасху (3 апреля), поскольку у самого императора тогда не было достаточных военных сил, дабы сразу двинуться на Рим. Видимо, в декабре 963 года Оттон I не просто вывел большую часть войска из Рима, но и распустил ополчение по домам, и теперь, чтобы собрать его, требовалось время.
Нашлись еще двое, на ком Иоанн XII выместил свою злобу: он учинил расправу над обоими посланниками, которые в свое время по его же поручению пригласили Оттона I в Рим. Кардиналу-диакону Иоанну он велел отрубить правую руку, а протоскринарию Аццо отрезать язык, нос и два пальца правой руки. То ли это была месть за измену, то есть сотрудничество с императором, то ли он хотел так покарать их за полученный когда-то от них плохой совет — пригласить в Рим Оттона I. Не избежал злой участи и епископ Отгер Шпейерский, оставшийся в городе в качестве специального уполномоченного лица императора: его схватили, бичевали, а затем держали в заточении.
Утолив, таким образом, жажду мести, Иоанн XII открыл 26 февраля 964 года в церкви Св. Петра синод с участием шестнадцати епископов из прилегающих к Риму областей и римского духовенства, причем большинство из них на недавнем синоде голосовало за решения, принятые против него. Постановления синода от 4 декабря 963 года были объявлены не имеющими силы, а папа Лев VIII — лишенным духовного сана. При этом Иоанн XII, видимо, еще надеялся на соглашение с императором: решения его синода не были направлены против Оттона I, они определенно признавали императорскую власть в городе, и спустя некоторое время епископ Отгер Шпейерский получил свободу и был направлен к императору в качестве посредника. Но мог ли император вести переговоры с этим папой? Кроме того, любая уступка означала утрату им уже приобретенных и реально используемых прав. Однако Иоанну XII не суждено было убедиться в бесплодности предпринимаемых им усилий и тщетности питаемых надежд, ибо когда он одной из майских ночей покинул город, дабы предаться любовным утехам с чужой женой, его внезапно хватил удар, от которого спустя восемь дней (14 мая) он и умер в возрасте всего лишь двадцати семи лет, даже без последнего причастия.
Император тем временем вел военные приготовления, получив подкрепление и из Германии — набранную в Лотарингии его братом архиепископом Кёльнским Бруно тяжелую конницу во главе с герцогом Готфридом. Оттон I со своим войском уже находился на пути к Риму, когда к нему из города прибыло посольство. После смерти Иоанна XII римляне захотели примириться с императором, однако не желали принимать у себя Льва VIII, мести которого боялись. Поэтому их представители, сообщив о Божьем суде, свершившимся над низложенным и вновь воссевшим на престол святого Петра нечестивым папой, сразу же предложили в качестве нового папы кардинала-диакона Бенедикта. На это Оттон I ответил резким отказом, заявив, что пока держит в своей руке меч, не допустит того, чтобы Лев VIII лишился папского престола. Послы возвратились в Рим и передали ответ императора. Несмотря на это и вопреки клятве, данной Оттону I, что не будут без его согласия выбирать пап, римляне все равно избрали и рукоположили в папский сан Бенедикта V, клятвенно пообещав ему, что никогда его не оставят, а будут защищать от императора. Тем самым они еще раз попытались настоять на своем праве избрания папы, вырвать у императора эту прерогативу, которую тот уже считал своей.
Бенедикт V, получивший из-за своей редкой для того времени учености прозвище Грамматик, был достойным человеком. Он решительно осуждал развратную жизнь Иоанна XII и безобразное обмирщение римской церкви, поэтому сознательно принимал участие в синоде Оттона I против папы. И он тоже вместе с другими римлянами присягал императору не выбирать без его согласия и не рукополагать пап. Однако он вскоре раскаялся в этом, увидев церковь в полном подчинении у верховной светской власти. Как и многие представители римского духовенства, он вернулся к Иоанну XII и на его синоде участвовал в низложении Льва VIII, которого сам выбирал. Теперь он стал папой римским и был полон решимости отстаивать право римлян выбирать по собственному усмотрению и рукополагать пап и готов был до последних сил защищать свободу церкви от посягательств со стороны светской власти. Неизбежно назревало очередное столкновение папы с императором.
Хотя Бенедикту V не мог быть адресован ни один из упреков, которые заслужил Иоанн XII, Оттон I считал делом чести отстаивать Льва VIII. Его войско, состоявшее из немецких и итальянских контингентов, окружило Рим столь плотным кольцом, что никто не мог вырваться из города, не угодив в руки врагов и не подвергшись изувечению. Окрестности города были опустошены, так что осажденным грозил голод. И все же, несмотря на усиливавшуюся день ото дня нужду, римляне мужественно защищали город и своего папу Бенедикта V. А тот вдохновлял их на сопротивление: поднимался на крепостные стены и оттуда грозил императору и его войску анафемой; в полном сознании своего высшего духовного достоинства он распоряжался, невзирая на все опасности. Но осадные машины и голод сделали свое дело: римлян покинуло мужество, они сочли тщетным дальнейшее сопротивление и 23 июня 964 года открыли императорскому войску ворота города. Бенедикта V передали в руки Оттона I. Как не без сарказма написал итальянский хронист Бенедикт, тезка этого несчастного папы, бывший не слишком высокого мнения о римлянах, они оправдывали собственное клятвопреступление следующими словами: «Пусть ?учше он один умрет за всех, дабы души наши избавились от мук голода». Выходит, голод мучил не только бренные тела осажденных, но и сами их души. Не мудрено, что Оттон I одолел их и во второй раз победителем ступил в Рим.
Лев VIII был торжественно, под пение хвалебных гимнов, встречен в Риме и восстановлен на папском престоле. И опять римляне клялись над гробом святого Петра в верности императору и папе Льву VIII, которым, однажды присягнув, изменили и против которых еще несколько дней назад как враги сражались с оружием в руках. И на этот раз, как показали последующие события, они не придавали своей клятве слишком большого значения. У Оттона I, наученного горьким опытом, не было оснований всецело доверяться вероломным союзникам, поэтому он, дабы обезопасить себя от повторения случившегося, восстановил некогда существовавшую должность префекта Рима, назначив на нее некоего Петра, о котором нам известно лишь то, что он не оправдал доверия, позднее приняв участие в антипапском (а следовательно, и антиимператорском) мятеже, за что жестоко поплатился, о чем еще будет подробно рассказано.
Поскольку политическая раздробленность Италии в X веке делала невозможным совместное выступление в масштабах всей страны, сопротивление иноземному господству проявлялось в локальных восстаниях, саботаже и мелких акциях. Однако центром сопротивления всегда был Рим — очаг всевозможных волнений, в котором не только иностранные господа, но и собственные правители никогда не чувствовали себя в безопасности. В отличие от других регионов Италии, здесь еще были средства воспрепятствовать установлению прочного иноземного господства. То и дело прорывавшаяся наружу враждебность римлян была прямым следствием этого господства: они не могли чувствовать себя равноправным народом Империи, видя, что дружина германского короля обращается с ними, как победители с побежденными.
Спустя несколько дней опять был созван синод, открывшийся под председательством императора и папы в Латеранском дворце. Присутствовали два немецких архиепископа, Адальдаг Гамбургский и Генрих Трирский, многочисленные епископы, а также все римское духовенство и представители мирян. Бенедикта V судили как самозванца, сместили с папского престола и приговорили к изгнанию, правда, по просьбе Оттона I, при этом сохранив за ним сан диакона. Его мужество было сломлено, и он, покаявшись, по одной из версий, в посягательстве на величие Римской империи, бросился в ноги императору и папе Льву VIII, чем до слез растрогал Оттона I. Тот не испытывал личной неприязни к низложенному папе и при иных обстоятельствах, отдавая Должное его достоинствам, возможно, предпочел бы его другим. Теперь же Оттон I переживал свой очередной триумф: императорская власть одержала верх над свободным папством. Бесславно закончилась отчаянная попытка наместника святого Петра отстоять свою независимость перед лицом усиливавшейся светской власти. Бенедикт был отправлен в изгнание в Гамбург. В Германию он прибыл в свите самого Оттона I, возвращавшегося домой, что может быть расценено как знак особого к нему расположения монарха. Здесь Бенедикт прожил еще несколько лет в почетном заточении, пользуясь уважением окружающих. Вместе с ним умерли последние живые традиции того свободного папства, которое возвысилось над руинами Каролингской империи.

Божий гнев и милость Божия

В начале июля, покинув Рим, Оттон I направился на север Италии. До сих пор дела его шли хорошо, ему удавалось все, и он на гребне успеха триумфатором собирался вернуться в родную Саксонию. И тут внезапно в войске в условиях летней жары разразилась эпидемия. Погибло множество народа, в том числе и недавно прибывшие на подмогу императору архиепископ Трирский Генрих и всеми любимый и уважаемый герцог Готфрид, верный помощник «эрцгерцога» Бруно. Эпидемии были настоящим бичом для немцев, совершавших в Средние века походы в Италию, поэтому сложилось даже мнение, что итальянский климат сыграл отрицательную роль в средневековой немецкой истории вообще. Позднее хронист Титмар Мерзебургский истолковал эпидемию 964 года как Божью кару за смещение папы Бенедикта V. Правда, Титмар не объясняет, почему сия кара не пала на головы главных виновников, прежде всего самого Оттона I, которому удалось благополучно добраться до Лукки, где был более здоровый климат и где он провел несколько недель до начала августа. До нас дошло несколько дарственных грамот, составленных в Лукке, подтверждавших и расширявших права и привилегии итальянской церкви — как будто и вправду Оттон хотел искупить перед Всевышним совершенный грех. Особо следует сказать о грамоте, пожалованной 8 августа 964 года епископству Реджо: в ней специально оговариваются права монастыря на землю, некогда занятую лесом, подаренным монастырю самим Карлом Великим. То ли Оттон I хотел лишний раз напомнить о своей преемственной связи с великим императором, то ли это была и вправду какая-то особенная земля, из-за которой возникали разногласия, но уже на следующий день он опять жалует этому епископству грамоту, в коей говорится, что под его личным председательством состоялся суд, решением коего подтверждается, что предыдущая грамота выдана епископу Реджо по распоряжению императора, вследствие чего обеспечиваются все перечисленные в ней владения и права епископства. Таким образом, справедливость восторжествовала: Оттон I по закону и совести рассудил своих сварливых подданных.
Наконец, когда, «по состраданию Божьему», эпидемия утихла, император отправился в горы Лигурии, чтобы предаться там своей любимой забаве — охоте. С наступлением зимы он перебрался в Ломбардию. Плодотворный год Оттон I завершил в Павии, где отпраздновал Рождество 964 года. После пленения Беренгара и восстановления на папском престоле Льва VIII вся Северная и Центральная Италия покорилась ему. В конце года Видо, епископ Комо, при поддержке франконского графа Удо завоевал, а затем стер с лица земли расположенную на острове на озере Комо Комачину, последнюю крепость Беренгара, продолжавшую сопротивление и после его капитуляции. Правда, Адальберт еще не отказался от своих притязаний на корону Ломбардии, однако не осмеливался оставаться в стране, бежав к арабам на Корсику.
Сразу после нового года Оттон I отбыл из Павии и направился на родину, «уладив в Италии дела королевства». По пути сделав остановку в Милане, в монастыре Св. Амвросия (очевидно, по желанию императрицы Адельгейд, пожелавшей почтить память погребенного там своего первого супруга Лотаря), он по ходатайству сопровождавших его советников-епископов, подтвердил владения и права монастыря Св. Марии в Павии. Так, ознаменовав еще одним богоугодным делом свое пребывание на земле Италии, Оттон I незамедлительно двинулся в Германию, пределов которой достиг через несколько дней. Его второй итальянский поход, продолжавшийся более трех лет, завершился. Это были годы, насыщенные событиями, ознаменовавшиеся триумфальными успехами и досадными неудачами. Главное было сделано: германский король возвращался домой с императорской короной. После долгой и трудной борьбы ему удалось водворить на папский престол безусловно верного ему человека, сделав, таким образом, папство составной частью системы имперской церкви. Неизмеримо упрочилось по сравнению с временами первого итальянского похода Оттона I его господство в Италии, хотя для этого ему пришлось бороться дольше и потратить гораздо больше сил, чем он, видимо, первоначально предполагал. Впрочем, мы не имеем достоверных сведений о его намерениях и дальнейших планах после обретения императорской короны: не исключено, что именно в Италии он собирался проводить значительную часть своего времени. Экспедиция Оттона I в Кампанию в 964 году дает основание предположить, что уже тогда у него зрели планы покорения Южной Италии, и это станет для него главной задачей во время его очередного похода на Апеннины.

Третий итальянский поход
Радости и тревоги императора

Едва Оттон I покинул пределы Италии, как его власть в этой стране вновь подверглась испытанию — не слишком серьезному, как будто нарочно ниспосланному Всевышним для того, чтобы лишний раз продемонстрировать сомневающимся силу императора. Весной 965 года группа феодалов Ломбардии, симпатизировавших Адальберту и мечтавших видеть его своим королем, подняла восстание против немецкого господства. Повстанцев возглавили епископ Пьяченцы Сигольф и несколько графов. К находившимся в бегах Адальберту и его брату Видо были направлены гонцы с приглашением прибыть и взять на себя руководство. Те, как и следовало ожидать, не заставили себя долго упрашивать. Оттон I не счел происшедшее достаточно важным для того, чтобы возвращаться в Италию и лично возглавить подавление мятежа. Он направил туда герцога Швабии Бурхарда с одним лишь швабским ополчением, к которому позднее присоединились верные императору ломбардцы. Это войско на судах по реке По добралось до места, где находились восставшие. 25 июня произошло сражение. Маркграф Видо погиб, а Адальберт бежал в горы, где мог чувствовать себя в безопасности. Герцог Бурхард не стал его преследовать, а сразу же возвратился в Германию, чтобы доложить о победе Оттону I.
Возможно, Бурхарду следовало бы после одержанной победы еще задержаться на некоторое время в Италии, где оставался Адальберт. Последний не помышлял о капитуляции, зато активно поддерживал отношения со многими графами и епископами, до сих пор считавшимися сторонниками немцев. Этот мятеж, лишь слегка пошатнувший господство немцев в Северной Италии, для Оттона I был особенно неприятен тем, что изобличил как изменников тех, кого он считал своей опорой — епископов. Даже эрцканцлер Видо Моденский, более других попользовавшийся от щедрот императора, пошел на сближение с Адальбертом и будто бы по его заданию поехал в Саксонию, притворно изображая из себя человека, преданного Оттону I и прибывшего с целью выдать ему изменников. Однако тот его даже не принял (очевидно, на основании каких-то подозрений или своевременного доноса), а сразу же отослал назад. Но не успел епископ Видо еще добраться до Италии, как его арестовали и доставили в Саксонию, заключив там под стражу — разумеется, не без ведома Оттона I. Остается лишь гадать, что послужило причиной перемены решения монарха, поскольку источники об этом молчат, так же, как и о причинах, по которым решились на мятеж против императора люди, пользовавшиеся его благорасположением и заявлявшие о своей преданности ему. Если предположить, что исключительно из корыстных побуждений они перешли в свое время на сторону Оттона I, а затем по той же причине решили сменить хозяина, то рисуется слишком неприглядный образ иерархов итальянской церкви. Впрочем, и император проявил в этом случае непонятную снисходительность, спустя некоторое время простив и снова приблизив к себе и Видо Моденского, и Сигольфа. А пока что эрцканцлером Италии был назначен епископ Пармы Губерт, также немало получивший от Оттона I. Губерт в свое время был канцлером Беренгара, и назначение его свидетельствовало о намерении императора обеспечить преемственность власти в Италии.
Если в Ломбардии власть немцев пошатнулась, то в Риме она оставалась незыблемой. Когда в марте 965 года умер папа Лев VIII, римляне, на сей раз не забыв о принесенной императору присяге, отправили послов в Саксонию с просьбой назначить нового папу, будто бы выразив при этом свое пожелание возвратить на папский престол изгнанного Бенедикта V. Оттон I с почетом принял посольство, однако своего решения относительно низложенного папы не изменил. Он направил в Рим в качестве своих уполномоченных двоих епископов, хорошо знавших обстановку в городе и уже не раз выполнявших его ответственные поручения, — Отгера Шпейерского и Лиутпранда Кремонского. Под их руководством был единодушно, как уверяют очевидцы, избран лично преданный императору епископ Нарни Иоанн, рукоположенный 1 октября 965 года под именем Иоанна XIII. Новый папа происходил из старинного римского рода Крешенциев, который тогда начал возвышаться, вследствие чего возникли враждебные отношения между ним, с одной стороны, и семейством Альберика, давшим миру беспутного папу Иоанна XII, — с другой. Поскольку значительная часть римской знати продолжала поддерживать род Альберика, этот антагонизм мог быть полезен Оттону I, позволяя ему контролировать Рим в соответствии с испытанной тактикой «Разделяй и властвуй».
Около полутора лет, проведенных Оттоном I в Германии в период между вторым и третьим итальянскими походами, были заполнены государственными делами и заботами, но, к счастью для него, не теми, что после его первой экспедиции за Альпы. На сей раз сколь-либо значительных проявлений недовольства в стране не наблюдалось. Верные Оттону I люди поддерживали мир в государстве, обороняли его рубежи и даже влияли на ход дел в соседних странах. В Кёльне, где по случаю возвращения короля собрались все его родственники и цвет светской и духовной знати Германии, в июне 965 года был проведен рейхстаг, на котором Оттон I впервые предстал перед своими подданными во всем блеске недавно обретенного императорского достоинства. Среди многочисленных обсуждавшихся тогда вопросов особое внимание современников привлекла помолвка короля Франции Лотаря, племянника Оттона I, с его падчерицей Эммой, единственной дочерью Адельгейд от ее первого брака. И без того тесная связь между обоими государствами, частями некогда единой Каролингской империи, стала еще более прочной. Эта канувшая в Лету держава словно бы возродилась под скипетром империи Оттонов, когда под непосредственной властью представителей рода Оттона I оказалась вся территория бывшего государства Карла Великого. Кёльнский рейхстаг 965 года стал звездным часом Оттона Великого, триумфом его государственной и династической политики.
Тем больнее ранила его смерть старого служаки маркграфа Геро Железного 20 мая 965 года и особенно — неожиданная и безвременная, всего на сорок первом году жизни, кончина его младшего брата Бруно, наступившая в ночь с 10 на 11 октября 965 года. Бруно на протяжении двадцати с лишним лет был его вернейшим помощником в делах, в последние годы совмещая две важнейшие должности, архиепископа Кёльнского и герцога Лотарингского, вместе с тем являясь и эрцканцлером Империи. Делами на западе государства Оттон I был занят до марта 966 года, дав графу Фридриху герцогскую власть над Лотарингией, которую тот исполнял еще при Бруно, а архиепископом Кёльнским утвердив Фолькмара, также ближайшего помощника покойного брата. Должность эрцканцлера перешла к сыну Оттона I, архиепископу Майнцскому Вильгельму, с того времени постоянно закрепившись за местоблюстителями этой старейшей в Германии епархии. Отношения с Западно-Франкским королевством (Францией), которым так много внимания уделял Бруно, теперь отошли на задний план. Новый, 966 год Оттон I встретил в Кёльне в обществе супруги Адельгейд и сыновей Оттона II и Вильгельма.
Однако императору не дано было долго наслаждаться этой семейной идиллией. К обычным повседневным государственным заботам добавились тревожные вести, поступившие из Италии и заставившие его поторопиться с очередным переходом через Альпы. Папа Иоанн XIII, очевидно, слишком усердно принявшийся проводить линию Оттона I в Риме, к тому же допускавший бестактность и высокомерие по отношению к римской знати, очень скоро вызвал вспышку недовольства в городе. Против него возник заговор, возглавленный префектом Рима Петром, которого император поставил на эту должность для соблюдения порядка, неким графом Ротфридом из Кампании и Стефаном, занимавшим ответственную должность вестиария (постельничего) во дворце папы. Помимо знати в движении приняли участие и многие представители народа, мечтавшие сбросить навязанного им папу, а вместе с ним и иноземное иго. 16 декабря 965 года папу схватили, избили и заперли в замке Святого Ангела, откуда он спустя некоторое время был переведен в Кампанию под надзор людей Ротфрида. Те, однако, надзирали за ним недостаточно прилежно, и спустя несколько месяцев ему удалось бежать.
Волнения в Риме эхом отозвались и в Ломбардии, где король Адальберт, хотя и ослабленный недавним поражением на реке По, но не сломленный, готовился к продолжению борьбы и собирал своих сторонников. Примечательно, что он нашел помощника даже за пределами Италии: граф Удо из Франконии собирался прибыть, дабы совместно с Адальбертом покарать ненавистного им обоим Вальдо, епископа Комо, — ослепить его. Однако план графа был раскрыт раньше, чем удалось его осуществить, и он, обвиненный в измене императору, был вынужден отправиться в изгнание. Этот эпизод политической борьбы наглядно свидетельствует, сколь тесные связи существовали в то время среди итальянских и немецких феодалов, имевших общих друзей и общих врагов. На поддержку в Германии могли рассчитывать не только сторонники, но и противники императора.

Невеселое Рождество в Риме

События в Риме и Ломбардии послужили скорее поводом, нежели причиной очередного, третьего похода Оттона I в Италию, заставили его поторопиться с осуществлением Давно задуманного. Ближайшей задачей было восстановить пошатнувшееся господство в Северной и Центральной Италии, а затем и распространить свою власть на юг Апеннинского полуострова. Хотя мы и не имеем прямых документальных свидетельств того, что в голове императора уже тогда был готовый план покорить Южную Италию и заставить Византию считаться с собой, многими исследователями это рассматривается как нечто само собой разумеющееся.
Прежде чем отправиться в поход, Оттон Великий тщательно подготовился, что потребовало много времени. Поручив управление Саксонией своему верному соратнику Герману Биллунгу, он прибыл в Вормс, где по его распоряжению 15 августа 966 года, в день Успения Пречистой Девы Марии, открылся рейхстаг с участием всей знати королевства. Оттон I официально объявил присутствующим о своем намерении совершить очередной итальянский поход и заручился их одобрением. Без этого он, возможно, не рискнул бы надолго покинуть Германию. Править страной во время его отсутствия, а заодно быть воспитателем юного короля Оттона II он поручил своему внебрачному сыну Вильгельму, архиепископу Майнцскому. После этого он сразу же отправился в путь вверх по Рейну и 21 августа уже был в Шпейере, 25-го — в Страсбурге, а затем, перейдя Альпы через перевал Септимер, ступил на территорию Италии. На сей раз с ним не было многочисленных немецких князей, поскольку он рассчитывал на поддержку верных ему итальянцев, обещавших предоставить в его распоряжение своих вассалов для похода на Рим. Из немецких епископов его сопровождали Лантвард Минденский и Отгер Шпейерский, хорошо знакомые с обстановкой в Италии и потому служившие ему советниками. В Ломбардии Оттон I не встретил сопротивления. Адальберт, хотя и не расставшийся еще со своими надеждами на власть, уклонился от столкновения с ним. Епископ Пьяченцы Зигольф и несколько графов, изменивших императору, были отправлены в изгнание в Саксонию и Франконию. 2 декабря, на пути в Рим, Оттон I был уже в графстве Пиза, где подтвердил владения епископа Вольтерры Петра, предоставив ему королевскую защиту и прочие привилегии.
Но еще прежде, чем Оттон I столь близко подошел к Риму, настроение в городе под впечатлением от приближения императора полностью переменилось. Сторонники изгнанного папы подняли восстание под водительством некоего Иоанна из рода Крешенциев, который будто бы собственноручно убил одного из зачинщиков переворота — графа Ротфрида. Очевидно, при тех же обстоятельствах погиб и вестиарий Стефан. Так, спустя 10 месяцев и 28 дней Иоанн смог 12 ноября 966 года вернуться из изгнания в Латеран, причем римляне под водительством духовенства с пением гимнов вышли ему навстречу, с покаянием покорились ему и просили прощения. Во время своего изгнания папа нашел дружеский прием у князя Капуи Пандульфа по прозвищу Железная Голова, который потом лично сопровождал его до Рима. В благодарность за оказанную услугу папа учредил в Капуе архиепископство, о чем, как сообщает источник, его просил сам Пандульф, причем первым архиепископом Капуанским стал его брат Иоанн. Наличие в Капуе своего архиепископства должно было повысить политический вес княжества и личный авторитет его правителя.
Если римляне, изображая радушный прием ими же изгнанному папе (ибо что могло послужить причиной появления искренней симпатии к нему?), надеялись избежать возмездия разгневанного императора, то они жестоко просчитались. Возмездие последовало сразу же, как только Оттон I на Рождество вступил с войском в Рим. На сей раз для римлян выдались невеселые рождественские праздники: 12 (а по другим сведениям 13) зачинщиков мятежа были схвачены и повешены, а многих представителей знати (консулов, как их называли) отправили в изгнание в Саксонию. Не пощадили даже останков уже покойных к тому времени Ротфрида и Стефана: их могилы были разрыты, а трупы растерзаны. Но наибольшее поругание выпало на долю префекта города Петра, которого схватили при попытке к бегству, возвратили в Рим и передали папе. Тот, не знавший пощады к побежденным врагам, велел обрезать ему бороду, а затем, в назидание всем, кто еще вздумает бунтовать, за волосы подвесить на конной статуе Марка Аврелия, стоявшей в то время на площади перед Латеранским дворцом, где все напоминало об императоре Константине, и, видимо, потому считавшейся его скульптурным изображением. Учиняя подобную экзекуцию, ее инициаторы, возможно, полагали, что первый христианский император, не отличавшийся кротостью нрава, одобрил бы их действия. Но этим для Петра мучения не закончились: сняв со статуи, его посадили задом наперед на осла, украшенный бубенчиками хвост которого он должен был взять в руки как узду. На голову ему надели шутовской колпак и в таком виде возили по Риму. Затем его бичевали, бросили в темницу и после длительного заключения выслали за Альпы. Множество других людей было перебито или ослеплено.
Эта расправа над побежденными противниками, имевшая своей целью устрашение, даже в тот жестокий век показалась чрезмерно свирепой. Еще спустя два года, когда Лиутпранд Кремонский прибыл в качестве посла Оттона I к византийскому императору Никифору Фоке, тот напомнил ему о кровожадности его господина, который казнил многих римлян мечом и через повешение, а других лишил зрения или отправил в изгнание. Лиутпранд, естественно, на это возразил, что были наказаны клятвопреступники и мятежники, выступившие против императора и папы римского. Самая жестокая из всех экзекуций, коим Оттон I подвергал строптивых римлян, не умиротворила их, не примирила с мыслью о необходимости подчиняться власти чужеземного короля. Это была ошибка Оттона I, ибо императоры, стремившиеся утвердить свое влияние в Италии, лишь тогда достигали успеха, когда демонстрировали спокойную, уверенную в себе силу и великодушие. Впрочем, есть и другие мнения: историки, одобрявшие итальянскую политику германских императоров, не осуждали и проявления их жестокости, поэтому, называя расправу над римлянами, учиненную Оттоном I и папой в декабре 966 года, ужасной, тем не менее признавали ее необходимой, поскольку надо было нагнать страху на переменчивых в своих настроениях жителей Рима, дабы обеспечить прочную власть в городе императора и поставленного им папы.

Плодотворный год

967 год был для Оттона I годом успехов. При участии папы и архиепископа Петра Равеннского, а также многих немецких и итальянских епископов он провел в начале января 967 года в соборе Св. Петра синод. Среди присутствующих был и князь Пандульф, обеспечивший папе безопасное возвращение в Рим. Владевший княжеством Капуа и, совместно с младшим братом Ландульфом, княжеством Беневент, он благодаря Оттону I стал также маркграфом Сполето и Камерино. Его владения, таким образом, простирались от моря и до моря, охватывая значительную часть Южной Италии, что обеспечивало ему могущество, каким давно не обладал ни один из князей Италии. Это был смелый и честолюбивый князь, мечтавший о дальнейшем расширении своих владений, однако его устремления наталкивались на противодействие со стороны арабов и византийцев, что вызывало в нем заинтересованность в союзе с Оттоном I. Тот, в свою очередь, был весьма рад иметь такого союзника и охотно принял от него как своего ленника присягу на верность. Пандульфу отводилась весьма важная роль в реализации планов Оттона I относительно присоединения всей Южной Италии к Империи. Не забывая и о своих традиционных союзниках, император тогда же подтвердил все владения монастырей Субьяччо и Фарфа, не преминув отметить преемственность своей власти, законно воспринятой от лангобардских королей и императоров Каролингской династии.
В феврале 967 года Оттон I покинул Рим и направился на юг, выйдя за пределы своей прежней сферы влияния. В собственных притязаниях он мог опереться на исторический прецедент: в свое время Карл Великий повелевал герцогством Беневент, а потому ему тоже должны были подчиняться образовавшиеся на его месте княжества Беневент, Салерно и Капуа. В этом отношении он далеко продвинулся к своей цели: помимо Пандульфа, ему подчинился еще и его брат Ландульф, правитель княжества Беневент. Произошло это, вероятнее всего, полюбовно, поскольку тогда же по просьбе Ландульфа (которого он называет «нашим дорогим Ландульфом») Оттон I подтвердил все владения и привилегии епископа Беневентского. Неясной остается позиция князя Салерно Гизульфа, враждовавшего с братьями Пандульфом и Ландульфом. Возможно, тогда он еще не присоединился к Оттону I, но вероятно и то, что и Гизульф уже признал в то время над собой верховенство императора. Не будем гадать и множить версии, отметим лишь, что Оттон I, возобновив старинные каролингские притязания на области Южной Италии, вступил в конфликт с Византией, император которой также претендовал на эти территории. Как показало последующее развитие событий, это был сознательный вызов. Начинался новый этап борьбы за Италию.
Из этой экспедиции Оттон I вскоре вернулся в Рим, а затем вместе с папой отправился через Салерно в Равенну, резиденцию последних императоров Западной Римской империи, чтобы там праздновать Пасху (31 марта). 23 марта он уже был в Равенне, пожаловав маркграфу Аледраму грамоту, закрепившую его права и привилегии и дававшую ему и его потомкам королевскую защиту. Ходатайствовала о пожаловании дарственной грамоты императрица Адельгейд, очевидно, и прежде знавшая упомянутого маркграфа. Таким образом, возобновлялись сохранившиеся еще с прежних времен связи с местной светской знатью, пополнявшей число сторонников императора. В Равенну съехалось множество светских и Духовных магнатов, принявших участие в проведенном императором одновременно рейхстаге и синоде, когда был решен ряд важнейших государственных и церковных вопросов. Присутствовали три архиепископа: Петр Равеннский, Вальберт Миланский и Радоальд Аквилейский, имевший также звание патриарха, и свыше пятидесяти епископов из Северной и Центральной Италии, а из немецких прелатов — только двое верных спутников Оттона I, Лантвард Минденский и Отгер Шпейерский. Из числа наиболее известных деятелей можно упомянуть эрцканцлера Оттона I Губерта Пармского и его смещенного предшественника Видо Моденского, а также Ратгера Веронского и Лиутпранда Кремонского.
В пригороде Равенны, близ позднеантичной церкви Сан-Аполлинаре, у стен монастыря Сан-Северо, Оттон I велел построить для себя дворец, где впоследствии неоднократно и подолгу жил. (И вообще в Италии Оттон I чаще всего устраивал свои резиденции у стен монастырей, способных обеспечить всем необходимым его многочисленную свиту.) В какой-то мере его появление здесь было продиктовано желанием продемонстрировать Византии свое императорское достоинство, намерение закрепиться на территориях, служивших объектом и ее притязаний. Кроме того, Равенна по своему географическому положению была более удобна для управления Германией и Италией одновременно. При этом формально власть над городом должна была принадлежать папе: Оттон I восстановил тогда в полной мере Папскую область, возвратив ей Равенну и другие территории, давно от нее отторгнутые. Однако эта уступка в дальнейшем не мешала Оттону I осуществлять свои императорские права в Равенне, а позднее и передать город во владение императрицы Адельгейд.
То, к чему Оттон I тщетно стремился пять лет назад при своем первом посещении Рима — в полном единодушии с папой решать все духовные и светские вопросы, теперь свершилось. Важнейшим из решений синода в Равенне было учреждение Магдебургского архиепископства. С мечтой о нем как центре христианской миссии среди славян Оттон I жил все годы своего правления, неоднократно ходатайствовал перед папами. Иоанн XII, короновавший его императорской короной, даже выдал ему грамоту об учреждении Магдебургского архиепископства, но тогда из-за противодействия немецких прелатов и конфликта с папой не удалось реализовать уже принятое решение. На этот раз дело было доведено до конца. Император обратился с речью к участникам синода, сообщив, какого труда стоило обратить в христианство славян, а посему очень важно позаботиться о том, чтобы новообращенные остались верны христианской вере. Синод согласился, что Магдебург заслуживает быть центром христианской миссии среди славян Восточной Европы, и одобрил придание магдебургской церкви Св. Маврикия статуса архиепископства. В опубликованной по этому случаю 20 апреля 967 года папской булле новому архиепископству подчинялись епископства Бранденбургское и Хафельбергское. Вместе с тем императору предоставлялось право учреждать в Магдебургской епархии новые епископства, в частности, Мерзебургское, Цейцское и Мейсенское. В этой же булле Иоанн XIII особо отметил заслуги Оттона I перед Римом и католической церковью, которые едва не погибли по вине врагов, но были им спасены и восстановлены в своем прежнем достоинстве. Далее Оттон I именуется августейшим из всех императоров, третьим после Константина (вторым, надо думать, подразумевался, по его заслугам перед христианством, Карл Великий), но больше, чем кто-либо другой, возвысившим римскую церковь. Именно с учетом всех этих заслуг Оттона I учреждаемое по его просьбе Магдебургское архиепископство должно было числиться среди первых и древних, то есть быть перворазрядным архиепископством.
Таким образом, две ближайшие задачи были решены: восстановлен порядок в Италии и учреждено, как хотелось Оттону I, Магдебургское архиепископство, и он мог бы возвращаться в Германию, если бы только ради этого и совершал свой третий итальянский поход. Но замыслы императора шли столь далеко, что это было лишь начало. Главное и самое трудное еще предстояло совершить. Вместе с тем Оттон I, как свидетельствуют документы, был постоянно занят и повседневной государственной работой. К числу таких его обязанностей относится суд. Куда бы он ни прибыл, к нему обращались с жалобами, по которым обязательно принималось решение. В те дни в Равенне под председательством его самого и папы Иоанна XIII состоялось заседание императорского суда, рассмотревшего жалобу архиепископа Равенны Петра на некоего Райнерия, посягнувшего на его имущество. Поскольку ответчик и после третьего вызова не явился в суд, он был подвергнут опале, а все его имущество перешло к архиепископу Петру. Патриарху Аквилеи Радоальду император пожаловал аббатство Сесто и владения, конфискованные у опальных лангобардов (инициатором пожалования выступил находившийся в ближайшем окружении императора Лиутпранд Кремонский). Эта грамота интересна тем, что в ней слышатся отголоски непрекращающейся политической борьбы сторонников и противников господства германского императора в Италии. При этом, как и в большинстве других случаев, союзником Оттона I выступает церковь, а противником — светские феодалы.
Еще во время пребывания Оттона I в Равенне туда прибыло византийское посольство с предложением мира и дружбы от своего императора. Однако, несмотря на дружеские заверения, греки пытались добиться от Оттона I отказа от Капуи, Беневента и Салерно как областей, принадлежащих Византии. Тот не хотел даже обсуждать этот вопрос, но решил использовать представившийся случай для реализации своего плана — заключения союза между обеими империями, скрепленного брачными узами. Если бы ему удалось получить в жены для своего сына византийскую царевну, был бы решен мирным путем и спор из-за территорий — их можно было бы потребовать в качестве приданого за невестой. Не менее важным соображением для Оттона I было и то, что предполагаемый династический союз послужил бы фактическим признанием со стороны Византии Западной империи, его императорского достоинства. Но это признание означало бы, что византийский император добровольно отказывается от универсального, всеобъемлющего значения своего императорского достоинства, признает, что в Европе появился еще один, равновеликий ему император. Добиться такого признания от правившего тогда в Византии Никифора Фоки, волевого, талантливого полководца и политика, было нелегко, и Оттон I это понимал. С почетом приняв и проводив греческих послов, он, в свою очередь, отправил посольство с сообщением, которое должен был передать некий венецианец Доминик. Заверив греков в мирных намерениях правителя Западной империи, он должен был просить для молодого короля Оттона II руки царевны Анны, четырехлетней дочери Романа II и его супруги Феофано, то есть падчерицы императора Никифора Фоки.
Столь ответственное поручение было дано венецианцу, видимо, потому, что у Священной Римской империи тогда складывались добрые отношения с Венецией, а венецианцы, имея тесные торговые связи с Константинополем, были хорошо информированы о положении дел там. Венецианский дож Петр Кандиано IV (959–976) наладил политические и торговые отношения с обеими империями — на Западе и Востоке, с помощью дипломатического искусства добившись от Оттона I возобновления выгодных для Венеции соглашений. Верно оценивая значение нового западного императора, он стремился к установлению широких политических и даже семейных связей с ним, женившись вторым браком на его племяннице Вальдраде Тосканской. Этот брак принес дожу большие земельные владения на севере Италии и важную для него дружбу с Саксонским домом.
С этим династическим браком, который должен был придать дополнительный блеск новой Западной империи и вместе с тем подтвердить ее притязания на Южную Италию, было связано и решение, принятое Оттоном I совместно с преданным ему папой, — еще при здравствующем императоре короновать императорской короной наследника германского королевского престола. Благодаря этому юный император воспринимался бы как более достойный претендент на руку порфирородной царевны. Не меньшее значение для Оттона I имела эта коронация и потому, что она обеспечивала преемственность императорской власти. Не зря в свое время Карл Великий собственноручно возложил императорскую корону на голову своего сына Людовика. Поэтому папа и император направили совместное приглашение Оттону II к Рождеству прибыть в Рим. Архиепископу Майнцскому Вильгельму и прочим князьям Империи Оттон I повелел обеспечить достойное сопровождение сыну. Затем папа и император на время расстались: Иоанн XIII отправился в Рим, а Оттон I решил провести жаркое время года в более прохладных горных местностях Тосканы.
Между тем Оттон II собирался в Италию. В Вормсе, откуда и его отец отправлялся в свои итальянские походы, он провел первый в своей жизни рейхстаг, на котором, по мнению современников, уже проявил признаки характерных для него мудрости и снисходительности, коими он впоследствии особенно отличался. Затем он вернулся в Саксонию, а в начале сентября с надлежащим сопровождением выступил в свой первый итальянский поход. Пройдя уже ставшим традиционным маршрутом по Швабии, он через перевал Бреннер ступил на территорию Италии.
Во второй половине октября наследник германского престола прибыл в Верону, где состоялась его встреча с отцом. Поскольку у Оттона I не было там своей резиденции, он предполагал жить в монастыре Св. Зенона и потому, еще находясь в Равенне, но уже готовясь перебраться в Верону, где была намечена встреча с сыном, пожаловал этому монастырю город Романьяно с округой, с доходами и со всеми властными правами в отношении его свободного населения, своим дарением заранее возместив ему все расходы, сопряженные с пребыванием высоких гостей. Надо полагать, император остался доволен созданными для него условиями, поскольку вскоре после отъезда из Вероны пожаловал епископу этого важного для него города грамоту, в которой подтвердил дарения, сделанные своими предшественниками, кое-что добавив от себя и гарантировав епископству особую защиту. При встрече отца с сыном присутствовали Конрад Бургундский, брат императрицы Адельгейд, некогда взятый на попечение Оттоном I, дядя юного Оттона II, и многочисленные представители итальянской духовной и светской знати, в том числе и патриарх Аквилеи Радоальд.
В монастыре Св. Зенона 29 октября состоялось имперское собрание, на котором были рассмотрены многочисленные жалобы на злоупотребления простой клятвой на Евангелии для подтверждения якобы имеющихся прав собственности. Для пресечения сего зла был принят закон, который, как предполагалось, позволит впредь эффективнее улаживать подобного рода споры: вместо клятвы вводилась практика Божьего суда, то есть выявление истины через поединок. Собственно, практика судебных поединков(duellum)не представляла собой абсолютное новшество — они и в прежние времена применялись у лангобардов в случаях имущественных споров. Правда, лангобардские короли старались по возможности ограничить сферу их применения, в частности, не распространяя эту практику на лиц, живших по римскому праву. Веронский эдикт 967 года возродил судебные поединки и распространил их на всех жителей Италии. К ним впредь надлежало прибегать, если в случае спора о владении одна сторона объявляет поддельными доказательства другой стороны, при условии, что обвиняющий в фальсификации сам готов к поединку. При судебном разбирательстве споров о церковных владениях фогты, представлявшие интересы церкви в мирских делах, обязаны были обращаться к этому средству. Поединком должны были решаться и споры относительно пожалования имения в лен, в случае присвоения чужого имущества стоимостью свыше 20 шиллингов, при краже и грабеже на сумму свыше 6 шиллингов, а также принуждении кого-либо к отказу от собственности. Церквям, графам и фогтам разрешалось посылать на поединок доверенное лицо, а прочие свободные люди должны были выступать лично, и лишь слишком юный или преклонный возраст, а также болезнь давали право выставлять на поединок своего заместителя. Этот закон должен был распространяться на всех обитателей Итальянского королевства, в том числе и на тех, кто жил по римскому праву, и включался в качестве дополнения в лангобардское право. Веронский эдикт 967 года особенно отвечал интересам епископов — не случайно автором его текста был епископ Верчелльский Лев. Отныне этому способу отстаивания правоты отдавалось предпочтение, поэтому епископы требовали, чтобы судебные поединки проводились в их присутствии, а когда они делегировали полномочия фогтам, то старались сохранить за собой именно это право.
Так Оттон I с помощью чисто германского обычая Божьего суда, который он считал справедливым решением трудных вопросов, пытался устранить укоренившиеся среди итальянцев пороки, и прежде всего лжесвидетельство, ставшее обычным явлением. Принятые императором меры могут показаться архаичными и даже реакционными в условиях более развитой и культурной, нежели Германия, Италии, однако они оказались достаточно эффективными. На том же собрании были назначены постоянные королевские представители для отдельных областей Италии, так называемые королевские посланцы, в обязанность которых вменялось осуществление интересов государя, в частности, при исполнении судебных функций.
После того как Оттон I с сыном отпраздновали в Вероне День Всех Святых (1 ноября), они отправились в Мантую, а оттуда на корабле в Равенну, где были уже 5 ноября. Там, в монастыре Св. Севера, где весной проходил синод, Оттон I в течение нескольких дней обсуждал с патриархом Аквилеи Радоальдом, архиепископом Петром Равеннским и немецкими епископами Меца и Миндена дела и нужды церкви. Специальной дарственной грамотой император отблагодарил монастырь за проявленное гостеприимство, возвратив ему все некогда отчужденные владения, добавив еще и новые. Участие немецких и итальянских иерархов церкви в обсуждении вопросов государственной важности наглядно демонстрирует, что созданная Оттоном Великим система имперской церкви как единое целое включала в себя Германию и Италию.
В Равенну тогда прибыли два посла, Иоанн Контарини и диакон Иоанн, от венецианского дожа Петра Кандиано IV, с которым Оттон I поддерживал дружеские отношения. Когда Оттон приступил к решению задач своей итальянской политики, дож Петр Кандиано IV перешел на его сторону, хотя сначала поддерживал его противника, Беренгара II. Эта перемена союза позволила Венеции регулировать взаимоотношения с новым сувереном на итальянской территории. По сложившейся традиции новые правители подтверждали специальным документом соглашения венецианских дожей с их соседями и торговыми партнерами. И на сей раз по просьбе послов и при ходатайстве императрицы Адельгейд Оттон I подтвердил венецианцам их владения в Итальянском королевстве, существовавшие еще со времен Карла Великого, а также возобновил старый договор о границе между Венецией и ее итальянскими соседями. Однако он подтвердил не все привилегии, приобретенные Венецией в предшествующий период. Были отменены юрисдикция дожа в отношении всех венецианцев, прибывавших на территорию Итальянского королевства, и полный фискальный иммунитет коммерческих сделок, которыми прежде пользовалось семейство дожа. Ежегодный налог, который должна была выплачивать Венеция за полученные привилегии, был увеличен до 50 венецианских фунтов плюс отрез драгоценной парчи. В порядке компенсации за это предусматривалось возобновление документа не через каждые пять лет, как раньше, а лишь при смене правителя. Оттон I гарантировал своим указом и защиту владений Венеции в своей Империи.
Из Равенны императорский двор направился в Рим и уже 21 декабря был у стен города, входить в который в тот же день Оттон I не стал. Он предпочел пока оставаться за пределами Рима, дабы приурочить торжественное вступление в него к великому празднику Рождества Христова. Вероятнее всего, так было задумано изначально, однако дорога заняла, очевидно, меньше времени, чем рассчитывали. А пока Оттон I, как обычно, был поглощен государственными делами и заботами. К нему обращались подданные, и он решал их проблемы. Аббат монастыря Каза Ауреа в Пескаре просил подтвердить прежние пожалования, сделанные еще Карлом Великим, и Оттон I, считавший себя его преемником и не упускавший случая напомнить об этом, удовлетворил просьбу аббата, дополнительно предоставив ему от своего имени новые привилегии, в частности, право самостоятельно распоряжаться судьбами людей, живших на монастырских землях, и производить сыск. Торжественный въезд императора состоялся 24 декабря. Сенаторы с крестами, хоругвями и хвалебными песнопениями встречали его еще за три мили от города, а затем сопроводили к собору Св. Петра, на ступенях которого его ожидал папа Иоанн XIII. На следующий день, в праздник Рождества, юный король Оттон II принял перед алтарем собора Св. Петра из рук папы императорскую корону. Римляне, всего лишь год назад подвергшиеся жестокой экзекуции со стороны императора и папы, бурно, криками ликования выражали свой восторг, демонстрируя переменчивость собственных настроений и симпатий.
Обеспечив сыну преемственность императорской власти, Оттон I занялся устройством его женитьбы на византийской царевне, что оказалось непростым делом. Василевс Никифор Фока считал непозволительно дерзким само намерение северного варвара породниться с византийским императорским домом, равно как и его притязания на императорский титул и владения в Южной Италии. Направленный несколько месяцев назад с миссией в Константинополь венецианец Доминик незадолго до Рождества возвратился в Рим. Как оказалось, он существенно превысил свои полномочия. О переговорах самого Доминика с правителем Византии источники совершенно умалчивают, и мы вынуждены довольствоваться тем, что рассказал об этом Лиутпранд Кремонский в своем отчете о поездке в Константинополь, куда он отправился год спустя по поручению Оттона I. В ходе беседы Никифор Фока будто бы напомнил ему, что его предшественники по посольской миссии клятвенно заверили и письменно подтвердили отказ Оттона I от притязаний на Южную Италию и даже на императорский титул. Правда, благодаря этим своевольным уступкам Доминик сумел отговорить Никифора от его военных намерений, когда тот отправил войско в Апулию и собирался последовать за ним и даже уже выступил через Македонию на Запад, в пути и повстречав посла от немецкого государя. Впоследствии раздосадованный Никифор, беседуя с Лиутпрандом, высказал предположение, что в свое время Доминик его обманул, а Оттону I, соответственно, оказал важную услугу, предотвратив войну. Однако правитель Византии в тот раз столь охотно отказался от своих военных намерений потому, что и сам был заинтересован в союзе с Оттоном I. На Востоке ему грозили сарацины, и он не отверг с ходу сватовство, сколь бы дерзким по представлениям византийцев оно ни было. Никифор направил в Италию еще одно посольство, прибывшее в Рим вскоре после Доминика. Переданное послами требование василевса признать все византийские притязания в Италии было неприемлемым для Оттона I, однако мирные заверения позволяли надеяться на продолжение переговоров. Понравилось германскому императору и то, что в составе посольства были знатные особы, что можно было истолковать как знак уважения со стороны правителя Византии. Правда, это не давало оснований думать, будто греки прибыли «настойчиво просить» мира, как решил Оттон I.

Кому владеть Южной Италией?

Новый, 968 год начался, как и предыдущий, с синода в Церкви Св. Петра в Риме, в котором участвовали папа и оба императора, отец и сын, а кроме того около сорока иерархов церкви, в том числе патриарх Аквилеи и архиепископ Равенны. Из немцев присутствовали епископы Минденский, Шпейерский, Мецский и Верденский. По просьбе обоих императоров Иоанн XIII подтвердил привилегии многих церковных учреждений, но важнее всего было то, что папа утвердил учреждение Мейсенского епископства, которому отводилась роль форпоста в распространении христианства среди полабских славян, и подчинил его Магдебургскому архиепископству.
По завершении работы синода Оттон I сразу же отправился на юг, дабы заняться делами Южной Италии. Последнее посольство из Византии разочаровало его, не принеся долгожданного положительного ответа, но вместе с тем и зародило в нем надежды, как вскоре оказалось, беспочвенные. Благородный состав посольства и сдержанный тон донесения, говорившие о нежелании Никифора Фоки идти на прямую конфронтацию, были ошибочно истолкованы Оттоном I как слабость василевса, что позволяло занять в отношении его более жесткую позицию. Константинополь выражал свое недовольство сближением германского императора с маркграфом Капуи и Беневента, считавшимся вассалом Византии. (В поведении Пандульфа, очевидно, не усматривавшего противоречия в принесении присяги на верность как византийскому василевсу, так и западному императору, могло проявляться желание стать вассалом их обоих, дабы тем самым гарантировать большую независимость для себя; возможно также, что он хотел стать, как и его предки, не подданным, а скорее союзником, в данном случае Оттона I, верность которому он сохранял до конца.) Именно поэтому Оттон I и направился в Капую. Оттуда он написал 18 января 968 года письмо герцогу Герману Биллунгу и прочим представителям саксонской знати, в коем объяснял причину своего южно-итальянского предприятия. Выразив уверенность в том, что византийцы ни в коем случае не осмелятся напасть на него, он заявил о своем намерении отобрать у них Апулию и Калабрию, если не сумеет договориться. Не уточнялось, о чем предстояло договориться, и на этом основании можно заключить, что адресатам был хорошо известен предмет переговоров — заключение династического брака. В случае успеха («Если же они подчинятся нашей воле», — самонадеянно писал Оттон I, уже собравшийся диктовать свои условия Византии) предполагалось отправиться во Фраксинет в Провансе для борьбы против пиратов-сарацин.
Впрочем, Оттон I и не отказался бы от Апулии и Калабрии и в качестве приданого за невестой. Что касается Капуи и Беневента, то они, по мнению Оттона I, вообще не могли быть предметом торга. Хотя Византия и претендовала на них, однако он рассматривал эти лангобардские княжества как часть древнего Лангобардского королевства, короной которого он теперь обладал. Вместе с тем, рассказывая об этих событиях тысячелетней давности, мы не будем даже предполагать наличие у Оттона I намерения объединить политически раздробленную Италию. Это, разумеется, не означает, что людям X века были совершенно чужды представления о королевстве как стране, населенной людьми, говорящими на одном языке. В отчете Лиутпранда Кремонского о его посольской миссии в Константинополь по этому поводу высказываются интересные соображения: в споре с Никифором Фокой по территориальной проблеме, доказывая, что Капуа и Беневент должны входить в состав империи Оттона I, он приводит в качестве аргумента тот факт, что жители этих княжеств говорят на языке Итальянского (то есть Лангобардского) королевства. Апулия и Калабрия при этом не упоминаются. Очевидно, речь их обитателей весьма сильно отличалась от лангобардского диалекта, что не позволяло говорить о принадлежности их к Итальянскому королевству, политически в состав которого они и не входили — лангобарды в свое время не дошли до тех мест. Впрочем, согласно каролингским представлениям, разделявшимся Оттоном I и его советниками, Итальянское королевство должно было включать в себя весь полуостров, во всяком случае, и Апулию, которую германский император собирался отобрать у греков и возвратить в состав своего Итальянского королевства. Проблема заключалась в том, что со времени упадка Каролингской империи вся Италия опять стала сферой интересов Византии. Возрастание здесь византийского влияния проявилось и в том, что итальянские правители стремились заключать династические браки с царевнами из Константинополя.
Уверенный в успехе, Оттон I вскоре покинул Капую и отправился в Беневент. 16 февраля он уже прибыл туда, о чем свидетельствует составленная там дарственная грамота аббату Герсфельдского монастыря за его верную службу. В марте император, полагая, что греки не отважатся выступить против него с оружием в руках, двинулся из Беневента в Апулию, чтобы завладеть этой областью и по крайней мере использовать ее в качестве залога в ходе дальнейших переговоров с Византией. С немногочисленным немецко-итальянским войском он приступил к осаде хорошо укрепленного города Бари, уже около ста лет являвшегося опорным пунктом греков в Южной Италии. Однако Оттон I вскоре убедился, что, не имея флота, он не сможет взять город, хотя и опустошил мечом и огнем все его окрестности. Ему не оставалось ничего иного, как снова стать на путь переговоров с Византией. Тем охотнее он послушался совета Лиутпранда Кремонского, рекомендовавшего в обмен на отказ от Апулии и Калабрии получить в жены Оттону II византийскую царевну.
Не теряя времени, поскольку Никифор не терпел проволочек, в Константинополь был направлен с надлежащими полномочиями и подарками Лиутпранд, владевший греческим языком и потому считавшийся пригодным для исполнения этой миссии. 4 июня 968 года он прибыл к месту назначения, а тем временем Оттон I с сыном и войском покинул Апулию и направился в Рим. Совет Лиутпранда Кремонского был разумным, полезным как для немцев, так и для Византии. Уступая области на юге Италии, Оттон I терял то, что и так не принадлежало ему, зато избегал трудной и опасной борьбы. Никифору примирение с новым западным императором давало возможность бросить все силы против общего врага христианского мира — сарацин.
***
Благодаря посольству Лиутпранда Оттон I получил короткую передышку в решении итальянских проблем, что позволило ему всецело посвятить себя германским делам. И территориально он теперь был ближе к родине — в гористой местности близ Пистои, где легче было переносить летнюю жару. Впрочем, и в те дни он не мог полностью отгородиться от забот своих итальянских подданных, о чем говорят дошедшие до нас дарственные грамоты, коими император пожаловал владения, права и привилегии и гарантировал защиту монастырям Сан-Винченцо и Монте-Кассино, расположенным в Южной Италии, на территории, из-за которой и шел спор с Византией — наглядное подтверждение того, что Оттон I вовсе не отказался от собственных намерений.
В Германии же ситуация к тому времени существенно изменилась. 2 февраля 968 года умер епископ Хальберштадтский Бернгард, занимавший епископскую кафедру на протяжении тридцати четырех лет и пользовавшийся большим авторитетом благодаря своему благочестию. Именно Бернгард был наиболее непримиримым противником учреждения Магдебургского архиепископства, и теперь не стало этого последнего препятствия. 2 марта скончался сын Оттона I, архиепископ Майнцский Вильгельм. Хотя он первоначально и противился планам Оттона I относительно создания Магдебургской метрополии для обеспечения христианской миссии среди язычников-славян, однако в конце концов, видимо, ослабил сопротивление: на Равеннском синоде 967 года сохранялось лишь противодействие со стороны епископа Хальберштадтского. В остальном Вильгельм был надежным помощником Оттона I. 14 марта последовала смерть вдовствующей королевы Матильды, матери Оттона Великого. Для избрания нового архиепископа Майнцского Оттон I послал из Италии аббата Герсфельдского монастыря, который всюду его сопровождал. Он должен был сделать все возможное, чтобы преемником Вильгельма стал человек, полностью разделяющий планы Оттона I относительно Магдебургского архиепископства. Выбор пал на аббата Фульдского монастыря Хатто, активно содействовавшего проведению императором итальянской политики. Новым епископом Хальберштадтским стал Хильдевард.
Обоих вновь избранных прелатов Оттон I вызвал к себе в Италию, чтобы обсудить с ними магдебургский вопрос еще до того, как они будут рукоположены в сан. Для этого в начале октября в Равенне был специально созван синод. Получив от Хильдеварда согласие на уступки, необходимые для учреждения Магдебургского архиепископства, Оттон I утвердил его в должности. При этом новый аббат продемонстрировал императору свою лояльность, заявив, что было бы недостойно из желания получать десятины препятствовать делу, свершаемому во благо церкви. В подтверждение искренности сказанного он тут же согласился передать Магдебургскому архиепископству часть своей епархии. Новый архиепископ Майнцский Хатто дал письменное согласие на создание Магдебургского архиепископства для славян Восточной Европы и уступил в его пользу епископства Бранденбургское и Хафельбергское. Присутствовавшие 34 епископа своими подписями скрепили эти соглашения. Первым архиепископом Магдебургской епархии был поставлен Адальберт, бывший монах монастыря Св. Максимина в Трире, некогда рукоположенный в качестве епископа для Руси, куда он и отправился с миссией, закончившейся, правда, безрезультатно. Это был уважаемый, хорошо образованный человек, благодаря знанию славянского языка, как никто другой пригодный для исполнения новой должности.
***
Завершив столь важное дело, служившее предметом его забот на протяжении последних пятнадцати лет, Оттон I вновь обратился к проблеме взаимоотношений с Византией. Со времени отъезда Лиутпранда Кремонского прошло уже более четырех месяцев, а от него не поступало никаких вестей. Как впоследствии выяснилось, на то были свои причины. Единственным источником, подробно сообщающим о посольстве Лиутпранда, является составленный им отчет императору. Не имея возможности проверить путем сопоставления его достоверность, мы вынуждены довольствоваться им, хотя некоторые его недостатки очевидны. Прежде всего бросается в глаза тщеславие Лиутпранда, его стремление показать себя, полное отсутствие дипломатического такта в общении с греками, ненависть к ним, лишавшая его способности непредвзято излагать факты. Даже если допустить, что у него не было причин с симпатией относиться к императору Никифору Фоке, его карикатурное, пасквильное описание способно вызвать лишь чувство недоумения и настороженности по отношению к тому, кто дал подобную характеристику. Столь разнузданные поношения византийского императора не имеют, по мнению историков, равных себе. Как дипломат Лиутпранд оказался не на высоте, и в целом неуспех миссии в какой-то мере на его совести.
Правда, справедливости ради следует признать, что не он начал обострять отношения. Поскольку Лиутпранд однажды уже исполнял дипломатическую миссию в Константинополе в качестве посланца от маркграфа Беренгара и в ранге простого диакона был хорошо принят греками, он рассчитывал, что теперь его, уже епископа и уполномоченного представителя могущественного императора, встретят еще более радушно. Однако он обманулся в своих ожиданиях. Мало того что в порту ему пришлось долго стоять под проливным дождем, ожидая встречающих, так еще его заставили идти пешком до отведенной ему резиденции. Обидчивый Лиутпранд истолковал это как нанесение обиды не столько ему лично, сколько Оттону I, послом от которого он прибыл. Правда, расстояние, которое тогда пришлось ему преодолеть пешком, было невелико, судя по тому, что из его резиденции была видна гавань, но все равно эта прогулка противоречила дипломатическому протоколу и должна была расцениваться как неуважение к послу и его государю. Император Никифор и не отрицал этого, в личной беседе признавшись Лиутпранду, что охотно принял бы его милостиво и с почетом, но политика Оттона I не позволяет ему поступить подобным образом. Более того, он назвал Лиутпранда шпионом.
Причиной, по которой Никифор отнесся к нему с недоверием, явилось предшествующее посольство Доминика, опрометчиво обещавшего ему, что германский император не будет никоим образом причинять Византийской империи ущерба; между тем теперь Оттон I присвоил себе императорский титул и претендовал на византийские провинции. Получалось, что или Доминик был лжецом-клятвопреступником, или же Лиутпранд не признает правду. В еще более неловкое положение поставило его прибытие посланцев от папы римского, доставивших письмо, в котором Никифор именовался как «император греков», а об Оттоне I говорилось как о «римском императоре». Папские легаты прибыли в Константинополь с той же целью, что и Лиутпранд Кремонский — для установления дружественных и родственных отношений между правителями двух империй, но из-за оплошности в тексте письма (впрочем, можно полагать, что это была сознательная формулировка, отражавшая приверженность папы идее Римской империи, воплощением которой для него являлся Оттон I) едва не испортили все дело. Византийцы пришли в бешенство: для них был только один римский император, один всемирный правитель-космократор — их василевс. Послы папы еще легко отделались, будучи лишь брошенными в темницу (их даже не сочли достойными казни ввиду их невысокого общественного положения), но и Лиутпранда продержали в Константинополе почти как пленника четыре месяца. Наконец, ему позволили уехать, вручив два послания, одно для Оттона I, скрепленное золотой печатью (хрисовулом), а другое для папы римского с серебряной печатью.
О содержании послания, доставленного из Константинополя Лиутпрандом, мы не знаем. Можно предположить, что Никифор не пошел на прямой разрыв отношений с Оттоном I — об этом свидетельствует золотая печать на послании, которой удостаивались только наиболее уважаемые партнеры Византии. Возможно, греки продолжали придерживаться прежних условий, которые обсуждались в ходе переговоров: за порфирородную царевну Оттон I должен был уступить им лангобардские княжества, Равенну и Рим. Дешевле обошлась бы ему дружба с Византией без заключения династического брака: Фока требовал только свободу для Рима и сюзеренитет над княжествами Капуа и Беневент. Однако это были заведомо неприемлемые для Оттона I требования, поэтому он решил возобновить военные действия против византийцев. Это решение было принято еще задолго до возвращения Лиутпранда. Очевидно, у него была договоренность с Оттоном I, что его долгая задержка в Византии и отсутствие добрых вестей означают провал миссии. Именно так следует истолковывать слова Лиутпранда, сказанные им во время переговоров с греками, что его государь, если долго не получит от него вестей, обратит против них свой гнев. Впрочем, Никифор, очевидно, и не ждавший ничего хорошего от переговоров с Лиутпрандом (на наш взгляд, об этом свидетельствует присутствие тогда же в Константинополе посла от Адальберта, врага Оттона I, продолжавшего претендовать на власть в Италии), еще раньше вернулся к военному варианту решения проблемы. В июле, когда посла от немецкого императора еще не отпустили домой, он вызвал к себе представителя Адальберта и велел ему с многочисленным военным флотом отправиться в итальянские воды, что по праву могло рассматриваться как объявление войны. Примечательно, что в составе флотилии находились и два русских корабля.
Итак, военные действия на юге Италии возобновились. Отчет о посольстве, представленный Лиутпрандом Оттону I по возвращении из Константинополя, весь пропитанный враждебным отношением к грекам, фактически служил призывом к новой войне и оправданием ее. Это подстрекательское донесение задавало тон военной кампании Оттона I 969 года в Южной Италии. Сразу после Равеннского синода Оттон I выступил против греков, продвигаясь на юг по Адриатическому побережью. 31 октября он уже был в Анконе, где пожаловал дарственную грамоту в пользу наконец-то утвержденного Магдебургского архиепископства. 2 ноября Оттон I провел в присутствии многочисленных епископов, графов и других представителей знати судебное заседание в Фермо, на котором подтвердил грамотой независимость монастыря Сан-Кроче от епископа и его земельные владения. В тексте документа прямо говорится о намерении императора двинуться в Апулию, чтобы отобрать ее у греков и присоединить к своим итальянским владениям. Продвигаясь к намеченной цели, он совершил остановки в Альтерно и Пескаре, где были составлены дарственные грамоты в пользу его супруги, императрицы Адельгейд, причем ходатайствовал о пожаловании владений не кто иной, как их сын, император Оттон II.
Оттон I собирался овладеть Бари, важным в стратегическом и торговом отношении портовым городом на Адриатике, служившим яблоком раздора для греков, немцев и сарацин. Однако он натолкнулся на сильное сопротивление, поскольку город защищали не только сухопутные войска, но и флот, которого у него самого не было. Очевидно, здесь действовали те самые корабли, которые в июле вышли из константинопольской гавани. Сознавая невозможность захвата Бари, Оттон I ограничился тем, что разорил окрестности города. Более подробных сведений о событиях того похода нет. В источниках сохранилось упоминание только об одном примечательном происшествии: когда немецкое войско после неудачной попытки штурма Бари направлялось в Калабрию, 22 декабря 968 года между девятью и десятью часами утра случилось полное солнечное затмение, вселившее ужас в воинов Оттона I.
Император со своей свитой и войском в течение нескольких месяцев оставался на юге Италии. В Апулии он праздновал Рождество, а Пасху (11 апреля 969 года) в Калабрии. В этой еще не завоеванной и не покоренной стране он уже чувствовал себя господином: в грамоте, пожалованной 18 апреля близ Кассано в Калабрии, он говорит о себе, что по праву императора устанавливает законы и раздает приказы своим подданным, как калабрийцам, так и прочим итальянцам, равно как и немцам. Хотя в этом походе Оттона I сопровождал такой испытанный в боях союзник, как Пандульф Железная Голова, военные успехи были более чем скромны, что, очевидно, пытались компенсировать (или просто сорвать злость), опустошая страну грабежами и пожарами.
Видимо, убедившись в бесполезности продолжения этой кампании, Оттон I вскоре поворачивает назад и уже 28 апреля находится опять в Апулии, где жалованной грамотой благодарит своих союзников, каноников из Болоньи, служивших, несмотря на свое духовное звание, в его войске. 1 мая он прибыл в Бовино, где, продолжая вознаграждать преданное ему духовенство, подтвердил монастырю Каза Ауреа в Пескаре все его владения, права и привилегии и разрешил возводить укрепления (которые, как, очевидно, полагал, могли быть полезны и ему самому в случае возобновления военных действий) и иные постройки. Примечательно, что в тексте грамоты содержится фраза, уточняющая обстоятельства, при которых было совершено дарение: «К нам, возвращающимся из Калабрии, которую мы пытались подчинить своей власти…» В этих словах звучат и горечь от постигшей неудачи, но вместе с тем и напоминание самому себе о поставленной цели, хотя и не достигнутой на сей раз, но не отмененной. Затем он покидает территорию, ради которой вступил в борьбу с Византией, и уже 20 мая располагается лагерем в Романье, где по ходатайству эрцканцлера Италии, епископа Пармского Губерта, делает щедрые пожалования монастырю Асти. Однако наступление жаркого времени года вынуждает немцев переместиться еще дальше на север, и уже 26 июля Оттон I находится в своей резиденции в Павии, где, словно бы замыкая цикл дарений, совершает пожалование земель в пользу Магдебургского архиепископства, чем ознаменовалось и начало его экспедиции в Южную Италию в октябре предыдущего года.
Этот военный поход, предпринятый с целью завоевания Апулии и Калабрии, мало что принес Оттону I. По всей видимости, греки в открытом бою чувствовали себя слабее, поэтому укрывались за городскими стенами (о штурме городов источники ничего не сообщают), предоставляя немцам возможность безнаказанно опустошать открытую местность. Герцога Салерно Гизульфа, то и дело менявшего свою позицию по отношению к германскому императору, Оттон I силой вынудил примкнуть к себе, тем самым приобретя ненадежного союзника. Как раз во время этой кампании умер брат Пандульфа герцог Беневента Ландульф, что заставило верного соратника Оттона I также прекратить на некоторое время военные действия против греков и отправиться в Беневент, дабы обеспечить господство над княжеством для себя самого и сына Ландульфа. Эта вынужденная отлучка Пандульфа со службы ничуть не испортила отношения к нему императора, продолжавшего считать его своей надежной опорой в Южной Италии. Свидетельством непреходящей его благосклонности к лангобардскому маркграфу служит то, что на синоде в Риме 26 мая 969 года папа по желанию Оттона I (о чем просили и сам Пандульф, и его сын) преобразовал Беневентское епископство в архиепископство. При этом в числе подчиненных ему епископств фигурировали также Асколи и Бовино, расположенные в Апулии, на территории, не подвластной германскому императору. Таким образом, возвышая род Пандульфа и распространяя архиепископскую власть Беневента на часть Апулии, Оттон I заявлял о неизменности своего намерения продвигаться в этом направлении.
Летом 969 года, когда Оттон I оставался на севере Италии, Пандульф снова двинулся в Апулию, к Бовино, где находился с войском Евгений, полководец византийского императора. Пандульф командовал отрядами из Капуи и Беневента, а также предоставленными ему по его личной просьбе Оттоном I дружинами из Германии. В совокупности составилось не слишком многочисленное войско. Во всяком случае, когда греки, укрывшиеся за стенами Бовино, увидели его, они не только не испугались, но даже совершили боевую вылазку. У городских ворот завязалось сражение, в гуще которого ; бился как доблестный воин сам Пандульф. Под ним убили коня, но он сумел тут же пересесть на запасного и продолжал отражать натиск противника до тех пор, пока не был повержен наземь могучим ударом греческого богатыря. Так Пандульф попал в руки вражеского полководца Евгения, который и отправил его, предварительно приказав заковать в цепи, в Константинополь. Лишившись предводителя, войско Пандульфа рассеялось. Если бы князь Салерно Гизульф, которого незадолго перед тем вынудили перейти на сторону немцев, своевременно выполнил свое обещание прийти на помощь, то исход сражения мог бы быть иным. Однако Гизульф находился еще в пути, когда к нему пришла весть о пленении Пандульфа и разгроме его войска, и он тут же повернул назад в Салерно, а спустя некоторое время вновь присоединился к грекам.
По-другому историю пленения Пандульфа рассказывает в своей хронике Видукинд: Оттон I якобы по предварительному соглашению с греками направил часть своего войска со многими знатными мужами к условленному месту, где им должны были передать невесту для Оттона II. Однако греки обманули, внезапно напав на людей, не подозревавших о таком коварстве. Маловероятно, что Видукинд не знал, что же произошло у стен Бовино на самом деле (мы уже отмечали его хорошую осведомленность о ходе событий). Скорее всего, такое выражение нашло его неприятие, отражавшее мнение многих саксов, завоевательной политики Оттона I в Южной Италии. По этой версии получается, что войско германского императора отправилось в Апулию не на войну, а с мирной миссией и лишь коварные греки все испортили.
Но как бы то ни было, Оттон I потерпел в своей политике очередную неудачу, особенно тяжелую из-за потери Пандульфа, на поддержку которого он так рассчитывал. Последствия этого поражения не заставили себя долго ждать. Греки оккупировали всю территорию княжеств Капуа и Бе-невент и приступили к осаде самой Капуи. Хотя Евгений нашел союзника в лице герцога Неаполитанского Марина, давно враждовавшего с соседями и решившего теперь перейти на сторону греков, осада Капуи безуспешно продолжалась в течение сорока дней, пока Оттон I, наконец, не послал на помощь осажденному городу немецкое войско, усиленное отрядами из Сполето. Правда, сам император не принял участия в этом походе, поручив командование маркграфу Мейсенскому Гюнтеру, а также графам Зигфриду и Коно. Когда же войско пришло к стенам Капуи, противника там уже не было. Узнав о приближении немцев, Евгений предпочел возвратиться в Салерно, где он воспользовался гостеприимством Гизульфа. Освободив владения Пандульфа, войско Гюнтера вступило в Неаполитанское герцогство, опустошив его огнем и мечом. Город Авелино, за несколько дней перед тем открывший ворота грекам, был предан огню, а сам Неаполь осажден. Тем временем греки под командованием Евгения возвратились в Апулию, попутно совершив опустошения в княжестве Беневент. Свою злость от неудачного похода византийцы выместили на собственном военачальнике, схватив его и в кандалах отправив в Константинополь, сославшись в качестве причины на его жестокое обращение с ними. Пока дела шли хорошо, они терпели жестокость Евгения, а как только потребовалось найти виноватого за неудачу, тут же сделали из него козла отпущения.
Придя в Беневент, войско Гюнтера присутствовало на мессе, которую отслужил недавно рукоположенный в сан архиепископа Ландульф, приняло от него причастие и получило благословение для дальнейшего похода. Когда немецкие отряды двигались в направлении Асколи, навстречу им вышел с многочисленной армией патриций Абдила, взявший на себя командование вместо Евгения. Неподалеку от Асколи произошло сражение, в котором отличился один из полководцев Оттона I — граф Коно; византийцы потерпели полное поражение, пав на поле битвы или спасая жизнь бегством. Сам их предводитель избежал плена только благодаря хорошему коню, на котором он, раненый, ускакал в Асколи. Другой отряд греческого войска, выступивший против сполетанцев, был разбит графом Зигфридом. Командир этого отряда, Ромуальд, брат Пандульфа, выросший на положении заложника у византийцев и являвшийся их сторонником, вместе со многими другими попал в плен. Немецкое войско вернулось с богатой добычей в Беневент, получив дань с греков в Калабрии и Апулии.

Добрая весть

Можно считать, что Оттон I взял реванш за несколько недавних неудач, но вместе с тем и в результате этой кампании он не достиг желаемого успеха, поскольку не удалось ликвидировать господство греков в Южной Италии. Очевидно, за ними остались и города, о взятии которых источники ничего не сообщают. Эта война с Византией, ознаменовавшаяся более опустошениями, нежели военными подвигами, могла бы затянуться, учитывая решительный характер Никифора Фоки, но в ночь с 10 на 11 декабря 969 года тот был предательски убит в результате заговора, устроенного его супругой императрицей Феофано. Императором стал Иоанн Цимисхий. Когда Оттон I праздновал в Павии Рождество 969 года, он еще не знал об этом дворцовом перевороте в Константинополе. В Павии он провел весь январь 970 года вместе с женой и сыном, по ходатайству которых были сделаны многочисленные дарения Магдебургскому архиепископству. Одна привилегия по ходатайству патриарха Аквилеи Радоальда предназначалась монастырю Св. Марии в Вероне. Где был император и чем занимался в течение февраля, нет сведений. 7 марта 970 года он пожаловал дарственную грамоту Зальцбургскому архиепископству, составленную в Павии. Надо думать, там Оттон I и провел первые месяцы 970 года. Затем он отправился в Равенну, в которой праздновал Пасху (27 марта) и где оставался не менее двух недель, занимаясь государственными делами. Равенна в эти дни была столицей всей его Империи, куда прибыли со своими жалобами и просьбами его подданные из самой Германии. Аббат монастыря Св. Максимина в Трире жаловался на притеснения со стороны соседей и получил от императора право выбирать себе по собственному усмотрению фогта для защиты интересов монастыря. Разбирая спор, возникший между церковью Св. Петра в Вормсе и Лоршским монастырем по вопросу о владельческих правах, император вынес вердикт в пользу первой.
Вероятнее всего, находясь в Равенне, Оттон I получил приятную для себя весть о государственном перевороте в Византии и решил, что наступил благоприятный момент повести войско в Южную Италию и покончить там с господством греков. О ходе этой военной кампании в источниках мало сведений. Известно лишь, что летом немецкое войско разорило окрестности Неаполя. В лагерь к Оттону I прибыла Алоара, супруга плененного византийцами герцога Пандульфа, с сыном и просила императора содействовать его освобождению. Выполнить эту просьбу, равно как и решить задачу овладения Южной Италией в целом, можно было лишь оказав нажим на Византию, поэтому Оттон I повел войско в Апулию, где поблизости от Бовине закрепился и, прибегнув к обычной тактике, начал разорять окрестности.
Наконец, пришла добрая весть из Константинополя: Иоанн Цимисхий, дабы иметь возможность сосредоточить все силы для борьбы с русским князем Святославом, решил урегулировать отношения с Оттоном I и отправил в Италию находившегося у него в плену Пандульфа, чтобы тот уговорил своего господина вывести войска из Апулии и тем самым положить конец войне. Вероятнее всего, хотя источники и не сообщают об этом, Пандульф должен был передать германскому императору и другие предложения греков, касающиеся династического брака и заключения мира. Более того, эти предложения понравились Оттону I, судя по тому, что он прекратил военные действия и вскоре покинул Апулию, а самого Пандульфа восстановил в прежнем достоинстве. Уже в сентябре 970 года тот вместе с Оттоном I председательствовал на суде в Марси, область Абруцци, на котором были рассмотрены и еще раз подтверждены владельческие права монастыря Сан-Винченцо-ди-Волтурно, а монастырь Каза Ауреа получил свои прежние имения.
В последующие несколько месяцев наступило полное затишье в политике Оттона I, судя по тому, что источники не сообщают о нем ничего более важного, нежели развлечение осенней охотой близ Перуджи. Теодорих (Дитрих), епископ Меца, в жизнеописании которого упомянут сей важный факт из биографии императора, был его двоюродным братом и в то время сопровождал его во всех поездках по Италии, имея целью приобретение реликвий для своей епархии — занятие, которое Оттон I весьма поощрял. На Рождество 970 года император был уже в Риме. Видимо, тогда он познакомился с монахом Гербертом из Орильяка, впоследствии знаменитым ученым, наставником Оттона III, ставшим папой римским Сильвестром II. Представленный императору папой Иоанном XIII как знаток математики, Герберт был оставлен при дворе, благодаря чему завязались его тесные связи с домом Оттонов.
Источники совершенно умалчивают о том, чем император занимался в первые месяцы 971 года и когда именно покинул Рим. Известно лишь, что он отправился в Равенну, которую особенно полюбил за время своего шестилетнего пребывания в Италии и проводил здесь много времени в специально выстроенной для него резиденции. Равенну Оттон I посещал десять раз и провел здесь в общей сложности свыше года. И на сей раз он долго оставался в этом городе, с небольшим перерывом для посещения Павии, судя по тому, что все немногочисленные дошедшие до нас дарственные грамоты этого периода составлены именно в Равенне. Доподлинно известно, что он праздновал здесь Пасху 971 года. Очевидно, географическое положение этого города представлялось ему наиболее удобным для управления всей обширной империей и для поддержания дипломатических отношений с Византией, которым он придавал большое значение. С ним был и верный Пандульф, по ходатайству которого («любимейшего верного нашего маркграфа») он пожаловал новые привилегии монастырю Сан-Винченцо-ди-Волтурно. Вместе с императором находились тогда в Равенне супруга Адельгейд и сын-соправитель Оттон II — по их ходатайству он пожаловал имение Магдебурге кому архиепископству, «ради прочности и невредимости королевства и империи нашей», признавая тем самым, что свои надежды возлагает на этот «северный Константинополь» — подобно тому, как в свое время Ахен стал для Карла Великого «Новым Римом». По просьбе Адельгейд были подтверждены владельческие права и привилегии каноников Мантуи. Свидетельством сохранявшихся добрых отношений с Венецией служит дарение местечка Изола в Истрии, по ходатайству Адельгейд совершенное императором в пользу некоего венецианца Виталиса Кандиана.
В числе обычных государственных дел, которыми Оттон I занимался в тот год, можно упомянуть заседание под его председательством императорского суда, на котором рассудили спор, возникший между аббатом монастыря Фарфа Иоанном и неким монахом Хильдепрандом, в пользу первого, что и было подтверждено специальной грамотой. Об этом аббатстве, о царивших там совсем не монастырских нравах шла речь и на проведенном с участием итальянских князей имперском собрании. Источники донесли до нас свидетельство еще об одном примечательном событии того года: достигшего преклонных лет архиепископа Равеннского Петра, которого часто можно было видеть в окружении императора, по его собственной просьбе освободили от должности.
Находясь в Равенне, Оттон I не терял контакта и с Германией. Старый епископ Аугсбургский Удальрих (Ульрих), имевший немалые заслуги перед государством и особенно запомнившийся потомкам героической обороной Аугсбурга от мадьяр в 955 году, совершал паломничество в Рим и на обратном пути посетил императора. Оттон I был так обрадован встрече, что выбежал за ворота своей резиденции, в спешке успев надеть только один башмак. Он охотно удовлетворил просьбу епископа еще при его жизни поручить управление епархией его племяннику, которого прочил в свои преемники.

Императорская свадьба

Из Равенны Оттон I отправил в конце 971 года еще одно, на сей раз особенно представительное посольство в Константинополь. Архиепископ Кёльнский Геро в сопровождении двух епископов и одного графа отбыл в качестве свата к византийскому двору. В Константинополе он был благосклонно принят и привез оттуда, помимо согласия выдать византийскую царевну замуж за Оттона II, в качестве драгоценного подарка мощи св. Пантелеймона, мученика из Никомидии времен Диоклетиана, которые и поныне покоятся вКёльне в соборе этого святого.
Очевидно, летом 971 года Оттон I временно прервал свое пребывание в Равенне посещением Павии, где на рейхстаге был принят закон, который можно рассматривать как дополнение к принятым ранее в Вероне постановлениям. Речь вновь шла о судебном поединке как способе решения спорных вопросов. Если прежде поединок должен был считаться средством доказательства только тогда, когда оспаривалась подлинность документа, подтверждающего право земельного владения, то теперь во всех процессах, в которых речь шла о земельных владениях, судебный поединок становился единственным доказательством. Тот, кто не отваживался вступать в единоборство, не только проигрывал дело, но и подвергался конфискации имущества. Это противопоставление рыцарской доблести крючкотворству, впоследствии выродившееся в Германии в господство кулачного права, в Италии X века сыграло благотворную роль, помогая бороться с клятвопреступлением и лжесвидетельством. Очевидно, Веронский эдикт 967 года принес положительные результаты, поэтому сочли целесообразным расширить сферу его действия.
Из Равенны Оттон I направился в Рим, где и праздновал Пасху 972 года, пришедшуюся на 7 апреля. В то время он уже знал, что четырехлетние усилия по заключению династического брака с Византией наконец увенчались успехом: невеста для Оттона II Феофано находилась на пути в Рим. Вопрос о происхождении Феофано породил целую полемику в исторической литературе. Помимо чисто генеалогического интереса эта проблема важна для определения уровня отношений, сложившихся между империей Оттона I и Византией. Само собой разумеется, что если византийский император отказался дать в жены Оттону II порфирородную царевну, то он признавал новоявленную империю на Западе лишь в силу необходимости, так сказать de facto, но никак не de jure. Одни исследователи, вопреки фактам, предпочитали видеть в Феофано все же дочь императора Романа II, то есть порфирородную царевну. Другие, признавая царственное происхождение Феофано, считали ее дочерью императора Константина VII Порфирородного, то есть сестрой Романа II. Большинство же исследователей полагают, что Феофано была не порфирородной и приходилась племянницей Иоанну Цимисхию. Именно эта точка зрения имеет прямое подтверждение в источнике — анналах Монте-Кассино, где о Феофано говорится именно как о племяннице Иоанна Цимисхия. На наш взгляд, косвенным подтверждением этого факта служит умолчание большинства источников о ее царственном происхождении, о чем, скорее всего, встретилось бы упоминание, если бы она являлась дочерью василевса.
Еще в начале 972 года Феофано в сопровождении многочисленной свиты и с богатыми дарами высадилась на побережье Апулии и направилась в Беневент, где ее встретило специальное посольство императора во главе с Дитрихом, епископом Меца, чтобы далее сопровождать в Рим. Некоторые из окружения Оттона I, узнав, что прибыла не царевна Анна, порфирородная дочь императора Романа II (Анна спустя много лет, когда на престоле в Константинополе будет ее брат Василий II, достанется в жены русскому князю Владимиру Святославичу), а лишь родственница нового василевса Иоанна, не царственного происхождения, советовали императору отправить ее назад, однако тот предпочел принять Феофано, полагая, что цель, ради которой заключался династический брак, будет достигнута и в этом случае. Источники не дают возможности установить, какими именно соображениями руководствовался Оттон I, идя на такой компромисс. Думается, что он принимал во внимание печальный опыт борьбы с Византией за господство в Южной Италии. Византийская невеста должна была служить залогом мира между двумя империями. События, как предшествовавшие заключению византийско-германского династического брака, так и следовавшие за ним, убеждают, что Оттон I, осознав невозможность добиться всего и сразу, пошел на вынужденный компромисс, довольствуясь значительно меньшим, чем хотелось бы ему. И все же дом Оттонов много приобрел, приняв к себе Феофано, ибо это была, как ее характеризуют современники, красивая, умная, красноречивая, образованная и скромная девушка. Она сыграла важную роль в истории Германии, внеся большой вклад в ее культурное развитие — так называемое Оттоновское возрождение многим обязано ей.
Ровно через неделю после Пасхи, 14 апреля 972 года, Феофано торжественно встречали в Риме, и в тот же день состоялось ее венчание с Оттоном II в соборе Св. Петра. Тогда же папа Иоанн XIII помазал и короновал ее как императрицу. Следует предположить, что свадьбе предшествовало заключение мира с Византией, хотя мы и не имеем непосредственного свидетельства об этом. Если допустить, что в отношениях между Западной и Восточной империями продолжало сохраняться состояние «ни войны, ни мира», то непонятно, для чего из Константинополя была направлена в Италию невеста, хотя бы и не порфирородная. Если же договорились, что процедура официального заключения мирного договора переносится на более поздний срок, то и в этом случае должны были сохраниться свидетельства современников. Неужели мир с Византией не показался им событием, заслуживающим внимания? Впрочем, нельзя полностью исключать и того, что вовсе не существовало мирного договора, о котором не упоминается ни в одном из источников. Но как бы то ни было, противоборство империи Оттона I и Византии прекратилось. Они поделили сферы влияния в Италии: Беневент и Капуа остались под властью немцев, зато Апулия, Калабрия, Неаполь и Салерно — греков.
Из-за отсутствия прямых указаний в источниках остается спорным и вопрос, признала ли Византия за Оттонами достоинство римских императоров одним только фактом бракосочетания Оттона II с Феофано. Сложилось мнение, что главным содержанием переговоров с Византией 967–972 годов как раз и было достижение признания Западной империи со стороны греков и что Оттон I, согласившись на брак сына с Феофано, не отказался от своих первоначальных замыслов, поскольку Феофано давала ему те же преимущества, какие могла дать и дочь Романа II. Однако нельзя считать опровергнутой (все по той же причине молчания источников) и точку зрения, что в ходе переговоров вопрос о признании Оттона I просто не затрагивался. На наш взгляд, она интересна тем, что предполагает наличие готовности к компромиссу с обеих сторон. Правитель Византии никак не мог отказаться от единоличного притязания на титул римского императора, официально признав таковым Оттона I, однако, учитывая сложившуюся политическую ситуацию, готов был молчаливо согласиться с тем, что немецкий король короновался в Риме императорской короной. Оттон I, в свою очередь, как расчетливый политик, согласившись на брак своего сына с Феофано, решил довольствоваться фактическим признанием своей империи, полагая, что отныне в глазах западного мира он становится вровень с византийским императором. Именно компромиссным характером достигнутого соглашения может объясняться тот факт, что и теперь, по достижении мира с Византией, он избегал именовать себя римским императором, предпочитая более нейтральную формулировку: «Otto divina favente clementia imperator augustus» («Оттон благосклонной Божьей милостью император август»). Весьма примечательно, что еще год назад, когда исход борьбы с византийцами был неясен, словно в пику им Оттона I поименовали на рейхстаге в Павии «великим императором римлян».
Торжественная церемония бракосочетания Оттона II с Феофано знаменовала собой, по мнению некоторых историков, завершение имперской политики Оттона I. Даже если термин «имперская политика» считать синонимом итальянской политики германских королей (эта точка зрения широко распространена в литературе, мы же в понятие имперской политики вкладываем более широкий смысл, подразумевая под ней всю политику, внутреннюю и внешнюю, германских императоров), едва ли можно согласиться с этим. И после свадьбы сына Оттон I еще долго, до мая включительно, оставался в Риме, где он подтвердил все владельческие права и привилегии монастырей Св. Софии в Беневенте и Бреме. В тот период епископ Меца Дитрих, благодаря длительному общению и родству с обоими императорами, приобретает все большее влияние при дворе.
В мае 972 года Оттон I завершает свое последнее пребывание в Риме и отправляется в Равенну, где он 25 мая подтвердил владения монастыря Сан-Аполлинаре. 11 июля он уже в Брешии, где дарственной грамотой подтвердил права и привилегии монастыря Пфэферс в Германии, словно сигнализируя о своем возвращении на родину. 29 июля, находясь в Павии, он по ходатайству Дитриха Мецского подтвердил все пожалования своих предшественников патриархату Аквилеи. На следующий день, только на одни сутки посетив Милан, он вместе с сыном провел там в монастыре Св. Амвросия судебное заседание, в результате которого этот монастырь был вынужден возвратить каноникам Бергамо их незаконно присвоенные им владения. 1 августа он уже снова был в Павии, пожаловав в тот день капелле Св. Марии в своей резиденции в Ахене лотарингское аббатство Шевремон.

Последнее свидание с родиной

В первой половине августа 972 года Оттон I с сыном, супругой и всей придворной свитой двинулся в путь за Альпы, как и прежде, через Септимер к Боденскому озеру. 18 августа он уже был в Констанце, где дарственной грамотой подтвердил монастырю Райхенау право выбирать своего аббата.Шесть лет император отсутствовал в Германии, что якобы вызвало недовольство саксов, оскорбленных столь пренебрежительным отношением государя к своей родине. Об этом как о слухе, не стоящем даже того, чтобы о нем рассказывать, упоминает Видукинд Корвейский. Впрочем, некоторые историки пишут о недовольстве саксов долгим отсутствием своего короля и его итальянской политикой в целом как о реальном факте, истолковывая отдельные события как акты неповиновения и протеста. Об одном таком «антиоттоновском» деянии, скорее заслуживающем названия анекдотического случая, сообщает Титмар Мерзебургский: Оттон I будто бы рассердился на архиепископа Магдебургского Адальберта за то, что тот во время его отсутствия оказывал герцогу Саксонии Герману Биллунгу королевские почести, встретив его в Магдебурге колокольным звоном и зажжением всех светильников в храме, а затем усадил его за стол на почетное королевское место и даже уложил спать на королевскую кровать. За это Оттон I в своем праведном гневе потребовал от Адальберта прислать ему столько коней, сколько звонило колоколов и горело свечей в честь Германа, однако архиепископу, исполнившему предписание императора, удалось через своих посланцев смягчить его гнев. За все годы отсутствия Оттона Великого в Германии его авторитет оставался незыблемым, а мир в стране прочным, о чем позаботились преданные ему люди, и не в последнюю очередь Герман Биллунг.
Двигаясь вниз по Рейну, Оттон I прибыл во Франконию, и здесь в Ингельхайме в середине сентября состоялся синод всей немецкой церкви, решение о проведении которого было принято еще в Риме. Рождество 972 года император праздновал во Франкфурте-на-Майне. Здесь же он встретил и новый 973 год, после чего отправился в Саксонию. Ему не терпелось увидеть построенный за время его отсутствия собор I в Магдебурге, для украшения которого он, подобно тому как в свое время Карл Великий для Ахенского собора, присылал из Италии мраморные колонны, золото и драгоценные камни, а также бесценные реликвии. Поскольку в этом храме были похоронены многие верные ему люди, а также его первая супруга Эдгит, он велел подготовить рядом с ней и могилу для себя. В Магдебург Оттон I прибыл к Вербному воскресенью (16 марта). Как и подобает по большим церковным праздникам, он, в сопровождении епископов и прочего духовенства, во главе торжественной процессии с крестами, реликвиями и кадилами направился на молебен в собор. На следующий день в присутствии и с одобрения императрицы и сына он щедро одарил магдебургскую церковь Св. Маврикия землями, книгами и украшениями, при этом точно определив права и полномочия фогтов.
Затем Оттон I направился в Кведлинбург, чтобы праздновать Воскресение Христово в городе, в котором были похоронены его отец и мать. Здесь он и встретил Пасху (23 марта) в блестящем окружении как своих подданных, так и иностранных правителей и посланников. По велению императора прибыли князья Болеслав Чешский и Мешко Польский. Источники упоминают еще о прибытии посольства из Руси, а также из Италии — от жителей Беневента и Рима. О присутствии итальянцев свидетельствует и грамота, составленная в Кведлинбурге 28 марта и пожалованная Кремонскому епископству, которой Оттон I по просьбе Адельгейд подтверждал преемнику незадолго перед тем умершего Лиутпранда Одельриху все права его церкви. Италия не выпадала из поля зрения императора и после его ухода из нее. Спустя несколько недель, когда Оттон I уже находился в Мерзебурге, к нему прибыло и посольство из Африки, очевидно, от египетских сарацин. Вероятнее всего, это посольство было связано с положением дел на юге Италии и на Сицилии, где сталкивались интересы трех держав — Фатимидского Египта, империи Оттонов и Византии. О содержании переговоров с арабскими послами, которых, как сообщает Видукинд, Оттон I держал при себе, в источниках нет сведений. Впрочем, и времени для переговоров уже оставалось не так много. 7 мая 973 года, находясь в Мемлебене, где он собирался праздновать Троицу, император Оттон I скоропостижно скончался.
Даже Видукинд, упорно не желавший связывать императорскую власть своего повелителя с Римом, после кончины назвал его римским императором и «царем народов», использовав библейскую реминисценцию из Книги пророка Иеремии: «Кто не убоится Тебя, Царь народов?» (Иер. 10, 7). Нет причин предполагать, что под впечатлением от успехов итальянской политики Оттона I Видукинд пересмотрел свое отношение к самой идее Римской империи — он по-прежнему оставался сторонником императорской власти, не связанной с Римом. Скорее всего, библейское определение «царь народов» потребовалось Видукинду для того, чтобы пояснить, какой смысл лично он вкладывает в императорское достоинство Оттона I: универсальная, распространяющаяся на множество народов власть германского короля, не связанная с Римом и независимая от него. Для него Оттон I был и оставался «главой всего мира», «величайшим в Европе государем».
Успехи Оттона I были слишком очевидны, а слава велика, чтобы не замечать их. Даже если оценивать итоги его военной и дипломатической борьбы с Византией как вынужденный компромисс, в целом третий итальянский поход был вполне успешен. Временно пошатнувшееся за полтора года его отсутствия господство в Северной и Центральной Италии было без труда восстановлено, и после расправы над мятежными римлянами в декабре 966 года не было ни одного крупного проявления недовольства. Бесспорным и полным успехом явилось завершение многолетних усилий по созданию Магдебургского архиепископства, непосредственно связанного с итальянской политикой Оттона I, прежде всего с его доминирующим положением в Риме. Что касается взаимоотношений с Византией, попыток добиться с ее стороны признания возрожденной Западной империи и распространить германское господство на Южную Италию, то и здесь был достигнут максимум возможного: пусть не прямое, документально засвидетельствованное, но хотя бы молчаливое фактическое признание было получено, что в глазах современников делало Оттона I равным византийскому императору. Установить господство над Южной Италией не удалось, но и у византийцев было не больше оснований считать себя там хозяевами положения. Как вскоре выяснилось, ни Византия, ни Священная Римская империя не рассматривали эти результаты противоборства как окончательные.

Итоги и перспективы

Оттон I положил начало имперской политике Германского королевства, возродив империю на Западе. Империя Оттонов, как и многое в средневековой Европе, была каролингским наследием. Оттон I, решив продолжать традицию Карла Великого, овладел Итальянским королевством и добился того, чтобы папа короновал его в Риме императорской короной. Каролингская имперская традиция служила убедительным оправданием восстановления империи в Западной Европе, само же исполнение замысла было вопросом власти. Королевство Оттона Великого, несмотря на свое доминирующее положение, обладало лишь политическим преимуществом, и только императорская корона обеспечивала ему более высокое по рангу, нежели королевское, достоинство. Универсальный характер Империи узаконивал власть над ее негерманскими частями, а включение ее в Священную историю в качестве последнего из четырех великих всемирных царств, привидевшегося пророку Даниилу, гарантировало ей, согласно политико-теологическим представлениям Средневековья, существование вплоть до пришествия Антихриста. На императора как «всемирного монарха», стоявшего во главе христианского мира, возлагались большие надежды: он должен был оборонять от врагов, защищать правую веру и нести через своих миссионеров Христово слово язычникам.
Таким образом, имперскую политику Оттона I следует оценивать исходя из условий и представлений его времени и пытаясь понять мотивы, которыми он руководствовался: стремление овладеть Лангобардским королевством, чтобы реально стать королем в Южной Германии, установить протекторат над Римом, дабы властвовать в Итальянском королевстве и, наконец, закрепиться в Южной Италии ради безопасности Рима. Он чувствовал себя обязанным защищать римскую церковь, но вместе с тем и влиять на папство, чтобы держать в руках немецкий епископат и проводить широкомасштабную миссионерскую политику на Севере и Востоке. Утверждая свое господство в Италии, он хотел быть хозяином в этой стране точно так же, как в Германии и на любой другой из находившихся под его властью территорий.
Германское королевство, когда Оттон I вступил на престол, было еще сравнительно молодым государством, не осознавшим своей идентичности и жившим воспоминаниями и традициями племенных герцогств и Каролингской империи. Единственным, что объединяло входившие в его состав германские племена, как раз и было традиционное представление об их принадлежности к Каролингской империи. Однако ее неотъемлемой составной частью наряду с Лотарингией была Италия — точно так же, как любое из германских племен. Следовательно, Оттон I, повелевая Швабией и Баварией, должен был, по традиции Каролингской империи, повелевать также Ломбардией и Римом. Несомненно, еще и в середине X века были оборваны не все связи и пресеклись не все традиции, соединявшие Германское королевство с универсальной монархией Карла Великого.
Итальянская политика Оттона I была необходима для консолидации молодого Германского государства, угрозу Целостности которого представляли самостоятельные походы за Альпы герцогов Баварии и Швабии. Король сумел использовать давние и прочные связи этих герцогств с Италией в общегосударственных интересах, обратив их сепаратистские устремления в фактор интеграции. Хотя в его родной Саксонии многие отрицательно относились к итальянской политике, все же гораздо проще было повести саксов в Италию, соблазнив их добычей в этой богатой стране, чем швабов и баварцев в леса и болота северо-восточного пограничья на войну против язычников — датчан и славян. Для феодальной знати всех германских герцогств в Италии открылось широкое поле деятельности. При этом особенно большую материальную выгоду для себя извлекла из участия в господстве над Италией наиболее близкая королю аристократия Саксонии. Благодаря этому удалось быстрее сократить цивилизационное отставание области между Везером и Эльбой от более развитых южных и западных частей Германии, уже давно испытывавших римское и франкское влияние.
С 962 года, после императорской коронации Оттона I, каролингская традиция возродилась и в своей имперской форме. Лишь теперь король Германии в полной мере стал преемником Карла Великого, что позволило ему в значительной мере погасить амбиции различных группировок могущественной знати и устранить причину ранее неоднократно повторявшихся кризисов всей политической системы его государства. Благодаря обретению Оттоном I более высокого, императорского достоинства сгладился антагонизм между знатью и королевской властью, была устранена угроза, вытекавшая из перманентного соперничества с представителями высшей знати германских племен: если короля они рассматривали в лучшем случае как первого среди равных, то император по определению олицетворял собой власть, стоящую над герцогами и королями. Таким образом, в форме возрожденной империи еще рыхлое Германское королевство обрело специфическую возможность для дальнейшей интеграции, а тем самым и предпосылку для своего исторического бытия. На наш взгляд, лишены какого-либо основания оценки итальянской политики Оттона I как противоречившей национальным интересам Германии. Подобного рода суждения, основанные на теории современного национального государства, антиисторичны и в силу этого лишь затемняют смысл событий и поступков людей X века.
Оттону I удалось без особого труда присоединить к своему Германскому королевству территории бывшего Лангобардского королевства, утвердиться там и установить порядок, оказавшийся весьма стабильным. Его господство в Северной Италии выдержало испытание временем и несколькими мятежами противников из числа местной знати. Большинство же светских и духовных феодалов сочли более выгодным для себя поступить на службу к новому властителю. Что касается Рима, то здесь, видимо, уместнее говорить не о господстве императора, как в Ломбардии, а о своего рода протекторате над городом и папством. Формально Оттон I признавал порядок, установившийся здесь якобы со времен Константина Великого и по его соизволению, закрепленный в «Псевдоконстантиновом даре» (привилегии, якобы пожалованной Константином Великим епископу Рима, на самом же деле сфабрикованной значительно позже) и предполагавший, что в Риме не должно быть иной власти, кроме папы римского. В действительности же и папство вошло в структуру имперской церкви.
Гораздо труднее дать оценку политики Оттона I в Южной Италии. Формально поставленные им задачи не были выполнены, и все свелось лишь к установлению сюзеренитета над Капуей и Беневентом, однако компромисс, достигнутый во взаимоотношениях с Византией, закрепленный династическим браком и позволявший говорить о фактическом признании Оттоновской империи со стороны византийского императора, не может быть истолкован как крушение планов Оттона I. Думается, что ему удалось добиться максимума возможного и на этом направлении своей итальянской политики.
В государственно-правовом отношении средневековая империя — Священная Римская империя — рассматривалась современниками как возрождение или продолжение Древней Римской империи, что сыграло весьма важную роль, благоприятствуя распространению ренессансных идей — сначала в виде Каролингского, а затем и Оттоновского возрождения. Этот очевидный факт не опровергается, вопреки мнению некоторых исследователей, тем, что Оттон I воздерживался от употребления применительно к себе титула римского императора, довольствуясь простым «император август». На то были причины политического, но отнюдь не идейного порядка. Императорское достоинство, обретенное Оттоном I в Риме, явилось результатом развития, протекавшего в Западной Европе со времен Карла Великого, сумевшего достичь фактической гегемонии над западным христианским миром. Можно говорить в известной мере и о европейской гегемонии Оттона I, повелевавшего, помимо Германии, значительной частью Италии, осуществлявшего протекторат над Бургундией, сюзеренитет над частью Польши и над Данией и занимавшего положение третейского судьи в отношении противоборствовавших сил во Франции. императорская корона хотя и не добавила ему реального могущества, однако узаконила и освятила авторитетом церкви его положение европейского гегемона.
В государственно-правовом отношении содержанием его императорской власти служил протекторат над Римом, Церковным государством и прежде всего над папой. Оттон I был покровителем курии, фогтом Св. Петра, политически распоряжаясь папством и его непосредственными владениями. Вместе с тем возможность реально влиять на папу служила предпосылкой для господства над германским епископатом, а также для утверждения своего доминирующего положения среди европейских стран: подобно тому, как он окружным путем, через курию, воздействовал в собственных интересах на немецкую церковь, у него появилась возможность таким же способом влиять на церкви, а через них и на государственные структуры других стран Европы. Наконец, совершенно очевидна прямая связь итальянской политики Оттона I с его миссионерскими планами в Восточной Европе, успех которых непосредственно зависел от положения императора как европейского гегемона и протектора римской церкви.
В качестве негативного последствия итальянской политики Оттона I некоторые исследователи указывают на проявления недовольства длительным отсутствием его в Германии и на оппозиционные движения 50-х годов X века. Хотя подобного рода утверждения и могут быть в той или иной мере убедительно подкреплены фактами, все же не следует преувеличивать их значение. До серьезного кризиса дело так и не дошло, и в целом положение Оттона I как короля Германии оставалось прочным в течение всего времени его пребывания в Италии.
В связи с этим следует учитывать еще один немаловажный момент: нельзя действия правителя X века оценивать исключительно с позиций государственной пользы или вреда, поскольку государственные интересы в то время далеко не всегда служили критерием для принятия решений королями. Правитель тогда зачастую хотел быть не столько политиком и государственным деятелем, сколько героем, отправлявшимся на подвиги, не всегда считаясь с насущными интересами страны, и общественная мораль оправдывала его. Было бы анахронизмом оценивать политику Оттона I исключительно с точки зрения пользы для Германского государства; многое из того, что он делал, в большей мере определялось требованиями воинской, рыцарской морали или религиозного благочестия, нежели соображениями целесообразности и государственного интереса. Во всяком случае, он не мог проигнорировать просьбы о помощи, исходившие от притесняемой королевы-вдовы Адельгейд и папы римского.
И все же, даже с точки зрения общегосударственного интереса Германии X века, итальянская политика Оттона I была более предпочтительна, нежели завоевательные походы против славян. Даже если допустить, что эсхатологические ожидания той эпохи и воспринятые ею традиции и идеи универсальной империи не вынуждали настоятельным образом немецкого короля отправиться в Италию, эти представления, бесспорно, сыграли стимулирующую роль. Если немецкий король и не нуждался в господстве над Италией и папством, чтобы повелевать церковью у себя в стране, овладевать славянским Востоком или осуществлять гегемонию в Европе, то, несомненно, это господство придавало его власти и положению дополнительный блеск. Даже если в Германии и была оппозиция его итальянской политике, то, вероятнее всего, отказ от этой политики вызвал бы по меньшей мере такую же оппозицию, прежде всего в лице герцогов Баварии и Швабии. Если в стране и были сторонники неримской, автономной (по типу франкско-ахенской) империи, то, несомненно, многие считали, что добытая в Риме императорская корона в политическом отношении более целесообразна и придает власти монарха больше авторитета.
Было и еще одно обстоятельство, делавшее в глазах германской знати завоевание Лангобардского королевства более привлекательной целью, нежели покорение славянских племен: славяне казались ей совершенно чужими варварами, чуждыми по языку, религии и культуре. Лангобардская же знать Италии была ей родственна. Между ними, несмотря на все различия, существовала своего рода германская общность интересов, о чем упоминал Лиутпранд Кремонский, особенно заметная на фоне непримиримой вражды со славянами. Идя в Италию, немцы оказывались в почти родственной стране, а на славянских территориях — в абсолютно чуждом и враждебном окружении. Но, определяя направление завоевательной политики, еще важнее было помнить, что славянские земли тогда были бедны, а Италия — богата. Понятно, что завоевателей привлекала одна из богатейших стран Европы. Играл свою роль и столь немаловажный для Германии X века аспект, как обилие в Италии культурных сокровищ и святых реликвий. Имперская политика Оттона I, хотя и сыграла важную роль во внутриполитической стабилизации и консолидации Германского королевства, в первую очередь была наступательной и завоевательной, имевшей целью распространение немецкого господства за пределы собственной страны. Однако при этом, дабы избежать односторонних оценок, надо иметь в виду, что Оттон I со своей завоевательной политикой не был одинок среди правителей того времени: каждый из них по мере возможности старался поступать так же.