Вениамин (Новик). Православие. Христианство. Демократия

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 4. Христианство и демократия

[259]
Демократия является методом нахождения возможных решений для неразрешимых проблем.
Рейнхольд Нибур (1892–1971)

Как известно, в России продолжается поиск национальной идентичности в социально-политической сфере. Какой тип государственного устройства более всего соответствует российскому менталитету? В зачаточной форме у нас уже существуют новые экономические и политические реалии, которых ранее не было: рыночная экономика, частная собственность, демократия.
Не будем здесь вдаваться в долгий разговор о том, насколько всего этого раньше не было. Если что-то и было, то коммунизм [1] основательно с этим покончил. Гласная процедура принятия решений (на народном собрании, например, как это кое-где было на Руси) является лишь одной из предпосылок демократии. Нервом же современной либеральной демократии является уважение к меньшинствам и к самому малому "меньшинству" - человеку. И не просто уважение, а социофилософский принцип, его отражающий и законодательно выраженный. А вот такой демократии в России, можно твердо сказать, никогда не было.

Первый вариант данной статьи под тем же названием был опубликован в журнале "Вопросы философии", 1996, № 7.
1 Под "коммунизмом" здесь понимается не "светлое будущее", а та социальная реальность, которая была создана Коммунистической партией.
[260]
Сегодня говорят о примате личности над государством (даже в Конституции РФ есть об этом ст. 2), о правах человека. К сожалению, духовно-нравственных предпосылок для восприятия этих реалий явно недостаточно. Более того, в России у значительной части православных и сочувствующих им эти реалии вызывают неприятие (иногда скрытое). И понятно почему: до сих пор в нашем национальном сознании в той или иной форме, иногда на уровне интуиции, живет известная уваровская парадигма: "православие, самодержавие, народность", т. е. некий симбиоз религиозного, государственного и национального факторов. "Права человека" при этом представляются чем-то искусственным, избыточным, "светским", чуть ли не проявлением индивидуализма и эгоизма. Ведь так легко предположить, как это делают наши новые пиетисты, что если у нас будет истинная вера, то все остальные проблемы решатся сами собой.
В общем-то, это верно, но совсем не легко и даже очень трудно определить, чту есть истинная вера не только на уровне догматики и литургики, но и на уровне ежедневной жизни.
Социологические опросы показывают, что "православность" не обязательно предполагает мистический аспект религиозности, веру в Бога, а часто связывается с исторической, культурной, национальной идентичностью. И в этом смысле коммунист может быть вполне "православным", симпатизируя при этом, например, "соборности", которая является для него синонимом коллективизма, примата общего интереса над частным.
Неудивительно, что православные на Западе совсем иначе относятся к этой проблеме. Они давно
[261]
поняли практически, что демократия не только не мешает религиозности, но, наоборот, создает для нее относительно благоприятные условия. (Достаточно вспомнить, например, что писал о религиозной жизни в Америке архиепископ Иоанн Шаховской, проживший там много лет.) Возникает вопрос: так ли уж несовместимо христианство с демократией?

1. Метафизические предпосылки и их социальные последствия.

Самым сложным вопросом с метафизической, да и с практической точки зрения, была и остается проблема соотнесения, взаимодействия двух уровней реальности: духовного и материального, Божественного и человеческого, а в этической плоскости -- должного и фактического. Ясно, что то, что мы называем "духовностью", прямолинейно не проецируется в категориях "должного" на социум в виде соответствующих политических институтов. В Библии сказано: "Царство Мое не от мира сего" (Ин. 18, 36). И в этом смысле между религией и политикой есть непреодолимая дистанция. Сама религия, особенно в восточном понимании, есть усилие и направленность к трансцендентному, а не зримому, земному. В то же время христианский максимализм и универсализм требуют соответствующего осмысления всей полноты окружающей действительности, включая социально-политическую сферу, что предполагает и адекватное обращение и взаимодействие с ней. Мера этого взаимодействия и есть мера отношений двух уровней реальности.
[262]
Здесь известны две крайности.
Первая -- устремленность к Божественному при игнорировании земного порядка. Это можно наблюдать в некоторых восточных религиях. Материальный мир здесь рассматривается как нечто недолжное, как следствие какого-то грехопадения в высших сферах. И поэтому материальный уровень всерьез не воспринимается. Ясно, что на этом пути развития цивилизация создаваться не может, хотя отдельные духовно развитые личности, святые могут быть. Этот подход можно назвать монофизитско [2]-спиритуалистическим, "чисто духовным". В социальном плане такому типу религиозности более всего соответствует монархизм. Одному Богу на небе как бы соответствует один царь на земле. Эта модель пленяет неискушенные умы своей мнимой простотой.
Вторая крайность -- это устремленность к материальному при игнорировании высшего духовного начала. Философским обоснованием такого подхода является соответственно материализм, а его наиболее последовательной политической проекцией -- коммунизм, декларирующий заимствованные из христианского гуманизма принципы свободы, равенства, братства, справедливости. Но поскольку духовное начало как объективная реальность все равно не исчезает, то оно начинает извращаться; возникает зловещая пародия на христианство без Бога. Религия редуцируется

2 Монофизитство (одна природа) - христологическая ересь, осужденная на Четвертом Вселенском Соборе (451). Согласно этой ереси, Божественная природа Иисуса Христа поглотила Его человеческую природу. Тем самым подрывалась основа христианства как религии Богочеловечества.
[263]
в идеологию, т. е. усеченное рационалистическое миропонимание. Здесь дается санкция на не ограниченную ничем (по причине неизбежного атеизма) преобразовательную деятельность, активизм, в соответствии с односторонне (человеческим разумом только) определенной концепцией "общего блага" ("Мы наш, мы новый мир построим..."). Мир уже не рассматривается как творение Божие. Отсюда развивается конструктивистско-силовой подход к действительности.
Видно, что подобное мировоззрение (основанное на второй крайности) возможно вследствие неправомерного переноса закономерностей редукционистско-механистического монологического мышления на общественно-политическую сферу, рассматриваемую как объект манипуляций. Возникает тоталитарный соблазн: создать идеальное общество-инкубатор, заповедник, управляемый определенными людьми, якобы познавшими закономерности исторического развития (а по сути дела их отменившими), по аналогии с законами природы.
В результате во имя "светлого будущего" строится кошмарное настоящее общества, имеющего структуру концлагеря. (То, что немногие люди в этом лагере, который назывался "социалистическим", осуществляли, по недосмотру охранников, интеллектуально-духовную деятельность, не меняло сути дела.) Отсюда, кстати говоря, видно, что последовательный материализм невозможен. (Равно как и последовательный идеализм.) Псевдосакральная, заидеологизированная коммунистическая система ясно свидетельствовала об этом.
Как известно, крайности сходятся: религиозное монофизитство приводит к игнорированию фактора
[264]
человеческой личности, рассматриваемой лишь как частность, т. е. к деперсонализации. Это создает основательную предпосылку для тоталитаризма как в виде древних восточных деспотий, так и в форме модернизированной деспотии -- коммунизме.
При коммунизме же монофизитская схема мышления сохраняется, она лишь вместо идеалистического наполняется иным, якобы материалистическим содержанием [3]. Модернизм коммунизма развивается именно по этой, западно-технократической линии. Архаический патернализм -- по линии восточной.
И в спиритуалистическом монофизитстве, и в материалистическом монофизитстве, таким образом, человек теряется как личность, становится чем-то незначащим, строительным элементом, "винтиком".
Вообще говоря, человеческий "разум имеет непреодолимую склонность к монизму или к дуализму... С этой естественной склонностью человеческого мышления, не вмещающего тайну двуединства, связаны и уклоны духовности. Духовность принимает или характер крайнего монизма, или характер крайнего дуализма... Противоположна же этому духовность, основанная на встрече человека и Бога, на богочеловечности, в которой соединение сохраняет различение..." [4] 
Коммунизм как бы сочетал в себе крайности материализма и, несмотря на все отречения коммунистических идеологов, идеализма. При актуализации

3 Возможны, таким образом, два вида монофизитства.
4 Бердяев Н. А. Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности // Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994. С. 436.
[264]
"материализма" из-за паралича и падения уровня производства, вызванных идеократией, стал исчезать воспетый "материальный базис".
В целом же коммунизм не вписывается ни в одну традиционную схему, так как в нем имеется волюнтаристский аспект, позволяющий делать периодические диаметральные развороты. Постоянным здесь остается только одно -- глубокое презрение к отдельному человеку, вообще к людям.
Это прямое следствие как атеизма, редуцировавшего человека к "материи на высшей стадии ее развития", так и утилитаристского коллективизма, легко приносящего в жертву любое число людей ради "общей пользы".
Не случайно коммунизм (в основном по причине монофизитства и коллективистской установки) в той или иной форме, иногда религиозно окрашенной, в основном привился на Востоке: в Корее, Китае, Вьетнаме, Кампучии, Албании и, наконец, в России -- главном рассаднике коммунизма по всему миру (перечень стран не отражает хронологию коммунистических режимов) [5]. Какими бы сложными путями эта идеология ни проникала и ни насаждалась в этих странах, предпосылки для ее восприятия все-таки были (исключая страны Восточной Европы, где коммунизм был установлен насильно).
Все это дает серьезное основание предположить, что восточный тип религиозности не имеет достаточного иммунитета против социальных болезней.

5 Пример Кубы говорит о том, что термин "Восток" можно понимать не только в географическом смысле, но и как метафору социальной архаики.
[265]
Христианская традиция, развитое правовое сознание предотвратили наступление коммунизма на Западе. В России же возобладало храмовое понимание христианства, а евангелизация самой жизни, актуализация библейских этических принципов в повседневной жизни были явно недостаточны, что и ослабило иммунитет к новой идеологии, так много говорившей об "общем благе".
Христианство -- это торжество внутренней правды над любой внешней формой и соответственно протест против обожествления видимой объективации Абсолюта. Христианство не только подтвердило известное положение о нашей полной зависимости от Всемогущего Бога и как бы от Его представителей на земле (жрецов и первосвященников), но впервые в истории открыло важность человеческих отношений по "горизонтали", необходимость не только вертикальной иерархической соподчиненности людей в государстве, но и необходимость их братского общения. Эпоха фараонов, царей, первосвященников как религиозно-политический коррелят язычества оказывается внутренне исчерпанной. Христианство, таким образом, выступает против любых религиозно оправданных социополитических пирамид, утверждая истинную иерархию ценностей. Почувствовав это, израильские архиереи и добились распятия Христа.

2. Христианская антропология.

Здесь очень важна отправная точка рассуждения: является ли человек лишь "совокупностью общественных отношений" (на практике такой социологичес-
[266]
кий редукционизм приводит к тому, что, наоборот, общество начинает рассматриваться как совокупность людей-винтиков) или же человек ни к чему не "сводится", будучи сотворенным "по образу и подобию Божию"? Всегда ли целое больше своей части? Даже из математической теории множеств известно, что -- не всегда. Так и количественные характеристики не всегда отражают действительность "общего блага". По образу и подобию Бога был создан человек, а не общество и не государство. То, что теперь описывается в нескольких фразах, обошлось человечеству в десятки миллионов человеческих жизней.
Вопрос в философском плане упирается в проблему свободы человека и неизбежно связанного с ней риска, что было с гениальной глубиной осознано Ф. Достоевским и Н. Бердяевым. Как совместить свободу человека с "общим благом"? Или в более точной постановке вопроса: как можно свести к минимуму неизбежное ограничение свободы людей в их общежитии?
После краха коммунистического эксперимента стало особенно ясно, что теория общественного устройства должна исходить из адекватной антропологии, так сказать, снизу вверх, а не наоборот. "От Бога" (сверху вниз) может строить (царство) только Бог, а люди не должны брать на себя божественные функции и могут лишь исходить из человека как сотворенного "по образу и подобию Божию". Коммунисты поставили на место Бога идею. А затем идею поставили выше самой жизни (идеократия).
Что есть человек? Тайна человека сегодня ощущается вновь и вновь. Согласно христианской антропологии, человек имеет двойственную природу, а
[267]
точнее говоря, добрую природу, поврежденную первородным грехом. С одной стороны, человек создан по образу и подобию Божию, свободен, имеет в себе потенциальную бесконечность, призван к совершенствованию, а с другой -- благодаря этой же свободной воле - способен двигаться в противоположном направлении -- ко злу.
Как пишет Клайв С. Льюис: "Я - демократ, потому что верю в грехопадение... Истинное оправдание демократии в том, что мы - создания падшие, и человеку нельзя доверить власть над собратьями. Аристотель считал, что некоторые годятся только в рабы. Очень может быть. Но никто не годится и в хозяева... Я не думаю, что равенство -- благо само по себе, как радость или мудрость. Скорее оно -- лекарство, которое нужно, поскольку мы болеем, или одежда, которая нужна, ибо мы утратили чистоту. Не думаю я и того, что былая власть короля, священника, отца и мужа или былое подчинение подданных, паствы, детей... сами по себе плохи. Вероятно, они хороши, как хороша нагота. Но я рад, что их нет, потому что люди ими злоупотребляли -- и портились. Возрождая эти вещи, мы совершим ту же ошибку, что и нудисты" [6].
Так же как христианство не отменяет биологии, так оно не отменяет и психологии, знания о наличии у человека наряду с сознанием "естественного" бессознательного - подсознания. Существует определенная зависимость между соотношением сознательного и подсознательного в человеке и его политическими

6 Льюис К. С. О равенстве // Страницы. М., 1996. № 2. С. 112.
[269]
пристрастиями. По мнению правоведа Н. Н. Алексеева, демократия покоится на обращении к рассудочно-дискурсивной области, она обсуждает, голосует, решает, следовательно, пребывает в верхнем сознании, тогда как тоталитаризм - исключительно в нижнем [7]. Поскольку христианство есть религия персонифицированного Логоса, то отсюда можно сделать вывод, что христианству ближе демократия, чем тоталитаризм, типологически характерный, кстати говоря, для животных сообществ, где существует только "право сильного".

3. Славянофильское наследие.

Интересно заметить, насколько живучей оказалась славянофильская критика Запада, которому давно полагалось бы "сгнить": там, мол, рационализм, материализм, если и есть культура, то в основном "внешняя", и такая же несвобода, только более "завуалированная". Тем более, что сами западные люди охотно с этим соглашаются. Но не будем спешить согласно кивать головами. Западное сознание самокритичнее нашего, и только глупец радуется, когда его хвалят.
Следует вспомнить простую истину: внешнее является проявлением внутреннего. Так что не бывает чисто "внешней культуры" и "благополучия", столь ненавистного славянофильствующим и часто близким к ним по психологии коммунистам.

7 Алексеев Н. Н. Демонократия // Путь. Париж, 1939–1940. № 61.
[270]
Эти люди до сих пор не решили для себя относительно простого вопроса о формах собственности. Частную собственность "душа не приемлет", а государственная собственность на "все и вся" окончательно себя дискредитировала при коммунизме. Остается только что-то бормотать о "многообразии форм собственности". Особенно трогательно такое словосочетание слышать от изрядно модифицированных коммунистов. Ведь в "Манифесте компартии", который они до сих пор не "пересмотрели", черным по белому написано: "коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности". Давно пора им серьезно подумать об изменении своего названия.

3.1. Закон или благодать?

До сих пор в сознании славянофильствующих популярно ложное противопоставление "закона" и "благодати". Это большая проблема, мучившая еще апостола Павла. И как всякий правильно поставленный религиозно-философский вопрос эта проблема не имеет простого решения, снявшего бы ее. Но сегодня мы, по крайней мере, знаем, как не надо решать эту проблему. В первую очередь, не следует пытаться превращать благодать в закон, смешивать эти понятия. Если мы вслед за славянофильствующими дружно решим жить не по "скучному" формальному закону, а по благодати, то это вовсе не означает, что мы действительно будем жить по благодати. Благодать -- это Божий дар, это -- тайна, которую можно лишь уважать, но не конституировать в госу-
[271]
дарственных формах. Закон и благодать относятся к разным онтологическим уровням. Закон можно и нужно конституировать и кодифицировать. Для благодати же следует оставить место, дабы не исключать ее возможность. Юридически это осуществляется запретом на регламентацию духовно-нравственной жизни.

3.2. Основная ошибка славянофилов.

Славянофилы неустанно обвиняли Запад в материализме на том простом основании, что на Западе действительно выше материальный уровень жизни. Но все не так просто. Более того, можно без всякой софистики показать, что самовоспроизводящийся высокий материальный уровень жизни общества как раз невозможен без развития идеальных начал. Если же соберутся материалисты-индивидуалисты в чистом виде, то это будет известная "война всех против всех", догосударственная стихийная асоциальная форма. Для того чтобы определить "правила игры", соблюдать договорные начала и общепринятые законы, уже нужны идеальные начала, система идейных ценностей, без которой никто эти "законы" всерьез принимать не будет. Поводов для "временной отмены" законов ради какой-либо высшей (читай: "революционной") целесообразности -- всегда предостаточно. Важно отметить, что сами эти "законы", как правило, имеют в целом положительный гуманный характер, отражают собою общечеловеческие ценности. Такова сила Добра, под которое вынуждено мимикрировать зло.
[272]
Повторим еще раз: для того чтобы всерьез принимать юридические законы и нормы, нужно соответственно всерьез принимать систему идеальных ценностей. Ведь юридические законы -- в отличие от природных законов -- держатся только верою людей, укорененной в трансцендентной сфере. Например, высокая и значительная роль закона в древнем Израиле объяснялась тем, что закон имел Божественное происхождение. Нигде в природном (естественном) мире нет ничего подобного юридическому закону человеческого общества. Ведь этот закон делает невероятное: уравнивает в правах сильного и слабого.
Многочисленные хорошо известные нарушения в практике судопроизводства возможны лишь как паразитарные образования на теле юридического закона. Если бы было возможно возвести в закон сами эти злоупотребления, то вся система судопроизводства рухнула бы вообще, и произошло бы "естественное" восстановление "права сильного", характерного для животного мира и для человеческих сообществ, находящихся в догосударственном состоянии.
Материальный интерес, конечно, всегда присутствует, но абсолютизация этого интереса приводит к всеразрушающему хаосу.
Могут спросить: а идеологии материализма разве недостаточно для организации относительно высокого материального уровня жизни большинства людей? Ведь даже очень жадный человек понимает, что для его же пользы он должен соблю-
[273]
дать общепринятые нормы и с кем-то делиться, начиная с собственной семьи? Но в том-то и дело, что при чистом материалистическом мировоззрении он не будет соблюдать эти законы, полагая их за что-то условное. Если бы утверждение Маркса, что нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал ради прибыли в 100 %, было верно, то никакого бы западного благополучия никогда не наступило, и никакие столь нелюбимые славянофилами "законы" не помогли бы, так как для действенности любого юридического закона уже необходимо его признание общественным сознанием.

4. Два понимания государства.
4.1. Государство как самоцель

Все титанические попытки христианизировать древнюю монархию также оказались безуспешными, т. к. монархия есть не что иное, как политическая египетская пирамида, языческая по своей сути. Так рухнули православно-имперские Византия, а затем -- и Россия.
Политическая пирамида-монархия (в лице сакрализованной фигуры царя) соответствует более внешнему характеру (по сравнению с христианством) языческой религии, представляющей Бога в виде объекта. Политической проекцией восточного язычества и является монархия -- деспотия. Монархия во главе с сакрализованной фигурой, конечно, возможна, а при выдающейся личности на престоле она может дать лучшие результаты, чем демократия. Очевидно, что сильный, яркий царь может вызвать большее вдохновение в народе, чем абстрактный принцип "разделения властей". Но в случае
[274]
неудачной смены на престоле монархию начинает лихорадить, она в результате дворцовых интриг и переворотов может ослабеть и рухнуть под натиском врагов, которые всегда найдутся. Чин помазания на царство не гарантирует от погрешимости и ошибок, как и, например, таинство крещения.
"Религиозная неправда мистической концепции самодержавия состоит в том, что она взваливает бремя свободы и ответственности на одного человека, снимая это бремя с христианского народа" (Н. А. Бердяев).
То есть, если использовать технический термин, политическая монархия неустойчива, хотя и долго может просуществовать благодаря силовым методам, в противоположность своему физическому аналогу -- египетской пирамиде. Если же попытаться законодательно исключить возможность явных злоупотреблений и ввести прежде всего принципы гласности и обратных связей, т. е. сделать систему динамичной и саморегулирующейся, то и получится демократическая система. В этом случае даже возможен монарх, играющий не столько властную, сколько духовно-символическую роль, как в североевропейских странах.
"Только язычество, верящее в закон "вечного возвращения", может мечтать о восстановлении монархии фараонов. Христианство не принимает идею вечного возвращения и утверждает необратимость времени, поэтому оно есть религия творчества и абсолютного обновления" (Б. П. Вышеславцев).
[275]

4.2. Государство как средство.

Согласно взгляду на государство как на служебное орудие (не человек для государства, а государство для человека), оно предназначено лишь для создания необходимых условий для достойной жизни людей, а на библейском языке - условий для раскрытия образа и подобия Божия в людях.
Такой взгляд на власть находит веское обоснование еще в Ветхом Завете: отказ от теократии и желание израильского народа иметь земного царя (господствующий тип государства) рассматривается в Библии как возврат в язычество, отпадение от Бога (см.: 1 Цар. 8). Важно, что в Библии государство как таковое имеет относительное, а не абсолютное значение.
Известно также, что многие выдающиеся православные подвижники были сторонниками православной монархии, являющей собою как бы некое отображение Царства Божия на земле. Но сейчас мы имеем такой исторический опыт, который не был ведом им, да и учение о православной монархии не может быть догматизировано.
Конечно, христианином можно быть в любых условиях, даже в самых тяжелых, но было бы циничным создавать такие условия для христиан, для испытания их веры. Никто не имеет права выбирать условия жизни для других людей.
На современном языке служебный тип государства именуется демократическо-правовым. Конечно, в чистом виде такое государство не встречается (как и ничто вообще в чистом виде в нашем мире не встречается), и совершенно идеологически нейтральных государств не бывает, что неустанно повторяли боль-
[276]
шевики, пытаясь довести свое идеологическое, а затем и физическое насилие до максимума. Но здесь опять же важен принцип меры: существуют разные степени идеологизации, и это различие очень важно. Демократическое государство стремится минимизировать идеологизацию, как и власть людей друг над другом. Эта власть неизбежно имеется (без этого невозможно государство), но она намеренно ограничена законом и не носит абсолютистского характера.
Могут возразить, что нигде в истории государство не возникало на договорных началах, а возникало на крови и насилии. И это действительно так. Но отсюда совсем не следует, что так всегда и должно быть. Это значило бы отрицать идею социального развития.

5. Почему нельзя государство превращать в церковь.

Сторонникам моделирования государственной структуры по типу церковной (ведь Церковь призвана в некотором смысле отображать Царство Божие на земле) следует помнить о том, что государство и Церковь представляют собой онтологически различные реальности, что Церкви противопоказано применение силы, а государство не может существовать без силовых структур.
Но даже не это является основной причиной, исключающей всецелое упование на Церковь в общественном вопросе. Вся история учит, что земная Церковь (как общественный институт) не обладает в этой сфере свойством абсолютной непогрешимости. Будем последовательны: признавая непогрешимость Церк-
[277]
ви во всех сферах, следовало бы передать ей и карающий меч, то есть право суда по всем вопросам еще до Страшного суда. Но сегодня на это даже сама Церковь не претендует. Но кое-что Церковь знает и исповедует и именно это она предлагает обществу для свободного восприятия. Она может даже выработать основополагающие принципы для общественной жизни (социальную доктрину).
Важно понять, что отношения Церкви и государства чрезвычайно сложны из-за парадокса свободы, хотя эмпирически они могут казаться простыми. Вряд ли в земных условиях возможна знаменитая "симфония" Церкви и государства, и государство, помня о религиозном идеале, обязано позаботиться о фактическом, предотвращая, как сказал В. С. Соловьев, преждевременное наступление земного ада. В этом состоит необходимая отрицательная функция государства.
В конструктивном плане общество и государство могли бы кое-чему поучиться у Церкви: демократию можно было бы рассматривать как секулярно-социальную проекцию соборности [8], но этого не происхо-

8 Соборность (от "собор", "собрание", "соборная" -- о Церкви в Символе веры) в понимании создателя этого термина А. С. Хомякова означала такое качество (благодатное) единства верующих, при котором свобода каждого не только не подавлялась, но даже наоборот -- получала наибольшее раскрытие. Cоборность - многоуровневое понятие, включающее в себя и мистический и социальный аспекты. В церковной жизни она проявляется прежде всего в участии мирян в решении административных вопросов, в развитии выборного начала, в создании условий для проявлении инициативы мирян прежде всего в области благотворительности и просвещения.
[278]
дит из-за отсутствия у нашей Церкви современной социальной доктрины [9]. О явной нехватке соборных начал в церковной жизни писали еще русские архиереи в 1905 году в своих "Отзывах по вопросу о церковной реформе".

6. Христианская социология.

Следовательно, оптимальное общественное устройство должно быть таким, чтобы, с одной стороны, предоставлять человеку возможность свободного развития, а с другой - ограничить возможность определенных злодеяний. В ходе развития политико-правовой мысли, опирающейся на исторический опыт, выяснилось, что безусловному запрету должно подвергаться лишь явное зло: убийство, насилие, воровство.
Попытки же полностью искоренить зло приводят к еще большему злу, как, например, в борьбе с алкоголизмом путем введения "сухого закона". (Это хорошо понимали еще в античности: "Summum jus, summa injuria" -- Наибольший закон есть наибольшее зло. То есть попытки все подчинить закону приводят к наихудшему злу [10].) Причем такие понятия, как "принцип разделения властей", "частная собственность", "права человека", следуют как предохранительные

9 На Архиерейском соборе (Москва, 29.11–2.12.94) было принято решение о выработке последней.
10 В. Гумбольдт писал в 1792 г., что есть истины, которые мудрец никогда не станет пытаться реализовать на практике, потому что результаты подобных действий могут оказаться прямо противоположными заявленным целям.
[279]
механизмы из главного принципа - уважения и доверия к человеку. Разделение властей предохраняет от узурпации власти, частная собственность ставит ограничения посягательствам государства на личность. Под "правами человека" понимаются прежде всего юридические механизмы, защищающие одних людей от других.
Решение о таком общественном устройстве и соответствующем законодательстве должно быть принято самим обществом, а не навязано извне пусть даже и очень умными людьми, у которых, конечно, не отнимается возможность легальными путями влиять на общество. Иначе у власти не будет легитимности, общественного признания. Очевидно, что уровень законодательства должен соответствовать уровню общественного сознания. Иначе законы будут просто игнорироваться. Сама процедура принятия решения должна соответствовать высоте поставленной задачи. (Здесь, конечно, тавтологический парадокс самозамкнутости: какова процедура определения "хорошей" процедуры? Из этого парадокса можно выбраться методом последовательных приближений, благодаря наличию принципа саморазвития общества с обратными связями.)
Н. А. Бердяев писал: "То, что есть истинного в демократии, и есть отыскание путей подбора лучших, устранение ложного иерархизма и установление благоприятных условий для истинного иерархизма... Демократия не непременно исключает высшую иерархию. Свободный, самоопределяющийся и самоуправляющийся народ может признать высшую правду иерархического строя, подбора лучших и соподчинения низшего высшему. Демократия нужда-
[280]
ется в воспитании в истинно иерархическом духе, без этого она разлагается и духовно падает... Демократия, которая признает себя верховным и единственным принципом жизни, уже ничему не подчиненным, есть, конечно, ложь и соблазн... Но в демократии есть и своя подчиненная правда, которая помогает торжеству истинного иерархизма над ложным иерархизмом.
Окончательной же и высшей остается истина, провозглашенная Платоном: идеальной формой правления может быть лишь аристократия, господство лучших, благороднейших, даровитейших, духовно сильнейших. Это и есть истинный иерархизм, на котором только и могут быть основаны государства и культуры народов... Но отыскание представителей этой расы и призвание их к господству -- очень сложный и мучительный процесс" [11].
Бердяев, ориентированный на поиск прежде всего качества общественной жизни, далее не развивает вопрос о механизмах подбора лучших в представительной демократии. Но сегодня, находясь на более позднем витке исторического развития (после опытов тоталитаризма ХХ века), мы, охотно соглашаясь с Платоном по существу (что же плохого в том, что будут править лучшие?), больше внимания уделяем процедуре отбора руководящих органов.
Понятно, почему с таким трудом строится демо-

11 Бердяев Н. А. Духовные основы русской революции // Бердяев Н. А. Собрание сочинений, T. 4. YMCA-PRESS, Paris, 1990. С. 178–179.
[281]
кратическое общество: если для создания монархии нужна прежде всего сила, то для создания демократического общества необходим высокий уровень общественного сознания, определяемый прежде всего наличием в нем уважения к человеку.
Вопрос о вере и мировоззрении вообще чрезвычайно сложен, здесь не может быть того, что мы называем "консенсусом", и именно это обстоятельство лежит в основе известных принципов: "религия -- частное дело" и "отделение церкви от государства", что до сих пор иногда ошибочно полагают капитуляцией религиозности в обществе.
Сколько едких слов было произнесено (например, К. Леонтьевым) относительно религиозности среднего буржуа. Никаких бури и натиска, грома и молний. Мол, тепловатая водица, а не вера. Так, честное выполнение жизненного долга (семья, работа) эстетически проигрывает перед языческим по своей сути триумфализмом, героическим драматизмом и ритуальным мистицизмом. А ведь Бог Откровения может являться и в тихом дуновении ветра (3 Цар. 19, 9–13). В христианстве примат внутреннего над внешним доводится до предела: нет почти никаких внешних признаков пребывания в истине (Лк. 16, 15). По героическим и даже мученическим эпохам можно, конечно, тосковать, но нельзя их создавать. У истории есть свои возрастные категории, и с ними нужно считаться.
Могут спросить: ну а личностный характер христианства, доминирование внутреннего начала над внешним не приведет ли к полной анархии, когда у каждого будут свои представления о должном и недолжном? Ведь из христианской религии порой очень трудно сделать однозначные выводы по тому или иному вопросу. Но есть вещи очевидные и од-
[282]
нозначные, выраженные еще в ветхозаветных заповедях (не убивай, не воруй, не лжесвидетельствуй), и именно здесь государство должно проявить полный контроль в соблюдении этих заповедей согражданами.
Возникает важный вопрос: почему законы, соблюдение которых подлежит отслеживанию, действуют в области внешнего (убийство, воровство), а в области внутреннего (веры, мировоззрения и даже морали) демократическое государство не принимает никаких решительных действий? Или на более точном юридическом языке: почему не должно быть никаких ограничений свободе мысли, должны быть некоторые ограничения в свободе слова (нельзя унижать человеческое достоинство других людей клеветой, например), и еще бульшие и строгие ограничения должны быть в свободе действий? Разве, согласно Евангелию, зло не из сердца человека исходит? Это действительно так, но ни отдельному человеку, ни совокупности людей не дано контролировать сердечные движения себе подобных. (Не судите, да не судимы будете. -- Мф. 7, 1.) Область морали остается преимущественно прерогативой общественного мнения, а не судебных воздействий. Пришли к этому не теоретическим путем, в результате исторической практики.
Ясно также, что естественной границей свободы человека является свобода другого человека. Как пишет С. Н. Булгаков: "Право есть свобода, обусловленная равенством. В этом основном определении права индивидуалистическое начало свободы неразрывно связано с общественным началом равенства, так что можно сказать, что право есть не
[283]
что иное, как синтез свободы и равенства. Понятия личности, свободы, равенства составляют сущность так называемого "естественного права"".
Булгаков также показывает, что "естественное право" на самом деле не так уж естественно, а имеет религиозную основу: "Человек должен быть свободен потому, что это соответствует его человеческому достоинству; внешняя свобода есть средство, точнее, отрицательное условие свободы внутренней, нравственной, которая есть образ Божий в человеке".
Четко разделяя внутреннее и внешнее, демократическая система если и не является политическим коррелятом христианства, то менее всего противоречит последнему. Голосованием, которое вызывает столько презрения у религиозных эстетов (умные люди всегда в меньшинстве), принимаются решения не по мировоззренческим и религиозно-философским вопросам, а сугубо внешним: персональным (выборы), финансовым, управленческим и т. п., при общепризнанности фундаментальных прав и свобод человека, источником которых является не государство, а Бог. Демократическое государство не гарантирует людям духовного развития, которое может быть только свободным. Оно лишь честно пытается создать для него необходимые условия, причем прежде всего в области очевидного: скажем, декларируя право человека на жизнь, государство берет на себя обязанности полицейского, охраняющего его от преступников, и здесь силовое отношение к преступнику оправдано даже с христианской точки зрения. Но этот же полицейский уже не имеет никакого права принуждать вас к тем или иным взглядам, тому или иному миро-
[284]
воззрению, устанавливать цензуру, контролировать мысли и настроения. Область вероисповедания, мировоззрения остается принципиально непредопределенной со стороны государства, и в этом проявляется, если использовать богословский термин, "кенозис" (самоумаление) демократического государства, которое как бы "знает свое место" и не выдает себя за какое-либо царство.
Много раз пытались сделать из христианства "программу", построить своими силами некое царство Божие на земле. Пытались даже отождествить коммунизм с христианством. Мол, коммунизм есть не что иное, как демистифицированное христианство, и он ставит перед собой задачу построения "реального царства добра и справедливости". Но вместо царства Божия получалось, как по какому-то наваждению, нечто иное, непредвиденное, чаще всего тюрьма; откуда-то выползал древний патернализм, новый чудовищный тип лжесакральности и тому подобное, что уже достаточно описано в литературе.
Интересно также отметить, что тоталитарные режимы не отказываются от демократической фразеологии (мимикрия под добро) и даже признают (на словах, конечно) "Всеобщую декларацию прав человека".

7. Pro et Contra демократии.

Известна критика демократии с эстетических позиций, например К. Леонтьевым. Это самый популярный и эмоционально понятный вид критики. Демократия -- это якобы власть посредственностей, она
[285]
приводит к снижению жизненных вершин, понижению духовного качества жизни, к "вторичному смесительному упрощению" [12].
Интересно, что при всей изощренности антиэгалитарных построений Леонтьева, ему, всегда имевшему несколько слуг, не приходила простая мысль спросить мнения того самого презренного большинства, для которого предназначались его картинно-изобразительные политические построения. Это была провиденциальная историософия как бы "свыше". Можно задумываться только о смелости подобных рассуждений.
Демократию чаще всего упрекают в том, что она якобы разрушает иерархическую структуру мироздания, делает его плоским, обвиняют ее даже... в атеизме. При этом не учитывается, что демократия принципиально не мистична, но не в том смысле, что она отрицает мистику как таковую, а в том, что она не имеет никаких претензий на глубинные уровни иерархической структуры мира. В том, что у некоторых людей исчезает ощущение глубины, иерархичности, демократия так же виновата, как и, например, наука -- в том, что она якобы порождает атеизм. Ясно, что не научное знание как таковое является причиной атеизма, а психологический закон вытеснения, переключение внимания на содержание из другой сферы знания. Если человек, например, всю жизнь смотрит в микроскоп, то ему со временем может начать казаться, что какой-либо

12 Здесь сказывается естественное образование К. Н. Леонтьева (1831–1891), который учился на медицинском факультета Московского университета.
[286]
иной реальности просто не существует. Хорошо известны различные виды редукционизма: биологический, психологический, социополитический и др.
Демократия якобы уравнивает в правах истину и ложь, добро и зло.
Но так ли это? Есть очень простой критерий, по которому можно судить о степени развития государственности, ориентированной не на самое себя (тоталитаризм), а на благосостояние людей. Это -- законы и их выполнение, это -- роль судебной власти в обществе. А ведь уголовное и гражданское законодательство и практическое следование ему и отражают общественные представления о справедливости, о добре и зле. Достаточно сравнить данные, отражающие судопроизводство и его правила в различных странах, чтобы многое стало понятным. За равнодушием к праву и законам, охраняющим людей, стоит не "духовность", а элементарное равнодушие к людям.
Казалось бы -- это очевидно: не следует загонять людей в нищету и бесправие ради повышения уровня их духовности. Но утопический тип сознания, лежащий в основе современного тоталитаризма, постоянно пытается подменить закон, всегда несовершенный, -- моралью, пленяющей наивных людей своей обманчивой ясностью и совершенством декларируемого должного.
В этом, кстати говоря, основная причина живучести утопических и, в частности, коммунистических идей. Неслучайно при всех тоталитарных режимах так много говорится о морали, воспитании, сознательности, которую следует неуклонно повышать, и, уж конечно, -- о "благе народа". При этом полностью отсутствует понимание закона как гаранта прав
[287]
личности, под законом вообще понимается лишь необходимость послушания государству, что приводит к подчинению судебной власти даже не законодательной, а исполнительной. Образуется не правовое государство, а распорядительно-идеократическое. Высшую судебную власть в тоталитарных системах присваивает себе небольшая группа "посвященных", якобы познавших добро и зло (см. "Легенду о Великом инквизиторе" Ф. М. Достоевского).
В теории гражданского демократическо-правового общества ясно осознано, что никто не вправе присваивать себе Божественные функции, а Церковь и священнослужители не должны обладать государственной властью, так как им тоже не гарантирована безгрешность. Власть "вязать и решить" (Мф. 18, 18), данная Христом апостолам, -- не административная, а духовная, или, проще говоря - нравственная. Понятия добра и зла как раз больше смешиваются не в демократическом, а в тоталитарном государстве, где обычные грешные люди присваивают себе свойство непогрешимости, начинают вещать от имени Бога, высшей справедливости или народа.
Иногда в качестве предельного примера смешения добра и зла при демократии приводят официально зарегистрированную (без налоговых льгот) в США "церковь сатаны". Это представляется чуть ли не самым неотразимым доводом против демократии. Вот, мол, до чего можно дойти!
Конечно, ничего хорошего в этом нет, как нет ничего хорошего и в фашистах, которые тоже там существуют. Им, как и сатанистам, равно как и всем гражданам вообще, законом запрещается причинение хотя бы малейшего ущерба людям. Гораздо хуже,
[288]
когда никаких декларированных сатанистов нет, но само государство приобретает сатанинский характер, как это было при Гитлере и при Сталине. При них не было даже пресловутых тоталитарных сект! Ведь само государство было главной тоталитарной сектой! Выбор из двух зол меньшего не всегда лишен смысла, в том числе и религиозного, и только безответственные эстеты и "спиритуалы" могут отрицать его.
Могут также сказать, что либеральная демократия по своим истокам -- это чисто западный англосаксонский феномен, не обладающий универсализмом. Нам, мол, "все это не подходит". Но очевидно, что даже восточный человек (со всем его фатализмом) не любит, когда над ним издеваются чиновники, когда его унижают, обворовывают и т. п. А ведь противоядием от беззакония является только правовое, а значит, демократическое государство. Ничего другого пока не придумано.
Когда описываешь демократическое устройство, не произнося самого слова "демократия", то это всем нравится. Стоит же прозвучать слову - сразу у многих отрицательная реакция. Можно предположить, что есть люди, боящиеся любой неопределенности, желающие на все получить гарантии, предпочитающие быть "высеченными на конюшне", лишь бы самим не принимать решений.
Против демократии можно привести только один по-настоящему серьезный довод: умные люди, действительно, всегда в меньшинстве, и демократия как власть большинства может привести к общей деградации, к охлократии. Конечно, это серьезный довод. По сути дела, любая критика демократии, начиная с Платона и кончая К. П. Победоносцевым, Л. А. Тихомировым
[289]
и даже Л. П. Карсавиным, сводится именно к этому. Критики демократии чаще всего ломятся в открытые двери, доказывая, что порядок лучше беспорядка, к которому демократия якобы неизбежно приводит.
Обычно критика неявно проводится от имени Высшего разума, "сверху", а не исходя из социально-политических экзистенциальных реалий. При такой методе можно легко раскритиковать все, что угодно, ведь ничто не выдерживает сравнения с совершенством.
Соблазна такой перфекционистской критики демократии не избежал даже такой реалист (хотя и мистический), как Н. А. Бердяев в своей книге "Философия неравенства" (Письмо восьмое: О демократии). Впоследствии он отрекся от этой книги. Следует четко различать демократию и охлократию.
Но ведь здесь можно рассуждать и методом от противного: за цель принять не "высшее благо" (строго говоря, мы и не имеем никакого права рассуждать от имени Высшего разума), а наименьшее зло в обществе.
Высшее благо может реализовать (по Платону) просвещенный философ или в российском контексте -- помазанный на царство мудрый самодержец. И действительно, при такой личности государство и народ в целом могут подняться на более высокий уровень.
Но здесь есть роковой вопрос замены на престоле: и наследник монарха, и избранный народом царь могут оказаться неудачными. А поскольку от монарха зависит очень много, то не надо обладать богатой фантазией, чтобы представить все последствия такого правления.
Что здесь может быть предохранительным механизмом?
[290]
Конечно, власть монарха (существа, как и все люди, небезгрешного) должна быть ограничена (конституцией), и власть в целом должна быть разделена на три основные ветви. Но важно и то, чтобы государство в целом имело такую структуру и такую идеологию, которые были бы ориентированы прежде всего на обеспечение людей социально-политическими и экономическими правами, необходимыми для достойной жизни, что возможно только при взгляде на человека как на цель, а не как на средство.
Очевидно, что есть народы, имеющие такой уровень общественного сознания, при котором демократия невозможна. В этом случае нужно последовательно проводить ряд социальных и политических реформ. Здесь очень много зависит от политических лидеров страны. При нехватке такого рода человеческого материала страна может действительно оказаться в политическом и экономическом коллапсе.
Никаких гарантий в успешности реализации любого политического проекта, конечно, быть не может. Но вероятность неудачи у разных проектов разная. Очевидно, что проект демократического устройства более долгосрочный, чем, например, проект военной диктатуры. Но и цель демократии более высокая, а значит, и труднее достижимая.
Понятно также, почему идея демократии (уже в большой степени скомпрометированной у нас) вызывает такое недоверие у религиозно настроенных людей в России. Им кажется, что если государство будет развиваться по пути демократизации, то религия может раствориться в чем-то "светском" и вообще исчезнуть. "Посмотрите на Запад: в Европе много пустующих храмов, это будет и у нас". Про США,
[291]
где уровень религиозности народа намного выше, чем в России, наши новые патриоты "почему-то" не вспоминают. Заметим, правда, что там храмов намного больше, чем у нас. Степень христианизации общества следует оценивать не только посещаемостью храмов, но и наличием норм христианской этики в частной и общественной жизни. Не беда, если эта этика будет в большой степени совпадать с общечеловеческой, ведь Сам Господь повторил "золотое правило" нравственности, давно выработанное человечеством: "как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними" (Мф. 7, 12). Гораздо хуже, когда весь мир четко делится по-язычески на "священное" и "профанное", в современной терминологии на "церковное" и "светское", а храмово-литургический (не евангельский) тип христианства становится самодовлеющим, не имеющим особого отношения к жизни вообще.
Конечно, хотелось бы, чтобы люди ходили чаще в церковь, а не в супермаркеты. Однако к этому можно лишь призывать, но не принуждать.
Можно, конечно, порассуждать на тему будущего религии, к чему может привести подобное "размывание" основ, но важно помнить, что историософские проблемы конечных итогов, последних судеб мира (эсхатология) выходят за рамки нашей компетенции. И в этом смысле мы должны жить сегодняшним днем ("довольно для каждого дня своей заботы". -- Мф. 6, 34), не устраивать "чистки" -- отделять пшеницу от плевел, от чего предостерегал Христос (Мф. 13, 24–30), а заниматься, по заповеди Божией, на первый взгляд очень простым и, казалось бы, совсем не мистическим благодеянием (Мф. 25, 31–46).
[292]

8. Риск свободы.

Могут возразить, что ориентация на демократически-правовое государство -- это формальный, а не содержательный подход. И это, действительно, так, но ведь никто не запрещает развивать и распространять содержательную сторону мировоззрения. Конечно, всегда есть опасность, что начнут не то развивать.
Вот что по этому вопросу писал В. С. Соловьев: "Но где же ручательство, что люди свободно придут к единению, а не разойдутся во все стороны, враждуя и истребляя друг друга? Ручательство одно: бесконечность души человеческой, которая не позволяет человеку навсегда остановиться и успокоиться на чем-нибудь частичном, мелком и неполном, а заставляет его добиваться и искать полной всечеловеческой жизни, всеобщего и всемирного дела. Вера в эту бесконечность души человеческой дана христианством. Из всех религий одно христианство рядом с совершенным Богом ставит совершенного человека, в котором полнота Божества обитает телесно. И если полная действительность бесконечной человеческой души была осуществлена во Христе, то возможность, искра этой бесконечности и полноты существует во всякой душе человеческой, даже на самой низкой ступени падения..." [13] 
Здесь хорошо видно одно из радикальных различий между тоталитарным подходом и демократическим. Главная тайна тоталитаризма в том, что он не доверяет людям (комплекс "Великого инквизитора"),

13 Соловьев В. С. Три речи в память Достоевского // Соловьев В. С. Сочинения. Т. 2. М., 1990. С. 306.
[293]
предполагает, что люди непременно злоупотребят свободой, если ее получат. Демократия в этом смысле более оптимистична, хотя и меньше говорит о благодати. "Формализм" демократического правового государства является не чем иным, как проявлением доверия к человеку, которому предстоит наполнить эту форму содержанием.
Кроме того, прозрачность и открытость управления обществом, в большой степени уменьшающих возможность всевозможных злоупотреблений, гораздо легче реализуются при разделении властей и свободе печати, чем при монархическом или олигархическом управлениях.
Не следует думать, что при государственном тоталитаризме риска меньше. Период гарантированных пайков в этом случае может закончиться разрушением всей государственной структуры, революцией и гражданской войной.

9. Христианский апофатизм и "открытое общество".

Очевидно, что современная демократия по своим формальным признакам не имеет ничего общего с традиционной теократией, но важно заметить, что первая в силу своей принципиальной открытости не исключает возможности последней, которая -- дело рук не только человеческих. (Под теократией здесь имеется в виду не клерикализм, а слово в его буквальном значении -- боговластие. Представление о такой теократии дает Ветхий Завет.) Совершенствование, развитие может быть, как уже говорилось, только сво-
[294]
бодным, и не для того Бог наделил человека свободой, чтобы люди друг у друга ее отнимали.
Используя богословскую терминологию, можно сказать, что в демократическом устройстве общества находит свое отражение принцип апофатики (отрицательности), что соответственно позволяет говорить о социальной апофатике демократии. Или, проще говоря, в демократии наличествует сознательное самоограничение властных функций государства ради свободы, дарованной нам Богом.
Общество можно сравнить с кораблем. Течь в одном отсеке не должна приводить к гибели корабля. Прежде чем обсуждать наилучшую конфигурацию парусов и направление плавания, необходимо самым серьезным образом подумать о подводной части корабля. Это, конечно, не так интересно, как думать об увлекательной цели путешествия, но только настоящее уважение к пассажирам корабля и к цели путешествия может заставить всерьез отнестись к этой задаче. Отсутствие интереса к структуре корпуса корабля является явным признаком романтического инфантилизма. Прийти же к общему согласию по поводу необходимости разделения корпуса корабля на отсеки (государственной власти на три ветви) намного легче, чем по поводу главной цели путешествия. Осознание проблематичности и неочевидности цели, которая в определенной степени всегда является предметом веры, приводит к тому, что командование корабля снабжает по возможности всем необходимым тех одиночек, кто хотел бы независимо отправиться в плавание другим маршрутом или к другой цели. Христианство здесь дает только новую цель.
[295]
Важным достижением науки об обществе является понятие "открытого общества", которое предполагает недетерминированность, готовность к изменению некоторых государственно-общественных структур. Короче говоря, "открытое общество" в чем-то принципиально не предопределено. Также важно, что именно религиозное мировоззрение принципиально открыто, открыто прежде всего Божественной благодати, а значит, и всему, на светском языке, доброму. Религиозное мировоззрение должно методологически предотвращать возникновение тоталитаризма из духа самодовлеющего рационализма, так как оно учитывает иную реальность -- Божественную [14].
Согласно Ветхозаветному закону, например, в юбилейные годы следовало отпускать единоплеменных рабов и прощать должников, что создавало новые стартовые возможности людям, которым в силу тех или иных обстоятельств не повезло (Лев. 25, 8–12; Втор. 15, 2). Можно представить, что применение этого закона вызывало временную дестабилизацию общества, которая позже компенсировалась более динамичным его развитием.
И все же на протяжении истории возникает все тот же вопрос: если истина явлена в Откровении, то почему бы ей как-либо не "помочь" восторжествовать

14 Из того, что это редко происходило в истории, видно, что апофатический аспект догматики чаще всего остается непонятным верующим, продолжающим жить по законам "мира сего". Церковный корпоративизм остается одним из главных препятствий актуализации социальных проекций христианства.
[296]
и в жизни? И вот здесь выясняется, что мы очень многого не знаем о закономерностях духовной жизни (особенно в ее общественном измерении), не можем в явной форме определить степень необходимого взаимодействия (управления) с социальной действительностью, что служит отрицательной философской предпосылкой для понятия "свободы совести". (Точнее было бы говорить: свободы мировоззрения.) Здесь сознательно допускается риск "неправильного" мировоззрения как меньшего зла по сравнению с принудительным "правильным".
Вероятно, и в политике действует свой принципиально неустранимый "принцип неопределенности". Например, в такой формулировке: возможно либо стремление к формальному детерминированию правовой системы при отсутствии посягательства на высший смысл бытия, либо стремление к содержательному детерминированию общества (идеологическое и духовное его наполнение) при отсутствии значимости правовых норм, рассматриваемых как нечто условное.
Но поскольку второй вариант возможен лишь при теократии, которая практически не реализуется в земном плане (есть вещи, о которых можно только молиться), то очевидно, что предпочтителен первый путь. И тогда демократия остается если не лучшим, то оптимальным устройством общества.
С богословской точки зрения вопрос об управлении государством должен сводиться к осмыслению проблемы меры. Черно-белое, утопическое мышление, для которого этой проблемы не существует, неизбежно будет строить очередную пирамиду или же будет отрицать верный принцип под предлогом его полной неприложимости к данной ситуации.
[297]
B богословии существует принцип "неслиянности и нераздельности". Можно предположить, что политическим аналогом этого принципа является демократическая система: она, в отличие от тоталитарной, не пытается слиться со всей полнотой жизни, и она же нераздельна с обществом, которое не может существовать вообще без системы.
С кибернетическо-технической точки зрения задача о наилучшем управлении обществом сводится к задаче оптимизации самоуправления сложной системы с обратными связями и с частично рассредоточенным блоком управления.
Меня могут обвинить в абстрактной постановке вопроса и в том же конструктивизме. Но, во-первых, общие (абстрактные) идеи имеют такое же право на существование, как и конкретные; во-вторых, опасен не конструктивизм, как таковой, а тотальный конструктивизм, основанный на беспредельной вере в человеческий разум (рационализм) или на смешении Божественного и человеческого, когда первое подменяется последним (комплекс "Великого инквизитора"). Возможно, конечно, и сочетание того и другого.
Важно, чтобы это сочетание не было ложным.

10. Выводы.

1. Так как "человек древнее государства" [15], то в социополитических построениях следует исходить из антропологии.

15 Энциклика папы Льва XIII "Rerum Novarum" (1891).
[298]
Христианская антропология представляется наиболее убедительной, так как она дает глубокое обоснование двойственной природы человека:
а) с одной стороны, его богоподобия.
Это является основанием для оптимизма и уважения к человеку;
б) с другой -- его поврежденности (греховности).
Нет ни одного человека без греха. Никто не обладает свойством безошибочности и не может претендовать на безошибочность.
Это является основанием для критического отношения к человеку.
Христианская традиция также дает представление о равенстве всех людей в их высоком достоинстве как сотворенных по образу и подобию Божию.
2. Отсюда следуют как цель государственно-политических структур, так и соответствующее этой цели устройство. Цель государства состоит в создании благоприятных условий для жизни каждого человека, обеспечении ему свободы выбора. Важно понять, что все, что способствует добру, прямо или косвенно имеет и религиозную ценность.
3. В иерархии ценностей "условия" могут показаться чем-то вторичным, но эти условия совершенно необходимы для существования общественной жизни как таковой.
4. Никто, ни отдельный человек, ни какая-либо группа людей, не должны обладать неограниченной властью. Всякая абсолютизация и сакрализация государства есть язычество. Люди сами наполнят (помощь Божия не исключается) свою жизнь положительным содержанием. Государство должно контролировать выполнение людьми этического минимума,
[299]
а не максимума. Известно, к чему приводит создание "министерств любви".
5. Именно христианство позволяет четко определить границы властных полномочий государства, область, где недопустимо никакое вмешательство, кроме Божественного, и область, где это вмешательство, иногда достаточно жесткое, необходимо.
6. Эту границу необходимо не только определить, но и держать. Это более всего удается при некоторых условиях, исключающих безответственность и произвол властей. Эти условия, в свою очередь, создаются только при демократическо-правовом режиме.
7. Так как принадлежность к властным структурам создает очень благоприятные условия для злоупотреблений, то по отношению к власти должна быть презумпция виновности, а отношение к власти должно быть не фаталистическим, а критическим. Средства массовой информации (четвертая власть) создают условия для свободной критики действий властей.
8. Демократия невозможна без уважения людей друг к другу, законности и правопорядка. Можно сказать, что демократия начинается с порядка, но не сводится только к порядку как самоцели.
9. Демократия предполагает особое качество граждан, с чувством солидарности и социальной ответственности или хотя бы с направленностью к развитию этих качеств. В противном случае демократия может привести к анархии, а затем к какой-либо диктатуре.
10. При развитой социокультурной традиции возможны и недемократические общества, но и им не избежать проблем социальной модернизации. Христианство может дать основу для демократического обновления общества.
[300]
Все вышесказанное можно изложить и на чисто светском языке безрелигиозного гуманизма, но христианская модель, на мой взгляд, позволяет сделать это изложение более стройным.
11. Литература (к главе IV).

1. Алексеев Н. Н. Христианство и идея монархии // Путь. № 6. Париж, 1927 (репринт: М., Информ-Прогресс, 1992); См. то же: Алексеев Н. Н. Русский народ и государство. М., 1998.
2. Бердяев Н. А. Новое религиозное сознание и общественность (глава "Государство"). СПб., 1907.
3. Булгаков С. Н. О социальном идеале // От марксизма к идеализму. Сборник статей. СПб., 1903; См. то же: Булгаков С. Н. Труды по социологии и теологии. Т. 1. М., 1997.
4. Вышеславцев Б. П. Кризис индустриальной культуры (глава 15 "Смысл и ценность демократии"). Нью-Йорк, 1953.
5. Вышеславцев Б. П. Вечное в русской философии (глава 5 "Проблема власти"); См. то же: Вышеславцев Б. П. Этика преображенного эроса. М., 1994.
6. Ильин И. А. Предпосылки творческой демократии; См. то же: Ильин И. А. Наши задачи. Т. 2. М., 1992.
7. Лосский Н. О. Органическое строение общества и демократия // Современные записки, № 25. Париж, 1925.
8. Федотов Г. П. Основы христианской демократии; См. то же: Федотов Г. П. Полное собрание сочинений. Т. 3. Париж, YMСA-PRESS. 1982.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел православие