Библиотека Гумер - Экономика и менеджмент

Раздел XI. Экономика России и стран Восточной Европы в период реформ (1991—2000 гг.)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1
ОЧЕРК РЕФОРМ ЭКОНОМИКИ В РОССИИ

Как всегда, сначала у нас стало возрождаться государство, но не сразу. Период попыток первой волны "молодых реформаторов" руководить государством можно назвать торжеством хаоса. Более неподготовленную в большинстве своем к государственной деятельности как по профессиональным, так и по моральным характеристикам группу людей, чем "Гайдар и его команда", подобрать трудно. Они сделали все возможное, чтобы опорочить саму идею реформ в глазах народа и подтвердить справедливость одного старинного китайского проклятия: "Я желаю тебе жить в эпоху больших перемен".
Возведя рынок в ранг небесного вседержителя, реформаторы немедленно "отпустили цены". Да, это позволило очень быстро наполнить прилавки магазинов импортными товарами. Но отечественное производство, издавна привыкшее к "казенной регламентации" и "указным" ценам объективно к такому "столкновению в чистом поле" с зарубежным противником оказалось неготовым.
Посмотрим на итоги. Во-первых, последовательный спад отечественного производства. Валовой внутренний продукт России в период реформ характеризуется следующими данными (в % к предыдущему году):

Нам могут справедливо заметить, что тому есть целый ряд объективных причин, на которые мы сами же и указывали. Но производство сворачивалось и во вполне конкурентоспособных отраслях, помочь выжить и развиться которым государство обязано и может очень легко. Причем не путем дополнительного финансирования, а элементарными протекционистскими мерами. Тому много исторических примеров.

Во-вторых, опережающая значительно, даже по сравнению с темпами спада производства, инфляция, которая немедленно превратила и без того скудные накопления населения в пыль. Уроки "керенок", уроки германской инфляции двадцатых годов опять пропали даром.
В-третьих, спад производства породил еще одно экономическое явление, к которому мы, выросшие в рамках советской системы, абсолютно готовы не были, — безработицу.
Все это вместе взятое больней всего ударило по наименее защищенным группам населения — старикам и инвалидам. Старая система соцобеспечения рухнула, а до достижения эффективности действия новой было пока далеко.
Наконец, пресловутая "приватизация", которая как идеологический штамп заменила нам "диктатуру пролетариата". Из всех ее итогов целиком положительным можно считать только юридическое оформление собственности населения на занимаемую жилплощадь. Фактически это означает лишь признание права продажи, наследования и дарения, ведь по праву пользования жилье в собственности было и до того. Кстати, первый шаг на этой тропе был сделан еще при М. С. Горбачеве, когда законодательно закрепили личную собственность на целиком оплаченные кооперативные квартиры и садовые домики. Приватизация квартир, проведенная прежде всего потому, что смысл ее был всякому доступен, а результат реально ощутим, сыграла роль своего рода психологической наживки на рыболовный крючок приватизации основных фондов. Выпуск приватизационных "ваучеров" при условии, что само значение этого слова было обречено на тотальное непонимание, не говоря уже о механизме их использования, привел к быстрому и тихому переоформлению прав собственности. Момент "ваучеризации" был выбран психологически очень точно. Лишившись последних сбережений и отупело глядя на гигантские прыжки цен, простой человек легко расставался с радужной бумажкой, значения которой он зачастую просто не понимал. Стимулом расставания стали и недавно обесцененные облигации трехпроцентного займа, и воспоминания об облигациях сталинских "займов развития народного хозяйства", годами пылившихся в сундуках.
Общество не успело оглянуться, как в его сознании установилось принципиально новое понятие — "олигархи". Точное значение этого слова сейчас никто не понимает, да и научно ему дать определение крайне сложно, учитывая трансформацию этого понятия за века экономической истории. Скажем образно: олигарх — это тот, кто обзавелся лодкой и веслами для плавания в мутной воде нашей экономики, и фонариком, дающим тусклый свет в тумане общественного сознания.
Не будучи специалистами, не беремся рассуждать о юридических тонкостях процесса нарождения олигархии. Законность его и так постоянно подвергается сомнению. Не знаем. Но с моральной точки зрения сосредоточение в немногих руках рычагов управления нашей хроменькой экономикой и средств воздействия на общественное сознание через массовую информацию законным признать нельзя. Законное с морально-этических позиций накопление происходило исключительно в сфере оборота, в том числе оборота теоретических прав граждан на собственность на средства производства и их скудных денежных средств. Подобное накопление невозможно без использования рычагов государственного управления самых разных уровней, начиная с поселковых советов и правлений колхозов, и дальше, вверх по лестнице.
Использование властных возможностей весьма эффективно, особенно когда сама власть находится еще в грудном возрасте. Но их прекрасно дополняет и набор многочисленных финансовых пирамид типа "МММ" и "Властелины", строительство которых возможным сделали исключительно доверчивость, добродушие и терпимость нашего народа. Удивительно только то, что упомянутые пирамиды стали притчей во языцех, а не менее скандальный Автомобильный всероссийский альянс, в который, как в выгребную яму, грохнули свои ваучеры миллионы нашего простодушного населения, и если и вспоминают о нем, то только в моменты обострения позиционной войны крупнейших приватизированных телеканалов. Более того, отцы-основатели этого альянса имеют смелость постоянно вещать с телеэкранов о бескрайней своей любви к России и покровительственно поучать ее народ, как надо жить.
Робкие теоретические попытки обосновать сложившуюся ситуацию воззванием к историческому опыту первоначального накопления никакой критики не выдерживают. Мы с вами убедились, что первоначальное накопление, в каких бы национально-исторических вариантах оно ни проходило, это общественный процесс, при котором аккумулируются средства для создания основного и оборотного капитала крупного производства, с одной стороны, и потенциальная армия труда, с другой. В наших условиях налицо было и то и другое. Юридическое, перераспределение национальной собственности, до этого юре считавшейся общенародной, а де-факто находившейся в распоряжении бюрократического государства, накоплением назвать никак нельзя. Для этого есть другие термины, тоже юридические. Не говоря уже о том, что наша "приватизация накопление" пока не может предъявить в качестве аргумента своей моральной реабилитации самый важный довод — рост общественного производства.
Теоретически мирная приватизация предполагала переход от устаревшей формы тотальной государственной собственности на средства производства (частичная, но значительная государственная собственность, как мы видели, сейчас является важнейшим элементом развитой экономики) акционерной, которая в цивилизованном зарубежье объективно доминирует. На практике мы получили очередное социальное противостояние. С одной стороны, баррикады — народные массы не только без всякой собственности, кроме жалкой личной, но часто и без работы, а если с работой, то часто без зарплаты. С другой — незначительная группа населения, социально-активная по части накопления, собравшая в своих руках определенные средства и не имеющая опыта их разумного применения, если не считать дачно-замкового строительства. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги... А по ним ходить! Такая ситуация — гнойный нарыв на теле общества, который неизбежно прорвется, если не произвести своевременного и грамотного социально-хирургического вмешательства. Пока же она дает возможность реставрации в утомленном сознании обывателя недавнего прошлого, с его полунищенским, но стабильным материальным обеспечением жизни и великодержавным
самосознанием. Воспрянувшие духом партаппаратчики ее умело используют. Не будучи людьми наивными, они реально отнюдь не помышляют о полной реставрации советской системы, за исключением разве что низшего звена "левого" движения, его добровольных активистов. Не имея никаких профессиональных знаний и опыта, кроме аппаратного, "левые" четко знают программу действий: опять добиться власти, а там видно будет. Такова примерно цель и "правого", "пионерско-молодежного" крыла нашей политики. Их высказывания и действия очень напоминают мультфильм о гнезде с птенцами, но объективно степень влияния их задорного чириканья на неустоявшееся сознание нашей молодежи нельзя недооценивать.
Социальный шок от итогов приватизации имеет не только прямое, но и не меньшее, по крайней мере, косвенное негативное влияние на реформирование экономики. Очередной парадокс ее современного состояния заключается в том, что необычайно разросшаяся, доминирующая в ней сфера обращения сама поражена внутренней болезнью. Она не может предоставить производству необходимых средств ни для обеспечения его сырьем и материалами, ни заработной платой. Отсутствует отлаженный механизм сбыта готовой продукции. Свободный рынок, воспетый Е. Т. Гайдаром и его соратниками, почему-то не смог предложить эффективной замены пусть со скрежетом, но работавшему в советские времена механизму снабжения и сбыта. Причин тому было много. Так, наше новое "временное правительство" не приняло никаких мер не только по поддержке, но и по защите отечественного производителя. Когда более зрелые кабинеты В. С. Черномырдина и Е. М. Примакова пытались поправить ситуацию, производство или уже стояло, или работало на полухолостых оборотах.
Но главное, думается, другое. Из официального хозяйственного оборота практически исключен важнейший фактор производства — земля. Проведение аграрной реформы у нас не случайно встречает сопротивление, как активное — со стороны левой оппозиции, так и молчаливо-пассивное — большинства населения. Причиной тут и подробно нами рассмотренные вековые традиции государственно-общинного землевладения, и итоги первой волны приватизации. Обжегшись на молоке, мы с совершенно обоснованной опаской дуем на воду. А опасаться есть чего. Реформа опять обоснована чисто теоретически, а практически нет ни грамотной кадастровой оценки земель, ни четко учитывающих национальные особенности юридических форм перехода к новым условиям владения и пользования землей. Без этого реформа грозит обернуться новым широким витком спекуляции.
Надо учитывать и еще один фактор, далеко не маловажный. Новый государственный аппарат, особенно "на местах", отнюдь не заинтересован в быстром проведении земельной реформы. Она лишит его достаточно мощного источника дохода, перераспределив его в пользу государства. Мы не собираемся, приводить этому тезису никаких доказательств. Достаточно выехать за черту любого российского города, чтобы убедиться в его правоте. Если вы поднимете бумаги по оформлению права пользования землями, на которых выстроены коттеджи "новых русских", легко заметить, что официально оно получено либо бесплатно, либо за смехотворную по своей величине сумму. Особенно усердствуют в раздаче земельных наделов администрации Москвы и области, чьи главы прославлены своей борьбой с коррупцией. Поэтому рядом с новопредприниматель-скими новостройками и высятся (в прямом смысле этого слова) особняки чиновников, получающих относительно скромное жалованье.
Продолжая ту же мысль, коснемся проблемы привлечения иностранных инвестиций. Недостаточную активность западного капитала в этой области принято объяснять нашей внутренней политической нестабильностью. Не без того. Но, думается, коренная причина иная. Она кроется именно в нашей исторической внутренней политической стабильности, стабильности влияния бюрократического аппарата.
Для иностранцев вложения в нашу экономику бесконечно привлекательны. Здесь и необъятные природные ресурсы, и потенциально бескрайний рынок сбыта, и дешевизна рабочей силы при достаточно высоком уровне ее квалификации. А коммерческие риски на Западе давно принято страховать. Проблема в том, что они просто никак не могут освоить правила наших игр, особенно бюрократических.
Приведем такой пример. Один наш знакомый, бостонский миллионер В. Райн, по совету своего консультанта по русским делам — эмигранта родом из Одессы — пять лет назад приобрел 40% акций молокозавода, расположенного в Краснодарском крае. Хороший завод, с новейшим импортным оборудованием. Все годы завод наращивал производственные обороты, но официально работал в убыток. Наш американский акционер не только не может вмешаться в управление предприятием, но даже получить нормальную бухгалтерскую отчетность. Все соблазнительные предложения из Бостона (10% уставного капитала в собственность и гарантированная зарплата в 120 тыс. долл. США в год) директором завода игнорируются. Он предпочитает тесную дружбу с главой местной администрации. Наш бостонец только беспомощно разводит руками и клянется никогда больше с нами не связываться.
Мы уже упоминали об опережающем возрождении государственности. Сейчас оно практически завершено по форме, если не обращать внимания на такие досадные "мелочи", как "размолвки" исполнительной и законодательной власти по поводу флага и гимна, например. Во всяком случае страна имеет конституцию, впервые прошедшую всенародное обсуждение перед ее принятием. Нуждается она в своем совершенствовании, дополнении? Несомненно, как, впрочем, и любая другая. Важно, что есть точка отсчета, и это надо признать одним из немногих безусловно положительных итогов реформ.
У нас есть опыт законотворчества, правда, иногда скандальный. Но его сопровождает и достаточно обоснованная надежда на более компетентный, профессиональный новый состав народных избранников.
В любом случае можно отметить, что период хаоса и сумятицы, порожденный самой эпохой перемен как таковой и профнепригодностью многих руководителей "нового призыва", не только пошел на спад, но само государство постепенно выходит из аморфного состояния, обретая достаточно четкие формы. Но одновременно на его лице не менее четко проступают и родимые пятна непотопляемой бюрократии.
Исторический опыт развития, особенно наш, отечественный, свидетельствует о ее поразительной способности к мимикрии, возможности выжить в любых экономических условиях и идеологических рамках. На всякий публично обсужденный и открыто принятый закон немедленно в порядке мощного контрудара выпускается целый ряд подзаконных актов, никем не обсуждавшихся, но четко учитывающих интересы аппарата исполнительной и представителей законодательной власти. Так, в современных условиях администрация нижнего и среднего уровней окружает себя целыми легионами коммерческих образований, деятельность которых внешне направлена на оказание помощи гражданам в "подготовке документов". На деле это все та же "кормушка" для аппарата. Или Государственная Дума, самым мудрым решением которой было бы; запретить законодательно публикацию расходов на свое содержание, чтобы не травмировать лишний раз население морально. А чего стоит только так называемая "коммерческая деятельность Центробанка (такое словосочетание нормальному человеку может привидеться только в ночном кошмаре), вопрос о правомерности которой иногда поднимается в прессе, но быстро "спускается на тормозах" в ходе очередной проверки. Или короткая, никак не комментируемая информация в "Российской газете" о том, что расходы Центрального банка России в 1998 г. значительно превысили его доходы?
На верхнем уровне управления, особенно в первые годы реформ, нас захлестнула волна бесчисленных льгот — по экспорту, налогообложению и т. п. Дети дефицита умело продолжили практику "привязки" элементарной наживы к высоким гуманным устремлениям, которая сформировалась, как мы видели, еще в ходе кооперативного движения перестроечных времен.
Особо надо рассмотреть вопрос не только о новой социальной структуре населения России, но и о его психологии.
Довольно быстрое наполнение прилавков магазинов товарами зарубежного происхождения, которое "молодые реформаторы" ставят себе в непременную заслугу (видимо, за неимением других), сопровождалось еще более быстрой инфляцией. В результате мы получили ситуацию все того же дефицита, но в зеркальном отражении: полные прилавки при пустых кошельках большинства граждан. Перед нашими новоявленными предпринимателями встала задача вовлечения в оборот новых ресурсов, но не с позиции оживления затухающего производства, а с целью быстрого заполнения кубышек, пока общество не успело опомниться. И эти ресурсы быстро нашлись.
Во-первых, природные. Ликвидация государственной монополии внешней торговли превратила их в объект частной спекуляции.
Во-вторых, основные фонды предприятий и организаций, подлежащие приватизации.
В-третьих, личная собственность граждан, состоящая из приватизированного жилья и из сохранившихся лишь частично, небольших накоплений. Сюда же надо добавить их потенциальное право на долю государственной собственности на средства производства, которое абсолютному большинству населения реализовать так и не удалось.
Новое направление социальной активности представителей старого бюрократического аппарата сформировалось очень быстро. Собственно говоря, психологически по исконным российским традициям большинство руководителей всегда рассматривает доверенный им государством объект как "кормушку", а тут еще убрали все препоны, сдерживавшие напор личного интереса. Помнится, руководитель одного крупного оборонного предприятия (сейчас он уже третий год не решается показаться в Москве) горько сетовал под закуску после рюмки: "Понимаешь, нам по жизни много не доплатили. Придется самим поправлять..."
Надо оговориться, что речь здесь идет не о высшем звене старого аппарата. Во-первых, это были люди всегда достаточно умные и очень опытные, умеющие считаться с реалиями дня. Свидетельством тому то, что некоторые из них до сих пор возглавляют родные республики, ставшие независимыми государствами. Во-вторых, большинство из них по советской традиции к моменту достижения высшей власти одновременно достигли и возрастного барьера, при котором сама жизненная активность несколько снижается. В-третьих, наш новый перелом проходил достаточно мирно и это позволило опытным людям сохранить нажитую личную собственность, прежде всего лучшие в стране квартиры вместе с частично приватизированными госдачами. Наконец, когда схлынула первая волна перемен, оказались, пусть в другой форме, но все-таки востребованными их житейская мудрость и часто уникальные профессиональные знания.
Активизировалось вновь именно среднее звено прежней бюрократии, чья карьера была прервана наступившими переменами примерно на ее середине, и его можно понять. Но это не тот случаи, когда понимание целиком тождественно прощению.
Спору нет, долгие годы наш "развитой социализм" поддерживала перекачка за рубеж целого ряда невосстановимых природных ресурсов. Но, как ни крути, тогда мы воспринимали получаемое взамен как общегосударственное и делили егоесли не в равных долях, то относительно пропорционально. В период социально-политической и хозяйственной сумятицы, последних лет перестройки и первых лет реформ эти пропорции грубо нарушились. Перекос распределения в пользу экономически активной части общества стал абсолютен, хотя он практически и не поддается надлежащему учету. Хуже всего здесь то, что изменилась не только структура общественного потребления, но и общественный моральный климат, объективно стимулирующий у огромной части населения неприятие самой идеи реформ.
Нравственно величайшей потерей для большинства граждан стало отсутствие жизненной стабильности. Стабильности, пусть невысокого, но достаточно твердо гарантированного материального уровня, дополняемого к тому же постоянным моральным поощрением со страниц газет, экранов телевизоров, лозунгов на демонстрациях.
Ситуацию ухудшает теперь новая демонстрация. Демонстрация уровня и образа существования "новых русских" (ну и термин), в шоке от которой пребывает не только российский народ, но и Запад, очень благополучный материально, но еще и более осторожно-разумный в своих личных тратах. Наши же скоробогатеи целиком копируют удачливого золотоискателя Фильку Шкворня из замечательного романа В. Шишкова "Угрюм-река". Десять метров панбархата для портянок на грязные ноги, и толпой в кабак — гулять, пока все не пропьешь. А народ вокруг пусть глядит да радуется. Трудно ожидать другого от людей, не имеющих ни духовных ценностей, ни элементарного воспитания.
Понятие "новый русский" прижилось в народе и быстро распространилось по миру, как в свое время "спутник" и "перестройка". Только последними можно было гордиться, а первым — нет. Зато оно сейчас постоянно встречается в анекдотах. Попробуем рассмотреть основные признаки этой группы людей.
Безусловно и очевидно их объединяет высокий уровень дохода, особенно на фоне общего обнищания населения. При этом надо разделять "капитанов" кораблей (шхун, барж, паромов, шаланд и т. п.) новой "рыночной" экономики и их команды. К ним относятся служащие банков, фирм и т. д., которых сейчас принято называть "средним классом". Первые правят бал, вторым кое-что перепадает с барского стола. Перепадает прежде всего потому, что они успели получить кое-какие профессиональные навыки, делающие их относительно пригодными для работы в новых условиях.
"Средний класс", как понятие целой категории населения в нашем сознании, появился после пресловутого кризиса августа 1998 г. Мы опять его просто "выхватили" из западной терминологии, не удосужившись примерить к нашим условиям. Тема и объемы книги не позволяют рассмотреть эту категорию подробнее, как она того заслуживает. На Западе ей посвящены тысячи изданий. Отметим только одно, что там средний класс является опорой общества и основой экономики, Что предполагает надежность его существования, обеспеченную целым набором социальных гарантий.
У нас пока, напротив, так называемый "средний класс" целиком зависит от милостей заправил нового бизнеса, которых и принято именовать "новыми русскими". Социально и физически они преемники "родных детей дефицита", взросших при советской власти, ряды которых пополнили представители открытого криминалитета. Источник их состояний — бесконтрольный оборот упомянутых выше ресурсов, который в период экономического хаоса они захватили в стачке со средним звеном государственного аппарата. Идеальными условиями для цветения этого гибрида были парниковое отсутствие новой законодательной основы и профессиональная некомпетентность как создателей законов, так и высшего эшелона их реализации.
С точки зрения образа жизни "новые русские" не являют собой психологически ничего нового. Вспоминается одна улица в Иванове (кажется, улица Батурина), где рос один из авторов книги. На этой улице бывшего Иваново-Вознесенска располагались особняки быстро разбогатевших текстильных фабрикантов, и она до сих пор представляет собой уникальный заповедник в основном псевдоисторической архитектуры — собрание строений от лже-античности, через лже-средневековье до модерна. Каждое из них изумительно отражает фантазии и прихоти владельцев, иногда, к сожалению, примитивные. Теперь же нам не надо, чтобы наблюдать подобное, ездить на экскурсию в Иваново. Достаточно дачных поселков Подмосковья. А как гуляли "новые русские" конца прошлого и начала нынешнего века? Читайте классиков! Опять ничего нового.
Заметим только, что от обитателей ивановских особняков остались и текстильные предприятия, проработавшие после изгнания их организаторов еще полвека, а некоторые из них стоят и до сих пор (к сожалению, "стоят" часто и в переносном смысле слова). А что останется от современных "новых русских"? Это еще вопрос. Можно указать на опыт американского пути развития капитализма в сельском хозяйстве, когда правительство США было вынуждено признать права собственности "скваттеров" на захваченные ими земли. Но ведь тогда по 70 га земли бесплатно получали и другие желающие. Условие одно — обрабатывай!
Особо надо сказать о психологии криминалитета, частично себя легализовавшего. Любые условия хозяйства предполагают, как мы видели, их определенную регламентацию — "правила игры". И если нет нормальной государственной, немедленно появится другая. По тому принципу, что "свято место пусто не бывает".
Когда происходит резкий перекос экономики в сферу обращения, криминализацию ее процессов надо признать естественным следствием. Профессиональная преступность изначально и психологически, и организационно ориентирована только на изъятие готового общественного продукта в любой его форме.
Вопрос о необходимости участия в производстве хотя бы своими капиталами, как условия поддержания ставшего привычным высокого материального уровня жизни, встает позже. Стимулом тут может выступать и социально-родовой аспект существования человека и его потомков. Но удается легализовать свои положительные намерения и получить их одобрение обществом далеко не всем и не всегда.
Но вернемся к проблемам нашего подлинного народа. Резкая потеря стабильности уровня жизни у большинства населения страны быстро изгладила в памяти процесс его объективного снижения в последние годы советской власти. Тут невольно вспоминаешь месяц мучений летом без горячей воды в каждой городской квартире. Поразительно, что радости и ликования после того, как ее "включат", хватает только на один день. К хорошему привыкаешь очень быстро. И наоборот.
В совокупности все это создает идеальные условия для контрреформенной пропаганды. При этом совершенно необязательна какая-либо конструктивная программа. Достаточно просто охаивать все происходящее, и чем злобнее, тем эффективнее. Многие сторонники реформ (неважно, каких) сами усердно подливают масла в огонь, выдавая любые перемены за будущие блага. Надо только подождать. Опять?!.. Сколько?
Наивно полагать, что какие-либо новые или "очистившие свои ряды" партии и политические движения в состоянии избавить общество от подобных негативных процессов навсегда и целиком. Опыт мировой и наш собственный показывает особую живучесть сорняков общества. Но остановить их буйный рост надо немедленно, иначе народное негодование может с корнем вырвать все социальные ростки, не разбирая на правых и виноватых. Стихийный процесс просто не способен отличить первое от второго.
Справедливости ради надо признать, что общественное осознание этой проблемы идет не только снизу, но и сверху. Свидетельством тому постоянно будируемый вопрос о "криминализации власти". Речь идет уже не о "власти денег", с которой мы объективно постепенно сжились, а о занятии официальных постов во власти законодательной и исполнительной. Психологически тут побудительным мотивом у обладателей темных и совсем юных капиталов отнюдь не только в обретении личной неприкосновенности. Они гораздо шире и проистекают из присущей человеку потребности ощутить социальное признание своих незаурядных способностей, а в какой сфере они применялись — неважно. Получить новое, более широкое поле деятельности. Причем амбиции здесь прямо пропорциональны величине обретенного имущества. Прав был Марк Твен, когда писал: "украдешь булку — попадешь в тюрьму, украдешь железную дорогу — изберут в Сенат". Робкие попытки правоохранительных органов затронуть интересы так называемых олигархов пока результатов не дали.
Объективным недостатком нового типа государства является и слабость рычагов его влияния на процессы в экономике в сравнении не только с нашим недавним прошлым, но и с развитым зарубежьем. При этом исполнительная власть здесь вынуждена постоянно шарахаться меж двух огней. С одной стороны, ей "предъявляют к оплате" все счета, когда население оказывается окончательно "прижатым к стенке", независимо от форм собственности предприятий, например, годами не выплачивающих зарплату. С другой, "демократическая" пресса немедленно поднимает непристойное улюлюканье по поводу любой разумной попытки правительства навести элементарный порядок. Помним, какую кампанию травли развернули против исключительно достойного государственного деятеля О. И. Лобова (тогда министра экономики России), стоило ему только заикнуться о необходимости усиления влияния государства в государственном же секторе экономики.
Государственный сектор вообще грозит стать "черной дырой" нового народного хозяйства, причем теперь не в силу его мощи, а наоборот, — слабости. Возьмем проблему угольной промышленности, памятную любому из нас по массовым протестам шахтеров. О ней не стоит забывать никогда, а то получим эффект печки с рано закрытой заслонкой. Вопрос о частичной нерентабельности угледобычи давно актуален не только в России, но и за рубежом. Решали его по-разному. В СССР убытки покрывали за счет изъятия средств у отраслей доходных, тормозя их развитие; в Англии путем национализации угольной отрасли, т. е. раскладывая убытки на всю нацию. Остро стоит сейчас этот вопрос и в Германии. Для новой же российской экономики — это очередная наследственная болезнь, для лечения которой у государства пока нет средств. Но найти их придется, причем именно для радикального лечения, а не просто социального болеутоления, чем вынуждено на современном этапе заниматься правительство, используя метод периодических финансовых инъекций.
Эти процедуры упираются в проблему хилости и шаткости государственного бюджета России. Та, в свою очередь, в проблему "собираемости налогов", что стало для нас очередным новым идеологическим штампом. Завершает проблемный треугольник, который для нашей экономики вполне сродни Бермудскому, эффективность самой налоговой системы.
Вопрос о налоговой системе (налоговой реформе) является одним из самых дискуссионных среди широкого круга проблем экономической политики не только на современном этапе, но и в перспективе. Это и понятно, потому что наряду с формами собственности на средства производства система налогообложения является основным выражением реальных социально-экономических отношений в любом государстве.
Если формы собственности отражают основное отношение по поводу производства и распределения товаров, то налоговая система определяет основные отношения между государством и конкретными товаропроизводителями и потребителями — субъектами экономики, которую ни в коем случае нельзя воспринимать с позиций налогообложения как простую арифметическую сумму этих субъектов.
Вопрос о налогах в любой народнохозяйственной системе с нормально действующими законами товародвижения, системе, к которой мы сейчас стремимся перейти и которая получила скорее журналистское, чем научное название "рыночной экономики", на протяжении всей истории являлся, пожалуй, самым политическим.
В качестве наиболее свежего примера можно привести далеко не совершенную, крайне сложную налоговую систему США, которая подвергается постоянной и очень настойчивой критике как со стороны государственного аппарата, так и граждан. Тем не менее практически ни одна администрация США послевоенного периода не смогла реализовать своих предвыборных обещаний по ее совершенствованию. Не углубляясь в причины этой ситуации, можно отметить, что само ее наличие говорит об отсутствии в мировой практике готовых рецептов по эффективному реформированию налоговой системы, тем более таких, которые были бы применимы к крайне сложным и противоречивым российским условиям.
Одна из основных причин просчетов в курсе проводимых реформ — отсутствие четкой трактовки самой их социально-экономической сути. Причиной тому то, что в теории такие базовые понятия, как "капитализм" и "социализм", давно перестали служить объективному анализу социально-экономических процессов развития не только в нашей стране, но и в мире в целом и превратились в орудие политиканов.
Применительно к условиям России, например, речь надо вести не об устранении государственного регулирования экономики, что неизбежно отбросит нас назад по сравнению с другими развитыми странами, а о замене жестких административных, учетно-ограничительных мер и методов более гибкими, а следовательно, и более эффективными, включая и элементы "самонастраивания" отдельных экономических подсистем.
Слабость экономической теории порождает и опасную иллюзию возможной универсальности пустей экономического развития. Отсутствие единой составляющей действия экономических законов убедительно показывает нам исторический опыт мировой экономической истории.
Россия — высокоразвитая страна, где, однако, уровень жизни населения не соответствует уровню развития производительных сил. Но нельзя забывать, что уровень жизни хоть и важнейший, но далеко не единственный показатель уровня экономического развития. Относительно невысокий уровень потребления — результат не отсталости экономики в целом, а неэффективности ее структуры с позиций социальных результатов. Крупнейший ученый-экономист современности В. В. Леонтьев любил сравнивать экономику с парусным кораблем, где государственное управление — руль, а заинтересованность людей в элективной работе — ветер в парусах. В нашем плавании долго царил штиль. Пытаясь исправить ситуацию, мы усадили большую часть населения за весла. Но ведь галера — это объективный шаг назад по сравнению с парусным флотом. Эффективными такие меры на современном этапе развития человечества могут быть, как мы убедились, только в экстремальных политических ситуациях. Как только ситуация стабилизируется, корабль немедленно начинает замедлять ход.
Тупиковость направления нашего движения привела к бунту на корабле. Но, пытаясь развернуть паруса по ветру, мы почти потеряли и управление кораблем экономики. Период реформ — очередное, традиционное для России "смутное время" — пока привел только к ломке существовавшего хозяйственного механизма. Впереди у нас, говоря языком строителей, две задачи — разбор завалов и закладка фундамента. По сути дела это и есть ответ на вопрос "что делать?". Остается определиться, как.
В качестве основной проблемы российской экономики на современном этапе надо признать нарушение схемы простого общественного воспроизводства, не говоря уже о расширенном. Современный отлаженный социально-экономический механизм предполагает использование производственных ресурсов, реализацию товара, частичное возвращение основного продукта (в виде сырья и материалов, амортизационных отчислений), а при условии расширения и части прибавочного, в производство. При этом прибавочный продукт приобретает форму новой техники и технологии, желательно более производительных. Это и означает интенсификацию общественного производства, увеличивающую его объем при меньших затратах (экономический эффект) и, как результат, повышающий уровень жизни населения (эффект социальный).
Советский хозяйственный механизм определял в целом по народному хозяйству преобладание экстенсивного направления, даже при наличии отдельных моментов интенсификации Мы от него бежали, ломая, как говорится, каблуки. Бежали так стремительно, что порвали цепочку воспроизводства.
Перекос циркуляции экономики в сферу обращения определен объективным отсутствием личной заинтересованности самой активной части участников экономических процессов в возврате средств в производство. Наиболее выгодное занятие сейчас — спекуляция ресурсами, особенно на внешнем рынке. Возврат доходов от подобных сделок в производство - дело непростое вообще, а чем дальше, тем сложнее.
Объективная зависимость от импортных поставок, особенно в сфере товаров народного потребления (не важно, в обмен на сырье или в долг) не только замораживает отечественное производство, но и создает (пусть даже теоретически) катастрофическую угрозу национальной безопасности. Представьте себе на секунду такую ситуацию: вдруг в какой-то момент эти поставки прервутся, скажем, наполовину. А если целиком? Этому есть исторический опыт. Так, Англия, где в начале века в балансе потребления продуктов питания импорт составлял 80%, а отечественное производство только 20%, поголодав немного в ходе двух мировых войн, пошла на значительные национальные затраты, но изменила это соотношение в зеркальном отражении.
Исторический опыт показывает и то, что любая страна вставшая на путь перемен, вынуждена вступать в борьбу за свое новое место в уже сложившейся системе мировой экономики. Думается, у нас такой острой необходимости нет, особенно на первом этапе нового хозяйственного строительства В пользу этого говорит и наш ресурсный потенциал, и национально-исторические особенности развития.
Россия обладает набором природных ресурсов, практически неограниченных, как по составу, так и по объему, поэтому мы, в отличие от наиболее интенсивно развивавшихся во второй половине XX в. ФРГ и Японии, избавлены от внешней ресурсной зависимости.
Низкий жизненный уровень населения тоже можно рассматривать как ресурс в достаточно продолжительной перспективе (пусть уважаемый читатель простит нам внешний цинизм этого заявления) развития с позиции эластичности внутреннего рынка.
Кстати, именно это послужило пусть не решающим, но заметным слагаемым японского и немецкого экономических чудес.
Нам предстоит значительная реконструкция и замена основных производственных фондов, благо еще не до конца разоренных, особенно их относительно подвижной части — оборудования. Но исторический опыт показывает, что именно этот процесс всегда сопровождается резким подъемом экономики.
Наконец, человеческий фактору как производственный ресурс. Реформы уже ликвидировали стойкую проблему последних десятилетий советской экономики — нехватку рабочих рук, представив ее в зеркальном отражении. Наряду с совершенно очевидным отрицательным социальным тут есть и определенный положительный экономический эффект (опять просим простить нам невольный цинизм). Превышение предложения над спросом на рынке труда делает работника психологически более мобильным, с одной стороны, и повышает требования к уровням его квалификации и ответственности — с другой. Правда, вопрос квалифицированности труда очень сложен, и к нему придется обратиться отдельно.
Обзор ресурсного потенциала экономики России позволяет сделать вывод о том, что у нее есть все возможности опоры на собственные силы в ближайшем периоде развития. Давайте обратимся к собственному историческому опыту и попытаемся понять, что имела в виду Екатерина Великая, сравнивая Россию со Вселенной. А вот проводить параллели между высказываемой нами позицией и кимирсеновской идеей "чучхе" не стоит. Просто надо понять, что Россия — слишком значительный элемент мировой системы по всем возможным характеристикам, чтобы быть интегрированной в нее на равных условиях без предварительной подготовки. А это сначала требует мобилизации внутренних резервов, к чему нам не привыкать

Глава 2 "ПЕРЕХОДНЫЕ" РЕФОРМЫ В СТРАНАХ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ

Строительство социалистической экономики зашло в тупик. В 1991 г. СЭВ прекратил существование, но экономические реформы начались уже в конце 80-х годов. Основным направлением этих преобразований, как и в СССР, стал переход от административной системы управления хозяйством к рыночным отношениям, от государственного к частному предпринимательству.
Первоначально казалось, что достаточно будет ликвидировать административную систему управления хозяйством, отменить вмешательство государства в экономику, чтобы законы рынка сами привели к экономической гармонии. Возобладал "рыночный фундаментализм", согласно которому всякое вмешательство государства в экономическую жизнь считалось пороком. Не учитывалось, что экономика передовых индустриальных стран конца XX в. существенно отличалась от хозяйства этих стран в период промышленного переворота. В те времена законы рынка были действительно достаточными, чтобы обеспечить экономический рост, но с тех пор роль государства в экономике существенно возросла. Именно государство устанавливает теперь "правила игры", определяя границы предпринимательской деятельности. Согласно утверждениям ведущих экономистов Запада, без планирования не может быть современной экономики. Поэтому надо было не ликвидировать планирование, а изменять его формы и методы. Вывод государства из экономической сферы оказался одной из ловушек, подстерегавших реформаторов.
Второй ловушкой стало слепое копирование опыта передовых индустриальных стран. Не говоря уже о существенной разнице в уровнях экономического развития, законы этих стран имеют свои исторические корни, связаны с определенными культурными традициями, поэтому далеко не всегда применимы для стран с переходной экономикой. К тому же в странах Запада вообще не стояла задача "разгосударствления" экономики.
В соответствии с воззрениями сторонников "рыночного фундаментализма преобразования начались с либерализации, т. е. с ликвидации централизованного планирования, отказа от установления государственных цен, снятия ограничений на частное предпринимательство.
В результате этих действий исчез товарный дефицит — резко возросли количество и ассортимент товаров. Стал быстро развиваться мелкий бизнес, особенно в сфере торговли и обслуживания. В Польше, например, основной объем розничной торговли переместился из государственных магазинов в небольшие торговые точки.
Но "отпустить" цены значило ликвидировать государственные дотации на предметы массового спроса, продукты питания и услуги (жилье, общественный транспорт). В конце 80-х гг. в Польше, например, потребители оплачивали лишь 1/5 себестоимости молока, центрального отопления и государственного жилья. Дотации на продукты в странах Восточной Европы составляли 5% ВВП (для сравнения, в СССР — 1.2%). Доходы граждан в странах СЭВ были значительно ниже, чем в передовых индустриальных странах, но питались они не хуже. Либерализация вызвала резкое повышение цен и падение материального уровня жизни. Это получило название "шоковой терапии". Термин "шоковая терапия" обычно применяется к Польше, но в действительности этот процесс происходил и в других странах. Так, в Болгарии потребительские цены в 1996 г. выросли настолько, что 80% населения оказались за чертой бедности.
Между тем государственные дотации не были присущи одной только социалистической системе. В передовых индустриальных странах государство принимает на себя значительную часть расходов по содержанию здравоохранения, образования, железных дорог и некоторых отраслей промышленности.
Вторым направлением преобразований стала приватизация. В середине 80-х гг. доля государственного сектора в общем объеме промышленного производства составляла от 82% в Польше до 97% в Чехословакии, тогда как в странах Запада государственный сектор давал лишь 10% ВВП. Попытки приспособить государственные предприятия к рыночным отношениям, которые предпринимались в странах СЭВ до 1990 г., оказались столь же неудачными, как и в СССР. Чтобы восстановить экономическую заинтересованность предприятий, возродить конкуренцию, очевидно, было необходимо передать их в частные руки.
Сравнительно легко и быстро оказалось возможным приватизировать мелкие предприятия, особенно в сфере торговли и услуг. Они просто выкупались в рассрочку руководством и членами трудовых коллективов этих предприятий, иногда через аукционы.
Гораздо сложнее оказалось приватизировать крупную промышленность. В Польше, первой начавшей приватизацию, за 1990—1996 гг. было передано в частные руки лишь 250 предприятий. В 1996 г. частный сектор в Болгарии составил 40%, в Польше — 56%, в Румынии — 35%.
Необходимым предварительным условием приватизации крупной промышленности было ее акционирование: трудно представить человека достаточно богатого, чтобы он мог купить индустриальный гигант. Его приходилось делить на части, чтобы сделать доступным для покупателей.
Но и скупить акции предприятий огромного государственного сектора граждане этих стран не могли: у них не было достаточных капиталов. Поэтому главной формой приватизации стали ваучеры. Все граждане страны получали ваучеры (боны, сертификаты), дававшие право на долю государственной собственности. Ваучеры можно было обменять на акции предприятий или приватизационных фондов, а в отдельных случаях продать.
По представлениям реформаторов, ваучерная приватизация должна была пройти очень быстро: за один прием государственная собственность или значительная ее часть переходила в частные руки. Она была и очень демократичной, вовлекая широкие слои населения, вызывая их заинтересованность в реформах. Она была и очень справедливой: государственное имущество было разделено поровну.
Решающим недостатком ваучерной приватизации было ее главное достоинство — бесплатность. Она не давала капиталов для инвестиций, реструктуризации, технической модернизации.
Значительная часть ваучеров была вложена в повсеместно организованные приватизационные фонды. Например, в Чехии 10 фондов собрали 40% ваучеров. Приватизационные фонды, в сущности, были холдингами: собранные ваучеры они вкладывали в акции промышленных компаний, становясь, таким образом, их собственниками. Вклад гражданина делился; между несколькими предприятиями, что должно было увеличивать их надежность. Естественно, приватизационные фонды оказались в руках "новых" дельцов, обычно близких к правительственным кругам.
Одновременно с ваучерной шла "спонтанная" приватизация, при которой акции предприятия (обычно рентабельного), распределялись среди его руководителей и работников. Так приватизировались не только мелкие предприятия, о чем было сказано выше, но и довольно крупные. При этом руководители предприятия, в основном из состава прежней номенклатуры, становились практически его хозяевами.
Еще одним видом приватизации стала продажа предприятий с аукционов. Эта форма стала преобладающей к концу 90-х гг. Так как крупных капиталов не было, число участников аукционов было весьма ограниченным: покупателями становились представители номенклатуры и дельцы черного рынка. Естественно, предприятия продавались по крайне низкой цене.
Были и другие трудности. Как следовало оценивать убыточные предприятия? Новые владельцы должны были покрывать эти убытки. В состав стоимости предприятий входили социальные объекты: детские сады, поликлиники и т. п. Что надо было делать с ними?
Приватизация проводилась и в сельском хозяйстве. В социалистических государствах подавляющая часть сельскохозяйственных угодий принадлежала государственным хозяйствам и производственным кооперативам, подобным советским колхозам. Исключением была Польша, где 77% угодий принадлежало частным собственникам. Теперь часть этих земель была разделена между сельскими хозяевами, а часть кооперативов была преобразована на подлинно кооперативных принципах. К середине 90-х годов доля угодий в собственности частных хозяев в Румынии увеличилась с 25 до 51%, в Венгрии — с 6 до 38%, но в Болгарии и в 1995 г. частным хозяевам принадлежало только 19% земли, а в Словакии — 13%. В ходе аграрной реформы возникло много мелких экономически неэффективных хозяйств, что давало стимул для их кооперирования на основе подлинных экономических интересов.
Третьим направлением преобразований стала реструктуризация промышленности, т. е. перестройка ее структуры применительно к рынку. Подчеркивается, что реструктуризация должна проводиться одновременно, а по возможности и до приватизации. По примеру социалистической индустриализации в СССР в новых социалистических странах строились гиганты тяжелой промышленности, такие, как Новая Гута в Польше или металлургический комбинат Галаца в Румынии. Экономическая эффективность таких предприятий отходила на задний план перед политическими амбициями.
В замкнутом рынке СЭВа производилась продукция, которая оказывалась неконкурентоспособной за рамками этого рынка. Теперь надо было одни предприятия закрывать, другие модернизировать. По расчетам Всемирного банка, для такой перестройки требуется в течение 10—15 лет ежегодно вкладывать средства, превышающие и запасы ресурсов, и производственные мощности.
Но реструктуризацию замедляет не только недостаток средств. Власти не могут ликвидировать убыточные гиганты тяжелой промышленности, потому что они кормят целые города (например, металлургический комбинат в Галаце).
Основным торговым партнером стран Восточной Европы до 1990 г. был Советский Союз. Теперь больше половины торгового оборота этих стран приходится на страны Европейского Союза, а на долю России — лишь 8—10% (но 1/3 экспорта нашего газа и 1/4 экспорта нефти по-прежнему направляются сюда). Но Западу требуются не те товары, которые можно было бы сбывать в СССР. Переориентация торговли резко ухудшает структуру экспорта. Страны Запада покупают лишь продукты сельского хозяйства, сырье, черные металлы и некоторые потребительские товары. Лишь Польше и Венгрии удается продавать на Запад отдельные машины. Все это увеличивает необходимость реструктуризации, а следовательно, и капиталовложений. Помощь в этом ожидается от Запада. Но Запад не спешит вкладывать сюда свои капиталы. Приток иностранных инвестиций за 1989—1997 гг. составил 40 млрд долларов, но в основном в Венгрию, Чехию и Польшу, т. е. страны с относительно высоким уровнем развития.
Важной составной частью перестройки экономики является и институциональная реформа — реорганизация государственного аппарата по управлению хозяйством. Если прежде государство непосредственно управляло подавляющей частью хозяйства страны, выступая как собственник этого хозяйства, то теперь его функции сокращались и качественно изменялись. Содержание большей части хозяйства передавалось в ведение частного капитала, но в руках государства оставалась инфраструктура, национальная оборона, что также требовало больших государственных средств.
В первую очередь были распущены плановые органы, но вместо них надо было создать новые институты, приспособленные к рыночным отношениям. Надо было разработать основы рыночного законодательства, законы о собственности, о контрактах, о банкротстве, разработать новую систему налогов. Прежде налоги не играли самостоятельной роли. Налог на добавленную стоимость, подоходный — не имели смысла, пока цены и ставки заработной платы устанавливались государством.
В новых условиях требовалось не устранение государства из экономической жизни, а изменение и усложнение его функций, не отказ от планирования, а переход к экономическим методам планирования.
Всю систему экономических регуляторов надо было строить заново, начиная с азов, и это оказалось наиболее трудной задачей. Ведь у руководства хозяйством оставались преимущественно прежние люди, с прежними стереотипами. Поэтому в экономических обзорах этой группы стран постоянно встречается лейтмотив: процесс идет медленно, потому что еще не разработаны новые "правила игры".
Перестройка экономики, как правило, сопровождается экономическим спадом: сначала разрушается старое, а затем постепенно осваивается новое. В начале 90-х годов производство в странах Восточной Европы сократилось на 20—25%.
Если принять уровень ВВП в 1989 г. за 100%, то в 1999 г. он составлял в Польше 121,6%, в Словакии — 101,5%, в Венгрии — 99,2%, в Чехии — 94,7%, в Румынии — 73%, в Болгарии — 66,8%.
Рассматривая эти цифры, мы должны учитывать, что это не был застой или спад длиной в 10 лет. Спад был в начале 90-х гг., когда реформы начинались, затем он сменился медленным ростом.
При анализе этих цифр мы должны принимать во внимание и то, что в них не включена "неформальная" экономика, т. е. та часть хозяйства, которая не учитывается официальной статистикой, не регистрируется в государственных органах и с которой не поступают налоги. Как мы знаем на отечественных примерах, именно эта сфера хозяйства особенно оживляется в период экономической перестройки.
Неизбежность спада при экономической перестройке учитывалась реформаторами, но не предполагалось, что он будет продолжаться больше 2—3 лет. Однако в некоторых странах он не прекратился и к середине 90-х гг.
В среднем по странам Восточной Европы к концу 90-х гг. дореформенный уровень ВВП был восстановлен, но если, как видно из приведенных цифр, экономика Польши за 10 лет сделала шаг вперед, а в Чехии, Словакии, Венгрии был восстановлен уровень 1989 г., то производство Болгарии и Румынии еще не достигло этого уровня.
В первую очередь это было связано с общим уровнем экономического развития. ВВП на душу населения в 1999 г. в Чехии, Словакии, Венгрии и Польше составлял 7—9 тыс. долл. в год, а в Болгарии и Румынии — 3—3,7 тыс. долл., т. е. в 2—2,5 раза меньше.
Бедность тормозила и ход преобразований. Когда спад затягивался, правительства, чтобы остановить дальнейшее падение уровня жизни, пытались сохранить контроль над производством и дотации. На смену сторонникам "рыночного фундаментализма" и шоковой терапии к власти приходили политики, склонные затормозить ход реформ, сохранить часть социалистических порядков. В Болгарии и Румынии в 1995—1996 гг. процесс приватизации был приостановлен.
Такая двойственная политика усиливала хаос, открывала свободу действий близким к правительству дельцам. Усиливалась коррупция со всеми ее негативными последствиями.
Дополнительные трудности возникали в результате национальных конфликтов. В результате ослабления централизующей роли государства верх брали региональные группировки. Если распад Чехословакии произошел в мирных, цивилизованных формах, то распад Югославии подорвал хозяйство страны.
И все же в целом перспективы хозяйственного развития стран Восточной Европы благоприятны. Самый трудный участок на пути преобразований, когда реформаторы ударялись в крайности, когда приватизация сопровождалась расхищением национального богатства, когда усиливался экономический хаос, уже пройден, и даже началось поступательное движение. Возврата к прошлому нет. Начинается этап стабилизации экономики на новом пути.

.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Экономика и менеджмент