Виновска М. Падре Пио. Жизнь и бессмертие

Брюссель, "Жизнь с Богом", 1994. * М.: ""Истина и жизнь"", 2000. - 211 с.

Посвящаю эту книгу, написанную во дни II Ватиканского собора, профессору Жерому Лежену.

"Смотрите, какой он был окружен славой! Сколько приверженцев он нашел по всему свету. Почему же? Может, он был философом или ученым? Вовсе нет. Просто он смиренно служил мессу и с утра до вечера исповедовал. Как еще можно определить, кем он был? Господь Иисус отметил его Своими стигматами". Павел VI, 20 февраля 1971 г.

"Моя слава - в Послушании... " Падре Пио

"Слава Божия - человек живый. Слава человека — пребывать в служении Богу... Святой Ириней

ПРЕДИСЛОВИЕ

Как свидетельствует история Церкви, все величайшие деяния рождаются в молчании и в самоотречении взятого на плечи креста. Все, начиная с того горчичного зерна, которое было опущено в землю на Голгофе для спасения мира. Необычайные события в жизни падре Пио - всего лишь звено в цепи фактов, которыми вот уже две тысячи лет изобилуют жития святых. Все они начинают свои "невозможные" проекты с нуля. Но, говорит Господь, "что невозможно для человека, возможно для Бога". Кто бы мог подумать пятьдесят лет назад, что в этом захолустном уголке Мон-те-Гаргано возникнет образцовая больница, в лучших традициях Венсана де Поля, Камилла де Лелли? Без каких-либо капиталовложений... из ничего ? А побли-же к нам, в самой Франции, кто знал о скромном и тайном зарождении этих очагов милосердия, связывающих воедино весь мир? О Шатонефе де Галор? А разве дело отца Максимиллиана Кольбе не родилось тоже из ничего ?

Вечный вызов всем поклоняющимся золотому тельцу! Когда я писала последнюю главу этой книги, через восемь лет после смерти падре Пио, я осознала весь масштаб завещанного им дела, всецело зависящего от произвола нашей свободы. Ибо мы можем похоронить его в мрачной пустыне наших "обществ потребления", калечащих человека.

Из живой могилы в Сан-Джованни-Ротондо раздается призыв, обращенный ко всем нам, но в первую очередь - к врачам я ко всем здравоохранительным службам мира.

"Почет, уважение, любовь к больным, особенно -к бедным больным, в них Господь наш Иисус Христос проявлен в первую очередь. Во времена так далеко зашедшего упадка, порождающие столько неврозов (нельзя безнаказанно предавать нерасторжимое единство тела и души, обещанное нам при воскресении), весть, которую несет нам падре Пио - это, прежде всего, программа жизни, цель которой - блаженство небесное.

ГЛАВА I

Если бы в тот день Рим не угнетал меня так сильно, мне бы и в голову не пришло поехать в Сан-Джован-ни-Ротондо и, таким образом, я не написала бы эту книгу.

Признаться ли? Шумная реклама, носящая явно коммерческий оттенок, на протяжении нескольких лет превозносившая "небывалый случай" падре Пио, капуцина со стигматами, не внушала мне особого доверия. В Италии я бывала несколько раз, причем подолгу, и слишком хорошо убедилась в мудрой предусмотрительности Церкви, предостерегающей легковерные умы от жажды чудес, позорящей и разъедающей христианскую веру нашего времени. Разве я не имела чести состоять в Риме в одном приходе с ясновидящей? Вокруг меня самые славные люди, падкие на знамения, скатывались к самому настоящему суеверию.

И вдобавок мне как-то случайно попала в руки книга о падре Пио, показавшаяся мне просто никуда не годной. Заклятый враг великого апостола из Сан-Джо-вании-Ротондо не смог бы оказать ему более дурной услуги, чем этот нескромный почитатель, выступавший в качестве апологета "святого" и защищавший его от воображаемых хулителей, чтобы под конец утонуть в пышной риторике. Я без колебаний закрыла бы книгу, и если бы другие свидетельства, скромные и ревностные, не заставили меня изменить первое впечатление, то даже римская жара не победила бы моего предубеждения.

Я была на вокзале Термини, когда вдруг решила взять билет в Фоджу. Сан-Джованни-Ротондо расположен на склоне Монте-Гаргано, в славных владениях святого Михаила Архангела - там хотя бы ночью прохладно... Одним выстрелом я убью двух зайцев: легкие мои подышат свежим воздухом, а я сама увижу падре Пио!

После Неаполя в купе стало невыносимо жарко. Сидевшая напротив меня молодая чета с завидной стойкостью исходила крупным потом. На коленях у мамы беспрерывно пищал розовый толстощекий малыш - жара ему, по-видимому, нисколько не мешала. Отец изобретал тысячи уловок, чтобы его развеселить. И он и она время от времени бросали на меня красноречивые взгляды, чтобы посмотреть, разделяю ли я их чувства. Когда я заговорила с ними по-итальянски, в купе как будто прорвало плотину. Еще бы, ведь они были из Неаполя! Мое молчание их явно шокировало. Это "не по-христиански" - не познакомиться сразу же, если вы путешествуете вместе! В этом потоке слов, в их веселой чехарде, я услышала знакомое имя и навострила уши. "Падре Пио? Вы едете повидать падре Пио?"

И тогда папа взял малыша своими огромными рабочими ручищами, прижал его к сердцу, звучно чмокнул и сказал мне, скандируя каждое слово:

- Если бы не падре Пио, Джованнино не родился бы! Мы едем поблагодарить его.

Разумеется, мне захотелось узнать об этом подробнее. С чисто южной словоохотливостью, перебивая друг друга, то и дело восклицая и призывая в свидетели Мадонну, они рассказали мне следующее.

Джино работал в Неаполе грузчиком, состоял в коммунистической партии. Еще до замужества Франческа как-то упала с велосипеда. Когда она впервые забеременела, приговор врачей был категоричен: надо пожертвовать ребенком, чтобы спасти мать. В отчаянии Франческа написала письмо капуцину со стигматами. Ответа не пришло.

Накануне операции она лежала одна, заливаясь слезами. "Вы знали, что Церковь запрещает аборты?" - спросила я у нее. "Я перестала ходить в церковь, - тихо сказала она, - муж не разрешал".

Вдруг она увидела "монаха, одетого в коричневое", стоявшего у нее в ногах. "Я не могла понять, как он вошел, ведь мой муж съел бы заживо любого священника, если бы увидел его у меня.

Монах улыбнулся, потом погрозил ей пальцем: "Ты не сделаешь этой глупости! У тебя будет ребенок, это будет мальчик, ты назовешь его Джованни".

- Сказал и исчез, а я почувствовала, что сердце мое полно решимости, - продолжала молодая женщина. -Вся семья возмущалась, но врач сказал, что без моего согласия операцию он сделать не может. Я верила, что падре Пио испросит мне эту милость. Чтобы убедиться, я посмотрела на его фотографию. Это был он. И вот, все прошло хорошо, и мы едем в Сан-Джо-ванни-Ротондо, чтобы показать патеру нашего малыша.

- Надеюсь, после рождения Джованнино, вы уже не "пожиратель священников"? - с улыбкой спросила я молодого рабочего, не перестававшего подчеркивать кульминационные моменты рассказа звучными поцелуями, от которых "ребенок" весело трепыхался.

- А вы как думаете? - возмущенно ответила молодая женщина. - С тех пор он каждое воскресенье ходит на мессу. Мы съездили поклониться Мадонне Помпейской! Даже дружки-коммунисты помалкивают, ведь моя свекровь всем раззвонила, какая я сумасшедшая, не правда ли, папаша?

Но муж предпочел уклониться от этой скользкой темы:

- Падре Пио, синьора, не такой священник, как другие, но из любви к нему я и других милую! Впрочем, это чудо доказывает, что Бог есть!

Когда мы подъезжали к Фодже, часам к 6 вечера, я уже превосходно знала в малейших деталях семейную хронику молодой четы - они с упоением рассказывали, я внимательно слушала. Умаявшись от жары, малыш уснул. И, глядя на них - таких молодых, счастливых, красивых (в южной Италии скрещение рас иногда оказывается поразительно удачным) - я думала о том, что у истоков этого счастья стоял падре Пио.

В Фодже мои спутники сразу затерялись в шумной толпе людей, предлагавших нам ночлег. "Было бы рискованно, - сказали мне они, - искать ночлег в Сан-Джованни-Ротондо! "

В то же мгновенье меня со всех сторон осадила банда таксистов, отчаянно жестикулировавших и кричавших во все горло: "Сан-Джованни-Ротондо? Садитесь скорее! Отправляемся!"

Стоявшие рядом со мной пожилой господин с пожилой дамой выглядели довольно-таки растерянными и неприкаянными. Хотя они явно итальянцы! Ах, вот оно что: "Мы из Генуи. Всю ночь провели в пути".

Решили отправиться вместе. Сбавив цену на две трети - на юге полагается торговаться - таксист берет нас к себе и трогает с места, грохоча железом. Обычно такси бывает много, но сегодня, в субботу вечером, большой наплыв пассажиров, и такси берут с боем.

Дорога незаметно поднимается в гору. Мне кажется, я чувствую тянущий с моря бриз. Пылающий шар солнца клонится к закату. Небо на западе становится пунцовым, затем постепенно окаймляется сиреневой бахромой. Мы сворачиваем с главного шоссе на проселочную дорогу, обсаженную мощными оливами. После многочисленных, самых причудливых поворотов - как мы потом узнали, наш шофер не поехал по прямой дороге, вероятно, для того, чтобы доставить какие-нибудь пакеты на ряд близлежащих ферм, -скрип тормозов вывел нас из задумчивости.

"Сан-Джованни-Ротондо", - сказал он торжественно и снял шляпу.

Дама рядом со мной перекрестилась. На протяжении всего пути ни она, ни ее муж не проронили ни слова.

Притаившийся в водовороте мрачных и извилистых ущелий, городок гармонирует с серым пейзажем и выглядит вымершим. Известковая почва весь день пила зной долгими глотками. На пороге ночи, тяжело дыша, как усталое животное, она отдает его через все свои трещины, тогда как с соседних высот - с Монте-Неро (1011 м) и Монте-Кальво (1056 м) - спускаются волны благословенной прохлады.

В этот час чудесной прозрачности, когда каждый профиль горы, каждый контур чеканно выступает на фоне неба, все кажется каким-то нереальным как будто приоткрываются секретные двери. Кажется, что вся земля к чему-то прислушивается.

И вдруг в этой застывшей тишине к небу взлетает, как жаворонок, серебрянный звон колокола.

— Монастырь, — объявляет шофер. В отличие от своих соотечественников, он, кажется, неразговорчив.

Навстречу нам попадается все больше и больше народу. Спускаемся к единственной гостинице. Разумеется, мест нет! Может быть, где-нибудь в частном доме? Спрашиваю и тут и там... Всюду занято! "Кровати здесь бронируют за месяц вперед..." - "А как же паломники?" - "Спят под открытым небом..."!

Говорили же мне друзья, что падре Пио не потакает любви к комфорту! Так оно и есть. "В Сан-Джованни-Ротондо не едят и не спят, и все довольны". Я начинаю с наименее приятной стороны. Что ж, положусь на волю Божью! Со своим портфелем (к счастью, не тяжелым) иду по дороге, ведущей к монастырю - он в двух километрах. Вдоль дороги стоят картины стояний Крестного Пути, свидетельствующие о сомнительном вкусе и бесспорном рвении. К монастырю и от монастыря идут паломники, перебирая четки, громко и монотонно читая молитвы.

Я смотрю на них. В большинстве своем - это итальянцы. Как они молятся! Вкладывают все сердце в слова. Мужчин почти столько же, сколько женщин.

У монастыря дорога обрывается, она только к нему и ведет. Справа, за земляной насыпью, возвышается огромное строящееся здание, все в лесах. Знаменитая "Casa Sollievo della Sofferenza" (Dom oblegtieniq stra-daniq), о которой мне говорили в Риме, поглощает все дары, приносимые падре Пио. За те тридцать пять лет, что он здесь живет, внешний вид монастыря, построенного четыре столетия назад, не изменился... Беленые известью стены дышат францисканской бедностью. Все окошки выходят во дворики. На фронтисписе церкви - надпись: "Этот храм, посвященный Св. Марии Благодатной, был восстановлен в лето Господне 1629-ое".

Эти буквы, корявые и неуклюжие, еще более усиливают впечатление от слов, которые почитатели падре Пио считают безусловно пророческими. Когда-то капуцины специально выбрали это укромное место, чтобы иметь возможность время от времени, в согласии с учением святого Франциска, предаваться молитвам после апостольских трудов. И вот Провидение все переиначило - тщетной оказалась их мудрая предусмотрительность. Сегодня отец провинциал поостерегся бы посылать в Сан-Джованни-Ротондо усталых и слабых! Вскоре один из собратьев падре Пио при-знается мне, что, прожив там полгода на осадном положении, он больше не может - буквально выдохся. "Покоя нет ни днем, ни ночью. Вы только посмотрите на эти толпы!" И действительно, рядом с падре Пио отдохнуть невозможно. Одни сменяются другими, прибывая туда по очереди; только ему нет никогда замены. Добыча грешников, безжалостно прикованная к этому месту!

Стоя на эспланаде и глядя на этот убогий монастырь, я начинаю видеть падре Пио совсем не таким, каким его изображает крикливая реклама и с любопытством жду: что я еще узнаю?

Между тем, уже совсем стемнело. У входа в монастырь по-прежнему оживление. Паломники приходят и уходят, окликают друг друга, наводят справки, делятся друг с другом своими переживаниями. Их разговоры вращаются вокруг двух основных тем: завтрашняя месса и "очередь на исповедь".

Ну да, отец-привратник уже давно пытается как-то утихомирить толпу женщин - он послал одного из братьев раздавать пронумерованные карточки с указанием даты и часа. Но надо совсем не знать Италии, чтобы представить, что такая мера может их как-то дисциплинировать и не станет поводом для изобретательных комбинаций и сделок! "Я даю тебе мою карточку на завтра, - говорит какая-то женщина, - только не забудь, что ты мне обещала!"

Тем временем не без грусти, я замечаю как далека я от совершенной радости, которую проповедовал святой Франциск Ассизский. Я хочу есть. Хочу спать. Я не знаю, где проведу эту ночь. И настроение у меня невеселое.

На светящемся циферблате моих часов 21 час. Между тем, уже начинает выстраиваться очередь на мессу, которую падре Пио начнет в 2 часа утра! Что делать? Тут я замечаю полноватую женщину, спускающуюся стремительной походкой. Я подхожу к ней. "Добрый вечер, синьора...". Услышав ее акцент, я чуть не подпрыгнула от радости. Пресвятая Богородица! Так это мисс Мэри Пайл, о которой мне говорили мои близкие друзья. Ну да, вот она! Я произношу знакомые имена, как пароль. С очаровательной простотой она приглашает меня следовать за ней. По дороге я делюсь с ней своими проблемами. Она смеется: "У меня в комнате есть вторая кровать, она совершенно случайно не занята..." О, святое францисканское гостеприимство! Я спасена.

Мы сбегаем по каменистому склону, по которому моя спутница, кажется, может спускаться с закрытыми глазами, и оказываемся перед домом, из освещенных окон которого доносится гул голосов. Войдя в большую комнату на первом этаже, служащую одновременно кухней, столовой и гостиной, мисс Пайл представляет меня присутствующим: "Я привела подругу, она у нас переночует". Она даже не знает моего имени!

Я украдкой наблюдаю за ней, любуясь ее жизнерадостным лицом, сияющим взглядом и живым умом. Ведь у нее же есть ученые степени! Она же ученица и сотрудница знаменитой Монтессори! И вот где "поймал" ее Бог, скажет она мне, смеясь, через несколько минут. Как и подобает терциариям, она носит простую францисканскую рясу из грубой шерсти, скапуля-рий, веревку и четки; никаких монашеских покрывал. Идя в церковь, она набрасывает на себя мантилью, как все местные женщины. Даже ее итальянская речь отдает местным колоритом. В этом доме живут и другие женщины, такие же терциарии, ведут хозяйство и принимают паломников. Редкую ночь ее дом не полон гостями, а на крайний случай у нее в комнате, бедной, как келья, стоит еще и эта дополнительная кровать.

С первых минут я чувствую себя как дома. "Синьора Мария", как ее здесь все зовут, знакомит меня со слепым мальчиком по имени Петруччо. "Это любимый сын падре Пио!" Преодолев соблазн, исходящий от миски горячего супа, которую мне протягивает седая женщина с необыкновенно благородными, тонкими чертами лица, я рассказываю мисс Пайл о цели моего приезда. Я хочу видеть собственными глазами, услышать собственными ушами, составить собственное мнение... ведь не случайно же я встретила здесь именно ее? Не само ли Провидение послало меня ей навстречу, чтобы она научила меня как быть? И я добавляю: надеюсь, мои итальянские друзья меня извинят, что ее англосаксонский здравый смысл, по крайней мере, защитит меня от безудержного энтузиазма и святых преувеличений. Живя здесь, она-то уж знает, что к чему! Она смеется: "Договорились, но не этим вечером! Вы уже засыпаете... и я тоже".

Мы заводим будильник на 4 часа. "Этого достаточно", - говорит синьора Мария. Я на нее не обижаюсь! "Самое трудное — это утренние вставания, — добавляет она. — Но что вы хотите, при таких толпах, в более поздний час вас могут просто затоптать!" Она легла и сразу же крепко уснула. Свидетельствую, что она не снимает своей грубой рясы даже на ночь! Впечатлений столько, что я не могу уснуть так быстро, как она. Некоторые из предубеждений, навеянных рекламной шумихой вокруг Сан-Джованни-Ротондо, понемногу начинают рассеиваться. Мне приоткрылась совершенно другая действительность, окутанная молчанием ... Шумиха ведь тоже может скрывать истину! Во всяком случае, мое первое впечатление от Сан-Джованни-Ротондо явно благоприятное. Атмосфера францисканской простоты, ни малейших следов фанатизма. Кто же он, падре Пио? Думая о нем, я засыпаю, и снятся мне капуцины; один из них, кроткий гигант с седою бородой, звонит к заутрене... Я вскакиваю: это будильник.

ГЛАВА II

О да, падре Пио не сторонник комфорта. Подумать только, что его сыновья и дочери, живущие в Сан-Джованни-Ротондо, всегда так встают: ни свет ни заря! Еще не проснувшись по-настоящему, я карабкаюсь по крутой тропинке, ведущей к церкви. "Придите пораньше, - сказала мне Мэри Майл, - попытайтесь пробиться поближе к алтарю".

Перед запертой дверью стоит и прислушивается плотная толпа. Те, кто стоят поближе, информируют остальных. "Ключи звенят!" - кричит молодая женщина с младенцем на руках. Новость передается из уст в уста: "Ключи звенят!" В следующее мгновение людской поток устремляется к церкви. Двери со скрипом раскрываются... Меня толкают, топчут, оскорбляют, отпихивают - оглушенная, я остаюсь далеко позади, в то время как простоволосые "фурии" вопят, переругиваются, стонут, ревут и всеми способами стараются пройти первыми. Шум стоит такой, что здоровенного ризничего почти не слышно: "Язычники! Хулиганы! Мерзавцы! Несчастные! Погодите! Помилуйте! Да вы христиане или скоты?" Ничего не скажешь, бедняге приходится выражаться крепко... И проку от этого - почти никакого! Умоляю читателей не спешить возмущаться. Мы в Апулии. Побывайте в Сици-лии - не то еще увидите!

Наконец, я вхожу в церковь, с изрядно помятыми боками. Но где все недавние мегеры? Справа, у алтаря святого Франциска, я вижу лишь сияющие лица, шевелящиеся в молитве губы, набожную толпу сосредоточенных людей. Цель достигнута, больше нет нужды ни в силе, ни в военных хитростях. Каждый и каждая на своем месте, если не заслуженном, то, во всяком случае, завоеванном в открытом бою. Пошевельнуться невозможно. Прижатые друг к другу, как сельди в бочке, мы должны простоять здесь на коленях или на ногах не шелохнувшись (некоторые предусмотрительно взяли с собой складные стулья и теперь сидят у стенки) - два часа. Выйти невозможно. Я с ужасом спрашиваю себя: а что делать человеку, если ему станет плохо? Да нет же, говорят мне, тут никому не бывает плохо. По -моему, это уже само по себе чудо!

И еще одно чудо - это тишина. Тишина на протяжении всей мессы падре Пио! А она теперь длится полтора часа или час сорок пять минут (по приказу церковных властей мессу хронометрировали). Кто знаком с развязными манерами итальянцев, запросто разговаривающих даже на ступенях алтаря (у них это не считается проявлением непочтительности), тот не может не изумиться такой сдержанности. Она делает им честь: юная нация, полная энтузиазма, обладает тончайшими антеннами, чутко улавливающими сверхъестественное; может быть, они не всегда умеют выражаться, но их благочестие, как правило, не обманывает, и если они кого-нибудь канонизируют при жизни, такой человек заслуживает внимания. В таких вещах я больше полагаюсь на моих набожных простоволосых "фурий", чем на особ, засахаренных в благочестии, и буду сейчас с интересом наблюдать в их лицах, как в зеркале, тот эффект, который производит на них месса падре Пио.

А он задерживается в ризнице. Вот его авангард, то есть несколько духовных сыновей, прокладывающих путь сквозь плотную живую массу у алтаря. Только теперь я понимаю цель недавнего штурма. Штурмовавшие всеми силами старались оказаться на пути капуцина со стигматами, чтобы прикоснуться к его грубошерстной рясе, поцеловать ему руку, "вырвать" у него благословение.

На алтарь ставят дискос и чашу, слишком тяжелые для его бедных пронзенных рук. Движение в толпе, отрывистый шепот: "Отец! Отец!" Я благословляю Господа за мои метр семьдесят два, позволяющие мне возвышаться над головами соседей, и взволнованно смотрю.

Сквозь толпу пробивается священник. Священник как священник... Риза на нем выглядит старенькой, поношенной. Кисти рук, которые ищут жадные взгляды, скрытый туго накрахмаленными рукавами под-ризника. Голос спокойный, как бы отсутствующий. На протяжении стольких лет, каждое утро - одна и та же сцена! Но это - единственный момент за весь день, когда он хоть как-то вырывается из-под власти этой толпы - все остальное время он полностью в ее распоряжении. Всецело посвятивший себя служению Отцу, он пришел сюда, чтобы исполнить - в который раз! - роль Сына в драме Голгофы, ни больше и не меньше.

Сопровождающие его прокладывают ему, наконец, путь за балюстраду. Я вижу моих вчерашних попутчиков, пожилую пару из Генуи - они прикасаются к расшитым отворотам его рукавов и плачут. В полной тишине, падре Пио начинает Confiteor ( "Исповедуюсь Богу Всемогущему...". Это было до литургической реформы II Ватиканского собора.).

Жесты его сдержаны, резковаты. Интонации верные, тембр голоса - чуть глуховат. Он еще не успел подойти к алтарю, как лицо его преображается. Не требуется особой проницательности, чтобы заметить, что он сейчас передвигается в мире, для нас абсолютно непроницаемом. И я вдруг понимаю, почему его месса привлекает толпы, чем она покоряет и вдохновляет. Хотим ли того или нет, с первого же мгновения мы погружены в тайну. Мы - как слепые, собравшиеся вокруг зрячего... Ибо мы, слепые - по эту сторону реальности... Не в том ли именно состоит роль мистиков - напоминать нам о наших атрофированных глазах - о глазах души, данных нам, чтобы улавливать свет, сияющий совсем по-другому, не так, как тот, что светит нашим смертным глазам?

Призываю в свидетели всех тех, кто бывал на мессе падре Пио ("присутствовать" на ней лишь в качестве зрителя невозможно): не создается ли такое впечатление, причем с потрясающей ясностью, после его: "Исповедуюсь Богу Всемогущему...?" Впечатление столкновения не с чудесным, а с реальным? В жертвоприношении литургии я обнаружила такую глубину любви и света, о которой раньше едва догадывалась. Падре Пио - первый священник в аналах (со стигматами) Церкви, но он священник, прежде всего - священник, и благодать на нем - по сути своей, священническая. Вся его жизнь вращается, как вокруг центра тяжести, вокруг этих часов, когда он отдает Христу, возобновляя крестную Жертву, свои уста, глаза, руки. Стигматы ничего не прибавляют к величию его дела. Недостойнейший из священников равен ему, когда он произносит слова Освящения. Ибо это Христос предлагает, Христос освящает, Христос отдает себя в причастии. Как и любой другой священник, падре Пио во время мессы - лишь орудие.

Поэтому его роль - не в том, чтобы сделать "что-то совсем другое" или "лучше, чем кто бы то ни было", а в том, чтобы сделать так, чтобы мы лучше поняли, пережили уникальную Жертву мессы. Сколько "привыкших" душ в наших католических странах! Сколько раз в Италии какая-нибудь добрая женщина спрашивала меня в церкви, в двух шагах от алтаря: "Е buo-na questa messa?" Это означает: "Я не опоздала к да-роприношению? Я расквиталась со своей воскресной обязанностью?" Ее, по-видимому, не волнует царственная драма. То ли дело молитва Мадонне или ряд коленопреклонении в честь святого Антония!

Падре Пио нарушает эту рутину. В чем его благодать? Да в том, чтобы давать нам возможность увидеть мессу новыми глазами! Увидеть ее глубину - значит, по-настоящему. Он ничего не придумывает, не изменяет, не добавляет к традиционным жестам, к словам, исполненным творческой силы. Но когда он говорит: "Это тело Мое", "Это кровь Моя", как не вспомнить, что на священнике, продолжающем дело Христа, лежит миссия, разделить Страсти своего Господа? Разве его стигматы не знаки, цель которых -привлечь наше внимание и нашу любовь к единственному Священнику и единственной Жертве? Мне кажется, что не попытаться увидеть над ним нечто большее, чем он - значит предать его.

Я стою у оконного проема, а свет падает на падре Пио с противоположной стороны, и я вижу его гораздо лучше, чем если бы я стояла в первом ряду, на коленях перед балюстрадой, окружающей алтарь. Я бла-гославляю оттеснивших меня и смотрю во все глаза. Я обещала себе не терять хладнокровия и объективности. Я пытаюсь отвлечься от личности падре Пио. Это месса, и тот, кто ее служит, как и всякий священник - лишь представитель Христа, возобновляющего через него свою единственную Жертву...

Истина из катехизиса, вдруг оживающая у меня на глазах! Бесплотные формулы, оживающие во плоти этого мученика! Ибо надо быть слепым, чтобы не увидеть, что этот человек, восходящий сейчас к алтарю, страдает. Ступает он неуклюже, оступается. Нелегко ходить с пронзенными ступнями. Его руки неловко ложатся на алтарь, который он целует. У него все рефлексы человека, с ранеными руками - он осторожен в движениях. Затем, чуть приподняв голову, он смотрит на крест.

Я инстинктивно отворачиваюсь, как если бы случайно подглядела любовную тайну. Лицо капуцина, только что казавшееся мне веселым и приветливым, буквально преобразилось. По нему волнами пробегают сильные эмоции, как если бы он вел спор с невидимыми собеседниками, спор, наполняющий его поочередно страхом, радостью, грустью, тоской, болью... По его лицу можно следить за этим таинственным диалогом. Вот он протестует, движение его головы означает: "нет", он ждет ответа. Все его тело застыло в немой мольбе. Минутное чувство неловкости у меня прошло, я наблюдаю, чувствуя, как волнение постепенно сжимает мне горло. Кажется, время остановилось. Или, скорее: никто не думает о времени. Этот священник, медлящий у алтаря, как бы ведет нас к новому измерению, в котором продолжительность обретает новый смысл.

Вдруг из его глаз хлынули слезы, плечи, сотрясаемые рыданиями, кажется, согнулись под неимоверной тяжестью. Как при вспышке молнии, мне вспомнились приговоренные к смерти во время войны. Им только что сообщили приговор. Мышцы их лиц неподвижны, но все тело как бы оседает, сгибается под грузом. Чтобы человек мог взглянуть в лицо солдатам взвода, назначенного для расстрела, необходима эта агония, капля за каплей, эта жестокая подготовка к смерти. Падре Пио не играет драму Другого! Между ним и Христом расстояния больше нет. "Я живу, а во мне живет Христос". Для того ли Христос возобновляет свою бескровную жертву, чтобы мы забыли цену Его Святой Крови? Разве каждая месса, наоборот, не приглашает своих участников внести свою долю в искупительные Страсти, поскольку это Он сам живет, страдает, умирает в своем Теле? Разве все мы не работники Искупления? Разве для каждого из нас месса не место преображения, где наши бедные страдания, которые берет на себя Христос, окупаются вечностью?

Но если такова роль простого христианина, то насколько тяжелей роль священника, призванного быть искупительной жертвой, посредником между Богом и его народом? Я смотрю на слезы, струящиеся по лицу падре Пио, и думаю о грехах, которые он ежедневно взваливает на свои плечи, после бесконечных часов, проведенных в исповедальне. Это нешуточное дело -исповедовать и отпускать грехи. Служитель не выше Хозяина! Доля крови, которая требуется от него - вот она! Дело не в стигматах. Кровь души весит больше, чем кровь тела... Униженный, как прокаженный, одинокий между небом и землей, он восходит к алтарю своего Бога. Он священник, и незачем ему существовать на этой земле, если он не дает нам видеть Бога!

После этого скорбного экстаза месса продолжается. Теперь я понимаю, почему толпа, теснящаяся у алтаря, затаила дыхание. Слова могут быть неуклюжими, неловкими - о падре Пио написано столько глупого вздора - но душа не ошибается. Происходящее на алтаре задевает ее за живое. Между ней и этим священником, погруженным в Бога, имеет место тайное сотрудничество. Водоворот этой драмы захватывает и уносит ее. Эта месса становится моей мессой.

И вот в чем, кажется мне, одна из причин необыкновенного влияния падре Пио на всех, кто видит его вблизи. Подобно волшебнику, он извлекает из пустыни сухой рутины скрытую в ней живую воду. Вступая с ним в контакт, душа "вспоминает" о том, что она христианка. Бесцветные ритуалы обретают определенный вкус и аромат, оживают. Ручаюсь, что никто из тех, кто побывал в Сан-Джованни-Ротондо, впредь не будет присутствовать на мессе в качестве простого зрителя! "У меня как будто глаза раскрылись, - сказал мне один из них, - я открываю в мессе такое, о чем я и не подозревал!"

После чтения Евангелия, ритм священной драмы убыстряется. Когда падре Пио, с глазами, погруженными в невидимый свет, поднимает молящим жестом дискос, мы видим кровавые раны на его руках. Он застывает в этой позе гораздо дольше, чем требуется для того, чтобы прочесть: "Прииди Господи". Кажется, он собирает воедино весь мир в этом акте приношения . На его мокром от слез лице я вижу как бы вызов. "Вот что даю я тебе, вечный Отец, от имени Сына, Которого я представляю: эти человеческие горести, эту всепоглощающую скорбь, эти страдания, эти грехи... Вот, я предаю все это в Руки Твои, Тебе в Сердце. Я, человек среди людей, священник, даю Тебе, Бог-Создатель, то, что Ты исправляешь, делаешь прекраснее, чем создал..."

Минуты текут медленно, как капли крови. Вдруг я понимаю, что через мессу мы приобщаемся к вечности. Тайна Креста ускользает от протяженного времени ровно в той мере, в какой этот страдающий Человек есть Бог. Невыразимым и абсолютно непостижимым для нашего разума образом, в каждой мессе присутствует Голгофа, и мы присутствуем на Голгофе. Эта истина почти уже стерлась в наших беспокойных, непостоянных умах; может быть, чтобы мы ее вспоминали, нам необходимо время от времени получать тот жестокий урок, который Бог преподает нам в Сан-Джованни-Ротондо?

Во время молитвы о Пресвятой Деве Марии - снова остановка, снова самозабвение. Было время, когда падре Пио мог без конца перечислять своему Богу, одного за другим, всех своих детей, и требовалось вмешательство отца-игумена, прятавшегося на хорах и посылавшего на расстоянии приказ продолжать мессу.

Я присутствовала на многих мессах падре Пио - ни одна из них не похожа на другую. Разумеется, падре строго придерживается ритуала, а жесты его, для итальянца, удивительно сдержаны. Однако ясно видно, что он не один. Со всех сторон его окружает невидимое присутствие, сопровождает его, мешает ему. Однажды в пятницу я видела его задыхавшимся, подавленным, подобным борцу, припертому к стене. Резкие движения головы свидетельствовали о том, что он тщетно пытается обойти препятствие, мешающее ему произнести слова Пресуществления св. Даров. Под конец он как бы кинулся в рукопашную, из которой вышел победителем, но изнемогающим от усталости. Иногда в момент чтения "Свят" на лбу его выступают крупные капли пота и стекают по лицу, подергивающемуся от рыданий. Это действительно страдающий человек, борющийся с агонией. Бывают дни, когда, произнося слова "Приимите, ядите", он страдает, как настоящий мученик. Что-нибудь еще об этом мог бы рассказать только его духовник: несмотря на всю свою приветливость, падре Пио хранит о себе полное, суровое молчание.

Вот он, наконец, держит в руках своего Бога, под видом Хлеба! Тоненькие струйки крови текут по его пальцам. На мгновение напряжение сходит с его лица, оно светлеет. Иногда на губах его появляется улыбка, и взгляд его с бесконечной нежностью ласкает Гос-тию. Не знаю, какой бывает ночь его веры, но, безусловно, мне стало ясно, что он видит сквозь видимую оболочку вещей. Тому, кто сомневается в Реальном Присутствии, надо только побывать на его мессе. Не скажу, что в нем тут же оживет вера - вера есть благодать - но он наверняка окажется перед той же дилеммой, что и мой друг, которого я послала в Сан-Джо-ванни-Ротондо. "Одно из двух, - писал он мне, - или я идиот, или падре Пио-сумасшедший". Он остановился на первом предположении...

Из-за большого стечения народа падре Пио раздает причастие после мессы у главного алтаря - впрочем, не один, а с помощью собратьев. Многие хотят получить причастие из его раненых рук. Падре Пио отнюдь не поощряет такого святого любопытства, ибо туго накрахмаленные рукава его альбы прикрывают кисти до самых кончиков пальцев. Мне кажется, он должен считать невежливыми все эти взгляды, устремленные на него, служителя, в то время как в своих обескровленных болящих пальцах он держит скрытое от взглядов тело своего Господа и Учителя. Принимая причастие из рук падре Пио, я закрыла глаза.

ГЛАВА III

Сразу же после мессы импровизированные отряды порядка — большей частью духовные сыновья падре Пио - уводят кающихся. Это не так-то просто, можете мне поверить. Мужчины исповедуются в ризнице, где, как говорят, дисциплина не такая строгая. С женской половиной рода человеческого обращение строже - она попадает в распоряжение ворчливого брата, о котором мы уже говорили, и он обращается с ней довольно грубо - впрочем, бедняге иначе нельзя. Малейшее послабление - и это будет неуправляемая толпа. "Дай им волю, они у меня по голове пройдут, - говорит он, - падре Пио от них задохнется!"

Балюстрада перед его исповедальней напоминает мол, о который разбиваются волны. Полцеркви отведено для тех, кто "записался". Только не подумайте, что это так просто - исповедоваться у падре Пио! Начальный напор сдерживается и ослабляется несколькими фильтрами. И прежде всего, приходится ждать как минимум по три, по четыре дня.

В большом зале, примыкающем к церкви, где брат Цербер раздает карточки, я слышу пылкие протесты и горькие упреки. "Как? Только в четверг? Это невозможно! Меня ждут дома! Я должна срочно вернуться. Помилуйте! Да у вас что, совсем сердца нет? Ради Бога! Только одну карточку, ну что вам стоит? Вот вам пожертвование для нашего отца, святого Франциска..."

Все напрасно! С железным безраличием брат Б. дожидается, пока лавина слов иссякнет и протягивает заплаканной женщине листочек бумаги, который успокаивает ее на мгновение. Вместо нее тут же появляется другая. "Брат Б., я от священника X., найдите для меня местечко на завтра..." Брат даже не удостаивает ее ответом - протягивает ей следующий листочек. Понаблюдав с четверть часа за этими маневрами, я преисполняюсь величайшим уважением к этому человеку и довольно-таки заинтригована этими хитроумными листочками, по-видимому, действующими на эти разгоряченные умы как холодный душ. Вот один такой листок валяется на полу. Перевожу его для назидания читателей:

"Что должен знать каждый посетитель Сан-Джованни-Ротондо".

1. Если ты хочешь побеседовать с падре Пио, тебе лучше отказаться от этого намерения сейчас же, ибо он здесь для того, чтобы исповедовать, а не болтать.

2. Если ты хочешь исповедоваться у него, знай, что он исповедует мужчин до 9 часов утра и после полудня столько, сколько потребуется.

Что касается женщин, он исповедует их каждое утро с 9 часов до II ч. 30 м. если у них есть пропуск, который можно получить в соседнем помещении.

3. Если ты не можешь ждать своей очереди на исповедь, обратись к любому другому отцу, и он примирит твою душу с Богом.

4. Для освящения четок и других предметов, имеющих отношение к религии, обращаться к брату-привратнику.

5. Если ты хочешь сообщить падре Пио что-нибудь важное, сообщи через другого отца.

6. Остальные сведения можно получить у брата, заведующего "бюро предварительной записи".

Нельзя не признать, что капуцины не делают ничего, чтобы облегчить доступ к своему святому собрату, и что при этом мужчины пользуются преимуществами. Им не требуется пронумерованных карточек! "Это потому, - объясняет мне священник-иностранец, уже много лет служащий падре Пио в качестве добровольного секретаря, - что мужчин явное меньшинство, и они гораздо интереснее^." Мое женское самолюбие становится на дыбы. "Как это интереснее?" -"Безусловно, - отвечает он с величайшей серьезностью, - в большинстве своем это трудные случаи, даже безнадежные, это не бывавшие на исповеди по двадцать, тридцать, сорок лет, великие грешники, хоть они и не отнимают у падре драгоценного времени рассказами о пустяках и всякими мудрствованиями, не в обиду вам, женщинам, будет сказано". - "Скажите, а среди нас все-таки бывают грешницы?" - "Конечно, но в более слабой пропорции. Падре Пио возвращает их к вере. Эта церковь видела многих Магдалин. Но сколько приходит сюда из любопытства, отнимать у падре время".

Явный женоненавистник! Чтобы не почувствовать, что эти слова относятся и ко мне, я держусь подальше от очереди, осаждающей непреклонного брата, и перебираю свои впечатления.

Кто-то окликает меня по-итальянски. Я оборачиваюсь и узнаю даму из Генуи, с которой я путешествовала из Фоджи. Ее трудно узнать - вид у нее отдохнувший, лицо сияет. Она, не разомкнувшая губ на протяжении всего пути, вдруг разражается потоком слов!

"Какая великая благодать! Мой муж исповедался. Я так боялась, так боялась! Ои не хотел ехать. Нет и нет! На мой день рождения я попросила у него подарок. Какой? "Поедем, - говорю ему, - в Сан-Джован-ни-Ротондо". Он возмутился. "Это ловушка! Это нечестно!" - "Как нечестно? - говорю. - Ты обещал". Господи! Если б вы знали, скольких трудов мне стоило привезти его! Сегодня утром он был не в духе. "Уедем сегодня же, вечерним экспрессом". Представьте себе, мы почти не спали. В постели полно клопов! Впрочем, если бы не они, он не встал бы так рано. Но когда мы пошли на мессу, он мне сказал: "Только не проси меня исповедоваться. Сразу же после мессы мы уезжаем!" Так вот, после мессы я вижу - мой муж идет в ризницу за падре. Я жду, жду, молюсь, молюсь. Он выходит. Сам на себя не похож! Становится на^ колени. "Кончено, - говорит, - я исповедовался". Какая благодать, о, какая благодать!"

И вот я вижу его. Он приближается большими шагами. "Аннита, я нашел чудесную комнату! Она свободна до воскресенья - восемь дней!" Он узнает меня, приветствует, смеется. "Какой человек этот падре Пио! Он меня победил..." Затем, очень серьезно: "Что вы хотите, после его мессы я не мог не исповедаться. Это было сильнее меня". Под руку, как влюбленные, они отправились занимать "чудесную комнату". О вечернем "экспрессе" уже и речи не было...

В 8.30 я встречаюсь с синьорой Марией на паперти церкви и вновь поступаю в ее распоряжение. Мой рассказ о том, что приключилось с моими попутчиками-генуэзцами не производит на нее никакого впечатления. "Это в порядке вещей, - говорит она, - после каждой мессы народ валом валит в исповедальню падре Пио. Ему не сопротивляются! Истинное чудо - это то, что они нашли комнату, ибо у нас все занято!"

Я воздаю должное английскому чаю, сдобренному чудесными местными анекдотами, которые рассказывает мне моя гостеприимная хозяйка. Жаль только, что у нее очень мало времени. Ибо в Сан-Джован-ни-Ротондо она играет роль "министра иностранных дел" (Кэ д'0рсе)! Каждый иностранец рано или поздно - я чуть не сказала: "автоматически" - попадает к ней. В последнее время - настоящее нашествие американских "юношей", привлекаемых книгами и статьями о падре Пио, выходящими в США большими тиражами. Высокие, белокурые, расхлябанные, они со спокойной уверенностью захватывают места и вещи. Падре Пио покоряет их в мгновение ока.

- Но как они умудряются исповедоваться? - спрашиваю я мисс Мэри Пайл.

- Сама удивляюсь! Однако как-то умудряются. Патер не знает ни слова по-английски. Итальянский они понимают с трудом или вовсе не понимают. А возвращаются восхищенными. На мои вопросы не знают, что ответить. "Падре Пио нас понимает, это точно. Каким образом? Это его дело. И он сказал нам то, чего мы ждали".

Я честно признаюсь, что красноречивые и экзальтированные литературные описания не внушают мне доверия и что я хочу повидать падре Пио и поговорить с ним с глазу на глаз.

Мэри Пайл смеется: "Все вы такие - самоуверенные! Но разве вы не знаете, что падре здесь "чтобы исповедовать, а не болтать?"

Я рассказываю ей о моей встрече со священником. "Во-первых, я не смогла бы дожидаться, пока придет моя очередь, а во-вторых, мой "случай", безусловно, не такой уж неотложный, чтобы мне перехватывать очередь у какой-то другой женщины. Но я хотела бы повидаться с падре Пио".

Мисс Пайл на минутку задумалась. "Что ж, за четверть часа до "молитвы Ангел Господень" ждите в коридоре монастыря, слева от церкви. Скажите, что вы от меня. Впрочем, я и сама там буду, с больной девочкой".

Блаженны настойчивые! Синьора Мария извиняется: "Меня ждут, пока! И не забывайте - вы у себя..."

Куда можно пойти в Сан-Джованни-Ротондо, если не в церковь? 10 часов. Солнце мечет раскаленные стрелы в эту серую пустынную землю. Прохожие оспаривают друг у друга жалкие клочки тени, отбрасываемые на тропинку убогими оливами, томимыми жаждой. На фоне рощи кипарисов, прямых как свечи, застывших в мрачном ожидании, монастырь выглядит белым пятном. Решительно в этом краю нет ничего, способного привлечь толпы паломников, кроме этой дороги, ведущей в одном направлении и выходящей на эспланаду.

В церкви недремлющее око одного из братьев наблюдает за маневрами кающихся, скученных в очередь в левом нефе, согласно предварительной записи. Он впускает их туда каплю за каплей, но и в этом строгом заточении время от времени все-таки умудряются перепутать ряды. Каждая хочет прорваться поближе к падре. Мне хорошо его видно: он сидит в открытой исповедальне и наклоняется то влево, то вправо...

Я бесцеремонно устраиваюсь лицом к нему в правом нефе - вход верующим туда свободный. Хочу все видеть своими глазами. Продолжаю наблюдать за падре Пио. Пишущая братия всегда найдет, чем извинить и оправдать свое нескромное любопытство! Ибо с первой же минуты я не могу не сравнить бедного падре Пио со зверем в клетке, выставленным на обозрение толпы. Все проходят по прямой линии от святого Фомы неверующего (Ин 20.27). Все хотят посмотреть и прикоснуться . Пожираемый глазами, падре Пио сидит на расстоянии вытянутой руки от толпы. Он присутствует здесь для их душ, но тело его как бы отсутствует. Никогда я не видела, чтобы кто-нибудь до такой степени напоминал нам о чистой духовности. Держу пари, что в эти минуты он никого и ничего не видит. Взгляд его устремлен куда-то вдаль. Он весь погрузился в захватывающее видение! Чтобы видеть души так, как видит их он, надо, наверное, "отключить" взгляд от плоти и направить его вовнутрь.

В левой руке он держит большой клетчатый платок, время от времени обтирая им лицо, по которому струится пот. Этим же платком он взмахивает перед носом любопытных, которые пытаются, выходя из исповедальни, поцеловать ему руки. Можно подумать, что он отмахивается от мух!

Иногда по лицу его пробегает болезненная судорога и плечи его поникают под невидимым грузом. Только ли пот он вытирает, или и слезы? Исповеди очень короткие - не больше пяти минут. Мне говорят, что женщин он отпускает гораздо скорее. Поэтому к нему хорошо приходить с заготовленной программой и тщательно составленным "списком грехов". Он может перевернуть все одним словом. В мгновение ока душа раздета догола. Она видит саму себя. Она знает, что и он ее видит. Забытая тайная язва вдруг обнажается во всей своей мерзости. Хитроумная броня разлетается вдребезги. Маски - те самые маски, что срастаются с нашей плотью - падают. Неумолимый свет проникает до самых укромных уголков нашей совести. Какая выставка ужасов, какая страшная чистка!

И когда душа, освещенная светом, видит всю свою грязь и мерзость перед бесконечной чистотой Бога -тогда прорываются наружу потоки очистительных слез. Сокрушенная душа благодарно принимает знакомые ей, слова, наконец-то имеющие смысл: "Прочтите акт сокрушения", - говорит падре Пио и поднимает руку.

Его жесты ничем не отличаются от жестов других священников. Безусловно, он суров и требователен. Если толпа его осаждает, как некогда кюре из Арса, то это потому, что исповедь у него прибретает весь свой первоначальный смысл. "У меня каждый раз такое чувство, как будто он погружает меня в кровь Христову, - сказал мне один из кающихся, - душа выходит из нее вся возрожденная, как будто обновленная".

Я наблюдаю эти удивительно умиротворенные, иногда светящиеся тайной радостью лица женщин, которые только что исповедались и преклоняют близ меня колена, чтобы прочесть покаянные молитвы. Одна из них говорит мне: "После этого чувствуешь себя такой легкой!"

Вдруг я слышу резкий стук закрывшегося "окошка исповедальни". "Вон", - говорит падре Пио плачущей навзрыд белокурой девушке. Она выходит из исповедальни, ползает у него в ногах... Он отмахивается от нее платком. "Вон, - повторяет он. Уходите, у меня нет для вас времени".

Признаюсь, эта сцена меня покоробила. Придя сюда, этот ребенок проявил мужество. А если она так и уйдет отсюда в отчаянии? Я с жалостью смотрю ей вслед.

Она рыдает так, будто у нее разрывается сердце. Никто и не пошевельнулся. Патер по-прежнему наклоняется то вправо, то влево... Времени терять нельзя - вся эта толпа так и ждет своей минуты!

Девушка пытается проникнуть к падре еще раз. Очередь другой женщины, и та отталкивает ее. Только тогда она отступает, ищет выход из церкви. "Бедняжка, - говорит следящий за порядком патер, - не отчаивайтесь!" Он уводит ее, я иду за ними.

Короткий диалог. Она поднимает голову, улыбается сквозь слезы: "Благодарю, падре!" Она склоняется, целует ему руку, поворачивает из церкви. Тут подхожу я: "Послушайте, патер, как это падре Пио может так отсылась своих кающихся? По-моему, он немножко резковат!"

Монах смотрит на меня, догадывается по акценту, что имеет дело с иностранкой, и мгновенно преисполняется снисходительности.

- Видите ли, синьора, - объясняет он таким тоном, каким говорят с не очень умными детьми, - падре Пио читает в сердцах, он отсылает назад тех, кто не готов к покаянию.

- А если они больше не вернутся?

- Будьте спокойны! Если бы они не должны были вернуться, он бы их не отсылал. Чтобы отмыть сердце, нужен дождь слез. Хороший врач не боится прибегать к скальпелю.

- Значит, эта девушка...

Он становится еще снисходительней:

- Не бойтесь! Может быть, она пришла из любопытства. Многие женщины приходят из любопытства. Падре Пио знает это. Он не хочет, чтобы люди ходили на исповедь посмотреть на него. Это уже не исповедь! Через два-три дня эта девушка прийдет снова, готовая к покаянию. Вы думаете, падре Пио уже не помолился за нее? Но чтобы благодать подействовала, нужно время...

Я пользуюсь случаем:

- Патер, правда ли, что падре Пио читает в сердцах, как в открытой книге?

Капуцин улыбается:

- Я знаю то же, что и все. Некоторые кающиеся, в изумлении от того, что он так их распознал и понял, рассказывают о том, что с ними случилось всем желающим. Другие молчат. Падре Пио никогда ничего не рассказывает. Но известных случаев слишком много, чтобы мы не извлекли из них определенных выводов.

- Вы можете привести примеры?

- Конечно. Вот, например, однажды к нему пришел один коммерсант из Пизы, просит исцелить его дочь. Падре смотрит и говорит: "А ведь ты болен гораздо более серьезно, чем твоя дочь. Я вижу тебя мертвым!" Бедняга бледнеет и бормочет: "Что вы, что вы, я себя отлично чувствую!" - "Несчастный! - вскричал падре Пио. - Как можешь ты чувствовать себя хорошо, когда на твоей совести столько грехов? Я вижу их по меньшей мере тридцать два!" Можете себе представить, как остолбенел коммерсант! После исповеди он рассказывал всем встречным: "Он с самого начала все знал, он мне все сказал!"

- Как это удобно, - воскликнула я, - исповедоваться у священника, который сам перечисляет ваши грехи. Не надо ломать себе голову испытанием совести!

- Вы ничего не поняли! Падре Пио ничего не облегчает! Если он знает ваши грехи, он вас нисколько не избавит от спасительного уничижения рассказывать о них! Он вам только помогает. Если вы скажете: "Я совершил такой-то грех столько-то раз", он может вас поправить, например, скажет: "А вспомни такой-то день и такое-то место..." Одна великая грешница бросилась ему в ноги, он сказал все ее грехи, кроме одного. С минуту она еще боролась с собой, затем созналась. "Вот этого я от тебя и ждал, - воскликнул он с радостью. - Теперь я могу дать тебе отпущение грехов!" Потом эта дама рассказала, что если бы она день за днем писала бы историю своей жизни, и то не получилось бы точнее, чем то, что сказал ей падре. "Он не пропустил ни малейшей подробности", - говорила она. - Но этот вот последний грех - тут он хотел, чтобы она сделала над собой усилие и призналась сама.

- Правда ли, что падре Пио предпочитает великих грешников?

- К сожалению! Кому, как не блудным сыновьям, отдают предпочтение в доме Отца Небесного! Вы не можете себе представить, каких только обращений не видели эти стены. То, что мы знаем - пустяки по сравнению с тем, что останется тайной до скончания веков. К обращению грешников у падре Пио особое призвание. Все его дарования поставлены на службу человеческим душам. Хочешь-не хочешь, когда они видят, что маска не помогает, что он их видит насквозь - они сдаются. Вот вам еще пример.

Один человек, запутавшись в преступных связях, привез сюда свою жену с заранее обдуманным планом. Он хотел избавиться от нее и решил ее убить, инсценировав самоубийство, - а путешествием в Сан-Джованни-Ротондо хотел сбить с толку ее семью. Это был атеист, не веривший ни в Бога, ни в черта. Пре-спокойненько зашел в ризницу, чтобы посмотреть, как он выражался, на "этот феномен характерной истерии". Падре как раз собирался побеседовать со своими духовными сыновьями. Увидел его и сразу же подошел, схватил за руку и толкнул к выходу: "Вон! Вон! Вон! Ты что, не знаешь, что тебе запрещено пачкать руки в крови? Уходи!" Все так и ахнули. Несчастный выбежал, не чуя под собою ног. Что произошло этой ночью, известно только Богу - и падре Пио! На другой день после мессы этот человек был у ног падре Пио; падре принял его с любовью, исповедовал, отпустил грехи и с нежностью обнял. Когда он уже уезжал, падре вдруг спросил: "Ты ведь всегда хотел иметь детей, не правда ли?" Тот растерялся: "Да, - говорит, -очень хотел". - "Так вот: не оскорбляй больше Бога, и у тебя родится сын". Они оба вернулись через год, чтобы окрестить ребенка.

Тем временем на эспланаде собралась целая толпа. Мы услышали, как какой-то человек что-то с жаром рассказывает. Его рассказ то и дело прерывался восхищенными восклицаниями женщин, по-видимому, жадно ловивших каждое слово. Монах улыбнулся:

- Пойдите, послушайте! На ловца и зверь бежит. Он тут с самого утра остановиться не может. Вот болтун... Прошу прощенья... Мне пора возвращаться к своим обязанностям - следить за порядком. Их ни на минуту нельзя оставлять одних! Они так и норовят вцепиться друг другу в волосы. Дай им волю - они его убьют.

Избавившись от меня столь изящным способом, добрый капуцин направился к своему наблюдательному посту, а я подошла к оживленной группе, с каждой минутой становившейся все более шумной и жестикулировавшей все сильнее. Рассказчик как раз начинал пересказывать все сначала:

- Вот так, добрые люди, вот, что со мной случилось! Тридцать пять лет ноги моей не было в церкви. Слышите? Тридцать пять лет!

- Матерь Божья! - воскликнула рядом со мной какая-то женщина и захлопала в ладоши, - какой мерзавец!

Это напоминает мне комедию. Этот человек с увлечением и совершенно искренне играет свою роль перед импровизированной аудиторией. Судя по акценту, он южанин, судя по жестам - прирожденный актер! Что нисколько не умаляет ни его правдивости, ни значения сообщаемых им фактов.

- Значит, - продолжает он, - тридцать пять лет я не хотел знать ни Бога, ни Мадонны, ни святых. Словом, адская жизнь! Однажды мне встретилась духовная дочь падре Пио. Она мне сказала: "Поезжайте в Сан-Джованни-Ротондо и увидите!" Мне стало смешно. "Если вы думаете, что я буду таким кусочком, который легко будет проглотить вашему падре - так я вам скажу, вы ошибаетесь!" Однако хоть я и не подал виду, в глубине души меня что-то грызло. Как дрель -сверлит тебя и сверлит (он сделал соответствующий жест). Под конец я не вытерпел, говорю себе: "В конце концов, почему и не поехать? Избавлюсь от этого наваждения! Приехал я вчера вечером. Все забито. А я люблю комфорт! Ем плохо, сплю плохо... А ночью думаю о своих грехах. Никогда не видел я их так близко! Целое войско грехов! Я аж вспотел. А тут еще эта жара... В два со всех сторон зазвонили будильники... дррррр! тррррр! Делать нечего, встал вместе со всеми. И ругался на чем свет стоит. Говорил богохульства, слышите? Но в церковь пошел. Что-то меня туда толкало. Подождал вместе со всеми. Вошел вместе со всеми. И побывал на мессе падре Пио. Какая месса! Уж я крепился, противился, как только мог - ничего не помогает, не знаю как быть! Голова просто раскалывалась!

Он сделал эффектную паузу. Некоторые женщины рядом со мной уже плакали от волнения. Он продолжал:

- После мессы я непроизвольно пошел вместе со всеми в ризницу. Хотел посмотреть на падре вблизи. На него самого, на его раны. А он идет ко мне: "Ты разве не чувствуешь десницу Божью на своей голове?" Я бормочу: "Исповедуйте меня, падре!" Он говорит:"Иди!" Как стал я на колени, вдруг почувствовал, что голова у меня пустая-пустая, как горшок какой-то. Ни одного греха вспомнить не могу! Вижу их все разом, как какую-то кучу вязкой грязи, а не так как ночью, один за другим. С чего начать, не знаю. Падре ждал, ждал, а потом так тихо говорит: "Дитя мое! Разве ты не сказал мне все во время мессы? Ну-ка..." И он перечислил мне все мои грехи. Слышите? Все! И те, о которых никто не знал. И те, о которых я давно забыл. Мне оставалось только говорить: да! А потом он дал мне отпущение. Теперь я чувствую себя как дитя: легко, легко! Душа моя поет! "Благодари Мадонну!" - сказал мне падре Пио... Люди добрые, я рассказываю все это вам, чтобы вы возблагодарили ее вместе со мной, бедным грешником...

Он наверняка продолжал бы в том же духе, если бы внимание его аудитории вдруг не переключилось на еще более захватывающее событие. По каким-то признакам, непонятным для непосвященных вроде меня, все женщины узнали, что падре собирается выходить из исповедальни, и бросились к церкви. Подхваченная водоворотом, я оказалась совсем рядом с балюстрадой. Патер был уже на ногах, он собирался выйти из церкви. На его прекрасном лице римлянина была написана досада, более того, гнев. Глаза его метали молний. Плотная толпа коленопреклоненных женщин преграждала ему путь. Они пытались прикоснуться к его одежде, к его рукам. Тщетно потрясал он, с угрожающим видом, своим большим клетчатым платком. Они упорствовали в своем исступлении - опьянев от восторга и благодарности. Мне показалось, что одна из них отрезает ножницами кусок от его одеяния. Громким и звонким голосом падре вскричал:

- В конце концов, дадите вы мне пройти?

Тут к нему устремились из ризницы два брата, по-видимому, специально отряженные ему в телохранители; бесцеремонно растолкав толпу, они стали по бокам падре, чтобы составить ему эскорт. Эти двое говорили с богомольцами отнюдь не с изысканной вежливостью, но я с изумлением заметила, что на последних это не производит ни малейшего впечатления. Вплоть до самых дверей ризницы это была все та же неистовая толпа. Я невольно представила себе вепря в окружении своры собак: он изворачивается, стряхивает с себя борзых, показывает клыки, прокладывает себе путь - тяжело дыша, истерзанный и жалкий. Так отступал неверными шагами падре Пио: "Патер, благословите эти четки! Патер, притроньтесь к этой фотографии! Падре, сделайте милость! о Падре, спасибо!"

Наконец, он скрылся за дверью, с грохотом захлопнувшейся за ним. Толпа тут же рассеивается, успокаивается. Из бесформенной однородной массы проступают лица. Некоторые женщины благочестиво простираются перед алтарем и молятся от всей души. Другие устремляются к исповедальне и прикасаются к ней своими четками, медальонами, образками, ладонями. Наконец, брат-ризничий, ругаясь, прогоняет их. Не спешите возмущаться! Мы в Апулии, и благодать не отменяет человеческой натуры, столь легко воспламеняющейся под палящим солнцем. Может быть, эти южане слишком легко возбуждаются и доходят до фанатизма, зато никто не скажет, что сердца их очерствели, как у тех язычников, о которых говорит нам ап. Павел, или у некоторых наших праведников, неспособных ни к каким крайностям - ни во зле, ни в добре...

В тот же день один священник, с которым я поделилась своими сомнениями, рассказал мне об этом премилую историю:

"В ранней молодости падре Пио был исповедником в одной церкви на юге Италии. Напротив его исповедальни стоял алтарь Мадонны, окруженный балюстрадой. В церкви никого не было, и падре Пио собирался уже уходить, как вдруг в притвор вошла женщина с ребенком на руках. Патер подумал, что женщина хочет покаяться в грехах, и не тронулся с места. Но она его даже не заметила. Она обратилась к Мадонне, подняла ребенка повыше, чтобы той было лучше видно: это был уродец-идиот, пускавший пузыри. "Пресвятая Богородица, - сказала она с мольбой, - я пришла, чтобы Ты мне его исцелила. Такой ребенок - это позор, Ты понимаешь? Исцели мне его!" Затем она простерла к Мадонне руки с ребенком и стала ждать. Падре Пио был поражен и не смел шелохнуться. Через минуту диалог возобновился: "Я бы Тебя не просила, Пресвятая Богородица, если б не знала, что Ты это можешь. Ты ведь все можешь вымолить у Бога. Так что же Ты? Нет, Ты не можешь мне отказать, ты можешь исцелить моего ребенка - значит, Ты должна его исцелить. Посмотри: он ждет, бедняжка!" Она качала его на руках перед алтарем, перед бесстрастной Мадонной, чтобы та хорошо его рассмотрела. На этот раз молчание длилось дольше. Наконец, она взорвалась: "Послушай, Пресвятая Богородица, исполни мою просьбу! Я ведь прошу Тебя о добром деле, о здоровье моего ребенка! Ну что мне с ним таким делать? Посмотри же на него хорошенько, исцели его скорей!" В голосе ее было все больше и больше мольбы, по щекам текли слезы... Мадонна не отвечала!

Тогда женщина резким движением бросила своего малыша через балюстраду на алтарь: "Ты его не хочешь исцелить? Так я его Тебе отдаю! Или пусть он будет у Тебя, или верни мне его исцеленным. Теперь он Твой..."

Падре Пио чуть не вскрикнул. На его глазах ребенок на алтаре встал, его уродливое личико вдруг просветлело, мертвенный взгляд оживился, он протянул ручонки и пролепетал: "Мама, мама!" Женщина взвыла от радости, перемахнула через балюстраду, схватила ребенка и стала целовать алтарь, восклицая:"Спасибо, Пресвятая Богородица, спасибо!", затем убежала, прижимая свое сокровище к сердцу. "Что вы хотите, - с улыбкой заключил священник, - манеры у них не изысканные, зато их вера горами движет". Он счел излишним сообщать, что к этой вере падре Пио наверняка добавил еще и свою.

Я много думаю. Две вещи мне кажутся очевидными: бесконечное одиночество падре Пио и мудрость Церкви, защищающей его, умеряя чрезмерные восторги.

Настоящий святой должен бы хотеть перестать существовать: пока он остается на земле, есть риск, что сами дары, которыми осыпает его Бог, отвлекут внимание от Дарящего.

О, падре Пио не строит себе иллюзий! Его огромная популярность обошлась ему в стигматы, которыми отметил его Бог! Образ Распятого, который он носит, врезанный ему в плоть! Это божественное!

Ловец человеков, он должен служить для них приманкой. Разве стекались бы они со всех концов света, если бы не хотели, как Фома Апостол, потрогать его ступни и кисти? Поглядеть на кровь, струящуюся из его ран? Подсмотреть какие-нибудь знаки потустороннего мира, обещаемого им их верой?

Бог помнит, из какой глины он нас создал, и на протяжении всей истории не скупится на знамения! Надо только не забывать то, о чем не устает напоминать нам Церковь: смысл знамений - ни в чем ином, как в том, о чем они нам сообщают. "Блаженны не видевшие и уверовавшие!" (Ин 20.29).

И видно, что падре Пио ничуть не дорожит восторгами, которые он вызывает у паломников. Его резковатые движения, его старание укрыть свои кисти, даже его намеренно суровые манеры - все это направлено к одной цели: охладить пылких поклонников, чтобы направить их к Богу.

Во время моего пребывания в Сан-Джованни-Ротондо я больше наблюдала его самого, чем его стигматы. Он покорил меня своим крайним смирением. Этот человек действительно сознает, что он ничто в сравнении с Богом. Все, кого я расспрашивала об этом, сходятся на том, что он резко отвергает всякие проявления благодарности, направленные лично на него. "Благодари Господа! Его благодари, а не кого другого... Бог даровал тебе эту милость! К Нему, а не ко мне, обращай свою благодарность!" Если что-нибудь его выводит из себя, так это именно нескромные почести. Создается впечатление, что он считает их оскорблением, наносимым Тому, чьим орудием он себя сознает. Его духовным дочерям и сыновьям хорошо известно, как ненавидит он пышные восхваления.

Ясно видя свое неоспоримое ничтожество в этом безжалостном свете, как может он принимать восхваления, не считать их ложью и не страдать от них? Глядя на него со своего наблюдательного поста перед его осажденной исповедальней, я поняла, что именно это и есть его настоящий крест. Быть "зрелищем для мира и людей", служить крючком для грешников, привлекаемых его стигматами, страдать от того, что любопытные, нескромные взоры пожирают его раны, тайну его любви - можно ли представить себе более страшное мученичество? Если он предает себя такому испытанию, то только потому, что его терзает еще более страшная жажда — великая любовь к душам, в жертву которым он приносит себя вот уже сорок лет!

Обычно его превозносят за его стигматы. Я думаю, что он войдет в историю, главным образом, как новый кюре из Арса, узник исповедальни и труженик искупления. Именно для этого Бог расцветил его плоть пятью ранами искупления.

И именно о чистоте той вести, которую он нам несет, ревностно заботится Церковь, Благая Невеста Христа, не одобряя легковесных панегириков и неразумных восторгов. В этом падре Пио полностью согласен с Церковью - как и во всем остальном.

ГЛАВА IV

На паперти меня уже ищет Мэри Пайл.

- Где вы были до сих пор? Я вас искала. Уже пора. Идемте.

Она подводит меня к двери, ведущей в монастырь, звонит... Один из братьев чуть приоткрывает дверь. "А, это вы!" В узком коридоре, который в глубине раздваивается - один коридор ведет к монастырю, другой к церкви - ждут люди. Я узнаю мою молодую пару из Неаполя и с ними Джованнино, расшалившегося как никогда. Трое или четверо довольно молодых людей интеллигентного вида. Американский студент - открытый, розоволицый. Больная девушка, которую сопровождает синьора Мария, и несколько пожилых женщин. Брат-привратник ходит по коридору взад-вперед с суровым видом, затем вступает в разговор с моей хозяйкой и веселеет; как видно, у отцов-капуцинов она пользуется очень большим уважением.

Вдруг мы слышим голос: "Идет!" Все вздрагивают и устремляются вперед. "Тише, тише", -говорит брат-привратник. По коридору к церкви идет патер, за ним другой. Следующие пройти не могут - образовался затор. Мы сгрудились вокруг падре Пио, улыбающегося, добродушного, держащегося очень просто ("обыкновенный брат", как с первого взгляда окрестил его кто-то). Кто на коленях, кто стоя, - ни церемониала, ни протокола. Все говорят разом. Все просят какой-нибудь "благодати". Падре Пио сопротивляется: "У Бога просите, не у меня". Глядит на Джованнино, затем, обернувшись к его родителям, спрашивает с задорным видом: "Ну как? Прав я был?" Они рассыпаются в благодарностях. Думаю, если бы совместное путешествие не дало мне ключа к этому краткому диалогу, вся эта сцена показалась бы мне банальнейшей. Родители принесли своего младенца к "святому", как это водится в Италии! А о том, что без него ребенка бы не было, никто и не подозревает... мне бы хотелось сказать: к счастью! В активе у бедного падре и так хватает всяких чудес.

Он поворачивается ко мне. Странно: впечатление такое, что он смотрит, но не видит. Или, точнее: видит что-то свое. В его внешности нет ничего от романтического святого. При его бороде, чуть тронутой сединой, цветущем цвете лица, почти без морщин, очень прямой осанке и быстрых движениях ему, безусловно, не дашь его возраста: 68 лет. "А вы?" - спрашивает он меня.

Я задаю ему вопрос. Он отвечает буквально тремя словами. Просто, как "добрый день". И именно то, что мне нужно. Я преклоняю колени и прошу благословения. Его кисти, почти совсем скрытые митенками, на мгновение ложатся на мою голову. Я испытываю странное ощущение - как электрический разряд. Вдруг вспоминается стих из святого Луки: "От Него исходила сила" (Лк 6.19). В конце концов, почему бы и нет? Этот ученик во многом похож на своего Учителя!

Потом уже я узнала, что такое ощущение удара током или таинственных флюидов - обычная вещь, когда падре Пио возлагает руки на голову для благословения.

Вся эта тайная встреча - да-да, я оказалась одной из привилегированных - длилась минут пять, и вот уже патер продолжает свой путь.

Мы выходим, и я сразу же спрашиваю Мэри Пайл: "Когда у вас найдется немножко времени, чтобы поговорить со мной о Пио?"

Она воздевает руки к небу: "Я - и время! Может быть, сегодня вечером, перед сном. Но я могу дать вам книги..."

Я настаиваю: "Это не то! Я хотела бы получить сведения из первых рук. Вы уже так давно в Сан-Джованни-Ротондо..."

Она смеется:

- Тридцать три года! Солидный стаж...

- Вот именно! Вы хорошо знаете падре Пио?

- Ну что вы! Никто его не знает, кроме Бога. К его личной жизни никому нет доступа - за исключением его духовника, разумеется, но тот ничего не скажет.

Мы лишь собираем крохи, падающие с Царского стола...

- Для меня даже крохи драгоценны. А не знаете ли вы еще кого-нибудь в Сан-Джованни-Ротондо, кто мог бы рассказать мне о нем?

- Конечно, знаю! Видите эти дома, эти виллы, которые постепенно возникли вокруг монастыря? Их построили те, кого обратил падре Пио, кого он чудом исцелил, но в основном, его духовные сыновья и дочери, вроде меня. Не каждый день встретишь такого человека! В 1922 году я приехала с острова Капри из любопытства с мадам Монтессори. Я провела три дня в ужасных условиях - в те времена тут была пустыня; приехав сюда в третий раз, я решила остаться. Такая судьба была, в общем-то, у всех, кто здесь живет. Приезжают, уезжают и, в конце концов, остаются. Раз уж ты нашел драгоценную жемчужину, ты с радостью расстанешься со всеми благами этого мира, чтобы ее получить!

Мэри Пайл ничуть не похожа на экзальтированную особу, и тон, которым она все это говорит, производит на меня впечатление. Я не осмеливаюсь распра-шивать ее дальше. Достаточно на нее посмотреть, чтобы понять, что она говорит о чем-то давно обдуманном.

- Тут у каждого есть своя тайна, - продолжает она. - Многие чудом избежали гибели, обратились, пройдя через самый ад. Падре Пио особенно искусен с теми, кого итальянцы называют "крупные шишки". И если он берет на себя заботу о ком-нибудь, то это навсегда. Однажды он мне сказал: "Если уж я подобрал чью-то душу, она может быть спокойна - я ее уже не уроню !" Постойте-ка, нам все равно по дороге, давайте зайдем к Абресху.

- Кто это?

- Духовный сын падре. Обратившийся. Он поселился в Сан-Джованни-Ротондо. Его единственный сын стал священником... Он открыл тут книжную лавку, вы можете там купить фотографии падре.

- Это немного странно, что падре Пио позволяет такую торговлю.

- Ему пришлось смириться во имя повиновения! Со всех сторон шли прошения, власти, наконец, устали и запретили ему засвечивать пленки. На протяжении многих лет, как ни старались фотографы - снимали его спереди, сзади, куда только не пробирались, чтобы застичь его врасплох - пленки оставались девственно чистыми. На этой же пленке пейзажи получались безукоризненно, но стоило направить аппарат на падре - сколько ни щелкай, все впустую. Хоть плачь! Паломники так хотели увезти на память фото падре Пио! Теперь он уже не уклоняется от фотографов, но все снимки, что вы увидите, сделаны недавно. Сколько лет его жизни пропало для фотографов! Невосполнимая потеря... Подумать только, что если бы не обет повиновения, у нас и этого бы не было! Вот мы и пришли. - Добрый день, синьор Абресх! Позвольте представить вам мою подругу...

Седеющий человек с ясным, спокойным взглядом протягивает нам руку из-за прилавка.

- Я вас покидаю, - говорит Мэри Пайл. - Не забудьте: обед с половины второго до двух. Иногда он бывает чуть раньше, иногда чуть позже - по обстоятельствам.

Затем, обернувшись к г-ну Абресху:

- Расскажите ка ей о вашем обращении!

Жара стоит невыносимая, и в лавке никого нет. Чувствуя себя неловко после такой просьбы, которая кажется мне нескромной, я неуклюже пытаюсь переменить тему, но г-н Абресх улыбается:

- Никакого секрета тут нет, - говорит он мне. - Мы не имеем права молчать о таких беспримерных проявлениях благодати! Когда синьор Альберто дель Фанте попросил мои свидетельства, я дал их ему от всего сердца, и он опубликовал их в своей книге - вот она.

Он показывает мне здоровенную потрепанную книгу, озаглавленную: "Для истории", с подзаголовком:"Падре Пио из Пьетрельчины. Первый священнослужитель, носящий стигматы".

- Синьора дель Фанте тоже обратил падре Пио. Этому синьору пришла в голову счастливая идея собрать свидетельства - надлежащим образом заверенные - всех тех, кто удостоился милостей Божьих через посредство падре. Это бесценная книга, ибо в ней нет ни одного факта, не подкрепленного доказательствами. Мое небольшое свидетельство фигурирует в 7 главе, озаглавленной "Обращения". Вот оно...

Я смотрю в книгу - страница 309. Немного помолчав, г-н Абресх взволнованно продолжает:

- Падре Пио! Да я же обязан ему жизнью! И моей католической верой. И без него у меня не было бы сына... Моя жена умерла, но ее свидетельство остается. Скоро я тоже умру, но то, что я написал, останется написанным. Церковь сама знает, что ей с этим делать - а мы выполнили свой долг. Никто не вправе скрывать истину, не так ли?

В магазин вошли две женщины, и он направился к ним. Я перелистала книгу. Вот вкратце история обращения Фредерика Абресха, написанная им самим:

"Когда я решил увидеть своими глазами падре Пио в ноябре 1928 г., а был неверующим. Родился я в протестантской семье, настроенной резко антиримски, католиком стал, чтобы соблюсти социальные приличия. Догматы мне ничего не говорили, зато я страстно увлекался оккультными науками.Один из моих друзей приобщил меня к спиритизму. Загробные послания не показались мне убедительными. Тогда я увлекся магией, затем теософией, и проводил все свое время за книгами на эти темы; моя библиотека ломилась от таких книг! В угоду жене я время от времени ходил на мессу, но без убеждения .

В один прекрасный день я услышал о капуцине со стигматами, который, как говорили, творил чудеса. Движимый любопытством, но не забывая о жене - она была тяжело больная и ожидала операции, после которой она никогда не узнала бы радостей материнства - я решил попытать счастья и приехал в Сан-Джован-ни-Ротондо. Разумеется, я был настроен тем более недоверчиво, что речь шла о фактах, имевших место в католической Церкви, казавшейся мне гнездом суеверий.

Первый контакт с падре Пио оставил меня равнодушным. Он сказал мне несколько слов, показавшихся мне совершенно сухими! После столь долгого и трудного путешествия я ожидал более теплого приема. Тем не менее, я решил исповедаться.

Как только я преклонил колени, падре Пио объявил мне, что на предыдущих исповедях я умолчал о серьезных грехах, и спросил, чистосердечно ли я верую. Я ответил, что считаю исповедь полезным социальным институтом, но не верю в сверхъестественный характер этого таинства. Однако что-то меня толкнуло сказать: "Но теперь я в нее верю, патер". Падре Пио помолчал, затем сказал мне с невыразимой болью: "Это ересь! Значит, все ваши причастия -святотатство! Вам необходима общая исповедь. Проведите хорошее испытание совести и вспомните, когда вы хорошо исповедовались в последний раз. Иисус милостивее к вам, чем к Иуде". Он строго посмотрел на меня, громко произнес: "Слава Иисусу и Марии" и пошел в церковь исповедовать женщин.

Я остался в ризнице, потрясенный его словами. В моих ушах звучало: "Вспомните, когда вы хорошо исповедовались в последний раз..." Правда, меня перекрестили в католичество "под условием" (как делают в случае, если человек не уверен точно, был ли он крещен), и это крещение смыло с меня все грехи моей прошлой жизни, правда сразу же после этого я хорошо исповедался, но для очистки совести я решил исповедаться во всех своих грехах, начиная с детства.

Голова моя шла кругом, когда в ризницу вошел падре Пио: "Итак, когда вы хорошо исповедовались в последний раз?"

Я что-то забормотал, но он прервал меня: "Ладно! Вы хорошо исповедались после свадебного путешествия. Оставим все остальное и начнем с этого момента".

Я так и ахнул. А падре Пио не дал мне опомниться: отчетливо выговаривая слово за словом, он перечислил, в виде точно сформулированных вопросов, все грехи, накопившиеся у меня за многие годы. Он даже назвал точное число пропущенных месс! Перебрав все смертные грехи, патер дал мне понять всю их серьезность и добавил (до сих пор я слышу этот голос): "Вы поете хвалу Сатане, тогда как Христос, в своей бесконечной любви, пожертвовал жизнью ради вас". Получив отпущение, я почувствовал такое счастье, такую легкость, как будто у меня появились крылья. Возвращаясь в деревню с другими паломниками, я проказничал, как мальчишка!

С точки зрения человеческого разума все это необъяснимо. Падре Пио видел меня впервые в жизни. Во время исповеди он напомнил мне такие факты, о которых я сам начисто забыл. Он был в курсе малейших подробностей, подчеркивая их там, где этого требовала исповедь. Тут даже на телепатию не сошлешься, я ведь решил исповедаться за всю мою прошлую жизнь, с самого детства..."

После обращения г-н Абресх, естественно, поспешил привезти к падре Пио свою больную жену. Исповедавшись, та сперва не знала, как приступить к тому, о чем собиралась спросить, затем, собравшись с духом, смущенно проговорила:

- Падре, доктора (за ней смотрели три врача, все трое - светила) велят мне оперироваться. Что мне делать?

По своему обыкновению, падре Пио сперва ответил так, как того требует здравый смысл:

- Что ж, дочь моя, слушайтесь врачей! М-м Абресх залилась слезами:

- Но тогда я никогда не смогу иметь детей, падре!

Падре Пио поднял глаза к небу и, помолчав, сказал:

- Тогда, никакой операции. Вы были бы несчастной до конца своих дней.

"Я вернулась в Болонью, полная радости и надежд. И в самом деле, с этого дня кровотечения и все симптомы болезни исчезли бесследно. Два года спустя, когда мой муж приехал навестить падре Пио, тот предсказал, что у меня будет сын. Каково же было мое удивление, когда я получила из Сан-Джованни-Ротон-до такую телеграмму (я до сих пор ее храню!): "Счастлив, как никогда. Готовь пеленки!" В самом деле, через год у меня был малыш, и роды мне нисколько не повредили - несмотря на все прогнозы врачей, с которыми я, впрочем, перестала консультироваться задолго до беременности. Мы с мужем - счастливейшие люди на свете!"

Я закрыла книгу и задумалась. Этот рассказ, написанный так просто, по-человечески, глубоко меня взволновал. Тем временем г-н Абресх отпустил своих клиенток и обернулся ко мне:

- Этот малыш теперь священник... Падре Пио так и предсказал! Как неисповедимы пути Господни! Возьмите себе этот сборник воспоминаний! Он расскажет вам и о других случаях, не менее интересных.

Так духовные сыновья и дочери падре Пио постепенно снабжали меня материалом для этой книги. Чтобы как следует разобраться во всем, я в первую очередь обратилась к живым источникам. Сопоставляя доходившие до меня обрывки сведений, я сумела воссоздать историю капуцина - более простую и прекрасную, чем та, в которую нас хотели заставить поверить авторы некоторых дешевых панегириков. Мы видели его в монастыре узником исповедальни, навеки хранящим прекраснейшие тайны любви и благодати; вернемся назад, к его детству, посмотрим, как шаг за шагом, и не без его участия, Бог воспитывал его по образу и подобию Своему.

ГЛАВА V

Он родился 25 мая 1887 в Пьетрельчине (малый камень), в отличие от соседнего городка (Pietra Mayuri - большой камень), в провинции Беневенто, в семье настолько бедной, что отцу дважды пришлось ездить, вместе с другими, в Америку в поисках заработка.

На следующий день после рождения его отнесли в деревенскую церквушку - она существует до сих пор - и окрестили Франциском.

О детстве его нам очень мало что известно: несколько историй - разумеется, назидательных - и общие сведения, обычные для "детских лет святого". Между тем, оно проходило в краю прекрасных традиций, где умы искрятся, как вино с окрестных холмов, и человеческий род, облагороженный веками суровой верности, создает шедевр за шедевром.

Его римский профиль не исключение. В итальянской деревне род, восходящий к Катону или Цинне, сохраняет чистоту крови гораздо лучше, чем в имущих классах. Отрезанные от мира горами, жители Пьетрельчины вросли в эту неблагодарную, но любимую землю. Рано или поздно, они возвращаются на родину, как "Дзи' Орацио Форджоне", отец падре Пио, который так тосковал в Америке, что в конце концов махнул рукой на богатство и вернулся домой с радостью в сердце, беднее, чем был.

Ребенок, по-видимому, рос застенчивым и молчаливым. Он предпочитал одиночество шумным играм товарищей. Его заставали в слезах, если кто-нибудь богохульствовал в его присутствии. Он прятался куда-нибудь в уголок, чтобы "помолиться от души". Однажды падре Пио спросили о его детстве, и он со смехом ответил, что был размазней. Наверное, Бог уже тогда работал над ним, и его необщительность и замкнутость объясняются именно нежным ростком призвания. Придет день, и падре Пио, во всей зрелости природы и благодати, проявит все прекрасные качества своего рода, приправленные капелькой солнечного юмора, вдохновляющего его на быстрые, остроумные и меткие ответы, в которых чувствуется местный колорит.

Конечно же, ни Дзи' Орацио, ни мать Джузеппина ни за что не стали бы спорить с Богом из-за сына. Поэтому нет ничего удивительного, что в один прекрасный день октября 1902 года юный Франческо отправился с отцом в Морконе, близ Беневенто, чтобы попроситься в монастырь капуцинов.

Тут занавес опускается. Его настоятели хранят крайнюю сдержанность во всем, что касается их святого собрата, столь осаждаемого нескромным любопытством. Свидетельствую: итальянские капуцины не проронили ни слова о падре Пио.

Поэтому все, что мы знаем о его новициате - это разрозненные крохи, дошедшие до нас благодаря его родителям или другим "утечкам информации", неизбежным в таком неординарном случае. Ибо начиная с этого времени его личность, по-видимому, становится источником странных явлений. Этот бледный худой послушник, совсем ребенок, способен сутками обходиться без еды. Ему достаточно причастия. От него требуют, чтобы он ел во имя обета повиновения - он отвергает пищу. На протяжении двадцати одного дня он живет в Венафро, питаясь только святым Причастием.

Однажды наставник послушников отказал ему в причастии. Он чуть не умер! Больше это не повторялось. К концу первого года его бледность и круги под глазами произвели такое впечатление на Дзи'0рацио, что он решил забрать его домой, но отец-игумен наотрез ему отказал. На общем режиме здоровье послушника, не стесняемое суровыми истязаниями плоти, пошло на поправку. И родители успокоились. Они часто навещали его в монастыре, приносили ему продукты... В один прекрасный день отец-игумен сказал его матери:

- Донна Джузеппа, ваш сын слишком уж хорош, у него нет ни одного недостатка!

Единственным трудным моментом оставалось все-таки его хрупкое здоровье, с внезапными приступами лихорадки, от которых регулярно лопались монастырские градусники. Тогда отцу, ухаживавшему за больными, пришла в голову прекрасная идея воспользоваться термометром для ванны. Как же он изумился, когда однажды ртуть поднялась до отметки 48! Мы знаем, что в монастырях (особенно со строгим режимом) такими пустяками никого не удивишь. Вот на военной службе падре Пио задаст врачам головоломки посерьезнее!

У него бывала лихорадка. Бывали покаяния, бдения и ночные сражения. Жить по соседству с его комнатой не было подарком! Сначала было думали, что это сам поднимает такой адский шум. Выяснив подробности, отцы-настоятели оправдали его. Иногда его однокашникам за всю ночь так и не удавалось сомкнуть глаз.

Что же происходило в этой тесной келье? Когда-нибудь мы узнаем; а пока нам придется обойтись теми скудными крохами, что у нас есть.

В самом начале своего новициата брат Пио лежал как-то ночью без сна после ранней заутрени; заслышав шум в соседней келье, где обитал брат Анастазио, он высунулся из окна, чтоб посмотреть, в чем дело. Вдруг он увидел на соседнем подоконнике огромного черного пса, глядевшего на него "столь свирепо", что бедный брат Пио вскрикнул и чуть не потерял сознание от ужаса. Чудовище гигантским прыжком перемахнуло на другую крышу и исчезло. На другой день брат Пио узнал, что со вчерашнего дня его соседа нет в келье. История получила огласку, потому что он имел наивность распрашивать об этом "ужасном псе".

Были и другие случаи, неожиданные и потрясающие. В конце концов, как говорит святой кюре из Ар-са, разве не одним только друзьям Господа дано познакомиться с нечистым? То, что смущает нас, не так уж и удивляет монахов-созерцателей. Духовный отец брата Пио сделал из этих ночных поединков тот простой вывод, что маленького послушника ждут великие дела.

Да, воистину по ночам ему было не скучно! Возвращаясь в свою келью, он находил там все вверх дном: книги на полу, чернильница разбита, постель в беспорядке. Стоило ему сомкнуть глаза, подчиняясь уставу, как тотчас из каждого уголка выскакивали страшные чудовища. Утром на лице его часто видели вздувшиеся рубцы от ударов, под глазами - черные круги и синяки.

Нельзя не признать, что такой послушник не создавал в монастыре особенного комфорта! Как только он принес обеты, отцы-настоятели тут же отослали его, для поправки здоровья, на родину.

Начиная с этого момента, мы знаем кое-какие подробности от протоиерея Пьетрельчины, дона Саль-ваторе, бывшего исповедником брата Пио, тогда как его духовник, падре Агостино, жил в каком-то монастыре - в каком именно, выяснить не удалось, ибо по причине исключительности своего "случая", юный послушник часто менял место жительства - его перевели сперва в Пьянизи, затем в Морконе-Венафро, в Серра-Каприолу, в Монте-Фуско.

10 мая 1910 г. он был рукоположен в сан в Беневент-ском соборе. Сбылась мечта всей его жизни, и его глубоко верующая семья разделяла с ним его радость. Власти ордена оставляли его по-прежнему в Пьетрель-чине - только ли по причине здоровья? Впоследствии падре Пио упомянул в туманных выражениях о жесточайших испытаниях, относящихся к тому времени.

Во всяком случае, его прихожане предпочли бы видеть его не таким святым. В один прекрасный день они обратились к протоиерею с жалобой: "Месса падре Пио, - говорили они, - бесконечна... Мы бы с радостью выполняли свой долг перед Церковью и ходили бы на мессу даже в будни, но времени мало, полевые работы ждать не будут..." Дон Сальваторе решил проверить все и увидел, что молодой священник и вправду теряет у алтаря чувство времени. Восхищенный Господом, он никак не переходил к молитве "Вспомни..," и благодарению. Как быть? Протоиерею пришла в голову светлая мысль:

"Будь начеку, Пьюччо! Именем святого послушания я буду мысленно напоминать тебе, когда надо продолжать!" Уловка удалась вполне. Как только дон Сальваторе, присутствовавший на мессе, замечал, что восторги падре Пио слишком уж затягиваются, он "приказывал ему продолжать", и молодой священник тут же повиновался.

Зато потом он наверстывал упущенное. Укрывшись за главным алтарем, он часами пребывал там в состоянии глубокой сосредоточенности. Зачастую его запирали в церкви - он этого даже не замечал! Однажды ризничий в ужасе бросился к протоиерею: "Идите, идите скорее, падре Пио умер!" В самом деле, дон Сальваторе нашел его неподвижно лежащим на каменных плитах - душа его витала где-то далеко. Когда его призвали к порядку именем святого повиновения, он встал и открыл глаза...

Протоиерей счел благоразумным дать ему ключ от церкви, и с тех пор после мессы никто не видел и не слышал падре Пио. Мы и не знали бы ничего об этих состояниях глубокого сосредоточения, если бы о них не проговорился этот добрый малый, ризничий!

Будучи исповедником такого исключительного человека, дон Сальваторе решил на всякий случай принять меры предосторожности - для собственного руководства и для блага самого падре Пио он попросил его приносить ему письма от духовника, причем сразу по получении, до прочтения.

Послушный, как ребенок, священник повиновался. Однажды, вскрыв одно из писем, дон Сальваторе обнаружил в конверте лишь чистый лист бумаги.

- Падре Агостино, должно быть, ошибся. Потребуйте у него письмо!

- Нет, он не ошибся, - спокойно ответил падре Пио, - это "те злые синьоры" подшутили надо мной.

- Ты что же, знаешь, что было в письме?

- Да, знаю.

Пункт за пунктом он изложил все, что написал ему наставник. Дон Сальваторе решил, что это уже чересчур, и немедленно навел справки у падре Агостино. Каково же было его изумление, когда он узнал, что падре Пио ни в чем не ошибся! Дон Сальваторе и предал огласке всю эту историю. К сожалению, мы не знаем, о чем говорилось в знаменитом письме. Другой случай наделал еще больше шуму. Вскрыв письмо, дон Сальваторе увидел вместо текста огромную кляксу "в виде воронки". Охваченный благородным негодованием, он схватил кропильницу и обильно окропил замаранную чернилами бумагу. Клякса тут же исчезла, к великому изумлению его племянницы, присутствовавшей при этом и тут же рассказавшей обо всем пьетрельчинским кумушкам.

Дон Сальваторе, быть может, ничего бы и не сказал, но когда эти необычные факты были преданы огласке, он воздержался от каких бы то ни было опровержений.

И тем не менее бедный падре Пио делал все, что мог, чтобы уберечься от любопытных. Как настоящий сын святого Франциска, он сам себе соорудил за родительской усадьбой убежище, достойное отшельника, покрыл его соломой и проводил там самое жаркое время дня, размышляя в тишине о делах Божиих. Его мать была посвящена в его тайну и звала сына только к обеду (кстати, он никогда не засиживался за едой). И вот однажды — это было 20 сентября 1915 г. —донна Джузеппа прошла через виноградник и крикнула: "Падре Пио! Падре Пио!"

Ее сын тут же вышел из хижины, ожесточенно тряся кистями рук, как обожженными.

Веселая от природы, донна Джузеппа засмеялась:

- Что с тобой, падре Пио? Ты что, на гитаре играешь?

- Ничего, мама. Болит немножко. Донна Джузеппа не стала приставать. На ферме есть дела и поважнее!

Так падре Пио получил невидимые стигматы. Боль была такой, что протоиерей, узнав обо всем, счел за лучшее освободить его от мессы.

Но падре Пио не был согласен. От мессы он ни за что бы не отказался! Он только согласился с протоиереем насчет предосторожностей и стал служить мессу в старой, полуразвалившейся церквушке, посвященной - как будто случайно! - святому мученику Пию.

ГЛАВА VI

Не пора ли тебе пустить корни в каком-нибудь монастыре, падре Пио?

Так нет же! Пути Господни неисповедимы - Бог решил по-другому. Началась война. Падре Пио призвали в армию - что доказывает, что он не страдает каким-либо физическим недугом! И вот он сменяет монашескую рясу на солдатскую форму, в которую можно было бы завернуть два таких изможденных тела, как его. Очевидцы говорят, что выглядела она на нем довольно-таки неуклюже. Еще бы, с непривычки! Его командиры, приметив его полную неосведомленность и неприспособленность, но также и кротость и крайнее смирение, назначали его на самые неблагодарные работы. Он был постоянным дневальным, подметальщиком, мальчиком на побегушках...

Но не это было ему в тягость. Не было таких тягот, которые не показались бы ему сладкими из любви к Господу распятому. Но скученность, жизнь скопом в казарме, непристойности, распущенность его сотоварищей (это была тыловая часть; на фронте, когда тень смерти падает на лица, они светлеют), речь, расцвеченная грубыми словечками, божбой, проклятьями и богохульствами - вся эта мрачная сторона военной службы причиняла ему жестокие страдания. Можно ли себе представить более грубый переход, чем это погружение из францисканского рая прямо в ад, в пучину мерзостей, о которых он едва подозревал, а может, и вовсе ничего не знал?

Но Бог лучше нас знает, что к чему, и пути его неисповедимы и спасительны.

Падре Пио не только узнает, что такое грех. Он учится любить грешников. Его взгляд, обостренный благодатью, различает сквозь эту грязь, обезображивающую их до неузнаваемости, черты бессмертных душ - связанных по рукам и ногам, но дочерей Божьих. В огне испытаний из этого созерцателя постепенно выковывается апостол.

Нам ничего не известно о его пребывании в госпитале Святой Троицы в Неаполе, куда он впоследствии был назначен для выполнения черных работ, требующих максимального смирения. Несомненно, там он испытал великую жалость к больным и раненым человеческим телам. Каждый день преподносил ему страшные уроки. Это страдание, неотвратимое, захлестнувшее все и вся - как с ним бороться? Как направить его к искупительному Кресту? Молчаливый, незаметный, нескладный и несуразный, утонувший в своей неуклюжей солдатской форме солдат Франческо Форджоне справляется, как может, со своими обязанностями и служит удобной мишенью для насмешек своих товарищей, не знающих жалости к недотепам: кто же сомневается, что любое движение его таинственным образом пронзенных кистей причиняет ему нестерпимую боль? Если уже мать любила поддразнивать его: "Ты что, бабочек ловишь, падре Пио?" - то его сотоварищи, наверное, просто животики надрывали...

Когда однажды кто-то восхитится его стигматами, падре Пио обрежет его, со своей обычной грубостью:

"Вы думаете, Господь дал мне их для украшения?"

В этом остроумном выпаде можно услышать отголосок жестоких унижений времен казармы.

Чтобы в один прекрасный день возвысить его, Богу надо было сперва его унизить. Во всех его письмах того времени на каждом шагу встречаются душераздирающие признания в собственной "низости", "крайнем падении". Жизнь ему в тягость. Подобно Апостолу, на которого он ссылается, цитируя знаменитое послание к Филиппийцам (которое он ошибочно относит к Ефесянам), его "влечет то и другое".

"Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас..."

Раздираемый этим жестоким противоречием, известным только святым, он сначала склоняется к первому решению и умоляет своих корреспондентов "не молиться о том, чтобы Бог сохранил ему жизнь".

Ибо, пишет он, комментируя Апостола, невозможно представить себе, какие страдания испытывают некоторые души из-за своей прикованности к этой земле изгнанья. "Мы и представить себе не можем, чего им стоит удовлетворение элементарнейших потребностей этой жизни - есть, пить, спать. Если бы Бог, в своей бесконечной милости, не приходил им на помощь, каким-то чудом лишая их внимания, которое могло бы завладеть ими целиком при совершении мельчайшего из этих действий, все-таки неизбежных - страдания их были бы столь жестокими, что я мог бы сравнить их лишь с тем, что испытывали сжигаемые заживо, в мучениях отдававшие свою жизнь за Христа".

О каких испытаниях говорит этот текст? Разумеется, солдату Форджоне нелегко уклоняться ни от общего "котла", ни от общей спальни! Он годами почти не ест и не спит. И вот Господь, создавший это исключение, приговаривает его к жизни в казарме! Ну не мученик ли он? Он настаивает:

"Вы, может быть, думаете, дорогая Рафаэлина, что я просто преувеличиваю, но я знаю, что говорю! Желал бы я, чтобы все, кто мне не верит, испытали это на собственном опыте...

Вы и теперь остаетесь безразличной? По-прежнему не молите Отца Небесного о том, чтобы я ушел?"

Куда? На небеса. Его корреспондентке давно уже знакомы эти пылкие мольбы. Разве в предыдущем письме он не написал ей, что с ее стороны "жестоко" не молиться о том, "чтобы Супруг всех душ разбил цепи, приковывающие его к своему телу?" Ее отказ "пронзил его тело, подобно мечу, увеличив его агонию".

"Почему вы отказываете мне в этой милости? Значит, мне одному молиться об этом? Во имя Божественного Милосердия, постарайтесь впредь молиться, иначе вы убьете меня!"

Его благочестивая конфидентка не только глуха к его пылким мольбам, но и продолжает молиться о его здоровье. Бедный падре Пио - в данный момент пехотинец Франческо Форджоне - приходит в отчаяние, его просьбы становятся более робкими и смиренны-ми: если синьора Рафаэлина не хочет молиться о том, чтобы Бог призвал его на небо, пусть она хотя бы перестанет молиться о спасении его жизни! Падре Пио, должно быть, высокого мнения о добродетели своей корреспондентки, ибо серьезно беспокоится о том, что ее молитвы нейтрализуют действие его собственных. Он прибегает ко всевозможным аргументам, чтобы убедить ее, даже обвиняет ее в "низких, эгоистических чувствах" и излагает ей все новые резоны:

"Если бы я хотя бы знал, что, оставаясь на земле, я для чего-нибудь нужен, я бы еще смирился с тем, что надо нести груз этой жизни! Но я опасаюсь, и опасения мои вполне обоснованы, что я нисколько не выполню обязанностей священника... и бесплодной останется благодать, дарованная мне рукоположением в день моего посвящения в сан.

Дойдя до предела испытаний, блуждая во мраке, умирая медленной смертью потому, что смерть не идет к нему, бедный падре Пио отнюдь не отказывается всей душой положиться на волю Божью. Вот какого душевного склада этот человек:

"Как сын, нежно привязанный к отцу, охотно выполняет даже самые унизительные поручения, которыми удостаивает его отец, и не просто из послушания, а чтобы угождать ему во всем, даже в мелочах... "

Фраза не окончена. Завершим: "Так и я принимаю все". Однако падре Пио настаивает на своем, ибо продолжает:

"Однако этот примерный сын, принимающий все испытания из любви к отцу, тем не менее чувствует всю тяжесть своих жертв!"

Пусть так! Каким простым и человечным предстает он перед нами в этих несчастных письмах, исполненных рыданиями! Как восхитительны его парадоксы! Не нужно быть большим психологом, чтобы увиеть в этой юношеской переписке - единственной, дошедшей, до нас - чудесного равновесия природы и благодати. Конечно, падре Пио не стал бы изображать из себя ангела, но в нем нет ничего и от фанатика.

Всякий мистик или просто человек, способный глубоко чувствовать, с отрадой прочтет эти страницы.

Однако, "божественный палач" сжалился над своей жертвой. Освобождение пришло в виде болезни - он получил отпуск для поправки здоровья, который провел сперва в Фодже, затем в Пьетрельчине. Вернувшись в Неаполь, он снова заболел (именно тогда стали лопаться термометры, к изумлению госпитальных врачей) и получил новый отпуск на полгода. На этот раз начальство послало его в Сан-Джованни-Ротондо.

Срок отпуска истек, но Франческо Форджоне в часть не явился. Теперь он числился дезертиром. Бригадир пьетрельчинских карабинеров получил приказ срочно найти человека по имени Франческо Форджоне и отправить его под конвоем в Неаполь.

Местный маршал (титул, который носит в Италии этот полицейский чин) обошел с этой бумагой весь городок, но где находится человек по имени Франческо Форджоне, солдат королевской пехоты и дезертир, - никто не знал. Падре Пио в городке все хорошо знали, но после того как он, совсем еще молодым, поступил к капуцинам, никто не помнил, какое имя и какую фамилию он носил в миру. Может, маршал не так уж и старался, - во всяком случае, поиски не дали результата. Спустя какое-то время он сообщил в неаполитанскую комендатуру, что, несмотря на все свои усилия, нигде не обнаружил никаких следов человека по имени Франческо Форджоне.

Шли дни. Маршал уже думал, что навсегда покончил с этим неприятным делом, как вдруг получил но-вый приказ: "Усилить розыски!" Он проворчал что-то нелестное по адресу своего командования и начал новый обход, который не дал бы никаких результатов, не наткнись он случайно на замужнюю сестру падре Пио.

- Донна Феличия, - сказал он, доставая из кармана свою бумагу, - вы случайно не знаете человека по имени Франческо Форджоне?

- Конечно, знаю, - ответила донна Феличия, - это мой брат!

- Как ваш брат! Так это падре Пио? - вскричал бедный маршал, совершенно растерявшись. Ибо он, естественно, знал юного капуцина, но никак не отождествлял его с беглым изменником, которого ему было приказано отыскать.

Узнав его местопребывание, он тут же написал в Сан-Джованни-Ротондо и попросил своего коллегу срочно отправить в Неаполь рядового Франческо Форджоне. Однако, по воле Провидения, он забыл указать, какое имя носил этот рядовой в монашестве. В результате он получил, добрых две недели спустя (на юге никогда не торопятся), составленный с надлежащей витиеватостью ответ: человек по имени Франческо Форджоне в Сан-Джованни-Ротондо неизвестен.

- Как неизвестен, - вскипел пьетрельчинский бригадир, - когда его собственная сестра мне сказала!

Снова розыски, опросы и запросы - никакого результата. В Сан-Джованни-Ротондо никто не знал никаких Форджоне!

Неаполитанская комендатура начинала уже терять терпение. Карабинеры получили строгий выговор. Они не знали, что придумать: дезертир Франческо Форджоне был неуловим.

Наконец в один прекрасный день бригадир караби-неров Сан-Джованни-Ротондо позвонил в дверь монастыря капуцинов и поделился своей бедой с братом-привратником.

- Как, вы ищете Франческо Форджоне? Он у нас! Это падре Пио.

Бригадир чуть не упал. Падре Пио? Клянусь Вакхом! В этих краях все его очень уважали. Падре Пио -дезертир! Однако делать было нечего, приказ был недвусмысленный, и неисполнение его грозило наказаниями. Сообщили обо всем падре Пио, и он тут же отправился на станцию.

Прибыв в Неаполь, он явился к своему капитану. Тот грозно нахмурил брови:

- Рядовой Форджоне, вы знаете, что вы считались дезертиром? Падре Пио нисколько не смутился:

- Да нет же, мой капитан! Я не дезертир. Вот мое отпускное свидетельство. Читайте: "Отпускается на шесть месяцев, в дальнейшем - ждать особых распоряжений". Я выполнял приказ! Я ждал... Распоряжения дошли до меня только вчера, и я сразу же выехал...

Капитан вытаращил глаза. Этот человек был совершенно прав! Подумать только, что все эти бедняги чуть не целый год портили себе кровь из-за него! Переписка о нем составила под конец внушительный том...

- Хорошо, хорошо, - проворчал он, - можете идти.

Рядовой Франческо Форджоне с невинным видом оставил помещение. Если его Ангел-хранитель развлекался, по таинственным и неисповедимым причинам затягивая это недоразумение, он тут ни при чем: он выполнял приказ!

"А чтобы воевать, - думал он, - у меня есть оружие получше, чем то, с которым они пытаются научить меня обращаться". У святого кюре из Арса военное прошлое было не таким безупречным, как у падре Пио да Пьетрельчина!

ГЛАВА VII

Спустя много лет старый Дзи'0рацио охотно рассказывал, как он совершил путешествие в Неаполь с корзинкой провизии, которую послала рядовому Франческо Форджоне переживавшая за него мама. Кажется, падре Пио просил в основном творога и винограда. Они позавтракали вместе у своей землячки, донны Каролины, на вия Ретифило; при прощании отец заплакал.

- Не плачь, - сказал падре Пио, - вот увидишь, я недолго пробуду под ружьем!

Возвратившись в Пьетрельчину, Дзи'0рацио петушился: "У падре Пио все в порядке. Ни дать ни взять - старый солдат!" Донна Джузеппа украдкой смахивала слезу. Мать не так-то просто обмануть!

И в самом деле, не прошло и десяти дней, как падре Пио написал родителям, что он болен и находится в госпитале. И приписал: "Только не надо приезжать, свидания здесь разрешены не больше чем на четверть часа. Скоро я вернусь домой".

Потом об этом говорили как о пророчестве, но тогда это ему подсказал просто здравый смысл. Неаполитанские медики нашли, что падре Пио настолько плох здоровьем, что дали ему сперва бессрочный отпуск по болезни, а вскоре он был уволен вчистую с "военной пенсией по пятому разряду".

Биографы падре Пио способствовали упрочению легенды о том, что он окончательно поселился в Сан-Джованни-Ротондо в 1916 г.

Между тем имеющаяся у нас переписка обязывает нас уточнить эту дату. Письмо, написанное в неаполитанской "Prima clinica medica", датировано 8 марта 1918 г. Следовательно, в марте он еще был военнослужащим и 5 мая 1918 г. находился в Сан-Марко-Лака-тола. Значит, его демобилизовали уже после 5 мая. Кроме того, нам известно, что он сперва поехал в Пье-трельчину. Там Франческо настоял на том, чтобы его военную форму отослали обратно, к великому неудовольствию Дзи'0рацио, считавшего, что ей и дома найдется применение.

- Нет, отец, - сказал падре Пио, - она мне не принадлежит.

Он не хотел даже брать свою пенсию: "я ее не заслужил". Уже потом, по приказанию настоятеля, он согласился расписываться на квитанциях.

После очень недолгого пребывания в Пьетрельчине он был направлен на послушание в Фоджу. Долго он там не задержался. Соседи его вскоре начали жаловаться на "странный шум, доносящийся из его кельи, мешавший им спать по ночам". Падре Пио молчал. О причине этих странных погромов не знал никто, кроме монастырского начальства, и оно сочло за лучшее удалить его в какой-нибудь уединенный монастырь с более подходящим климатом для скорейшей поправки здоровья. Мы можем с уверенностью утверждать только то, что 20 сентября 1918 г. он был уже в Сан-Джованни-Ротондо.

В начале марта он еще был в Сан-Марко-Лакатола, значит, события, о которых мы только что рассказали, заняли не более пяти месяцев. Нам кажется, это очень важно, чтобы понять историю души падре Пио. В памятный день праздника стигматов святого Франциска, его покровителя, мы видим в Сан-Джованни-Ротондо не монаха, проведшего месяцы или годы в высоком созерцании, а вчерашнего солдата, только что сменившего военную форму на монашескую рясу.

Возбужденное воображение верующих разукрасило своими красками это событие, раз и навсегда вырвавшее его из дорогого его сердцу одиночества. Если бы Господь спросил его мнения, безусловно, этот молодой монах умолял бы его и впредь ревностно хранить то, что он называл "тайной своего Царя", - тайну его невидимых стигматов.

Но Бог, по своему обыкновению, не посчитался с желаниями своего создания и поступил так, как счел нужным для вящего торжества своей любви. Ибо Бог знает, из какого теста мы созданы - разве не Он создатель? - и как падки на знамения и видимые проявления. Знаменитому ловцу человеков, которым должен был стать падре Пио, тоже нужна популяризация. Недостаточно, чтобы его сердце было объято любовью к своему Распятому Господу. Надо, чтобы эта любовь расцвела на его плоти видимыми ранами. Вот приманка, падре Пио, вот божественный крючок; они привлекут к тебе бесчисленные толпы верующих отовсюду. Узник исповедальни, ты ждешь, когда дрогнет поплавок. Для чего они приходят сюда - не так уж и важно. Главное - что они приходят и принимают омовение в божественной крови, смывающее с них всю грязь.

Все мы - как те тосканские ослики, упрямые и недоверчивые: чтобы они шли, у них перед носом держат пучок душистой травы. У падре Пио есть для осаждающих его любопытных и для проталкивающихся к нему несчастных кое-что получше, чем вид его пронзенных кистей и ступней. Но не забудем, что если они пришли сюда, в глушь Сан-Джованни-Ротондо, то именно ради его ступней и кистей. Они проглотили крючок. Они попались. Через падре Пио их вернул себе Христос.

Все произошло очень просто.

Падре Пио - на своем месте, на хорах, в третьем -последнем - ряду. Справа от него - окно. Перед ним -большое изображение Христа, вырезанное из кипариса, "который, - говорят мне, - никогда не точат черви". Он не один. Падре Арканджело тоже задержался.

Звонят. Пора идти. Они идут к выходу. Падре Арканджело видит, что кисти падре Пио кровоточат.

- Вы поранились? - простодушно спрашивает он.

- Занимайтесь своими делами! - резко отвечает падре Пио.

Что означает: "Не ваше дело!"

Неверными шагами он идет, чтобы явиться перед отцом-настоятелем; тот потрясен. Такие раны не скроешь! Кроме стигматов на ступнях и на кистях, у падре Пио была глубокая рана на правом боку, кровь из нее так и лилась. Белье и чулки были все в крови. И удивительно, что кровь эта не свертывалась и издавала приятный запах...

Отец-настоятель взялся за перо и написал рапорт отцу-провинциалу.

Но думать, что суровые монастырские стены - абсолютно надежное хранилище для такой тайны, - значит совсем не знать бедную природу человека! Тут же поползли слухи. К монастырю устремились толпы. "Падре Пио - святой, святой!"

Он продолжал исповедовать в церкви. Вскоре наплыв верующих стал таким, что для поддержания порядка пришлось вызывать карабинеров. Пришедшие издалека люди устроили целый лагерь вокруг монастыря и ждали своей очереди, пока другие давили друг - друга у исповедальни. Все хотели увидеть его, побывать на его мессе. Со всех сторон его дергали и толкали; измотанный падре Пио, пожираемый тысячью взглядов, как какой-нибудь диковинный зверь, вступал в эту жизнь мученика, которую он с тех пор и вел не переставая. Воистину стигматы даны ему не для украшения!

Отец-провинциал был взволнован и не знал, что делать. Наконец все это ему изрядно надоело, и он потребовал подлинных фотографий этих таинственных ран и, приложив их к своему докладу, направил их в Святейшую Канцелярию. В ответ ему было приказано подвергнуть падре Пио тщательному осмотру компетентных врачей и уберегать от любопытства верующих вплоть до окончательного медицинского заключения.

Падре Пио молчал и повиновался, как ребенок. И вот он во власти эскулапов, а они не так-то легко расстаются с добычей. Пока все эти доктора спорят и пререкаются о его кистях, обратимся к более увлекательной теме: поговорим о его духовной жизни.

Ибо такие внешние явления, как стигматы, всецело зависят от жизни души, еще менее доступной для нас и менее контролируемой нами, чем жизнь физическая. Поэтому не будем питать больших иллюзий о том, насколько успешно мы сможем "прозондировать" его душу. Все, чем мы располагаем для того, чтобы хоть как-то проникнуть в эту царственную тайну - это несколько писем, написанных рукой падре Пио с 1914 по 1922 г., и слова, которые удалось зафиксировать его горячим поклонникам. Если учесть, что человеческая память ненадежна, а легковерный энтузиазм почти всегда искажает то, что было сказано на самом деле, мы можем считать надежным источником только переписку падре Пио.

Итак, перед нами весьма скромная, четко ограниченная задача: с помощью избранных мест из его собственных писем попытаться восстановить - очень приблизительно - его духовный путь. Нам кажется, что многих тупиков удалось бы избегнуть, если бы тех, кого Господь отметил такими зримыми харизмами, как стигматы, изучали не "специализированно" и фрагментарно, рассекая на части, как трупы, а в живом и неделимом единстве. Исключительное внимание к изолированным феноменам может привести к шедеврам абстракции: сердцевина души ускользает от любых скальпелей и хранит свою тайну.

Очевидно, что любое исследование живого существа ставит нас в тупик перед тайной по имени "жизнь". Между тем ученые не любят сталкиваться с "тайнами". Крайняя специализация избавляет и защищает их от тайн. Однако вещь не перестает существовать оттого, что вы повернулись к ней спиной! Падре Пио - не только загадка для психиатров или докторов моральной теологии, но и живой человек, а значит - тайна, в своей целостности и единстве ускользающая от любого скальпеля , не поддающаяся расчленению. Поостережемся ее объяснять или требовать объяснения от него самого, как этот бравый доктор Р., воображавший, что поступает очень хитро, задавая ему коварный вопрос:

- А скажите-ка, падре Пио, почему у вас эти повреждения именно здесь, а не где-нибудь в другом месте?

- Это, скорее, вы должны мне объяснить, доктор: почему они должны быть в другом месте, а не здесь?

Как видим (в этом мы неоднократно будем убеждаться), ни находчивости, ни чувства юмора падре Пио не лишен. Итак, пусть его телом занимаются специалисты, а мы послушаем его душу.

В 1914 г., в двадцать семь лет, он уже оказывает духовное влияние на других. Едва четыре года как он священник, а влияет он не только на простых и набожных людей, но и на элиту. Темперамент у него пылкий, он не признает ни колебаний, ни компромиссов и ведет свою паству с тем святым рвением, с каким пастушеские овчарки ведут стадо к хозяину, показывая, если надо, клыки. Послушаем его:

"Мир, милосердие и милость Божья да будут с вами всегда - и со всеми, кто искренне верует в Господа Иисуса. Аминь!

Я уже писал вам некоторое время назад, но до сих пор не получил ответа. Как вы живете? Зная ваше прилежание и вашу чрезвычайную вежливость, я не могу не беспокоиться о вашем молчании.

Хочу надеяться, что бесконечное Милосердие Божье вскоре пошлет мне милость узнать, что вы не писали мне лишь из-за ваших занятий и что они являются единственной причиной, по которой вы забыли того, кто неустанно молится за вас и воздает хвалу Отцу нашему небесному. Итак, я с нетерпением жду ваших писем, чтобы получить подробные сведения о всей вашей семье, особенно о том, что касается дорогой Джо-вины, молитвам которой я себя препоручаю, равно как молитвам Розины и вашим.

Меня заверили, что вам теперь лучше; не скрою, что это обрадовало меня, но, не имея от вас по-прежнему никаких новостей, я очень беспокоился и боялся, чтобы на этот раз меня не обманули...

Боюсь, как бы ваше долгое молчание не оказалось ловушкой врага нашего! Остерегайтесь его ловушек, не слушайте его никогда. И не сочтите за навязчивость, если я проявляю столько беспокойства о вас и так пекусь о вашем спасении. Вспомните, что я обручил вас со Христом. Вот почему я так ревностно оберегаю вас от ловушек, которые могут расставить вам другие! Ради любви небесной, вспомните, что я связал себя строгим обязательством всегда заботиться о вас, что я перед своей совестью обязан оберегать вас от всякого зачумленного дыхания, чтобы когда-нибудь вручить вас, как непорочнейшую деву, Божественному Супругу, который потребует вас у меня. Горе мне, если я не исполню этого долга! Заклинаю вас, ради Христа и Божественного Милосердия, - никогда не охладевайте на пути добра и никогда не пренебрегайте моими советами. Ради любви к Богу, пусть не пропадет бесплодно благодать Господа нашего, обильно дарованная вам через святые таинства. Будьте всегда бдительны и благоразумны: старайтесь неустанно продвигаться в целомудрии; с великою верой распахните свое сердце, чтобы принять дары, которые Святой Дух так охотно дает вам. Вот, пришло время сеять: если мы хотим собрать урожай, нам нужно не столько заботиться о том, чтобы много сеять, сколько о том, чтобы семя падало на хорошую почву. Посеяли мы уже много, но, если мы хотим порадоваться урожаю, этого мало. Будем же бросать и бросать добрые семена, пусть нас ничто не остановит, и, когда это семя прорастет в тепле и станет колосом, будем неустанно заботиться, чтобы его не заглушили плевелы!"

Перед нами целая программа духовной жизни, набросанная рукой мастера. Юный монах не только говорит от избытка сердца, но умеет применять свои взгляды к конкретным случаям, о которых судит с удивительной проницательностью. Дар распознавания душ, тончайшая интуиция, такт, чувство ответственности и сердечность - вот те качества духовного наставника, благодаря которым падре Пио будет так влиять на души. Уже в первых своих письмах он показал себя замечательным наставником.

Из этих конкретных случаев вырисовываются основные линии, фундаментальные принципы, характеризующие духовность падре Пио. Попробуем вкратце их перечислить, иллюстрируя цитатами.

Вместе с отцом и основоположником Ордена, Франциском Ассизским, он сводит всю реальность этого мира к Милосердной Любви, "рычагу, основе и ключу свода совершенства". Ибо "Бог есть любовь, и кто живет в любви — живет в Боге". И наоборот, "проявить недостаток милосердия - значит ранить Бога в зеницу ока". И, как будто это сравнение недостаточно сильно, падре Пио добавляет: "Недостаток милосердия - грех против природы".

Итак, любовь должна проявлять себя. Как? Верой в того, кого любишь. Чем больше любишь, тем больше веришь. Бог, наша главная любовь, испытывает нас, чтобы позволить нам доказать Свою любовь.

"Самый прекрасный акт веры срывается у нас с губ в ночи, в приношении жертвы, в страдании, в возвышенном и несгибаемом стремлении к благу; как молния, раздирает он потемки твоей души и несет тебя сквозь бурю к самому сердцу Бога твоего".

Ибо в самой сильной муке "ваша душа покоится на руках Божественного Супруга вашего, как дитя на руках матери; не бойтесь же, спите спокойно, с твердой верой, что Господь приведет вас к тому, что для вас лучше всего". И он добавляет: "Не думайте, что я говорю вам это просто так или что я хочу скрыть от вас суровую правду: нет, нет, это и есть самая строгая правда".

Поэтому, если "Иисус проявляет себя, скажите Ему спасибо; если же Он скрывается, опять же скажите спасибо. "Все есть игра любви".

Так вот, строже всего Бог обращается со Своими друзьями. Именно от них Он скрывается. И именно им является во мраке и молниях Синая.

"И вот ты — в неопалимой купине. Она пылает, все вокруг застилают грозовые тучи, твой разум уже ничего не видит и не понимает. Но Бог говорит, явившись душе, которая слушает, слышит, любит и трепещет".

Вместе со всеми великими мистиками, верными традиции св. Павла и Св. Писания, падре Пио считает, что человек состоит из трех частей: тела, души и духа. До тех пор пока дух склоняет главу перед волей Божи-ей, ничто не потеряно, - наоборот, все получено.

"Стремление к любви - уже любовь. А кто вложил это желание в твою душу? Можем ли мы выработать в себе хоть малейшее святое желание без помощи благодати? Сам Бог присутствует там, где есть желание любить Его".

Итак: "Пусть весь мир провалится в тартарары, пусть все погрузится во мрак - что тебе до того! Среди громов и туч Господь с тобою.

Если Он живет в мраке горы Синая, среди молний, туч и громов, не будем ли мы довольны пребыванием близ Него? Другими словами: предпочтем ли мы Его дары самому Возлюбленному?

"Ибо, - настойчиво продолжает падре Пио, - Бог столь непостижим, столь недоступен, что чем дальше душа проникает в глубины Его любви, тем меньше чувствуем мы эту любовь - пока нам не покажется, что мы уже не любим... Верьте мне: чем больше душа любит Бога, тем меньше она это чувствует".

Не забудем, что падре Пио обращается к испытанным душам, он знает их божественную боль и лечит их с тем искусством, которое достигается опытом.

Тем не менее, большинство его поучений пригодно для всех христиан, слишком легко впадающих в тоску, беспокойство и недоверие - "эти язвы души". Его руководство - именно то, что надо, чтобы приободрить и умиротворить душу. Он знает болезнь нашего времени и неустанно лечит ее:

"Отчаяние - большее зло, чем само зло. Идите в простоте по пути Господа и не мучьте ваш дух! К недостаткам вашим испытывайте святую и мирную, а не ту надоедливую и беспокойную ненависть, которая лишь питает их! Вспомните, дочери мои, что я враг бесполезных желаний не меньше, чем желаний дурных и вредных". Главное — это то, чего хочет для нас Бог. "Если Он желает говорить с нами, как с Моисеем, в молниях и в туче неопалимой купины, не будем настаивать, чтобы Он говорил с нами в свежем и нежном дыхании ветерка, как с Илией".

Поэтому вместо того, чтобы "философствовать" о своих недостатках, "оставайтесь в той ладье, в которую я вас поместил", во имя святого послушания. "Пусть буря злится. Да здравствует Иисус! Вы не погибнете. Он спит, но в нужный момент Он проснется, чтобы вернуть вам спокойствие". "Святой Петр шел бы по волнам, как по суху, если бы не испугался и не усомнился..."

Он настаивает: "Самое худшее оскорбление, которое мы могли бы нанести Богу - это усомниться в Нем".

Следовательно, "отбросим всякие хлопоты и всякое беспокойство по поводу временных духовных невзгод, откуда бы они не пришли, ибо они мешают свободному действию Святого Духа. Чем меньше примешано к терпению суеты и треволнений, тем оно совершенней". Не требуйте от Бога отчета, никогда не говорите Ему: почему? Не смотрите даже на дорогу, по которой Он вас ведет. Вместо этого: "Заклинаю вас сладостью Иисуса: пусть ваши глаза неотрывно смотрят на Того, Кто вас ведет, и на небесную родину, куда Он хочет вас привести. Ведет ли Он вас через пустыню или через поля - какая разница? Главное, чтобы по этому пути — вашему пути - вы пришли бы к единственной цели всех душ, созданных Богом, чтобы стать подобными Его Возлюбленному Сыну и постепенно преобразиться в Него".

Вот тот чисто евангельский идеал, который падре Пио не устает предлагать руководимым им душам. Вот с какими пожеланиями обращается он к ним:

"Да будет Иисус повелителем ваших сердец и да продолжает в них Свой труд вплоть до полного вашего преображения в Любви.

Все души, возлюбленные Иисусом, должны все более и более уподобляться Своему небесному Образу...

Бог трудится над твоей душой, чтобы она достигла своей дивной цели - завершила твое преображение в Него".

Итак, любовь - это тот чудесный магнит, который вырывает души из их оцепенения и посредственности, чтобы привлечь к себе: но эта любовь распята, ее обретают лишь на Кресте.

Вот почему о ней так мало знают! Мы хотим любви, но отказываемся от страдания. А Иисус распростер нам свои объятия, но руки Его прибиты гвоздями. Чтобы обнять Его, надо обнять его крест. Чтобы обрести Его, надо разделить его Страдания.

Элементарные истины, неприемлемые для нашей апатичности! Оригинальность падре Пио в том, что он пересказал самыми простыми словами то, что раз навсегда сказали апостолы Павел и Иоанн. Труднодо-стижимый идеал - может быть; но разве не надо, чтобы души узнали в нем себя, чтобы у того, кто выдвигает такой идеал, было бы столько последователей? 78

Падре Пио не разбавляет водой вино своего евангелия, и осаждающие его толпы - еще одно свидетельство того, что душа человеческая - "по природе своей христианка".

"Всякая избранная душа должна стать подобной Иисусу, - пишет он духовному сыну, - так позволь же Ему обращаться с тобой так, как Ему угодно!

Всякий, избравший лучшую долю, должен пройти через все страдания Христа, разделив с Ним тоску пустыни, Гефсиманского сада, креста.

Ибо Иисус добровольно согласился на крайнее одиночество. Он захотел испытать невыразимую боль -почувствовать Себя покинутым своим Отцом Небесным".

Поэтому духовные испытания должны не приводить нас в отчаяние, а радовать отпечатком "святого сходства", который они накладывают на нашу душу:

"Да будет всегда Иисус Господом твоего сердца, -пишет он одной из своих дочерей, - да благословит Он тебя на это испытание и сделает тебя святой! Ты хлопочешь, мое дорогое дитя, в поисках высшего блага. А на самом деле это благо - в тебе самой и держит тебя распятой на голом кресте, придавая тебе силы выносить эту невыносимую пытку и любить горькой любовью Любовь.

Ибо "единое на потребу: быть со Христом".

Если Он ждет нас на кресте, отвернемся ли мы от креста?

Если Он назначил нам свидание во мраке, отвергнем ли мы мрак?

"Слушайте меня хорошенько, дорогие дочери: когда родился Иисус, пастухи услышали ангельское пение, говорит нам Писание, но оно не говорит нам, что святая Дева и святой Иосиф, бывшие рядом с божественным Младенцем, слышали глас Ангелов, видели божественное сияние. Что же они тогда слышали? Плач Новорожденного... Что видели они при слабом свете затухающего огня? Глаза Младенца, полные слез, Его беззащитное прозрачное тельце. Итак, спрашиваю вас, дорогие дочери: где бы вы хотели остаться - в темном хлеву, где кричит новорожденный, или с пастухами, восхищенными и ликующими, среди сладостных небесных мелодий и в блеске чудесного света? Я знаю ваш ответ! Вы бы сказали, как святой Петр: "Благо нам остаться здесь". Так вот, уверяю вас, что вы находитесь в пещере вифлеемской, рядом с Иисусом, дрожащим от холода, или, лучше сказать, рядом с Марией, на Голгофе, и видите там только гвозди, терпите смертную муку, потемки, отверженность. Итак, заклинаю вас любить Ясли и Голгофу Бога нашего Распятого во мраке..."

ГЛАВА VIII

Один из очень близких друзей падре Пио сказал мне однажды: "Чудеса и преходящие милости Божьи -конфетки, которыми падре заманивает души на путь святости, где вас ждет голый крест - но и радость превыше всех радостей. Уверяю вас, падре Пио не балует своих духовных детей!"

Более того: он их заранее готовит, вооружает против жестоких испытаний.

"Многократными ударами резца и тщательной шлифовкой божественный Художник подготавливает камни, из которых будет построено вечное здание, -пишет он 28 сентября 1915 г., через две недели после получения невидимых стигматов. - Так поется нашей заботливой матерью, святой Церковью, в гимне на освящение собора.

Итак, всякую душу, предназначенную к вечной славе, справедливо будет уподобить камню для постройки. Перед тем, как употребить его, Отец Небесный обтесывает и шлифует его ударами зубила и молота. А что такое эти удары? Это помрачения, тревоги, искушения и огорчения духа, а также физические болезни. Так возблагодарите же Отца Небесного, удостаивающего вас, в бесконечной милости своей, такого обращения. Да, дорогая сестра, почему нам не восславить лучшего из Отцов за такое любезное обращение? Так откройте же ваше сердце для святого Страдания, уютно устроившись на руках этого нежного Отца; вы - Его избранница, ибо Он помогает вам так близко следовать за Его Иисусом, восходящим на Голгофу".

Падре Пио не только ободряет эти души, прошедшие через испытания, но в святой смелости своей и поздравляет их:

"Поверьте, моя дорогая дочь, если бы я не видел вас в таком отчаянии, я не был бы так доволен, ибо это означало бы, что ваш Божественный Супруг не так осыпал вас своими драгоценными дарами".

А когда этот бедный ребенок жалуется, что ее серд це "твердое, как камень", падре Пио утешает ее:

"Любовь уходит только для того, чтоб укрепить любовь!" Иисус не просит невозможного. Скажите ему: "Ты хочешь, чтобы я любила Тебя больше? Воистину, я не могу! Дай мне больше любви, и я буду любить Тебя больше". Поверьте, дочь моя, Иисус будет доволен. Главное - чтобы Он был доволен. Доволен Он, довольны все".

Руководство умиротворяющее, но какое неукоснительное! Железная рука в бархатной перчатке - подобно святому Франциску Сальскому, падре Пио без колебаний увлекает души медом своей нежности к головокружительным вершинам высшего отречения. Некоторые из его писем, причем из самых ранних, представляют собой просто сжатое изложение основ мистической теологии, тем более драгоценное, что оно продиктовано опытом - это чувствуется в каждой строке.

Ибо как бы он смог направлять души через "эти жестокие безводные пустыни", если сам не прошел через них? Как бы он услышал эти сокрушенные души, если бы не узнал на собственном опыте этого "ужасающего контраста" между острым умом и "бесплодным сердцем", между волей, явно восставшей - в "нижней области души, уязвляемой огорченьями и скорбями" - и этим смутным желанием несмотря ни на что любить Бога? "Бедняжка" нисколько не предрасположена "к вещам сверхъестественным". Она блуждает "в глубоком мраке", считая себя "отвергнутой и покинутой Богом".

Следует ли ее пожалеть? Да нет же! Блаженна она, блаженна душа, которую Бог удостоил возвысить до чистой любви! Чтобы понять Его, достаточно, говорит падре, понаблюдать за матерью и ее малышом.

Без сомнения, она его нежно любит. Между тем, кормит ли она его грудью всю жизнь? Отнюдь нет! Приходит день, когда она отлучает его от груди. Ребенок плачет, кричит, жалуется. Мать непреклонна. Ей хорошо известно, что для того, чтобы стать человеком, ее малышу нужна более существенная пища.

"Именно так, и еще лучше, Бог обращается с душами. Сперва Он привлекает их к себе сладостью и утешением". Но возникает опасность, что бедняга больше привяжется к дарам, чем к Дарителю! Бог устраняет этот риск, отлучая ее от груди, то есть погружая в отчаянье и мрак. "И вот она, одинокая и беспомощная, со всех сторон осаждаемая смертельным страхом, в тревоге спрашивает себя, не вызвано ли ее состояние каким-нибудь грехом, который лишил ее благодати Божьей. Она умножает испытания совести, перебирает все свои мысли и поступки и, не находя ничего, в конце концов приходит к убеждению, что Бог покинул ее из-за грехов ее прежней жизни. Как она ошибается! То, что кажется ей покинутостью - лишь свидетельство нежнейшей заботы Отца'небесного, возвышающего ее до созерцания, сперва сухого и бесплодного, но если она не теряет веры, постепенно становящегося сладким".

То есть, Бог отрывает ее от ощутимых вкусов для ее же блага, но так как "ее небо еще не привыкло к более изысканной пище", она не может воздать ей должное и поэтому страдает. Однако без такого очищения чувств душа не смогла бы наслаждаться созерцанием, ибо оно - "совершенно духовная вещь".

Ночь чувств - это ночь отлучения от груди. Но чтобы достичь полной зрелости, душа должна пройти еще через одно испытание, которое называется "сном разума". Тогда сам разум очищается от всех препятствий, всех шлаков, мешающих полному расцвету чистейшей Любви.

"Когда Господу будет угодно привести вас в это состояние, ваша душа испытает такую резкую боль, какой вы и представить себе не могли. Вы почувствуете себя окутанной густым мраком, ваш разум испытывает жесточайшее уныние. Именно тогда вы начнете служить Господу и любить его более чистой любовью, самозабвенно, ради Него одного.

Чем ближе Господь приглашает вас к Себе, тем больше вкладывает Он в вашу душу Своего чистейшего света, который сперва ослепляет ее.

Страдания, испытываемые при этом душой, столь жестоки и ужасны, что мы можем уподобить их только тому, что испытывают души в Чистилище, более того - осужденные на вечные муки".

Пока душа не очистилась полностью, свет Господень для нее - ночь и тьма, но "когда она будет готова принять поцелуй совершенного союза любви - ее просветит пытающий ее свет".

Падре Пио писал эти строки в декабре 1914 г. Он не цитирует тексты, а говорит от избытка сердца. Внимательного читателя не обманет эта кажущаяся объективность стиля. То в одном, то в другом непередаваемом обороте речи чувствуется дрожание неприкрытых эмоций. Молодому капуцину только-что исполнилось 27, а он уже исследует эти ночи!

Этот опыт непередаваем, и он навсегда поставил падре Пио в условия полного одиночества! Ибо как тебя услышат те, кто не знает этого живого огня, сжигающего тебя, не знают, до какой степени все мирское отныне несет для тебя привкус пепла?

"Как бедна наша жизнь! - пишет он 28 сентября 1916 г. - Если бы наш Божественный Супруг мог разорвать завесу, отделяющую нас от Него, и дать нам наконец ту полноту любви, которой мы так желаем, с такими стонами, с такими слезами!"

Между тем Бог трудится в ней. Постепенно созерцатель становится настоящим апостолом. Ностальгия по небу сменяется неутолимым голодом по душам. Ежедневно падре Пио убеждается в том, каково это -быть отцом! Но так хочет Бог. Именно ради этого Бог призвал его и сохраняет ему жизнь. Не более чем через год после только что цитированного письма он вдруг открывает свою душу в советах:

"Порыв к вечному кресту - это хорошо, это святой порыв: его еще нужно умерять посредством полного отказа от божественной сладости. Исполнять волю Божью на земле - лучше, чем наслаждаться Раем. "Страдать, не умирая" - таков был лозунг святой Терезы. Само чистилище сладко, если страдаешь из любви к Богу!"

Причем эти признания надо принимать буквально. Чтобы сохранять жизнь этому апостолу, нужны, по меньшей мере, целые толпы, осаждающие и с жадностью пожирающие его - падре Пио отдан "на съедение" толпе, в полном значении этого слова. В тот день, когда он уже не сможет спуститься в свою исповедальню - хранилище стольких тайн любви и милосердия - в тот день единым махом разорвется завеса, удерживающая его на земле, и он упадет наконец на руки своего Бога счастливой жертвой.

И вот он отдан этим душам и каждый день убеждается в том, какой ничем не выразимой ценой приходится за них платить. Чтобы вырвать их из когтей зла и самого лукавого, недостаточно благочестивых разглагольствований: всякое искупление есть кровавая мистерия.

Задолго до того, как Господь отметил его видимым сходством с Распятым, падре Пио бросил на весы справедливости всю кровь своего сердца. Стигматы - лишь видимый знак той искупительной жертвы, которая отдает его всего, без остатка, на служение людям.

"Как могу я забыть тебя, - пишет он одной из своих духовных дочерей, - тебя, ради которой я принес столько жертв, которую я породил для Бога в тяжких муках моего сердца?"

А юноше, вернувшемуся из дальних краев, он пишет: "Я купил тебя ценой моей крови".

"Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!" (Гал 4.19). Эти слова апостола Павла навсегда стали "путеводителем" апостолов. Представление о том, что души для Христа можно завоевать, не расплачиваясь собой, - одно из самых коварных заблуждений нашего времени и скрытая причина стольких неудач в апостольских де лах, в остальных отношениях превосходно рассчитанных и "реальных". Кто знает? Может, весть, которую несет нам падре Пио, прежде всего обращена к священникам, пригвожденным к кресту своего сана с самого дня рукоположения? Для того, чтобы жертва была принята, вовсе не обязательно видимое для всех кровотечение из ступней и кистей, но не выигрывает ли эта элементарная истина от наглядных уроков самой жизни?

Начиная с 1916 г., письма падре Пио все больше и больше обжигают своей любовью. Нет таких жертв, на которые он бы не был готов для духовного блага своих сыновей и дочерей! Жизнь в казарме для него тяжела? Пусть! "Что я могу пожелать вам из этого узилища, в которое я заключен ради вашего освящения? - пишет он из Неаполя 1-го октября 1917 г. - Будьте как пчелки духовные, собирающие в свои соты чистейший мед и воск..."

И напоминает им об "отеческой нежности", с которой он ревностно следит за их духовным ростом. "Ваш отец, любящий вас, как собственную душу", - пишет он общине терцириев (Миряне, соблюдающие, по мере возможности, монашеское правило).

Некоторые его письма звучат просто пронзительно:

"Я очень хотел бы жить, умирая, - пишет он в январе 1919 г., - чтобы из смерти моей била бы ключом вечная жизнь и Тот, Кто есть Жизнь, воскрешал бы мертвых".

Он с трудом выводит эти слова, почерк его неуклюж, ибо уже четыре месяца как кисти рук его пронзены.

Наивные писатели способствовали распространению легенды о божественных восторгах, восхищавших душу падре Пио с самого дня принятия стигматов. Из писем его видно, что на деле это было совсем не так. Не уточняя, о чем идет речь, он умоляет своих дочерей препоручить его "милосердию Божию", ибо, говорит он, "душа моя падает под грузом тягчайшего и горчайшего испытания" (13 октября 1918 г.).

А вот полный текст письма, которое он написал 23 сентября 1918 г., всего через три дня после памятного события, превозмогая боль, в ответ на настойчивые вопросы одной из своих дочерей:

"Да царит Иисус в твоем сердце! Да наполнит Он его до краев Своей святой любовью! Сожалею, что не могу ответить по пунктам на все твои вопросы. Уже три дня, как я болен и встаю с постели только чтобы писать тебе. Извини меня за краткость..."

Все проще простого. Он болен. Всем известно, какое у него хрупкое здоровье... Если бы все зависело от падре Пио, история о его стигматах не получила бы такой скорой огласки.

"Уверяю тебя, - продолжает он, - что о своей душе можешь не беспокоиться. Но я не могу освободить тебя от медитации по той простой причине, что ты считаешь, что тебе от нее нет никакой пользы! Священный дар молитвы, добрая моя дочь, в руках Спасителя, и чем больше ты освободишься от себя, то есть от своих чувств и от всякой плотской привязанности, врастая корнями в святое смирение, тем больше Он даст его твоему сердцу.

Поэтому надо, чтобы ты с великим терпением и настойчивостью продолжала упражняться в святом искусстве медитации и довольствовалась продвижением вперед маленькими шажками, пока не обретешь ноги для бега или, еще лучше, крылья для полета. Довольствуйся тем, чтобы жить в послушании - в любом случае это уже немало для души, решившей посвятить себя Богу. Смирись с тем, что ты еще маленькая пчелка, едва только вышедшая из личинки, пока не станешь взрослой пчелой, умеющей делать хороший мед.

Смирись с любовью перед Богом и людьми, ибо Бог говорит лишь с теми, кто держится перед Ним с великой скромностью.

Между тем, подлинная причина, по которой тебе не всегда хорошо удается медитация - вот она, и думаю, что я не ошибаюсь!

Ты приступаешь к медитации в каком-то возбуждении, с тревогой и беспокойством и упорно стараешься найти для нее предмет, который успокоит и утешит твой дух. Так вот, одного этого уже достаточно, чтобы ты не нашла того, что ищешь, и чтобы ни твой разум, ни твое сердце не смогли освободиться и сосредоточиться на той истине, о которой ты размышляешь. Знай, дочь моя, что когда мы в спешке и с лихорадочным нетерпением ищем что-нибудь потерянное, оно может сто раз попасться нам на глаза, мы можем задеть его рукой - и все равно не заметим!

Это бесплодное беспокойство лишь утомит твой дух и лишит твою мысль малейшей возможности сосредоточиться на том, о чем ты размышляешь; отсюда произойдут некоторая холодность и какое-то отупение, особенно в области чувств.

Я знаю лишь одно средство от этой беды - прогони это беспокойство, ибо это одна из самых опасных ловушек для истинной добродетели и подлинной внутренней жизни; тебе кажется, что она придаст ревность твоей душе - а душа охладевает; ты улыбаешься - и попадаешь впросак.

Итак, дочь моя, сколько раз говорил я тебе: будь настороже, особенно во время молитвы! Не забывай, что благодать и расположенность к молитве - это воды не земные, а небесные! Никаких наших усилий не хватит, чтобы заставить их излиться, и тем не менее необходимо готовить себя к ним тщательным образом, но всегда спокойно и смиренно.

Раскрой свое сердце навстречу Небу и жди, когда снизойдет небесная роса! Не забывай об этом во время молитвы, дочь моя, ибо так ты приближаешься к Богу! По двум причинам: во-первых, чтобы воздать Ему должное. А ведь для этого не обязательно Ему говорить с нами и нам с Ним! Достаточно признать, что Он - наш Бог, а мы - Его бедные создания, мысленно простертые перед Ним и ждущие Его приказаний. Сколько царедворцев по сто раз проходит перед королем взад и вперед не для того, чтобы с ним говорить, не для того, чтобы слушать, а просто, чтобы засвидетельствовать свое присутствие. Для чего это прилежание? Чтобы он признал их своими верными слугами. Этот способ - находиться в присутствии Бога просто для того, чтобы Он признал нас своими слугами - святой, превосходный, чистейший и совершеннейший.

Можешь смеяться, если хочешь - я не шучу! (В страданиях он не теряет чувства юмора).

Мы предстаем перед Богом во время молитвы - чтобы говорить с Ним и слышать Его голос через посылаемые Им вдохновения и внутренние озарения. Это обычно дает нам великое удовлетворение, ибо для нас это большая благодать - иметь возможность говорить с таким великим Господом, изливающим на нас, когда Он удостаивает нас ответа, тысячи благовоний и драгоценных масел, наполняющих нашу душу радостью.

Так вот, моя дорогая дочь: молитва всегда дает тебе по крайней мере одно из этих преимуществ.

Если ты можешь говорить с Господом, воспой Ему хвалу.

Если ты не можешь говорить с Ним, ибо все в тебе отупело - главное, не отчаивайся: подражай царедворцам, сделай Ему прекрасный реверанс.

Он сумеет оценить твое присутствие и твое молчание, и когда-нибудь в другой раз сердце твое возрадуется, когда Он возьмет тебя за руку, и заговорит с тобой, и, беседуя, пройдет с тобой тысячу раз по аллеям Своего сада молитвы. А если этому не суждено случиться никогда (что маловероятно, ибо сердце столь нежного Отца не устоит, Он не оставит тебя в вечных колебаниях от надежды к отчаянью) — даже и тогда тебе следовало бы быть довольной. Следовать за Ним - наш долг, и Он оказывает нам слишком много чести, терпя наше присутствие!

Так ты никогда не будешь спрашивать себя в смущении: "Что я скажу Ему?" - ибо когда ты просто находишься в Его присутствии, ты исполняешь не менее важный долг - может, и более важный, хоть он и не так отвечает твоим вкусам.

Итак, когда ты предстаешь перед Богом во время молитвы, посмотри на себя при свете истины, заговори с Ним, если можешь, а если не можешь - просто покажись Ему и не тревожься ни о чем.

Что до твоего путешествия, тебе лучше всегда подчиняться желаниям других, то есть твоих близких -так ты избежишь новых неприятностей. Я не забуду тебя в своих молитвах, ибо как могу я забыть тебя -тебя, ради которой я принес столько жертв, которую я породил для Бога в тяжких муках? Надеюсь, что и ты в милосердии своем не забудешь того, кто несет крест за всех. Благославляю тебя и остаюсь... "

Если бы не скрытый намек в последней фразе и неуклюжий почерк, ничто в этом письме не указывало бы на происшедшее три дня назад событие, взбудоражившее всю страну.

Через несколько недель, 13 октября 1918 г., падре Пио снова пишет той же корреспондентке: "Что тебе сказать о себе? Я онемел от жестокой боли, парализован ею". И добавляет слова, прочитав которые, я вздрогнула: "Молись, чтобы моя душа не заблудилась, не погубила себя в этом жестоком испытании!"

Ах, конечно же, не "украшения" пожаловал ему Господь, часто ставящий своих друзей в труднейшие положения! В то время как люди добрые, если и видели его, то в постоянном трансе — душа падре Пио билась в бедном мучавшемся теле. Христос на позорном древе не наслаждался жизнью, а слуга не выше Господина! Заживо пригвожденный к кресту, он молча страдает в пучине мерзости и позора. С дорогим его сердцу одиночеством покончено навсегда. На нем теперь как бы клеймо. Он мишень и подопытный кролик -даже его плоть, нескромная соучастница слишком великой любви, уже не принадлежит ему! Святое послушание отдало его в руки медиков.

ГЛАВА IX

Церковь, как и Бог, не нежничает с теми, кто исследует вершины духа, и, конечно, имеет на то причины. Величие даров может быть уравновешено лишь бездной унижения. Бог и Церковь, испытывая души, выковывают их.

И вот наш падре Пио на наковальне. Молот, в лице доктора Луиджи Романелли, специально вызванного отцом-провинциалом из Фоджи, делает все, что ему положено. То есть: тщательный осмотр "ранений", их клиническое описание и надлежащее лечение вплоть до их полного исчезновения. Медицина ведь обязана лечить больных и перевязывать раненых. Априори, врач не имеет права допустить, что болезнь, которую он лечит, вызвана сверхъестественными причинами. Под испытующим, пронзительным взглядом д-ра Романелли падре Пио - патологический "случай".

Если только не самозванец. Вызванный на помощь д-р Биньями из Рима счел нужным "опечатать" повязки, наложенные лечащим врачом на эти подозрительные раны. Кто знает, что они придумали, эти фанатики? Д-р Биньями - неверующий и считает монахов каким-то противоестественным явлением, не ладящим с законами природы. Ход его мыслей прост: поскольку имеются ранения, надо искать их причину. Эти мошенники "братья" способны на подделку для привлечения внимания. Если эти сенсационные раны будут защищены от их уловок, их можно будет скоро разоблачить. Д-р Биньями проверяет нетронутые печати и ждет.

А теперь представим себя на месте бедного падре Пио, с которым обращаются как с каким-нибудь диковинным животным. К физическим страданиям, зачастую невыносимым (например, когда они с удовольствием прощупывают сквозную рану, нажимая пальцами с двух сторон и убеждаясь, что там ничего нет), добавляется духовная агония, в которую погружает его Господь, ощущение профанации "царской тайны", моральное одиночество среди всех этих ученых мужей, мысли которых он читает и во власти которых находится. Наконец, через пятнадцать месяцев д-р Романелли решился написать следующее заключение:

"Повреждения на кистях падре Пио покрыты тонкой красноватой пленкой. Нет ни грануляций, ни припухлости, ни воспалительной реакции тканей. Я убежден и даже уверен, что раны эти не поверхностные. Надавливая их пальцами с двух сторон, я чувствовал пустоту, проходящую насквозь через всю кисть.

Не могу сказать, смог бы я соединить пальцы, если бы надавил сильнее, ибо эти опыты, как и любое надавливание, вызывают у пациента резкую боль.

Тем не менее я неоднократно подвергал его этому мучительному испытанию по утрам и вечерам и должен признать, что каждый раз констатировал одно и тоже.

Повреждения на ступнях имеют те же признаки, что и на кистях, но по причине толщины ступни я не мог произвести таких же опытов, как на кистях.

Рана на боку представлет собой разрез с четкими краями, параллельный ребру, длиной в 7-8 см, проходящий через мягкие ткани на неопределенную глубину и обильно кровоточащий. Эта кровь имеет все характеристики артериальной крови, края раны свидетельствуют, что она не поверхностная.

В тканях вокруг раны не наблюдается никаких признаков воспалительного процесса; они болезненно реагируют на малейшее прикосновение. На протяжении 15 месяцев я посещал падре Пио четыре раза и хотя констатировал некоторые изменения, не нашел медицинской формулировки, позволяющей классифицировать эти раны".

Тем временем д-р Биньями, к своему величайшему удивлению, вынужден был констатировать, что, несмотря на все его меры предосторожности, "радикальные" повязки, которые он наложил на раны бедного падре, не дали никаких результатов и что эти "странные повреждения" не проходят, причем "никогда не инфицируясь и нисколько не гноясь".

Поэтому врачам пришлось искать других объяснений, столь же научных. Падре Пио подвергли тщательнейшему медицинскому осмотру, все его органы прошли через придирчивый анализ. Интересно, что не было обнаружено ни малейших следов его прежних легочных болезней. Никаких симптомов заболевания - органического, психического или нервного. Медики не знали, что и подумать и, по своему обыкновению, укрылись за плотной завесой тарабарщины, недоступной профанам.

Наконец, пришел д-р Феста. Поначалу он был столь же недоверчив, как и его коллеги, но он умел смотреть и был достаточно скромен, чтобы предпочитать теориям факты. Ему пришла в голову счастливая мысль - смотреть на падре Пио не только как на "случай", требующий объяснения, но и как на живое существо. После того, как он подверг падре не менее тщательным осмотрам, чем его коллеги, у него хватило мужества признать, что "такого рода ранения" наука объяснить не может. Покоренный кротостью и терпеливостью "больного", он подружился с ним, и ни он, ни падре никогда не имели повода разочароваться в этой дружбе. Умное и объективное заключение доктора способствовало тому, чтобы рассеять предубеждения некоторых кругов Ватикана и монастырского начальства падре Пио. Наконец его отпустили с миром.

Но не забудем, что помимо священных ран бедный падре разделял с Христом на протяжении более двух лет позор, падение и рубище сумасшедшего. Это моральное испытание было для него более жестоким, чем непрерывная боль в стигматах.

Вот уже пятьдесят дет, как он ими "украшен" - для поучения одних и к возмущению других. Ибо не будем строить иллюзий: до самой своей смерти падре Пио будет, как и его Учитель, соблазном для многих скептиков. Злоба и глупость никогда не сложат оружия. А может быть, некоторые слишком пылкие друзья падре Пио больше ему навредили, даже в глазах церковных властей, чем явные враги? Канонизируя его при жизни, они не только нарушали мудрые предписания Святого Престола, но и мешали деятельности апостола, знающего, что он - ничто по сравнению с Тем, Кого он представляет .

Осмелюсь сказать, что для того, чтобы узнать падре Пио, надо быть выше "рекламы" его стигматов. Что тут бесспорно, трогательно и восхитительно -это то, что на протяжении пятидесяти лет этот человек расплачивался за людские души своей кровью. Некоторые уточняют: ежедневно "он теряет примерно чашку" крови. Поэтому ему приходится постоянно быть осторожным. За исключением того времени, когда он служит мессу, он всегда носит митенки, -днем коричневые, ночью белые; стирает он их сам, в своей келье. Рана на боку так кровоточит, что ему приходится по нескольку раз в день менять повязки. Святейшая Канцелярия строго запретила их раздавать.

Эта мудрая мера предосторожности не должна ли нам напоминать, что не только тело падре Пио, но и душа его кровоточит? И что искупительное значение этих стигматов - в слове "да", которое он снова и снова повторяет, по своей доброй воле, своему Господу, приглашающему его разделить божественную Агонию? Благодать не дается раз и навсегда даже падре Пио! По величию его харизм мы можем догадываться о том, как он рискует и на каком осадном положении он живет всю свою жизнь. Ибо враг рода человеческого, "этот скверный малый", как называет его падре Пио, так и норовит внести раздор между телом и душой, погруженной в смертные муки. Пока длится жизнь, не прекращается и спор, сохраняется риск. И, приняв его за "сверхчеловеческое" существо - как говорят к слову и не к слову его слишком наивные почитатели - мы окажем ему дурную услугу. Ибо его величие в том, чтобы быть живым изображением своего Распятого Учителя, Человека страданий (а не "сверхчеловека"), каждое мгновение приглашающего его продолжить Свои Страсти - и падре Пио должен каждое мгновение подтверждать свой выбор. Повторяем: все значение его телесных ран - лишь в том, что они -знаки его души, беспрестанно соглашающейся "завершить то, чего не хватает в Страстях" (Кол 1.24) для спасения мира. Что ж, Церковь не смеется над ним, а защищает его.

Близких ему людей падре Пио просит молиться за него. То, что наша суетность принимает за знак отличия, для него по-прежнему тяжелейшее испытание. Сперва оно оглушило его, через несколько месяцев он начал привыкать. Вместе со Своими ранами Господь дает ему Свою силу. Все те, кто знают его с памятного дня 20 сентября 1918 г., говорят, что несмотря на постоянные кровотечения и недостаточное питание, состояние его здоровья, бывшего до того таким хрупким, значительно улучшилось. Чтобы не стеснять своих собратьев, он разделяет с ними полуденную трапезу, но вот уже скоро сорок лет, как его меню включает лишь салат, зелень, иногда рыбу, сыр, лимонад или вино. Утром, после мессы, он выпивает большой стакан воды.

Чем выше душа, говорит святой Иоанн от Креста, тем глубже внутрь уходят испытания. Достаточно сравнить лицо юного падре Пио, сфотографированного по приказанию начальства после стяжания стигматов, лицо пылкое, но слегка напряженное и измученное, с его прекрасным, умиротворенным, сияющим лицом в зрелом возрасте, чтобы догадаться о глубине его духовной жизни. Страдает ли он меньше? Думается, что скорее наоборот, но в его душе верного служителя царит радость. Когда душа расцветает в благодати, тело преображается и становится светом, как сказал Господь. Власть, которой он обладает над осаждающими его толпами, очевидно, происходит от харизматических даров, которыми он наделен, но еще более - от присутствия Того, Кто в нем отражен, Кого он символизирует. Если вы не пойдете дальше его внешности, его стигматов, его дорогой для нас улыбки - к Тому, Кто душа его души и жизнь его жизни -вы не принесете падре ничего, кроме вреда!

Сан сделал его ловцом человеков, его стигматы и целая гамма страданий, физических и духовных, о которых мы едва догадываемся, связали его со Страстями - падре Пио служит душам, и в этом смысл его жизни.

Бог дал ему для этого чудесные харизмы. Духовный путь, который начинается с его чудес, заканчивается у решетки исповедальни. Как и святой кюре из Арса (на которого он, кстати, немножко похож), он буквально стал добычей грешников.

Из рассказов его братьев по ордену и духовных сыновей я начала догадываться, чего ему стоят некоторые обращения. Он чувствует приближение этих блудных сыновей издалека. За несколько дней до их появления он начинает вымаливать им прощение. "Еще одна крупная рыба плывет в ваши сети", - сочувствуют ему братья-монахи. И падре Пио предлагает в качестве выкупа свои раны - кровь своего тела, кровь своей души. "Без пролития крови не бывает прощения", - сказано в Послании к Евреям. Почему же наша короткая память об этом забывает? Если души от нас ускользают, то это потому, что мы не платим за них настоящей цены.

И вот он окончательно поселяется в Сан-Джованни-Ротондо. После двух лет тщательных обследований занимавшиеся диагнозом медики вынуждены признать, что такие раны современной медицине неизвестны. Внимательно следящий за событиями Ватикан рекомендует крайнюю осторожность. Монастырское начальство подумывало о том, не лучше ли перевести его куда-нибудь в другое место, где он не так известен.

Эта новость быстро распространилась в округе. Все так и вскипело. Добрые апулийцы с этим не согласны! Это еще что такое - отбирать у них их святого? Пусть только попробуют!

В одно прекрасное утро монастырь отцов капуцинов оказался в осаде. Крестьяне, собравшиеся отовсюду с "топорами, косами и дубинами", контролировали все подступы и наблюдали за выходами. Поведение осаждающих было таким угрожающим, что монастырским властям пришлось смириться с реальностью. Раз его не выпускают, падре Пио не уедет.

Но раз уж так, его окружат тысячью предосторожностей. Никаких "реликвий". Никаких ножниц, так и рыщущих у подола его рясы! Несколько здоровенных братьев назначаются ему в телохранители.

Начиная с 1924 года, ему запрещено писать. Мера предосторожности и милосердия, ибо его бедным негнущимся пальцам трудно держать перо. С 1918 г. он не может сжать кулак. Поскольку его корреспонденция все возрастает, у него появляются секретари, попеременно записывающие его ответы, обычно очень немногословные: "Падре Пио молится за вас. Вера и мужество". Но это не пустые слова. Падре Пио принимает близко к сердцу все, о чем его просят молиться.

В 1924 г. какие-то жалкие людишки начали против него клеветническую кампанию, и в результате падре Пио был приговорен к полному затворничеству, лишь в 1939 году ему было разрешено переступить порог монастыря. Одно время было даже запрещено ходить к нему на мессу.

Там, где другие кричат о несправедливости, мы видим лишь испытание, наверняка пошедшее на пользу падре Пио и даже его апостольской деятельности.

С 1939 г. у падре Пио развязаны руки, что еще не значит, что его оставили в покое! "Тем лучше, - говорит он смеясь, когда ему рассказывают о какой-нибудь новой сногсшибательной глупости, распространяемой на его счет, - тем лучше! Раз дьяволу неймется, значит он недоволен. Что должно нас тревожить - так это его молчание".

Он невозмутимо идет своим путем. У его исповедальни всегда толпы.

Падре Пио приходится сражаться со столькими несчастиями, физическими и моральными, и он не может исцелить всех, раз на это нет воли Божьей. Поэтому однажды ему пришла в голову святая мысль - нельзя ли направить все эти страдания в одно русло и, так сказать, "использовать". Он основал знаменитый "Casa Sollievo della Sofferenza", на протяжении многих лет собирающий дары и приношения паломников. Строительные работы удалось завершить благодаря крупной сумме, пожертвованной президентом ЮНРРА (Администрация Объединенных Нации по вопросам помощи и послевоенного восстановления.), Фьюрелло ла Гуардия, уроженцем Фоджи (См. Эпилог, стр. 172 и след.). И тут, как и во многих делах, "слишком человеческое" мешало божественному, и на это дело, столь дорогое сердцу падре Пио, обрушились жестокие испытания. Недавняя смерть его духовного сына и друга, д-ра Сангвинетти, повергла его в пучину скорби, пи шет он мне. Это тоже, вероятно, предусмотрено. Святость измеряется не успехами, а поражениями, которые оборачиваются плодами искупления, как крест оборачивается пасхальной радостью.

Такова история падре Пио, апостола из Сан-Джо-ванни-Роттондо. А теперь посмотрим на нее вблизи. Почти все факты, о которых я здесь сообщаю, были переданы мне устно людьми, заслуживающими доверия, иногда очевидцами.

ГЛАВА Х

В тех нескольких письмах падре Пио, которые у нас под рукой, есть два места, содержащие скрытый намек на факты, необъяснимые общеизвестными законами природы; значение этих намеков становится ясным в контексте последующих событий.

10 декабря 1914 г. молодой двадцатисемилетний монах пишет: "Несколько дней назад Господь позволил мне навестить Джовину и через мое посредство осыпал ее Своими милостями... Тогда мне показалось, что ей стало лучше. Прежде всего, прошу вас, чтобы Джовина ничего не узнала о моем посещении: тайну Царя надлежит хранить".

Это означает ни больше, ни меньше, как то, что падре падре Пио может наносить такие визиты, которых облагодетельствованные им люди даже не замечают. По-видимому, речь идет об одной из его духовных дочерей, серьезно больной, которой после этой таинственной встречи вдруг полегчало.

Второй такой случай описан в письме от 28 сентября 1918 г. Самое забавное в этих признаниях, что он приносит их в виде извинения! "Вы жалуетесь, - пишет он группе терциариев, - что я не удовлетворяю всех ваших просьб, и шлете мне свои милые упреки. Поэтому мне остается только извиниться... Знайте,что с некоторого времени я страдаю провалами памяти, несмотря на все мое желание удовлетворять ваши просьбы. Но я догадываюсь, что, в сущности, это великая благодать, что Господь мне напоминает только о тех лицах и вещах, о которых хочет. Ибо это Он, Господь, неоднократно показывал мне людей, которых я никогда в жизни не видел и о которых никогда не слышал, с единственной целью - чтобы я помолился за них; и в этих случаях Он всегда мне внимает. Напротив, когда Господь не хочет внять моей просьбе, Он делает так, что я забываю помолиться даже за тех, кого я твердо обещал не забыть в своих просьбах. Иногда память изменяет мне настолько, что я забываю о насущных нуждах, как-то: пить, есть и тому подобное. Однако я благодарю Провидение за то, что Оно никогда не позволяет мне забывать об обязанностях моего сана".

Очевидно, что начиная с этого времени, он знает, что такое билокация, и, что еще важнее, он полностью отдает свою душу в распоряжение Св. Духа, так что Господь может располагать его молитвой по своей воле. "Странные провалы памяти", на которые он жалуется, могут происходить и по воле Провидения. Вот эти души специально ему поручены, а те - нет. Тут уже ничего не поделаешь: он даже не запоминает имен тех, за кого он "не отвечает". И тут тоже: Господь - единственный Хозяин, а падре Пио лишь располагает "талантами", доверенными его верности .

Сколько обращений начиналось с чудесного исцеления или с неожиданного появления падре! Приведем факты - преимущественно мало или плохо известные.

После одного поражения генерал Кадорна предается мрачным мыслям, помышляя о самоубийстве.

Однажды вечером генерал, расставив часовых, удалился в свою палатку и взял в руки револьвер... Вдруг какой-то монах в грубошерстной рясе на мгновенье замер у входа, предостерегающе грозя ему пальцем: "Ну-ну, генерал, без глупостей!".

А ведь генерал строго-настрого запретил его беспокоить. Вне себя от гнева, он выбегает из палатки -никого. Он спрашивает у часовых - они клянутся и божатся, что никого не видели, никого не впускали. Гнев сменяется удивлением, и вот он уже не так одержим мыслью о самоубийстве. Генерал дает себе отсрочку. Он спасен. Однако он снова и снова возвращается к этой истории, упорно стараясь найти к ней ключ. Что это за молодой францисканец, у которого хватило дерзости нарушить его одиночество и достало силы на то, чтобы револьвер выпал из рук генерала? Война кончается. Появляются слухи о падре Пио. Генерал Кадорна хочет сам удостовериться во всем и отправляется инкогнито, одетый в штатское, в Сан-Джованни-Ротондо.

А это как раз то время, когда падре Пио сидит под замком и отдан в руки медицины. Говорить с ним нельзя! Генерал настаивает. "Разрешите хотя бы посмотреть на него!" - "Хорошо, - отвечает отец игумен, -вы останетесь вон там, в коридоре. Когда мы будем проходить в церковь на послеобеденную молитву, вы его увидите". Генерал притулился в уголке и ждет. Проходят монахи - он узнает своего ночного гостя. Падре Пио улыбается ему и грозит пальцем - не то грозит, не то дразнит, как если бы хотел сказать: "Вы еще дешево отделались!"

Монсиньор Фернандо Дамьяни, генеральный викарий Сальтской епархии в Уругвае, хотел, как и мно-102

| гие другие, окончить свои дни близ падре Пио в Сан-Джованни-Ротондо.

- Нет, - сказал падре, - ваше место в вашей епархии.

- Но тогда, падре, - ответил монсиньор Дамьяни, -обещайте мне, что в смертный час вы будете со мной.

Падре на мгновение задумался: "Да, я вам это обещаю".

В 1941 г. монсиньор Альфредо Виола, архиепископ Сальто, отмечал свою "серебряную мессу". На юбилее присутствовали все уругвайские и многие аргентинские епископы. Ночью монсиньор Барбьери, архиепископ Монтевидео, от которого мы узнали эту историю, вдруг проснулся от стука в дверь. Он крикнул: "Кто там?" Вошел неизвестный капуцин и сказал: "Идите к монсеньору Дамьяни, он умирает". Архиепископ разбудил нескольких священников и бросился к монсиньору Дамьяни, у которого только что был сильнейший приступ грудной жабы. Находясь в I полном сознании, он безропотно принял последнее причастие и соборование, затем, после недолгой агонии, спокойно отошел, умиротворенный. Каково же было удивление присутствующих, когда они обнаружили на его ночном столике эти несколько слов, нацарапанных карандашом, слабеющей рукой:

"Падре Пио пришел!"

Архиепископ Монтевидео берег эту последнюю весточку от своего друга, как зеницу ока. Он захотел увидеть собственными глазами падре Пио, чтобы убедиться, что это он позвал его к постели умирающего. 13 апреля 1949 г. представился случай: он навестил падре Пио и узнал его. Однако, чтобы уж полностью удостовериться, он неожиданно задал ему прямой вопрос. Падре Пио не ответил. Подумав, что падре его не расслышал, архиепископ повторил вопрос. Падре 103

Пио по-прежнему молчал. И тогда монсиньор Барбье-ри рассмеялся:

- Понимаю!

- Ну да, - хитро улыбнулся падре Пио, - понимаете.

Харизмы падре Пио имеют строгие пределы, определенные Богом. Его билокации, которые не происходят по его воле, а отвечают определенным замыслам Безграничного Милосердия, скромным служителем которого он является, никогда не проявляются по каким-нибудь пустячным поводам или вовсе без повода, как можно было бы подумать, читая описания некоторых происшествий, составленные пылкими поклонниками. Падре Пио "гуляет" по свету не ради своего удовольствия, а потому, что так требует Господь, потому что его воля полностью подчинена воле Божьей. И тут нам не следует путать ни причину с орудием, ни просто галлюцинации с бесспорными фактами.

Билокация, хорошо известная в жизни святых - это как бы предвкушение той "эфирности", которую обретут тела, когда восстанут во славе. Однажды падре Пио задали вопрос на эту тему, и он ответил как всегда, в своем ворчливом тоне:

"Ну, ну, они все же не так глупы, чтоб не замечать, что они перемещаются. Как? Это уже другой вопрос. Душа ли увлекает за собой тело или тело душу? Во всяком случае, они полностью сознают это и знают, куда направляются".

Друзьям падре Пио хорошо известны те минуты, когда он внезапно преображается и смотрит с отсутствующим видом. Это "находит" на него в самых разных местах, зачастую в исповедальне. Одна из его духовных дочерей мне рассказала, что однажды, когда она только начала свою исповедь, падре Пио резко прервал ее: "Молчи!" Казалось, он к чему-то прислушивается. "Его лицо стало совсем другим, - рассказывала она, - но мертвым он не казался". Она терпеливо ждет, не вставая с колен. Это продолжается довольно долго. Наконец, падре Пио глубоко вздохнул, что-то пробормотал, склонился к окошку, и исповедь продолжилась.

Такое с ним происходит часто, и братья уже привыкли к тому, что падре Пио иногда "отсутствует". Однако я бы не советовала задавать ему нескромные вопросы на эту тему! Нескромных он так умеет поставить на место, что начисто отбивает у любопытных всякое желание настаивать. Однако некоторые факты имели слишком много свидетелей или же слишком уважаемых свидетелей, чтобы в них можно было усомниться. Например, дон Орина - его показания находятся в стадии рассмотрения - своими глазами видел падре Пио в базилике Святого Петра в Риме в день беа-тификации святой Терезы Лизийской. Один римский прелат потребовал у него показаний и он все подтвердил. Между тем падре Пио в это время было запрещено выходить из монастыря в Сан-Джованни-Ротондо... Сопоставление фактов проливает свет на этот случай. Один человек, хорошо знавший падре Пио, как-то сказал мне, что "святая Тереза Младенца Иисуса для падре Пио дороже всех других святых". Чудотворец и смиренная кармелитка, в жизни не творившая никаких чудес, идут одним и тем же "малым путем" - путем полного самоотречения - и во многом сходны друг с другом. Когда за несколько лет до беатификации м-ль М.Б. показала падре Пио фотографию юной кармелитки и попросила ее освятить, он сказал: "Я не могу освятить изображение этой монахини, ибо она еще не причислена к лику святых, но придет время, когда она будет прославлена, ибо это святая, великая святая".

Это чудесно, как Господь заботится о своих друзьях. Раз итальянский капуцин и французская кармелитка относились друг к другу с такой теплотой и доверчивостью, то, вероятно, один из них мог присутствовать там, где воссияла слава другой.

Бывали случаи, когда падре Пио проходил сквозь закрытые двери, к великому изумлению тех, кто его подстерегал. Это изящный способ осадить докучливых посетителей и избежать встречи с любопытными.

А вот два факта, о которых мне рассказали свидетели.

Группа паломников сторожила у дверей, через которые должен был пройти, чтобы попасть в церковь, падре Пио. Настоящая засада, никуда не денешься! Проходит час, два часа, три... Время тянется медленно, но ничего: "Падре Пио должен пройти через эту дверь - и пройдет!" Наконец, их замечает какой-то капуцин: "Кого вы ждете, люди добрые?" - "Падре Пио! " - "Но он уже давно в церкви, он исповедует!" Паломники растерялись: "Через какую дверь он прошел?" - "Разумеется, через эту!" - "А мы его не видели!" Монах улыбнулся: "Раз вы его не видели, значит, он не хотел вас видеть. Падре Пио здесь, чтобы исповедовать, а не болтать..." Тогда они поняли.

В другой раз жителей Сан-Джованни-Ротондо переполошил такой случай. Роскошный лимузин остановился у паперти; из него высыпала стайка нарумяненных дамочек в коротких юбках, и с ними зубоскал, их альфонс. Это была какая-то театральная компания, специально сделавшая крюк, чтобы посмотреть на святого и повеселиться в свое удовольствие. Юнец декламировал с актерским пафосом: "Где падре Пио? Я пришел, чтобы он меня обратил!" Его дамы прыскали от смеха; брат-привратник не знал, как быть. Как-никак, человек обратиться хочет... Пошлю их к падре, пусть он сам разберется! "Идите в ризницу, люди добрые, он уже начинает исповедовать!"

Продолжая зубоскалить, они идут через всю церковь, проходят мимо главного алтаря, не преклонив колен даже для виду. "Где падре Пио?" - спрашивает альфонс. "Только что вышел, - говорят ему, - вы, наверное, видели, как он выходил". - "Нет..." - "Не может быть!" Собравшиеся в ризнице паломники с некоторым удивлением посматривают на эту шумную компанию, но, привыкшие к тому, что в сети падре Пио попадает "крупная рыба", любезно предлагают свои услуги...

Падре Пио ищут в церкви, в монастыре, в саду -безрезультатно! Шутники упорно ждут, им не терпится, у них вытягиваются лица, насмешливые улыбки застывают на губах". "Сожалеем, - говорят капуцины, - мы не можем его найти". "Он что же, вышел?" - "Конечно же нет!" - "Так где же он?" Брат Джерар-до пожимает плечами: "Кто его знает?".

Взбешенные и растерянные незваные гости садятся в машину: она исчезает в облаке пыли, под крики и ругательства отъезжающих. У порога церкви люди глядят им вслед, затем оборачиваются - и видят падре Пио. "Где же вы были, падре? Где только вас не искали!" Падре Пио улыбнулся: "Расхаживал перед вами взад-вперед, только вы меня не замечали ". И спокойно вернулся в исповедальню.

Нам не известно, чем кончилось это приключение, но те, кто знает падре Пио, очень бы удивились, если бы оно не завершилось каким-нибудь "великим обращением", Чтобы пробудить некоторые души, падре Пио иногда поступает круто, но он не так-то легко отказывается от "крупной рыбы".

Как ревностно следит он за духовным ростом своих сыновей и дочерей!

Если он берет на себя заботу о чьей-либо душе, ничто на свете не заставит его отказаться от нее. Он следует за ней, оставаясь вблизи или на расстоянии так "неумолимо", сказал мне с улыбкой один мой знакомый, "что хочешь-не хочешь, надо идти вперед".

"Я никого не зову и никого не прогоняю", - говорит он тем, кого смущает вид осаждающей его толпы. Конечно, его стигматы и его чудеса приносят ему популярность, но достаточно самого поверхностного опроса членов его "прекрасной команды" (так называла своих духовных детей святая Екатерина Сиеннская), чтобы убедиться, что все эти души притягиваются к нему ничем иным, как его ненасытной любовью. Как устоять перед тем, кто готов отдать за вас свою жизнь? А ведь так любит падре Пио тех, кто доверился ему.

Никак не скажешь, что он их балует! Самые любимые его дети должны без отдыха бежать за ним по пятам, разделять все его апостольские заботы и страдания. Может ли он предложить им подарок больший, чем божественное подобие? Между тем, чтобы уподобиться Господу нашему Христу, нужен крест. Люди, близкие падре Пио, рано или поздно обретают свой крест. И неотделимую от него радость. Непоколебимый оптимизм падре Пио сообщает его сыновьям и дочерям этот дерзновенный дух, готовность с улыбкой пойти на любые жертвы. Если это правда, что дерево узнают по плодам - в детях падре Пио отражается душа их отца.

Они не поднимают шума. Я бы даже сказала, что чем больше они преданы своему делу, тем меньше их видно. Их можно безошибочно отличить от других прежде всего по особому стилю - простоте, смирению и францисканской радости. Если кто знает больше других - так это они, но говорят они меньше всех. На мой наивный вопрос одна из его самых любимых духовных дочерей, не задумываясь, ответила прямо:

"Падре запрещает нам привлекать внимание к его делам и восхвалять их. Этим занимается Бог".

Скромность и простота духовных детей падре привлекает к ним людей. Вероятно, многие ощущают исходящее от них особое благоухание.

Даже его чудеса предназначены в гораздо большей степени для людей чужих и для "важных персон", чем для его друзей. В самом деле, что может он им предложить более прекрасного, чем возведение в ранг апостолов - что означает: тружеников Искупления?

В начале этой книги мы познакомились со слепым Петруччо. Ему тридцать восемь лет. В четырнадцать лет его зрение - начало ослабевать. Падре Пио очень его любит.. Как-то раз он спросил его:

- Знаешь ли, ты, сынок, что на свете есть множество людей, которые грешат глазами?

- Что ж, падре, пусть Бог заберет мои глаза: я отдаю их Ему за грешников.

Падре Пио не просил о его исцелении! Тот самый падре, который смог вернуть зрение глазам без зрачков - я имею в виду глаза Джеммы ди Джорджи - держит при себе слепого Петруччо, как самое простое из сокровищ. Все те, кто совершил паломничество в Сан-Джованни-Ротондо, знают Петруччо! Живой и веселый, он без малейшего затруднения ходит по всему монастырю и его окрестностям, расточая жизнерадостность всегда готовый оказать другим свои скромные услуги - скажем, отнести на почту скопившиеся за день письма или ответить на вопросы приезжих. Его прекрасное лицо, освещенное внутренним светом - неотъемлемая часть обстановки этого места, где на людей нисходит благодать. Это лицо говорит о падре Пио больше, чем десятки книг.

"Мне иногда кажется, - сказал мне один из его духовных сыновей, - что падре Пио круглые сутки прислушивается к тем, кто его зовет". И рассказал мне такую историю.

Однажды вечером они приехали в Сан-Джованни-Ротондо большой компанией. Приехав, сразу же заговорили о падре, в простоте душевной перечисляя благодати, которые будут у него просить, и поручая своим Ангелам-хранителям как можно скорей сообщить ему о них.

На другой день они подступили было к падре Пио после мессы, но он тут же их осадил: "Сорванцы! И ночью мне нет от вас покоя". Его улыбка противоречила его словам. Они почувствовали, что все их просьбы исполнены.

- Ему никогда не нужно повторять что-нибудь по десять раз, даже мысленно! - уверял меня кто-то другой. И в подтверждение привел этот прелестный пример.

У одной славной женщины из местных серьезно заболел муж. Она бросилась в монастырь, но как подступиться к падре Пио? Чтобы попасть к нему в исповедально, нужно ждать своей очереди не менее трех дней! Во время мессы бедняжка места себе не находит, суетится, то туда пройдет, то сюда; наконец, вся заплаканная, она рассказывает о своем великом горе Мадонне делле Грацие, через посредство ее верного служителя. Начинаются исповеди - она прибегает к тому же приему. Наконец - "чего хочет женщина, того хочет Бог" - ей удается проникнуть в знаменитый коридор, где можно "взглянуть одним глазком" на падре Пио. Увидев ее, он удивился:

- Маловерная женщина, ты мне уже все уши прожужжала, у меня от тебя голова болит! Что я, глухой, по-твоему? Ты мне уже пять раз все сказала - в правое ухо, в левое ухо! Я понял, понял...

Тут он улыбнулся: "Беги домой. Все в порядке".

В самом деле, ее муж выздоровел.

Иногда помощь, которую он оказывает в последний момент приходит более эффектно. Во время Освобождения одна из его духовных дочерей была задержана как "фашистка". Военный суд партизан приговорил ее к смерти. Она не совершала преступлений, в которых ее обвиняли, но как это доказать? Когда на нее надевали наручники, чтобы отвести к месту казни, она схватила четки и фотографию падре Пио. "Падре, - всхлипывала она, - падре, помогите!"

Когда ее вели, толпа неистовствовала, в нее швыряли камнями, оскорбления сыпались градом. Ни жива ни мертва она пришла, наконец, к месту, где ее ожидал взвод, назначенный для расстрела, как вдруг все движение на улице остановилось из-за длинной колонны танков, санитарных автомобилей и солдат, шедшей на север. Командир взвода приказал подождать, пока пройдет колонна. Он стоял на танке и ждал, "как загипнотизированный".

"Когда все они пройдут, - думает девушка, - пробьет мой последний час. О падре, падре, почему ты не здесь!"

Так вот, этой отсрочки хватило друзьям девушки, чтобы установить ее алиби и доказать ее невиновность. Доносчики, поняв, что попали в переплет, теперь уже сами тряслись от страха перед возмездием, как вдруг кто-то принес известие о том, что казнь отложена из-за прохождения войск. В тот момент, когда на роковую дорогу выходили последние отряды, девушка встрепенулась, услышав треск мотора. "Неизвестный синьор, приехавший в автомобиле", вдруг объявил ей, "что она освобождена", и запросто отвез ее домой.

Но самое интересное в этой истории еще впереди. В Италии, как и во Франции, банды грабителей врывались в дома осужденных и под шумок грели руки под предлогом, что ищут взрывчатку. В тот самый момент, когда несколько таких налетчиков уже начинали грабить квартиру этой девушки - на глазах ее сестры, обомлевшей от ужаса - их ошеломил громкий и властный голос: "Прекратите!" Они в ужасе переглянулись, ибо голос, казалось, исходил из мегафона, а никаких признаков мегафона в доме не было. И снова раздалось: "Прекратите!" еще более громкое и гневное - тут они бросились наутек. Когда приговоренная девушка вернулась домой, сестра кинулась ее обнимать, всхлипывая от счастья. "Это был голос падре Пио, - говорила она, - это он спугнул воров!"

Через несколько месяцев, когда были сняты запреты на передвижение, девушка, о которой мы рассказали, отправилась на поезде в Сан-Джованни-Ротон-до. Падре Пио встретил ее с улыбкой:

- Ну и заставила ты меня побегать, дочь моя, своей верой! И больше не стал ничего объяснять.

Кто в Сан-Джованни-Ротондо не знает прелестного приключения римского инженера Тодини?

Однажды он допоздна задержался в монастыре и, выходя, увидел, что идет проливной дождь.

- А у меня даже зонтика с собой нет, - сказал он падре Пио. - Вы бы не могли приютить меня до завтра? Иначе я буду "мокрым, как курица"? - Нет, дитя мое, это невозможно. Но ты не бойся, я буду с тобой.

Инженер подумал, что такая "епитимья" - это уж слишком, даже если падре Пио будет мысленно с ним рядом, но ничего не сказал, поднял воротник, нахло-: бучил шляпу поглубже и храбро вышел под дождь, чтобы прошагать около двух километров, отделяющих монастырь от деревни. Каково же было его удивление, когда, ступив за порог, он увидел, что ливень вдруг прекратился! Когда он пришел к людям, у которых снимал комнату, дождь чуть накрапывал.

- Пресвятая Богородица, - вскричала его хозяйка, услышав, как он открывает дверь, - вы, наверное, промокли до нитки?

- В овсе нет, - ответил он, - дождь почти кончился. Крестьяне изумленно переглянулись:

- Как почти кончился! Да это настоящий потоп! Вот,посмотрите!

Они вышли на порог и увидели - в самом деле, "на-. стоящий водопад".

- Вот уж целый час, как льет без передышки, как из ведра. Как это вы ухитрились не промокнуть?

- Падре Пио сказал, что будет со мной.

- А, ну раз падре Пио сказал... Вопросов больше не было. Сели ужинать.

- Конечно, - сказала хозяйка, неся блюдо дымящихся макарон, - конечно, падре Пио лучше любого зонтика!

Несмотря на суровый вид (это его способ защищаться), падре Пио - нежнейший отец, заботящийся о том, чтобы ни единый волос не упал с головы его детей. Как специалисту по "великим обращениям", ему приходится умерять слишком уж неистовые порывы кающихся с помощью мудрых мер.

Красавица, богачка синьора Луиза Ваиро приехала в Сан-Джованни-Ротондо из чистого любопытства -впрочем, к нему примешивалось и желание ошеломить общественное мнение.

Как только она туда приехала, она почувствовала такую скорбь, ее грехи показались ей такими чудовищными, такими ужасными, что она разрыдалась прямо в церкви и плакала, не стыдясь своих слез. Ее душераздирающие рыданья привлекли к ней внимание некоторых духовных дочерей падре Пио - он в тот момент как раз приступал к исповеди. Его позвали, он подошел к синьоре Ваиро и сказал:

- Успокойтесь, дитя мое, милосердие Божье безгранично, и кровь Христова смывает все преступления мира.

- Я хочу исповедоваться, падре, - сказала гордячка (час назад она беспощадно издевалась бы над всяким, кто обратился бы к ней с таким предложением).

- Сперва успокойтесь, - сказал он мягко. - Завтра вернетесь.

Всю ночь синьора Ваиро перебирала свои грехи. Она не исповедовалась с самого детства! Представ перед падре, она (как и многие другие) вдруг обнаружила, что не может вымолвить ни слова. Она никак не могла начать свою исповедь - в горле стоял ком! Увидев ее в таком плачевном состоянии, падре начал мягким голосом перечислять события ее прискорбной жизни. Под конец он сказал:

- Помнишь еще что-нибудь?

Она так и задрожала от искушения. Неужели надо признаться и в этом страшном грехе, о котором он не сказал? Неужели не хватит этого потока грязи, этого стыда?

Падре Пио ждал, тихонько шевеля губами.

Наконец она решилась:

- Остается еще вот это зло, падре.

- Слава Богу, - радостно вскричал он, - этого-то я и ждал*. Отпускаю тебе грехи, дочь моя. ? Обратившись, синьора Ваиро с рвением неофита принялась следовать примеру кающихся великих грешников.

Одним зимним утром она решила пойти в церковь босой. Дул ветер, шел дождь, стоял страшный холод, ; как это часто бывает на склонах Монте-Гаргано.

Промокнув до нитки, с окровавленными ногами (в те времена дорога в церковь была каменистой), она наконец дошла до церкви и потеряла сознание на пороге от холода и боли.

Открыв глаза, она увидела склонившегося над ней падре Пио:

- Дочь моя, даже в святом раскаянии надо соблюдать меру, - сказал он ей. Затем, легонько дотронувшись до ее плеча, добавил:

- К счастью, эта вода не мочит.

Каково же было удивление всех присутствовавших, когда они увидели, что одежда синьоры Ваиро высохла во мгновение ока!

Крестьянский сын, падре Пио очень остро реагирует на бедствия, угрожающие урожаю; бывает так, что он справляется с ними одним махом.

15 мая 1932 г. группа паломников из Болоньи направлялась к монастырю; вдруг они увидели, что дорога пред ними буквально кишит черными гусеницами, они попытались обойти гусениц, но не смогли: с двух сторон дороги поднимались крутые обрывы, над которыми цвел миндаль. Пришлось им идти по гусеницам.

* Обычный прием падре Пио, когда он "помогает" исповедоваться.

Придя в городок, они спросили об этом странном явлении.

- Очень просто, - ответили им. - Рядом с монастырем есть целая миндальная роща. Там вдруг развелось столько гусениц, что весь урожай был под угрозой. А ведь на доходы с этого урожая живет целая семья. В отчаянии бедняги обратились к падре, умоляя помочь. Тогда падре Пио вышел на эспланаду и размашисто прекрестил миндальные деревья. Гусеницы тут же бросились наутек. Вы видели, сколько их было! Бедняги теперь могут спать спокойно. Этой зимой они без хлеба не останутся.

ГЛАВА XI

Во время своего первого посещения Сан-Джован-ни-Ротондо, в июне 1919 г., д-р Романелли был шокирован: он обнаружил, что падре Пио пользуется духами.

Что ни говори, для капуцина, умерщвляющего свою плоть и "отмеченного" стигматами, это необычно! Духи, должно быть, были "дорогими, хорошего качества", ибо вся келья благоухала "изысканным, тонким" ароматом. "Подарок какой-нибудь блаженнень-кой", - проворчал сквозь зубы доктор и отправился поделиться своими недоумениями с отцом Валенциа-но.

Тот расхохотался ему в лицо:

- Капуцин? Духи? Этого еще не хватало... Вот так в миру и сочиняют о нас всякие истории! И не просто истории, а небылицы... Никаких духов, дорогой доктор. Это благоухает кровь падре Пио.

Д-р Романелли покачал головой. Еще одна легенда братьев. Свернувшаяся кровь пахнет дурно! Между тем "ранения" падре Пио обильно кровоточат и нарушают все законы гигиены.

Чтобы как следует во всем разобраться, он вернулся в келью капуцина; там его ждало... жестокое разочарование. На этот раз - никакого запаха. Ни хорошего, ни дурного. Сколько он ни принюхивался - ничего. Обонятельные галлюцинации довольно редки; они с трудом поддаются объяснению, ибо наука еще не сказала своего последнего слова. На протяжении двух дней доктор принюхивался, как собака-ищейка - ничего...

Накануне отъезда он в задумчивости поднимался по монастырской лестнице, как вдруг его настигла волна все того же запаха, притом сильного. Это длилось всего несколько секунд, но этого хватило, чтобы в голове у доктора появился еще один вопросительный знак.

"И соблаговолите заметить, преподобный отец, -писал он через несколько дней в отчете для отца-провинциала, - что самовнушение тут полностью исключено. Прежде всего, мне никто раньше не говорил об этом феномене, и кроме того, в случае самовнушения я должен был бы чувствовать этот запах все время или, во всяком случае, неоднократно, а не два раза с таким длинным перерывом. Заявляю об этом честно, ибо обычно врачи слишком склонны приписывать труднообъяснимые явления внушению".

После доктора Романелли с той же загадкой пришлось столкнуться и другим. Самые изящные опыты провел д-р Феста из Рима, от рождения лишенный обоняния и, следовательно, лицо беспристрастное.

Окончив свое расследование в Сан-Джованни-Ротондо, он возвращался в Рим с "образцом" ткани, пропитанной кровью из "бокового ранения" падре Пио -он хотел подвергнуть его лабораторному анализу; вдруг его спутники стали расспрашивать: "Что это так хорошо пахнет? Какой изысканный аромат! Что бы это могло быть? Это непохоже ни на что..."

Ситуация явно забавляла доктора. Сам-то он ничего не чувствовал... Между тем, жаль было бы упустить такой случай. Он попытался выяснить, что чувствуют пассажиры.

Но напрасно они искали названия для этого странного аромата; они не смогли даже договориться между собой, на что он похож. Амбра? Фиалка? Гелиотроп? Нард? Ладан? Фимиам? Жасмин? Жаркий спор шел в купе с настежь распахнутыми дверьми. Поезд мчался со скоростью сто километров в час, и этого сквозняка должно было быть достаточно, чтобы выветрился запах каких-бы то ни было духов!

Так продолжалось примерно четверть часа, затем странный запах исчез, и разговор перешел на другую тему.

Д-р Феста не знал, что и подумать. Он стал проводить новые "эксперименты". Он нарочно положил пресловутый кусочек ткани в ящик своего письменного стола. В последующие дни некоторые из больных, приходивших на консультацию, были поражены "таким чудесным ароматом" и даже спрашивали, что это и откуда. Другие же, причем не страдавшие отсутствием обоняния, ничего не чувствовали.

За пятьдесят лет об этом запахе свидетельствовало столько людей, и стольких людей он сделал счастливыми, что сомневаться в существовании этого странного явления не приходится, хотя до сих пор спорят о его значении.

Что личные вещи падре Пио и даже просто предметы, к которым он прикасается, источают благоухание - это факт. Что этот аромат "ни на что не похож", хотя напоминает целую гамму известных запахов -тоже факт. Что он может действовать на расстоянии - факт. И наконец, нет никакого сомнения в том, что этот запах имеет вполне определенное значение и в апостольском арсенале падре Пио, входя в число тех харизм, которые даровал ему Бог для того, чтобы помогать доверенным ему душам, привлекать, утешать или предостерегать их.

Расскажем в этой связи об одном неопубликованном эпизоде, служащем тем более веским аргументом, что свидетели не подозревали об "ароматах" падре Пио.

Молодой супружеской паре (это были поляки, жившие в Англии) нужно было принять важное решение. Они долго взвешивали все "за" и "против" и зашли в тупик; их охватило чувство безысходности. Казалось, найти выход из такого положения - выше человеческих сил. Что делать? Кто-то сказал им о падре Пио. Они ему написали. Никакого ответа! Тогда они решили поехать в Сан-Джованни-Ротондо, надеясь, что он выслушает их, даст совет и помощь.

Из Англии в Апулио - дорога неблизкая! Наши путешественники остановились в Берне. Им было тоскливо, они не знали, стоит ли ехать дальше? А если падре их даже не примет? Перед отъездом им кто-то сказал, что он "заточен". Значит, все это путешествие, все эти расходы - ни к чему?

Был вечер. Они грустно беседовали между собой в жалком и грязном гостиничном номере. Из экономии они сняли номер в мансарде - "номер последней категории". Была зима, шел снег. Окоченевшие от холода, изверившиеся, они уже готовы были повернуть назад, как вдруг почувствовали, что их "окружает облако чудесного сильного аромата, настолько приятного", что они совершенно утешились.

Молодая женщина была практичной особой - она стала шарить в комоде, в стенных шкафах, искать "забытый каким-нибудь рассеянным путешественником флакон духов, источавший такой очаровательный запах". Тщетно! Вскоре аромат улетучился, и комната стала пахнуть как раньше - затхлой сыростью и зловонной клоакой. Заинтригованные путешественники стали расспрашивать хозяина гостиницы - но тот понятия ни о чем не имел. Впервые постояльцы его гостиницы, благоухавшей отнюдь не розами, утверждали, что в ней хорошо пахнет! Как бы то ни было, "все это приключение" подняло настроение нашим путешественникам и "утвердило их в намерении продолжить путь во что бы то ни стало".

Прибыв в Сан-Джованни-Ротондо, они сразу же отправились к падре Пио. Он встретил их с распростертыми объятиями. Молодой человек (он владел итальянским) стал бормотать извинения:

- Мы вам писали, падре. Поскольку вы не ответили.

- То есть как не ответил? А в тот вечер в швейцарской гостинице вы, что же, ничего не почувствовали?

Двумя словами он разрешил все их затруднения и отпустил с миром. Только тогда, счастливые, переполненные радостью и благодарностью, узнали они, каким способом падре Пио "переписывается" с теми, кто зовет его на помощь.

Его "благоухания", доносящиеся даже издалека, воодушевляют, ободряют, предостерегают от страшных опасностей, служат укором и предостережением, напоминают о его присутствии и о его советах, о том, что он руководит.

- Он как бы говорит: "Иди, не сворачивая", - сказал мне один из его духовных сыновей.

В некоторых случаях эти волны аромата могут спасать от смертельной опасности. Однажды в окрестностях Сан-Джованни-Ротондо одна бедная женщина собирала каштаны, пятясь по довольно крутому склону. Вдруг какой-то чудесный запах заставил ее оглянуться. "Пресвятая Богородица!" Еще шаг - и она упала бы в пропасть... При первой же встрече падре Пио устроил ей головомойку: "Будешь знать, как пятиться, дочь моя!"

Исцелениям, совершаемым через посредство падре Пио, часто предшествует волна характерного аромата, возвещающего об их приближении. Из множества случаев возьмем любой - например, следующий, тем " более замечательный, что он относится к хирургии, где самовнушение мало чем может помочь.

М-ль Джозефина Маркетти из Болоньи, 24 лет, сломала правую руку. За три года до этого рука была подвергнута сложной операции. После новой операции и последующего долгого и мучительного лечения хирург объявил отцу девушки, что она никогда уже не будет владеть рукой - после того, как девушке удалили часть лопатки, рука утратила всякую подвижность, а пересадка кости, к сожалению, не удалась.

Убитые горем отец и дочь отправляются в Сан-Джованни-Ротондо. Падре Пио их принимает, дает благословение и объявляет: "Главное - не отчаиваться! Положитесь на Господа! Рука выздоровеет".

В последних числах июля 1930 г. больная возвращается в Болонью без каких-либо признаков улучшения. Значит, падре Пио ошибся! Они больше не думают о его словах. Так проходят недели.

17 сентября, в день, когда Господь отметил святого Франциска стигматами, "вся квартира Маркетти вдруг наполняется чудесным запахом нарцисса-жонкиля и роз". Это длится "примерно четверть часа", к великому изумлению жильцов, тщетно ищущих источник этих ароматов. С этого дня девушка начинает пользоваться правой рукой. На рентгенограмме, которую она хранит как величайшую драгоценность, кости и хрящи - "как новенькие".

Этих случаев столько, что не знаешь, какой и выбрать - глаза разбегаются. Сыновья и дочери падре Пио могли бы многое рассказать, если бы "святое послушание" не опечатало их уст. Но зато есть паломники, побывавшие там проездом, и те, кого он неожиданно осчастливил своей благодатью, и вот они говорят о нем не стесняясь, иногда даже слишком громко.

Жительницы Сан-Джованни-Ротондо оспаривают друг у друга честь стирать монастырское белье, ибо, как говорят они мне, "все, к чему прикасается падре Пио, пахнет так хорошо", что "даже все остальное начинает благоухать".

Любопытно, что "благоухания" падре Пио напоминают "благоухания" преподобной Бенедикты Ранкю-рель из Ло. Так она при жизни предупреждала великих грешников. После ее смерти прекрасное чудо продолжается почти три столетия. "Мы никогда не кладем цветов на алтари, - сказал мне два года назад отец-ректор, - чтобы не создавать путаницы".

Как в Ло*, так и в Сан-Джованни-Ротондо меня, к счастью, заверили, что восприимчивость к этим таинственным ароматам не является критерием чистоты совести - ибо, к моему великому сожалению, несмотря на довольно тонкое обоняние, мне так и не удалось ощутить ничего сверхъестественного. "Что вы хотите, дочь моя, - сказал мне отец X., лукаво улыбаясь, -там, наверху, умеют экономить и не любят расточать харизмы как попало". Добавим тут же, что он тоже страдает от отсутствия обоняния.

* Туда надо ехать через Ган (департамент Высокие Альпы). Центр паломничества к Богоматери.

ГЛАВА XII

Постараемся выбрать из дел и поступков падре Пио преимущественно те, которые помогают лучше понять его духовный облик.

Благодать, получаемая им свыше, всегда служит его апостол ату. По молитвам больных и расслабленных он возрождает души. Самые великолепные его трофеи завоеваны в исповедальне.

Совершающиеся там обращения лучше всего свидетельствуют о данной ему благодати.

Франкмасоны. Протестанты. Теософы. Марксисты. Спириты. Воинствующие безбожники. Развратники-извращенцы. Убийцы. Аферисты. Куртизанки. Фигляры. Одержимые. Висельники... Скорее можно сказать, что он специализируется на трудных случаях, пренебрегая легкими.

Почти всегда великих грешников привлекает к нему с другого края света "реклама" его стигматов. Мы уже видели тому примеры. Возьмем еще несколько характерных "случаев", из числа первых попавшихся.

Вот клюнула "крупная рыба". Вот она уже трепыхается на крючке. Опытный рыболов, падре Пио "подсекает" ее. Зачастую, чтобы нанести ей последний удар*, достаточно одного слова.

- Падре, я не верю в Бога!

- Зато Бог верит в тебя, сын мой. Попробуйте не пошатнуться, когда перед вами приоткрывается такая бездна!

- Падре, я слишком много грешил, у меня нет больше надежды!

* В оригинале непереводимая игра слов: coup de grace - "последний удар" и "удар благодати" (Прим. перев.).

- Бог неустанно преследует самые упрямые души, сын мой: ты слишком дорого Ему обошелся, чтобы он от тебя отказался.

Некто, пришедший из любопытства, прячется за спинами верующих, собравшихся в ризнице. Едва он вошел, падре Пио его обнаруживает.

- Генуэзец, - кричит он ему через головы собравшихся, - лицо твое грязно! Ты живешь у моря и не можешь умыться?

Можно представить, как обомлел бедняга. Естественно, все взгляды обращаются к нему. Падре Пио не выпускает добычи:

- Барка твоя крепка, - говорит он, - только у руля никого нет.

Разумеется, инцидент закончился обращением.

Некоторым паломникам он отказывает в причастии. Они могут преклонять колена хоть три, хоть пять, хоть десять раз подряд - он проходит мимо. Одному человеку, прошедшему за ним в ризницу, он сказал:

- Уходи, женись на женщине, с которой ты живешь, и тогда возвращайся!

Водитель большого междугородного автобуса рассказывает всем о своей "исповеди" у падре Пио. По правде сказать, он вовсе не собирался исповедоваться! Когда его группа подошла к падре, он отошел в сторону и принялся было терпеливо ждать, когда они кончат, как вдруг падре сделал ему знак:

- А ты, сынок? Ты даже не просишь благословения? Шофер неуклюже преклонил колено:

- Ну-ка, что ты натворил?

Шофер был славный человек и не чувствовал за собой никакого греха.

- Ничего, падре. Я исповедовался недавно и был на мессе в Монте-Гаргано с этими господами.

- А потом?

- Мы купили реликвии.

- Но богохульствовал ты не из-за святых изображений, а из-за еды.

Шофер так и обомлел. В Монте-Анджело он хотел дать своим пассажирам попробовать местное хрустящее печенье, и когда оказалось, что печенья на всех не хватит, с губ шофера сорвалось ругательство.

Падре Пио безжалостно продолжал:

- А еще ты поносил этого славного извозчика, который не держался правой стороны. Это хорошо, по-твоему?

Бедняга не знал, куда деться. Падре Пио "все видел".

Честным словом шутить нельзя, падре Пио этого не любит! В один прекрасный день две только что приехавшие девочки хотели (как многие другие) поцеловать ему руки. Падре Пио спрятал их за спиной.

- Ну-ка, - спросил он, - что вы обещали своему папе?

Девочки покраснели. В самом деле, они выклянчили у своего отца, инженера, разрешение съездить посмотреть на падре Пио при одном условии - "Что они не будут прикасаться к его рукам, покрытым язвами туберкулезного происхождения". Мы могли бы и не добавлять, что этот случай произвел такое впечатление на отца, что в следующий раз он приехал к падре Пио вместе с детьми.

Своим духовным сыновьям падре Пио спуску не дает: когда они иногда кротко постанывают от его строгости, он парирует со смехом:

- Взбучки и булки деткам на пользу.

Это не значит, что он поощряет неумеренное самоистязание. Одной особе, слишком увлекавшейся самобичеванием, он сказал: "Послушай, дочь моя! Если ты будешь дурно обращаться со своим "братом ослом", то кто тебя повезет? Если ты его забьешь насмерть, без него ты и шагу ступить не сможешь... Держи его в узде, но знай же меру..." Он всегда проповедует разумную сдержанность.

"Я разрешаю вам неумеренность только в одном, -говорит он, - в святой любви". Тут нет никаких пределов, нет и опасения перейти меру! Ибо "милосердие -царица всех добродетелей".

Всем в Сан-Джованни-Ротондо известно, что падре Пио не делает исключений ни для кого. Титулы, почести, звания, почетные должности, деньги и гербы не имеют в его глазах никакой ценности - перед святым судом душа предстает обнаженной. Если он и отдает кому-нибудь предпочтение, так это великим грешникам. Он говорит, что первые часто оказываются последними.

На этот счет в Сан-Джованни-Ротондо рассказывают одну забавную историю.

В городке великое волнение. Ожидается прибытие одного из свергнутых монархов, путешествующих по всему свету, которых с некоторых пор так много в Европе. Простой народ провожает его до самой церкви. Естественно, этот монарх желает видеть падре Пио.

Между тем, падре нисколько не беспокоится и никуда не спешит. На чуть взволнованные вопросы он отвечает:

- Сейчас очередь Джованнино.

И трубочист Джованнино проходит впереди монарха.

Монарх задет за живое, встреча получается короткой, он благоразумно уклоняется от исповеди.

- Падре, - спрашивает после его ухода один из духовных сыновей, - как вы могли так унизить человека?

- Какое тут унижение, - парирует падре Пио, - разве корона облагораживает душу? Джованнино черен снаружи и бел внутри, а этот человек снаружи бел, а душа у него черным-черна...

К этому он добавил: "Перед судом Божьим все равны! Если у кого больше прав, чем у других, так это у блудного сына..."

При условии, что он признает себя таковым и говорит: "Грешен". Чтобы добыть у него это признание, каких только чудес стратегии не применяет бдительное милосердие! Через какие чащи и пустыни бежит небесная Гончая по следу своей добычи! И вот добыча наконец загнана - потеряв дыхание, она склоняется перед решеткой исповедальни. Падре Пио встречает ее с распростертыми объятиями:

- Милосердие Божье, - говорит он, - бесконечно превышает твое зло, дитя мое.

И по его святым рукам уже струится кровь его Господа, готовая смыть всякую грязь, ставшую явной после признания. Подобно Арсу, Сан-Джованни-Ротондо - это кузница, в которой куются великие возвращения. Радость, которой светятся лица паломников, рождается в исповедальне из умиротворенных сердец.

Большинство из них, пришедших издалека, хранит свои тайны. Некоторые же, переполненные благодарностью, свидетельствуют. Мы слушали их после службы, по дороге, в гостиницах! Чтобы придать своим словам больше веса, они излагают свои свидетельства в письменном виде, оставляя свое имя и адрес. "Для истории", - говорит Альберто дель Фанте, официальный летописец Сан-Джованни-Ротондо, опубликовавший толстенный том под таким названием, переполненный надлежащим образом проверенными свидетельствами. "Церковь разберется, - скромно говорит автор, - наш долг - дать ей факты, подкрепленные доказательствами. Мы не можем предрешать ее приговора, но не сообщать ей было бы "тяжким грехом небрежения".

Все писавшие о падре Пио грабят Альберто дель Фанте самым бессовестным образом, без каких-либо ссылок. Некоторые книги, вышедшие за границей, представляют собой ни что иное, как простой пересказ этого драгоценного документа. Тем более мы должны отметить, скольким мы ему обязаны. Тщательный опрос духовных сыновей падре Пио привел нас к выводу, что дель Фанте отнесся к своей задаче с величайшей добросовестностью. Если ему порой недостает критического отношения к материалу - он ведь старается записать все свидетельства, хоть сколько-нибудь похожие на правду, - это чрезмерное изобилие материала наносит падре Пио меньший вред, чем некоторые его слишком пылкие поклонники. В истории всякая правда обрамлена легендами, которые трудно от нее отличить. Тут многое зависит от сосуда, в который все это поступает. "Все воспринимается по способности воспринимающего..." Тем не менее, при осторожном отборе материала мы легко можем найти в книге Альберто дель Фанте, дышащей нежнейшей сыновьей привязанностью, свидетельства первостепенной важности, полученные из первых рук. Вот некоторые из них, проверенные на месте и подтвержденные духовными детьми падре Пио. Во избежание всяких недоразумений, я ссылаюсь на книгу Альберто дель Фанте как на единственный печатный источник.

Сам дель Фанте - один из великолепных "трофеев" падре Пио. Как и многие другие, он начал с борьбы против падре - в серии воинственных статей, появившихся в "Italia laica", в которых он называет капуцина со стигматами "мистификатором", "шарлатаном" и "мошенником", "злоупотребляющим невежеством наивной, легковерной толпы".

Ответ сил небесных не заставил себя ждать, в виде - чего бы вы думали? - разительного и "неопровержимого" исцеления одного из его племянников, неизлечимо больного. Просто один из его друзей обратился без его ведома к "обманщику" из Сан-Джованни-Ро-тондо, и через двадцать четыре часа молодой человек выздоровел к величайшему изумлению врачей.

Заинтригованный Альберто дель Фанте решает съездить и посмотреть на этого странного чудотворца собственными глазами. Для большей ясности он изо дня в день записывает все свои впечатления. "Мистификатор или святой?" - спрашивает он себя, прибыв в Сан-Джованни-Ротондо. Падре Пио казался ему "посредственностью", он чувствует сильнейшее желание противопоставить ему себя.

"Я исповедовался - без веры, без энтузиазма, как исповедовался бы любому другому священнику. Одно меня поразило. Этот человек знал мои грехи. Прежде всего, он сказал мне, что я принадлежу "к обществу, признающему Бога, но не любящему Его служителей". Допустим, он догадался о том, что я франкмасон, по тому, как я говорю! Мы долго говорили о философии, ставящей на место веры совесть. Перед нашим взором прошли святой Августин, Спиноза, Декарт, Стюарт Милль, Спенсер, Дарвин и современные философы.

В заключение я сказал ему: "Что касается меня, отец мой, я всегда старался направлять все свои поступки к добру, и если животное иной раз торжествовало над человеком, очень скоро весть подсказывала мне: делай тот-то, не делай того-то..." У меня никогда не было веры, что не мешало мне быть честным человеком..."

- Честным? - ответил падре. - Честным? А вспомни-ка то-то и то-то... И он рассказал мне о таких вещах, о которых он не мог ничего знать".

Чтобы очистить конюшни царя Авгия, требуется время! В своем вахтенном журнале Альберто дель Фанте смиренно записывает последовательные этапы своего обращения. "Я боролся и плакал от бешенства..." Наконец, он сдался, причем, будучи натурой цельной, сдался раз и навсегда.

Уезжая, он попросил падре молиться за его молодую жену, которая в то время была беременна:

- Конечно, конечно, - сказал падре Пио, - Господь сказал: "Плодитесь и размножайтесь!" Он любит тех, кто создает,

И вдруг спросил:

- А есть у твоей жены молоко для малышки?

- Но я как раз об этом и хотел просить вас! - ответил изумленный журналист.

- Молоко у нее будет, - сказал падре, - мать сама должна кормить свое дитя, тем более, что двух последних вы отдавали в семью кормилицы!

Тяжело и неуверенно ступая, он направился в ризницу, а дель Фанте так и остался стоять, разинув рот. Откуда падре Пио знал эти подробности? Как бы там ни было, его предсказание сбылось в точности.

Так значит, падре Пио умеет говорить с интеллектуалами и не боится современных философов! Вот уж, действительно, не совсем обычно для скромного монаха. Сколько раз ему приходилось в исповедальне опровергать возражения, разрушать барьеры, снимать противоречия. Сан-Джованни-Ротондо вовсе не царство блаженненьких, в чем хотели бы нас уверить некоторые: туда со всех сторон стекаются профессора, художники, писатели, философы, интеллектуалы, ищущие веры.

Один из них, Феруччо Капонетти, знаменитый воинствующий материалист, пишет:

"На горе Гаргано я встретил Учителя. Он принял меня с радостью, с улыбкой выслушал рассказ о моих затруднениях и сомнениях, затем очень простыми, но неизмеримо глубокими словами одно за другим разрушил все возражения, переполнявшие мою бедную голову, один за другим отвел все мои аргументы, раздел мою душу догола и, показав мне учение Господа нашего, отверз глаза моего разума - я увидел свет; он коснулся моего сердца -я уверовал".

Эти несколько волнительных строк чудесно передают нам развязку драмы неверующего. Если под конец падре Пио заставляет восставшего интеллектуала, чья совесть для него - раскрытая книга, прислушаться к своим доводам, то это потому, что он бесконечно терпеливо и безукоризненно вежливо рассматривает те жалкие препятствия, которые загромождают его разум. Иначе разве имел бы он такую аудиторию в университетских кругах?

И тем не менее, именно университетскому преподавателю он сказал: "В книгах ищут Бога. В молитве -находят".

Некоторые факты, сообщаемые Альберто дель Фанте, показывают падре Пио в малоизвестном облике: не как чудотворца, а как "отца душ", бесконечно нежного и человечного, всегда готового прийти на помощь.

Крайне строгий ко всякому греху "против жизни и природы", он ревниво печется о святости христианского брака, снова и снова выступая в защиту рожениц и младенцев, во имя милосердия. В этом отношении его авторитет в тех краях непоколебим. Все мо-лодежены приходят к нему за благословением. Все малыши проходят через его руки. Его часто просят выбрать имя для ребенка. Падре Пио охотно соглашается. Однажды к нему в ризницу зашел бригадир карабинеров.

– Падре, моя жена в положении! Как нам назвать ребенка?

– Назовите его Пио, – говорит падре.

Бригадир в восторге – это как раз то, чего он хотел,

– но у него еще один вопрос:

– А если девочка?

– Назовите его Пио, я сказал! – отрезал падре тоном, не допускающим возражений.

И родился мальчик.

Через два года тот же бригадир снова стучится в двери монастыря.

– Падре, моя жена ждет ребенка! Дайте ему имя.

– Назовите его Франческо, – говорит падре Пио.

Бригадир робко протестует:

– Но падре, раз на раз не приходится, у меня же не серийное производство! Может быть, это будет девочка.

– Маловер! – вскричал падре Пио.

И родился еще один мальчик.

Что ж удивительного, если этот славный бригадирклянется именем падре Пио! Было время, когда он его поносил. Затем, как и многие другие, пошел взглянуть на него. Падре Пио дал ему нагоняй:

– Что же ты распускаешь обо мне всякие небылицы, а меня самого и в глаза не видел? Сперва посмотри, а потом говори!

Бригадир опешил, забормотал извинения, посмотрел и был покорен.

Занятная фигура в окружении падре Пио, этот славный бригадир! Ему поручена деликатная миссия, и он блестяще с ней справляется. Когда-то его предшественники разыскивали некоего Франческо Форд-жоне. А теперь он стоит на часах при падре Пио, чтобы его никто не украл. Ибо, хоть он и бригадир, его местный патриотизм – такой же, как у всех добрых людей, населяющих Гаргано. Если у тебя есть святой, его надо охранять!

Естественно, падре Пио любит детей, и те отвечают ему взаимностью. Сколько раз он приближал день их первого причастия! "Надо, чтобы Иисус входил в их сердечки до того, как туда войдет зло", – имеет он обыкновение говорить.

Все малыши наделены чутким "антеннами". они чувствуют то, чего взрослые зачастую не замечают. "Что это так хорошо пахнет", – спрашивал один трехлетний мальчик у своего отца, когда тот знакомил его с падре Пио. А одна шестилетняя девочка нашла такой красивый ответ: "Падре Пио как будто живет в цветах".

В этих краях всем известно чудесное событие, случившееся с маленькой Джеммой ди Джорджи. Она была слепорожденной, у нее не было зрачков. Внезапно девочка обрела зрение – но не зрачки – после того, как приняла причастие из рук падре Пио, 18 июня 1947 г.

Это был вызов науке. Через четыре месяца после чуда ребенка тщательно осмотрел знаменитый окулист из Перуджи, д-р Карамацца, и пришел к заключению, что видеть она не может.

А девочка кончила школу, и зрение у нее и сейчас превосходное. Она часто приезжает со своей бабушкой в Сан-Джованни-Ротондо. Падре Пио качает головой: "Не впутывайте меня в это дело, добрые люди! Это не я, это Мадонна".

- Но ведь нужно было еще, чтобы об этом ее попросили вы, падре, - ответил ему один здравомыслящий человек.

Милости Мадонны делле Грацие через посредство ее верного рыцаря, падре Пио, достаются не только чужакам! Всем известно приключение д-ра Франчес-ко Риччарди, воинствующего безбожника, на протяжении многих лет ведшего клеветническую кампанию против религии и против капуцина со стигматами. У него был хороший наблюдательный пункт, у этого доктора - он жил в двух шагах от монастыря, в самом Сан-Джованни, в непосредственной близости от этого очага обскурантизма, этой фабрики шарлатанов! Он собирал влиятельных граждан городка и взывал к их разуму. Приводя научные доводы, он громил "братьев" столь успешно, что снискал себе честь вожака мощной оппозиции.

Падре Пио молчал и страдал.

Так прошли годы, и наконец настал час возмездия.

Доктор заболел. Коллеги единогласно поставили диагноз: рак желудка. Оперировать поздно! В один прекрасный день по городку пошла новость: д-р Риччарди умирает.

А в тех краях его любили, хоть он и был атеистом: он лечил бедняков бесплатно, у него было щедрое сердце. Отовсюду сбежались крестьяне и молились на коленях прямо на улице, чтобы он примирился с Богом.

Приходской священник, дон Джузеппе Принчипе, собрал все, свое мужество и подошел к умирающему.

- Не хочу священников! — в бешенстве завопил тот; и, для пущей убедительности, запустил шлепанцем прямо в лицо священнику.

Дон Джузеппе, нисколько не растерявшись, настаивал.

- Оставьте меня в покое, - кричал больной. Только падре Пио мог бы меня исповедовать. Но я слишком его оскорблял, чтобы он пришел. Впрочем, он не может отлучаться из монастыря. Значит, я умру так, как жил. Довольно!

Кто-то побежал сказать падре Пио. Он пошел в церковь, взял масло, все, что нужно для последнего причастия и соборования и, ковыляя на своих пронзенных ногах, направился к доктору... Какая это была сцена, мне рассказали очевидцы. Мелкий снег сыпал на спины простершихся перед домом людей и на падре, углуб ленного в молитву. Войдя в дом, падре Пио сразу широко распахнул объятия и улыбнулся так, как умел улыбаться только он - совершенно по-детски. Старый безбожник изумленно уставился на него и просветлел лицом: "Простите меня, падре Пио".

Исповедавшись, получив прощение и соборовавшись он вполне мог умереть спокойно, но тогда "месть" не была бы столь прекрасной, и Бог, по просьбе падре Пио, решил по-другому. Через три дня д-р Риччарди выздоровел. Рак прошел бесследно. Поменяв кожу снаружи и внутри, старый боец перешел на другую сторону фронта и принялся громить противников падре Пио. Кто в Апулии не знает этой чудесной истории о д-ре Риччарди, о его вражде с падре и о внезапном обращении.

ГЛАВА XIII

- Падре, о падре, сделайте милость! Вы все можете!

Падре Пио резко поворачивается к умоляющей его женщине и с возмущением отвечает:

- Словом, дочь моя, ты хочешь сказать, что я отъявленный мерзавец. Если я могу все и не делаю того, что могу, значит, я мерзавец?

Надо признать, это логично! Осаждаемый со всех сторон, разрываемый на части просьбами, падре Пио яростно отбивается от этой приписываемой ему способности - творить чудеса по своей воле. Конечно, Богу не так-то легко отказывать, когда у Него просит этот человек, отмеченный ранами Его Сына. Но раны эти означают совсем другое: полное, твердое - "Да будет воля Господня" - абсолютное тождество воли человека с неисповедимой волей его Бога.

Раз Бог позволяет Своим друзьям нарушать законы природы, значит, это нужно для спасения душ, значит, на то Его добрая воля. Чудо всегда направлено на благо души.

Что может быть проще, чем приписать капуцину чудеса собственного изготовления, бессмысленные и смешные? Если Сатана осмелился атаковать Лурд, он может напасть и на Сан-Джованни-Ротондо! Иначе трудно было бы объяснить скандальную славу, окружающую в определенных кругах столь ясный облик падре Пио, равно как и те нелепые чудеса, которые ему приписывают и которыми буквально нашпигованы некоторые книги, порочащие его имя. Крайнее недоверие духовенства к этому священнику, пленнику исповедальни, отданному в полную власть кающимся душам, по-видимому, вызвано коварными фальсификациями.

Падре Пио и сам укрощает слишком наивный энтузиазм. Если бы это зависело только от него, те, кто благодарят Бога за чудо, не ошибались бы адресом! "Люди добрые, не меня надо благодарить, а Бога!"

В свидетельствах, собранных Альберто дель Фанте, на каждом шагу встречаются такие "уточнения".

"Это Бог оказал тебе такую милость. Бога благодари, а не меня!"

"Помолимся Мадонне делле Грацие. Это Она добилась для тебя выздоровления!"

"Это Мадонна тебя исцелила! Я тут ни при чем..."

Кого-то, просившего его о чуде - и получившего -он оборвал на полуслове:

- Люди ничего не могут, сын мой. И, подняв палец к небу, добавил:

- Только Тот, Кто там! Молись неустанно. Я тоже помолюсь за тебя.

Вот ключ к его чудесам: он молится.

Как может Бог отказать в чем-нибудь тому, кто ни в чем Ему не отказывает?

Так вернем же падре Пио его подлинный, человеческий образ, гораздо более трогательный, чем та атмосфера сверхчеловеческого, которую создают вокруг него некоторые наивные почитатели!

Падре Пио молится и страдает. Все остальное он с кротостью и благоговением препоручает Господу.

Просят ли у него милости Божьей:

- Да, - отвечает он, - я помолюсь за тебя, дитя мое.

И результатом часто бывает чудо. Прося у Бога физического исцеления, падре Пио заботится и о душе.

Бывает и так, что в замыслы Провидения чудо не входит. Падре Пио не настаивает. Разве он служит не величайшей Любви? Чего он достигает всегда - по крайней мере, если душа не сопротивляется - так это "святого самоотречения", которое лучше самых эффектных чудес.

Итак, в Сан-Джованни-Ротондо никто не приезжает напрасно, это правда, но не меньшая правда и то, что о самых прекрасных чудесах падре Пио никто не знает. Мы знаем только, что ему мешает признаваться в них тайная застенчивость, как если бы письменное свидетельство нарушило Царскую тайну. Некая особа, возвращенная в церковь падре Пио, наотрез отказала мне в разрешении опубликовать рассказ о ее обращении. "Оставим это до Страшного Суда, когда все тайное станет явным", - сказала она. Бедные мы, бедные! Мы вынуждены собирать крохи, падающие с Царского стола, так пусть у нас хотя бы достанет честности признаться в этом нашим читателям!

Отец Лев, учившийся с падре Пио в семинарии в 1905-1906 гг., рассказывает следующее:

"За молитвой падре Пио всегда плакал молча, притом такими обильными слезами, что плитки пола на хорах вокруг него после молитвы были забрызганы. Мы, молодежь, смеялись над ним. Тогда он завел обыкновение, преклонив колени для молитвы, расстилать перед собой большой носовой платок. После молитвы он забирал этот платок, мокрый насквозь хоть выжми!"

Этот дар слез - Церковь просит его в специальных молитвах - с тех пор никогда не покидал апостола из Сан-Джованни-Ротондо.

Мы видели, как он плакал у алтаря. Крупные слезы скатываются по его щекам, падают на напрестольную пелену, на расшитые рукава. В исповедальне он не выпускает из рук клетчатого носового платка, и не только пот вытирает он им в эти жаркие дни.

Мы видели его раздраженным, задыхающимся, изнемогающим перед этим прибоем бурлящей грязи. Несколько раз, когда тошнота подступала ему к горлу, он взывал о пощаде: На сегодня хватит!

После некоторых особенно трудных исповедей его рыдания у алтаря были еще более душераздирающими, чем обычно; град слез усиливался.

Великие грешники видели, как "по лицу его струился пот", когда он принимал их в разгар зимы, в страшный холод.

О чем и о ком плачет падре Пио?

Один святой сказал, что если бы мы видели, как ужасен грех, мы бы умерли, от горя. Бедные мы! Мы привыкли, нам нисколько не противно видеть всю эту грязь, мы отлично с ней уживаемся.

Но есть среди нас люди, не смиряющиеся с грязью, не примиряющиеся со злом. Таков падре Пио - вот почему он плачет.

Он плачет над грешником, для которого его грех дороже его бесценной души. Он плачет над Кровью Господней, для стольких несчастных пролитой напрасно. Он плачет над оскверненным творением и над благодатью, пропадающей втуне. Наконец, он плачет, потому что плакал Христос.

Вот почему он не торгуется с Богом! За души надо платить. Он это знает, в любое мгновение дня и ночи он готов заплатить столько, сколько понадобится. Достигший полной зрелости души, такой степени святого самообладания, которая достигается полной уравновешенностью, падре Пио легко бы мог обмануть нас своей улыбкой, своим жизнерадостным видом. Но мы не поддадимся на обман: это человек, который когда-то потребовал, чтобы его оперировали без анестезии.

Напомним вкратце, в чем дело. было это в 1925 г., у него обнаружилась грыжа, да еще в спайках. Доктор Феста, рассказавший нам эту историю, предложил падре выпить хотя бы стаканчик ликера "бенедиктин".

Падре Пио чуть пригубил и, улыбнувшись, сказал:

"Чтобы не ссорились капуцины с бенедиктинцами".

Операция затянулась дольше, чем рассчитывали. Падре Пио смотрел на распятие, по щекам его катились крупные слезы, в какой-то момент он не выдержал и сказал докторам: "Ради Бога, скорее! Я больше не могу!"

Но тут же взял себя в руки и, глядя на распятие, смиренно произнес:

"Прости меня, мой Боже! Никогда я не предлагал Тебе ничего стоящего, а теперь, когда Ты даешь мне эту слабую возможность, я жалуюсь без всякой причины! Все это - ничто в сравнении с тем, как Ты страдал на кресте! Боже мой, прости меня!..."

Операция длилась около двух часов. Когда доктора ушли, падре Пио знаком подозвал к себе собрата по ордену и, когда тот склонился над ним, чуть слышно прошептал:

- Как вы думаете, принял Господь мою жертву?

Чудеса - для других. Для него - крест. Когда его однажды попросили помолиться о том, чтобы Господь отвел от него тяжелое испытание, падре Пио воскликнул:

- Ни в коем случае!

Жители Сан-Джованни-Ротондо хорошо помнят смерть его матери в начале января 1930 г., то есть не больше, чем через два месяца после чудесного исцеления д-ра Риччарди, безбожника.

Старушка жила тогда у мисс Мэри Пайл, которая с такой же нежностью и преданностью смотрела и за отцом падре Пио до самой его кончины (в 1947 г.).

Донна Джузеппа ни за что не соглашалась сменить свою крестьянскую одежду на хорошее пальто из мягкой ткани, которое от всего сердца предлагала ей ее хозяйка!

Она простудилась на Рождество, во время всенощной, которую служил ее сын, и заболела воспалением легких. Вскоре она была уже при смерти.

Падре Пио пришел к ее изголовью, приготовил ее к смерти и окружил самой нежной заботой. Когда он протягивал больной стакан с питьем или лекарство, видно было, как по его пальцам бегут тонкие струйки крови.

Какой-то врач спросил: "Вы что же, падре, не просите Бога исцелить вашу мать?"

Он поднял глаза к небу, помолчал и тихо промолвил:

- Да будет воля Господня.

Но когда Бог призвал ее к себе, страдание его было нестерпимым. "Он причитал, как ребенок, - рассказывали мне, - "Мама, моя мама!"

Некоторых умников это шокировало. Как может этот человек, на протяжении десяти лет страдающий, как настоящий мученик, душой и телом, проявлять такую скорбь? Мэр Сан-Джованни-Ротондо, Франко Моркальди, сказал ему:

- Послушайте, падре, не сами ли вы учили нас, что скорбь должна быть лишь проявлением любви и что мы должны приносить ее Богу? Так почему ж вы так рыдаете?

На что падре, "вдруг успокоившись", сказал:

- Это слезы любви, только любви.

Добрые жители Монте-Гаргано помнили, как за несколько недель до того все тот же падре Пио добился исцеления и обращения неверующего доктора!

Перелистывая сборник свидетельств, составленный Альберто дель Фанте, мы поражаемся настойчивости, с которой он отсылает больных... именно к врачам. С крестьянским здравомыслием соблюдает он иерархию ценностей: сперва естественные средства, а потом - что ж, посмотрим, что угодно Господу. Уже в 1916 г. мы читаем в одном из его писем:

"Господу угодно, чтобы в том, что касается нашего физического состояния, мы как можно больше следовали советам врачей. Делайте так, и можете быть уверены, что не ошибетесь. Впрочем, даже в Священном Писании сказано, "что надо чтить врача из любви к Богу".

Иногда ему приписывают чудеса, к которым приложили руку врачи. Например, слепорожденная девушка Грациэлла. Падре Пио говорит ей: "Прооперируй-ся". Ее оперируют, она видит... Чудо падре Пио! Отдадим же предпочтение истине без прикрас: молитве, окружающей скальпель во время операции. Какой верующий хирург отказался бы от молитв святого в такой момент? Конечно, но "на Бога надейся, а сам не плошай". Нет на свете человека, менее склонного к квиетизму, чем падре Пио.

Сколько раз ему приходилось сталкиваться с такими случаями! Больному может помочь только операция. Между тем, операция сложная, врачи не ручаются за успех. Что делать?

Неизменный ответ: "Прооперируйтесь - я помолюсь"*.

Неудивительно, что у падре Пио столько хороших друзей именно в медицинских кругах.

Он всегда говорит, что думает; так вот, один только раз, причем при вполне определенных обстоятельствах, он отпустил остроту - в данном случае вполне заслуженную:

* В некоторых случаях он просто просит отложить операцию на то время, пока он помолится. Даже Богу, создавшему время, требуется время, и в некоторых случаях отсрочке может пойти на пользу и природа, и Провидение.

- Только не говори ничего твоему врачу, - сказал он внезапно выздоровевшей женщине, - если он узнает, может случиться неприятность.

В одном падре Пио непоколебим: когда кто-то жертвует ребенком или даже возможностью его иметь. Самые прекрасные его чудеса направлены на защиту материнства. Вспомним трогательную историю Джо-ваннино или историю мадам Абресх*, которой он категорически запретил операцию.

Какой верующий врач обидится на него за то, что он напоминает, что есть на свете нечто большее.

Что до неверующих, им надо только, как Фоме Апостолу, проверить подлинность "знаков".

Падре Пио считает, что когда медицина работает на пределе своих возможностей, небо должно ее поддержать. Главным образом в таких ситуациях он просит и добивается удивительных исцелений. Альберто дель Фанте собрал в своей книге сорок семь случаев, надлежащим образом описанных теми, кому пошли на пользу эти чудеса, и подкрепил их описания медицинскими заключениями, иногда не очень любезными. Эти "свидетельства", собранные человеком большого сердца, когда-нибудь очень пригодятся для биографии падре Пио.

Предлагаемые им документы тем более драгоценны, что люди, их подписавшие, в большинстве своем до сих пор живы, и подлинность их показаний очень легко проверить, поскольку их имена и адреса известны. На сегодняшний день никто из них не отказался от своих слов, не было каких-либо опровержений, хотя

* Совершенно искаженную во французском переводе книги Ч. Мортимера Карти: получается, что автор намекает на то (с. 139), что падре Пио разрешил м-м Абресх "рискнуть", т.е. согласиться на операцию.

книга вышла уже восьмым изданием. Пусть не все эти случаи представляют одинаковый интерес с медицинской точки зрения, многие из них могут соперничать с самыми чудесными исцелениями Лурда. Что ж, в добрый час, сказал бы падре Пио, разве не одна и та же Мадонна их совершает? Но чтобы Она могла их совершить, ответим мы, нужна готовность принять Ее милости, а готовность эта создается величайшей любовью. Есть лучи, которые улавливаются только святыми; у нас, которые ни горячи, ни холодны, эти лучи гаснут, говорила Богоматерь Екатерине Лабу-рэ, показывая ей руки, отягченные милостями, которых никто не просит и не догадывается попросить. Конечно, падре Пио такого упрека не заслужил - он принадлежит к породе горячих и упорных, которых славит Евангелие. Читая перечень этих чудес, мы не должны забывать, что он их "вырывает" молитвами и страданиями.

Итак, читателя, любопытствующего узнать все это подробнее и точнее, мы отсылаем к книге Альберто дель Фанте. Рак, полиомиелит, менингоэнцефалит, туберкулез почек и легких, тиф, детский церебральный паралич, грудная жаба, паротит... не говоря уже о других болезнях с варварскими или учеными названиями - вот та скорбная основа, на которой под действием благодати расцветают эти чудеса. Между тем, в Сан-Джованни-Ротондо мне говорили сто раз, что многие "чудодейственно исцеленные" не открывают своей тайны - по разным, более или менее уважительным причинам. Некоторые - потому, что не хотят называть своего имени. Другие, скажем прямо, молчат из чисто человеческой слабости. У падре Пио, увы, еще слишком много противников, и кое-кто приходит к нему просить под покровом ночи, как Никодим, опасаясь "скомпрометировать" себя.

ГЛАВА XIV

В 1919 г. падре Пио писал своему учителю и другу дону Каккаво:

"Здоровье мое в порядке, но я перегружен работой, ибо я исповедую весь день, а зачастую и ночью, сотни, а иногда и тысячи человек. У меня нет ни минутки для самого себя, но Господь очень помогает мне в моей службе".

На протяжении пятидесяти лет - все та же программа, все та же изнурительная жизнь - ни отдыха, ни срока. Воистину, падре Пио узник исповедальни.

Это не мешает ему принимать участие в жизни общины "самым примерным образом", как говорят монастырские власти. Если его раненые ступни не позволяют ему читать молитвы на хорах вместе со всеми, он с лихвой наверстывает упущенное, умножая часы молитв в келье. Первым встает (к половине четвертого), уходит из церкви последним. В особо важных и срочных случаях молится всю ночь.

Его раны зачастую причиняют ему невыносимые страдания. Когда его шаги становятся тяжелыми и неуклюжими, он с улыбкой встречает сочувствующие взгляды. "Иногда мне хочется, - сказал он одному из братьев, - научиться ходить на руках. Все-таки отдых".

Он всегда в хорошем настроении. В минуты отдыха он развлекает братьев тысячью анекдотов, остроумных замечаний, даже целыми представлениями, как тот "конкурс чихов", который наверняка понравился бы святому Филиппу из Нери, "Божьему паяцу": отцы, "принимавшие парад", хохотали, как сумасшедшие.

С чисто неаполитанским остроумием падре Пио отвечает на нескромные вопросы - да так метко, что невежа так и остается стоять, разинув рот.

- Почему вы поступили к капуцинам? - спросила у него не в меру любопытная особа.

- Потому что мне нравятся бородатые монахи, -ответил падре Пио.

Он с ловкостью уклоняется от общения с педантами и терпеть не может, когда к нему относятся, как к гадателю. Приезжающие в Сан-Джованни-Ротондо с суетными целями всегда уезжают ни с чем. Иногда падре Пио без колебаний прикидывается дурачком.

- Что вы мне пишете по-латыни? - сказал он ученому исследователю. - Вы что ж, не знаете, что мы тут говорим по-итальянски, даже по-неаполитански?

Инквизитор так и опешил.

Но одному французскому священнику, аббату Бе-нуа из Лилля, бившемуся над важным вопросом моральной теологии, которой он не осмеливался предложить никому, падре Пио написал ответ по-латыни на чистой странице из своего бревария; аббат был совершенно изумлен и восхищен, ибо "никто, кроме Бога, не мог просветить его и насчет моих сомнений, и о том, как их разрешить", - говорил он.

Падре Пио очень любит свое наречие и с удовольствием говорит на нем. Одна из его духовных дочерей, родом из Пьетрельчины, рассказывала мне, что однажды ночью ей "пригрезилось", что падре Пио задал ей хорошую взбучку. Утром она поспешила в Сан-Джованни-Ротондо и простодушно спросила:

- Это в самом деле были вы, падре?

- А ты думала, кто? - проворчал падре Пио.

Он был совсем молодым, когда предсказал, что в его "дорогой Пьетрельчине" будет воздвигнут монастырь. Уже несколько лет, как, благодаря пожертвованию мисс Мэри Пайл, этот монастырь существует, причем на том самом месте, которое когда-то указал падре, и "бородатые монахи" разносят по всему краю весть любви и мира. Падре Пио не может туда приехать, но при каждой новости о его родном городке сердце его вздрагивает. Обнаружив, что в Пьетрельчине недостает воды, архитекторы было растерялись, но потом принесли падре Пио план Пьетрельчины, он не задумываясь указал, где следует копать. Все кричали о чуде, но в сущности, тут нет ничего, что превышает возможности хорошего искателя родников. Падре Пио помнил каждую пядь этой местности и при случае вполне мог положиться на свою интуицию или опыт.

Как бы то ни было, в Пьетрельчине есть вода, и монастырский колодец единственный колодец, не пересыхающий во время засухи.

Когда кто-нибудь из его друзей приходит к нему, рассказать что-нибудь о Пьетрельчине, падре Пио слушает с жадностью, глаза его наполняются слезами, и он говорит со вздохом:

- О, моя дорогая Пьетрельчина!

Это тоска, столь по-человечески понятная, делает его особенно близким нам. Если человек теряет корни, то не от любви к Богу, и в Царстве Отца небесного нет ни святых без родины, ни святых без плоти...

Однажды один заплаканный отец привел к нему дочь, больную туберкулезом. Не успел отец войти в ризницу, как падре Пио обернулся к ним и сказал:

- Это ты, Мария Пеннизи, больная? Ты ошибаешься, дочь моя. Ты здоровее меня.

И он положил руку ей на плечо.

Синьор Пеннизи, изумленный и восхищенный, пробормотал что-то нечленораздельное.

- Хорошо, хорошо, - улыбнулся падре Пио, - я этим займусь.

На другой день девушка почувствовала себя здоровой. Они с отцом пошли поблагодарить падре Пио и попрощаться с ним.

- Э, нет, - сказал, он, - тебе надо остаться еще на неделю. Не забывай, что от хозяйского глаза лошадка жиреет.

Думал ли святой о физическом здоровье девушки или о ее душе? Не сомневаюсь, что второе для падре Пио важнее первого.

Подальше от любопытных и... журналистов! Чутье никогда не подводит падре Пио - он разоблачает их корыстные намерения и мигом их выпроваживает.

- Вы проделали такую долгую дорогу только для того, чтобы увидеть меня? - сказал он Орио Вергани, репортеру "Коррьере делла сера" - Стоило трудиться! Что, у вас в Милане, молитвенников нет? Благослови вас Бог. Одна молитва "Богородице Дево..." полезнее всего этого путешествия, сын мой...

Уж эти навязчивые посторонние! Несмотря на все уплотняющийся "фильтр", состоящий из телохранителей падре, некоторые все-таки умудряются... просочиться, особенно кинематографисты. Незадолго до меня в Сан-Джованни-Ротондо попытали счастья какие-то американцы. Брат-ризничий старался было им кротко объяснить, что "падре Пио - не голливудская звезда", но они, кажется, не поняли, и ему пришлось прибегнуть к силе - как он сказал, к "общедоступному языку".

Когда Питигрилли приехал инкогнито в Сан-Джованни-Ротондо и, стоя в толпе паломников, принялся в упор разглядывать падре Пио, тот вдруг сказал, глядя на него:

- Сегодня среди вас есть очень большой грешник.

Это произвело огромное впечатление на блестящего писателя - того буквально "вывернуло наизнанку";

с тех пор он храбро вступил, как подобает хорошему блудному сыну, на путь возврата, ведущий в дом Отца.

В автобиографической книге, "Питигрилли говорит о Питигрилли", он приписывает свое обращение падре Пио да Пьетрельчина и "новой Таис", Еве Ла-вальер.

Если падре Пио может доказать свое алиби касательно чуда, он только рад. Один человек пересказал мне обрывок диалога, которому сам был невольным свидетелем.

Некий паломник, приехавший издалека, чтобы просить великого чудотворца об исцелении, прибыв в Фоджу, с изумлением заметил, что его злокачественная опухоль просто исчезла.

Обезумев от радости, он устремился в Сан-Джованни-Ротондо и, представ перед падре Пио, рассыпался в благодарностях.

- Послушай, сын мой, - сказал падре, снисходительно улыбаясь, - если ты выздоровел в Фодже, зачем же ты ехал еще сорок километров? Возвращайся домой и благодари Господа! Я тут ни при чем.

- Но вы молились за меня! - вскричал исцеленный.

- Конечно, молился.

- Тогда я знаю, что произошло, - отрезал паломник.

Однако, чтобы не прогневать падре Пио, он оставил свои выводы при себе.

В некоторых случаях падре Пио сам задерживает слишком спешащих путешественников. Например, 149

один негоциант едет из Генуи в Фоджу, чтобы заключить контракт на покупку купороса. Его друг просит его съездить заодно в Сан-Джованни-Ротондо и передать письмо падре Пио да Пьетрельчина. Естественно, это уловка; по своей воле негоциант никогда не поехал бы к "брату"!

После пятидесяти двух часов утомительного путешествия он приезжает в монастырь в убийственном настроении.

- Вот вам письмо для падре Пио, - говорит он брату-привратнику. - Ответ нужен срочно, я спешу. Брат улыбается:

- У нас торопиться не следует. Это дом терпения. Я передам ваше письмо. Подождите в ризнице. И дверь захлопывается.

Негоциант вне себя. Видя его в таком состоянии, не знающего, как быть, какой-то молодой артиллерийский офицер, слышавший их разговор, любезно предлагает проводить его в ризницу. Негоциант хочет только одного: как можно скорее покончить с этим скучным делом и уехать.

С первого взгляда падре Пио не производит на него никакого впечатления. "Священник как священник", - думает он с раздражением.

Но вот этот священник поворачивается к нему и смотрит на него в упор:

- А тебе что надо?

- Мне нужен ответ на письмо, которое вам передали.

- Ладно! А тебе самому? Ты хочешь исповедоваться?

- Я давно это бросил.

- Как давно ты не исповедовался?

- С семилетнего возраста.

Падре Пио пристально на него смотрит.

- Так когда же, - говорит он, чеканя каждое слово, - когда ты перестанешь вести эту мерзкую жизнь?

В какую-то секунду этот торопившийся посетитель чувствует, что с него спала маска. Он сам мне буквально так и сказал. Он, который не хотел задержаться на один день - остается на неделю, чтобы как следует прочувствовать радость возвращенной невинности. Ибо падре Пио, естественно, исповедует его, отпускает грехи, приглашает на мессу, дает ему причастие.

"Я, сорок пять лет заходивший в церковь только чтобы полюбоваться произведениями искусства, я, скептик и атеист, не променял бы этой заутрени на все золото мира. Я не смею анализировать ни этой новой, чудесной силы, вдруг наполнившей все мое существо, ни этого света, вдруг озарившего мой разум.

Выйдя из церкви, я почувствовал такую легкость, такое счастье, как никогда в жизни. Всем существом я потянулся к добру".

Он заключил свой рассказ такими словами (он часто убеждался в их правдивости): "Человек без Бога - урод".

Будучи прежде всего священником, падре Пио наделен особой благодатью по отношению к священникам.

Их приезжает много, особенно из-за рубежа, ибо в Италии они находят более глубокое понимание сана и горячую любовь к душам ближних, как сказал мне один священник.

"После того, как я побывал на мессе падре Пио, -сказал мне отец X, - я никогда не осмелюсь служить свою мессу спустя рукава".

А один английский священник сказал: "Во мне все задрожало, когда я услышал, как после целого дня, проведенного в исповедальне, он сказал:

- О, эти души! Если бы кто знал, во что они обходятся!"

Тем, кто не верят ему, падре Пио умеет отвечать в свойственной ему манере, обращаются ли они к нему непосредственно или на расстоянии.

Некий паломник, не признающий других авторитетов, кроме падре Пио, отправляется в Сан-Джованни-Ротондо. Его приходской священник, которого раздражает такое рвение, решает задать святому капуцину трудный вопрос, что называется "на засыпку". И вот, он дает паломнику запечатанное письмо и просит привезти ответ.

Падре Пио принимает синьора X. вместе со всей группой, тот еще не улучил минутки, чтобы подступиться к падре, как вдруг падре сам обращается к нему:

- Достань письмо, которое у тебя в кармане, и пиши на конверте ответ.

Когда, вернувшись в свои края, паломник отдал своему священнику нераспечатанный конверт с несколькими строчками, нацарапанными на нем его рукой, тот "побледнел и чуть не упал в обморок". Это был как раз ответ на его вопросы.

Посвятив всю свою жизнь бескровной жертве Христа, которая, как он говорил, "изо дня в день спасает мир от погибели", он не любит, когда кто-либо лишает себя этого великого блага, "величайшего из тех, что мы имеем на этом свете", по легкомыслию и без уважительной причины.

Мне рассказывал один священник, какое приключение случилось с его коллегой, приехавшим "очень издалека", чтобы исповедоваться у падре Пио. Ехал он с пересадкой, и ему пришлось несколько часов прождать поезд в Болонье.

Выслушав его исповедь, падре Пио спросил: "Сын мой, вы больше ничего не можете припомнить?"

- Ничего, падре.

- Ну-ка, подумайте..

Сколько он ни испытывал свою совесть, он ничего не нашел.

Тогда падре Пио сказал ему "с величайшей кротостью".

- Сын мой, вчера утром ваш поезд пришел в Боло-нью в 5 часов. Церкви были еще закрыты. Вы не стали ждать, а пошли в гостиницу, чтобы немножко отдохнуть перед мессой. Вы разлеглись на кровати, а затем так крепко уснули, что проспали до 3-х часов дня, когда было уже слишком поздно для мессы. Я знаю, вы сделали это неумышленно, но это было небрежение, оскорбившее и огорчившее Господа.

Все духовные сыновья и дочери падре Пио знают, что он строжайшим образом следит, чтобы они ежедневно ходили к мессе и причащались, и при малейшей расхлябанности умеет призвать их к порядку, даже издалека. На этот счет мне рассказывали очаровательные "Цветочки"*.

В некоторых из дошедших до нас писем, написанных для руководства детей до 1924 г., все советы и рекомендации посвящены Евхаристии:

"Ни за какие блага не пренебрегайте ежедневным причастием! С презрением отвергайте все сомнения, возникающие у вас по этому поводу. Если вы ошибетесь, пусть ваша ошибка будет на моей совести. Вам надо только слушаться и идти по пути, который я вам указал. Если вы не уверены, что совершили серьезную ошибку, не воздерживайтесь от причастия".

* "Рюгегё" (ит.) "Цветочки Франциска Ассизского" - так называется сборник рассказов о нем (прим. перев.).

Вот что, на первый взгляд, не вяжется с его кажущимся ригоризмом. Разве он не отказывает часто в отпущении грехов? Конечно, отказывает, ибо он читает в сердцах опасность недостойного или святотатственного причастия. "Те, кого он отсылает, всегда возвращаются", - уверяли меня. И падре Пио считает "величайшей милостью" обращение тех, кто злоупотреблял таинствами.

Однажды в его исповедальне преклонила колени одна англичанка из очень хорошей семьи. Падре Пио взглянул на нее и с треском захлопнул окошко: "Для вас у меня времени нет".

Бедняга была просто убита. На протяжении двадцати дней она возобновляла попытки - все с тем же результатом. Тщетно духовные дочери падре Пио умоляли его выслушать ее. Он оставался непоколебимым.

Наконец, на двадцатый день он принял ее со словами, которые она дословно передала своим друзьям:

"Несчастная ты слепая, вместо того, чтобы жаловаться на мою суровость, спроси у себя, как может Милосердие Божье принять тебя после стольких лет святотатства? Знаешь ли ты, что содеянное тобой ужасно? Совершивший святотатство с каждым куском хлеба ест свое осуждение и без особой благодати, полученной через души, очень близкие к Богу, спастись не может. Чтобы сохранять видимость респектабельности, не причащалась ли ты на протяжении многих лет, рядом с матерью и мужем, в состоянии смертного греха?"

Это было еще одно "великое возвращение", сопровождаемое страстным желанием "спасать и предостерегать другие души от святотатства". В результате и появилось это потрясающее свидетельство.

Падре Пио не переносит ни малейшего отступления там, где мы должны проявлять уважение к Евхаристии. Поспешное коленопреклонение, "визиты" в церковь мимоходом, "для святых, а не для Царя", неблагочестивое поведение вблизи дарохранительницы - все это в его глазах поругание любви, причитающейся "божественному узнику".

Один из его духовных сыновей, живущих в Риме, проходя однажды мимо церкви, постыдился снять, как обычно, шляпу, потому что был в веселой компании и говорил о вещах, не имеющих никакого отношения к религии.

Вдруг он подскочил - хорошо знакомый голос крикнул ему в ухе: "Трус!"

"Как побитая собака", он побежал на вокзал покупать билет на Сан-Джованни-Ротондо. Падре Пио посмотрел на него сердито:

- Слушай меня внимательно, - сказал он, - на этот раз ты отделался выговором, но если это повторится, ты схлопочешь хорошую оплеуху.

"С падре Пио шутки плохи", - заключил молодой человек, полный раскаяния.

"Падре Пио - сам величайшее чудо", - не устают повторять все, кто его знает. В самом деле, как ему удается на протяжении стольких лет сочетать покаяния и молитву с такой интенсивной апостольской деятельностью? Брат-врач не знает, что и сказать, а сам падре отшучивается. Однажды у него начались сильные боли в желудке, и больше недели он не ел и не пил ничего, кроме воды (что, разумеется, не помешало ему трудиться, как всегда). Прежде чем он перешел на свою обычную скудную диету, ему велели взвеситься. Так вот, за время полного поста он прибавил в весе!

"Не может быть, - сказал падре Пио со смехом, - в следующий раз, когда я захочу похудеть, я буду есть как можно больше".

Воистину, личность падре Пио не умещается ни в какие рамки и формулы. Что ж удивительного, что она вызывает такие яростные споры, такие недоумения. Было бы странно, если бы это было не так.

Его замечательная простота озадачивает. "Все, что он делает и говорит, всегда неожиданно, - признался мне один из его духовных сыновей, - можно подумать, что он видит вашу душу насквозь и показывает ее ей самой".

Самые воинствующие из его противников не могут устоять при личном контакте с ним.

Он любит приводить в замешательство любопытных и скептиков, показав им каким-нибудь остроумным, но отнюдь не грубым выпадом, что он их раскусил.

Однажды собравшиеся в ризнице Сан-Джованни-Ротондо, с удивлением заметили, что падре Пио пристально наблюдает за одним из них, не прерывая исповеди. Казалось, что этому, только что приехавшему иностранцу, было не по себе от этого взгляда - он то и дело переходил с места на место, прятался по углам, за спинами других, становился спиной к свету... Тщетно! Неуловимый взгляд настигал его всюду. Падре Пио сделал ему знак подойти. Тот не верил своим глазам. "Но он же никогда меня не в видел!" - озадаченно прошептал он своему соседу. "Неважно, он зовет вас, идите!"

Иностранец с видимой неохотой подошел.

- Отец мой, - тихо сказал ему падре Пио, - если вы хотите, чтобы я вас исповедовал, наденьте свою одежду.

- Не стоит, - ответил тот, - я все понял! И убежал.

Это был доминиканец - в штатском - приехавший, чтобы "удостовериться".

Ясновидение падре Пио склоняет его иногда к проделкам - если не злым, то, во всяком случае, озадачивающим собеседника.

Однажды Папа Бенедикт XV сказал епископу, предостерегавшему его от "этого обманщика": "Сын мой, вы, безусловно, плохо информированы. Настоятельно советую поехать туда и посмотреть все на месте собственными глазами".

Желание Папы - это приказ. Через несколько дней монсеньор, не предупредив никого, сел в поезд, отходящий на Фоджу. Не успел он сойти на перрон, как его приветствовали два капуцина:

- Слава Иисусу Христу! Падре Пио прислал нас, чтобы проводить вас в Сан-Джованни-Ротондо.

- Но падре Пио не знает о моем приезде, - сказал совершенно сбитый с толку епископ.

- Наверное, знает, - с тонкой улыбкой ответили капуцины. - Он говорит, что вас послал Папа. Воцарилось молчание. Монсеньор направился к кассе.

- Когда отходит ближайший поезд на Рим? И, вернувшись к отцам-капуцинам, сказал:

- Я вспомнил об одном важном деле. Мне надо вернуться в Рим. И отпустил их. Он узнал то, что хотел знать. Видел "своими собственными глазами". "К тому же, - добавлял он со смехом, - я предпочел бы не подвергать себя новым сюрпризам. При такой информационной службе, падре Пио мог знать и то, что я сказал Папе!".

Альберто дель Фанте опубликовал внушительный список церковных иерархов, в разное время приезжавших посмотреть на скромного капуцина; четверо из них - кардиналы.

"Пришел, увидел, побежден", - писал монсеньор Анджело Поли, епископ Аллахабадский. - Что поражает в падре Пио, это сочетание сверхъестественного с абсолютно естественным. Этот человек всегда владеет собой. Он внушает полное доверие. Воистину, здесь - перст Божий! Эта встреча меня буквально потрясла ".

Но что восхищает нас в нем еще больше (нам кажется, что на эту его черту недостаточно обращали внимание) - это неукоснительное повиновение апостола из Сан-Джованни-Ротондо малейшим предписаниям и запретам Церкви. В те времена, когда ему были запрещены всякие сношения с внешним миром, все попытки увидеться с ним "в виде исключения", под каким бы то ни было предлогом, пресекались его категорическим "нет". По этому поводу близко его знавший кардинал Фаульхабер любил рассказывать следующую историю.

Один чикагский врач пересек океан, чтобы исследовать "интересный случай" падре Пио. После долгого путешествия - десять дней на пароходе, тридцать часов на поезде - вот он, наконец, в Сан-Джованни-Ротондо. Увы, падре Пио никого не принимает! Врач настаивает - и получает ответ: "Мне очень жаль, что вы совершили такое долгое путешествие впустую, но вы, конечно, понимаете, что монах должен повиноваться".

Несмотря на жестокое разочарование, американский доктор честно признал, "что этот ответ произвел на него более глубокое впечатление, чем произвел бы самый тщательный осмотр стигматов".

"Воистину, падре Пио - человек Божий", - любил говорить папа Бенедикт XV. 158

ГЛАВА XV

Затесавшись в толпу паломников, Аттилио Крепас, журналист из "Стампа Сера", начал было обдумывать свою статью о падре Пио, как вдруг его окликнули. Он не поверил своим ушам:

- Сын мой, - сказал капуцин, насквозь пронизывая его своим спокойным и кротким взглядом, - сын мой, разве сейчас надо думать о блокноте, о заметках? Вы поступаете очень дурно, поднимая столько шума вокруг священника, который молится.

Этими словами падре Пио еще раз показал, что читает в сердцах, как в открытой книге. Что мы хотели здесь подчеркнуть, так это его крайнее противление шумной, нескромной рекламе, жертвой которой он стал уже давно.

"Священник, который молится". Вот кем он хочет быть и кем себя считает прежде всего. Эта зависимость, связующая его с Господом, эта внутренняя готовность снискать благодать для всех, кто может ее принять, - вот исчерпывающий ответ на вопрос; тут ничего не прибавишь.

Но эта фраза погружает нас в тайну, разгадать которую мы не можем. "Священник, который молится". Что знаем мы о молитве падре Пио? И прежде всего, разве молитва сама по себе не основание и свод того внутреннего замка, в который ревнивый Бог не разрешает вход никому, кроме Себя? Мы мало что знаем о молитве, даже о молитве самого скромного христианина; сколь же мало мы знаем о молитве святого!

О стигматах его пусть спорят ученые! Для нас главное - это таинственная связь между его умерщвляемой плотью и душой.

С нашей стороны было бы величайшей дерзостью пытаться проникнуть в тайны этой любви, но по случайности, дарованной нам Провидением, падре Пио сам дал ключ к этим тайнам - хотя и не по своей воле.

Несколько лет назад один из его братьев по ордену, уроженец Пьетрельчины, как и сам падре, опубликовал "для поучения верующих" некий анонимный текст;

сегодня мы знаем, благодаря нескромности переводчика, что этот текст вышел из-под пера падре Пио... в те времена, когда ему еще разрешалось писать, то есть до 1924 г.

Это глубокое размышление о Страстях Господних. Созерцая страдания своего Христа, падре Пио раскрывает свою душу. Причащаясь смертной тоске своего Бога, он дает нам возможность с головокружительной высоты взглянуть на тайну сострадания, участником которого может быть всякий крещеный. Каждая фраза этого текста подобна волне, поднимающейся из бездонных глубин. В качестве заключения приводим этот текст почти полностью. Ученик, который не выше Учителя, падре Пио на этих потрясающих страницах позволяет нам, сам не подозревая об этом, проникнуть в глубину своей души, несущей в себе отпечаток (вот первоначальный смысл слова "стигмат") святых Страстей.

"Божественный Разум, просвети мой рассудок и зажги мое сердце к размышлению о Страстях Иисуса. Помоги мне проникнуть в эту тайну любви и страдания моего Бога, ставшего Человеком, страдающего, тоскующего, умирающего за меня.

Вечный, Бессмертный снисходит до того, чтобы принять неслыханные муки, позорную смерть на кресте, среди надругательств, злобных выкриков и поношений, чтобы спасти Свое творение, оскорбившее Его и пресмыкающееся в грязи греха.

Человек наслаждается грехом, а Бог от этого греха тоскует до самой смерти; кровавым потом исходит в смертных муках жестокой агонии...

Нет, не могу я проникнуть в этот океан любви и скорби, если не поможет мне, о Боже, Твоя благодать! Открой мне доступ к сокровеннейшим глубинам Сердца Иисуса, чтобы я смог причаститься той горькой тоски, которая привела Его в Гефсиманский Сад, к вратам смерти, и утешить Его в Его крайнем одиночестве. Дай мне соединиться с Ним, покинутым Своим Отцом и Самим Собой, чтобы стать искупительной жертвой.

Мария, Матерь Скорбящая, позволь мне идти за Иисусом и глубоко причаститься Его Страстям и Твоей скорби!

Мой Ангел-Хранитель, храни все силы моей души всегда сосредоточенными на Иисусе, чтобы никогда они не отвратились от Него.

На исходе Своей жизни, отдав нам всего Себя в Причастии своей Любви, Господь идет в Гефсиманский сад, известный как Его ученикам, так и Иуде. По дороге Он учит их и готовит к Своим неизбежным Страстям; Он призывает их терпеть, из любви к Нему, поношения и гонения до самой смерти, дабы преобразить их по Своему подобию, по Своему божественному образу.

Приступая к Своим горестным Страстям, Он думает не о Себе, а о тебе.

Какая бездна любви в Его Сердце! Его святой Лик - сама грусть и сама нежность. Его слова исходят из сокровеннейших глубин Сердца и переполнены любовью.

О Иисус, сердце мое потрясено, когда я думаю о любви, пославшей Тебя навстречу Страстям! Ты научил нас, что нет большей любви, чем отдать жизнь свою за тех, кого любишь. И вот Ты готов скрепить эти слова Своим примером.

В Саду Учитель удаляется от учеников, взяв в свидетели Своих Страстей лишь троих: Петра, Иакова и Иоанна. Они видели Его преображение на горе Фаворе; хватит ли у них силы увидеть Человекобога в Том, Кого снедает смертная тоска?

Войдя в сад, Он сказал им: "Останьтесь здесь! Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение". Бодрствуйте, ибо враг не дремлет. Вооружайтесь заранее оружием молитвы, чтобы он не застал вас врасплох и не совратил ко греху.

Смеркается. Отпустив их, Он удалился на расстояние броска камня и пал ниц. Душа его погрузилась в море горечи и жесточайшей печали.

Уже поздно. В тусклом ночном свете зловещие тени. Деревья дрожат от ветра, ветер пронизывает до костей. Кажется, вся природа дрожит в тайном страхе.

О Ночь, подобной которой не было никогда! Вот то место, куда идет молиться Иисус. Он совлекает со Своей святой Человеческой Природы силу, принадлежащую ей по праву как следствие ее единства с Божественной Природой. Он погружается в пучину скорби, тоски, мерзости. Кажется, разум Его изнемогает... Он заранее видит все Свои Страсти.

Он видит Иуду, Своего апостола, которого Он так любил и который продает Его за гроши... Вот Он идет по гефсиманской дороге, чтобы предать Его и выдать! Однако не он ли вкусил только что от Плоти Его, испил Крови Его? Простершись перед Ним, Он омыл его ноги, прижал их к сердцу Своему, целовал Своими губами. Чего бы Он не сделал, чтобы не дать ему совершить уже задуманное кощунство или хотя бы пробудить в нем раскаяние! Но нет, вот он идет к своей погибели... Иисус плачет.

Он видит, как влекут его по улицам Иерусалима, где всего несколько дней назад Его провозглашали Мессией. Он видит, как унижают Его перед первосвященником. Он слышит крики: "Смерть Ему!" Его, создателя Жизни, волокут из суда в суд, как самого жалкого из людей.

Народ, Его народ, столь Им любимый, столь Им облагодетельствованный, кричит и насмехается, громко требует Его смерти, и какой смерти! Смерти на кресте. Он слышит их ложные обвинения. Он видит, как Его бичуют, увенчивают терниями, издеваясь, кричат: "Слава Тебе, Царь иудейский!"

Он видит Себя осужденным на крест, поднимающимся на Голгофу, изнемогающим под тяжестью Своей ноши, шатающимся, рухнувшим...

Вот Он взошел на Голгофу, с Него сорвали одежды, вот Он распростерт на кресте, Его безжалостно прибивают гвоздями, поднимают пред лицом неба и земли... Боже мой! Какая долгая агония - три часа умирать под выкрики опьяненного ненавистью сброда!

Горло и внутренности Его снедает жгучая жажда, ее утоляют уксусом и желчью.

Он видит Отца, Его оставившего, и Мать, удрученную скорбью.

И, наконец, эта позорная смерть между двумя разбойниками. Один из них исповедует Его и может спастись, второй богохульствует и умирает отверженным.

Он видит воина, приближающегося, чтоб пронзить Его сердце.

И вот оно принято - величайшее унижение тела и души, покидающих друг друга...

Все это, сцена за сценой, проходит перед Его глазами, ужасает и удручает его.

Отступит ли Он?

С первого же мгновения Он все охватил и все принял. Откуда же это беспредельная тоска и страх. Его святая человечность принимает на Себя все удары Правосудия, оскорбленного грехом.

Он чувствует Своим одиноким сердцем все, что предстоит Ему вынести. За такой грех - такое наказание... Он подавлен, ибо Он Сам стал добычей ужаса, слабости,тоски.

Он, кажется, достиг предела страдания. Он распростерт ниц пред величием Своего Отца. Святой Лик Че-ловекобога, Коему доступны блаженные видения, покоится во прахе, изменившись до неузнаваемости. Мой Иисус! Разве Ты не Бог? Не повелитель неба и земли? Не равный Отцу? Для чего же так опускаться, до потери человеческого облика?

Ты хочешь меня научить, меня, гордеца, что для того, чтобы примириться с небом, я должен провалиться сквозь землю. Ты рухнул на землю, чтоб искупить мою гордыню. Ты опустился до земли, как если б Ты хотел дать ей целование мира, чтобы примирить небо с землею...

Иисус встает, обращает умоляющий взгляд к небу, воздевает руки и молится. Какой смертельной бледностью покрыто Его лицо! Он умоляет Своего Отца, отвернувшегося от Него. Он молится с сыновней доверчивостью, но хорошо знает, какое Ему отведено 'место. Он знает, что Он жертва за весь род людской, подвергнутый гневу оскорбленного Бога. Он знает, что только Он один сможет удовлетворить бесконечное Правосудие и примирить Творца с Его творением. Он хочет, Он требует этого. Но все Его существо буквально разбито. Оно восстает против такой жертвы. Между тем, Его разум готов к жертве, и жестокая борьба продолжается.

Иисус, как можем мы просить Тебя дать нам силы, когда мы видим Тебя таким слабым, таким удрученным?

Ты взял на себя всю нашу слабость. Чтобы дать нам силы, стал нашим искупителем. Ты хочешь, чтобы мы знали, что нам надо возлагать надежды только на Тебя, даже если мы увидим над собою сгущающиеся тучи.

В своих Страстях Иисус взывает к Своему Отцу:

"Если возможно, да минует Меня чаша сия". Это кричит Его человеческая природа, ошеломленная и доверчиво прибегающая к небесной помощи. Хоть Он и знает, что просьба Его не будет исполнена, ибо Он и Сам хочет, чтобы было так, как должно быть, но Он молится. Мой Иисус, почему Ты просишь того, что Ты не получишь, зная, что не получишь?

Какая головокружительная тайна! Тебя смущает наказание, это оно заставляет Тебя молить о помощи и поддержке, но Твоя любовь к нам, желание вернуть нам Бога внушают Тебе слова: "Не Моя воля, но Твоя!".

Его одинокое Сердце жаждет поддержки. Он медленно встает, шатаясь, делает несколько шагов. Он приближается к ученикам - уж они-то, Его верные друзья, поймут и разделят Его скорбь...

Он застает их крепко спящими. Каким одиноким и покинутым вдруг почувствовал Он себя! "Симон, ты спишь? - кротко говорит Он Петру. - А только что говорил, что пойдешь за Мной на смерть?"

Он обращается к остальным. "Не могли вы бодрствовать со Мной один час?" Он снова забывает о своих страданиях и думает только об учениках: "Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть во искушение!"

Он как бы говорит им: "Если вы так скоро забыли Меня, борющегося и страдающего, то хотя бы ради самих себя бодрствуйте и молитесь!"

Но они отяжелели от сна и с трудом понимают Его.

О мой Иисус, сколько самоотверженных душ, растроганных Твоими стонами, бодрствуют с Тобой в Гефсиманском саду, разделяют Твою скорбь и Твою смертельную тоску! Сколько сердец на протяжении веков самоотверженно откликались на Твой призыв! Да утешат они Тебя и, разделив Твое горе, да помогут Тебе в деле спасения! Да буду и я в их числе и да облегчу я Твои страдания хоть немного, о мой Иисус!

Иисус возвращается на место молитвы, и взору его предстает другая картина, еще более ужасная. Все наши грехи, в мельчайших своих подробностях, проходят перед Ним. Он видит всю пошлость грешников, Он знает, как они оскорбляют божественное Величие. Он видит всю подлость, все бесстыдство, все богохульства, марающие сердца и уста, сотворенные, чтоб воспевать славу Божию. Он видит кощунства, покрывающие бесчестьем священников и верующих, чудовищные злоупотребления таинствами, которые Он учредил для нашего спасения и которые могут стать причиной нашего вечного осуждения.

Он должен взять на Себя всю эту зловонную грязь людской испорченности и предстать в ней пред святостью Своего Отца. Он должен искупить каждый из грехов в отдельности и вернуть Отцу всю Его отнятую славу, чтобы спасти грешника.

Чудовищная грязь окружает Его, колыхаясь мертвой зыбью, Он тонет в ней, она давит Его. Вот Он пред лицом Отца, Бога Справедливости. Он, Святейший из Святых, сгибаясь под грузом грехов, уподобился грешникам. Кто измерит до конца Его ужас? Эти спазмы отвращения, эту ужасную тошноту?

Взяв на Себя всё без исключения, Он изнемогает под этой чудовищной ношей и стонет под тяжестью божественного Правосудия пред лицом Своего Отца, позволившего Ему, Своему Сыну, принести Себя в жертву за грехи мира и уподобиться "проклятому".

Его чистота содрогается перед этим позорным грузом, но в то же время Он видит поруганную справедливость, осужденного грешника... Две силы, две любви борются в Его сердце. Побеждает поруганная справедливость. Но какое это бесконечно прискорбное зрелище! Этот Человек, взваливший на Себя всю нашу грязь. Он, сама святость, даже внешне уподобился преступникам...

Чтоб противостоять этой ужасной смертной муке, Он погружается в молитву. Простираясь перед Величием Отца Своего, Он говорит: "Отец, да минует Меня чаша сия!" Как если бы Он сказал: "Отец, Я хочу, чтобы Ты был славен! Я хочу, чтобы совершилось Правосудие Твое! Я хочу, чтобы род людской умиротворился. Но не такой ценой! Чтобы я, сама святость, замарался в грехе - о нет! только не это! О всемогущий Отец, отведи от Меня чашу сию и найди в неисчерпаемых сокровищницах Мудрости Своей другое средство спасения. Но если не хочешь, да будет воля Твоя, а не Моя!"

И на этот раз молитва Спасителя пропадает втуне. Душа Его скорбит смертельно. С трудом Он встает, чтобы пойти за поддержкой. Он чувствует, что силы покидают Его. Ступая с трудом, спотыкаясь, медленным шагом идет Он к ученикам. И снова застает их спящими. Ему становится еще грустнее. Он просто будит их. Смутились ли они? Иисус им больше ничего не говорит. Я только вижу Его несказанную грусть. Он ни с кем не делится горечью Своего одиночества!

Мой Иисус, как велико страдание, которое Я читаю в Твоем сердце, переполненном скорбью. Я вижу, как Ты отходишь от учеников, пораженный в самое сердце! Если бы я мог хоть как-то поддержать Тебя, хоть немного утешить Тебя... Но я не могу ничего и только плачу рядом с Тобой. Слезы моей любви и моего раскаяния присоединяются к Твоим слезам. Так они поднимаются к престолу Отца, чтобы умолять Его сжалиться над Тобою и над столькими душами, погруженными в сон греха и смерти.

Иисус возвращается к месту молитвы Своей, изнемогший, в жестокой скорби. Он скорее падает, чем простирается в молитве. Он чувствует Себя раздавленным смертной тоской и молится еще горячее.

Отец отворачивает от Него Свой взгляд, как если бы Он был гнуснейшим из людей.

Мне кажется, я слышу, как жалуется Спаситель:

"Если бы человек, за которого я страдаю, хотя бы захотел воспользоваться теми милостями, которые Я приобрел для него столь великими страданиями! Если бы он хотя бы признал, какой ценой я искупаю его и даю ему жизнь сына Божьего! О, эта любовь раздирает Мое сердце гораздо более жестоко, чем палачи будут сейчас разрывать Мою плоть..."

Он видит человека, который не знает, потому что не хочет знать, который поносит Кровь Божию и, что еще более непростительно, обращает ее в орудие своего вечного осуждения. Сколь немногим послужит она во благо, сколько других пойдет к погибели!

В великой скорби Сердца своего Он повторяет и повторяет: "Какая польза в крови моей?"

Но одной мысли об этих немногих достаточно, чтобы Он был готов к Страстям и смерти.

Никто и ничто на свете не даст Ему утешения. Небеса для Него закрыты. Человек изнемогает под тяжестью грехов, но неблагодарен и не знает о Его любви. Он чувствует Себя погруженным в море скорби и кричит в смертной тоске: "Душа Моя скорбит смертельно!"

- Божественная кровь, ты течешь неустанно из Сердца Иисуса, струишься из всех Его пор, чтобы омыть эту бедную неблагодарную землю. Позволь мне собрать тебя, о драгоценнейшая Кровь, особенно вот эти первые капли. Я хочу хранить Тебя в чаше моего сердца. Ты неопровержимое свидетельство этой Любви, ради нее одной Ты течешь. Я хочу очиститься Тобою, о драгоценнейшая Кровь. Я хочу очистить все души, замаранные грехом. Я хочу поднести Тебя Отцу.

Это Кровь Его Возлюбленного Сына, сошедшая на землю, чтоб очистить ее, Это Кровь Его Сына, восходящая к престолу Его, чтобы умиротворить Его оскорбленное Правосудие. Воистину, Она с избытком искупает все!

Но значит, Иисус достиг уже предела своих страданий?

Нет же, Он не хочет сдержать потоков Своей любви! Надо, чтобы человек знал, как Он, Богочеловек, любит его. Надо, чтобы человек знал, к какому падению может привести эта величайшая любовь. Даже если Правосудие Отца удовлетворено этим драгоценнейшим кровавым потом, человеку нужны ощутимые доказательства этой Любви.

Значит, Иисус пойдет до конца: к смерти, позорной смерти на Кресте.

Тот, кто предается созерцанию, быть может, увидит тень этой любви, ведущей Его на муки святой агонии из Гефсиманского сада. Но тому, кто не может выбраться из уз материального мира и взыскует благ этого мира больше, чем благ небесных, надо увидеть Его и внешним взором, распятого на Кресте, чтобы его тронул хотя бы вид Его Крови и Его жестокой Агонии.

Нет, Его Сердцу, полному любви, и этого мало! Придя в себя, Он снова молится: "Отец, если чаша сия не может миновать Меня так, чтобы Я не испил ее - да будет воля Твоя!"

С этой минуты Иисус отвечает из глубины Своего сердца, отданного любви, на вопль человечества, требующего Его смерти как платы за Искупление. На смертный приговор, произнесенный Отцом Его с небес, земля откликается требованием Его смерти! Иисус отвечает, склонив Свою прекрасную голову:

"Отец, если чаша сия не может миновать Меня так, чтобы я не испил ее - да будет воля Твоя, а не Моя".

И вот Отец посылает ему Ангела-утешителя. Чем может Ангел поддержать Бога Сильного, Бога Непобедимого, Бога Всемогущего? Но этот Бог захотел стать смертным. Он взял на Себя всю нашу слабость. Это Человек, скорбящий в предсмертной Агонии. Это Его любовь заставляет Его исходить кровавым потом.

Он молит Своего Отца за Себя и за нас. Отец не внемлет Его просьбе, ибо Он должен умереть за нас. Я думаю, Ангел простирается перед вечной Красотой, померкшей в крови и во прахе, и с несказанным благоговением умоляет Иисуса испить чашу во славу Отца и во искупление грешников.

Так Он просил, чтобы мы научились искать помощи свыше, когда на душе у нас так же одиноко, как у Него.

Он, наша Сила, придет нам на помощь, ибо Он согласился взять на Себя все наши печали.

Да, мой Иисус, теперь Тебе надо испить эту чашу до дна! Вот, Ты обречен на страшную смерть. 170

Иисус, пусть ничто не разлучит меня с Тобой: ни жизнь, ни смерть! Если я всю жизнь буду с бесконечной любовью разделять Твои страдания, мне будет дано умереть с Тобой на Голгофе и вознестись с Тобой во Славе. Если я буду идти за Тобой во всех мучениях и гонениях, настанет день, когда Ты удостоишь меня любить Тебя перед лицом неба и вечно петь Тебе хвалы в благодарственном молебне за Твои жестокие Страсти.

Но смотрите! Иисус восстает из праха - сильный, непобедимый. Не Он ли желал "великим желанием" этого кровавого пира? Он превозмогает Свою Скорбь, утирает кровавый пот со Своего Чела, твердым шагом идет ко входу в сад.

Куда идешь Ты, Иисус? Не Ты ли минуту назад был во власти тоски и скорби? Не Тебя ли я видел дрожащим, раздавленным под грузом чудовищных испытаний, которые обрушатся на Тебя? Куда идешь Ты твердым, смелым шагом? Кому откроешь Ты душу?

- Слушай, дитя мое: оружием молитвы я победил, дух Мой возобладал над слабостью природы. Сила пришла ко Мне в молитве, и теперь Я готов ко всему. Следуй Моему примеру, говори с небом, как Я!

Иисус подходит к апостолам. Они все спят! Волнение, поздний час, предчувствие чего-то страшного и непоправимого, усталость сморили их, они спят тяжелым сном. Иисус скорбит о их слабости. "Дух бодр, но плоть немощна!"

Иисус восклицает: "Теперь спите и отдыхайте!" На мгновение Он умолкает. Заслышав Его шаги, они с трудом открывают слипшиеся веки... И вновь говорит Иисус: "Исполнилось. Пробил час! Сын Человеческий предается в руки грешников... Встаньте, идемте! Уже близок тот, кто предаст Меня!"

Иисус видит все Своими божественными очами. Он как бы говорит: "Вы, Мои друзья и ученики, спите, тогда как враги Мои не дремлют, они идут сюда, чтобы схватить Меня! Ты, Петр, только что считал, что у тебя хватит сил, чтобы идти за Мной на смерть - и вот ты спишь! С самого начала ты проявил слабость! Но будь спокоен. Я взял на Себя твою слабость, Я помолился за тебя. Когда ты признаешь свою вину, Я буду твоей силой и Ты будешь пасти овец моих... И ты, Иоанн, ты тоже спишь? Ты, кто недавно слышал каждое биение Моего сердца, ты не смог пободрствовать со Мной один час? Встаньте, идемте, не время спать! Враг близок! Силы мрака торжествуют. Идем! Я добровольно иду навстречу смерти. Иуда спешит выдать Меня, а Я иду ему навстречу. Пусть дословно сбудутся пророчества! Настал Мой час - час бесконечного Милосердия".

Слышатся шаги. Тени и багровые отсветы горящих факелов мечутся по всему саду. Иисус идет впереди учеников, бесстрашный и спокойный,

- О мой Иисус, дай мне Твоей силы, когда мое бедное естество восстанет против грозящих ему бед, чтобы я мог с любовью принимать все страдания и невзгоды этой жизни на чужбине. Всеми силами своими я приникаю к Твоей святости, к Твоим страданиям, Твоей искупительной жертве, к Твоим слезам, чтобы я мог работать с Тобой для дела спасения, чтобы хватило мне сил избежать греха - единственной причины Твоих смертных мук, Твоего кровавого пота и Твоей смерти.

Разрушь во мне все, что неугодно Тебе, и запечатлей в моем сердце огнем Твоей святой любви все Твои страдания. Обними меня таким тесным объятием, так крепко и нежно, чтобы я никогда не оставлял Тебя Одного в Твоих жестоких муках.

Лишь одного успокоения прошу я - успокоения у Твоего Сердца. Лишь одного хочу я - участвовать в Твоих святых Страстях. Да опьянится душа моя Кровью, да питается она хлебом скорби Твоей! Аминь!"

Что можно добавить к этому тексту? Любые слова прозвучат фальшиво. Конечно, в нем можно различить основные мотивы великой францисканской традиции, мобилизующей все способности человека на службу Царю. Но в нем есть и другое. Этот текст, монолитная глыба, стоит прямого признания. Эти слова кровоточат. Это не простые клише, утоляющие нашу потребность в благочестивых медитациях! Человек, написавший эти строки кровоточащей рукой, дает нам лишь внешний пылающий край внутреннего диалога, в котором участвует все его существо, до самых глубин, и который не требует слов. Это как волны прилива, неудержимо стремящиеся вперед и перехлестывающие через береговую линию, как избыток влаги, не могущий не перелиться через край и не "выдать" себя. Ибо таков двойной смысл слова "передать" в знаменитом изречении, определяющем миссию апостола: "Соп1етр1а1а а1и81га<Деге". В данном случае слово "дать" имеет оттенок "передать" (как мы говорим в обыденной речи: "он выдал себя"). Апостол не имеет даже права на тайны своей души!

Так вот он, падре Пио, такой, каким он "выдал" нам себя: причащающийся святых Страстей своего Христа, сгорающий от любви. Он свободен от всего, что не Бог, и внутри, и снаружи, и в нищете своей он окружен атмосферой, которой не может дышать наш эгоизм, которая непрозрачна для наших взглядов. Как же ему не навлекать на себя все эти нападки, не сталкиваться с постоянным непониманием? Ведь мы судим о других по себе.

Тем не менее, он слишком близок к нам в пространстве и во времени, чтобы мы не смогли различить черты его лица сквозь завесу легенд и клеветы. Каким бессовестным надо быть, чтобы при встрече с ним не узнать Того, Кто уже больше сорока лет держит его прикованным к Своему кресту! Никаких других амбиций у падре Пио нет: Христос - его жизнь, Христос для него - Все; чего он действительно хочет, не останавливаясь ни перед какой ценой - и это желание его снедает в буквальном смысле слова - это воцарить Христа в душах людей. Его стигматы, его харизмы, его чудеса направлены только к этой цели. Всякий раз, когда мы забываем об этом хоть на мгновенье, мы искажаем его образ.

И вот поэтому враг рода человеческого, этот "специалист по карикатурам", из кожи вон лезет, чтобы сделать праведника из Сан-Джованни-Ротондо смешным и подозрительным. Циркулирующая о нем апокрифическая литература - например, эти знаменитые "Пророчества падре Пио", вышедшие в Баварии и переведенные на шесть языков - окружает его плотным облаком фимиама. Слушая крикливую, падкую на сенсации рекламу, мы рискуем забыть о том, чем он стремится быть и чем он является: "священником, который молится". Именно в молитве - а для него она жизнь в единении с Христом - он находит силу и мужество, чтобы до конца выполнять свои обязанности. В центре Сан-Джованни-Ротондо стоят алтарь и исповедальня. Пронзенными руками падре Пио освящает дары и отпускает грехи именем Христа. Подобно Иоанну Крестителю, этот смиренный человек просит лишь одного: "умалиться", дабы Христос чрез него "возвысился".

Наша "нескромность" была бы неполной, если бы в конце этой книги, представляющей собой ничтоиное, как ряд свидетельств и предположений, мы бы забыли о втором лике любви падре Пио - о Той, кто есть "чистый сосуд" и "эхо" Божье, о Непорочной.

Когда падре Пио отсылает - иногда резковато - тех, кому его чудеса пошли на пользу, к Мадонне делле Грацие, он знает, что делает: всякая благодать не проходит ли непременно через светлые руки Матери Божьей?

Кроме только что приведенного текста, один из его собратьев благоговейно сохранил несколько записей падре Пио о "Непорочной Марии".

Какой поток радости переливается в них через край! Какой восхитительный водоворот самых пылких слов! "Бездна милосердия и чистоты", "Несравненный шедевр Творца", "Дарохранительница Всевышнего", "Средоточие божественных тайн", "Жена, облеченная в свет...", "Прелестная голубица"... Невольно вспоминаешь акафисты, эти литании восточных Церквей.

"Непорочное Зачатие - первый шаг на пути нашего спасения...

Пречистая исходит из мысли Божьей, подобно лучу света. Она сияет над миром, как утренняя звезда.

Нет ничего, что не относилось бы к Ней, всякая благодать нисходит через Нее.

Она Одна может вместить потоки любви, изливающиеся из Сердца Божьего. Она Одна достойна ей соответствовать. .."

И в заключение - этот крик души, трогающий своей прозрачной простотой:

"Матерь сладчайшая, сделай так, чтобы я полюбил Его! Пролей в мою душу любовь, горящую в Твоей...

Очисти мое сердце, чтобы я мог любить Бога моего и Твоего!

Очисти мой разум, чтобы я мог поклоняться Ему в духе и истине!

Очисти мое тело, чтобы я был живой дарохранительницей Его!"

Душа, растворенная в Боге - это тайна единства. Все в ней сходится к единой любви. Падре Пио... Что падре Пио? Это Христос продолжает в нем дело искупления через Ту, Которая непрестанно порождает Его в душах человеческих...

При условии, что они соглашаются и говорят: да.

Вот вывод, на котором неожиданно обрывается мое путешествие в Сан-Джованни-Ротондо и описывающая его книга. Никогда не знаешь, куда завезет тебя поезд, в который ты сел, чтоб бежать от римской жары, в какие сети и на какой крючок ты попадешься!

"Все есть игра любви".

ЭПИЛОГ

Подлинность жизни удостоверяется смертью. В этом Церковь непреклонна. Чудеса, харизмы, пророчества - при жизни все это нисколько не засчитывается "кандидатам на алтари", пока они не выдержали экзамен на бессмертие: поэтому и проводятся "процессы беатификации".

Падре Пио не исключение из правила. Сколько великих мира сего навсегда провалилось в тартарары истории! А всплыли, наоборот, имена бедных, смиренных, малых мира сего - именно они утверждаются, возвеличиваются и проникают до самых глубин людских сердец, исстрадавшихся по Богу. Подобно Терезе из Лизье, которую он так любил, падре Пио и на небе продолжает творить добро для земли. Через восемь лет после его смерти он присутствует среди нас явственнее, чем когда-либо.

Между тем, жаждой чуда этого уже не объяснишь! Те, кто совершает паломничество в Сан-Джованни-Ротондо, хорошо знают, что им уже не участвовать в его незабываемых мессах и не прикоснуться к тем ранам, которыми запечатлел его Бог, чтобы уподобить Своему Сыну. Капуцины ревностно следят за тем, чтобы неисказились принесенная им весть и его завещание, проясняющиеся для нас с течением неподкупного времени. "Благо вам, чтобы я ушел..." Эти слова Господа применимы к падре Пио. Теперь уже действует его непосредственное предстательство перед Господом всякого милосердия, в таинстве причастия святых (это догмат веры). Эти молчаливые толпы, собирающиеся у его гробницы в склепе новой церкви Сан-Джованни-Ротондо, обращаются к нему "непосредственно" с помощью молитвы, которой была пронизана вся его жизнь. Мы вновь повторим: апостолат падре Пио - это было что-то совершенно сверхъестественное, и те бесчисленные "исключения" из естественного хода вещей, о которых говорят свидетельства, прошедшие через сито предварительной комиссии на процессе беатификации, - тому подтверждение.

Добрые люди не ошибаются! "Он присутствует среди нас явственнее, чем когда-либо!" "Он слышит нас!" "Он откликается всем, кто взывает к нему..." И в первую очередь его духовные сыновья, безусловно знают, что он руководит ими как и прежде направляет их и защищает, выдвигает их на аванпосты Церкви.

Незадолго до смерти он сказал им: "Я подожду у дверей Рая, не войду до тех пор, пока туда не войдут все мои дети". Думаете, это просто шутка? Те, кто знал его близко, знают и то, как серьезно он относился к своему духовному отцовству. "Как же мне тебя забыть? Знаешь, чего ты мне стоил?" Ибо за каждого из них он платил сполна в постоянных сражениях между справедливостью и милосердием. Как и при жизни, падре Пио обращается в первую очередь к священникам.

Смерть "праведника" (так Библия называет святых) не имеет ничего общего с триумфом. Чем больше похожа она на Святую Агонию, тем большие приносит плоды, хотя сперва она приводит к смущению. Потребовалось полстолетия, чтобы Тереза из Лизье была реабилитирована во всем величии своего одиночества. "Боже, Боже, почему ты меня оставил?" До того, как настало ее самозабвение, она видела перед собой лишь эту черную дыру, зияющую безнадежностью.

Целые поколения созерцателей жили, размышляя над обещанием святого Иоанна Креста, поведавшего, что слишком большая любовь обрывает в час смерти туго натянутую нить, удерживающую на земле друзей Господа. Когда он это писал, он еще не знал на своем опыте, что такое смерть! Ведь слуга не выше господина. Чем более подобен он "образу Сына", тем тяжелее его смертные муки, тем меньше у него какого-то бы ни было человеческого утешения. Может, так он приобретает для других право умереть на руках Господа? Главное, не надо его жалеть! Последнее испытание пропорционально славе.

Как и подобает бойцу, падре Пио умер "на посту". Как далеко то время, когда рядовой Франческо Форд-жоне благодарил Господа за то, что тот "забыл" о нем! Впереди его ждали другие, еще более грозные сражения, продержавшие его на переднем посту более полувека! Его манеры, быстрые ответы, остроумные выпады, короткая расправа с провинившимися* - все напоминало в нем солдата. Бог мог потребовать у него все - вплоть до последней капли крови.

Он не был избавлен от груза лет. Ни от болезней, ни от усталости. Он умел переносить и скрывать с улыбкой крайнее утомление. Со дна его молчания иногда всплывали признания.

Собрат по ордену поддерживает его - и спрашивает: "Падре Пио, я вижу, вы немножко устали?"

Он резко остановился и смерил собеседника взглядом: "Только немножко?"

Через несколько шагов он снова остановился и сказал - тихо, но отчетливо: "Брат, я больше не могу!".

Между тем, жизнь его, отданная грешникам, идет все в том же суровом ритме. Те же мессы ни свет ни заря, те же долгие стояния в исповедальне, те же ночные молитвы. Ударами хлыста он заставляет идти "своего брата-осла", и горе тому, когда он начинает артачиться! Все остальное довершает благодать. Без благодати ничего в его жизни не понять.

Начало 1968 года. 25 мая ему исполнился 81 год. С 16 января 1962 г. он был освобожден от участия в общей молитве - ему было разрешено компенсировать свое неучастие молитвой индивидуальной. С тех пор его никто не видел иначе как перебирающим четки. Он спотыкается во время мессы. Ему разрешают служить и сидя, причем лицом к народу, как рекомендует

* Один священник (француз) рассказал мне: "Я приехал в Сан-Джованни-Ротондо вскоре после рукоположения. Попросил падре Пио "усыновить" меня - сделать своим "духовным сыном". "Хорошо, - сказал он, - только смотри, не подведи меня". Вскоре после того я сказал ему на исповеди, что иногда, заработавшись, забываю бревиарий (молитвенное правило для священников -прим. ред.) В ответ падре Пио влепил мне две пощечины - сперва по правой щеке, потом по левой. "Будешь знать, как забывать о главном! Ты что, не понимаешь, что пренебрегая им, ты обкрадываешь Церковь?" Никогда не забуду этого урока, - говорит отец Ж. - Подумать только! Если мне было по-настоящему больно, то каково ему? С его пронзенными руками? Малейшее прикосновение к которым причиняло ему жестокую боль?"

Собор, но на латыни: из-за плохого зрения он не может приспособиться к литургической реформе, разрешающей служить "на языках". В таких вещах народ не ошибается! У людей божьих есть чуткие антенны, тонко улавливающие то, что надо, и никогда на протяжении всех нескончаемых месс падре Пио ему не мешало священное великолепие литургического языка. Кто б осмелился сказать, что главное - это "понимать"? С самого дня своего рукоположения, 10 августа 1910 г., он все глубже и глубже проникал в тайну Креста, навеки воплощенную в евхаристической жертве. Он сам стал живой мессой. Эти толпы, стекающиеся со всех концов света, воспринимают его без слов.

Начиная с 29 марта 1968 г., он может передвигаться только в кресле на колесиках. "Лучше пусть меня носят в исповедальню, чем не исповедовать". Когда его упрекали в "чрезмерной скрытности", о отшучивался:

"Видите ли, я эгоист. Я не хочу разделять мое страдание ни с кем. Я хочу страдать в одиночку. Я бы горько пожалел, если бы захотел хотя бы на часок оставить свой крест или, что еще хуже, если бы кто-нибудь вмешался, чтобы отобрать его у меня..."

Братья по ордену с волнением вспоминают коротенькие передышки и некоторые признания падре Пио!

Незадолго до смерти, приняв благословение от отца-игумена (как он это делал каждый вечер), он заплакал: "Просите вместе со мной прощения у Господа за то, что плохо отвечал на его милости, за то, что я недостаточно благодарил Его за дар призвания!" Затем он публично признался в следующем: "Я совершал грехи, да еще большие! Только подумайте: с самого рождения, с 25 мая 1887, до пострига, 22 января 1903 г., я ни разу не поблагодарил Господа за то, что меня так быстро окрестили - всего через четырнадцать часов после рождения, 26 мая, в 8 часов... Неблагодарный я, неблагодарный!" И он снова заплакал.

Однажды вечером он сказал: "Слава моя - в повиновении и послушании...".

От некоторых книг, появившихся во Франции - кстати, со ссылками на его монастырское начальство - он плакал. Об этом мне поведала Мэри Пайл в одном из своих последних писем. Писатели и журналисты старались перещеголять своими сенсациями один другого*. Действительность была более грубой, даже в материальном плане - например, случаи злоупотреблений доверием при ведении дела Casa Sollivero della Sofferenza.

Он по-прежнему встает в 2 часа утра, и даже раньше, чтобы приступить к мессе в 4.30. "Падре, что же вы делаете эти два с половиной часа?" - "Готовлюсь к святой Мессе". Видя, что он уж дошел "до предела", кто-то отваживается спросить: "Вам не кажется, что это уж слишком?" Дрожащим от волнения голосом падре Пио отвечает: "Дети мои, что значит - слишком долго готовиться к святому причастию?" И добавляет: "Если бы я однажды остался без причастия, я бы умер..."

Он страдает бронхиальной астмой, испытывает удушье. Узнав о внезапном улучшении здоровья его друзей, кое-кто потрунивает: "Вы все берете на себя!" -"Лишь бы другим было хорошо. Я не в счет!".

* Например, говорили про микрофоны, установленные для его начальников в исповедальне! 10 февраля 1967 г. падре Пио послал своему отцу-генералу письмо, в котором умолял его не допустить публикации писем, адресованных его наставникам, которые "попали в нескромные руки". Вмешательство Ордена не дало результата. Чтобы воспрепятствовать публикации, надо было возбудить судебный процесс - ни падре Пио, ни его начальство не захотели прибегнуть к "таким крайним мерам".

В конце 1967 г. было решено "подвести итог" его исповедям (кандидаты на исповедь строго отсеивались его собратьями, специально отряженными для этой цели): пятнадцать тысяч женщин, десять тысяч мужчин (и это лишь приблизительно). Между тем, он крайне слаб и может делать "лишь половину" того, что мог когда-то. "Кающиеся грешники", зачастую пришедшие издалека, безропотно ждут своей очереди.

Падре Пио не читает газет, но знает о буре, потря-сяющей весь мир и Церковь, уходящую корнями в этот мир, II Ватиканский собор должен был привести к всплеску сил тьмы, способных обратить великие события в карикатуру. И вот этот скромный человек, предоставляющий секретарям отвечать своим бесчисленным корреспондентам, вдруг нарушает молчание, чтобы написать... кому бы вы думали? Папе Павлу VI, за одинадцать дней до своей смерти.

Письмо датировано 12 сентября 1968 г.

Как раз тогда в Риме подходили к концу заседания генерального капитула капуцинов. Опубликованное в "Оссерваторе романо" через неделю после смерти падре Пио, это письмо имеет силу завещания. Вот его перевод, с небольшими сокращениями.

"Святейший Отец,

Пользуюсь Вашей встречей с отцами-членами капитула, чтобы мысленно присоединиться к своим собратьям и выразить мою преданность Вашей высочайшей особе в акте веры, любви и послушания Тому, чьим представителем Вы являетесь в этом мире.

Орден капуцинов всегда был в первых рядах любви, верности, послушания и преданности Святому Престолу. Молю Господа, чтобы так было всегда. Чтобы наш Орден хранил традицию евангельской бедности и неукоснительного соблюдения Устава и Конституций и в то же время исполнился сил для нового взлета жизненных сил и внутреннего духа, согласно постановлениям II Ватиканского собора, чтобы все больше и больше быть готовым к службе нашей Матери-Церкви, готовым прийти на помощь по первому Вашему знаку.

Я знаю, что в настоящее время Ваше сердце очень скорбит о судьбе Церкви, о мире во всем мире, о нуждах стольких людей, но главное - по причине недостаточного послушания со стороны некоторых католиков и небрежения к учению, которое Вы даете нам во имя Господа, вдохновленный Святым Духом.

Приношу Вам мои молитвы и мои каждодневные страдания в качестве скромного, но ревностного дара, дабы Господь укрепил Вас своей благодатью, чтобы Вы и впредь шли по тернистому пути, защищая вечную истину: времена меняются, а она пребывает неизменной вовек.

Благодарю Вас также от имени моих духовных сыновей и "молитвенных групп" за Ваши ясные и решительные слова, особенно за те, что Вы сказали в Вашей последней энциклике "Нитапае у11ае". Еще раз подтверждаю мою веру и мое безусловное послушание Вашим светоносным указаниям.

Пусть Господь пошлет победу истине, мир своей Церкви, спокойствие народам этой земли, здоровье и процветание Вашему Святейшеству, чтобы улеглись эти бури и Царство Божие победило бы во всех сердцах, благодаря Вашим апостольским усилиям верховного Пастыря всех христиан.

Простираясь у Ваших ног, молю Вас благословить меня и всех моих собратьев, духовных сыновей и "молитвенные группы", моих больных и все те замыслы, которые во имя Иисуса и при Вашей поддержке мы стараемся осуществить.

Сан-Джованни-Ротондо, 12 сентября 1968 г." Обороты речи стереотипные, никаких мистических взлетов, но каждое слово сохраняет весь свой вес. Предчувствует ли падре Пио свою неминуемую кончину? Судя по некоторым признаниям, он ее предвидел. Еще одна причина, чтобы последним напряжением воли препоручить самому Папе свое наследие: "молитвенные группы", уже давно создающие все новые и новые ответвления во всем мире, и Са§а ЗоШеуо с1е1-1а 8ойегеп2а, которую он задумал, выстроил и отправил в долгое плаванье, несмотря на целый ураган непонимания и противодействия и даже на лихоимство.

Любопытно, что падре Пио оказывается одним из предшественников II Ватиканского собора. Этот капуцин, укрывшийся пятьдесят лет назад в затерянном местечке Монте-Гаргано, остро чувствует зло, от которого страдает современный мир, а значит - и Церковь, действующая в этом мире: безбожие, душевный разлад, единственное спасение от которого - освобождающая безграничная вера в Бога, который есть Любовь. Мы говорили, что падре Пио отдает предпочтение "великим грешникам". Это потому, что они пришли издалека. Чем больше они блуждали, тем больше изголодались. Снова повторим: самые прекрасные из деяний падре Пио, связанные с тайной примирения, останутся скрытыми, пока Господь не придет во славе.

Его призыв поразительно прост: во что бы то ни стало повиноваться Господу нашему Христу, пребывающему в Церкви - Его Мистическом Теле. Он проявил это героическое повиновение, когда Святой Престол подверг его жесточайшим испытаниям, запретив ему исповедовать и публично служить мессу. Мы-то знаем сегодня, что было причиной этих драконовских мер - а он никогда против них не восставал! Он просит своих сыновей о том, что всю жизнь делал сам принимать все - с полным самоотречением, без тени внутреннего протеста. Его взгляд, просветленный страданием, всегда видел, что за его "палачами" стоит Господь, непрестанно подрезающий лозу чтобы она приносила "больше плодов". К тому же, во время своих поединков с духом зла, не прекращавшим искушать его против повиновения, он смог разглядеть самый корень греха, всякого греха, говорящего Богу: "Нет* Поняв кризис, сотрясающий Церковь, он предлагает свое единственное средство: послушание. Сверхъестественное послушание, говорящее "да" верховному Авторитету - и через него самому Богу. Отсюда первостепенная важность молитвы, возвращающей нам, слепым, чувство Бога. Сейчас мы увидим, как эти заветы воплощаются на практике после смерти падре Пио. Чтобы понять все их значение, вернемся к последним дням его жизни.

Все его братья по Ордену сходятся во мнении: с самого начала он "поддерживал" Вселенский Собор. Он не нуждался в "масс медиа", чтобы понять его смысл и неизбежность общественных потрясений. Кто-кто, а падре Пио не стал бы упорствовать и противиться "реформам"! Он видит Дух Божий за работой, но он знает и то, что Богу нужны свободные люди, чтобы свершилось Его дело любви - люди, говорящие Ему "да". А сам падре Пио всегда говорил Богу "да".

В отличие от некоторых безруких технократов и "интеллектуалов"**, Франческо Форджоне, потомок

* Знаменитый и непереводимый с1ег Ое1§1 йег 51е15 уегпет!: в "Фаусте" Гете - "дух вечного отрицания".

** Знаменитое: "... но у них нетрук" (Пеги).

крестьян, учился у своих братьев-деревьев*. А ведь Церковь сама - как бы большое дерево со многими ветвями, сбрасывающее осенью засохшие сучья и листья, то есть все временное, с живой ткани, чтобы весной соки вновь поднялись по стволу, чтобы лопнули почки и дерево вновь зацвело. В свои 81 год этот старик чувствует животворящую силу вечной молодости Церкви.

Но он чувствует, что силы егона исходе. Как Павел из Тарса, он старается не упустить ни одного мгновения, несущего в себе отблеск вечности. Несмотря на свои недуги, он работает из последних сил, и лишь в минуты полного изнеможения соглашается сократить количество часов, проводимых в исповедальне... "Мне надо работать", - говорит он своим сыновьям, умоляющим его немного отдохнуть. Он обрывает их на полуслове: "Не отнимайте у меня времени". И в точно назначенный час вновь скрывается в исповедальне, у которой его ждут нескончаемые очереди грешников. К счастью, никто не может контролировать его по ночам - к концу жизни он проводит их в кресле, так ему тяжело дышать!

20 сентября 1968 г. падре Пио празднует в сердце своем пятидесятую годовщину тех ран, которыми "украсил" его Господь, к его славе и к его же унижению. Он никогда бы не позволил своим сыновьям поднимать по этому поводу "слишком много шума". Проявив святую находчивость, группы молитвы (в 1968 г. их было 726 и в них входило 68 000 человек примерно

* Святой Бернар говорил, что "больше узнал в лесах, чем из книг". Не лежит ли в основе наших абстрактных теорий кощунственный разрыв с природой? И вот она мстит.

в двадцати странах) назначили на 22 сентября в Сан-Джованни-Ротондо свой международный съезд, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев. Гостиницы (а число их все растет и растет) берутся штурмом. Многие паломники спят под открытым небом или проводят ночи в молитвах. Церковь буквально утопает в алых розах "цвета крови", также как и старинное распятие на хорах старой церкви, перед которым пятьдесят лет назад падре "получил стигматы". Вечером -факельное шествие. "Бесчисленная толпа" заполонила все в окрестностях монастыря, крича "Да здравствует падре Пио!". Фейерверк увенчал этот день "чествования и благодати". На другое утро падре Пио простодушно спросил у своих собратьев: "Почему вчера вечером было столько шума?"

21 сентября у падре Пио сильнейший приступ астмы. Он задыхается, окружающие встревожены. Он не может служить мессу. Ему приносят причастие. Он лихорадочно сжимает руку отца-игумена, шепчущего ему на ухо: "Мужайтесь! Завтра состоится международный съезд групп молитвы. Вы должны собраться с силами. Это праздник пятидесятилетия ваших стигматов!" - "Какой праздник? - ответил падре Пио. - Мне так неловко, хоть беги!" Однако он благословил с высоты трибуны восторженную толпу - помахал ей тем самым большим белым платком.

На другой день, 22 сентября, падре Пио хотел отслужить в 5 часов утра, как обычно, простую мессу, без пения. Но отец-игумен применил к нему "кроткое насилие", настояв на том, чтобы месса была "торжественной, с пением". И падре Пио совершил еще один акт послушания.

Импровизированная служба порядка с трудом сдерживала неистовствовавшую толпу. Пока шла месса, падре Пио, казалось, прилагал нечеловеческие усилия, чтобы не упасть. И все же, когда он собирался вернуться в ризницу, он чуть не рухнул лицом в толпу. К нему бросились, подхватили. Он вернулся в ризницу в своем кресле на колесиках, лицо его было "мертвенно бледным, без единой кровинки". Двигаясь в кресле, он все благословлял толпу, повторяя "глухим и растроганным голосом": "Дети мои! Дети мои!" Это было прощание, но тогда никто и не подозревал об этом.

В 10.30, перед началом мессы, он, вопреки своему обычаю и предусмотренной программе, появился в окне, "чтобы поприветствовать и благословить толпу". Все думали, что раньше полудня он не появится. Поэтому его появление вызвало взрыв радости, криков, аплодисментов. Падре Пио все махал своим платком. Прослушав мессу с высокой трибуны, он попытался еще раз встать, чтобы благословить "своих детей". Какое-то мгновение он простоял, согнувшись пополам, и пришлось поднять его руку для последнего благословения.

Видевшие его все как один заявляют, что он был "бледен, как привидение", "очень бледен", "как будто вернулся с того света".

Вечером он еще раз, уступая неистовству толпы под окном, появляется на минуту, долго машет плат-ком-дольше обыкновенного. "Спасибо, падре! Спокойной ночи, падре! До свиданья, падре!"

Его так часто видели изнеможденным, но державшимся "несмотря ни на что", что никто и не подумал, что это его "последнее прощание". Не пытался ли он еще утром, с трудом передвигаясь, добраться до исповедальни, чтобы исповедовать женщин? На протяжении пятидесяти лет он ежедневно теряет кровь - не должен ли он был умереть давным-давно? Бог поза-188

ботился о последней встрече. Толпа его "детей", собравшихся со всех концов света, чтобы отпраздновать пятидесятилетие его стигматов и учреждение групп молитвы, конечно же, и не подозревает о том, что ее ждет разлука.

У нас есть драгоценное свидетельство одного из собратьев падре Пио, отца Пеллегрино, бывшего с ним в последнюю ночь вплоть до смертного часа. Это простое и точное свидетельство.

"Незадолго до 21 часа 22 сентября 1968 г., когда отец Мариано покинул келью №4* и я заступил ему на смену, падре Пио позвал меня - он был в постели, лежал на правом боку. Он только спросил у меня, который час на его будильнике, который стоял на ночном столике. Я вытер слезинки с его покрасневших глаз и вернулся в келью №4, готовый примчаться по первому зову; в келье день и ночь был включен звонок срочного вызова.

Около полуночи падре вызывал меня еще четыре или пять раз. Его глаза все время были красны от слез, но лицо было спокойным и добрым.

В полночь он сказал мне умоляющим голосом, как ребенок, которому страшно: "Побудь со мной, сын мой". Он все время спрашивал у меня, который час. Он смотрел на меня умоляющим взглядом и сильно жал мне руки.

Он снова спросил у меня, который час, и тут же, как будто забыв ответ, добавил: "Сын мой, ты уже отслужил мессу?" Я ответил с улыбкой: "Отец мой духовный, еще слишком рано". - "Так вот, этим утром ты отслужишь ее за меня". - "Падре, я каждый день служу мессу на ваши интенции!"

Потом он захотел исповедаться.

* Его собраться тайком по очереди дежурили в этой келье, прислушиваясь, не позовет ли их падре Пио.

"Сын мой, - сказал он мне тут же, - если Господь призовет меня сегодня, попроси прощенья у всех братьев за все те огорчения, которые я им причинил. Попроси их и моих сыновей тоже молиться за мою душу". Я ответил: "Духовный отец, я уверен, что Господь еще долго будет хранить вас живым, но на случай, если вы окажетесь правы, могу я попросить у вас последнее благословение для ваших собратьев, для всех ваших детей и для ваших больных?" Он сказал: "Да, я благословляю их всех. Попроси Всевышнего дать им, от моего имени, это последнее благословение".

Затем он выразил желание прочесть символ веры.

Около часу ночи он сказал мне: "Послушай, дитя мое! В постели мне трудно дышать. Позволь мне встать. Сидя мне будет легче дышать".

У него было заведено вставать между часом и 3 часами утра, чтобы приготовиться к мессе. Прежде чем сесть в свое кресло, он сделал несколько шагов по коридору. В эту ночь я с удивлением увидел, как легко он ступает и держится прямо, как юноша - мне не приходилось его поддерживать. У порога кельи он сказал:

"Выйдем на минутку на террасу". Я проводил его, поддерживая под руку. Он сам зажег лампу. Подойдя к креслу, он тяжело опустился в него и огляделся с каким-то любопытством. Казалось, он что-то ищет. Через пять минут он захотел вернуться в свою келью. Я попытался приподнять его, но он сказал: "Не могу!" В самом деле, он отяжелел. "Падре, не надо!" Я подкатил кресло на колесиках, стоявшее в двух шагах, взял его под мышки и пересадил. Он сам поставил ступни на перекладину.

Вернувшись в келью, он указал мне взглядом и левой рукой на кресло на колесиках: "Выкати его отсюда!"

Вернувшись, я заметил, что падре очень побледнел. На лбу его выступил холодный пот. Мне стало страшно - я увидел, как губы его покрываются синевой. Он без конца повторял: "Иисус! Мария!" и голос его все слабел.

Я встал, чтобы позвать кого-нибудь из братьев, но он остановил меня: "Никого не буди!" Я уже пробежал несколько шагов по коридору, когда он снова окликнул меня, повторив: "Мне никто не нужен!" Я взмолился: "Духовный отец, на этот раз пусть будет по-моему!" Я бросился к келье брата Мариано, но, увидев, что дверь брата Гуильельмо распахнута настежь, зажег лампу и затряс его: "Падре Пио плохо!" В мгновение ока брат Гуильельмо устремился в келью падре Пио, а я побежал к телефону, чтобы вызвать доктора Салу. Он прибыл меньше чем через десять минут. Увидев больного, он сразу подготовил шприц для инъекции. Падре Пио все повторял: "Иисус! Мария!" и голос его все слабел, губы шевелились чуть заметно.

Тем временем из Casa Sollivero прибыли другие медики, которых вызвал доктор Сало, и с ними Марио Пеннелли, племянник падре Пио. А я тем временем позвал отца-игумена и других братьев.

Пока врачи суетились, надевая на больного кислородную маску, падре Паоло соборовал его. Вокруг, стоя на коленях, молились братья. Около 2ч. 30 м. он тихонько свесил голову и испустил последний вздох".

А тем временем на эспланаде и вдоль всей автострады, ведущей к монастырю, собиралась толпа. Люди волновались - наступил "час мессы", а тяжелые ворота "новой церкви" все не открывались. Паломники продрогли. Все они без исключения были "усыновлены" падре Пио, все притязали на его неистощимое сердце. И вот, как бомба, разорвалась новость и побежала по толпе: это сердце, пронзенное по образу и подобию Учителя, перестало биться!

Спешно собранные со всех окрестных мест отряды порядка стараются сдерживать толпу. Приемные дети падре Пио потрясены, но нет "ни малейшего отчаяния" - пройдя его школу, они научились должному уважению "к нашей сестре Смерти". Вероятно существуют связи, соединяющие за гробовой дверью каждого из этих бесчисленных паломников с тем, кто раз и навсегда усыновил их. Ибо падре Пио не шутил, называя себя "отцом". Подобно святому Павлу, он узнал родовые муки, он знал, чего стоит освободить грешника от маски, в которой он задыхается, вернуть ему его истинное лицо.

Итак, "всеобщий отец" должен появиться перед толпой. Между тем, при всей душераздирающей скорби - ни одного эксцесса, ни малейшего отчаяния! "Он всегда со мной", - вполголоса сказала одна женщина. Со дня своей смерти падре Пио утвердил это свое окончательное присутствие, которое воспринимается помимо осязаемого порядка вещей - непосредственно душой. Бессмертие святых - это тайна их присутствия.

И тем не менее, люди хотели взглянуть на него, в последний раз поцеловать его кисти и ступни, его рясу, его скапулярий. Новость распространилась по миру, как огонь по бикфордову шнуру. Начали прибывать его "дальние сыновья" - в самолетах, в поездах, в автомобилях.

И вот, в самый момент погребения его братья были потрясены: ни малейшего следа стигматов! На месте зияющих, кровоточащих ран, столько раз проверявшихся за эти пятьдесят лет - лишь тонкая корочка, сразу же и отвалившаяся. Кожа на месте ран была "гладкой, как у новорожденного".

Признаться, кое-кто был озадачен, даже скандализован. Чтобы выставить падре Пио на обозрение толпы, на него снова надели его митенки и толстые носки. Но больше всех растерялись врачи, лечившие его и знавшие его не первый год. На трупах раны не заживают! Между тем, "сквозных отверстий", нескромная проверка которых причиняла ему такие муки, не было даже под коркой. Как заявил мне один медик, врачи тщетно искали объяснения этому "феномену", не менее загадочному, чем стигматы".

Господь вовсе не хотел "дезавуировать" раны, которыми он "отметил" своего ученика - наоборот. Вероятно, Он хотел раз и навсегда подтвердить их подлинность.

Подобно распятому Христу, падре Пио должен был пролить свою кровь до последней капли. От этого он и умер - медленно умирал, капля за каплей. Предупредил ли его об этом Господь? Как бы то ни было, после смерти он был "бел, как полотно". Лицо его было "прекрасно, светилось невыразимым умиротворением", но было покрыто "восковой бледностью", "прозрачно", "светилось" от бледности. Тщетно пытались очевидцы передать словами это впечатление прозрачности.

В 8.30 двери церкви наконец открываются, и после многочасового ожидания толпа устремляется в церковь. Каждый хочет пробиться к гробу, посмотреть, прикоснуться в последний раз, доверить падре "поручение на небеса", "знать, что тебя услышат". Отовсюду прибывают все новые и новые люди. Они не предъявляют документов, но мы знаем, что среди них были и такие, кто бросил все и срочно вылетел на самолете... из Канады, Соединенных Штатов, Бразилии, Аргентины и т.д.

Очередь не уменьшается - напротив, растет и растет. Около 11 часов вечера капуцины тщетно пытаются закрыть двери церкви. Под натиском толпы им приходится открыть их снова. Многие ждали по три, по четыре часа. Бедные карабинеры, которым поручили следить за порядком, валились с ног от усталости и без конца сменялись. Не то, чтобы там были какие-нибудь "беспорядки", но надо же было направлять эту толпу, информировать новоприбывших, "выручать иностранцев".

26 сентября в 19 часов состоялись похороны. У центрального алтаря служили двадцать четыре священника во главе с отцом-генералом Ордена. После проповеди была зачитана телеграмма соболезнования от Павла VI, и отец-игумен передал всем присутствующим "последнее благословение падре Пио".

В 1923 г. скромный капуцин выразил пожелание, чтобы прах его нашел успокоение "в каком-нибудь тихом уголке этой земли": "в знак любви к этим славным людям, которых я поминаю в моих молитвах".

Желание его было исполнено. Теперь в склепе церкви Сан-Джованни-Ротондо есть могила - сборный пункт для "бесчисленных детей" падре Пио, место, о котором всегда помнят, где всегда лежат свежие цветы, где на людей изливаются милости Всевышнего, и в первую очередь, благодать. Никто не покидает этот затерянный уголок Монте-Гаргано, ставший центром паломничества и спасения, не почувствовав, что он услышан. И не всегда в том самом смысле, который был вложен в молитвы, посланные Всевышнему через посредничество падре Пио! Согласие с Богом, с его неисповедимой волей, приятие креста, преграждавшего путь и повергавшего в отчаяние, "продолжение дела падре Пио нашими слабыми силами" - все это гораздо большее чудо, чем исцеление от смертельной болезни. Можно подумать, что падре Пио после смерти направляет основные свои усилия на мобилизацию своих войск на помощь Церкви. Рассмотрим же поподробнее его наследие.

Группы молитвы, сеть которых покрыла весь мир, родились из его сердца, "пылающего любовью", в ответ на настойчивые призывы пап. Одно из величайших зол нашего времени, источник всех остальных зол -забвение того, что прежде всего мы должны служить Богу. А молитва соединяет нас с Богом. Оригинальность дела падре Пио-в его чрезвычайной гибкости. Ни устава, ни руководящих кадров. Только Евангелие, понимаемое буквально. 5 мая 1966 г. падре Пио уточнил свою мысль следующим образом:

"Будьте очагами веры и любви, в которых пребывает Сам Христос, всякий раз, когда вы собираетесь для молитвы и братской трапезы, руководимые вашими пастырями и духовными наставниками".

"Оригинальность" групп молитвы падре Пио составляют: непосредственное подчинение Церкви; присутствие священника - необходимое условие, чтобы избежать малейших отклонений, малейшей самодеятельности, малейших вольностей; молитвы по розарию на интенции падре Пио, совпадающие с интенциями Церкви; месса в строгом соответствии с литургическими реформами II Ватиканского собора; благодарственный молебен.

Вход открыт для всех "духовных чад" падре Пио. Посмертный апостолат этого священника ("прежде всего священника, главным образом священника"), старающегося своими - "наверное, бедными" - средствами облегчить "великую скорбь Церкви".

Единственное правило, притом не допускающее исключений: "Если местные церковные власти не одобряют группы молитвы, возможно только одно решение: немедленное повиновение, без жалоб и препирательств. Церковь - наша мать, мы обязаны повиноваться ей беспрекословно".

На протяжении нашего рассказа мы не скрывали того, сколько страданий пришлось вынести падре Пио от Церкви. Испытание огнем, очистившее его веру и его душу от шлаков человеческого несовершенства.

Но этим группам молитвы нужен был еще центр для связи и для поддержки. На фоне безумства лихорадочно вводимых нелепых новшеств, которыми так и кишат некоторые церкви, инициатива падре Пио выглядела просто устаревшей. Кто в наши дни, на каком бы то ни было уровне, прибегает к "послушанию"?

Между тем, все сводится к этой основной альтернативе, освященной искупительным крестом. С одной стороны, Христос-Спаситель, "повинующийся до самой смерти"; Христос, "продолжаемый и распространяемый" своей Церковью по всему миру; послушание, шаг за шагом восходящее к Нему, ачерез Него - к Отцу; тайна освященного послушания, священнического послушания.

С другой стороны - все, что содержит в себе отказ от послушания. Последовательность Библии на этот счет потрясает. Грех берет свое начало в непослушании. Весь Ветхий Завет - это страстный диалог между Богом, верным Супругом, и отвергающим его упрямым народом. Весь Новый Завет сводится к искупительному послушанию Сына, взявшего на себя грехи мира. "Ибо Сын Божий Иисус Христос, проповеданный у вас нами, не был "да" и "нет", но в Нем было "да" (2 Кор 1.19). У отцов Церкви, как восточных, так и западных, можно найти много высказываний в этом духе. Как же могло случиться, что в библейских исследованиях, все эти тексты, имеющие важное значение для понимания основ вероучения, обойдены молчанием? В результате происходит атрофия религиозного образования, катехизации, возвещения Слова Божьего во время евхаристических служб. А ведь каждый честный экзегет не может не видеть в послушании Сына основной узел проблемы, кровавую цену искупления. Разве духовные люди Запада и Востока, не свидетельствуют о смертоносных вмешательствах в мировую историю того, кого Библия наделяет атрибутами отрицания, того, кто навеки застыл в своем нет?

Движение, основанное падре Пио - не правое и не левое, оно идет в том направлении, в котором идет Церковь, рассматриваемая в духе веры как мистическое тело Христа. В мистическом единстве со своим Викарием, более чем когда-либо непризнанным, поносимым и распятым. Таков Его славный жребий, и горе тем, кто разрушает единство под каким бы то ни было предлогом!

Дело падре Пио вдохновляется этими основными принципами веры. Основанное и оживотворенное в сердечном союзе с Богом, оно воплощается в конкретных структурах - в Casa Sollivero della Sofferenza.

Вот как падре Пио изложил вкратце свою "программу" в официальной речи, признесенной 5 мая 1957 г., по поводу первой годовщины Casa Sollivero della Sofferenza.

"Нужно будет увеличить число коек для мужчин и для женщин, чтобы усталые души и тела приблизились к Господу и нашли в нем свое утешение.

Центр международных исследований должен будет помогать санитарам повышать свою профессиональную культуру и свою подготовку как христиан. Члены нашего Дела найдут здесь место для сбора своих групп молитв. Священники найдут здесь общество себе подобных. Персонал - мужчины, женщины, монахини - займется интенсивной духовной подготовкой, чтобы ускорить восхождение к Богу".

Это звучит, как военный приказ. Падре Пио не устает нас удивлять. "Клиника" в Сан-Джованни-Ротондо родилась не только по велению его щедрой души, но и по его строгим указаниям.

Кто-то однажды сказал мне со смехом, что у падре Пио было призвание не только капуцина, но и врача. Во всяком случае, факт, что самыми дорогими для него друзьями были выдающиеся клиницисты, например, доктор Сангвинетти, "который на протяжении семи с половиной лет наблюдал, как по камешку строилась клиника, и даже голодал, чтобы сэкономить какие-то гроши из пожертвований, предназначенных на дело, и под конец умер прямо на работе 6 сентября 1954г.".

Мы уже рассказывали на страницах этой книги, сколько страданий претерпел падре Пио от эскулапов, исследовавших и проверявших его "странные раны". Так вот, некоторые из врачей, не устояв перед очевидностью, просто-напросто пошли к нему на службу, чтобы осуществить его замысел: создать больницу по последнему слову науки, предназначенную для Христа, "пребывающего в больных и бедных".

В своей исповедальне он многие годы имел дело с больными, зачастую неизлечимыми. Об исцелениях, которых он добился своими молитвами и жертвами*,

* После смерти доктора Сангвинетти кто-то застал падре Пио во время одного из его резких разговоров с Господом: "Почему надо было скрывать от меня? Если бы я знал, я бы вырвал его у Тебя!" Откровенность святых может оскорбить только дураков.

говорилось много. Число их ничтожно, если сравнить его с числом всех тех, кто, обреченные врачами, видели в падре Пио "последнее средство". Так вот, этот священник со стигматами был слишком крепко укоренен в Боге, чтобы не замечать в некоторых из этих горестных случаев приглашения возвысить или просто преобразить страдание, направив его к кресту.

"В каждом больном, - говорил он, - страдает Иисус! В каждом бедняке изнемогает Иисус! Значит, в каждом бедняке Иисус присутствует вдвойне".

"Смысл этого Дела, - напишет он в 1957 г. в своем завещании (опубликованном 4 ноября 1968 г., через двадцать три дня после его смерти), - в том, чтобы вызывать в душах любовь к Богу, чтобы все они соединялись в Иисусе распятом, под управлением Учителя и при неусыпном попечении Его наместника на земле".

С самого начала падре Пио завещал Casa Sollivero della Sofferenza Святейшему Престолу. В июле 1968 г. он с радостью узнал о принципиальном согласии наследника. В несколько этапов - некоторые из них были довольно болезненными - Ватикан полностью взял на себя всю заботу о Деле падре Пио и прикрепил к нему кардинала-протектора. Заметим, что с самого начала клиника в Сан-Джованни-Ротондо была самостоятельной организацией, без какой-либо прямой зависимости от Ордена Капуцинов. В протоколе о ее учреждении даже имя падре Пио, "полномочного учредителя", стоит в скобках. Отец-провинциал приказал ему, "как и другим монахам, оставаться в стороне от этого предприятия, ибо монахи не должны ни просить, ни принимать даров". Поэтому Casa Sollivero della Sofferenza является светским учреждением на правах ассоциации.

Разумеется, учредители Дела не предпринимают ничего, не посоветовавшись с падре Пио. Падре Пио нисколько не отрицает, что он духовный отец . В день ее "рождения" он заявил двум присутствовавшим при этом медикам: "Этим вечером начинается мое великое земное дело. Благословляю вас и всех, кто будет в нем участвовать..."

Затем, порывшись в своих глубоких карманах, он извлек оттуда луидор (десять тогдашних франков!):

"И я, - сказал он, - хочу внести свою лепту..."

Дальнейшее напоминает сказочные приключения. Между тем, речь идет о наших современниках! В данном случае - о незабвенной Барбаре Уорд, недавно скончавшейся от рака, годами точившего ее организм, что не помешало ей сыграть одну из главных ролей во время II Ватиканского собора и в качестве члена комиссии "Справедливость и мир", а также на всемирном конгрессе Церквей в Упсале в 1968 г.

Вот факты, которые легко проверить. Год 1948 г. Мисс Барбара Уорд, главный редактор британского журнала "Экономист", встречается в Лондоне с маркизом Патрици. Она слышала о падре Пио. Католичка, с высшим образованием, женщина замечательного ума, она с недоверием относится к "сверхъестественному". Ее англосаксонская рассудительность предостерегает ее от преувеличений. "Что в этой истории правда?" - недоверчиво спрашивает она. Маркиз улыбается: "Приезжайте и посмотрите! Я буду вашим гидом". Они вылетают в Рим, оттуда поездом отправляются в Фоджу. Подъезжая к Сан-Джованни-Ротон-до, она не без удивления видит, что человек двадцать рабочих расширяют дорогу. Она спрашивает у священника с киркой, руководящего работой: "Что это вы делаете?" - "Автостраду". - "Для чего?" - "Чтобы был проезд к большой клинике". - "А где эта клиника?" - "Ее еще нет, но ее построят". Чувствуя себя все более заинтригованной, Барбара Уорд спрашивает:

"А деньги у вас есть?" - "Пока нет". - "А сколько вам нужно?" - "Приблизительно четыреста миллионов..." Находясь под сильным впечатлением от этой встречи, Барбара Уорд благодаря славному маркизу предстает пред падре Пио:

- Падре, в Лондоне мне рассказывали о вас много хорошего. Я прошу вас о милости Божьей...

- Милости, дочь моя? Милость Божью дает Бог, а не я!

- Видите ли, я католичка, а жених мой - протестант. Я бы хотела, чтобы он обратился в католичество.

- Если Господу будет угодно, он обратится...

- Но когда же, падре?

- Если Господу будет угодно - хоть сейчас. Барбаре Уорд вовсе не понравились эти "уклончивые" ответы. Она вернулась в Лондон - там ее встретил жених, майор Джексон. Он был явно чем-то взволнован:

- Я должен сообщить вам великую новость! Все мои затруднения вдруг рассеялись! Я - католик. Не понимаю, как это я обратился так во мгновение ока...

Барбара осведомилась о дне и часе этого душевного переворота. Оказалось, что он произошел в тот самый день и час, когда состоялся ее краткий разговор с падре Пио.

- Теперь тебе надо поехать его поблагодарить! Но постой... Им нужно четыреста миллионов - они строят клинику.

Жених - он был членом совета ЮНРРА - поехал в Сан-Джованни-Ротондо с готовым планом. Поцеловав руки падре Пио ("сквозь митенки явственно ощущались засохшие струпья на ранах"), он сказал: "Я знаю, вам нужны деньги для вашей клиники. Назовите ее именем Фьорелло Ла Гуардия, а я уж позабочусь об остальном".

А этот Фьорелло Ла Гуардия, незадолго до того скончавшийся уроженец Фоджи, был президентом ЮНРРА! Майор Джексон разыскал его вдову и сказал ей, что в Италии "строится большая клиника в честь ее мужа" и что ему удалось получить для этой цели от ЮНРРА 400 миллионов лир. Растроганная мадам Фьорелло Ла Гуардия тут же посылает благодарственную телеграмму де Гаспери, главе итальянского правительства; тот ничего не может понять и тут же поднимает на ноги все медицинские службы Фоджи, выразив свое удивление по поводу того, что предприятие такого размаха происходит без разрешения компетентных органов. Глава медицинской службы устремляется в Фоджу и встречает рабочих, расширяющих автостраду. "Кто вам позволил строить клинику?" – спрашивает он грозным голосом. Перепуганные рабочие кидаются к своему покровителю священнику.

– Дон Пеппино, бежим! Нас хотят арестовать!

– Небо праведное, за что?

– За то, что мы строим клинику без их разрешения...

Дон Пеппино приближается к представителям власти и неуверенно заявляет:

– Откуда вы знаете, что это клиника, а не сиротский приют и не церковь?

– Так ведь падре Пио выделили четыреста миллионов на клинику.

– Правда?

– Ну да! Нас прислали разобраться...

– Тогда следуйте за мной!

И он проводил их к падре Пио.

– Поздравляю, святой отец, но вам еще надо представить планы и сметы в министерство общественного здравоохранения.

– Это уж наша забота, – говорит падре.

Он посылает дона Пеппино в Рим со строгим наказом: "Без денег не возвращаться!"

Учрежденный так проворно "Дом облегчения страдания" рос из земли, как грибок, под дождем даров и приношений, сыпавшихся отовсюду. Падре Пио мыслил с размахом. Не предусмотрел ли он с самого начала широкую террасу, на которую могли бы садиться вертолеты скорой помощи? Иногда у лиц, ответственных за проект, кончались деньги, но падре Пио сразу обрывал их сетования: "А Провидение, дети мои?" И в нужный день и час деньги появлялись.

Иногда его упрекали в чрезмерной "роскоши" больничных служб. Падре Пио возмущался: "Вы что же, не знаете, что принимая больного бедняка, мы принимаем Господа нашего Христа?". Он мог бы сказать словами святого Камилла де Лелли: "Если Иисус страдает в больном, место Его страданий – дарохранительница". Один американский врач, услышав эти объяснения, вышел из зала с глазами, полными слез, бормоча: "Если в каждом больном – Христос... Если бы мы, христиане, это сознавали... Если бы мы, врачи..." Это был профессор По Дадди Уайт.

Правая рука падре Пио, достойный соперник недавно канонизированного доктора Москато, доктор Сангвинетти, руководивший этим грандиозным предприятием, придерживался того же мнения. В одной из своих статей он писал: "Наш больной брат – это гость Господа нашего Христа. Всякий, вошедший в эту клинику, должен встретить в ней Доброго Самарянина, святого Франциска, обнимающего прокаженного, святого Камилла, заботящегося об отвратительном калеке... Casa So11ievo de11a Sofferenza будет свято гордиться тем, что она прежде всего Бом милосердия".

Клиника открылась 5 мая 195б г. Одним из первых ее достижений стал Международный симпозиум специалистов по коронарным артериям.

После закрытия симпозиума все идут приветствовать падре Пио. А он, "нисколько не смущается присутствием всех этих светил, и смотрит на них с той же любовью, что и на своих бедных гарганских крестьян". Его уговаривают сказать несколько слов. Он говорит "вполголоса, как говорят с самим собой".

"Что мне вам сказать? Вы, как и я, пришли в этот мир, чтобы выполнить свой долг. Берегитесь, я говорю вам об обязанностях во времена, когда все говорят только о правах.

На меня, на священника и монаха, возложена миссия искупления, посредничества между Богом и родом человеческим. Это возможно лишь при условии, что на мне благодать. Если я отойду от Бога, как, скажите, смогу я служить ~ примирению'?

А вы врачи, ваша миссия – лечить больных. Но если к постели больного вы не принесете любви, от лекарств ваших будет мало проку...

Несите Бога вашим больным".

Взволнованные его словами, специалисты не хотели расходиться, не высказав своих впечатлений:

"Благословите мой труд, – сказал профессор Таквини, один из самых знаменитых врачей в Латинской Америке. – Где вы – там милосердие".

А профессор Уайт, личный врач Эйзенхауэра, заявил: "Я возвращаюсь в Соединенные Штаты, восхищенный деятельностью падре Пио. В этой клинике, как нигде в мире, можно изучать связь между духом и болезнью – психосоматику... "

Падре Пио, может, никогда раньше не слышал этого ученого слова! Действительно, в его клинике лечат "тела и души".

Английский профессор У. Эванс не без юмора заявил:

"Это самый прекрасный уик-энд в моей жизни. Спасибо, падре Пио! ... Эта больница – наглядная иллюстрация к притче о Добром Самарянине, величественный пример самоотверженности на службе всего человечества. Благослови, Боже, это начинание!

Я позволил себе взять слово в качестве президента Европейской кардиологической ассоциации".

В заключение профессор О.Х. Уонджестин из Соединенных Штатов сказал: "Все это хорошо, даже замечательно! Я сожалею только об одном: что на свете есть только один падре Пио! Как жаль, что их не много! "

Профессор Раймонди перевел эту фразу на "добрый итальянский язык". Падре Пио закрыл лицо руками и расхохотался: "Упаси Боже! Бедные мы, бедные!"

Это не помешало профессору Уондженстину после закрытия конгресса рассказать Папе на аудиенции, что он "сожалеет только об одном". Папа улыбнулся, затем серьезно сказал: "Дай нам Бог множество святых священников".

Поэтому рассеянные по всему свету "группы молитвы" не только поддерживают тесную связь с его лечебным учреждением, но в их обязанности входит и вдохновлять его деятельность. Голос падре из мира невидимого обращен прежде всего к медикам: лечить тела, не исцеляя душ, пренебрегать "духовным фактором", играющим главную роль в психофизическом равновесии – значит изменить призванию врача.

Сколько раз падре Пио упрекали в том, что он лечит больных с помощью магнетизма. На самом деле, он пользовался не магнетизмом, а своим влиянием на Сердце Христово, припадая к Его Кресту, будучи приобщенным к послушанию Сына-Искупителя. Но прежде всего он заботился о том, чтобы использовать, освятить, преобразить всякое страдание на службу "банку Спасения". Casa So11ievo de11a Sofferenza – это самое драгоценное его наследие.

ПРИЛОЖЕНИЕ

После выхода в свет этой книги ко мне устремился поток писем и устных свидетельств "духовных детей" падре Пио, сообщавших мне о "благодатях", чудесах, истинных обращениях. Патроном моего писательского ремесла я избрала святого Фому Апостола. Я не спешу поверить, пока не увидела и не потрогала. Из уважения как к истине, так и к читателям, доверившимся мне. Из этой груды свидетельств я выбрала два, которые смогла проверить досконально. Вот они.

Примерно пятнадцать лет назад одна из моих подруг, хорошо знавшая падре Пио, дала мою книгу госпоже Майяр*; та прочла ее тайком, ибо ее муж, машинист в метро и член коммунистической партии не выносил священников, был, как она мне потом говорила, "воинствующим безбожником". Двое детей: старший "удался", а младший страдал пороком сердца и малокровием. Врачи были единодушны: его сердце не выдержит переходного возраста; он был обречен.

Боясь мужа, госпожа Майяр не придерживалась обрядов, но в глубине души хранила остатки веры. Поэтому она предложила мужу в качестве последнего средства поехать к падре Пио. Вспышка гнева. Затем, после размышления: "В конце концов, это, может быть, добрый знахарь". Итак, они взяли отпуск и погрузились в "старую колымагу", которую им кто-то одолжил: отец, мать, бабушка, ребенок и собака. Ибо, как рассказывала мне впоследствие мать, они "не знали, куда ее деть".

В дороге ребенку несколько раз становилось плохо. Когда они переезжали через Альпы, на самом перевале он чуть не погиб от сердечного кровоизлияния.

* Меня попросили изменить имена.

Наконец, они приезжают в Сан-Джованни-Ротондо. Полумертвый мальчик получает разрешение прийти с отцом в ризницу, в которой падре Пио принимает "только мужчин". Там толпа. Падре Пио сразу их замечает. Подходит и говорит ребенку "сердито". " Ры такой же больной, как я!" Одетой в перчатку рукой он наносит ему удар в самое сердце. "А теперь уходи-те!"

Отец оскорблен. "Если бы вы знали, как он меня костерил, когда мы вышли из церкви! – вздыхает госпожа Майяр. – "Это ты виновата! Зря приехали! "

Они тут же отправляются обратно. Ребенку совсем плохо. Отец ругается, бушует. Но после того, как они переезжают границу, появляются признаки улучшения. Приехав домой, Бернар (так зовут мальчика) вприпрыжку взбегает на четвертый этаж. Раньше ему никогда не хотелось есть – сейчас аппетит у него волчий. На другой день изумленные врачи объявляют его здоровым. Болезнь исчезла бесследно. Сердце "выросло".

Все это рассказала мне во всех подробностях славная госпожа Майяр (подтверждала рассказ медицинскими справками) .

Я позволила себе спросить:

– А ваш муж?

– Он стал совсем другим человеком. Даже справляет Пасху!

– Так вы довольны?

– Конечно, довольна! За три месяца малыш прибавил шесть кило. Одна беда – теперь ему надо по два бифштекса в день! При зарплате моего мужа, сами понимаете...

Госпожа Х., жена богатейшего промышленника, месяц за месяцем просила меня о встрече. Я оставляла ее письма без ответа. Еще бы, если бы я отвечала на все письма читателей, я никогда не писала бы книг! В один прекрасный день она звонит мне по телефону... из парижского "Гранд Отеля". "Я приехала всего на несколько дней. Умоляю, примите меня!" Мне как раз надо было забежать в одно место возле Оперы. "Ладно, заскочу к вам на минутку". Про себя я подумала: сбегу, когда захочу, а встретимся мы у меня, тут уж не сбежишь – законы гостеприимства!

Госпожа Х. встретила меня с радостью.

– Я хотела вас видеть, чтоб рассказать о неслыханной благодати падре Пио!

Мой брат обанкротился и покончил с собой. Я верующая. Я вся дрожала при мысли, что он умер, отверженный Богом! Я знала, что падре Пио наделен даром видеть то, что происходит... в загробном мире. Муж надо мной смеялся. Однажды мы вместе поехали в Рим, на конгресс. Я взяла с собой все свои драгоценности. После конгресса муж вернулся во Францию, а я осталась в Риме "в качестве туристки" – на самом деле я хотела съездить в Сан-Джованни-Ротондо. Так я и сделала, предварительно забронировав комнату в жалкой гостинице. А ночью я вдруг почувствовала, что вся комната наполнилась каким-то чудесным ароматом. Это было прекрасно, но я испугалась. Может, кто-то пытается усыпить меня и украсть мои драгоценности? Мне представились калабрийские бандиты... Дрожа от страха, я придвинула к двери комод, ночной столик и даже кровать. Естественно, я не сомкнула глаз всю ночь. На рассвете зазвонили все будильники! Я пошла к мессе падре Пио; она произвела на меня глубокое впечатление; потом я умоляла брата-цербера устроить мне встречу. Нет и нет! А мне надо было в тот же день возвратиться в Рим. Я осталась в церкви, стала на виду, перед самой исповедальней падре Пио. Я молилась, плакала... Вдруг кто-то подталкивает меня локтем: "Падре Пио подает вам знак!" Ну да, он смотрел на меня и указывал на меня! Я бросилась на колени перед исповедальней. Он сказал мне: "Будь спокойна, он спасен". И повернулся к одной из кающихся, стоявших на коленях слева и справа. Я чуть с ума не сошла от радости. Жительницы Сан-Джованни-Ротондо заметили все это. Им захотелось узнать побольше, они пригласили меня к завтраку. Я рассказала им все, рассказала и о том, как испугалась ночью. Они переглянулись и расхохотались: "А вы и не знали? Этими ароматами падре Пио утешает, подбадривает, успокаивает. А вы приняли его за калабрийского бандита! "

Оставался вопрос о Бернаре и о не слишком вежливом способе его исцеления. При первом же удобном случае я спросила Мэри Пайл, что она об этом думает.

– Видите ли, падре Пио сыт по горло всеми этими людьми, толпящимися вокруг него, только чтобы поблагодарить. Сколько он ни говорил, что благодарить надо Бога – они упорно осаждают его. Поэтому он устраивает так, что некоторые чудеса, некоторые исцеления происходят далеко...

В самом деле, отец Бернара сказал мне: "Если бы малыш выздоровел поближе к Сан-Джованни-Ротондо, мы бы вернулись, чтоб поблагодарить падре Пио. Но мы были уже во Франции, а бензин так дорого стоит..." 

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел католицизм