Чернявская Ю. Народная культура и национальные традиции

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 3. Народная культура и бытие народа

§ 4. Язык как ядро культуры

1. Язык как явление природы и культуры

Пожалуй, нет в человеке ничего более человеческого, чем его умение говорить. Передавать и воспринимать отдельные звуковые сигналы способны и животные: так по крику гуся, чувствующего опасность, вся стая срывается с места с гоготом и хлопаньем крыльев. Но смогут ли спасшиеся от опасности гуси, успокоившись, обсудить друг с другом подробности своего спасения? Разве что в мультфильме. Животное способно передать сиюминутную информацию, но не долговременную. А для человека чудесный дар языка — это возможность сказать все. Мы можем обсуждать реальное и фантастическое, говорить о конкретных вещах и об абстракциях. Это свойство языка и скрепляет человеческую общность, в частности, общность этническую.

Передача информации в этносе существует в двух планах — в синхронном и диахронном . Синхронная передача информации связана с общением, с беседой, с вербальной связью членов общности. Диахронная же включает в себя всю культурную традицию народа, его творческое наследие, связывающее членов этноса воедино. Язык — это, пожалуй, самое значительное средство передачи культуры и самое существенное культурное завоевание человечества

Но в то же время язык прирожден и, значит, природен. В процессе нашего воспитания и научения мы постигаем слова, но сам дар речи заложен в нас от рождения. Возможность речи дает нам само строение нашего голосового аппарата. Кроме того, существуют вполне гипотезы, доказывающие, что фонетический строй языка значительно обусловлен ландшафтом, географическим характером той местности, где он зарождался и формировался. Так, в книге “Национальные образы мира” Г. Гачев пишет: “Естественные национальные языки трактуются как голоса местной природы в человеке. У звуков языка — прямая связь с пространством естественной акустики, которая в горах иная, чем в лесах иль степи. И как тела людей разных рас и народов адекватны местной природе..., так и звуки, что образуют плоть языка, в резонансе находятся со складом национальной Прародины” [20, .431 ] .

С одной стороны, язык — одно из важнейших достижений социальной истории человечества: он выступает и как слагаемое культуры, и как ее орудие. А с другой, в самой материи языка отразилась биологическая природа человека. Так, например, во всех языках мира звуки делятся на гласные и согласные, и практически во всех же языках преобладают звуковые цепи с чередованием гласных и согласных. Это обусловлено самой природой человека: он не в состоянии ни произносить, ни воспринимать речь из одних только гласных или согласных. В любых культурах говорящий различает субъект и объект, предмет и признак, те или другие временные или пространственные отношения; все известные языки различают говорящего, слушающего и не-участника общения, т.е., категорию лица; все языки различают вопросы и утверждения; во всех языках наличествует экспрессивная лексика и т.д. Такие сходные сегменты в ткани языка получили название языковых универсалий .

В 50-е годы в молекулярной биологии и семиотике был обнаружен структурный изоморфизм генетического кода и языка . Обнаружилось, что наследственность соответствует сообщению, “записанному” вдоль хромосом с помощью определенного вида химического “алфавита”. В качестве “букв” этого алфавита выступают четыре химических радикала, которые, комбинируясь друг с другом в бесконечных линейных последовательностях нуклеиновых кислот, создают что-то вроде химического текста генетической информации. Причем, сами по себе эти радикалы лишены смысла (как лишены смысла взятые в отдельности буквы), информативны лишь их комбинации, так называемые “триплеты”. Эти триплеты очень напоминают слова. Генетический “словарь” состоит из 64 слов, причем, три из них — даже и не совсем слова, а, скорее, “знаки препинания”, маркирующие в последовательности нуклеиновых кислот начало и конец “фразы”, примерно так, как в предложении это делают заглавная буква и точка. Остальные же триплеты соотносятся с двадцатью аминокислотами. Кстати, среди таких соотношений бывают и “синонимичные конструкции”: это происходит в том случае, когда несколько триплетов соотносятся с одной и той же аминокислотой. Установление подобных соотношений напоминает расшифровку сообщения, закодированного “азбукой Морзе”.

Выдающийся лингвист Р. Якобсон высказал предположение, что сходство языка и генетического кода возникло потому, что в процессе филогенеза человек бессознательно конструировал язык по образцу генетического кода. Но преувеличивать природность, зависимость языка от модели генетического кода не следует: ведь языки постоянно дорабатывались народами в процессе их существования, потому любой язык гораздо богаче, вариативнее генетического кода. Так, например, все языки мира способны строить разветвленные сочиненные и подчиненные предложения, которыми можно выразить любую сложную мысль.

2. Язык и мышление

Сложность и разнообразие язык обрел не сразу. Вероятно, первично он состоял из отдельных звуковых сигналов. Ученые предполагают, что первые слова появились с возникновением первых, простейших орудий, а синтагматические сочетания — с созданием составных орудий (древка с наконечником, рукояти с лезвием). Постепенно “орудием орудий” становился сам язык, тогда еще — праязык, общий для всех народов мира.

Согласно другим лингвистическим теориям, первых праязыков было несколько и возникли они в Африке, Средиземноморье, Индии, Юго-Восточной Азии. Но и по этим теориям первичные фонетические структуры и само строение языков имели сходные черты.

Понемногу создавая и совершенствуя язык или языки, человек создавал и совершенствовал не только слова и синтагматические конструкции, но и себя: он учился познанию и действию. Еще Гердер писал: “... всякий разум, всякое искусство человека начинается с языка: ибо лишь благодаря языку человек царит над самим собою и властен раздумывать и выбирать...” [23, 98 ]. Два c толетия спустя, в конце 19 в. А. Потебня отмечал, что языки только потому служат обозначением и выражением мысли, что на самом деле являются средствами создания мысли — и в этом-то общечеловеческое содержание всех языков. А в 20 в. философ П.Я. Гальперин сделал вывод о том, что сам поиск оснований для разумного построения речи приводит к необходимости различения двух форм общественного сознания: познавательного (когнитивного) и собственно языкового (лингвистического). Основная их идея сводится к одному: язык существенным образом влияет на мышление.

Есть множество доказательств этому тезису. Установлено, например, что различные системы письма (например, иероглифическое и фонетическое) вовлекают в процесс их употребления различные зоны коры головного мозга. Так, психолог А.Р. Лурия писал о том, что письменность русского и китайского языка основана на различных констелляциях (нейроансамблях) мозговых зон.

В наиболее концентрированной форме проблема влияния языка на мышление получила развитие в “гипотезе лингвистической относительности” Э. Сепира — Б. Уорфа. “Было бы ошибочно полагать, — пишет Э. Сепир, — что мы можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка... На самом же деле, реальный мир в значительной степени бессознательно строится на основе языковых норм данной группы... Мы видим, слышим, воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом потому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения” [61, 73 ] . А Б. Уорф выдвинул концепцию, смысл которой — в том, что мы получаем от окружающего мира лишь беспорядочный поток ощущений, а “привести его в порядок”, структурировать нам помогает язык.

Следовательно, картина мира у членов этноса, в первую очередь, сходна именно в силу того, что они пользуются одной и той же языковой системой. Разные же системы языка автоматически влекут за собой разные системы мышления. В этом отношении можно говорить о том, что любой язык — это средство для закрепления, систематизации, категоризации и передачи опыта . Именно это свойство языка и является его основной функцией в этнических культурах . Ведь человек никогда не воспринимает с равным интересом всех событий реального мира. Каждый язык — это инструмент, который руководит человеческими реакциями, наблюдениями, способами самовыражения, он во многом создает парадигмы, в соответствии с которыми член этноса совершает отбор того, что более важно и значимо для него. “Язык, если можно так выразиться, — пишет К. Клакхон, — говорит: “замечай это”, “всегда рассматривай эти вещи по отдельности”, “такие-то и такие-то вещи должны быть вместе”. Поскольку люди привыкают к определенным типам реакций с детства, они принимают такую избирательность как часть неизбежного миропорядка” [39, 197 ] . Человек видит и слышит то, что говорит и на что указывает ему его язык. Язык —в каждом случае строитель своеобразной философии, создаваемой при помощи знаков и значений. Именно благодаря им континуум (непрерывность) мироздания членится на определенные фрагменты, которым в культурах разных народов соответствуют разные имена. Язык создает определенную форму культуры, культура же наделяет язык семантическим содержанием.

3. Язык и культура

Язык и культура самой своей взаимосвязью образуют круг. С одной стороны, язык является основным хранилищем культуры — вместилищем тех моделей, в которых эта культура и выражается; язык отражает внеязыковую действительность, но делает это “пристрастно”, заключая в самом себе квинтэссенцию культурного мировидения данного народа и его глубинной ментальности. А с другой стороны, этнокультурные реалии и создают особый строй языка. В нем закодирована весьма своеобразная национально-культурная информация, которая дается носителям данного языка и соответствующей культуры подсознательно и интуитивно. “Язык и культура, — пишет К. Леви-Стросс, — являются двумя параллельными разновидностями деятельности, относящимися к более глубокому слою < ... > — человеческому духу” [43, 67 ] .

Язык является важнейшим средством маркирования культур , одним из основных его индикаторов. Когда мы говорим “мацун”, “простокваша”, “айран”, то подо всеми этими понятиями подразумеваем практически одно и то же — кисломолочный продукт, но ассоциируем каждый их них именно с этнически-специфичной культурой, хотя эти термины уже широко распространены и в межэтничной среде. А в том случае, если межэтничен сам язык (как, например, немецкий в качестве языка немцев, австрийцев, части швейцарцев), он в свою очередь подвергается маркировке средствами орфографии, оформления букв, употребления диалектизмов — с той же целью восприятия его как “своего”, обладающего своеобразной этнической спецификой. Это связано со своеобразной символической функцией языка. Именно по этой причине язык является мощным фактором объединения. Ведь в самые сложные для этнического и национального самосознания периоды народ использует язык как знамя, как штандарт.

Различия между языками, обусловленные различием культур, заметнее всего в лексике и фразеологии. Так, в разных языках преобладает различная лексика (можно отметить обширную юридическую терминологию в английском; философскую – в немецком; более трехсот наименований цвета в японском). Причем, это не является простым перечислением фактов, а имеет непосредственное отношение к самому национальному характеру и бытию народов. Анализ словаря во многом отражает особенности культуры, а также — признаки местности, климата, занятий и ориентаций этносов. Например, в арабском языке существует более шести тысяч слов для обозначения верблюда, частей его тела и снаряжения. У эскимосов — более тридцати названий снега: для обозначения рыхлого снега употребляется иное слово, чем для обозначения снега липкого.

В любом языке и диалекте есть слова, которые обусловлены этим различием. Это так называемые “экзотизмы” или “этнографизмы” (сквайр, крикет, шиллинг (англ.); икебана, гейша (яп.); кишлак, арык, дехканин (ср.-аз.).

Кроме того, во всех языках существуют чисто этнические контекстуальные моменты, связанные с фоновым общением и лакунами. Фоновым называется общение, в котором определяющую роль играет подтекст, подразумевающий, что собеседники относятся к одному этносу и понимают этот подтекст без слов.

Лакуны – своего рода белые пятна на семантической поверхности языка, т.е., отсутствие слов для тех значений, которые есть в другом языке, но которых не существует в данном.

Так, в английском языке существует несколько слов, связанных с профессией адвоката: barrister, counsel, counselor, advocate, lawyer, attorney и т.п. В русском же все эти названия (различающиеся для англичан определенной спецификой профессии: адвокат по гражданским делам, адвокат по уголовным делам и т.д.) заменены общим наименованием. Этот факт дает реальную возможность судить о том, в какой из этих двух стран наиболее разработана система права.

Нередко лакуны случаются причиной курьезов, связанных с переводом с одного языка на другой. Так, например, американский антрополог спросил у японца, хорошо знающего английский, как бы он перевел со своего языка выражение из японской конституции, воспроизводящее американское: “Жизнь, свобода и поиски счастья”. Японец перевел: “Разрешение предаваться разврату”. Англо-русско-английский перевод превратил телеграмму “Женевьева исключена за проказы” в “Женевьева повешена за подростковые преступления” ( suspend — исключать; подвешивать превратилось в hang — вешать, казнить ).

Различия в культуре этносов выражаются и в том, что слова с одним и тем же значением могут различаться в оттенках одобрения или порицания чего-либо. Например, для финна слово “болото” имеет положительный смысл: это нечто хорошее, что веками сохраняет различные вещи (сучья и т.д.). “Болото” для венгра – имеет еще более отрицательную семантику, чем для русского: если в русском языке болото является символом застоя, рутины, то в венгерском – гнилости, тления. Здесь можно говорить о ценностной функции языка. Так, по-русски слово “праздник” семантически восходит к “праздный”, а в белорусском языке “свята” — к слову “святой”. Так различие в одном слове двух сходных языков дает нам представление о соответствующем отношении к празднику каждого из этих народов. Более того, именно этот, заложенный в слове ценностный контекст, бессознательно усваиваемый всеми членами этноса, и диктует им соответствующее отношение к празднику. Посредством такого неосознанного усвоения ценностных констант, заложенных в языке, во многом и передаются традиции : как только ребенок овладевает языком, он впитывает в себя соответствующие традиции этноса.

Ценностные ориентиры отпечатываются не только в лексике, но и в самих формах речи, часто связанных с этикетом. В книге “Китай: страницы прошлого” В. Сидихменов приводит пример достаточно типичного китайского диалога [62, 326]:

•  Как ваше имя?

•  Мое ничтожное имя Чжан.

•  Как поживает ваша драгоценнейшая супруга?

•  Моя ничтожная жена поживает отлично.

•  Как ваш драгоценный сын?

•  Мой собачий сын здоров вашими молитвами.

Не следует думать, что такое самопринижение искренно: это – не более, чем форма, отличающая воспитанного человека от невоспитанного. Века жизни в условиях патриархального, бюрократического и жесткого Китая выработали такую форму общения, где обе стороны демонстрируют друг другу скромность, благорасположенность и покорность.

Кроме того, именно культурные традиции народа определяют разрешенные и запрещенные темы, а также темп разговора, его громкость и остроту. Так, в корейском речевом этикете различается семь ступеней вежливой речи: почтительная, уважительная, характерная для женской речи, учтивая, интимная, фамильярная и покровительственная.

На вопрос “ How are you ?” американец ответит: “ Fine !” А как мы отвечаем на аналогичный вопрос? В лучшем случае: “Нормально”. Причина этому, думается, очевидна. Она состоит в убеждении американца: если мои дела плохи, то я — не личность, ибо в свободной стране каждый умный и деятельный человек имеет шанс добиться успеха. А для славянина успех не является мерилом ценности личности: во многом корни этого явления – в православии и в духе патриархальной общины.

На некий национальный фатализм указывают и множественные инфинитивные конструкции русского языка, значение которых связано с необходимостью, но в состав которых не входят слова “не могу”, “обязан”, “должен”. Например: “Не бывать Игорю на Руси святой”.

Иррациональность как черта русского характера проявляется хотя бы в той огромной роли, которую играют в нашем языке безличные предложения. Эти конструкции предполагают, что мир в конечном счете являет собой сущность непознаваемую и полную загадок, а истинные причины событий неясны и непостижимы. Например: “Вечереет” или “Стучат”.

Иррациональность русского характера и, следовательно, языка доказывает и наше излюбленное слово “авось”, оттенки которого невозможно хоть сколько-нибудь адекватно передать в переводе. Означает оно примерно следующее: “поскольку жизнь непредсказуема, ее нечего и пытаться как-то рационально организовать; самое лучшее – просто положиться на случай”. Случай в русском языке выступает как Фатум.

Слова языка — не просто слова: они содержит в себе миры понятий, предпочтений, культурных реалий, исторических событий жизни этноса.

Именно об этом писал С.Я. Маршак:

На всех словах — события печать.

Они даны недаром человеку.

Читаю: Век. От века. Вековать.

Век доживать. Бог сыну не дал веку.

Век заедать, век заживать чужой... —

В словах звучит укор, и гнев, и совесть,

Нет, не словарь лежит передо мной,

А древняя рассыпанная повесть.

Изоморфизм — здесь: параллелизм в организации генетического кода и языка