Библиотека Гумер - католицизм

Джордж Вейгел. СВИДЕТЕЛЬ НАДЕЖДЫ ИОАНН ПАВЕЛ II

ВИДЕТЬ ВЕЩИ ТАКИМИ, КАК ОНИ ЕСТЬ

Становление философа

1 сентября 1951 - начало академического отпуска отца Кароля Войтылы.

Октябрь 1953 - Войтыла начинает читать лекции по социальной этике в Ягеллонском университете.

Январь 1954 - факультет теологии Ягеллонского университета присуждает Каролю Войтыле вторую докторскую степень.

12 октября 1954 - отец Войтыла получает назначение на кафедру философии Люблинского католического университета (ЛКУ).

1954-1955 - Войтыла читает лекции на тему «Деяние и моральный опыт» для студентов ЛКУ, проводит дискуссии по философии этики Макса Шелера, Иммануила Канта и Фомы Аквинского.

28-30 мая 1955 - Кароль Войтыла принимает участие в международных соревнованиях по гонкам на байдарках по Дунаю.

1955-1956 - в цикле лекций для старшекурсников ЛКУ на тему «Добродетель и человеческие ценности» Войтыла рассматривает этические воззрения Платона, Аристотеля, святого Августина, Фомы Аквинского, Канта и Шелера.

5-10 марта 1956 - отец Войтыла выступает перед выпускниками учебных заведений со своей ежегодной проповедью в краковском костеле Святого Флориана.

1956-1957 - лекции в ЛКУ на тему «Норма и счастье» с критикой философской этики Дэвида Юма и Джереми Бентама.

1 декабря 1956 - Кароль Войтыла получает должность профессора кафедры философии ЛКУ.

1957-1958 - в новом цикле лекций Войтыла уделяет особое внимание этике взаимоотношения полов. Цикл был продолжен в 1958/59 учебном году.

1960 - ЛКУ издает книгу Кароля Войтылы «Любовь и ответственность».

1960-1961 - Последние университетские лекции Войтылы. Тема - «Теория и методология этики».

Осенним днем 1955 г. в дверь дома № 3 по улице Мицкевича вошел тридцатипятилетний священник. Его темно-зеленое пальто, надетое поверх поношенной сутаны, было сшито из ткани, очень напоминавшей ту, что обычно идет на одеяла. На голове вместо положенной по сану черной шляпы была обычная кожаная кепка. В общем, одежда вошедшего разительно отличалась от принятой в преподавательской среде. Однако человек пришел именно для того, чтобы провести занятие по курсу католической этики.

В выделенном для его семинаров актовом зале он небрежно бросил пальто на спинку стула, прошел на сцену и начал говорить, расхаживая взад-вперед Казалось, он не читает лекцию, а просто рассуждает, собирая в единое целое факты из повседневной жизни и теологические постулаты. К некоторым сложным вопросам он возвращался по нескольку раз, рассматривая их то под одним, то под другим углом зрения, незаметно подводя к верному решению. Время от времени он ненадолго замолкал и смотрел в зал, чтобы убедиться в том, что его понимают. Студенты из Кракова, Ченстоховы и Силезии, пришедшие на семинар, сидели, затаив дыхание, будто загипнотизированные его манерами. Он не только одевался совсем не так, как другие профессора факультета. Необычной была у него сама манера преподавания. Он не просто старался передать им знания, а всякий раз как бы приглашал их совместно заняться исследованием той или иной проблемы.

В тот день речь шла о закреплении материала, который они недавно проходили, скорее всего о личном у общественном благе или о проблеме взаимоотношения социальных классов. На таких называемых коллоквиумами занятиях этот преподаватель старался сделать все от него зависящее, чтобы каждый студент изложил свою собственную точку зрения по данной теме. Сделать это порою было нелегко - жизнь в те годы больше располагала к скрытности, чем к откровенным высказываниям. Но на сей раз ни к каким особым приемам прибегать не потребовалось. Двадцатилетний Ромуальд Валдера с нетерпением ждал момента, когда ведущий завершит вступительное слово. За время учебы на юридическом факультете Ягеллонского университета он успел проникнуться марксистскими идеями и считал своим долгом отстаивать их правоту и на этом коллоквиуме. Со свойственной юности безапелляционностью он принялся оспаривать тезисы преподавателя и разоблачать социальное учение клерикалов в целом. Его изобилующая марксистской терминологией страстная речь казалась в этих стенах столь странной и чуждой, что сидящие рядом испугались за товарища. Кто-то, пытаясь успокоить распалившегося оратора, дернул его за рукав.

- Остановись! Тебя же выгонят! - прошептал кто-то еще. Преподаватель выслушивал тирады Валдеры, невозмутимо расхаживая по своему обыкновению по сцене, заложив руки за спину и чуть склонив голову.

Наконец молодой человек высказал все, что накипело у него за последнее время, и опустился на свое место, вытирая выступивший на лбу пот. В зале наступила полная тишина. Отец Кароль Войтыла на мгновение замер, затем вышел на середину сцены и произнес фразу, поразившую всех присутствующих и, наверное, больше всего самого Ромуальда Валдеру.

- Господа, то, что вы сейчас услышали от вашего коллеги, со всей очевидностью доказывает, что он начинает мыслить как теолог, - сказал он и принялся один за другим разбирать высказанные аргументы. Ни разу не повысив голос, он отвечал на самые острые вопросы. Постепенно в разговор стали включаться студенты. Они говорили о самом наболевшем: об условиях, в которых вынуждены жить многие люди, о состоянии, в котором оказалось польское государство, о Боге. Священник-преподаватель вновь заходил по сцене, внимательно слушая и терпеливо разъясняя точку зрения католической Церкви на каждую из волнующих студентов проблем.

По окончании занятий отец Войтыла попросил Ромуальда Валдеру задержаться, и они еще долго беседовали в коридоре вдвоем. Священник понимал, какое смятение творится в душе молодого человека, и постарался ему помочь. Полученный тогда урок терпимости и доброты запомнился Ромуальду Валдере на всю жизнь. И четверть века спустя, когда уже ему как священнику пришлось столкнуться с революционной горячностью нового поколения, он старался вести себя так, как его университетский наставник.

ИЗМЕНЕНИЕ ПЛАНОВ

23 июля 1953 г. скончался «непокоренный князь» кардинал Стефан Сапега. Окруженный множеством свечей гроб с его телом стоял в Вавельском кафедральном соборе. Священнослужители со всей страны, сменяя друг друга, отдавали долг памяти епископу, сумевшему провести их сквозь мрачные годы оккупации. Именно этот человек, рукоположивший Кароля Войтылу, был для него образцом служения Богу. И сейчас, вглядываясь в лицо умершего, отец Войтыла чувствовал себя, как в тот день, когда стал сиротой. Кардинал Сапега был захоронен в мраморном склепе, расположенном напротив саркофага святого Станислава, также неустанно отстаивавшего права католической Церкви и боровшегося против вмешательства в ее дела мирских владык.

Найти преемника кардинала Сапеге на место архиепископа Краковского оказалось делом крайне сложным. Согласно достигнутой с коммунистическим правительством договоренности польский епископат (на практике - Примас Вышыньский), проконсультировавшись со Святым Престолом, должен был согласовать предложенную кандидатуру с государственными органами. Полномочий назначать епископов у властей, таким образом, не было, но они могли наложить вето на решение Церкви. Это право и было использовано в Кракове. Святой Престол выдвинул в качестве преемника Сапеги архиепископа Евгениуша Бажака. Власти были категорически против. Ватикан продолжал настаивать на своем, и в конце концов архиепископская кафедра в Кракове оставалась вакантной целых двенадцать лет. Впрочем, так обстояло дело с официальной точки зрения государственных органов. Для Церкви Евгениуш Бажак де-факто был архиепископом Краковским.

Папа Иоанн Павел II, вспоминая о Евгениуше Бажаке, говорил о нем как о человеке, «прожившем драматическую жизнь», исполненную трагических событий. Родившийся в 1890 г., Бажак был назначен архиепископом католиков латинского обряда Львова 22 ноября 1945 г., практически в тот самый день, когда этот старинный галицийский город, став Лвiвом, вошел в состав Украинской Советской Социалистической Республики. Интернированного, а затем высланного из собственной резиденции советскими властями архиепископа кардинал Сапега пригласил к себе в Краков.

Сама жизнь распорядилась так, что Бажак оказался рядом с Сапегой в годы сильнейшего сталинского давления на Польскую Церковь. В этот, как охарактеризовал его один из служивших тогда в Кракове священников, «труднейший период, когда вмешательство приобрело самый радикальный характер», коммунисты даже пытались назначать своих ставленников в качестве помощников священнослужителей. Архиепископ Бажак решил, что в столь тяжелых обстоятельствах его долг заключается в том, чтобы непреклонно «стоять» там, куда он был поставлен, подобно скале защищая священные институты от проникновения чуждых течений. К его несчастью, этому в определенной мере мешало дружеское расположение Сапеги, который, будучи, по определению Иоанна Павла II, «настоящим владыкой», считал естественным не отказывать себе в удовольствии общения с близкими ему священниками и мирянами. О Евгениуше Бажаке Папа вспоминал как «о прекрасном, добросердечном человеке», который как должное воспринимал то, что современники называли его «излишне строгим и сухим». Главным для него было показать, что он никогда не станет игрушкой в руках режима. Напряженность, которая часто возникала в его отношениях с окружающими, объяснялась именно стремлением постоянно демонстрировать свою жизненную позицию. Это был нелегкий путь. По свидетельству коллег, его никогда не видели праздным или расслабленным ни в архиепископской резиденции, ни в канцелярии. Но они же говорят о необычайной теплоте и по-настоящему дружеском расположении, с которыми он всегда встречал гостей, приезжавших к нему из Львова.

Именно архиепископ Бажак и предложил викарию костела Святого Флориана вернуться к академической жизни и написать работу на соискание второй докторской степени, что дало бы тому право преподавать в высших учебных заведениях. Сам отец Кароль Войтыла встретил предложение, которое, судя по всему, было оговорено с кардиналом Сапегой еще при жизни последнего, без энтузиазма. Его деятельность в качестве стажера-священника костела Святого Флориана развивалась весьма успешно, к тому же он добавил к ней служение на ниве заботы о здоровье рабочих. Но Бажак настаивал. С 1 сентября 1955 г. он отправил Кароля Войтылу в двухгодичный академический отпуск для завершения работы над диссертацией. Чтобы молодому священнику было легче работать, а как подозревают некоторые, еще и для того, чтобы отрезать ему пути к отступлению, архиепископ распорядился о переезде отца Войтылы из пастырского дома при костеле Святого Флориана в принадлежащее Церкви здание по адресу улица Канонича, 21, известное как Деканский дом. Расположенное на одной из самых респектабельных улиц Кракова, это здание получило свое название потому, что именно в нем жили когда-то каноники Вавельского собора. Теперь соседом Войтылы был пожилой отец Игнаций Рожицкий, бывший его наставником в Краковской семинарии. Начинающему философу, формально числившемуся помощником настоятеля костела Святого Флориана, предоставили комнату на втором этаже, служившую ему и спальней, и кабинетом. Помещение в двадцать квадратных футов отапливалось изразцовой печуркой, возле которой обычно стояли лыжи молодого священника. На мраморной столешнице письменного стола стояла старенькая пишущая машинка «Ремингтон». Вот, пожалуй, и вся обстановка.

Зная, что отец Войтыла способен работать за троих, архиепископ Бажак сразу намекнул, что не будет возражать, если тот во время академического отпуска не оставит и пастырского служения. Молодой священник в сопровождении своего «маленького хора» из членов «Родзинки» ежедневно служил мессы в костеле Святой Екатерины. Кроме того, он периодически читал проповеди в костеле Святого Флориана и занимался со студентами множеством других дел. Четвертую неделю Великого поста он обязательно проводил в своем бывшем приходе, а в первую пятницу каждого месяца служил мессу для студентов в университетской церкви Святой Анны. Но при всем этом, в соответствии с указанием архиепископа Бажака, основной деятельностью отца Войтылы оставалась подготовка научной работы на соискание профессорского звания.

ИССЛЕДОВАНИЕ СУЩНОСТИ ВЕЩЕЙ

Приступая к выполнению поручения архиепископа, Кароль Войтыла уже имел свою точку зрения на исследуемую проблему. «Борьба» с метафизикой Вайса на химическом заводе «Солвай» убедила его в том, что каждый, кто желает исследовать тот или иной вопрос до конца, понять его во взаимодействий с другими проблемами, должен очистить суть от всего наносного и поверхностного, а сделать это можно только с помощью истинной веры в Бога. Объективную реальность можно взвесить на весах мысли. Мысли свойственно извлекать суть вещей, подобно тому как стальная стружка извлекается магнитом из кучи мусора.

От этого выстраданного убеждения относительно «объективной» реальности мира Войтыла не отходил и по мере дальнейшего углубления в философские вопросы. Когда он занялся непосредственно этикой, это помогло ему прийти к еще одному выводу: именно через «объективную» реальность мира раскрываются такие важнейшие духовные понятия, как добродетель, стремление к счастью, моральный долг и цель жизни. Он также подошел к пониманию того, что реальность и ее взаимосвязь с внутренней духовной жизнью не совсем адекватно воспринимаются в современном мире. Аристотель и Фома Аквинский вполне обоснованно строили свою философию на фундаменте космологии. Но, двигаясь к понятию личности от общей теории мироздания, они почти не коснулись проблемы свободы человека.

Некоторые мыслители вообще начали трактовать учение о внутреннем мире человека как нечто изобретенное в сугубо прагматических целях. С этим Войтыла согласиться не мог. Он полагал, что философы, используя в своих рассуждениях разные точки зрения, в принципе должны преследовать одну цель: проникнув в суть окружающего, помочь человеку понять, как он должен себя вести. Собственный опыт внутренней жизни, постоянная борьба между «Я, каков я есть» и «Я, каким я должен быть», и есть та сцена, с которой неизбежно заявляют о себе самые главные вопросы морали: о добре и зле, целомудрии и долге. С этого и следует начать размышления о философских основах морали. Но возможно ли, изучая этику, оттолкнувшись от анализа внутреннего человеческого опыта, не оказаться в ловушке известного солипсического парадокса: думать о том, что думают, когда думают о том, что думают? Может ли современный человек избежать тупика радикального скептицизма, отрицающего саму возможность понять что-либо через веру?

Сконструировать философскую модель внутренней жизни человека - так теперь понимал Кароль Войтыла задачу, которая смутно замаячила перед ним еще во время его ранних научных занятий и о необходимости решения которой настойчиво говорил его опыт пастырского служения. Именно этому и была посвящена диссертация. По совету своего бывшего наставника и нынешнего соседа отца Рожицкого он решил начать с изучения трудов немецкого мыслителя Макса Шелера - не удастся ли найти подход к решению поставленной проблемы в выработанной Шелером философии нового типа? Вскоре выяснилось, что ответа на последний вопрос в философии Шелера нет. Но само понимание этого стало своего рода поворотным моментом в интеллектуальном развитии Войтылы. Так что Шелер сыграл достаточно важную роль в его жизни.

Макс Шелер родился в 1874 г. и, прожив не очень продолжительную, но весьма бурную жизнь, умер в 1928 г. Многие современники почитали его настоящим гением. Но в то же время в немецких академических кругах он считался отступником и изгоем. Основания для разного рода толков и подозрений давали и его еврейские корни, и переход в католицизм, и произошедший позже отход от Церкви. Как бы там ни было, Шелер был одним из тех немецких мыслителей, которые смогли вдохнуть в католическую философию новую жизнь, образовав сразу же после Первой мировой войны в Мюнхене кружок единомышленников-интеллектуалов. Членами этого кружка были также Дитрих фон Хилдебранд и Эдит Штейн, одно время жившие во Львове и имевшие непосредственное отношение к польской философской школе. Первоначально центром этой группы мыслителей был Эдмунд Гуссерль (1859-1938), сформулировавший философский метод, получивший название феноменология. Но, как полагали Шелер, Ингарден, фон Хилдебранд и Штейн, Гуссерль впоследствии отказался от своих изначальных воззрений, которые могли бы стать инструментом новой философии, способной соединить теоретические построения с объективной реальностью. Считая своим долгом пройти до конца по пути, который оказался не по силам основоположнику теории, каждый из этих мыслителей занялся разработкой одного из вопросов, поставленных Гуссерлем. Несмотря на сложность анализа и терминологии феноменологов, разобраться в основных положениях этой философии было не так трудно. А тому, кто хочет понять, как мыслил тогда Кароль Войтыла, сделать это просто необходимо.

По сути, феноменология - это попытка «вернуть философии целостность, вновь повернуть ее к повседневным вещам, конкретным понятиям и опыту, который каждый из нас черпает в своей реальной жизни». Ранний Гуссерль и его последователи полагали, что философы отходят от реальной жизни двумя путями. Материалисты принижают духовный опыт человека, сводя его к «считыванию информации, чувственным ощущениям, химическим нервным реакциям и т. д.». Идеалисты же, пытаясь свести все к идеальным типам, формам и категориям, постепенно скатываются в мир абсолютных абстракции и субъективизма. Чтобы понять суть этих двух столь различных философских направлений, можно рассмотреть самую обычную ситуацию из реальной жизни, например, встречу юноши и девушки. Материалист, обратившись к этой теме, будет анализировать химические реакции, которые происходят у девушки в мозгу, когда она смотрит на юношу, слышит обращенные к ней слова, чувствует его прикосновения. Находящийся под влиянием Иммануила Канта идеалист может впасть в другую крайность, начав опасаться, что девушка нарушает второй категорический императив - другой человек не может быть средством достижения цели.

Феноменолога же интересует все происходящее в целом: физиологические, физические аспекты, равно как моральные и этические воззрения, которыми руководствуется девушка. Как все это взаимодействует? Что ее сердце подсказывает разуму и наоборот? И что может дать этот девичий опыт для понимания состояния человека как такового? Установка на рассмотрение всех процессов в целостности и стремление проникнуть в реальную сущность вещей и привлекли Кароля Войтылу. В своей диссертации он попытался разобраться, можно ли построить прочный фундамент философии морали на базе шелеровской феноменологии этики.

Первый вопрос, на который призвана ответить любая система взглядов на мораль: «Почему то или иное хорошо?» Сколь бы разнообразны ни были ответы, в принципе они сводятся к двум: традиционалистскому - «потому что именно так принято поступать» или авторитарному - «потому что так велит мне поступать Господь (мама, закон)». Не следует ли из этого, что моральный выбор является результатом не только личных убеждений и предпочтений? Почему современный человек считает себя связанным какими-то моральными обязательствами и говорит: «Я обязан был поступить так», вместо: «Я предпочел поступить так». Как удается обществу диктовать нам то, как мы должны в нем жить, если никто не знает даже, откуда это «должны» исходит, и каждый приписывает авторство кому-то или чему-то другому, но не себе?

Вопросы эти были актуальны не только для коммунистической страны. Новая культура, развиваясь по обе стороны «железного занавеса», сталкивалась с одним и тем же основополагающим вопросом: «Могут ли люди найти общий язык, говоря о морали?» Войтыла надеялся, что Шелер поможет ему отыскать подход к этой проблеме, поскольку решение ее вписывалось в «назревшую великую попытку поиска новых направлений философской мысли». То, что предстояло сделать, напоминало работу на руднике, только добывать следовало свежие мысли и знания. Как вспоминал впоследствии Папа Иоанн Павел II, «прежде, чем приступить к философскому и теологическому анализу воззрений Шелера, пришлось в буквальном смысле слово за словом перевести множество его трудов».

Это была нудная и тяжелая работа, особенно вначале. Зашедшему как-то на Канонича, 21, Мечиславу Малиньскому Войтыла пожаловался:

- Смотри, какой объемный труд мне нужно просмотреть... Смогу ли? Мой немецкий далек от совершенства, а здесь столько технических терминов, которые я вообще с трудом понимаю. Знаешь, что я, пожалуй, сделаю?.. Переведу-ка всю книгу целиком, слово за словом... Что еще остается?

Сама эта деталь многое дает для понимания подхода Войтылы к научным занятиям. Рассматривая Шелера как потенциального гида по миру новейшей философии, он был готов работать день и ночь, чтобы ознакомиться с воззрениями этого мыслителя на языке оригинала. Кстати, судя по всему, именно Шелер помог ему избавиться от соблазна поискать ответы в неосхоластике отца Режинальда Гарригу-Лагранжа.

В диссертации Войтыла не ограничился критикой философских методов, с которыми ознакомился. Свою недюжинную энергию он направил на изнурительную борьбу с устаревшими направлениями католической мысли. Некоторые формы неосхоластики могли превратиться в серьезное препятствие для встречи католической мысли с современной философией. Войтыла попросту обошел этот барьер, восприняв у неосхоластов то единственное, что выдержало проверку временем, - их убежденность, что философия должна изучать вещи и явления такими, какие они есть на самом деле. Молодой священник был готов воспринять современную философию в ее собственном самоопределении и не раз говорил годы спустя, что преодоление второго категорического императива Канта сыграло «необычайно важную» роль в его становлении как мыслителя. О том, как далось ему это «преодоление», говорит хотя бы то, что Кароль Войтыла, уже будучи Иоанном Павлом II, услышав имя немецкого философа от одного из гостей, не сдержался и воскликнул:

- Кант, Mein Gott! Кант!

В анализ взглядов Шелера он привнес свою собственную интуитивную «феноменологию», основанную на опыте духовника, учителя, писателя. Ему удалось выйти на путь выработки философии, в которой, как впоследствии говорил сам Войтыла, «соединялись воедино оба направления»: метафизический реализм Аристотеля и Фомы Аквинского и обращение Макса Шелера к реальному человеческому опыту.

Шелеровский персонализм спас философию морали от сухих абстракций кантианской этики, отстояв пафос, экстаз и, можно сказать, сам дух человеческой жизни. Именно это больше всего и привлекало в нем Кароля Войтылу. Молодой священник был согласен с Шелером и в том, что составной частью интуитивного понимания человеком истинной природы вещей является врожденное понимание морали, некое «знание, исходящее от сердца», но при этом знание вполне реальное. Шелеровский тщательный анализ связанных с моралью чувств, особенно сопереживания и сострадания, оказался крайне важен для выхода современной философии из плена солипсизма, поскольку именно сочувствие и сопереживание предполагают обязательное взаимоотношение с другими людьми. Пожалуй, больше других Войтылу заинтересовала попытка Шелера выстроить фундамент общей морали на основе анализа выбора, который постоянно делает человек в реальной жизни, а не на отвлеченных абстракциях кантовской системы. Войтыла попытался ответить на вопрос, может ли шелеровский (а в более широком смысле феноменологический) философский метод как таковой дать для современной христианской философии то, что дал Фоме Аквинскому Аристотель.

Ответ молодого священника был, по сути, отрицательным. Любое действие, продиктованное моралью, действительно является естественным актом, продиктованным условиями реальной жизни. Но с тем, каким образом нравственный выбор формирует личность человека, Шелер, как показал Войтыла, разобраться не смог. В шелеровской системе мораль каким-то образом все равно оказывалась выведенной за пределы внутреннего мира человека. Критиковал Войтыла и тенденцию Шелера излишне преувеличивать влияние чувств на сознание и поступки, что значительно сужало понимание человеческой личности. Люди, с которыми Войтыла встречался, разговаривал, которым ему приходилось помогать в их внутренней борьбе, состояли отнюдь не из одних эмоциональных переживаний, и жизненный опыт их зиждился не только на чувствах.

Это была специфическая критика взглядов Макса Шелера. Главные выводы, сделанные в научных тезисах «Оценка возможности разработки учения о христианской этике на основе философской системы Макса Шелера», стали основой для будущего философского проекта самого Войтылы. Феноменология, утверждал он, является важным инструментом оценки человеческого опыта. Однако, чтобы не погрязнуть в солипсизме, под нее должна быть подведена общая теория природы вещей, непременно реалистическая и способная помочь людям понять истинную суть окружающих их явлений. Крайне важно, подчеркивал Войтыла, чтобы люди захотели понять, что такое нормы морали, и жить в соответствии с ними. Ведь если не осознавать, что каждый раз приходится выбирать между добром и злом, а считать, что все зависит от чьих-то предпочтений, тогда в общем-то все равно, что выбрать, и понятия правильного выбора в принципе не существует. Это, в свою очередь, может еще более усугубить драматическое противоречие между свободой личности и ее зависимостью от общества и даже лишить человека самого главного, что отличает его от животного.

Изучение трудов Шелера стало для Кароля Войтылы первой серьезной попыткой связать реалистический объективизм философии, которую он изучал в семинарии, с новейшими философскими течениями, делающими упор на человеческий опыт и субъективизм личности. Поиск взаимосвязей, синтез и «мирное разрешение противоречий» стали лейтмотивом тезисов Войтылы и всех его более поздних научных работ, позволив ему оперировать понятиями «томизм» и «феноменология», рассуждать о любви и ответственности, свободе и самоограничении, а еще позже - о демократии и общественной морали, рынке и солидарности. Этот подход проявился и в пастырском служении Войтылы, и в его убежденности, что, встречаясь со священником, любой человек должен чувствовать в нем носителя мудрости. Открытость и готовность довести свою точку зрения до каждого оказались теми инструментами, которые позволяли разобраться в философских взглядах отца Кароля Войтылы даже тем, кто не имел какой-либо специальной подготовки. Когда говорят о других философах, обычно вспоминают цитаты из их трудов. Когда речь заходит о работах Кароля Войтылы, всегда говорят о его человеческих качествах.

Видимо, на воззрениях будущего Папы отразилась и его любовь к размышлениям над Священным Писанием. Особенно часто он перечитывал Евангелие от Иоанна, те стихи, где описывается, как Иисус после чуда умножения хлебов говорит своим ученикам: «Соберите оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало» (Ин. 6.12). Так и фрагменты человеческой жизни можно собрать в нечто целое, а значит, и фрагменты знаний и опыта, из которых складывается понимание человеком жизни. Такой подход помогает преодолеть посеянный интеллектуалами нового времени скептицизм, подойти к синтезу их лучших идей и тем самым пробудить стремление к восстановлению доверия и единства. Именно этот метод, по мнению Войтылы, позволяет изучать человеческое бытие во всех его драматических коллизиях, не отбрасывая достижения великих умов, заложивших интеллектуальные основы нашей цивилизации, а опираясь на них.

Научные тезисы, подготовленные Каролем Войтылой, были представлены для оценки профессорам отцам Александру Усовичу и Владиславу Вичеру из Ягеллонского университета и Стефану Свежавскому из Люблинского католического университета. Все трое единодушно признали работу достойной докторской степени, и 30 ноября 1953 г. их заключение было утверждено на специальном заседании научного совета факультета теологии. Официальный процесс признания Войтылы полноправным членом теологического факультета завершился чтением лекции «Анализ акта веры с точки зрения философии внутренних ценностей», в которой со всей очевидностью проявился его интерес к наследию святого Иоанна Креста и Макса Шелера. Вторая докторская степень была присуждена ему факультетом теологии Ягеллонского университета в 1954 г. Однако еще до того, как он получил звание доцента - самое скромное в иерархии университетских преподавательских титулов, коммунистические власти Польши начали сворачивать деятельность факультета.

Как бы то ни было, блестящая защита научной работы предполагала, что Кароль Войтыла должен начать преподавательскую карьеру в университете. Это и предопределило то, что он оказался участником одного из самых смелых научных предприятий нашего века, история которого может показаться неправдоподобной. Речь идет о небольшом, но весьма активном университете в старинном городе Люблине (87) .

ЛЮБЛИНСКИЙ ПРОЕКТ

Люблинский католический университет (ЛКУ) был основан в 1918 г. отцом Иджи Радзишевским. Как ни странно, одним из тех, кто поспособствовал ему в этом, был Ленин, который как раз в момент создания ЛКУ дал разрешение на передачу Польше библиотеки и оборудования Петроградской католической академии теологии. В 1938 г. ЛКУ получил статус государственного университета Республики Польской. Однако в годы немецкой оккупации он был закрыт, ряд его преподавателей были казнены, а многим другим пришлось пройти через тюремное заключение и пытки. Тем не менее статус государственного учебного заведения, который официально никогда не отменялся, видимо, помог пережить время торжества сталинизма в Польше. Это был единственный католический университет за «железным занавесом», сохранявшийся в этом качестве на протяжении всего периода «холодной войны».

Преподаватели и студенты ЛКУ постоянно ощущали давление коммунистического режима. Конфронтация приобретала то более мягкие, то жесткие формы, но никогда не прекращалась. С 1953 по 1956 г. были закрыты три факультета: юридический, социологический и педагогический. Даже после 1956 г., в период «оттепели», связанной с пребыванием у власти правительства Гомулки, число студентов искусственно ограничивалось, выпускникам, желающим продолжить научную карьеру в других университетах, чинились всяческие препятствия, а издание каждой подготовленной в ЛКУ научной работы превращалось в настоящую проблему. Но такая ситуация, направленная на изоляцию учебного заведения, сыграла и положительную роль - в университете вырабатывалась самостоятельная позиция по ключевым вопросам современности. В то время, когда очень многие влиятельные европейские интеллектуалы заигрывали с марксизмом, ЛКУ отстаивал непреходящее достоинство личности, боролся с агрессивным вторжением в ее права, демонстрируя, что именно католическое вероучение является самой надежной опорой в этой борьбе.

Коммунисты, позволявшие существовать ЛКУ, хотя и не забывали напоминать о себе постоянным давлением, относились к этому рассаднику чуждой идеологии не слишком серьезно. Для них католический университет был чем-то вроде интеллектуального зоосада. «Они, - как писал профессор Стефан Свежавский, - просто не допускали мысли, что в этом осколке средневековья может появиться что-то новое. Власти рассматривали ЛКУ как некое подобие хасидского гетто». Возможно, сохраняя университет, коммунисты преследовали и еще одну цель - создать новый инструмент для проникновения «прогрессивных» идей в мир католической Церкви. Кстати, эту версию подтверждает то, что именно рядом с ЛКУ был открыт Университет имени Марии Склодовской-Кюри, ученой, получившей Нобелевскую премию за открытие радия. Но, как бы там ни было, преподаватели и студенты ЛКУ, а в особенности философского факультета, придерживались совершенно иной точки зрения на то, зачем они собрались в его стенах.

Открывая в 1946 г. факультет философии, правительство попыталось хотя бы отчасти утолить жажду философских знаний, которую явно проявляла польская интеллигенция. После войны и немецкой оккупации польская культура столкнулась с совершенно особой интеллектуальной ситуацией. Уже в первые послевоенные годы в аудиториях Ягеллонского университета, в которых читались лекции по философии, было трудно найти свободное место. Теперь же в ЛКУ и подавно. Даже на занятиях по такой отвлеченной философской дисциплине, как метафизика, для пришедших со стороны оставались только стоячие места, да и студентам приходилось зачастую сидеть на полу и подоконниках. Пережившие оккупацию и живущие в Польше времен сталинизма преподаватели и студенты ощущали истинную жажду философских знаний.

Каждый познавший жестокость оккупантов и лицемерие коммунистов почти неизбежно задавался вопросом, ответ на который искали еще античные философы: что же такое человеческое существо? Почему одни сносят все покорно, как вьючные животные, а другие проявляют чудеса героизма? Как расценить то, что одни предпочитают заботиться только о себе и в случае угрозы с легкостью предают лучших друзей, а другие оказываются способными на самое высокое благородство, жертвуя жизнью ради спасения порою совсем незнакомых людей. Что же такое человеческая природа, и можем ли мы познать законы ее развития? Что за удивительная смесь материи и духа образует то, что мы называем человеческой личностью? Чем отличается человек от других существ, обладающих развитой системой чувств? В чем смысл, назначение и цель жизни? Вот такие проблемы, о которых вели напряженные споры философы со времен древних греков, с необычайной остротой зазвучали в стенах Люблинского католического университета в конце 1940-х - начале 1950-х годов.

Придя к выводу, что корни кризиса современной философии следует искать в ошибочных построениях, копившихся веками. ученые ЛКУ разработали собственную оригинальную схему исследований. Они попытались найти ключевые взаимосвязи трех крупнейших разделов философии: метафизика (общая теория ищущая пути к познанию сути вещей и явлений) и антропология (проблемы естественного развития и высшего предназначения человека) должны были сойтись в этике, ищущей ответ на вопрос: как нам должно поступать? Философы ЛКУ предпочли этот путь еще и потому, что понимали особую важность этических проблем в новой политической ситуации. Коммунизм, с их точки зрения, представлял собой не просто одну из безуспешных из-за своей ограниченности попыток увидеть истинную природу вещей, но и жестокую карикатуру на гуманизм. Тоталитаризм коммунистической политики, по сути, освобождал людей от необходимости делать самостоятельный выбор, от ответственности и в конечном счете от их человеческой сущности.

Коммунизму и материализму в его теоретическом и политическом выражении следовало противопоставить цельное учение о гуманизме, позволяющее судить о внутреннем мире человека и моральной мотивации его поступков. Чтобы не загнать себя в замкнутый круг размышлений: «что думают, когда думают о том, что думают», - сразу было решено не углубляться в решение частных задач. Была поставлена грандиозная цель: не более не менее как критически переосмыслить направление, по которому пошла философская мысль начиная с эпохи Просвещения. Больше того, особую остроту проекту придавало намерение ученых дать бой марксизму по вопросу, заявленному марксистами как окончательно решенный: что такое свобода человеческой личности?

Все это было сформулировано четверкой совсем молодых людей, которые стали профессорами ЛКУ главным образом потому, что старые преподаватели были изгнаны по настоянию польских последователей сталинского коммунизма. Состав этого философского квартета был следующим: Ежи Калиновский - декан философского факультета, специалист в области логики и философии права, Стефан Свежавский - последователь экзистенциального томизма Жака Маритена, занимавшийся историей философии, отец Мечислав Альберт Кронпек - доминиканец, специалист по метафизике, и отец Кароль Войтыла как специалист по этике. Позже к ним присоединились знаток античной философии отец Мариан Курджалек и Станислав Каминьский, специализирующийся в эпистемологии - теории познания. Они были очень разными людьми, с разными интересами, увлекающиеся разными аспектами философии. И тем не менее им удалось достичь, как позже говорил Стефан Свежавский, «редкого, исключительно плодотворного» согласия в совместной работе.

Начали с античных философов - сторонников радикально реалистических взглядов на мир и возможность познания его человеком. Если мышление и свободу выбора человека загнать в какие-то рамки, диктуемые условиями современной ему жизни, считали члены группы философов ЛКУ, миром начнет править некая грубая сила, истина начнет измеряться не сутью вещей и явлений, а взглядами властей. Суть этого императива реалистической философии очень хорошо отражена в польской шутке времен коммунистического правления: «"Скажи-ка мне, сколько будет дважды два?" - спрашивает партийный босс. "А сколько надо?" - не задумываясь отвечает подчиненный». Политические воззрения философов Люблинского университета позже очень четко выразила «Солидарность» в своей избирательной листовке: «Чтобы Польша была Польшей, дважды два всегда должно равняться четырем». Другими словами, человек может быть свободным только тогда, когда царствует истина, а мерилом истины является реальная суть вещей и явлений.

В качестве отправной точки исследований молодые мыслители избрали особенности современной им жизни. Четкое осознание реального человеческого опыта, считали они, даст более значительные результаты, чем углубление в космологию (общую теорию мироздания), с которой начинали философы античности и средних веков, равно как и неосхоласты, которых Войтыла изучал в «Ангеликуме». Поскольку человек является единственным существом, осознающим свое бытие и вообще интересующимся этим фактом, постольку и осмысление всего следует начинать с людей, «представляющих собой неповторимое единство, каждая частичка которого уникальна и никогда с самого дня мироздания не повторяла другую». На это утверждение и следовало опереться в своих поисках. Принятие возможности понять суть природы вещей через анализ человеческого опыта может стать мостом, соединяющим мирскую науку и религиозную философию и одновременно вывести современную философскую мысль из плена солипсизма. Кроме того, это было очень важно для борьбы с марксизмом.

Естественно, при таком подходе за рамками исследования неизбежно останутся, например, те вопросы, в которых физики разберутся лучше. Дело философов - самые ключевые. Каково предназначение человека? На чем зиждется наша история? Дают ли понимание о ее ходе рассуждения на базе материалистической и политической терминологии, или для этого требуется нечто гораздо большее?

Еще одним важным условием совместной работы, о котором сразу договорились философы ЛКУ, было то, что любые их исследования не должны выходить за рамки реальности и здравого смысла. Это другие мыслители могли пользоваться экономической, интеллектуальной и политической свободой для спекуляций на тему абсурдности жизни. Молодые ученые Люблинского университета, прошедшие школу духовного сопротивления нацизму, позволить себе такой роскоши не могли. Им приходилось смотреть фильмы о нюрнбергских съездах гитлеровской партии, на протяжении долгих пяти лет они были среди непосредственных объектов фашистской пропаганды, они познали жестокость оккупации. Пройдя через это, они прекрасно понимали, куда способны завести человеческую историю ничем не связанные материальные силы. Но, беря на вооружение метод здравого смысла, философы ЛКУ понимали и то, что следует сделать все возможное, чтобы не запутаться в не имеющих конца и начала рассуждениях по принципу, который годы спустя польский философ Войцех Шадый очень четко определил как «ловушку рефлексии». Вместо этого их мысли должны быть направлены на решение конкретных проблем: как подобает поступать людям в разных ситуациях.

Наконец было решено, что в научной работе следует придерживаться принципа единства времени. Иначе трудно абстрагироваться от влияния жизненных обстоятельств, и возникала опасность сузить рамки исследования современными условиями. Помочь могла история философии, утверждающая, что прошлое никогда полностью не устраняется настоящим.

Для взявшихся за этот философский проект идеи не были чем-то вроде интеллектуальных игр. Они понимали, что мысль может творить и добро, и зло. Трагическая история двадцатого века со всей очевидностью показала, как искаженные теоретические взгляды на личность, общество и предназначение человека оборачиваются горами трупов и морями крови. Помочь людям узнать истину о самих себе было просто необходимо. Молодые ученые ЛКУ видели путь к этому в постановке достижений современной науки на проверенный временем фундамент философских традиций. Они верили, что, если это удастся, ужасы нашего столетия не повторятся.

Это была группа людей, связанных не только общими научными воззрениями, но и личной дружбой. Стефан Свежавский знал Кароля Войтылу задолго до того, как прочитал его диссертацию о Шелере. Он и его жена Мария познакомились с ним в краковском костеле Святого Флориана. Практически не было ни одного торжества в доме Свежавских, на котором бы не присутствовал этот молодой священник, ставший катехизатором и духовником обеих их дочерей. Кароль Войтыла был знаком и с научными работами Свежавского, с особым интересом прочитал его книгу «Бытие», и они часто вели долгие философские споры. (Получивший должность в ЛКУ профессор Свежавский в течение долгого времени ездил в Люблин из Кракова или Варшавы, так как по непонятным причинам администрация университета не могла предоставить ему положенную по статусу квартиру, - еще одна прекрасная иллюстрация отношений коммунистических властей к этому учебному заявлению.) Довольно тесно сошелся Войтыла и с семьей Калиновских, став даже крестным отцом дочери Ежи. Дальние прогулки пешком и на лыжах, которые очень любили Кароль и Ежи, как известно, способствуют укреплению дружбы куда больше, чем совместное сидение в кабинетах.

В общем, в ЛКУ постепенно сложилась редкая для подобных учебных заведений группа преподавателей-друзей, ученых-единомышленников. Во время практически каждой поездки Кароля Войтылы в Люблин они собирались вместе и обсуждали проект, который все больше и больше увлекал их. Безусловно, особая роль в этом принадлежала декану Калиновскому. Именно он, по определению Иоанна Павла II, сумел организовать группу людей, которые, оставаясь независимыми и самостоятельными, «нашли в себе мужество» учиться друг у друга тому, что каждый мог дать для сегодняшнего дня и для будущего.

Однако все это вовсе не означало, что молодые ученые были согласны друг с другом абсолютно во всем. Между ними порою вспыхивали весьма жаркие споры. Сказывались теоретические расхождения и личные качества, в частности взрывной характер отца Кронпека. Неослабевающий интерес Кароля Войтылы к работам философов-модернистов вызывал недоумение у его более традиционно настроенных коллег. Не раз заставляли их хмурить брови его стиль рассуждении и манера преподавания. Он, как вспоминал позднее один из его лучших студентов, работал и преподавал «по-крестьянски», почти не пользуясь какими-либо заметками. Войтыла торопился сам найти подход к познанию сути вещей и порой мало заботился о научном аппарате своих исследований в виде выверенных цитат и до конца отшлифованных формулировок каждого тезиса. При этом в нем совершенно отсутствовала покровительственная фамильярность, столь распространенная в профессорской среде европейских университетов.

Да, среди преподавателей философского факультета ЛКУ имелись разногласия, в определенной степени даже недовольство друг другом и соперничество. В этом нет ничего особенного. Ведь работали там не ангелы, а люди. Удивляет не это, а смелость их намерений. Впрочем, поначалу проект был воспринят как простая попытка найти свое место в сложившихся обстоятельствах. Его широта, смелость и способности исполнителей пролить свет на закономерности человеческого существования в различных условиях оказались в центре общественного внимания позже, когда профессор Войтыла рассказал о сути задуманного на одной из встреч с читателями польских философских журналов.

ПРОФЕССОР

Сам Стефан Свежавский феноменологией интересовался постольку поскольку. Его интерес к современной философии ограничивался лишь лингвистическим анализом. Тем не менее, когда он учился во Львове, одним из его преподавателей был известный феноменолог Роман Ингарден. Оказавшись в числе трех экспертов, которым было предложено дать оценку научным тезисам Войтылы о Максе Шелере, Свежавский сразу понял, какие возможности дало бы привлечение к люблинскому проекту успешно постигающего философскую премудрость молодого священника. В сентябре 1954 г. во время прогулки по расположенным южнее Кракова холмам, в которой участвовала и его жена Мария, он «настоятельно предложил» Войтыле перейти на философский факультет ЛКУ. Отец Кароль, видимо, уже настроившийся на то, что будет преподавать в Кракове, поначалу отказывался. Но Свежавский решительно настаивал, и уже менее чем через месяц совет преподавателей ЛКУ проголосовал за назначение отца Кароля Войтылы на должность доцента философии этики. Вскоре решение было одобрено и архиепископом Бажаком. Войтыла начинает ездить на работу из Кракова в Люблин. А еще через два года, после перевода доминиканца отца Феликса Беднарского в «Ангеликум», Войтыла сменяет его на посту профессора кафедры этики философского факультета ЛКУ. В этом качестве ему предстоит проработать целых двадцать два года.

Став доцентом ЛКУ, Войтыла продолжал читать лекции семинаристам и окормлять верующих в Кракове. В Люблин он ездил через каждые две недели в течение учебного года и, чтобы сэкономить время, пользовался ночным поездом, прибывающим на вокзал рано утром. Его спутником в этих поездках часто бывал профессор индуистской философии отец Франтишек Токарш. Молодой священник произвел на этого профессора такое впечатление, что тот, оказавшись однажды в епархиальной канцелярии Кракова, заявил:

- Сделайте его епископом. Он мудр, благочестив, добр. Проснувшись утром, я выхожу покурить и вижу, что он уже молится. Когда возвращаюсь, он опять молится.

Сказался ли вырвавшийся у Токарша совет на дальнейшей карьере Кароля Войтылы или нет, об этом история умалчивает. Зато доподлинно известно, что эти два человека со столь разными философскими пристрастиями стали друзьями.

Помещение, в котором останавливались не имеющие в Люблине квартир преподаватели, комфортабельностью не отличалось. По сути, это была просто большая квартира с единственным постоянным жильцом - обитавшим на кухне молодым ассистентом профессора литературы Стефаном Савицким. Квартира была поделена на несколько «апартаментов» - трех-, двух- и однокомнатных. Между приезжающими профессорами нередко вспыхивали споры за право поселиться в однокомнатном номере без соседей. Войтыла в них никогда не участвовал. Однажды, когда ему вовсе не хватило кровати, он, ни слова не говоря, улегся спать на столе.

Поезда есть поезда. И Войтыла, как ни торопился, нередко опаздывал на лекции. Извиняясь перед студентами, он обычно шутил, что виной тому его привычка жить «по краковскому, а не люблинскому времени». Свое жалованье он анонимно переводил в специальный фонд, созданный в университете для помощи студентам, испытывающим трудности с оплатой обучения. Те, кто учился в ЛКУ в середине пятидесятых, хорошо помнят, как Войтыла прогуливался по университетскому городку в старом пальто и потертой кепке. Вспоминают и то, что в перерывах между занятиями он имел обыкновение молиться в университетской часовне. Впрочем, это ему удавалось редко. Он был невероятно популярен среди студентов и никогда не отказывал никому, кто хотел с ним поговорить вне учебной аудитории. Студентам очень нравилось его умение переводить сугубо теоретический материал на конкретные примеры из современной жизни. Его талант проникать в самую суть явлений буквально зачаровывал. К тому же, как ни один другой профессор ЛКУ, он умел мгновенно находить общий язык с любым своим учеником. Дело было, видимо, в том, что каждый из них интересовал его не только как студент, но и «как личность». Именно этим объяснит впоследствии «гипнотическое» воздействие профессора этики на себя и своих товарищей один из тогдашних студентов ЛКУ. Кроме того, Войтыла не забывал и о своих обязанностях священника. Он исповедовал студентов и никогда не отказывал в совете тем, кто искал у него поддержки в своих духовных проблемах.

Вводный курс по философии этики он читал без конспекта. Говорил медленно, иллюстрируя сказанное жизненными ситуациями, хорошо знакомыми слушателям. Женщина, страдающая, чтобы родить ребенка, солдаты, жертвующие собой, чтобы защитить других; священник, дающий обет безбрачия, чтобы показать возможность абсолютно чистых отношений между мужчиной и женщиной, - вот примеры, каждодневно подтверждающие ключевое, по убеждению Войтылы, понятие этики личности - потребность человека в служении другим. То, что «закон дара» изначально присущ человеку, и старался доказать с помощью философии молодой преподаватель. Не получая, а только осознанно отдавая что-то другим, человек испытывает истинное наслаждение. Здесь, по мнению Войтылы, лежат основы любых, а не только христианских, этических норм. Универсальные требования морали предопределяют поступки каждой человеческой личности. Ведь только во взаимоотношении с другими человек осознает себя личностью. Подлинное существование человека возможно лишь в сосуществовании и обязательно предполагает следование определенным правилам контактов с себе подобными.

Помимо вводного, Войтыла вел также курс философии для студентов старших курсов, которые обучались по пятилетней программе, дающей право на получение звания магистра. Эти «монографические», как называли их студенты, лекции были гораздо сложнее, поскольку предполагали знакомство с трудами представителей всех основных направлений западной философской мысли - Аристотеля, святых Августина и Фомы Аквинского, Канта, Юма, Бентама и, конечно же, Макса Шелера. Читая их, Войтыла пользовался записями. Но он не просто читал принесенный конспект, а старался прежде всего продемонстрировать студентам широту свободной философской мысли. Цитаты в его устах как бы оживали, философы прошлого спорили друг с другом, приглашая к размышлениям всех присутствующих. Порою не только студенты, но и сам лектор замирал, «пораженный красотой зачитываемого им текста».

Даже по заголовкам лекций можно понять, что в них Войтыла пытался соединить философский реализм (анализ сути вещей) с философией человеческого сознания. Его лекции - это попытка представить объективную реальность во всей ее широте и богатстве и доказать, что западная философская мысль уходит с правильного пути, когда пытается познать мир, отказываясь воспринимать его таким, каков он есть на самом деле. В 1954-1955 гг. Войтыла читает лекции «Деяние и моральный опыт», блестяще раскрывая в них свое понимание «структуры» морального действия и того, как в них проявляется жизненный опыт человека. Он дискутирует с Максом Шелером, Иммануилом Кантом и Аристотелем. Итогом дискуссии является собственная его максима: «Именно такие моральные ценности, как честность и мужество, проявляясь в поступках, формируют честную и мужественную личность человека».

В лекциях, прочитанных в последующие два года, значительно расширяется количество используемого материала. Они охватывают практически всю двухтысячелетнюю историю западной философии. В 1955-1956 гг. Войтыла обращается к теме «Добродетель и человеческие ценности», рассматривая вопросы объективной оценки нравственности действия и восприятия личностью этических норм в процессе совершения нравственных поступков. В 1956-1957 гг. Войтыла посвящает свои лекции «Норме и счастью». И в них он вновь возвращается к стандартам морали, доказывая, что они формируются в результате «опыта ощущения счастья», который приобретает человек, совершающий правильные поступки. В 1957/58 и 1958/59 учебных годах молодой профессор в серии лекций «Любовь и ответственность» раскрывает этические проблемы взаимоотношения полов. В 1960/61 г., правда, его «монографические» лекции носят более общее название «Теория и методология этики». Дело в том, что уже за год до этого исполнение пастырских обязанностей в Кракове не позволило ему вести занятия со студентами старших курсов. И, сделав еще одну попытку, в 1961 г. Войтыла из-за недостатка времени отказался от них окончательно.

Помимо основных обязанностей на факультете, профессор Войтыла вел также семинар по философской этике для наиболее способных студентов, которые собирались писать диссертации на степень доктора. Эти занятия не прервались даже тогда, когда его нагрузка на священническом поприще существенно увеличилась. Кандидаты в доктора приезжали к нему в Краков. Эти семинары давали Войтыле возможность начать подготовку молодых людей, которые в будущем могли бы развить его философские взгляды, и он очень дорожил этим.

Занятия с будущими докторами Войтыла часто проводил на открытом воздухе, на склонах холмов или на горных лугах, сидя на каком-нибудь упавшем дереве. Он, по единодушному признанию студентов, был великолепным педагогом, никогда не пытавшимся навязать свою точку зрения. Войтыла видел свою задачу в том, чтобы научить будущих ученых самостоятельному философскому мышлению, побуждая участника семинара комментировать работу, которую тот в данный момент читал или писал. В этих занятиях блестяще проявился его талант преподавателя и священнослужителя, равно как и поражающая присутствующих способность делать два дела одновременно. Когда семинары проводились в резиденции архиепископа Краковского, профессор Войтыла молча слушал доклады и выступления, просматривая текущую корреспонденцию. Но когда подходило время подвести итоги, он делал это мастерски, вникая в самую суть каждого из затронутых вопросов.

На этих семинарах Войтыла-философ отрабатывал и очищал от лишнего избранный им особый феноменологический метод философской работы. Большинство философов работают прямолинейно, как бы поднимаясь по ступенькам: ставится проблема, рассматриваются или предлагаются различные пути ее решения, а затем каждое решение, одно за другим, проверяется логикой. В конце концов делается заключение о том, какое из них является правильным. Войтыла направлял (и, естественно, направляет) свои мысли не по прямой линии, а как бы по кругу, точнее, по виткам спирали, все глубже и глубже вникая в проблему. Начинал он тоже с определения проблемы. Например: что побуждает человека совершить благородный поступок? Но затем принимался рассматривать ее под различными углами зрения и в разных проекциях. В итоге, возвращаясь на исходную позицию, он и его ученики узнавали об интересующем их вопросе немного больше. Потом его вновь начинали рассматривать с разных сторон, но теперь речь шла, соответственно, о более глубоких анализах и выводах. Этот процесс повторялся множество раз, и окончательное заключение делалось тогда, когда проблема оказывалась рассмотрена абсолютно со всех сторон. Этим же методом Войтыла воспользовался и для ведения семинаров, проявляя при этом блестящие способности к анализу и мгновенному выделению различий в подходе к рассматриваемому вопросу того или иного участника. Участвовали все, и всем было необычайно интересно. Но если изложить на бумаге все, о чем говорилось в ходе такого семинара, то получилось бы, наверное, довольно тяжелое для восприятия философское эссе.

Непосредственную помощь Войтыле в его научной работе оказывали и сами участники семинара. Когда он стал епископом, а тем более архиепископом Краковским, времени на чтение вновь издающейся философской литературы у него практически не осталось. И будущие доктора с удовольствием просматривали книги и статьи, которые могли бы заинтересовать учителя. Сделанные ими письменные обзоры обсуждались затем на семинарах. Студенты также выделяли наиболее примечательные, на их взгляд, места в книгах и статьях и приносили их учителю. Войтыла как-то пошутил, что это, видимо, был единственный в истории ЛКУ случай, когда профессора учили его ученики, а не наоборот.

Споры с профессором на семинарах докторантов не просто разрешались, но всячески поощрялись. Причем дебаты эти порою бывали весьма горячими. В их ходе нередко звучали значительно расходящиеся с точкой зрения руководителя высказывания и прямая критика в его адрес. Однако при этом никто и никогда не сбивался на фамильярность. Отношение к Войтыле его ближайших учеников-последователей, будучи почти дружеским, всегда отличалось подлинным уважением. Студенты гордились близостью с профессором, человеческим и деловым качествам которого искренне стремились подражать.

Войтыла продолжал следить за своими питомцами и после того, как они защищали диссертации. По мере сил он всегда старался помочь им получить достойную их способностей преподавательскую работу. Впрочем, одна из самых первых попыток такого рода, несмотря на все его старания, провалилась. Речь идет о сестре-урсулинке Софии Здыбицкой, прошедшей студенческий и аспирантский курсы философии у Войтылы. Пораженный ее искренним интересом к философии религии, он считал, что она сможет стать отличным преподавателем. По его настоянию София была зачислена в состав сотрудников ЛКУ, став первой монахиней, удостоившейся такой чести. Но подобный «сверхфеминизм» встретил неожиданное сопротивление. Настоятельница монастыря сестры Софии наотрез отказалась благословить ее на этот вид служения. Разрешение было получено лишь несколько лет спустя от преемницы упрямой настоятельницы.

Когда Кароль Войтыла говорил о том, что аспиранты учат его самого, это была не просто шутка. Он действительно не только преподавал в ЛКУ, но и сам учился там многому. Благодаря своим коллегам, прежде всего Стефану Свежавскому, он впервые познакомился с работами Этьена Гилсона, исторически переосмыслившего учение Фомы Аквинского, и неотомизмом в толковании католической социальной этики Жака Маритена. В том числе с аргументами последнего в защиту демократии, как современной государственной системы, максимально отражающей основные интересы человеческой личности. Именно Свежавский посоветовал Войтыле почитать изданную в 1936 г. работу Маритена «Интегральный гуманизм», оказавшую впоследствии огромное влияние на ход Второго Ватиканского Собора при выработке им взгляда Церкви на современный мир.

Наиболее способные и близкие Войтыле студенты и участники «Шродовиско», играли роль своеобразного катализатора развития его философских мыслей. В 1957 г. профессор проводит каникулы со студентами философского, филологического и медицинского факультетов на Мазурских озерах, на северо-востоке Польши. Он обсуждает с молодыми людьми план книги о проблемах этики взаимоотношения полов и супружества и там же начинает писать ее. Эта книга станет основой для курса лекций «Любовь и ответственность», которые он будет читать на протяжении следующих двух лет. Наброски книги были розданы всем желающим из приехавших с ним на озера. Каждый день один из студентов представлял доставшуюся ему главу, а все остальные обсуждали затронутые в ней вопросы, оспаривая или поддерживая предложенные подходы к их решению. Как вспоминают сами студенты и друг Войтылы Ежи Галковский, профессора интересовали не только теоретические рассуждения молодежи о его книге. Прежде всего он хотел знать, имеет ли написанное им практическое значение для их жизни.

Именно об этом Войтыла подолгу обстоятельно беседовал с отдыхавшими вместе с ним молодыми людьми. Стиль его общения не позволял сбиться на фривольности и пустословие. Но при этом отец Войтыла мог запросто присоединиться к студентам, поющим веселые молодежные песни, включая знаменитый «Гимн пессимистов» с его более чем смелыми и провокационными словами. Не много пастырей рискнули бы задорно подтягивать, например, такое:

- Даже миряне не могут остановить священников, разрушающих то, что создал Бог.

ОТВЕТСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ

Философская деятельность Кароля Войтылы, равно как поэтическая и драматическая, была неразрывно связана с его пастырским служением. Он оставался священником и тогда, когда начал читать лекции студентам, и тогда, когда занял профессорскую кафедру. Итоги его интеллектуального труда отражали, а во многом и базировались на опыте окормления человеческих душ. В книге «Любовь и ответственность» эта взаимосвязь разных составляющих его жизни проявилась со всей очевидностью. В ней на языке философии было высказано то, что он как драматург показал в «Ювелирной лавке». Это лишний раз подтверждает убежденность Войтылы в том, что существует масса методов, чтобы проникнуть в суть вещей и явлений.

«Любовь и ответственность», как считает автор, появилась на свет прежде всего потому, что он сам «как священник испытывал потребность в такой книге». Его большой опыт священнослужителя, постоянно участвующего в подготовке к обряду венчания и исповедующего молодых людей, подсказывал, что позиция Церкви по вопросам этики взаимоотношения полов нуждается в переосмыслении и развитии. Вступающие в брак молодые люди нуждаются не просто в наставлениях, а в торжественном провозглашении и освящении их нового положения и вытекающих из него прав включая право на секс.

Берясь за работу над книгой «Любовь и ответственность», Войтыла неизбежно выходил на одну из самых взрывоопасных проблем современной католической жизни. Отвергая учения гностиков и манихеев об изначальной греховности этого мира, раннее христианство заняло принципиальную позицию, заключающуюся в том, что секс нельзя рассматривать исключительно как зло. Но под влиянием святого Августина, а точнее, некоторых толкователей его трудов, взгляды католической Церкви на этику взаимоотношения полов все-таки сохранили определенный налет манихейства. Включив венчание в число семи таинств и уча, что основными его субъектами являются сами новобрачные, а не священник, Церковь фактически признала законный брак в качестве угодного Небу служения. Но в то же время проповедовалось учение о «конечной цели» и истинном предназначении семейной жизни, которое могло быть использовано (и часто использовалось) для осуждения плотской любви как таковой. Первым и основным назначением супружеской жизни (а значит, и сексуальных отношений) согласно ему являлось продолжение человеческого рода - рождение детей. Таким образом, чувственная составляющая жизни супругов изначально принижалась, рассматриваясь как «общая их дань плотской страсти». Церковные законы считали сексуальные отношения чем-то обобщенно-отвлеченным, а не личным. В итоге это привело к взгляду на секс скорее как на нечто не совсем приличное, чем как на проявление любви. Занимая столь ограниченную позицию, Церковь оказалась не готова ответить на вызов вспыхнувшей в развитых странах после Второй мировой войны сексуальной революции с ее призывом к «истинной свободе личности». По существу, именно это привело в XX в. к одному из тяжелейших кризисов католичества, мучительным дебатам о допустимости предупреждения беременности. Для разрешения этого кризиса, собственно, и пришлось созвать Второй Ватиканский Собор.

В коммунистических странах эти общие проблемы усугублялись еще и весьма специфическим подходом властей к вопросам морали и супружеской верности. Видимо, искупая проявленную к Церкви терпимость, режим Гомулки решил нанести удар по самым основам католических норм, приняв в 1956 г. закон о легализации абортов. Более того, чтобы отвлечь молодежь от Церкви, правительство финансировало создание многочисленных мест отдыха, в которых царила почти полная сексуальная вседозволенность. Постоянные нападки коммунистов на «клерикальную» сущность традиционной семейной жизни нанесли и еще один удар по нравственным устоям: если Церковь рассматривала рождение ребенка как награду за праведную жизнь, то теперь беременность превращалась в рядовую проблему, которую каждая пара могла решить по своему усмотрению. Свой «научный» вклад вносил и материализм, окончательно девальвируя моральную духовную составляющую отношений мужчины и женщины.

Таким искусственно создающимся условиям жизни и пытались противостоять Войтыла, его ученики и молодые друзья, связанные узами брака. Его изучение теологии и философии, равно как опыт исповедника и духовника, подводило к убеждению, что только интерпретированные должным образом нормы церковной этики отношений между полами могут дать следующим им людям ключ к счастливой семейной жизни. Понял он также и то, что духовный наставник должен «не инструктировать или запрещать, но помочь разобраться обращающимся к нему с их проблемами. Его задача дать правильное толкование и разъяснить» этические нормы любви и супружеского благочестия, которые Церковь черпает непосредственно в Новом Завете. Но он осознавал и то, что выросшие в современном культурном климате мужчины и женщины способны воспринять эти правила только в том случае, если поймут, что именно в них заключены фундаментальные духовные истины и именно на них базируется путь к подлинному человеческому счастью. «Это счастье персонифицируется, а духовные истины обеспечивают правильные отношения с другой личностью через «диктат любви», поскольку именно любовь является особым даром, данным людям». Таким образом, считал Войтыла, легче всего воспринять моральные нормы отношений между полами через понятия «любовь и ответственность». Именно в любви проявляются высшие формы ответственности личности: ответственности за другое человеческое существо перед Богом. С этой позиции и были поставлены вопросы, на которые он намеревался ответить в книге. Могут ли мужчина и женщина оставаться ответственными в любви при том, что в их сексуальных отношениях сосредоточивается и находит выражение свобода, исконно присущая каждой личности? Каким образом наша любовь становится подлинно человеческой любовью?

Отправным пунктом размышлений об этике сексуальных отношений стала «субъективная норма» - собственная интерпретация Войтылой второго императива Канта. Войтыла утверждал, что моральный императив личности заключается в осознании невозможности манипулировать другими личностями, «используя» их. Это и есть фундамент духовной свободы, поскольку предполагает возможность взаимодействия с другими людьми, не принижая их достоинства. Ведь такое принижение будет неизбежным, если рассматривать их в качестве инструмента для тех или иных манипуляций. По мнению Войтылы, полностью изжить «потребительское отношение» возможно лишь тогда, когда две совершенно свободные личности объединяются во имя стремления делать добро, которое они понимают одинаково. Я могу сказать, а вы можете согласиться с тем, что я не «использую вас», а вы меня, только тогда, когда моя свободная воля и ваша свободная воля направляются на достижение чего-то, что, по нашему обоюдному убеждению, является благом и что мы оба воспринимаем как добро. В этом соединении двух свободных личностей и есть суть любви. В любви, следовательно, и проявляется субъективная норма поведения всех видов человеческих отношений. Любовь - абсолютный антипод потребления.

Максима «любить, а не использовать» является важнейшим инструментом в понимании нравственных отношений мужчины и женщины. Тот (та), кто воспринимает свое влечение к женщине (мужчине) как обычную физиологическую потребность, а личную свободу как лицензию на ее удовлетворение, неизбежно опускается на животное восприятие мира. Он (она) заведомо ограничивает себя, не принимая во внимание тот основополагающий для внутренней жизни человека и очевидный с моральной точки зрения факт, что искомое удовлетворение практически полностью зависит от другого человека. Я не могу добиться даже того, что предназначено мне судьбой, воспринимая другого исключительно как объект собственных наслаждений, поскольку тем самым отталкиваю его от себя. Таким образом, добиться цели я могу только, «воспринимая другую личность как абсолютно свободную и согласившись в чем-то зависеть от нее».

Мораль превращает секс из обычного, достаточно случайного действия в нечто выражающее внутренний мир и чувства человека. Совокупление как обыденное действие обесчеловечивает, дегуманизирует секс. Секс как самовыражение двух личностей - абсолютно человеческое и гуманное явление.

Ключом к пониманию философии взаимоотношения полов является выведенное Войтылой с помощью феноменологического анализа работ Фомы Аквинского различие между «духовным актом» и «актом телесным». «Акт телесный» совершается прежде всего в силу инстинктов. Секс, как «акт телесный», практически ничем не отличаясь от вязки животных, базируется на инстинктах и обезличен. «Духовный акт» обязательно включает внутреннюю оценку человеком своего действия и тем самым отражает внутреннюю сущность его личности. В «духовном акте» выражается свободно выработанное понимание того, что является благом. Любовь, таким образом, относится в первую очередь к «духовным актам», а следовательно, ее нельзя низводить до простого влечения к другому человеку. Влечение, не подкрепленное внутренними самооценками, унижает того, на кого направлено, превращая его в объект инстинктивного физического вожделения.

Подлинным объектом полового акта, если он совершается как «духовный акт», является не тело , а личность . А истинная цель секса заключается в углублении взаимосвязи между двумя личностями путем взаимного дарения друг другу удовольствия. Но добровольная отдача себя другому является одновременно и самым верным путем к самопознанию, поскольку, даря себя любимому человеку, я начинаю понимать, кто есть я сам. Таким образом, сформулированный Войтылой при анализе моральных основ человеческой жизни «закон дара» нашел блестящее подтверждение при философском исследовании этики отношения полов.

Кроме того, более гуманистический подход к этой проблеме, выразившийся в восприятии секса как акта самодарения, позволил Войтыле преодолеть ограничение, заложенное в утверждении о «конечных целях» брака - источнике ожесточенных дискуссий среди теологов, специализирующихся на вопросах католической морали. Вместо подхода к семейной жизни как к инструменту воспроизводства рода или утешения плотских чувств супругов он поставил в центр ее любовь. Именно любовь соединяет стремление иметь ребенка и взаимное сексуальное влечение супругов в нечто единое, имеющее бесспорную моральную ценность.

Книга «Любовь и ответственность» стала подлинным противоядием от остатков манихейской ереси и наметила четкие контуры гуманистического, учитывающего ценность личной свободы ответа на вопросы, поставленные сексуальной революцией. Войтыла анализировал проблему секса без тени жеманства или раздражения. В его подходе к супружеской жизни не чувствовалось ни фальшивой романтизации, ни желания уйти от «неприличий» с помощью разного рода абстракций, что было присуще многим теологам. В «Любви и ответственности» прямо заявлено, что сексуальность человека не зло, а благо, поскольку сексуальное влечение подталкивает мужчину и женщину к браку. А семейная жизнь - это трудная, но в конечном счете очень нужная школа, в которой мы учимся «терпению, преданности и жертвенности, то есть тем качествам, без которых немыслима жизнь. В семье мы познаем фундаментальный закон жизни - закон обретения себя в самоотдаче».

Необходимость целомудрия, с этой точки зрения, вытекает не из запретов, придуманных другими людьми. В супружеской верности проявляется «целостность любви», то единственное, что дает возможность любить другого человека как личность. Целомудренная сексуальная любовь позволяет достичь экстаза в первоначальном греческом смысле этого слова - выйти за пределы своего Я . Ведь целомудренная любовь подразумевает добровольное сдерживание своих эмоций, следовательно, своего Я во имя другого. Мы становимся по-настоящему свободными существами только тогда, когда в состоянии принести себя в дар другому. Мы свободны, поэтому можем свободно любить и любить истинной любовью. Свобода, а не запреты, согласно Войтыле, определяет рамки сексуальной этики.

Уже первое издание «Любви и ответственности», увидевшее свет в 1960 г., вызвало недоумение у некоторых представителей Церкви, не понимавших, как такую книгу мог написать человек, уже в течение двух лет носящий сан епископа. Войтыла вспоминал, что после переиздания книги в 1965 г. против него резко выступил отец Анри де Любак, один из тех, кто яростно защищал сохранение в решениях Второго Ватиканского Собора шестой главы «Сексология и мораль». Де Любак утверждал, что еще в начале шестидесятых слышал от многих, что касаться вопроса предназначения секса и взаимного удовлетворения мужа и жены вообще недостойно священника, а тем более епископа. Войтыла был с этим в корне не согласен. Ведь если священники и епископы не смогут говорить со своей паствой откровенно на самые злободневные темы, они попросту потерпят фиаско в своем пастырском служении. То, что этого не поймут ханжи и лицемеры, печально. Но это их проблемы.

«Любовь и ответственность» - книга именно об ответственности и любви, а не о проблемах контрацепции. Вопросы супружеской верности, целомудрия и этики взаимоотношения полов рассматриваются в ней с позиций философского персонализма и возможности использовать выводы, к которым подводит такой анализ, для защиты истинного христианского гуманизма от псевдогуманистических ценностей новейшего времени. Тайна человеческой личности заключается в том, что драма, которую каждый из нас переживает в течение всей своей жизни, представляет собой борьбу между стремлением к истинной любви и ее отрицанием. Взаимное дарение себя друг другу в communio personarum (88) , сообществе личностей, и создает те подлинно гуманные рамки - моральные устои, которые должны являться отправным пунктом в подходе к вопросу об ограничении рождаемости.

Войтыла своим анализом подтвердил правильность учения Церкви о том, что единственно моральный путь к ограничению рождаемости следует искать в приспособлении к естественному циклу способности женщины забеременеть, а не в механических или химических средствах предохранения. Он прекрасно понимал, что такое естественное планирование семьи требует от супругов большой силы воли, порою буквально героических усилий, но считал его единственным методом, объективно и непосредственно отвечающим высоким стандартам человеческого достоинства. Естественно, что согласиться с этим захотят далеко не все. Однако пропаганда этого метода в сочетании с более широкой концепцией ответственной любви и самодарения наряду с признанием секса в качестве неотъемлемой составляющей супружеского служения могла побудить современных людей прислушаться к мнению Церкви на проблему планирования семьи. Тем более что для тех, кто вырос в современной культурной обстановке, понятие «естественное» практически подменяет мораль и даже обретает некий сакральный смысл.

«Любовь или ее отрицание», - вот, по убеждению Войтылы, тот пункт, в споре о котором позиции сторонников сексуальной революции весьма слабы. Ведь совершенно неожиданным для них самих результатом этой революции, обещавшей полное освобождение представителям обоих полов, явилось низведение женщины до примитивного объекта вожделения мужчины. Католическое учение о супружеском целомудрии и необходимости именно через призму этого понятия рассматривать различные методы ограничения рождаемости не воспринималось людьми, для которых секс был естественным, не противоречащим их представлениям о правильной жизни понятием. «Любовь и ответственность» явилась попыткой придать моральный смысл сексуальным устремлениям мужчин и женщин, которые, вступая в диалог с автором, были готовы впустить его в свою жизнь в качестве «духовного наставника и наперсника». Но результат проявился далеко не сразу, причем не только в силу естественной ограниченности числа людей, знакомящихся с любым философским произведением. Мешали и другие события, в центре которых Каролю Войтыле предстояло оказаться в самом недалеком будущем.

<< назад далее >>