Эко У. Функция и знак. Семиология архитектуры

ОГЛАВЛЕНИЕ

Знак в архитектуре

I. Характеристики архитектурного знака

1.1. Раз установлено, что архитектуру можно рассматривать как систему знаков, в первую очередь следует охарактеризовать эти знаки.
Сказанное в предыдущих главах располагает к тому, чтобы продолжать использовать те семиологические схемы, которых мы до сих пор придерживались, однако имело бы смысл проверить, насколько к феномену архитектуры приложимы другие типы семиологических схем. Например, пожелав использовать применительно к архитектуре категории семантики Ричардса, мы столкнемся с труднопреодолимыми препятствиями. Если к примеру рассматривать дверь в качестве символа, которому в вершине известного треугольника будет соответствовать референция "возможность войти", мы окажемся в затруднении с определением референта, той предполагаемой физической реальности, с которой должен соотноситься символ. Разве что придется сказать, что дверь соотносится сама с собой, обозначая реальность дверь, или же соотносится с собственной функцией, и в таком случае треугольник перестает быть треугольником, лишившись одной из сторон из-за совпадения референции и референта. В этом плане было бы затруднительно определить, к чему отсылает символ "триумфальная арка", несомненно означающий возможность прохода, но в то же самое время явно соозначающий "победу", "триумф", "торжество". Ведь тогда мы получим напластование референций на референт, к тому же совпадающий то ли со знаком, то ли с референцией.
1.2. Другая попытка, принесшая небезынтересные результаты, принадлежит Джованни Клаусу Кенигу, который стремился описать "язык архитектуры", опираясь на семиотику Морриса. Кениг вернулся к определению знака, согласно которому "если А является стимулом, который (в отсутствие иных объектов, способных стимулировать ответную реакцию) при определенных условиях вызывает в определенном организме побуждение ответить рядом последовательных действий, принадлежащих одному и тому же типу поведения, тогда А это знак".
--------------------------------------------
3 Giovanni Klaus Koenig, Analisi del linguaggio archilettonico (1°), Firenze, Libreria Ed. Fiorentina, 1964.

208
В другом месте Моррис повторяет: "Если некое А ориентирует поведение на достижение какой-либо цели сходным образом, но необязательно точно так, как некое Б, будучи наблюдаемым, могло бы направить поведение на достижение той же самой цели, тогда А является знаком" .
Исходя из предложенных Моррисом определений, Кениг замечает: "Если я заселяю спроектированный мной квартал десятью тысячами жителей, нет никакого сомнения, что я оказываю более длительное и существенное влияние на десять тысяч людей, чем когда даю словесные указания типа "садитесь!", и подводит итог: "Архитектура состоит из целых совокупностей знаков, побуждающих к определенному поведению". Но из моррисовского понимания знака это-то как раз и трудно вывести. Потому что, если предписание "садитесь!" это именно стимул, который в отсутствие иных стимулирующих объектов может спровоцировать ряд последовательных ответных действий, если это предписание является тем самым А, ориентирующим поведение сходным образом с тем, как это могла бы сделать, оказавшись в поле зрения, какая-то другая вещь Б, то архитектурный объект это никакой не стимул, заменяющий отсутствующий реальный стимулятор, но сам по себе стимулирующий объект как таковой. Наш пример с лестницей хорошо иллюстрирует сказанное, ведь именно рассмотрение лестницы в качестве знака трудноосуществимо в рамках моррисовской семиотики. Эта семиотика, напомним, выдвигает свой вариант семантического треугольника, сходного с треугольником Ричардса, в котором символ, или цепочка знаков, косвенно отсылает к денотату и непосредственно к сигнификату, который Моррис в другом месте более определенно называет десигнатом. Денотат это объект, "который существует в реальности или в том, что под этим словом понимается; тогда как сигнификат это "то, к чему относится знак" (в том смысле, что он является условием, превращающим любую удовлетворяющую этому условию вещь, в денотат). Как объясняет Макс Бензе, который воспроизводит терминологию Морриса в общем русле семиотики Пирса, в электронном осциляторе спектральная линия означает частоту (десигнат, или сигнификат), но необязательно (хотя могла бы) говорит о наличии атома (денотат). Иными словами, у знака может быть сигнификат и может не быть денотата ("существующего в реальности или в том, что имеют в виду, когда говорят это слово"). Кениг приводит пример: некто останавливает машину и,
--------------------------------------------
4 Комментарий к этим определениям из книги Segni, linguaggio e comportamento см. указанный труд F. Rossi-Landi, Charles Morris, cap. IV.
5 Bense M. Aesthetica, cit.
209

проехав два километра, замечает впереди оползень. Его слова, адресованные водителю, суть знаки денотата, каковым является оползень. Сигнификатом же в данном случае будет то обстоятельство, что этот оползень мешает движению. Ясно, однако, что тот, кто говорит, может говорить неправду, и тогда у знаков будет сигнификат и не будет денотата. Так что же происходит с архитектурными знаками? Они, если у знака действительно есть реальный денотат, должны денотировать не что иное, как самих себя, равным образом, они, не подменяя собой стимула, им являются. Кениг, усомнившийся в эффективности понятия сигнификата, предпочитает считать, что архитектурные знаки денотируют что-то (и ясно, что, используя понятие "денотации" в моррисовском смысле, он понимает его иначе, чем мы в предыдущих параграфах и в будущем), но соглашаясь с тем, что отношение денотации подразумевает физическое наличие некоего денотата (то же самое происходит со знаком Ричардса, который характеризуется отношением к реальному референту), он лишает смысла попытки применения семиологических методов в области архитектуры, поскольку в этом случае ему пришлось бы признать, что архитектурные факты денотируют только собственное физическое наличие.
1.3. Сомнительность этой позиции проистекает, как мы показали во вводных главах, из того, что принимаются предпосылки семиотики бихевиористского толка, в которой значение знака верифицируется при помощи ряда ответных действий или путем указания на соответствующий предмет.
Тот семиологический подход, который мы излагали на предшествующих страницах, не предполагает описания знака, ни исходя из поведенческих реакций, которые он стимулирует, ни отсылая к реальным объектам, которые его верифицировали бы; характеризуя знак, мы берем в расчет только кодифицированное значение, которое определенный культурный контекст приписывает тому или иному означающему.
--------------------------------------------
6 См. с. 63, на которой Кениг определяет архитектурный знак как иконический, однако, на с. 64, дополнив определение характеристикой архитектурного знака как предписывающего, он возвращается к понятию иконичности, описывая ее как пространственное выражение функции. Так вводится такая небезопасная с семиотической точки зрения категория, как "выражение", используемая для характеристики иконичности, понимаемой также как наличие-тождество. Тогда уж лучше согласиться с Чезаре Бранди, строго различившим^/я/от и asianza, согласно этому различению имеются такие эстетические реалии, которые не могут быть сведены к сигнификации, их следует рассматривать просто как наличные (Le due vie, Bari, Laterza, 1966).
210

Разумеется, и процессы кодификации это тоже формы социального поведения, но их никак не верифицировать эмпирически в отдельных случаях, потому что коды складываются как структурные модели в качестве теоретических гипотез, хотя и на основе некоторых констант, выявляющихся в ходе наблюдения за коммуникативной практикой.
То, что лестница стимулирует желание подняться по ней, это еще не теория коммуникации, но то, что она, обладая известными формальными характеристиками, делающими ее тем или иным означающим (так, в итальянском языке означающее сапе (собака) представляет собой набор тех, а не иных смыслоразличительных признаков), сообщает, как надлежит ею пользоваться, это факт культуры, который я могу зафиксировать независимо от моего поведения и моих намерений. Иными словами, в той культурной ситуации, в которой мы живем (для некоторых наиболее устойчивых кодов эта культурная ситуация может измеряться тысячелетиями), предполагается существование некой структуры, описываемой так: параллелепипеды, наложенные друг на друга таким образом, что их основания не совпадают, при этом их смещение в одном и том же направлении образует ряд поверхностей, последовательно уходящих вверх. Эта структура денотирует означаемое "лестница как возможность подъема" на основе кода, который я вырабатываю и удостоверяю всякий раз, когда вижу лестницу, хотя бы в этот миг по лестнице никто не шел и предположительно вообще никто никогда не ходил, как если бы человечество вообще перестало пользоваться лестницами, как оно больше не использует пирамид для астрономических наблюдений.
Таким образом, наш подход к семиологии позволяет увидеть в архитектурном знаке означающее, означаемым которого является его собственное функциональное назначение.
1.4. Когда Кениг замечает, что денотаты архитектурного знака являются экзистенциалами (это кванты человеческого существования), говоря, "если строится школа, то денотатом этого знакового комплекса являются дети, которые будут в ней учиться, и сигнификатом — факт хождения детей в школу", что "денотатом жилого дома будут члены проживающей в нем семьи, а сигнификатом — тот факт, что люди имеют обыкновение объединяться в семьи для проживания под одной крышей", этот лингвистический ключ оказывается неприменим к сооружениям прошлого, утратившим свое функциональное назначение (храмы и арены, лишившиеся своего денотата — публики, которая их больше не посещает, между тем денотат должен быть реальным), нам также не удается применить его по отношению к тем сооружениям прошлого, первоначальное назначение которых нам
211

неясно (мегалитические постройки, чей сигнификат для нас темен, ведь не можем же мы принимать за таковой то обстоятельство, что здесь кто-то делал неведомо что).
Понятно, что бихевиористский подход предполагает характеризовать знак через соответствующее поведение, которое можно наблюдать, но при таком подходе теряется вот что: можно ли определить как знак то, чему более нет соответствия в наблюдаемом поведении и о чем нельзя сказать, какое поведение ему соответствовало. В таком случае пришлось бы не считать знаками этрусские надписи, статуи с острова Пасхи или граффити какой-нибудь таинственной цивилизации, и это при том что: 1) эти знаковые элементы существуют по крайней мере в качестве наблюдаемых физических фактов; 2) история только и делает, что толкует то так то эдак эти очевидные физические факты, последовательно приписывая им какие-то новые смыслы, продолжая считать их знаками как раз потому, что они двусмысленны и таинственны.
1.5. Занятая нами позиция в семиологии (с ее различением означающих и означаемых, причем первые можно наблюдать и описывать, не принимая в расчет, по крайней мере в принципе, приписываемых им значений, вторые же видоизменяются в зависимости от того, в свете какого кода мы прочитываем означающие), напротив, позволяет находить у архитектурных знаков описуемые и классифицируемые означающие, которые, будучи истолкованы в свете определенных кодов, могут означать и какие-то конкретные функции; и эти означающие могут последовательно исполняться различных значений не только через денотацию, но и с помощью коннотации, на основе иных кодов.
1.6. Значащие формы, коды, формирующиеся под влиянием узуса и выдвигающиеся в качестве структурной модели коммуникации, денотативные и коннотативные значения — таков семиологический универсум, в котором интерпретация архитектуры как коммуникации может осуществляться на законных правах и основаниях. В этом универсуме не предполагается отсылок к реальным объектам, будь то денотаты или референты, а равно и к наблюдаемым актам поведения. Единственные конкретные объекты, которыми в нем можно оперировать, это архитектурные объекты в качестве значащих форм. В этих пределах и следует вести речь о коммуникативных возможностях архитектуры.
212

II.2. Но вернемся к вопросу о денотации первичной утилитарной функции. Мы уже говорили о том, что объект пользования означает свою функцию конвенционально, согласно коду.
Более подробно об этих кодах см. Б.4., здесь же мы ограничимся тем, что попытаемся выяснить, в каком смысле можно говорить о том, что какой-то объект конвенционально означает собственную функцию.
Согласно насчитывающим тысячелетия архитектурным кодам, лестница или наклонная плоскость означают возможность подъема: что бы мы ни взяли, лестницу с тумбами, парадную лестницу Ванвителли, винтовую лестницу Эйфелевой башни или наклонную спиралевидную плоскость Райта в музее Гуггенгейма, перед нами неизменно формы, представляющие собой определенные, обусловленные кодом решения практической задачи. Но можно подниматься также и в лифте, однако функциональные характеристики лифта не предполагают стимуляции моторных актов: для того чтобы пользоваться лифтом, не нужно передвигать ноги особым образом, они подразумевают доступность, владение определенными навыками обращения с механизмами, приводимыми в действие посредством команд, которые легко "прочитываются", благодаря понятным обозначениям и соответствующему дизайну. И само собой разумеется, что представитель цивилизации, которой известны только лестницы и наклонные плоскости, остановится в недоумении перед лифтом, ему не помогут управиться с ним самые лучшие намерения проектировщика. Проектировщик может предусмотреть специальные кнопки, указатели подъема и спуска, сложную поэтажную систему отметок, но дикарю неведомо, что определенные формы означают определенные функции. Он не владеет кодом лифта. Точно так же он может не владеть кодом вертящейся двери и пытаться пройти через нее, как через обычную. Отметим в связи с этим, что пресловутая "функциональность формы" так бы и осталась чем-то таинственным, если бы мы не брали в расчет процессов кодификации.
В понятиях теории коммуникации принцип функциональной формы означает, что форма не только должна делать возможным осуществление соответствующей функции, но должна означать ее так очевидно, чтобы ее осуществление было делом не только исполнимым, но и желательным, ориентируя в плане наиболее адекватного обращения с предметом.
II.3. Но никакой самый одаренный архитектор или дизайнер не сможет сделать функциональной новую форму (а равно придать
214

форму новой функции), если не будет опираться на реальные процессы кодификации.
Вот забавный и убедительный пример, приведенный Кенигом. Речь идет о домиках для сельской местности, поставляемых Касса дель Меццоджорно. Став владельцами современных домиков, снабженных ванной и туалетом, крестьяне, привыкшие отправлять естественные надобности на природе и не информированные по части того, что представляют собой и чему служат некие таинственные гигиенические сосуды, использовали сантехнику для мытья оливок; они клали оливки на специальную решетку и, спуская воду, их мыли. Конечно, всякий знает, что форма унитаза наилучшим образом соответствует той функции, которую он означает и делает осуществимой. И тем не менее форма означает функцию только на основе сложившейся системы ожиданий и навыков и, стало быть, на основе кода. Если применительно к объекту используется другой код, случайный, но не ошибочный, вот тогда унитаз начинает означать другую функцию.
Может статься, какой-нибудь архитектор возьмет и построит дом, не укладывающийся ни в один из существующих архитектурных кодов, и может статься, жизнь в этом доме окажется приятной и "функциональной", но совершенно ясно, что в этот дом нельзя будет и въехать, если прежде не разобраться, что в нем и для чего служит, если в нем не опознать некий комплекс знаков, соотносимых со знакомым кодом. Никто не должен объяснять мне, как обращаться с вилкой, но если мне дали какой-то новый миксер, взбивающий много лучше прежних, но не так, как я привык это делать, мне необходимо "руководство по эксплуатации", иначе неведомая форма укажет на неведомую функцию.
Из этого не следует, что при учреждении новых функций всегда нужно опираться только на старые, хорошо известные формы. Здесь снова вступает в действие фундаментальный семиологический принцип, который мы уже описали, когда речь шла об эстетической функции художественного сообщения, и который был, как уже говорилось, исчерпывающе проанализирован в "Поэтике" Аристотеля: добиться высокой информативности можно, только опираясь на избыточность, невероятное открывается только через артикуляцию вероятного.
II.4. Как всякое произведение искусства предстает новым и информативным в той мере, в какой его элементы артикулируются в соответствии с его собственным идиолектом, а не согласно предшествующим кодам, и оно сообщает этот новый, возникший в нем код только потому, что формирует его из предшествующих кодов, вызванных
215
к жизни и отвергнутых, так и предмет, который намереваются использовать в новом качестве, может содержать в самом себе, в своей собственной форме указания на дешифровку новой, ранее неизвестной функции только при том условии, что он опирается на какие-то элементы предшествующих кодов, т. е. только тогда, когда он постепенно меняет свои функции и формы, конвенционально соотносимые с этими функциями. В противном случае архитектурный объект перестает быть архитектурным объектом и становится произведением искусства, неоднозначной формой, могущей быть интерпретированной в свете различных кодов. Таков удел "кинезических" объектов, подражающих внешнему виду предметов потребления, но на деле не являющихся таковыми, из-за их сущностной двусмысленности, которая позволяет использовать их как угодно и никак. (Здесь следует отметить, что по-разному обстоят дела с объектом, допускающим любое и, значит, никакое использование, и объектом, допускающим различные, но всегда определенные употребления, но к этой важной теме мы вернемся позже).
О денотативных кодах (описанных здесь в общих чертах без детализации) сказано достаточно.
Но применительно к архитектурному сообщению мы говорили также о возможностях коннотаций, которые следует описать подробнее.

III. Коннотация в архитектуре

III.1. Выше мы говорили о том, что архитектурный объект может означать определенную функцию или соозначать какую-то идеологию функции. Но разумеется, он может коннотировать и другие вещи. Пещера, о которой шла речь в нашем историческом экскурсе, получила значение убежища, но конечно, со временем она начала означать "семья", "коллектив", "безопасность" и т. д. И трудно сказать, является ли эта ее символическая "функция" менее "функциональной", чем первая. Другими словами, если пещера означает — воспользуемся удачным выражением Кенига — некую utilitas, то следует еще задаться вопросом о том, не более ли полезна для жизни в обществе коннотация близости и семейственности, входящая в символику пещеры. Коннотации "безопасность" и "убежище" коренятся в основной денотации utilitas, при этом они представляются не менее важными.
Стул говорит мне прежде всего о том, что на него можно сесть. Но когда это трон, то на нем не просто сидят, но восседают с достоинством. Можно сказать, что трон превращает сидение в "восседание" с помощью ряда вспомогательных знаков (орлов на подлокотниках,
216

высокой, увенчанной короной спинки и т. д.), соозначающих королевское достоинство. Эти коннотации королевского достоинства настолько важны, что, коль скоро они есть, они оставляют далеко позади основную функцию — вещи, на которой удобно сидеть. Более того, часто трон, коннотируя королевское достоинство, принуждает сидеть неестественно прямо и неподвижно и, следовательно, с точки зрения основной функции utilitas — неудобно (с короной на голове, скипетром в правой и державой в левой руке). Сидение это только одна из функций трона, только одно из его значений, самое непосредственное и не самое важное.
III.2. В этой связи функцией может быть названо любое коммуникативное назначение объекта, коль скоро в общественной жизни "символические" коннотации утилитарной вещи не менее утилитарны, чем ее "функциональные" денотации. Следует подчеркнуть, что символические коннотации именуются функциональными не метафорически, поскольку они сообщают о возможности пользования предметом, выходящей за рамки его узкого назначения. Ясно, что у трона символическая функция, и ясно, что в сравнении с одеждой на каждый день (которая служит тому, чтобы прикрывать тело) вечерний туалет, который женщин плохо прикрывает, а мужчин плохо скрывает, потому что, раздваиваясь сзади ласточкиным хвостом, подчеркивает живот, функционален, так как благодаря совокупности конвенций, которые он соозначает, вечерний костюм позволяет поддерживать определенные социальные связи, свидетельствуя, что тот, кто его надевает, подтверждает и сообщает свой социальный статус, что он согласен с определенными нормами и т. д.
--------------------------------------------
8 С другой стороны, символическое значение форм не являлось тайной и для теоретиков функционализма: см. Л. Салливан (L.Sullivan,Consideration sull'arte degli edifici alti per uffici, in "Casabella", n. 204); у Р. Де Фуско (R. De Fusco, L 'idea di architettura, Milano, 1964) можно найти подобные замечания не только относительно Салливана, но и Ле Корбюзье (с. 170 и 245). О коннотативном значении урбанистических образов (здесь в центре рассмотрения оказываются формы, обеспечивающие связность архитектурной ткани крупных городов) см. Kevin Lynch, The Image of the City, Harvard Uri. Press, 1960, в частности с. 91: архитектурные формы должны стать символами городской жизни.
217