Ренан Э. Евангелия и второе поколение христианства

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 4. Отношения между евреями и христианами

Частые сношения церквей Ватанеи и Галилеи с евреями несомненны. Это именно к иудео-христианам относилось часто употребляемое в талмудических преданиях выражение миним, соответствующее слову "еретик". Минимы изображаются чем-то вроде чудотворцев и духовных докторов, исцеляющих больных именем Иисуса и помазанием святым елеем. Известно, что это одно из предписаний святого Иакова. Подобный способ излечения и заклинания бесов был сильным средством для обращения неверных, особенно когда дело касалось евреев. Евреи присвоили себе вышеупомянутое чудесное средство, и до третьего века еще встречались еврейские доктора, лечившие именем Иисуса, чему никто не удивлялся. Вера в повседневные чудеса была сильна, и Талмуд даже предписывает читать особую молитву, когда с кем-нибудь произойдет "особенное чудо". Лучшим доказательством веры Иисуса в свою способность производить чудеса может служить то, что его родные и несомненные ученики его имели как бы своей специальностью производство чудес. Правда, пришлось бы признать Иисуса, если следовать тому же способу рассуждения, узким евреем, но это именно то, что нам противно.
Иудаизм заключал в себе два направления, создававшие два совершенно противоположные отношения к христианству. Закон и пророки по-прежнему оставались противоположными полюсами еврейского народа. Закон приводил к той странной схоластике, называемой Галаха, из которой получил свое начало Талмуд. Пророки, псалмы, поэтические книги вызывали пламенную народную проповедь, блестящие грезы, беспредельные надежды; то, что называли агада, слово, одновременно охватывающее страстные сказки, как Юдифь, и апокрифические апокалипсисы, волновавшие народ. Поскольку казуисты Явнеи относились пренебрежительно к ученикам Иисуса, постольку агадисты были им симпатичны. Агадисты совместно с христианами питали отвращение к фарисеям, любовь к мессианским объяснениям книг, к произвольным толкованием, напоминавшим свободное обращение с текстами средневековых проповедников, и веру в будущее царство потомков Давида. Агадисты, подобно христианам, старались связать генеалогию патриархальной семьи со старой династией. Как и христиане, они пытались облегчить тяготы Закона. Их система аллегорических толкований, превращавшая свод законов в книгу моральных предписаний, являлась открытым отрицанием докторального ригоризма. со своей стороны галахисты считали агадистов (христиане, по их мнению были агадистами) людьми легкомысленными, чуждыми единственно серьезному познанию, познанию Торы. Таким образом, талмудизм и христианство становились двумя антиподами морального мира. Ненависть между ними разрасталась с каждым днем. Отвращение, которое вызывали в христианах хитроумные изыскания казуистики в Явнее, отмечено в Евангелиях огненными чертами.
Недостаток талмудического изучения был в том, что он вызывал самоуверенность в учениках и возбуждал у них презрение к профанам: "Благодарю тебя, Бессмертный, мой Бог", говорил учащийся, выходя из дома обучения, "за то, что по твоей милости я посещал школу вместо того, чтобы, как другие, таскаться по базарам. Я встаю в одно время с ними, но для изучения Закона, а не для суетных дел. Я тружусь, как и они, но имею в виду будущую жизнь, тогда как они достигнут лишь могилы". Вот что так сильно оскорбляло Иисуса и составителей Евангелий и внушило им такие прекрасные изречения, как: "не судите, да не судимы будете", и притчи, в которых простосердечный человек предпочитался заносчивому ученику. Они, как и св. Павел, смотрели на казуистов, как на людей, единственным делом которых было содействию проклятию возможно большого числа людей преувеличением обязательств до размеров, невыносимых для человека. Иудейство, имея своим основанием тот будто бы выведенный из опыта факт, что человека судят в этом мире соответственно его достоинствам, старалось непрерывно осуждать, так как только при этом условии могло проявиться правосудие путей Господних. Фарисейство имело уже глубокие корни в теории друзей Иова и у некоторых псалмопевцев. Иисус, отвергнув приложение правосудия Бога в будущем, сделал бесполезными этих беспокойных критиков поведения других. Царство небесное исправит все; Бог пока дремлет, но положитесь на него. Благодаря отвращению к лицемерию, христианство пришло даже к парадоксу предпочтения открыто-порочного мира, но склонного к обращению, буржуазии, кичащейся своей внешней добропорядочностью. Многие из черт легенды, легенды, зародившихся или развившихся под влиянием Христа, проникнуты этой идеей.
Между людьми одного племени, находящимися вместе в изгнании, признающими одни и те же божественные откровения и расходящиеся между собой только по одному вопросу современной им истории, возникновение споров было неизбежно. Многочисленные следы этих споров находятся в Талмуде и в связанных с ним писаниях. Наиболее знаменитый ученый, чье имя, по-видимому, связано с этими спорами, был рабби Тарфон. До осады Иерусалима он выполнял священнические обязанности; впоследствии он любил вспоминать о храме, особенно о том, как присутствовал на эстраде священников при совершении торжественной службы в Судный день. В этот день первосвященнику разрешалось произносить неизреченное имя Бога. Тарфон рассказывал, как, несмотря на все усилия, он не мог ничего уловить, - пение других священнослужителей мешало слышать.
После разрушения святого города он был одним из светил школ Явнеи и Лидды. С тонким умом он соединял ничто гораздо более важное, любовь к ближнему. В голодный год, он, как рассказывают, обручился с тремястами женщинами для того, чтобы он в качестве будущих жен священника имели право пользоваться священными приношениями. Конечно, по прошествии голода, он более не считался с этими обручениями. Многие изречения Тарфона напоминают Евангелие. "День короток, работа длинна, рабочие ленивы; жалование велико, хозяин торопит". "В наше время", прибавляет он, "когда говорят кому-нибудь: вынь соломинку из глаза твоего, слышится ответ: "Вынь бревно из своего". В Евангелии подобная реплика приписывается Иисусу, делающему замечание фарисею; это дает повод думать, что дурное расположение духа вызвано у Тарфона полученным им от какого-нибудь мин подобный ответ. Имя Тарфон, действительно, было знаменито в церкви. Во втором веке св. Юстин, желая в одном из диалогов представить еврея, спорящего с христианином, выбрал нашего ученого защитником еврейской тезы, представив его под именем Трифона.
Выбор Юстина и недоброжелательный тон, которым он снабжает Трифона по отношению к христианской вере, вполне оправдывается тем, что мы читаем в Талмуде о чувствах Тарфона. Этот рабби знал Евангелия и книги минимов. Но не только не восхищался ими, а хотел, чтобы их сожгли. Ему замечали, что там часто упоминается имя Бога. "Пусть я лишусь сына", - говорил он, - "если не брошу в огонь этих книг, когда они попадут мне под руку, вместе с именем Бога в них находящимся. Человек, преследуемый убийцей, или угрожаемый укусом змеи, должен скорее искать убежища в храме идолов, чем в домах минимов.; так как последние знают истину и отвергают ее, тогда как идолопоклонники отвергают Бога по неведению".
Если Тарфон, относительно умеренный человек, позволяет себе настолько увлекаться, то можно представить ненависти в пламенном и страстном мире синагог, где фанатизм Закона был доведен до высшего предела. У ортодоксального иудейства просто не хватало проклятий для произнесения их против минимов [Я думаю, что к этому обычаю относится то же, что говорит Юстин об анафемах, изрыгаемых евреями в их синагогах против Христа]. С ранних времен установили обычай тройного проклятия, произносимого в синагоге утром, в полдень, вечером против приверженцев Иисуса, под именем "назарян" [Приписывают вышеуказанную прибавку патриарху рабби Гамалиилу II и предполагают, что она была сделана в Явнее]. Это проклятие вошло в главнейшие молитвы иудейства, Амида или schemone esre. Амида прежде состояла из восемнадцати благословений, или вернее восемнадцати параграфов. Но около того времени, о котором мы говорим, в нее вставили между одиннадцатым и двенадцатым параграфом следующее проклятие:
"Предателям нет спасения! Злонамеренным погибель! Пусть сила гордости будет ослаблена, унижена, разбита, скоро, в наши дни! Слава, о бессмертный, тем, кто поражает твоих врагов и гордецов!"
Предполагают, и не без признаков основания, что врагами Израиля, подразумеваемыми в этой молитве, были первоначально иудо-христиане [Ее также называют "благословением саддукеев". Слова саддукеи, философы, эпикурейцы, самаритяне (koutiim), минимы часто ставятся одно вместо другого в Талмуде. Первое слово в проклятии по еврейскому ритуалу oulem(als)inim (предатели) заменили словом ouleminim прибавкой двух букв. Миним в действительности означает саддукеев.]; это было в своем роде schibboleth, с целью устранить из синагоги приверженцев Иисуса. Обращение евреев в христианство было нередким явлением в Сирии; этому много содействовала верность в соблюдении палестинскими христианами обрядов моисеева Закона. В то время как необразованный христианин св. Павла не мог иметь никаких сношений с евреем, иудео-христианин со своей стороны входил в синагоги, мог приближаться к teba и к налою, где находились священнослужители и проповедники, и поддерживать тексты, благоприятствующие его идеям. Разные меры принимались против этого. Самой действенной из них могло быть введение обязательства для всякого желающего молиться в синагоге прочесть молитву, произнесение которой христианином являлось бы его собственным проклятием.
Итак, вкратце, несмотря на кажущуюся ее узость, назарео-эвионитская церковь имела в себе нечто мистическое и святое, долженствовавшее производить сильное впечатление. Простота еврейских понятий о божестве предохраняла ее от мифологии и метафизики, куда не замедлило погрузиться западное христианство. Упорство, с которым она придерживалась высочайшего Иисусова парадокса о благородстве и счастье нищеты, имело в себе нечто трогательное. В этом, может быть, и заключалась высшая истина христианства, посредством которой оно приобрело успех и посредством которой оно переживет само себя. В некотором смысле мы все, ученые, артисты, священники, имеем право называть себя эвионитами, пока остаемся бескорыстными работниками. Друг правды, красоты и добра никогда не признает, что он получает за это вознаграждение. Произведения духа не имеют цены: человечество не может дать просвещающему его ученому, поучающему его нравственности священнику, очаровывающему его поэту и художнику ничего, кроме милостыни совершенно несоразмерной с тем, что оно от него получает. Тот, кто продает идеи и считает себя вознагражденным, тот очень скромен. Гордый эвион, считающий царство небесное своим, смотрит на часть, выпадающую на его долю в этом мире, не как на плату, а как на грош, опускаемый в руку нищего.
Назаряне Ватанеи имели, таким образом, неоценимую привилегию обладать истинным преданием слов Иисуса; Евангелие должно было получиться от них. Те, которые непосредственно знали заиорданскую церковь, как Гегезипп и Юлий Африкан [Юлий Африкан, кажется, был в сношениях с назарянами и слышал от них устные предания], говорили о ней с большим восторгом. Именно там, по преимуществу, казалось им, был идеал христианства; эта церковь, скрытая в пустыне, в глубоком покое, под Божьим крылом, представлялась им девственницей абсолютной чистоты. Связь этих удаленных общин с кафолической церковью совершенно оборвалась. Юстин колеблется по поводу них; он мало знаком с иудео-христианской церковью, но он знает о ее существовании, говорит о ней с уважением, по крайней мере, не прерывает сношений с ней. Это о ней он начинает целый ряд своих декламаций, которые после него повторяются всеми греческими и латинскими Отцами и увенчиваются своего рода яростью, которую вызывает у св. Епифания одно упоминание имени эвион и назаряне. Закон этого мира требует, чтобы всякий основатель вскоре становился чужим, потом исключенным, а затем врагом для своей же собственной школы, а если он жил долго, то те, кто получили начало от него, были вынуждены принимать меры против него, как против опасного человека.