Розмини А. О пяти язвах Святой Церкви

ОГЛАВЛЕНИЕ

На грани богословия и истории

Qu’une philosophie superficielle fasse tout le bruit qu’elle voudra a propos de guerres de religion, des buchers allumes par l’intolerance; pour nous ne pouvons qu’envier le sort des peuples qui, dans ce choc des opinions, dans ces conflits sanglants pour la cause de la verite, se sont fait un monde d’idees dont il nous est impossible de nous faire seulement une image, encore moins de nous y transporter de corps et d’ame, comme nous en avons la pretention.
P. Tchaadaev, “Lettres philosophiques adressees a une dame”, I.
Трактат «О пяти язвах Святой Церкви» — не самое главное, хотя, пожалуй, самое известное произведение итальянского философа первой половины XIX века Антонио Розмини Сербати. На Западе эта известность, среди прочего, обусловлена тем обстоятельством, что на страницах этого сочинения автор впервые четко и недвусмысленно выразил множество неразрешенных противоречий церковной жизни, которые стали во главе угла на Втором ватиканском соборе Римской Католической Церкви, созванном в 1962 году. Запоздалая реакция на трудности часто пыталась оправдаться посредством возведения своевременных предупреждений в степень гениальных пророчеств. Однако признание текста пророчеством вызывает побочную мысль об его исполненности, превращая весь текст в нечто между объектом поклонения и историческим свидетельством. Таким образом, внимание читателя отвлекается от тех вопросов, которые и ныне не потеряли своей остроты.
По эту сторону «железного занавеса» ситуация была существенно аналогичной, хотя и диаметрально противоположной: внимание заострялось на резко критическом элементе, который содержится в книге. Даже самые короткие заметки на русском языке, посвященные практически неизвестному у нас итальянскому философу, которые могли, а во многих случаях по причине идеологических соображений должны были обойти молчаньем его основные метафизические произведения, обязательно упоминали об этом небольшом трактате, быть может, благодаря тому, что тот более ста лет значился в папском индексе запрещенных книг, получив, таким образом, пропуск в советские справочники.
Сочинение это, уже переведенное на многие языки и ставшее объектом не одного исторического изыскания, все еще привлекает пристальное внимание исследователей, о чем свидетельствует обширная библиография, начавшая свое развитие с 1966 года, когда книга впервые была разрешена к изданию со стороны церковного авторитета. Книга Розмини содержит в себе немало формальных поводов для пополнения списка научных публикаций: она изобилует патристическими ссылками, историческими реминисценциями, в ней не только с особой ясностью проявляются особенности мировоззрения автора, но и его отношение к внешнему миру и, в частности, к европейской политической ситуации, которая в первой трети XIX столетия была чревата и даже терзалась в муках, порождая всю ту систему понятий, которые составляют основу современного нам общественного бытия.

Обзор жизни и деятельности Антонио Розмини Сербати

Первые годы

Антонио Розмини Сербати родился 24 марта 1797 года в небольшом городке Роверето на севере Италии недалеко от города Тренто, где проходил знаменитый Тридентский собор Католической Церкви, положивший начало контрреформации. В своих знаменитых воспоминаниях о философе его личный друг Никколо Томмазео, видный итальянский поэт и филолог XIX века, называет этот городок «очень итальянским». Это неуклюжее словосочетание, конечно же, не совсем полно передает смысл прилагательного, которое, несомненно, будет понятно и незнакомому с языком читателю: «италианиссимо». Суждение более чем условное, ибо даже в наши дни типичный житель автономной области Трентино вполне представим на фоне портрета австрийского императора Франца Иосифа, а термином «Италия» он пользуется лишь для того, чтобы посетовать на остальную часть полуострова. Во времена жизни Розмини понятие Италии трагически описывалось фразой австрийского канцлера Меттерниха, циничный смысл которой стыдливо укрывался под изяществом французского языка: Italie c’est un nom geographique. Страна состояла из нескольких государств, число и расположение которых с конца XVIII века довольно часто менялось, ибо провозглашавшиеся по обе стороны Апеннинского хребта республики вскоре распадались и исчезали, уступая место новым столь же эфемерным образованьям.
Эта сложная жизненная ситуация, как она описана в обычных учебниках по итальянской истории, весьма затрудняет целостное осмысление происходившего.
Отец мыслителя, Пьер Модесто, был патрицием Священной Римской империи, мать же, Джованна, урожденная графиня Форменти, была родом из города Биачезы, расположенного на берегу озера Гарда.
Фамилия Розмини происходит из окрестностей Бергамо: там в долине Бремана проживал некто Арезмино — именно он дал звучание самой фамилии, а в XV веке, когда власть Венецианской республики распространялась на Роверето, был назначен констеблем этого города, где и остался жить. Из рода Розмини в последующие столетия вышли смелые воины и предприимчивые производители шелковых тканей. В середине XVIII века они, возможно, представляли собой наиболее видную часть городского населения. Фамилия же Сербати досталась философу от Джаннантонио, деда с отцовской стороны, мать которого получила наследство с условием передавать свою фамилию потомкам. Такая традиция, сложившаяся в Европе за времена абсолютизма и представлявшая собой юридическое воплощение привилегий благородного сословия, предусматривала право завещателя передавать свое имущество определенным лицам.
Детство философа во всех его биографиях характеризуется, как спокойное и счастливое, хотя отмечается некоторая замкнутость провинциальной среды, пусть даже не лишенной некоторых патриархальных достоинств. Как и следовало ожидать, особо отмечается значение, которое имело для будущего мыслителя общение с матерью. Повзрослев, Розмини сможет сказать, что полное, сильное и радостное наслаждение от телесной жизни, которое он ощущал до двадцатилетнего возраста, могло бы послужить для представления жизни, проведенной Адамом в Эдемском саду.
Культурные влияния в своей семье будущий философ испытывал, главным образом, благодаря стараниям дяди Амброджо, старшего брата отца, любителя изящных искусств и способного дилетанта в области живописи и архитектуры; что же касается самого города Роверето, в этом смысле следует отметить древнюю Академию наук и искусств Аджати, основанную на традициях местной аристократии.
К первым урокам в городских школах прибавляется необыкновенное и напряженное самообразование, сравнимое с неустанными занятиями его ровесника Джакомо Леопарди. Есть однако одно различие: великий итальянский поэт, росший в удушливой атмосфере семьи со старорежимными традициями, вспоминает свою учебу как «безумную и отчаянную», будущий философ же стремится к знаниям в атмосфере спокойствия и любви со стороны окружающих.
Особенный интерес и склонность юный ученик проявляет к философии, о чем он сам свидетельствует на одной из ярких страниц «Авторских исследований»: «в отрочестве наш разум с обычной для юных дерзновенностью вошел в глубину философских вопросов... С почти высокомерной уверенностью мы днем и ночью бродили, как по тропинкам какого-то сада, посреди широкого поля философских проблем и не отступали ни перед какой трудностью». Так подтверждается с самой юности наличие стремления к метафизике.
«Этот год был для меня благодатным: Бог открыл мне глаза на многие вещи, и я узнал, что не было иного знания, кроме как в Боге». Эта дневниковая запись, сделанная в 1813 году указывает на священническое призвание, которому в начале сильно воспротивились родители. Эти же слова подтверждают и наличие другой глубокой черты его духа — аскетической устремленности.
С 1814 года под руководством священника Пьетро Орси Розмини начинает домашние занятия философией и математикой. Именно в этот период пробудился интерес и желание постичь глубину мысли Фомы Аквинского. Занятия, впрочем, продвигаются под явным знаком философии Канта, чья слава дошла и до замкнутого мирка города Роверето. Учебником, которым руководствовался молодой мыслитель, была книга австрийского профессора Ф. С. Карпе «Institutiones Philosophiae dogmaticae perpetua disciplinae kantianae ratione habitae», вышедшая в 1804 году в Вене. Своему учителю Пьетро Орси Розмини посвятит впоследствии свой главный труд по теории познания «Новый опыт о происхождении идей».

Учеба в университете и священный сан.

После первых лет обучения в Роверето, в 1816 году Розмини направляется в Университет города Падуи, и записывается на теологический факультет, посвящая себя, однако, и другим отраслям науки, повинуясь энциклопедическому характеру своего таланта, свойственному многим итальянцам.
Этот год вполне можно считать за начало романтизма в Италии, ибо именно тогда вышло в свет знаменитое письмо госпожи Де Сталь, в котором она призывала итальянцев к созданию романтических произведений и к переводу их с других языков. Итальянский романтизм, хотя и характеризуется подобно любому другому интересом к прошлому, все же отличается тем, что по причине особенностей исторического развития страны в его среде так и не прижилась антагонистическая настроенность к рационализму эпохи Просвещения. Скорее ощущалась тенденция переосмыслить и углубить его. Именно такое отношение к французскому Просвещению, в котором открытое неприятие радикализма в вопросах религиозной веры сочетается с восторженным поклонением силе человеческого разума, будет сквозить во всем творческом наследии Антонио Розмини.
В период своих университетских занятий Розмини задумал широчайшие труды по истории, филологии, метафизике и литературе, от которых сохранились схемы, наброски и заметки. Вместе с этим проявляется и третья характерная черта его духа: стремление к организаторству в общественной деятельности. Действительно, в 1819 году Розмини с жаром проектирует и основывает Общество друзей, призванное постепенно расширяться по всей Италии, с намерением нравственного, религиозного и культурного обновления, посредством применения всех наиболее современных средств, в первую очередь, печати и научных учреждений. Организация общества учитывала предписания Католической Церкви и возможные препятствия, которые могли последовать со стороны правительства, от которого ожидалась полицейская подозрительность. Попытка основать Общество, согласно общепринятому мнению, окончилась неудачей.
В Падуанском университете Розмини знакомится с Никколо Томмазео, с которым устанавливает крепкую но до конца полную противоречий дружбу. Томмазео, впрочем,  всегда признавал нравственное преимущество друга: «Его чистая душа проникала в мою мутную, и мы понимали друг друга без слов. Однажды, совершенно неожиданно, он мне сказал с чуткой лаской: “durum est tibi contra stimulum calcitrare” . Я действительно испытал это... Почтеннейший человек, почти столп света на моем пути», — так писал он позднее.
Постепенно в мыслях Розмини зреет намерение посвятить себя пастырскому служению. Если бросить поверхностный взгляд на биографию философа, можно заметить, что застой во внешней общественной жизни и периоды политической реакции совпадают с особенным оживлением его духовной деятельности. Когда же в миру наблюдалось пробуждение демократических стремлений, Розмини с воодушевлением выражал себя на поприще политической борьбы. В разгар Реставрации, когда по словам Стендаля любой мало-мальски образованный человек примыкал к оппозиции, Церковь оставалась единственным местом, где неудержимая активность итальянского мыслителя могла находить непрерывную и верную возможность к самоосуществлению. Как это ни парадоксально, в те годы всеобщего омертвения и безнадежности именно со стороны Церкви впервые повеял ветер перемен в виде нарождающегося либерального католицизма. Этому ветру поверил даже Леопарди — страстный аполог окончательной смерти, единственного лекарства от скуки. Вопреки распространенному у нас в течение долгого времени мнению, необходима была твердая вера в бессмертие души и небесное вознаграждение, чтобы находить хоть какую-то ценность в стремлении установить счастье на земле.
21 апреля 1821 года Розмини принял духовный сан. Так начался период сосредоточения и самоуглубления, состоящий из молитвы и учебы, в Роверето, который длился до 1826 года. Подобная душевная настроенность не мешала ему разумно распоряжаться значительным наследством, оставшимся от отца. Розмини не только много читает, но и пишет. Основным предметом его студий становится политика. К этому времени относится и замысел так называемой «Христианской энциклопедии», которая должна была стать противовесом наследию французских просветителей. От замысла осталось множество неоконченных или недоработанных статей и заметок, но к сколь нибудь значительному результату эти попытки так и не привели.
24 сентября 1823 года происходит весьма значительное в жизни Розмини событие. Он произносит в церкви св. Марка в Роверето хвалебную речь на память папы Пия VII. Впоследствии это устное выступление было переработано автором и опубликовано под заглавием «Панегирик в честь Пия VII». Этот текст является первым вышедшим в свет политическим опытом Розмини: именно он послужил поводом для того, что в течение всей жизни философа австрийские власти считали его тайным карбонарием. Это взаимное недоверие между философом и Австрией достигло высшей точки и взорвалось в 1848 году.
Но задолго до этого, в 1825 году, Розмини составляет план новой религиозной конгрегации. Основание Института Христианской любви оказалось гораздо более удачным, чем судьба его светского предшественника — «Сообщества друзей» — не сумевшего продвинуться дальше студенческих мечтаний.

Период изысканий в области политики и религиозное призвание

Неприятный интерес со стороны австрийской полиции вынудил молодого священника оставить родные места. В феврале 1926 года Розмини поселяется в Милане, где достаточно быстро знакомится со многими людьми и приобретает множество друзей среди аристократических и ученых кругов, а также духовенства. Никколо Томмазео знакомит его с выдающимся итальянским писателем Алессандро Мандзони, автором известного романа «Обрученные». Дружба этих двух великих персонажей итальянской истории продлится до смерти философа. Поэт и писатель на протяжении своего долгого творческого пути никогда не скупился на самые добрые отзывы в адрес мыслителя. В 1850 году он даже написал диалог философского характера «О вымысле», в котором ясно прослеживается влияние идей Розмини, соединенное с великим художественным даром писателя.
Другое весьма важное и полное благотворных последствий знакомство было с графом Джакомо Меллерио, губернатором Милана, в доме которого в 1827 году Розмини сошелся и с лотарингийским священником Жаном Батистом Лёвенбруком. Энтузиазм последнего помог Розмини вполне утвердиться в своем замысле основать новое религиозное общество. Осуществление замысла было назначено на февраль 1828 года, а местом был избран город Домодоссола на границе со Швейцарией. Кроме наличия уединенного места и подходящего здания монастырского типа на лесистой горе Кальварио, не последнюю роль в этом выборе сыграло то обстоятельство, что именно оттуда был родом граф Меллерио.
В миланский период жизни Розмини формируются три основных направления его философской деятельности: метафизика, существование и развитие социума, религиозная жизнь человека. Именно здесь у мыслителя возникает идея, что для осуществления политических сдвигов в обществе необходимо произвести реформу философского мышления, как это следует из логического примата теории над практикой.
Здесь же проявляются глубинные черты религиозного призвания философа, которые состоят в основании аскетики, которая была бы принципиально новой для тогдашней католической среды. Речь идет об углублении понятия христианской любви. Именно оно фигурирует и в названии будущей конгрегации. Это углубление наиболее ясно выражено основателем в его максиме «Безразличия», понятого как универсальная расположенность человеческой души к любому благому деянию, независимо от личных субъективных причин, какими бы они ни были благородными и обоснованными. Напротив, требовался сознательный отказ от подобных мотивов, а за единственный критерий благого деяния принимались указание Провидения и воля Божья. Именно эта максима христианского совершенствования и была применена к Правилам нового учреждения, главным принципом действия которого является поиск провиденциальных указаний, дающихся человеку обычным и необычным путем. За обычный способ проявления Божьей воли принимается запрос со стороны нуждающегося. В этом смысле можно сказать, что Институт христианской любви, основанный Розмини, не развертывает благотворительную деятельность по собственной инициативе и в каком-то определенном направлении, но остается, так сказать, в резерве и ожидает внешнего призыва к помощи.
Вполне возможно, что подобный метод был продиктован той двусмысленностью, с которой связано существование различных религиозных обществ, жестко ориентированных на конкретный вид благотворительности, когда их деятельность перестает зависеть от непосредственной нужды, а обусловлена множеством внешних факторов, главным из которых является стремление к увеличение влияния и богатства самой конгрегации. Подобные обстоятельства давали о себе знать за всю эпоху Абсолютизма и особенно остро проявлялись еще во время Реставрации.
Институт христианской любви был основан 20 февраля 1828 года в первый день Великого поста.

На вершине политической деятельности и философского творчества.

С ноября 1828 года Розмини переезжает в Рим. Необходимо было получить подтверждение Святого Престола на создание Института христианской любви и опубликовать первый большой философский труд «Новый очерк о происхождении идей». Оба намерения Розмини встречают всеобщее одобрение, в особенности же направление его философской деятельности. Папа Пий VIII во время аудиенции 15 мая 1829 года был с мыслителем особенно откровенен, заявив ему, что его основное призвание состоит в писании книг и продвигаться по стезе любомудрия. Возможно, папа настаивал на этом пункте, как на самом безопасном с политической точки зрения. Тем не менее, с этим высочайшим благословением, подтвержденным позднее и папой Григорием XVI, философская работа для Розмини из инстинктивной потребности превращается в долг.
В 1830 году вышли в свет два весьма важных произведения: «Максимы христианского совершенства» — фундаментальный текст розминиевской аскетики — и «Новый очерк о происхождении идей» — фундаментальный текст его философии. Нужно отметить одно существенное свойство деятельности, а следовательно и наследия Антонио Розмини: несмотря на слитность и унитарность его метафизической системы, она не разрабатывалась автором последовательно и методично. Публикации появлялись время от времени в зависимости от исторических и политических обстоятельств, по причине которых Розмини считал важным ответить на тот или иной вопрос, или прояснить ту или иную проблему его системы. «Новый очерк» был назван автором «идеологическим сочинением», ибо в нем заново рассматривался вопрос, составивший в свое время предмет полемики между Локком и Лейбницем.
Итальянские патриоты с восторгом встретили книгу, которая до наших дней служит поводом для признания существования итальянского идеализма, который так или иначе может уравновесить влияние немецкого. Однако иезуиты, а в особенности генерал ордена отец Ротхаан, дали понять, что предпочли бы если направленность книги была бы более религиозного и апологетического характера.
Конечно же, философ не мог избежать препятствий, которые с необходимостью стали бы ему чинить сотоварищи Общества Иисусова. Именно поэтому в сочинениях Розмини то и дело встречаются совершенно излишние хвалебные фразы в адрес ордена иезуитов, или его отдельных членов.
В начале мая 1830 года Розмини возвращается из Рима в Домодоссолу и начинает писать «Принципы нравственной науки», первое приложение «Нового очерка», вышедшее на следующий год в Милане. Следующее за 1830 годом пятилетие очень плодотворно: Розмини основывает женскую религиозную конгрегацию Сестер Провидения, члены которой должны исполнять свое призвание в качестве воспитательниц в приютах, начальных школах и коллегиях; основана миссия отцов розминианцев в Англии под началом ученика философа Луиджи Джентили, а также подобные миссии в Савойе и Тренто. В 1834 году Розмини назначен архипастырем (протопресвитером) города Тренто. Однако вскоре после этого служебное продвижение философа прекратилось стараниями австрийских властей. В 1836 году он был вынужден оставить Трентино. Несколькими годами позже, в 1849 году, Вена распустила и другое начинание розминианцев: приход Сан Дзено в Вероне. Этот город был расположен на границе зоны австрийского влияния в Италии, поэтому любое проявление вольнодумства искоренялось особенно тщательно.
Несмотря на трудности, Розмини за этот период, кроме трактата «О пяти язвах Святой Церкви», успевает написать большой, хотя и неоконченный труд «Сверхъестественная антропология», увидевший свет лишь после смерти автора.
После 1836 года убежищем Розмини служит государство Сардиния, король которого Карл Альберт покровительствовал ему. Следующее за этим десятилетие отмечено внутренне противоречивым знамением активной общественной деятельности и живого философского творчества. За 1837-1846 годы Розмини основывает  Классический колледж в Домодоссоле, начальные школы, Сообщество приходских миссионеров для народа и, наконец, медицинский колледж Сан Раффаэле. Это последнее обстоятельство свидетельствует об интересе Розмини к медицинской науке, который виден и в последней части его «Психологии».
Среди философских работ этого десятилетия заслуживают упоминания: «История моральных систем» (1837), «О суммарной причине, в силу которой сохраняются или разрушаются человеческие сообщества» (1837), «Общество и его цель» (1839), «Антропология на службе нравственной науки» (1838), «Трактат о нравственном сознании» (1839), «Понятия греха и вины» (1841), «Философия права» (1841-45), «Опыт о статистике» (1840), «Теодицея» (1845), «Психология» (1845-50), «Винченцо Джоберти и пантеизм» (1846), «Компендиум этики» (1847), «Историко-критический опыт о категориях и диалектике» (1846).
Розмини больше не занимает локковский сенсуализм, его основной целью становится немецкий идеализм в лице Фихте, Шеллинга, Гегеля. Вместе с тем необходимо противостоять нарождающемуся научному позитивизму, который еще восторжествует во второй половине XIX века. Его основным намерением было примирить идеализм с реализмом для служения нравственному совершенству человека, найти философию, которая интегрировалась бы с самой жизнью. В религиозной сфере он предлагает пересмотр догматической и нравственной теории, чтобы воспользовавшись обновленными благородными традициями схоластики, она получила развитие достойное новых времен.
Именно на этом поприще пришлось Розмини встретить наиболее жестокое сопротивление. В 1841 году Винченцо Джоберти опубликовал первый том своего сочинения «О философских заблуждениях Антонио Розмини», на который ответили ученики последнего. Сам же философ гораздо более был озабочен критическим сочинением против его «Трактата о нравственном сознании», которое вначале распространялась почти тайно подписанное псевдонимом Евсевий христианин. Вскоре стало известно, что автором книжки была группа иезуитов. Исследователи, принадлежащие ордену, признают этот факт, отрицая, однако, поддержку со стороны генерала ордена Ротхаана. Прикрывшись вымышленным именем, сотоварищи  Общества Иисусова обвиняли философа в лютеранстве, кальвинизме, янсенизме и во всех возможных ересях. Философ ответил язвительной книгой «Ответ мнимому Евсевию». Декрет папы Григория XVI в поддержку Розмини положил конец развитию недостойной полемики.
Общественные и церковные дела, множество опубликованных книг и даже сами скандальные противоречия, которые автор встречал на своем пути со стороны серьезных противников и просто врагов, одинаково служили проявлению его личности на фоне тогдашней итальянской и европейской жизни. Розмини входит в самые тесные отношения с самыми выдающимися личностями своего времени, становится одним из ярких представителей своей страны. Все сильнее ассоциируется его имя с той частью общественных и политических сил, которые принято называть прогрессивными.
Понятие прогрессивности в ту эпоху было связано в Европе с начальным этапом формирования гражданского общества путем усиления национальных государств буржуазного типа, что проявлялось в Италии борьбой за освобождение от Австрии и дальнейшее политическое объединение всего полуострова. Розмини утверждал, что «XIX век станет веком национальностей», однако в конце «Философии права» предвидел и возможное вырождение этого движения в развитие и усиление национального эгоизма, губительного для гражданских идеалов. Тем не менее мыслитель с воодушевлением приветствовал европейские события 1848 года.
В тот памятный для всей Европы год Розмини был приглашен в Турин, и ему было предложено стать полномочным представителем Карла Альберта при Пие IX, чтобы склонить того к союзничеству с Пьемонтом в войне против австрийцев. Философ откровенно указывает пьемонтскому правительству на его слишком радикальный антиклерикализм, который стал бы препятствием в процессе переговоров с Римом. Он предлагает заключить с Католической Церковью законный конкордат с обоюдным признанием прав. Министры соглашаются с Розмини, но потом не предоставляют ему никаких реальных полномочий. Критическое положение, создавшееся входом австрийских войск в Милан и отступлением Карла Альберта, не позволяет философу придавать значение интересам личного порядка. Сознавая отсутствие доверия со стороны правительства он все же не отказывается от миссии и решается на отчаянное предприятие.
В мае 1848 года Розмини пишет кардиналу Кастракане: «когда народ единодушно желает чего-то, напрасно думать, что возможно остановить его при помощи слабых средств: он снесет все препятствия; можно просветить его и регулировать его движение, но помешать ему — никогда».
Пий IX принимает Розмини у себя и, выслушав его аргументы, предлагает ему приготовиться принять кардинальское достоинство. Через семь лет, после долгих колебаний, вражьих инсинуаций и уговоров со стороны друзей и учеников, смерть окончательно разрешит этот вопрос, не позволив философу облачиться в пурпур. Ныне трудно предполагать причины папского предложения. Так или иначе, иерархия, сознавая огромный авторитет философа, этим шагом обезоруживала тех, кто обвинял ее в реакционности, пытаясь при этом нейтрализовать многие шероховатости слишком искреннего Розмини его полным включением в жесткую систему.
События, однако же, получили совершенно неожиданное развитие: 15 ноября в Риме перед входом в дворец Канцелярии восставшим населением был убит главный министр Пеллегрино Росси. На следующий день восставшие взяли Квиринал, и Пий IX был вынужден согласиться на состав правительства, который требовали революционеры. Среди тех кандидатур, право назначить которые было сохранено за папой, он назвал и Антонио Розмини, намереваясь предоставить ему портфель министра просвещения. Тот отказался принять это предложение, ибо считал назначенный таким образом кабинет министров антиконституционным, а самого папу несвободным.
Несомненно, философ переживал разочарование, неизбежное для тех, кто привык соразмерять конкретную действительность с нравственными идеалами. Не потеряв окончательно веры в идеалы свободы и демократии, все еще пестуя в сердце великую цель объединения Италии, он сопровождал папу во время его бегства в Гаэту.
Именно в Гаэте проявился конфликт между убеждениями мыслителя и понтифика. Розмини настаивал на возвращении Пия IX в Рим или, по крайней мере, на территорию Папского государства, и поддержку им национально-освободительного движения. Папа, однако находился под влиянием реакционной партии кардинала Антонелли, и предпочитал оставаться в Гаэте.
В качестве яркого свидетельства несовместимости взглядов философа и иерарха можно пример так называемого «Силлабуса», то есть вышедшего в 1864 году свода восьмидесяти тезисов Пия IX, высказанных за разные годы и направленных против различных духовных и философских направлений, появившихся во второй половине XIX века. Основным положением этого документа была идея, что истина и ложь не имеют одинакового права на существование, а поскольку Католическая Церковь обладает истиной, то имеет и власть решать судьбу всех иных учений. Еще раньше в своем труде «Философия Права» Розмини весьма четко и недвусмысленно развил мысль, что принуждать к принятию истины является не только «юридическим абсурдом», но и «абсурдом логическим». Философ был твердо убежден, что истина и ложь, будучи категориями метаюридического порядка, в принципе не могут обладать правами; последними обладают лишь личности, которые их и утверждают. Такая позиция, провозглашавшая свободу совести, противоречила не только мнениям одного какого-то папы, но и всей церковной практике за почти весь исторический период. Даже догматически необходимое признание свободной воли человека в вопросе свободы совести не пошло дальше половинчатого решения, которое следующим образом сформулировал св. Фома Аквинский: “accipere fidem est voluntatis, sed tenere jam acceptam est necessitatis” — «принятие веры есть деяние добровольное, но придерживаться принятого вопрос необходимости».
На Розмини начались активные гонения со стороны консервативных кругов церковной иерархии и ордена иезуитов. В конце концов, дело дошло до процесса, на котором подверглись рассмотрению сочинения философа в смысле их соответствия христианской догматике. Процесс закончился лишь 3 июля 1854 года полным оправданием писаний Розмини, но тот, отказавшись от активной политической деятельности, уже давно был вынужден удалиться в Стрезу, где провел шесть последних лет своей жизни.
За эти годы философ работает над фундаментальным метафизическим трудом «Теософия», который останется незаконченным, а восемь написанных томов увидят свет лишь после его смерти. Кроме того он публикует другие крупные произведения, среди которых «Логика», «О божественном в природе», «Аристотель, изложенный и рассмотренный Антонио Розмини Сербати» и другие.
Умер Антонио Розмини 1 июля 1855 года. Примечательны обстоятельства его восьмичасовой агонии. Известна тенденция христианских, а особенно, церковных биографов акцентировать и истолковывать подробности кончины, сглаживая все возможные поводы считать смерть независимой от этического смысла прожитой жизни и превращая ее в набор символов, по которому следует читать некий общий итог. Кончина Розмини имела все признаки реализованной агиографии. У смертного одра после долгих скитаний и бурно проведенных десятилетий предстал уже почти совершенно ослепший друг юности Никколо Томмазео, чтобы получить последнее благословение. Алессандро Мандзони был последним, кто говорил с мыслителем в слезах просил его указать дальнейший путь. Розмини оставил ему три слова в качестве духовного завещания: adorare, tacere, godere. Однажды мне довелось иметь долгую беседу с одним исследователем творческого наследия Розмини по поводу глубинного значения этих слов. Рассмотрев этимологию каждого слова и представив их как обозначения трех различных ступеней сближения с Богом, итальянский коллега заключил: «не следует забывать, что, в конце концов, это слова агонизирующего человека». Воодушевляясь этим дельным замечанием, в русском переводе я ограничусь словарными значениями этих глаголов: поклоняться, молчать, наслаждаться.
На следующий день, по личному распоряжению Камилло Бенсо Кавура из Турина телеграфом сообщается всей Италии и Европе о смерти Розмини, как о событии общенационального значения.
Через, примерно, тридцатилетие католический мир потряс целый ряд попыток реформировать Церковь, окрещенный общим именем модернизма. По этому поводу 14 декабря 1887 года, при понтификате Льва XIII, Конгрегация индекса предприняла новое рассмотрение сочинений Антонио Розмини, в результате которого два произведения философа: «О пяти язвах Святой Церкви» и «Конституция согласно социальной справедливости» — были включены в Индекс запрещенных книг особым декретом «Post Obitum». Этот же декрет перечисляет также сорок положений из других сочинений Розмини, которые осуждаются как haud consonae catholicae veritati. В настоящее время решения Конгрегации подлежат пересмотру.

«О пяти язвах святой Церкви» — история, утопия, пророчество.

Книга, впервые выносимая на суд русскоязычного читателя, представляет собой значительную трудность не только для переводчика, но и для самого итальянского читателя. Действительно, даже если пренебречь исключительной сложностью и тяжестью стиля, остается недостижимым для понимания множество подробностей исторического характера, богословских, юридических и иных терминов, многие из которых уже давно вышли из употребления или изменили свое первоначальное значение. Автор часто упоминает малоизвестные исторические персонажи, идентифицировать которые порой оказывается весьма трудно по причине итальянизированной самим Розмини орфографии их оригинальных латинских имен. Рассматривая события церковной истории, он нередко допускает незначительные фактические ошибки. Иногда случается, что толкования тех или иных событий, высказанные в трактате, к настоящему моменту уже подверглись пересмотру и считаются поверхностными или ошибочными: это, например, касается мнения, которое Розмини высказывает по поводу средневековой феодальной инвеституры. И все же эти трудности не переходят пределы, которые значимы лишь для тех, кто профессионально занимается перечисленными вопросами, ибо центр тяжести произведения не лежит в специальной области науки или богословия — он находится в средоточии самых насущных проблем церковной и общественной жизни, которые не могут оставаться безразличными ни для кого. Этим замечаньем не производится попытка принизить важность специальных исследований, или дать право на жизнь безответственности энтузиазма. Оспаривается лишь достаточность научного подхода к фундаментальным текстам, оказавшим хоть какое-то влияние на ход истории. Лучше всех по этому поводу высказался сам Розмини, начавший свою «Теодицею» следующими словами:
Не кажется мне достойным называться Мудростью то знание, которое не действует на человеческое сердце, но подобно бесполезному грузу занимает разум смертного человека, не преумножая его благ, не уменьшая его страданий, не удовлетворяя или не утешая хотя бы неложной надеждой его постоянные желания.
Сочинение состоит из пяти глав, по числу язв или ран на теле распятого Христа. Уже после выхода в свет книги, отвечая на критику со стороны Августина Тейнера, сам Розмини так объяснял употребление этой символики:
«Такое заглавие и разделение книги было продиктовано автору речью, которой 23 июня 1245 года Иннокентий II [IV] открыл Лионский собор, и в которой этот великий понтифик, уподобляя Церковь распятому на кресте Христу, показывает, как была она в свое время измучена пятью тяжкими язвами. Также и другой великий понтифик сравнил современную ему истерзанную Церковь с Христом, лежащим во гробе».
В каждой главе рассматривается одно из основных исторических бедствий, постигших Католическую Церковь, соотнесенное с определенной язвой на теле Христа. Ниже приводится схема трактата, как ее обычно представляют в соответствующей литературе:

Множество исторических примеров и философско-теологических рассуждений, которые Розмини включает в текст трактата, и при помощи которых пытается объяснить происхождение и природу этих бедствий, как мы уже отмечали выше, весьма затрудняет определение жанра этого произведения. Вопрос о жанре был поставлен наиболее ясным образом в одной статье Джузеппе Кристальди: «сочинение Розмини «О пяти язвах святой Церкви» по своей направленности принадлежит, в основном, истории или теологии?». Уточнив граничные условия поставленной проблемы, Кристальди отвечает: «Сочинение Розмини, думаю, ... не столько является «составным», с точки зрения исторического и теологического аспектов, сколько «диалектичным»: ибо эти две интенции — историографическая и теологическая — сплетаются в живой и выстраданный творческим процессом узел, который, несомненно, порождается верой и верою же постоянно питается, но проходит со смелостью, свойственной великим людям, которых вера соделывает свободными, через беспокойную и беспокоящую толщу истории, чтобы постичь причины, следствия, диалектические переплетения язв Церкви».
С таким утверждением вполне можно согласиться, даже несмотря на несколько превышенную для серьезного научного вывода меру эмоционального накала. Но мы все же смеем заметить, что охарактеризовать отношение исторического и теологического пласта в трактате как диалектическое, не значит дать ответ на вопрос о жанровой принадлежности сочинения, который был поставлен в самом начале. Отвечать на этот вопрос, без особой, однако же, надежды исчерпать его, можно было бы начать с замечания, что трактат Розмини является по существу приложением его взгляда на понятие Божественного Провидения. Ниже приведены цитаты из текста «Пяти язв», которые должны подтвердить эту точку зрения:
Провидение приговорило к разрушению античное общество, и сдвинуло его с основания (20).
И этот спасительный промысел, который на заре развития народов всякую культуру, всякую социальную связь соделал порождением религии, должен был повториться в предназначенное Провидением время, а именно, в средние века и для христианства, чтобы единственная и совершенно истинная религия не оказалась бы своими последствиями слабее ложных или несовершенных религий, и чтобы, если эти религии, обладая лишь частицей истины, необычайно способствовали общественному союзу и развитию народов (30).
Божественное Провидение, которое никогда не обманывается действительностью, получает желаемое, чтобы ввести веру Христову в общество, или, скорее, создать новое христианское общество (32).
Провидение, которое, подчиняя все своему произволу, имеет единственную цель: наивысшую славу Возлюбленного Сына Всевышнего, славные пути Царства, Им завоеванного (32).
целью же Божественного Провидения в этом важнейшем событии было, как мы сказали, добиться того, чтобы религия Христа проникла в самую глубь общества, и освятила его своим господством (57).
порядок Божественного Провидения в управлении Церковью таков, что организующая сила всегда более значительна, чем та, которая ведает разрушением (61).
Божественным Провидением готовится смешивание народов, которое имеет целью не уменьшение дани (которую революционные народы терпеливо выносят и в большей мере), а — кто же этому поверит? — освобождение Церкви, основанной Христом, держащим все в Своих руках (73).
реальные факты принадлежат божественной справедливости как упорядоченные Провидением (97).
Ничто уже не удержит Провидение от того, чтобы вернуть Церкви эту свободу во всех народах земли: пусть монархи будут уверенны в этом. Народы, именно народы и есть тот бич, которым пользуется в этом случае Провидение (127).
Другие места, в которых упоминается то же понятие, либо совершенно подобны приведенным, либо слово «Провидение» в них несет чисто риторическую функцию, представляя собой привычный опознавательный знак церковного стиля речи. Уже не остается места для сомнения, что ведущей силой исторического процесса в тексте трактата представлено Божественное Провидение. Дальнейшее рассмотрение позволит почувствовать особый смысл, в пределах которого Розмини употребляет понятие Провидения.
Для начала приведем наиболее краткое определение, данное философом этой богословской категории:
Поскольку Бог имеет форму реальности, то есть поскольку Он есть наиреальнейшее существо, Он осуществляет абсолютную власть над человеческим родом посредством Творения, Сохранения и Провидения, чем и упорядочивает все события. Творением Он достигает того, что все твари начинают существовать; Сохранением Он придает им реальность бытия в каждое последующее мгновение времени, ибо если бы они не были поддерживаемы творящей силой, тем самым прекратились бы; и наконец, посредством Провидения Он гармонизирует различные измерения бытия и различные силы, данные его творениям, чтобы те в прекрасном согласии участвовали бы в осуществлении великого Домостроительства, замысленного им ab eterno.
Как видно из этого отрывка, Божественное Провидение ответственно за протекание мироздания во времени, но это протекание без наличия сопротивления со стороны тварного бытия вполне может обеспечиваться одним только сохранением, как его определяет Розмини. Только наличие активного творческого начала в мире требует дополнительно введения нового понятия, которое было бы ответственно за контроль над этим началом. Иными словами, для поддержания законов гравитации и термодинамики достаточно их единовременного задания (Творение) и последующего осуществления (Сохранение), но существование свободной человеческой воли и ее действие в пространстве и времени требует и полностью обуславливает необходимость иногда создавать особые условия для проявления этих законов, например, в виде всемирного потопа или огненного столпа в пустыне. Следовательно, мир человека это исключительная область действия и постоянного, так сказать, «сознательного» присутствия Божественного Провидения. Перенасыщенность современной нам действительности текстами и толкованиями может предоставить повод заподозрить нас в попытке дать новую жизнь фейербаховскому тезису: «теология это антропология». Не помышляя о безосновательности этого тезиса, мы, однако же, имеем намного более скромную цель: вскрыть взаимоотношения богословия и истории в рассматриваемом сочинении Розмини.
Итак, Божественное Провидение с необходимостью связано с проявлением в мире свободной человеческой воли, а следовательно, единственным местом его действия является именно история. Пусть это будет звучать несколько непривычно с точки зрения школьного богословия, но можно сказать, что Провидение функционально представляет собой модус отношения Творца к творению. Отсюда с необходимостью происходят особенности взаимозависимости двух элементов, — богословия и истории, — выделенных Кристальди.
Теология в трактате Розмини не может считаться основным предметом изложения. Это скорее метод и лишняя опора для аргументации в сочинении, обращенном католическому духовенству и касающемся проблем Церкви. Во всяком случае, текст отнюдь не перегружен богословской терминологией, да и трактовке специфически богословских предметов уделено весьма скромное место, главным образом в первой, наиболее общей по содержанию, главе.
В качестве исторического сочинения, трактат «Пять язв святой Церкви» принадлежит скорее историософии, чем историографии, и уж конечно не представляет собой чисто исторического исследования, призванного предать научной гласности доселе неизвестные факты из прошлого. Основные данные для изложения автор черпает, так сказать, из вторых рук, пользуясь объемистым сочинением Флери, французского автора XVII столетия.
Цель А. Розмини существенно иная. В свое время В. фон Гумбольдт охарактеризовал этот род сочинений как попытку «рассматривать отдельные рассеянные, как будто случайные события под одним углом зрения и выводить их друг из друга в соответствии с принципом необходимости». В начале этого ряда Гумбольдт подразумевает статью И. Канта «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане», написанную в 1784 году. Такой тип подхода к истории он оценивает достаточно строго, говоря, что «стремление создавать исторические системы едва ли не вытеснило саму историю или, во всяком случае, чувство истории».
С одной стороны, можно было бы рассматривать «Пять язв святой Церкви» как адаптацию предложенного И. Кантом метода к языку и требованиям теологии, где вместо принципа необходимости господствует понятие Божественного Домостроительства, или Провидения. Но под жесткую оценку фон Гумбольдта текст Розмини подпадает лишь отчасти, ибо в нем, хоть и присутствует попытка воссоединить отдельные события под единым углом зрения, эта попытка все-таки не является конечной целью, но лишь способом, а истинные намерения и природу трактата невозможно полностью понять, если не принять во внимание явную направленность на конкретного читателя (католическое духовенство) и конкретную проблематику (современное автору состояние Католической Церкви в создавшемся сложном историческом положении). Итак, явно прослеживается третий элемент в природе текста — публицистический. В связи с этим можно привести самые начальные слова трактата, подкрепленные заглавием его предисловия — «Некоторые замечания необходимые для прочтения»:
Оказавшись на одной вилле недалеко от Падуи, я взялся писать эту книгу в утешение моему истомленному духу, и быть может, в поддержку другим.
Было бы безосновательно подозревать в этом предложении один лишь риторический прием. Такой подход был бы неоправданным, если учесть кризисное состояние итальянской жизни в первой четверти прошлого века, и явную склонность самого Розмини проявлять активную внешнюю деятельность не только на духовном, но и на политическом поприще.
Язвы Церкви, рассмотренные внутри «беспокойной и беспокоящей толщи истории» ясно показывают, что в их основе лежит исчезновение единства, которому следует разделение или расслоение на множество уровней: народ пребывает отделенным от духовенства в общественном богослужении; священники, отделенные от епископов остаются без достаточного образования; разобщенность «позабывших братство» епископов между собой ослабляет действенность их пастырского служения; раскол внутреннего единства Церкви, вызванный назначением епископов светской властью, усиливает недовольство среди верующих; «порабощение» церковного имущества удаляет Церковь от образца первичной христианской общины.
Путь к восстановлению единства внутри Церкви и, следовательно, истинная реформа проходит через восстановление свободы на разных уровнях.

Первая язва: отделение народа от духовенства во время всеобщего богослужения.

Как уже указывалось в самом начале, фактическое признание «пророчеств» Розмини, выраженных в первой главе «Пяти язв», произошло лишь на Втором ватиканском соборе, хотя на нем не были достойно помянуты горькие страдания человека, который с первых страниц своего трактата указывает как на бедственное для Церкви отделение народа от духовенства во время всеобщего богослужения.
Замещение общепринятой латыни национальными языками произошло без ссылки на сочинение Розмини, хотя именно после Второго ватиканского собора, post factum все единогласно стали указывать на ранние прозрения итальянского мыслителя, по причине которых ему самому не раз приходилось давать объяснения при жизни.
В этом смысле интересно отметить важность, которую Розмини придавал слушанию слова Божья в Церкви. Вместе с отказом от Церкви, которая сознает себя одним только духовенством, в трактате находим исконную любовь к слову Божьему, место которого автор признает центральным в деле духовного воспитания верующего.
Теоретическую канву, своих рассуждений Розмини строит на собственном понятии человека и сакраментальности христианского культа. Антропологическое воззрение философа, как известно, основывается на линии персонализма, который учитывает как индивидуальные и общественные измерения самой человеческой личности, так и ее материальный и духовный опыт. Отсюда происходит неудовольствие от того, каким именно образом отправляется общественное богослужение, во время которого способность ощущать единство с другими обессилена употреблением незнакомого многим языка, создающего разделение между участниками одним только фактом своего использования.
Вместо этого необходимо, или, по крайней мере, весьма полезно, чтобы все слышали и понимали то, о чем говорится в молитвах, которые они совместно воссылают к трону Всевышнего. Это совершенное единство чувств является как бы условием, поставленным Христом культу, который христиане для Него отправляют, чтобы этот культ был приемлем для Него, и Он пребывал бы среди них. (15).
Необходимо, чтобы народ понимал голос Церкви, раздающийся в публичном богослужении, чтобы был он просвещен во всем, что говорится или делается при священном жертвоприношении, в совершении таинств, во всех церковных чинах: именно поэтому быть народу почти отделенным и отъединенным разумом от молитвенного служения Церкви есть первая из открытых язв, истекающих живой кровью на мистическом теле Иисуса Христа. (15).
Следовательно, кроме наиболее непосредственного условия для излечения этой язвы, то есть кроме использования понятного для всех языка, проясняющего «то что говорится», необходимо также понимание знаков и жестов «того, что делается». При более внимательном рассмотрении проблема состоит не только и не столько в употреблении народного языка, сколько в восстановлении с его помощью утраченного понимания и значимости литургических символов. Можно утверждать вместе с Розмини, что применение народного языка не гарантирует внутреннего участия в богослужении, если оно не сопровождается наличием «полного и жизненного обучения, данного христианскому народу», и красноречивыми, исполненными значения символами.
В этом смысле следует отметить брошюру Розмини «Способ участия в святой мессе», опубликованную в 1849 году, то есть в период его особенно напряженных отношений с церковной иерархией. Несмотря на заявления о незыблемом уважении к учению, преподанному папой Пием VI в догматической булле Auctorem fidei, вышедшей в 1794 году, Розмини переводит на итальянский язык и опубликовывает молитвы и само чинопоследование мессы. В первой части этого небольшого сочинения приводятся «действия, из которых состоит месса», затем следуют переводы молитв, произносимых священником и ответы на них народа. Предлагаемый автором перевод поощряет участие верующего также посредством более интенсивного, чем в оригинале, выражения чувств, введения отсутствующих в тексте служебника междометий, не всегда удачного с точки зрения вкуса усиления эмоционального накала: «Ах! я признаю себя грешником перед Тобой [...]. Да, Господи, обращая ко всем нам Твой благостный лик, Ты наполнишь нас жизнью». Надо сказать, однако, что Розмини не переводит текста благословения святых даров, который заменен в его брошюре отточьями. Редактор критического издания А. Валле объясняет этот факт тем, что Розмини ясно осознает различие между священством верующих и священством служащих: «простой верующий, — говорится в «Философии права», — не наделен правом заклания новозаветной жертвы посредством благословения хлеба и вина, но имеет право предлагать ее Всевышнему Отцу».
И все же за этой брошюрой нельзя не признать великой заслуги, принимая во внимание, что следующий по времени перевод чинопоследования праздничной мессы на итальянский язык, сделанный священником Эмануэле Каронти, вышел в свет лишь в 1921 году.
Наиболее подходящим средством для того, чтобы весь христианский народ возрастал и гармонически жил в вере, представляется автору большее понимание священных обрядов, применение понятного языка для тех, кто не понимает латинского, и адекватное предмету образование.
В этом случае становятся понятными слова, с которыми Розмини обращается в письме к папе Пию IX:
Слышал я, к примеру, что поскольку мною убедительно была объяснена необходимость обучить народ значению священных обрядов, чтобы он действительно сочетался бы духовно со священником, это дало повод думать, будто я вовсе не чужд мыслям тех, кто призывает к богослужению на народных языках. Но я не только почитаю мудрость Церкви, которая в своих обрядах придерживается использования древних языков, но мне также знакомы и непоколебимые аргументы тех, кто рассмотрел этот предмет, чтобы доказать его целесообразность, а поэтому с внутренним убеждением я примыкаю к учению, проповеданному Пием VI в догматической булле Auctorem fidei...

Вторая язва: недостаточное образование духовенства.

Это бедствие Церкви тесно связано с предыдущим, ибо если раньше дело касалось недостаточной образованности паствы, ныне речь идет об отсутствии соответствующего обучения у пастырей. Для Розмини характерно существенное связывание знания и бытия. Он не считает, что исцелить эту язву способна простая интенсификация духовного образования. Духовенство, способное вести паству по пути христианского совершенства, может появиться только из общин, предстателями которых являются святые. На ум приходит розминиевский афоризм: «только великие люди способны формировать великих людей» (27). С течением времени, однако, центр тяжести духовного образования из епископского дома переместился на специальные духовные школы и семинарии. Само образование получило систематический и методологически более или менее унифицированный характер. На смену живому слову общения с учителем пришел компендиум или краткий очерк слов, некогда им произнесенных или написанных, искание ответа из толкования услышанного и стремление к осуществлению реального примера, который являл собою наставник, было заменено заучиванием определенного количества необходимых формул. Такое положение вещей губительно влияет на состояние духовного развития в пастырской среде, ибо молодые священники, или «ученики святилища», как их называет Розмини «приносят с собой полное отсутствие церковного мышления». Приговор философа жесток и полон горечи за современное ему состояние Церкви:
Ничтожность и убогость мыслей и чувств, которые составляют снаряжение и ядро современного церковного образования, производит лишь священников, совершенно не имеющих понятия ни о христианском мире, ни о христианском священстве, ни о том, какими священными узами одно связано с другим (26).
Основной причиной изменения и упадка механизмов трансляции в Церкви Розмини усматривает в сближении церковной власти с государственной, которое начало проявляться в Римской империи со времен Константина Великого и получило свой окончательный вид на заре Средневековья. Епископы, соблазненные богатствами и влиянием, слишком заняты мирскими заботами, чтобы иметь время для своих учеников. Более того, сформировалась непроходимая пропасть почти сословного порядка между высшим и низшим духовенством, так что общение с епископом для простого священника стало таким же трудным, как для простого подданного общение с королем.
В чем же состояли, согласно Розмини, неоценимые достоинства прежнего метода обучения, осуществляемого непосредственно в доме архиерея?
Автор не отождествляет обучение с передачей или усвоением информации, напротив, он утверждает, что истинный опыт не есть то, что возможно получить при помощи одного лишь заучивания и сохранить в одной лишь памяти. Именно признание последней за необходимое и достаточное условие к получению знания и есть, согласно Розмини, основное заблуждение современной системы образования. Обучение, как считает Розмини, есть перманентно осуществляемый герменевтический процесс, в который вовлечен учащийся, непрестанно истолковывая не только слова, но и особенности произношения, жесты, модели поведения и образ жизни учителя в разных социальных и ситуативных контекстах. Обучение возможно лишь на основе самостоятельного учеником постижения не всегда явного смысла, который ему преподается большей частью имплицитно. Краткость и всеобщая доступность современных формул не приближает ученика к познанию смысла, оно лишь ставит под вопрос необходимость этого познания.
Из сказанного можно сделать два вывода. Во-первых, смысл, сведенный к самому себе, исчезает. Важен сам текст, а не его содержание. Для поддержания жизни духа важно производить новые тексты, ибо их толкование сравнимо с потреблением и ведет, скорее, к исчерпанию смысла, а не к его постижению. На протяжении патристической эпохи Церковь наполнила закрома духа, но в последующие века потребление явно стало превышать производство, что привело к оскудению смысла, которое является необходимым следствием его догматической фиксации.
Во-вторых, для создания нового текста необходимо стечение внешних благоприятных обстоятельств, которые со временем исчезли. Оскудение смысла передаваемых текстов означало, что после сближения церковной и светской власти эти тексты больше не представляли собой существенного содержания Церковной жизни, но наряду с облачением превратились в некоторый классовый признак, дающий доступ к владению материальными благами и политическим влиянием.
Более общо, из второй главы трактата Розмини следует, что исчезновение избыточности передаваемых в процессе преподавания сведений совершенно уничтожает всякую перспективу на возможность творческого развития личности.

Третья язва: разобщенность епископов.

Если рассмотреть Третью главу трактата, уделяя основное внимание историческому элементу, в глаза бросается откровенная идеализация первых шести веков церковной истории. Конечно, передавая идиллическую картину духовного обучения у ног проповедующего святого, Розмини впадал в такую же идеализацию, но все же в предыдущей главе речь шла о существующей повсеместной практике, и от взгляда автора ускользали лишь реальные обстоятельства дела. В Третьей главе Розмини излагает отдельные факты, которые должны служить свидетельством общей тенденции, хотя убедительной такая постановка вопроса может оказаться лишь для заведомо расположенного к соответствующему прочтению читателя. В Третьей главе особенно проявляется то, что исследователи осторожно называют «утопическим зарядом произведения». Утопического в собственном смысле этого слова в трактате о язвах Святой Церкви содержится очень мало, но подобные оценки явно свидетельствуют о все более раскрывающейся связи между утопией и историей Церкви. Если первую можно рассматривать как обращенный вспять по временной оси рассказ о потерянном рае, вторая является как бы параллельным и конкретизированным его вариантом. Конечно же, потерянный Эдем — это иерусалимская община, в которой, согласно Луке, все верующие были «одна душа и одно сердце». Если подвести исторические изыскания Розмини под эту схему, то место грехопадения и изгнания из рая займет «Константинов дар», понятый, разумеется, в более широком смысле сближения Церкви со светской властью со всеми следующими отсюда материальными и политическими привилегиями. Эти привилегии со временем превратили епископов в феодальных сеньоров и разъединили их некогда единый и монолитный корпус.
Розмини, конечно же сознает скудность собственно исторической аргументации, а поэтому кроме конкретных проблем, связанных с темой разобщенности епископов, затрагивает в Третьей главе весьма важный с концептуальной точки зрения вопрос о фундаментальной природе Церкви как человеческого сообщества, подпирая, таким образом, выстроенное здание главы колонной историософической спекуляции. Особенно четко об этом говорится в 58-м параграфе трактата, который заслуживает детального рассмотрения. Этот параграф исполнен экклезиологическими рассуждениями. Совершенно точно замечено, что у Розмини гораздо более детально разработана историческая перспектива экклезиологии по сравнению с символической, и что это существенно отличает его от выдающегося немецкого богослова того времени Иоганна Адама Мёллера. Действительно, итальянский философ, в основном, пытается осмыслить Церковь как осуществление Божественного Провидения в истории, и весьма редко и мимоходом прибегает к оперированию такими возведенными в степень категорий метафорами, как «Невеста Христова» и «мистическое тело Христово», хотя надо отметить, что понятие Церкви у Розмини характеризуется ярко выраженным христоцентризмом.
Итак, Церковь есть человеческое сообщество, точнее, сообщество людей, которое мы должны в данном случае подвергнуть исследованию. Традиционно, общие свойства этого феномена можно разделить на два класса, один из которых включает в себя элементы божественного происхождения, а второй заполнен чисто человеческими составляющими. Распределение свойств по этим двум классам, согласно Розмини, таково:
Церковь имеет в себе божественное и человеческое начало. Божествен вечный замысел о ней и главное средство, благодаря которому этот замысел исполняется, то есть помощь Спасителя. Божествен, наконец, завет о том, что это средство никогда не уменьшится, что у святой Церкви всегда будет достаточно света для познания истинной веры, и благодати для возрастания в святости, благодаря всевышнему Провидению, располагающему всем на земле, согласно своему внутреннему порядку. Затем, кроме этого основного средства, человеческими являются все иные средства, которые участвуют в исполнении замысла Всевышнего: ибо Церковь есть общество, составленное из людей, и пока те находятся на земном пути, они подвержены несовершенствам и слабостям человеческой природы. Отсюда происходит, что это общество в своей человеческой части, развиваясь и прогрессируя, подчиняется общим законам, которые руководят судьбой всех остальных человеческих сообществ.
Здесь автор только излагает непоколебимые, а вернее, обязательные основы, на которых он должен строить свою концепцию, стараясь подчинить все вновь возникшие обстоятельства изложенному принципу. Поэтому несомненно, что присутствие божественно элемента в среде Церкви сильно влияет на метод исследования: получается, что процесс церковной истории существенно и сущностно отличен от исторического процесса вообще. Розмини следующим образом объясняет это обстоятельство:
Закон, согласно которому «каждое общество имеет начало, развивается до своего совершенства, а затем претерпевает упадок и гибнет», полностью невозможно приложить к Церкви, которой помогает сила, находящаяся по ту сторону человеческих дел, бесконечная сила, восполняющая потери, вселяющая новую жизнь, когда ветхая ослабевает. Именно по причине того, что это особенное и единственное общество имеет в себе нечто внешнее и высшее по отношению к чисто человеческим сообществам, оно не продвигается по общему для них пути. В итоге, Церковь так же непоколебима, как и человеческое общество, взятое в целом, которое было сотворено вместе с человеком и уничтожается лишь вместе с последним представителем этого вида.
Здесь можно было бы коснуться попыток использования исторических и других взглядов Розмини для атаки на постмодернистский тип философствования, однако, мы намеренно обойдем молчанием этот вопрос, еще находящийся в самом начале своей разработки нынешними западными богословами, и приведем одно место из произведения Жозефа Де Местра «О папе»:
Слово юность побуждает меня заметить, что это выражение и другие подобные ему касаются полной длительности какого-нибудь учреждения или индивидуума. Если, например, я думаю, о Римской республике, которая продолжалась пятьсот лет, то я знаю, что значат слова юность, или первые годы Римской республики; и если речь идет о человеке, живущем около восьмидесяти лет, я подстраиваюсь под эту длительность; знаю также, что если человек жил бы тысячелетие, то был бы юным в возрасте двухсот лет. Что же означает молодость религии, которая должна длиться столько, сколько и сам мир? Много говорят о первых веках христианства: я не могу гарантировать, что они уже прошли.
Этот отрывок позволяет нам составить суждение об исторической концепции Розмини, не прибегая к средствам и данным, полученным уже после смерти философа, а пользуясь современным ему методологическим и фактическим инвентарем.
Конечность человеческой жизни облегчает рассмотрение последней в качестве процесса. Такое рассмотрение, однако, всегда является некоторой выборкой из полного состава реальности. В этом смысле необходимо еще несколько элементов, а именно, точка зрения, приближение, зависящее от них представление об идеале и максимальной мере его осуществления. Это можно прояснить на следующем примере: если человека рассматривать как существо, предназначенное быстро бегать, то вершина его жизненного процесса будет приходиться на восемнадцатилетний возраст, если же за основное качество принять способность создать метафизическую систему, то пик вероятности сдвинется вперед к годам сорока. Следует заметить, что в обоих случаях представление о процессе целиком вкладывается в пределы того, что в данном случае можно назвать историей. Незавершенность жизни конкретного человека не мешает воспринимать ее как процесс с любой возможной точки зрения и с достаточной точностью указать стадию, на которой этот процесс находится в данный момент.
В случае Церкви, с какой конкретной точки зрения мы ни рассматривали бы ее историю, трудно или невозможно указать на идеал или максимальную меру его осуществления. С другой стороны, полное перенесение этого идеала на еще не наступившее будущее совершенно неприемлемо, ибо опора на священную традицию — существенная и неотъемлемая черта Церкви как таковой. Идеал с необходимостью должен содержаться как в будущем, так и в прошлом. Проблема состоит в том, что непрестанно надо находить объяснение этого идеала, которое одновременно было бы полным, вразумительным и соответствовало бы запросам актуальной действительности. Но со временем это становится все труднее, ибо призыв возвратиться ad vere vitam Apostolicam, — к истинно апостольской жизни, — такой естественный и благой в Средние века, задолго до эпохи Рисорджименто превратился для доброго католика в пропаганду протестантизма. Вспомним, что иезуиты обвиняли Розмини именно в следовании учениям Лютера и Кальвина.
Розмини, конечно же, сознает трудность этого положения. В Первой части «Теодицеи», сравнивая историю с раскрытой книгой, он пишет: «страницы огромного тома перелистываются с течением веков: и вопросы, написанные на первых страницах гораздо легче решать чем те, что написаны на следующих».
Итак, желая доказать несокрушимость и вечность Церкви, Розмини уподобляет ее развитие с историческим путем самого человечества, полагая за очевидное невозможность для человека осмыслить последний целиком. В свете этого воззрения положение о конце истории становится парадоксом. Действительно, принадлежит ли предложение «история кончилась» к самой истории, или нет?

Четвертая язва: право назначать епископов, присвоенное светской властью.

Согласно 377-му параграфу Кодекса канонического права Римской Католической Церкви «Великий понтифик свободно назначает епископа или утверждает тех, которые были свободно избраны». Но такое содержание канонического права по этому вопросу не является чем-то новым: и в прошлом правила и законы не утверждали ничего противоположного касательно избрания или назначения епископов. В длинной четвертой главе Розмини достаточно места уделяет законам и правилам Церкви, давая обширный исторический обзор. Но если принять во внимание то простое обстоятельство, что свод запретов дает наиболее полное представление о наиболее часто случающихся нарушениях, то можно заключить, что настойчивость, с которой в церковных правилах повторяется о необходимости свободных выборов епископа, является верным знаком упорства и успеха, с каким светская власть завладевала правом назначать епископов.
Этой проблеме Розмини придает исключительную важность. Издатель трактата Н. Галантино подсчитал, что глава, трактующая о свободе епископских выборов, составляет 49 % от всего текста. Более того, в поздних изданиях книги Розмини присовокупил к трактату три статьи, или письма, как он их сам называет, посвященные именно епископским выборам. Проблема действительно была очень острой во все времена. Характерно, что книга Августина Тейнера, содержащая критику на сочинение Розмини, главным образом опровергает мнения философа именно по поводу вмешательства светской власти в церковные дела.
Переломным моментом, когда свобода Церкви была окончательно подавлена, Розмини называет XI век, и это весьма знаменательно, ибо именно этот момент истории принят за начало долгого периода, в течение которого в Европе формировались национальные государства. В XI веке произошел резкий экономический скачок по всей части света. Усилившаяся светская власть не могла не наложить руки на Церковь и попытаться превратить ее в послушную проводницу своей политики. Все это совпадает с постепенным ослаблением значения латыни и началом развития современных европейских языков. Именно с того времени Церковь, как интернациональный интегрирующий фактор, перестала играть главную роль в процессе становления Европы.
Взгляд Розмини на этот процесс характеризуется двумя моментами: во-первых, он воспринимает вмешательство светской власти в церковную жизни как заведомое и безусловное зло; и во-вторых, связывает качественную деградацию социального значения Церкви с одним только введением феодализма.
Обе точки зрения страдают ограниченностью. Первая, как и всякое оценочное суждение, справедлива лишь при условии единой и незыблемой системы ценностей, независимой от внешних обстоятельств. По поводу второй можно сказать, что в ней имплицитно признается зависимость системы ценностей от внешних факторов, каковым является феодализм. В таком случае адекватность системы ценностей внешним условиям представляется единственным критерием ее действенности, а абстрактное сравнение двух систем, взятых из разных исторических эпох, лишается смысла и, во всяком случае, становится делом безнадежным. Для пояснения уместно привести одно место из романа Умберто Эко «Маятник Фуко»: «что же такое Католическая Церковь, — может спросить марсианский историк в трехтысячном году, — составляли ли ее те, кто отдавал себя на съедение львам, или те, кто убивал еретиков? Конечно же, и те и другие». В истории не бывает ненастоящих или тренировочных ситуаций и за течение времени Церковь проявила достаточную способность адаптироваться. Этот процесс необходимо сопровождался сменой множества стилей поведения и организационных построений, которые нуждались в некотором формализующем элементе, чтобы сохранять идентификацию основной структуры. Именно в такой формализующий элемент, как уже было отмечено при рассмотрении Второй главы трактата, превратилось основное содержание патристических текстов, достаточно медленно менявшееся со временем чинопоследование богослужения, основные требования аскетики и т. д. Кризис историка Церкви, которому все труднее умещать многовековую историческую действительность в ставший для нее тесным идеал, вынуждает его искать единую причину бедствий: именно поэтому Розмини воспринимает феодализм не только как хронологически довольно четко определенную историческую эпоху, но и как «герменевтическую категорию церковных бедствий».
Необходимо отметить, что общественная роль независимого гаранта социальной справедливости, которую Розмини предлагает Церкви в современной ему обстановке, вовсе не представляет собой возвращение к некоторому первичному идеалу Церкви. Такое возвращение невозможно в виду фактического отсутствия самого идеала, единожды заданного на все времена.
Диалог между Церковью и народом с одной стороны, и Церковью и правителями — с другой, который можно найти в 95-м параграфе IV главы, исполнен наивностью, подходящей, скорее, к воскресной проповеди, чем к историческому или философскому трактату. Здесь еще раз проявляется «утопический заряд книги» уже наиболее близко к своей чистой форме. Можно, однако, понять автора, обратившего свое сочинение именно к духовенству, на недостаток образованности у которого он так горько сетовал во второй главе. Розмини отчетливо понимал граничащую с невозможностью трудность своего предложения:
Но где же возможно найти богатое духовенство, имеющее смелость стать бедным? или такое, чтобы у него хватило незатененного разума понять, что пробил час, когда обеднить Церковь значит спасти ее? (73)
О бедности Церкви речь идет в следующей главе трактата.

Пятая язва: порабощение церковного имущества.

В заключительной главе, как обычно считается, Розмини рассматривает вопрос о бедности Церкви. Действительно, автор часто употребляет понятие «бедность», которое вполне возможно было бы перевести на русский язык соответствующим специальным термином «нестяжание» если бы не слишком сильная «занятость» этого слова в русском духовном и культурном контексте. Но для более глубокого понимания смысла Пятой главы необходимо учесть, во-первых, общую направленность трактата, и во-вторых, реальную историческую эволюцию социальной функции духовенства.
Конечно же, Розмини не предлагает обычную проповедь о необходимости помогать бедным и делиться с неимущими, хотя глава пропитана подобными мотивами, которые при жизни итальянского мыслителя составляли основную трудность не только для миссионерской деятельности, но и для самой жизни католиков в Соединенных Штатах Америки, где большинство христианского населения, как известно, протестанты. Так например, в 1854 году монсеньер Гаэтано Бедини в своем отчете конгрегации Propaganda fide писал: «американцы не могут допустить и мысль о том, что бедность, пусть даже добровольная, может быть добродетелью [...] озабоченные материальным процветанием [...] они считают бедность нравственным грехом». Розмини, всегда особенно чувствительный к внешней политической ситуации, не мог ограничиться одним лишь призывом к церковной иерархии отказаться от избытка материальных благ, чтобы направить их на благотворительную деятельность, оставляя для церковных нужд лишь необходимое, определить меру которого составляло значительную проблему.
Сам вопрос о распоряжении церковным имуществом и, более общо, об отношении верующих к богатству весьма сложен и в силу своей нерешенности еще и теперь заслуживает особого теоретического исследования и пристального внимания со стороны законодательной и исполнительной власти. Весьма кратко следует отметить, что отношение духовенства к материальным средствам, существовавшее на протяжении всего исторического периода церковной истории вплоть до середины XIX века, хотя и менялось несколько раз, всегда определяло духовенство как отдельное сословие. Конечно, место этого сословия было маргинальным, ибо оно, с одной стороны, служило демографическим предохранителем для аристократии, и с другой — представляло собой пожалуй единственную возможность для низших слоев приобщиться к культурным ценностям и почувствовать собственную значимость. Недаром образ святого в средневековом Западе понимается как некоторая «социальная амфибия», более или менее свободно двигающаяся по сословной лестнице. Реальная граница между общественным классами имела свое отражение в среде духовенства и пролегала там, где Розмини с сожалением указывает на непроходимую пропасть между высшим и низшим духовенством.
То, к чему призывает Розмини, и что в конце концов произошло в европейской истории, полагает временной предел существованию духовенства как общественного сословия. Рассуждения Пятой главы, при всей загруженности текста примерами из первых шести жизни Церкви, уже весьма отличаются от проповеди Франциска Ассизского, а бедность, к которой говорит Розмини уже не та прекрасная синьора, предлагающая руку и сердце рыцарям в тонзуре. Но эта бедность не имеет ничего общего и с косами и цепами немецкой крестьянской войны, которая под знаменем борьбы против роскоши и разврата упраздняла монастыри, обрекая оставшихся без крова братьев и сестер на голодную смерть. Времена изменились.
Идея гражданского общества, постепенно набирающая силу и начинающая проявляться в реальной жизни Европы, как-то незаметно исключила возможность существования духовенства как общественного класса. В матрице социального кодирования новой Европы, которая обретала свои очертания в медленной но неминуемой ломке прежних общественных отношений, занимаемый священником или епископом адрес уже не имел индекса, обозначавшего сословие, но ограничивался стольким  же количеством составляющих, как и обычная профессия.
Такое положение дел весьма благотворно повлияло на Церковь в целом, которая освободилась от векового бремени, чтобы свободнее следовать Тому, Кто сказал: «царствие Мое не от мира сего».

Н. Ладариа

P. S.  Перевод с итальянского языка осуществлен по следующим изданиям:
Valle 1981 — A. Rosmini, Delle cinque piaghe della Santa Chiesa, a cura di Alfeo Valle, in Opere edite ed inedite di A. Rosmini, v 56. Citta Nuova, Roma 1981.

Некоторые предварительные замечания, необходимые для прочтения

1. Оказавшись на одной вилле недалеко от Падуи, я взялся писать эту книгу для утешения моего скорбящего духа, и быть может, в поддержку другим.
Прежде чем начать, я колебался, задавая самому себе вопрос: «Хорошо ли человеку, не наделенному духовной властью, приниматься за составление трактата о недугах святой Церкви? Разве не есть нечто дерзкое уже в одном помышлении, не говоря о написании, коль скоро всякая забота о Церкви Божьей по праву принадлежит ее пастырям? Разве вскрытие этих язв не указывает на недостаток почтения к самим пастырям, как если бы те не знали о них, или не прилагали против них никаких средств?».
На этот вопрос я отвечал себе, что размышление о недугах Церкви не может быть поставлено в упрек и мирянину, если тот подвигнут живой ревностью о ее благе и о славе Божией. Испытывая же себя в той мере, насколько человек вообще может быть уверенным в самом себе, я находил, что мои мысли отнюдь не проистекали из какого-либо иного источника. Отвечал я также, что если не нашлось бы ничего благого в таком размышлении, то это не могло быть причиной для его сокрытия. Если же все-таки имеется в нем что-либо злое, то оно будет отброшено пастырями Церкви. Ведь я не произносил суждений, желая решить что-либо, но намеревался, напротив, излагая мои мысли, представить их на суд самих пастырей, и, прежде всего, Верховного Понтифика, досточтимые оракулы которого всегда останутся для меня прямым и надежным образцом, с которым я буду сверять и исправлять каждое свое мнение. Ведь пастыри Церкви, отягощенные заботами и занятые множеством дел, не всегда располагают всеми удобствами, чтобы отдаться спокойным размышлениям; ведь и сами они не перестают желать, чтобы кто-нибудь другой предложил и внушил им мысли, полезные для управления поместными Церквами и вселенской Церковью. И, наконец, представлялись моему взору примеры многих святых людей, которыми славилась Церковь во всякое время, таких, как святой Иероним, святой Бернард, святая Екатерина и другие, которые, не будучи епископами, все же с дивной свободой и искренностью высказывались и писали о недугах, терзавших Церковь в их времена, равно как и о необходимости исцеления и о его средствах. Из этого не следует, что я сравнивал себя, пусть даже издалека, с теми великими людьми, но я принимал их примеры за доказательство того, что исследование и обращение внимания кормчих Церкви на то, что отягчает и мучает Невесту Христову, само по себе не заслуживает порицания.
2. После того, как я достаточно подкрепил себя этими рассуждениями, согласно которым без дерзости можно было дать выход роившимся у меня в душе мыслям о современном состоянии и условиях Церкви, и что не было предосудительным излагать их на бумаге и сообщать другим, во мне родилось иное сомнение, касавшееся уже соображений благоразумия, а не честности. Рассуждал я, что все те, кто в наше время решал писать о подобных предметах, и объявлял о своем желании идти по пути, пролегающему между двумя крайностями, вместо того, чтобы угодить двум властям — церковной и государственной, — в равной степени стяжал неудовольствие обеих. Это грозило мне великой трудностью в деле изложения подобных предметов для всеобщего удовлетворения, вследствие чего я предсказывал самому себе, что, записав вышеупомянутые мои размышления, я, вместо того, чтобы принести пользу, быть может, задел бы и оскорбил обе власти.
Но и тут я снова возражал самому себе тем, что я рассуждал по совести, а потому никто не был вправе сердиться на меня, даже в случае моего заблуждения, ибо я нисколько не искал людского почета, ни какого либо временного преимущества, а поэтому, если люди с обеих сторон возмутились бы против меня, я бы оправдался свидетельством моей совести и ожиданием неотвратимого суда.
3. С другой стороны, я рассуждал про себя о причинах, могущих оскорбить представителей обеих сторон.
Со стороны Государства, — думал я, — лишь одно могло бы вызвать неудовольствие некоторых, а именно, если бы я не сумел согласиться с правом назначать епископов, отданным в руки светской власти. Но если я не приемлю подобную привилегию, я все же внутренне убежден, что она не менее губительна для Государства, чем для Церкви, и что думать иначе — большая политическая ошибка. Причины этого мнимого парадокса, имеющиеся у меня в руках, и изложенные в этой книге, таковы, что я могу воззвать к любому государственному мужу, способному углубиться в вопрос и силою разума победить обычные предрассудки, способному увидеть далеко идущие последствия политического принципа, рассчитать и согласовать между собой все совместные причины, лишь на основе которых возможно предсказать и измерить полный итог какого-либо государственного установления. Следовательно, придерживаясь этого мнения, я думаю выказать не менее заботы о благе государства, чем о благе Церкви. Поэтому, власть предержащие не смогут разумно воспротивиться моим словам, но напротив, должны будут принять их. Тот, кто считает иначе, возразит, что я мало понимаю в политике. Но разве недостаток у меня понимания может быть достаточным основанием, чтобы воевать со мной? Ибо, как говорил некто, и в политике часто тем лучше идут дела, чем лучше в ней понимают.
4. Со стороны Церкви, я не находил, что бы смогло вызвать неудовольствие других в предмете этой книги, если не то, что я указываю на избыток папских ризерв при выборах. Но, с другой стороны, это злоупотребление больше не принадлежит настоящему времени, но истории. И все, обладающие здравым смыслом, согласятся со мной в том, что нет причины для страха чистосердечно объявлять о подобных злоупотреблениях, если течение изложения того требует. Таким образом, прояснится, что мы не действуем в угоду людям и их действиям, но печемся лишь об истине и о деле Божием. С другой стороны, казалось мне, что меня не должно было удержать от написания книги уныние, которое я мог бы навлечь на множество людей, более отличающихся благими намерениями, чем глубокими взглядами, ибо я твердо был уверен, что мое сочинение не могло вызвать неудовольствия Святого Престола, суду которого я всегда намерен подвергать каждую мою вещь. Ибо образ мышления Святого Престола я всегда почитал благородным, полным достоинства и в совершенстве соответствующим истине и справедливости. Я не называл злоупотреблением того, чего сами великие понтифики не признавали таковым. Между прочим, припоминалась мне та достойнейшая Конгрегация кардиналов, епископов и клириков, которой Павел III в 1538 году под присягой поручил искать и невозбранно сообщать его святейшеству обо всех злоупотреблениях и отклонениях от правого пути, которые могли бы появиться при самом римском дворе. Невозможно было бы сыскать людей более достойных, чем те, кто составил эту Конгрегацию, ибо в нее входили четверо самых досточтимых кардиналов, а именно Контарини, Караффа, Садолето и Пол; три наиболее ученых епископа: Федерико Фрегозо, епископ Салернский, Джироламо Алеандро, епископ Бриндизский, Джан Маттео Джиберти, епископ Веронский. Вместе с ними были Кортезе, аббат монастыря святого Георгия в Венеции, и Бадиа, мастер Священного Дворца, впоследствии ставшие кардиналами. Эти великие своей ученостью, осторожностью и цельностью люди, имена которых превыше всякой похвалы, преданно исполнили задание понтифика, и не упустили и малейшего, чтобы не сообщить Святейшему Отцу из тех великих злоупотреблений, которые творились в области жалованных благодеяний и ризерв, и всего того, что происходило непотребного в распределении бенефиций. Не избег их острого взгляда и сам глубокий корень этих злоупотреблений, способный совлечь с прямого пути в пользовании властью, как само государство, так и служителей Церкви, который они раскрыли, и на который я сам намерен указать, — а именно, «утонченная лесть законников». Слова, использованные по этому поводу теми учеными советниками, в отчете, данном святейшему отцу, не могут быть более искренними и действенными, ибо они говорят: «Твое Святейшество, просвещенное Духом Божиим, Который, как вещает Августин, говорит в сердцах безо всякого шума словес, хорошо знает, каково начало этих зол, то есть каким образом некоторые понтифики, твои предшественники, по их желанию, избрали тех учителей, у которых в обычае льстить слуху, как говорит апостол, не для того, чтобы научиться должному, но чтобы из опыта и ловкости оных найти оправдание тому, чего им хотелось, из чего получилось (не учитывая того, что лесть следует, как тень, за каждой властью, и ушам государей всегда было сверх меры неприятно слышать правду), что неожиданно появились на свет доктора, учащие, что папа является владельцем всех бенефиций, из чего, как следствие, (поскольку владелец волен продавать принадлежащее ему) заключали, что понтифик не подлежит обвинению в симонии, а воля понтифика, какая бы она ни была, представляет собой единственное правило, согласно которому он может направлять свои действия. Таким образом, то, что ранее было запрещено, в силу этого закона становилось позволенным. Так что, из этого источника, о Святейший отец, как из троянского коня полились на Божью Церковь многие злоупотребления и многие тяжелейшие недуги, страдающая которыми ныне предстает она нашему взору, а слава об этом позоре (верьте, Ваше Святейшество, тем, кто говорит сознанием дела) дошла до неверных, которые по этой-то причине насмехаются над христианской религией, так что для нас само имя Христово поносится среди языков».
После этих рассуждений я умиротворил внутри себя всякое сомнение, и с уверенной душой и свободной рукой решил писать этот небольшой трактат, о котором молю Бога, чтобы Тот направил его к Своей славе и к пользе своей Церкви.
Корреццола, 18 ноября MDCCCXXXII

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел католицизм