Библиотека Гумер - Экономика и менеджмент

Глава IX ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

ОГЛАВЛЕНИЕ

Промышленная революция знаменует собой подъем именно Современной промышленности', а не промышленной деятельности как таковой. Но что понимать под термином "Современная промышленность"? Что является важнейшей чертой, отличающей ее от "древней" промышленности и от кустарного производства - ровесника самого рынка? С технологической точки зрения здесь возможны разные ответы и, продолжая наш анализ, мы воспользуемся некоторыми из них. Но для нашей цели прежде всего необходим ответ экономического характера.
Что касается кустарного производства то, как я уже говорил2, с экономической точки зрения его трудно отделить от торговли. Ремесленник, производящий на продажу, - это торговец. Если он что-то покупает, то с целью дальнейшей перепродажи, и, таким образом, ему приходится быть торговцем. Но то, что он продает, существует в иной форме, чем было куплено, - к этому сводится все его отличие от обычного торговца. Что же касается "добавления его труда" к материалам, с которыми он работает, то ведь и обычный торговец "добавляет свой труд" (как и труд своих наемных клерков и складских рабочих) с целью продать купленное им по цене, превосходящей уплаченную, - в основном бла-
1 Термин "Современная промышленность" фигурировал в заглавии одной из книг Дж. и Барбары Хэммонд (Hammond J.L. and Barbara. The Rise of Modern Industry. London, 1925).
2 См. выше, с. 50.
годаря тому, что торговец выбирает для перепродажи время (или место), когда (и где) товар особенно нужен покупателю. Так что с экономической точки зрения между обычным торговцем и ремесленником, работающим на продажу, нет никаких различий.
Хотя философы (а иногда даже экономисты) отказываются признать тождественность торговца и ремесленника, в практической жизни она не ставится под сомнение. В конце концов наиболее верное представление о характере экономической деятельности дают ее счета, ее форма учета. Между тем формы учета, принятые в промышленных и торговых фирмах, фактически одинаковы. Поэтому можно сказать, что во всех аспектах своей деятельности, отраженных в учете, промышленная фирма отождествляет себя (и отождествляется другими) с торговой.
Существует, однако, один аспект, в котором сходство между этими двумя видами деятельности ныне стало менее полным. И этот аспект, как я полагаю, как раз и дает ключ к пониманию той межи, которая разделяет оба вида промышленности. Капитал торговца, в основном, находится в оборотной форме. (Использование термина "оборотный капитал" применительно к промышленности, где он не столь очевидно соответствует функции данного вида капитала, как раз свидетельствует о том, что промышленная фирма, отдавая дань традиции, все еще воспринимает себя как торговую.) Тот или иной торговец в своей деятельности может использовать и какой-то основной капитал (контору, склад или корабль), но ведь все это - не более чем "оболочка" для товаров, на торговле которыми он специализируется. Любой используемый им основной капитал находится как бы на обочине его бизнеса.
Пока промышленность оставалась на ремесленной стадии, положение ремесленника, или кустаря, было очень похожим. Он пользовался какими-то инструментами (орудиями), но обычно они были весьма малоценными, и сердцевиной его бизнеса являлся оборот материалов. (Отметим, что это целиком вписывается в систему надомного труда, в прежние времена весьма распространенную, когда необходимый капитал как бы авансируется ремесленнику торговцем-капиталистом; у ремесленника есть свои инструменты, но не они составляют главную часть используемого им капитала.) В тот момент, когда основной капитал перемещается или начинает перемещаться с обочины в центр бизнеса, начинается "революция" в промышленности.
До возникновения Современной промышленности основными капитальными благами, которые находили применение и изготовление которых требовало существенных затрат, были здания и средства транспорта (в основном, суда). Но ведь здания, скорее, являлись потребительскими товарами, чем производственными, а средства транспорта, пусть даже производственные, способствовали торговле товарами, а не их изготовлению. В период Промышленной революции (конец XVIII в.) набор элементов основного капитала, предназначенного для производства, а не для торговли, начал заметно расширяться. Причем это было не единовременным увеличением, а постоянным. Именно это - не просто накопление капитала, а расширение состава и разнообразия основных капитальных благ, в которых и воплощаются инвестиции, - я считаю экономически правильным определением рассматриваемого нами различия между современной и предшествовавшей ей ремесленной (кустарной) промышленностью.
При подобном определении индустриализация является продолжением процесса развития торговой экономики, который мы рассматривали в предыдущих главах, и весьма заманчиво продолжить исследование в аналогичных категориях. Северная Европа, где эта революция началась, находилась на пике торговой экспансии (и если бы не революция, пик оказался бы пройденным) - экспансии, во многих отношениях сходной с рассмотренной нами при анализе Первой фазы развития торговой экономики3.
Лидерами этой экспансии были сначала Нидерланды, а затем Англия - нации-государства, имевшие немало общих черт с городами-государствами, лидировавшими в предшествующей экспансии торговой экономики. (Просто удивительно, как многое из сказанного о городах-государствах может быть отнесено к Голландской республике XVII в. Голландия укрепляла себя теми же методами, что Венеция и Афины, и основывала свои торговые колонии в разных концах света, в регионах, о которых афиняне и венецианцы не имели даже представления4. Ситуация с Англией, если уж на то пошло, тоже не очень отличалась от описанной ранее.)
Итак, уже имелась торговая сеть, активно функционирующая и, подобно своим предшественницам, стремившаяся к расширению. Как и ранее, это стремление могло быть реализовано только путем постоянного поиска новых возможностей развития торговли. Возможности торговой экспансии, долгое время опиравшиеся на новые географические открытия, к XVIII в. оказались близки к исчерпанию5. Вполне вероятно, что основной причиной подобного развития событий было то, что Европа по своему расположению не могла стать центром, посредничающим в торговле между неевропейскими странами, - работорговля между Африкой и Америкой и опиумная торговля между Индией и Китаем являются исключениями, лишь подтверждающими этот общий вывод. Значит, чтобы поддерживать расширение торговли, Европа должна была найти какой-то собственный предмет экспорта, и с данной задачей она блестяще справилась в XIX в. Можно считать, что именно это и послужило стимулом к измене-
3 См. выше, главу IV.
4 Довольно впечатляющим примером голландской торговой колонии является порт Галле на южном побережье Цейлона, где путешественник может еще увидеть сохранившиеся до наших дней фортификационные сооружения той эпохи.
'Уже неоднократно отмечалось, что самоизоляция Японии в середине XVII в. и частичная самоизоляция Китая примерно в тот же период положили конец надеждам на расширение торговли с этими важными регионами мира.
нию характера промышленности. Ведь нечто подобное происходило и прежде: достаточно вспомнить о развитии керамической промышленности в Афинах и шерстяной -во Флоренции. Поэтому не приходится удивляться возникновению аналогичного стимула и в постсредневековой Европе. Но почему таким источником поддержания торговой экспансии не могла стать традиционная промышленность старого типа? Почему нужный шаг требовал инвестиций в основной капитал?
Возможный ответ, если руководствоваться прежней логикой, можно найти в развитии финансовой сферы, которое, как мы видели6, происходило примерно в то же время и, прямо скажем, оказалось весьма своевременным. И дело не только в том, что упали ставки ссудного процента (это действительно имело место). Еще более важной причиной явилась большая доступность капитала, симптомом чего (но не более, чем симптомом) как раз и было снижение ставок. Оборотный капитал непрерывно пребывает в обращении, то есть непрерывно возвращается к владельцу для повторного вложения. Напротив, основной капитал характеризуется невозвратностью, он как бы закреплен в одной и той же форме и, в лучшем случае, меняет ее лишь постепенно. Чтобы люди в этом полном неопределенностей мире решились "омертвить" немалый капитал, они должны либо располагать какими-то другими ресурсами, которыми можно воспользоваться при необходимости и которые соответственно находятся в более ликвидной форме, либо, по крайней мере, быть уверены в возможности получить заем из какого-то внешнего источника (например, из банка), располагающего такой ликвидностью и готового предоставить ее в долг. В конце концов критически важной является лишь доступность ликвидного капитала. В первой половине XVIII в. такие возможности уже существовали в Англии, Голландии и даже во Франции. К тому времени в этих странах уже существовали финансовые рынки, где можно было легко продать различные ценные бумаги7. Это открывало невиданные прежде (даже всего несколькими годами ранее) возможности получить необходимые ликвидные средства (что само по себе, несомненно, было главной причиной снижения ставок процента).
Развитие событий, хотя бы отчасти, можно, вероятно, объяснять в таких строго экономических терминах. Но все же подобные объяснения не выглядят полными. Конечно, есть еще что-то, помимо упомянутого. И если вспомнить не просто о внедрении в текстильную промышленность первых прядильных станков (работавших с помощью водяных колес, и до того известных уже многие века), а подумать о Современной промышленности в целом, то сразу становится очевидным, о чем идет речь. А идет она не просто об открытии нового источника энергии, а о науке. Действительно, экономика всегда растет, открывая новые сферы для инвестиций посредством исследований и прогресса знаний. Но если в предыдущей фазе открытия носили в основном географический характер, то за этим последовали научные исследования физического мира, значительно более широкие, чем чисто географические. Именно наука, особенно физика, открыла новые, почти неисчерпаемые возможности для промышленности. Вот эта связь промышленности с наукой с течением времени становилась все более очевид-
6 См. выше, с. 108, 125-126.
7 В данной связи интересно привести следующую выдержку из письма Гэя Свифту (апрель 1731 г.): "За день до своего отъезда из Лондона я распорядился купить для Вас два векселя "Общества Южных Морей" или "Ост-Индской компании", которые приносят четыре процента и которые столь же легко превратить в наличные деньги, как банковские векселя". Финансисты уже в то время располагали широким набором высоколиквидных ценных бумаг. (Об эволюции финансовых рынков см.: Dickson P.G.M. The Financial Revolution in England. London, 1967.)
Обычно считается, что крах "системы" Ло (1720 г.) отбросил на много лет назад развитие финансово-кредитной сферы во Франции. Но в переписке Вольтера с его агентом аббатом Муссино (1730-е годы) мы находим свидетельства проведения активных финансовых сделок.
ной и все более плодотворной. И пусть эта связь не так уж наглядна в самом начале, не нужно возвращаться в очень давние времена, чтобы ее обнаружить.
Рассмотрим конкретный и очень важный случай с паровой машиной. Никто не мог и подумать о такой машине до того, как были получены хотя бы элементарные представления о соотношении между теплом и давлением - представления, которые в XVIII в. стали общеизвестными. Хотя физической наукой эти открытия были сделаны примерно в 1660 г., потребовалось еще сто лет, прежде чем появилась первая паровая машина, в которой нашло воплощение нечто большее, чем просто результаты научных исследований. На пути более ранней реализации этих открытий стояли чисто технические препятствия: как изготовить машину достаточно прочную, чтобы она могла выдержать высокое давление и при этом состояла из движущихся частей. Уже были известны некоторые технические способы, позволявшие частично решить эти проблемы. Были кузнецы-оружейники, имевшие дело с высокими давлениями, а также мастера-часовщики, овладевшие искусством изготовления движущихся частей (хотя и меньших по размеру, чем в паровой машине)8. Но как можно было соединить между собой эти столь непохожие технологии? Почти все, что оправдывало себя в одной области, не годилось для другой. Так что не приходится удивляться столь позднему появлению паровой машины даже после того, как наука очертила проблему. И вообще уместно задать себе вопрос: разве можно было изготовить паровую машину, если бы наука одновременно не поставила и не решила длинный ряд других проблем, открывших дополнительные возможности для техников? Прогресс науки потребовал множества новых научных измерительных приборов, появле-
8 Первые механические часы появились в XIV (возможно, даже и XIII) веке. Эволюция токарных станков и инструментов тесно связана с часовым делом (History of Technology. Oxford, 1954-1958, vol. 3, p. 648ff.).
ние которых, в свою очередь, двинуло вперед смежные области науки и техники. Отметим, что Джеймс Уатт, когда он изобрел конденсатор, что стало поворотным пунктом в истории создания парового двигателя, был "мастером по изготовлению математических инструментов" для Университета в Глазго9.
Но это было только начало. С течением времени опора на старые ремесла - или на то, что от них осталось, -существенно уменьшилась. Первое поколение машин было изготовлено вручную с некоторым использованием силы падающей воды. Эти машины были очень дороги из-за нехватки высококвалифицированных мастеров, необходимых для их изготовления, и не очень надежны10 по причине все той же зависимости их качества от человеческого фактора. Стоимость машин снизилась, а надежность повысилась во втором поколении, когда их стали изготавливать уже при помощи машин. Это хорошо показано автором главы о станках в монографии "История техники"":
"Станки позволяют обрабатывать металлические предметы большого размера и придавать им форму с точностью, недостижимой при ручном изготовлении. Более того, высокая скорость машинной обработки делает коммерчески практичными процессы, которые при работе вручную, даже если это возможно с механической точки зрения, неэкономичны... Изобретение и совершенствование станков было существенной частью промышленной революции".
'На эту должность он был назначен в 1757 г. (History of Technology, vol. 4, p. 181).
10 О "надежности", которой обладали машины на данной стадии, красноречиво говорит благодарственное письмо Болтона (1776 г.) Уилкин-сону, который в течение нескольких лет растачивал цилиндры для машин Болтона и Уатта: "Уилкинсон изготовил для нас несколько цилиндров почти без ошибок; диаметр цилиндра в 50 дюймов, который был сделан для "Бентли и Ко", нигде не отклоняется от заданной величины более чем на толщину старого шиллинга" (Ibid., vol. 4, с. 422). В качестве привода для своей фрезы Уилкинсон использовал водяное колесо.
11 Gilbert K.R. (Ibid., vol. 4, p. 417).
И действительно, нам следует признать это весьма существенным фактором. Может сложиться впечатление, что наш взгляд на развитие событий сформировался при знакомстве с первыми ткацкими "станками", сыгравшими важную роль в экономической истории Англии, но, если подумать, находившимися лишь на одной из побочных дорог прогресса. Пожалуй, эти станки лучше считать примером эволюции "старой" промышленности, чем началом "новой" (как их обычно представляют). Конечно, их появление свидетельствовало о повороте к инвестициям в основной капитал, хотя эти инвестиции тогда были еще очень невелики. Условием для осуществления подобных инвестиций была большая мобильность капитала - и не более (на данном этапе). Разве не могло нечто подобное появиться, скажем, во Флоренции в XV в., если бы удалось привлечь необходимый капитал (что, кстати, было совсем не трудно) и если бы там, как в Ланкашире, в изобилии имелась вода, способная приводить в движение колеса? Прослеживается явная преемственность между ситуацией, сложившейся в XVIII в. в Ланкашире и Вест-Райдинге, и событиями, которые мы наблюдали в мире до промышленной революции.
Промышленная революция произошла бы и без Кромптона и Аркрайта и была бы (особенно на поздних стадиях) такой же, какая имела место в действительности. Влияние науки, стимулирующее развитие техники, появление новых источников энергии и ее использование для придания машинам большей точности и надежности при постепенном сокращении их стоимости, что обеспечивает возможность их широкого применения во многих областях, - вот в чем заключается сущность промышленной революции. Столь глубокие преобразования революция могла произвести именно потому, что она не была единовременным актом, а растянулась, можно сказать, непрерывно повторяясь, на долгие годы. Если же рассматривать промышленную революцию как замещение труда основным капиталом, то такое замещение произошло, когда техническое развитие привело к существенному удешевлению новых капитальных благ12.
Теперь, наконец, мы можем вернуться к вопросу, который был поставлен в конце предыдущей главы, а именно к вопросу о воздействии индустриализации на рынок труда. Влияние английской промышленной революции на реальную заработную плату рабочих - предмет долгой дискуссии между историками, результаты которой и ныне нельзя считать однозначными. К счастью, я могу не вторгаться в эту дискуссию, поскольку с моей точки зрения существенно другое. Не приходится сомневаться, что в конечном счете построение индустриального общества оказало весьма благоприятное воздействие на динамику реальной заработной платы трудящихся: за последнее столетие во всех развитых странах она чрезвычайно выросла. И опять таки, несомненно, что без повышения производительности труда, вызванного индустриализацией, такой рост реальной заработной платы был бы невозможен. Важно понять, почему рост заработной платы отставал во времени от повышения производительности труда. Конечно, этот рост начался не сразу, но в конце концов не так уж важно, что происходило в Англии, скажем, между 1780 и 1840 гг. - небольшое повышение или фактическое падение общего уровня реальной заработной платы. В объяснении нуждается само отставание заработной платы от темпа индустриализации.
Частичное объяснение - в свете сказанного мной о прежней ситуации на рынке труда - дать нетрудно. Если исходить из начальных условий, когда труд имеется в избытке (а именно так, я убежден, обстояло дело на англий-
12 Еще в 1807 г. было замечено, что "ныне паровая машина стоит более чем в два раза дешевле тех лошадей, которых она заменяет" (Young Т. Lectures on Natural Philosophy. Цит по: History of Technology, vol. 4, p. 164). Между тем, победа паровой машины над водяным колесом в то время не была столь решающей. Даже в 1835 г. в Ланкашире и Западном Йоркшире насчитывалось 1369 паровых машин и 866 водяных колес (Ibid., p. 166).
ском рынке труда в XVIII в.), не следует ожидать существенного повышения реальной заработной платы до устранения подобного избыточного предложения труда. Не удивляет и другое: что устранение этого избытка потребовало так много времени. Мы знаем, что темпы прироста численности населения тогда были очень высокими, а возможности поглощения дополнительного притока труда сельским хозяйством невелики, так что предложение труда в промышленности и других городских отраслях увеличивалось очень быстро. И для поглощения избытка труда спрос на труд должен был увеличиваться еще значительнее в течение довольно длительного времени.
Каким же могло быть воздействие новых возможностей инвестирования в основной капитал на потребность в рабочих руках? Это - далеко не простой вопрос, на который разные экономисты (даже наиболее видные из них) дают не совпадающие ответы. И, думается, этому не приходится удивляться. Здесь одновременно проявляется множество факторов, и временами преобладают одни, временами - другие.
Бесспорно, машины очень часто вытесняют живой труд. Стоит, пожалуй, сослаться на исключительно яркий (и подтвержденный) факт, относящийся к началу XIX в.: станки для производства канатных корабельных блоков Модели, внедренные в 1801 г. на Портсмутских верфях, "позволили 10 неквалифицированным рабочим заменить ПО квалифицированных"13. Неудивительно, что появились луддиты. Экономистам, конечно, были известны подобные факты, но их всегда можно было отбросить, ссылаясь на последствия слабой мобильности труда. Новая техника, рассматриваемая в тенденции, всегда уменьшает спрос на одни виды труда и повышает спрос на другие. Но каков же баланс? Каков общий результат с точки зрения совокупного спроса на труд?
Простое приложение кейнсианского анализа привлекло бы внимание к повышению "предельной эффек-
13 History of Technology, vol. 4, p. 427.
тивности капитала", порождаемому, без всякого сомнения, изобретениями. В кейнсианской модели это окажет положительное влияние на рынок и повысит спрос на труд. Безусловно, такого эффекта можно ожидать в первой фазе. Пока машины (и другие основные капитальные блага, например, железные дороги) находятся в процессе строительства, развитие будет идти в направлении расширения кредита, так что и спрос на труд в денежном выражении возрастет. Но как только машины будут построены, они начнут вытеснять живой труд. С этой точки зрения можно сказать, что кейнсианская теория является теорией краткосрочного воздействия (и на другое не претендует) - она не дает объяснения (по крайней мере, прямого), каким будет долгосрочное влияние на протяжении нескольких поколений. А именно в этом заключается вопрос.
Существует, впрочем, и долгосрочная теория, которой мы изначально обязаны экономистам-классикам -Адаму Смиту и его последователям, экономистам того времени, о котором я пишу. Она ориентирована как раз на решение стоящей перед нами проблемы и дает ответ, который, на первый взгляд, кажется столь же оптимистичным, что и ответ кейнсианской теории. Если окинуть взором череду бумов и спадов, расширения и сжатия кредита и сосредоточить внимание на тенденции, то первоочередное значение имеет спрос на труд при данном уровне реальной заработной платы. Вполне можно сказать, что спрос на труд будет расти тем быстрее, чем выше общие темпы роста экономики, а экономика не может расти без инвестиций, так что в долгосрочном плане балансом между сбережениями и инвестициями можно пренебречь, считая сбережения тождественными инвестициям, а темпы роста - функцией нормы сбережения. И если к этому добавить предположение (верное во многих случаях и местах и, безусловно, верное для Англии времен промышленной революции), что главным источником сбережений являются прибыли, становится вероятным, что сбережений тем больше, чем выше прибыли. Инновации не будут реализованы, если они не увеличивают прибыли; более высокие прибыли ведут к росту сбережений, а более высокая норма сбережений ведет к более высоким темпам роста всей экономики. И все это, по крайней мере в течение довольно длительного периода и при рассмотрении рынка труда в целом, предполагает более быстрый рост спроса на труд.
Мы увидим в дальнейшем, что такова действительно часть правды, но не вся правда. В этом убедился уже величайший из экономистов-классиков - Д. Рикардо. Я не думаю, что в первом издании своих "Начал" (1817 г.) он идет в рассматриваемом вопросе дальше и глубже приведенного выше обобщения. И именно это оптимистическое заключение было подхвачено его популяризаторами, пророками нового капитализма: оно устраивало их и потому они повторяли его в первую очередь. Но Рикардо был достаточно смел и следовал своей мысли до логического конца, не останавливаясь там, где ему (и его друзьям) хотелось бы остановиться. В последнем прижизненном издании упомянутого труда (1820 г.) он добавил гораздо менее приемлемую для его последователей главу "О машинах", которая в значительной мере восполняет пробелы в его первоначальной аргументации.
С промышленным спросом на труд (при сохранении постоянного уровня реальной заработной платы) тесно связан не весь капитал, занятый в промышленности, а лишь его оборотная часть14. До тех пор, пока соотноше-
14 Эту доктрину Д.С. Милль впоследствии окрестил "фондом заработной платы" (Wage Fund) — запоминающееся название, к сожалению, лишенное того, что оно должно было выражать. (Хорошо известно, что в конце жизни Милль отрекся от термина "фонд заработной платы", и я подозреваю, это свидетельствует о том, что он никогда по-настоящему не понимал его значения.) Оборотный капитал вовсе не сводится к "фонду заработной платы", он относится ко всем текущим фондам, необходимым в процессе любого производства. Для того чтобы "колеса вертелись", нужны нормальные запасы сырья, полуфабрикатов и готовой продукции. Если имитировать обычную деловую практику и не считать прибыли до действительной продажи продукции и если пренебречь сложностями, связанными с обычным разделением одного и того же процесса между несколькими фирмами, то тогда величина оборотного капитала сводится (приблизительно) к части, предназначенной на оплату труда. Между величиной этой части и используемым количеством труда (даже если отвлечься от краткосрочных колебаний) нет строгой пропорциональности, но в конечном счете наблюдается явно выраженная приблизительная соразмерность. Думаю, Рикардо имел в виду именно это, но Милль не понял его мысли до конца.
Когда Рикардо умер (в 1823 г.) в возрасте 51 года, Миллю было только 17 лет. Он был сыном ближайшего друга Рикардо. Останься Рикардо жив еще хотя бы лет пять, он подучил бы Милля. К 1829 г. (дате написания своего "Очерка о некоторых нерешенных задачах") Милль находился в наилучшей форме и внес наиболее заметный вклад в экономическую науку. А что было бы, если бы два классика поработали вместе? Оба они обладали широтой и смелостью взгляда, но Милль умел лучше и понятнее, чем Рикардо, излагать свои мысли.
ние между постоянным и оборотным капиталом остается неизменным, отмеченная выше закономерность не имеет значения, и темп роста каждой части капитала будет таким же, что и темп роста всего капитала. Тогда, действительно, все, что повышает темп роста капитала в целом, будет ускорять рост спроса на труд. Но Рикардо видел проблему в другом свете (и, думаю, он был прав). Если происходит переключение на основной капитал, в результате чего повышается темп роста и всего капитала, то рост оборотного капитала определяется двумя противодействующими факторами. Вполне вероятно, что при сильном сдвиге в сторону основного капитала темп роста всего капитала может повыситься, а оборотного капитала даже снизиться и тогда "трудосберегающие инновации" могут уменьшить не только рост спроса на прямо затронутые ими виды труда, но и спрос экономики на труд в целом15.
15 Вслед за Кейнсом мы привыкли думать, что тенденция роста инвестиций по отношению к сбережениям ведет к увеличению занятости, так что любой аргумент иного рода внушает подозрения. Следует, однако, отметить, что именно такой аргумент был возведен в догму в Англии (особенно при правительстве Вильсона). Нам говорят: для того чтобы промышленность оставалась конкурентоспособной, выработка на одного работника должна расти. Но рост выработки, если он не сопровождается общим ростом объема производства, ведет к безработице. Для роста объема продукции необходим поддерживающий его рост работающего (оборотного) капитала, а для последнего — рост сбережений (частных и государственных).
Мы должны, наконец, уяснить, что при одних обстоятельствах (и для одних целей) верен один аргумент, а для иных — другой. Кеинс имел в виду депрессивную экономику. Одним из симптомов депрессии является избыток запасов на многих стадиях производственного процесса — запасов, которые не могут быть использованы из-за отсутствия воли (или стимула) для их использования. Поэтому связь между оборотным капиталом и спросом на труд оказывается нарушенной. Но ведь это — особые условия, обычно же такая связь существует. Она имеется даже в краткосрочном плане на пике бума при "полной занятости". В конечном счете она имеется всегда — иногда более тесная, иногда более слабая. Но, повторяю, в общем, долгосрочном плане эта связь должна присутствовать.
Тем не менее можно задать вопрос: как она должна была проявиться в конкретных условиях начала XIX в., о которых я теперь пишу? Пока кредит расширяется, занятость растет. Почему же мы предполагаем, что расширение прекратится? Рассмотрим два примера. Если внешняя торговля наталкивается на препятствия, как во время войны, дело дойдет до точки, когда дальнейший рост спроса на труд станет возможен лишь при снижении реальной заработной платы; так, собственно, и происходило, но это — не наш вопрос. Мы спрашиваем: возможно ли увеличение спроса на труд без снижения реальной заработной платы? В мирное время (при золотом стандарте), как это было после 1819 г.. Банк Англии будет испытывать давление из-за отрицательной динамики платежного баланса. Но если бы золотой стандарт был отменен, рано или поздно произошел бы возврат к первому общему случаю.
У нас есть все основания предполагать, что нечто подобное действительно происходило в Англии в течение первой четверти, а то и трети XIX в., хотя, несомненно, тогда ощущались затруднения иного рода (например, барьеры на пути внешней торговли, вызванные войной с Наполеоном), которыми мы здесь пренебрегаем. Даже небольшой сдвиг в данном направлении в сочетании с фактом роста численности населения был бы достаточен, чтобы объяснить отсутствие дефицита труда и связанное с этим отсутствие роста (по крайней мере, значительного) реальной заработной платы. Тем не менее, можно было надеяться (и Рикардо действительно надеялся), что придет время, когда отрицательный эффект сдвига в пользу основного капитала окажется исчерпанным, а останется лишь положительный эффект, связанный с более высокими темпами роста. Рикардо писал"':
"Я отметил уже прежде, что рост чистого дохода17, измеряемого в товарах, всегда является следствием усовершенствования машин и влечет за собой новые сбережения и накопления. Следует помнить, что эти сбережения имеют место ежегодно и что они должны скоро создать фонд более значительный, чем валовой доход, первоначально потерянный вследствие изобретения машин. Тогда спрос на труд будет так же велик, как и прежде, и положение народа будет и дальше улучшаться благодаря увеличению сбережений, которые позволит делать возросший чистый доход".
Все это, если правильно понято, верно, но и это не вся правда. Рикардо предполагает единовременный разовый сдвиг к основному капиталу. Но почему этот сдвиг не должен продолжаться? Есть причина, о которой он не упоминал, но которую следует добавить. Как мы видели, импульсом к введению нового основного капитала, или "машин", было снижение издержек производства этих машин. В результате их удешевления стало выгоднее использовать механизированные, а не прежние ручные операции. Но такое удешевление не было одноразовым, оно непрерывно продолжалось, и одним из результатов подобного развития явилось распространение механизированных методов на новые цели и процессы, то есть продолжение того, что происходило в первом раунде. Но следующим раундом должна стать замена первого поколения основного капитала (который теперь считается сравнительно дорогим и неэффективным) новым поколением, более дешевым и более эффективным, что обеспечит дальнейшее увеличение прибылей (или, по терминологии Рикардо, чистого дохода) без какой бы то ни было необходимости дополнительного сбережения. После того как были накоплены перво-
16 Рикардо Д. Сочинения. Т. I. Начала политической экономии и налогового обложения. М.: Госполитиздат, 1955, с. 326.
17Терминология, которую здесь использует Рикардо, имеет следующее значение: чистый доход = прибыль + рента; валовой доход = чистый доход + заработная плата (см. гл. XXVI "О валовом и чистом доходе").
начальные основные производственные фонды (конечно, не следует закрывать глаза на те лишения и невзгоды, которые были связаны с таким первоначальным накоплением), эти фонды как бы сами по себе, в силу дальнейшего технического прогресса, будут "набирать" производственную мощность, и этот более поздний рост не будет мешать процессу сбережений, оказывая сугубо положительное влияние на спрос на труд. И вот только в этой точке - теперь нам ясно, почему для ее достижения потребовалось так много времени, - появляется возможность полностью поглотить избыток труда на рынке, и реальная заработная плата начинает существенно повышаться18.
В этом, я полагаю, суть проблемы и именно это надо подчеркнуть, если мы готовы удовлетвориться в нашем, как теперь говорят, "макроэкономическом" анализе общим уровнем заработной платы. Но если мы заглянем хотя бы немного дальше, то обнаружим еще одно изменение на рынке труда, требующее специального рассмотрения.
Хотя в это время трудящиеся стояли на пороге обретения своего "классового самосознания", различные отряды тех, кто вскоре стал воспринимать себя как "рабо-
18 В своей обобщенной "макроэкономической" аргументации я использовал допущение о постоянном уровне реальной заработной платы, что для стоявшей передо мной цели можно считать вполне обоснованным (именно это допущение позволило мне так четко следовать теории Рикардо). Основной капитал, подобно оборотному, я считал по издержкам заработной платы (затратам труда, воплощенного в машинах). До тех пор пока реальная заработная плата принимается за константу, это равнозначно оценке основного капитала в ценах соответствующего набора потребительских благ. Тогда величина совокупного капитала становится однозначным понятием и соотношение сбережений (выраженных в стоимости потребительских благ, от которых пришлось отказаться) и инвестиций (прироста стоимости совокупного капитала) нетрудно вычислить. Совсем иное дело, когда мы подходим к стадии, на которой реальная заработная плата повышается. Анализ, который тогда становится необходимым, оказался "крепким орешком" для экономистов конца XIX в., и лишь в настоящее время он стал возможным. К счастью, для моей цели не понадобилось "вступать на столь опасный путь".
чий класс", оказались по-разному затронуты переменами. Появился новый промышленный рабочий класс, отличавшийся от прежнего городского пролетариата, и одно из главных различий заключалось в том, что этот рабочий класс имел более регулярную занятость.
Если принять во внимание те колебания, которым всегда подвержена промышленность, данная констатация может показаться парадоксальной. И тем не менее она верна. Промышленный рабочий время от времени становился жертвой безработицы, но уж если он был занят, его труд носил регулярный характер. В этом заключалось его отличие от временного рабочего, который никогда не знал, чем он будет заниматься даже через несколько недель. Именно таким временным был типичный статус допромышленного пролетариата. Положение промышленного рабочего изменилось коренным образом. Хорошо известно о чрезмерной продолжительности рабочего дня и жутких условиях жизни первых промышленных рабочих. Однако они с самого начала могли считать своим главным достижением регулярную занятость, что в конечном счете оказалось решающим.
Современная промышленность должна была развиваться в направлении регулярности в силу характеристики, значение которой я неоднократно подчеркивал, - ее зависимости от использования основного капитала. Освоение основного капитала, переход на новые процессы производства могли быть рентабельными только при условии относительно постоянной загрузки мощностей. А для этого требовалась более или менее постоянная организация, основанная на использовании более или менее постоянной рабочей силы. Это имело важнейшие последствия - как социальные, так и экономические.
В отличие от допромышленного пролетариата, который не имел корней, промышленный рабочий, так сказать, "укоренился", став членом группы, которая вскоре потребовала достойного места в более широком обществе. Но даже прежде, чем это произошло, формирование группы само по себе оказало сильное влияние на жизнь всех, кто к ней принадлежал. Защищенность, которую обеспечивала связь с товарищами по работе, присущая, как мы видели, старой деревне, возродилась в новой форме".
Итак, промышленный рабочий был способен к организации, поскольку сам он оказался в ситуации, которой уже были свойственны элементы организации. Но даже без формальной организации его положение, в силу особенностей функционирования индустриальной системы, стало несколько более стабильным, чем положение до-промышленного рабочего. Мы говорим лишь о "несколько большей" стабильности, ибо рабочий по-прежнему то и дело становился объектом несправедливого к себе отношения и жертвой промышленных спадов. Но все же утрата и такой стабильности была для рабочих сильным ударом, и они, объединившись, пытались ее укрепить. Со временем рабочие поняли, что они в состоянии не просто соглашаться на любые условия нанимателя, но вести с ним "торг" об этих условиях, что прежде было совершенно немыслимо. Объединившись, рабочие обрели недоступное им прежде оружие - стачки. Совершенно очевидно, что профсоюзы и даже рабочие (лейбористские) партии были порождением индустриализма.
Эти изменения как раз и являются тем элементом, который отсутствовал в нашем предыдущем "макроэкономическом" анализе, когда из виду упускался путь, следуя которым промышленные рабочие (и в более широком смысле - работники всех отраслей и профессий эпохи индустриализации), организуясь сначала в узкие, а затем во все более широкие группы, сумели стать классом, обладавшим несколько большими привилегиями, чем "случайные", "временные" рабочие, все еще остававшиеся за
19 Весьма заманчиво увязать этот социальный сдвиг с сопровождавшим его изменением численности населения. Если бы мы располагали достоверной информацией, это позволило бы нам представить динамику численности населения как часть анализируемой обшей перемены, а не рассматривать ее как некую "экстерналию". Но это только догадка: причины резкого роста численности населения, начавшегося в Англии в конце XVIII в., до сих пор во многом остаются тайной.
рамками этой организации. Поэтому заработная плата промышленных рабочих могла расти даже задолго до того, как был поглощен избыток предложения на рынке труда. Но когда этот избыток исчез, появились предпосылки для организации даже "случайных" рабочих в тред-юнионы, торговые палаты и т.п. Таким образом, можно сказать, что повышению заработной платы способствовала организация. Впрочем, на деле и это тоже только часть правды.
До сих пор я рассматривал влияние индустриализации на рынок труда в свете английского опыта. Однако важен и интересен не только английский опыт, поскольку анализируемый процесс охватил весь мир. Именно как мировой феномен нам и следует его рассматривать. В Англии замена пролетариата промышленным рабочим классом в основном завершена. В большинстве остальных "передовых" стран этот процесс также близится к завершению. Но если брать мир в целом, ситуация выглядит иначе. Мало того, создается впечатление, что прогресс в данном отношении вообще отсутствует.
Конечно, отчасти (как и в прошлом) здесь сказывается давление со стороны роста численности населения. И если причины повышения темпов роста населения, начавшегося в Европе сто и более лет назад, до сих пор еще не совсем ясны, то корни современного "демографического взрыва" хорошо известны. Мальтус был прав, считая, что численность населения Земли будет быстро увеличиваться, если этому ничто не будет препятствовать. Ныне одно из главных в прошлом препятствий на пути роста численности населения во многих странах неожиданно исчезло. Наука сумела найти простые и дешевые средства искоренить (или почти искоренить) некоторые из особенно пагубных болезней20, и численность населе-
20 Наиболее яркий случай — полное (или почти полное) исчезновение малярии во многих ранее пораженных ею регионах. Весьма убедительные примеры воздействия (часто косвенного) успехов науки на рост населения приведены в: Newman P.К. Malaria Eradication and Population Growth. Michigan University School of Public Health, 1965.
ния отреагировала на это так, как и предполагал Мальтус. Тенденция к росту населения не столкнулась и с ограничениями в виде предсказанной Мальтусом нехватки продовольствия, ибо наука и здесь сыграла свою спасительную роль. Мировое сельскохозяйственное производство увеличилось настолько, что голод оказался забытым (за исключением некоторых районов, где по специфическим причинам голод еще существует, но в масштабах, не превосходящих прежние). Однако рост сельскохозяйственного производства не сопровождался соответствующим увеличением занятости в аграрном секторе, более того начался массовый уход крестьян с земли21. И тем не менее, если брать мир в целом, производство продовольствия шло в ногу с потребностями. Проблемой стало поглощение и трудоустройство избыточного населения, которое в значительной своей части остается пролетариатом - допромышленным пролетариатом.
Как и прежде, пролетариат сосредоточен в городах. Но не в Лондоне, Париже или Бирмингеме, как это было в XIX в. В настоящее время магнитом, притягивающим его, являются города "слаборазвитых" регионов мира - Латинской Америки, Африки, Азии. Это - Бомбей, Калькутта, Джакарта и, конечно, Кантон и Шанхай-2. Однако теперь сельское население влечет в города не только старый мотив - мечта разбогатеть - у одних, просто выжить - у других, но и "демонстрационный эф-
21 См. выше, с. 156-157.
22 Речь идет о болезни, которую нельзя исцелить организационными мерами - заменой одного правительства другим. Максимум, на что способно сильное правительство, - это, подобно русским, ограничить появление городского пролетариата путем контроля за миграцией сельского населения, путем прикрепления крестьян к земле до тех пор, пока город не будет способен их трудоустроить. (В России это оказалось возможным благодаря наличию административной машины, унаследованной от времен крепостного права и сохранившейся во многом даже после его отмены.)
Подобное "решение" вряд ли было возможно в коммунистическом Китае, унаследовавшем от прежнего режима уже сформировавшийся и очень многочисленный городской пролетариат.
фект", усиленный другими факторами: возможностью получить образование, позволяющее рассчитывать на лучшую работу в будущем; пропагандистскими ухищрениями политических деятелей и экономистов, провозгласивших участие в росте национальной экономики долгом и правом каждого гражданина; приходом к власти новых правительств, которые народ считает чем-то вроде агентств по трудоустройству. Таковы движущие силы, сорвавшие миллионы людей с земли и собравшие их, фигурально выражаясь, у городских ворот. "Почему, -спрашивают эти люди (или кто-то иной от их имени), -преобразования, которые произошли на Западе в XIX -начале XX вв., не могут повториться теперь и в других странах?" Чтобы поглотить миллионы выходцев из деревень, действительно, требуется огромный рост экономики. Но ведь и способность Современной промышленности - промышленности конца XX в., сросшейся с наукой, - к расширению также неимоверно велика. Разве не может она решить эту задачу планетарного масштаба и столь же планетарного значения?
И действительно, какой бы трудной ни казалась эта задача, ее нельзя считать неразрешимой. Если анализировать проблему в глобальном масштабе, то в свете уже имеющихся достижений добиться дальнейших успехов -в рамках возможного. Двести лет назад промышленного рабочего класса не было вообще, сто лет назад он вряд ли насчитывал больше нескольких миллионов человек, сегодня он огромен. Чтобы получить представление о его общей численности, нужно к занятым в обрабатывающей промышленности передовых государств прибавить численность "белых воротничков", то есть служащих, без которых невозможен современный процесс воспроизводства, фермеров, чей труд был трансформирован индустриализацией, добавить членов их семей и аналогичные категории работников в развивающихся странах. Пожалуй, даже так мы не получим точной (или достаточно точной) цифры. Но, думается, мы не очень ошибемся, сказав, что современный индустриальный рабочий класс составляет не менее 500 млн. человек. Это меньше населения одного Китая, примерно равно населению Индии и, возможно, меньше '/6 населения мира". Как бы то ни было, необходимо "поглотить", трудоустроить огромное число людей. Но ведь поглощенными уже оказались сотни миллионов. Темпы роста экономики, необходимые для поглощения дополнительного притока на рынок труда, довольно высоки, однако они не выше тех, что наблюдались в последние десятилетия. Поэтому для решения указанной задачи потребуется, по крайней мере, два поколения. Конечно, будущий рост населения придает задаче дополнительную сложность, но и в этом случае ее нельзя считать неразрешимой.
"Господь творил чудеса для Его народа прежде; что помешает Ему теперь"** - поет хор в "Самсоне".
Боюсь все же, что определенные препятствия на этом пути встретятся.
* В 2000 г. население Китая составило 1300 млн. человек, Индии -1000 млн., всего мира - 6000 млн. человек. - Прим. ред. ** God hath wrought things as incredible For his people of old; what hinders now?

.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Экономика и менеджмент