Лах Яков. Песня Песен. (Перевод и комментарии)
Источник: www.il4u.org.il
Об авторе перевода и комментария
Об этом издании
Объяснение в любви (Заметки переводчика)
О чём, собственно, здесь говорится?
Версия художницы Ольги Рубиной
Современные концепции и исследования
Предание персидского сказочника (C. Тайар)
Свадебный театр Ренана
"Песни любви" (И.-Г. Гердер)
"Песни души" (МАЛБИМ)
"Всем песням песня" (РАШИ)
Ответ Астраханскому губернатору
"Мудрость была у Соломона…" (Ипполит)
"Все песни святы, но Песня песен…" (Рабби Акива)
Кто? Где и когда?..
"Пора соловья наступила…" (Об известных русских переводах)
"Но быть живым, живым и только..."
Немного об этом переводе
"Ты хороша, подруга моя, ты хороша…"
Сколько песен в "Песне песен"?
Шир a-ширим
Иерусалим: Изд-во "Филобиблон", 2003.
200 с.: ил. - Тираж 550 экз. (Из них 50 - в переплете и суперобложке, на особой бумаге, с раскрашенными иллюстрациями).
Об авторе перевода и комментария
Яков Лах (Лиховецкий) родился и вырос в Киеве. В Израиле с 1974 г., живет в Беер - Шеве. Работал инженером, писал стихи, делал переводы, слушал лекции по ивритской литературе в ун -те им. Бен -Гуриона. Переводы Я. Лаха из новой израильской поэзии печатались в литературной периодике России и Израиля.
Об этом издании
Новое издание библейской книги "Песня песен" выгодно отличается от предыдущих изданий не только новой версией поэтического перевода, сделанного бывшим киевлянином Яковом Лахом, около 30 лет живущим в Израиле (в г. Беэр-Шева), но и серьезными комментариями, подготовленными переводчиком.
Они состоят из двух частей: 1) "Объяснение в любви: Заметки переводчика", где подробно рассматриваются существующие версии трактовок древней поэмы, ее история, а также известные переводы на русский язык; 2) "Комментарий к переводу", поясняющий каждый стих и дающий возможность читателю, не знающему иврит или только начавшему его изучение, прочесть древние стихи в их оригинальном, подлинном звучании, пользуясь приведенной транскрипцией. Добавим, что в книге, параллельно с переводом, приведен текст поэмы на иврите.
Книга оформлена оригинальными линогравюрами, выполненными бывшей киевлянкой, известным художником книги Ольгой Рубиной.
Объяснение в любви (Заметки переводчика)
"...О ты едина прекрасная сладкая любы, чудная милости Божія!"
Из послесловия к южнорусскому
переводу "Песни песней" (15 - нач. 16 в.)
Версия художницы Ольги Рубиной
Разве вы не видите? Это похоже на оперу, где каждый голос, каждая партия со своей темой вступают в свой черед; перемена декораций и смена персонажей не упомянуты, словно это пересказ представления, а не либретто.
В первой сцене юная деревенская красавица "в покои царские приведена". Самому царю ее не представляют, однако многочисленные царицы и наложницы на смотринах от нее в восхищении. Она и сама знает, что мила, а загар и не вполне светский вид объясняет тем, что суровые братья велели ей сторожить виноградники, лишив возможности заниматься своей внешностью. Важно, впрочем, не это: душа ее полна любви к юноше-пастуху, который во время дворцовых смотрин, скорее всего, находится поблизости, и она мечтает о встрече.
Они и встретились - "покуда царь у себя пировал" (гл. 1, ст. 7 - 17). Парню все известно, но она еще не просватана, а внимание царя и царского окружения к его избраннице даже льстит самолюбию: "Кобылицей из выезда фараона воображаю тебя..."
Затем следует (гл. 2, ст. 1 - 7) вечернее обсуждение с подружками всего произошедшего; говорится в нем и о любовном свидании, что было "не на пиру".
Вот и ночь (гл. 2, ст. 8 - 17), томимый любовью пастух под ее окном просит выйти к нему, да такими словами, что отказать ему трудно. Ночью, конечно, ей выйти нельзя, и она просит его вернуться в горы.
И все же девушке жаль, что любимый ушел, душа рвется за ним, и в неспокойном сне видится ей, что нужно его найти и не отпускать (гл. 3). Но и во сне она - царская избранница, и свадьба предстает событием приятным и торжественным (кому ж не хочется побыть царицей!).
Приходит следующий день (гл. 4), снова пылкие признания в любви, дуэт становится все более чувственным, и уже не так-то просто уйти в царский гарем и потерять любимого.
Мысли мучат девушку во сне, и сон этот тяжек и ясен: я теряю милого, а бежать за ним невозможно - избили ее стражи порядка, опозорили, и болезнь овладевает ею (гл. 5, ст. 3 - 8). Приходится поделиться бедой с подругами - обитательницами дворца.
Подруги хотят узнать секрет - по кому так страдает девушка? (гл. 5, ст. 8 - 16). Но даже теперь она не готова выдать свою тайну и назвать любимого (гл. 6, ст. 1- 3).
Герои встречаются вновь (гл. 6, ст. 4 - 12), и в их отношениях заметны изменения. Парень влюблен уже не на шутку, он смущен, он повторяет свои же слова, он, наконец, осознал, что полюбил царскую избранницу; уходит, оставляя ее в саду.
Вот и официальные смотрины! (гл. 7, ст. 1 - 6). Красавица танцует перед гаремом, царь же, вероятно, наблюдает из-за завес. Все в восхищении, царь "кудрями пленен", не за горами и сватовство.
Снова свидание влюбленных, и, похоже, последнее (гл. 7, ст. 7 - 14, гл. 8, ст. 1 - 7). Если не сейчас, то уж никогда больше не обнимут они друг друга. И слова парня куда откровенней выражают его желание, и девушка тоже решилась. Утром проснулись они под яблоней уже мужем и женой. Кульминация всей поэмы - слова женщины: "печатью на сердце меня положи... ибо сильна любовь, как смерть..."
А дома братья готовятся к приему сватов, намереваясь повыгодней выдать замуж младшую сестру. Она все это слышит, и вот заключительная сцена: в дверях появляется сияющая женская фигура, и всем становится ясно, что зря Соломон доверил виноградник сторожам. Вышло так, что он сам оказался в роли сторожа, и нет у него прав на ее виноградник. Она знает, на что идет, ведь после такого не бывать ей ни царской, ни пастушьей женой. Опасно показать, кто украл невесту у царя, и бегство - единственный путь любимого (гл. 8, ст. 8 - 14).
Современные концепции и исследования
Найдутся ли еще любовные стихи, написанные в далекой древности и способные по сей день вызывать живые и пылкие споры, наподобие тех, что художница затеяла с переводчиком? Впрочем, дискуссия о смысле этого текста длится уже более двух тысячелетий.
Драматическое толкование "Песни песен" как сюжетного действа с участием реальных персонажей известно со 2 в. н.э. и несколько раз с тех пор "открывалось" наново в различных вариантах, однако, по мнению современных исследователей, авторы их вынуждены были изначально принимать различные произвольные допущения, текстом поэмы не продиктованные, а также пренебрегать частью текста.
В первой половине 20 века считали, что "Песня песен" состоит из песенных отрывков, созданных в древности в разных местах и собранных в книгу без всякого плана; теперь большинство исследователей полагает, что это отдельные стихотворения и песни, собранные одним составителем с определенной целью и расположенные в книге по некоей системе. Часть стихов кратки и просты, другие - более пространны и достаточно сложны, но каждый из них может быть воспринят как целостное самодостаточное произведение. Вместе же они представляют собой сборник любовной и свадебной лирики, искусно составленный в начале эпохи Второго Храма, хотя отдельные его части написаны еще до Вавилонского пленения.
Благодаря текстологическому анализу поэмы современные исследователи установили время создания ее отдельных частей, а изучив особенности древнееврейского стихосложения по "Песне песен" и другим произведениям библейского канона, выяснили, что оно существенно не отличалось от стихосложения аккадцев, финикийцев и древних египтян. Связь с поэзией других народов Древнего Востока находят и в образном строе нашей поэмы. Вот несколько примеров: в аккадских стихах тело любимой сравнивается с виноградником; в угаритских, шумерских и аккадских текстах возлюбленную называют "сестрой", а со словом "брат" связывается любовная ласка; "кобылица" - возвышенное сравнение молодой женщины в лирике Древнего Египта, у аккадцев выражение "спуститься в сад" имеет эротический смысл, женщина в любовном экстазе говорит о себе во множественном числе... Полагают, что поэма написана от лица женщины: она, по большей части, проявляет инициативу, говорит о своей любви страстно, пылко и без стеснения (например: "Милому я отдана, и ко мне его страсть", гл. 7, ст. 11)*.
* Из 117 строф (стихов) поэмы 68 произносит девушка, 32 - юноша, остальные - хор, братья девушки и пр. Местоимение "я" встречается в тексте 12 раз, во всех случаях оно относится к девушке.
К современным концепциям относят и выдвинутую в начале 20 века теорию, представляющую "Песню..." в качестве древнейшей еврейской литургии, берущей начало от языческого культа Таммуза: юноша - это умирающий и воскресающий бог, а девушка - богиня, оплакивающая его смерть, за которой следует воскрешение и священный брак.
Предание персидского сказочника (C. Тайар)
Известный русский богослов, палестиновед и гебраист, автор обширного труда о Ветхозаветном храме Аким Алексеевич Олесницкий (1842 - 1904) посетил Палестину в 1874 г. с целью изучения представлений жителей Востока о "Песне песен". В своей работе "Книга Песнь Песней и ее новейшие критики" он, среди прочего, приводит версию Самуила Тайара, еврея (по некоторым сведениям - прозелита из персов), в молодости жившего в Иерусалиме и Тверии, впоследствии заброшенного судьбой в Тегеран, где долгое время был сказочником в кофейнях, а на склоне дней стал знахарем.
Ключом к пониманию поэмы С. Тайар считает ответ на вопрос: кто такая невеста? Во все времена, описывая возлюбленную, поэты обращали внимание на внешние черты, доступные наблюдению. Обычно это глаза, голова, руки, ноги, талия. Здесь же речь идет не только об устах, но о зубах и нёбе, не только о ногах, но о бедрах и пупке. При этом довольно краткое перечисление частей тела сопровождается развернутыми сравнениями с картинами природы и видимого вещественного мира: Волосы - козье стадо, что скатилось с высот Гилада. / Зубы - гладкие овцы после купанья, овечки - одна в одну без изъяна. / Шея - как башня Давида во всей красе... Примеры можно продолжить, но и в тех, что приведены, обращает на себя внимание то обстоятельство, что картины природы интересуют автора больше, чем черты девушки. С. Тайар считает, что поэт в образе невесты представляет окружающую его природу в ее спокойном состоянии. Рассматривая подробности описываемого в поэме, он приходит к выводу, что речь идет о природе древней родины евреев, земли двенадцати колен Израиля, орошенном цветущем крае, полном виноградников и пастбищ.
Но кто же возлюбленный жених, по которому тоскует невеста? Обратясь к его описанию, мы видим, что и его части тела уподоблены картинам природы, но более возвышенным: зубы не овечки, а голубкu у ручья, омытые пеной, самоцветы в оправе...; живот - слоновая кость в сапфировом обрамленье...; могуч, как ливанский кедр. Особенно важны Тайару "золотые" сравнения: голова - золотой самородок… (в оригинале: кэтем паз, оба слова связаны с золотом); руки округлые золотые..; ноги... на золотом постаменте... Выясняется, таким образом, что и жених принадлежит видимой природе, но в ее высшем проявлении - в образе солнца. То что жених - Солнце исчерпывающе объясняет, почему невеста не может его удержать и особенно тоскует по ночам.
Образ Земли-невесты, конечно, связан с народом, на этой земле живущим, а Солнце-жених - с царем Соломоном, упомянутым в поэме шестикратно (С. Тайар указывает на то, что сол по-персидски означает "солнце"). Внешне "Песня песен" - это сочетание двух беседующих голосов: голоса земли и голоса неба - они дважды прямо упомянуты (гл. 2, ст. 8 и гл. 5, ст. 2), и все это говорит в пользу "надчеловеческой" природы персонажей. Тайар рассказал, что евреи-каббалисты в праздник Песах обращаются к невидимому гостю со словами невесты из "Песни...", надеясь услышать от него в ответ слова жениха из той же поэмы.
Свадебный театр Ренана
Знаменитый французский историк-семитолог, мыслитель и писатель Жозеф Эрнест Ренан (1823 - 1892) в работе "Песня песней", вышедшей в свет в 1861 г., предлагает остроумную версию театральной пьесы в пяти актах с эпилогом; после списка действующих лиц (три главных персонажа, два хора, мужской и женский, второстепенные персонажи и статисты) следует ее пересказ:
"Акт первый (гл.1, ст.2 - гл.2, ст.7): мы в гареме царя Соломона, рвение чувственной любви вокруг владыки; вводят молодую сироту - новенькую, она произносит несколько простодушных фраз, неуместных здесь, потом девушка обращается к своему далекому другу. Ее увещевают, а царь сулит богатые украшения. В отсутствие царя она вновь обращается к возлюбленному, вдруг он является, и они (может быть, мысленно) вместе переносятся в родные места.
Акт второй (гл.2, ст.8 - гл.3, ст.5): девушка слышит голос возлюбленного, который побуждает ее выйти из дома; она просит его повременить и вернуться позже. Ночью девушка ищет его по всему городу и, встретившись, они возвращаются в материнский дом.
Акт третий (гл.3, ст.6 - гл.5, ст.1): торжественный въезд Соломона в Иерусалим с девушкой, которой он говорит сладкие речи, намереваясь взять ее в жены. Возлюбленный девушки находится поблизости, по ее зову он входит и вместе с хором торжествует свою победу.
Акт четвертый (гл.5, ст.2 - гл.6, ст.3): во сне девушка слышит, как стучится возлюбленный. Она медлит открыть, и он исчезает. Девушка ищет его по городу, встречает ночных сторожей, которые ее оскорбляют. Хор женщин предлагает ей помощь в поисках, и она сообщает им его приметы, но в эту минуту он появляется.
Акт пятый (гл.6, ст.4 - гл.8, ст.7): Соломон пытается преодолеть упорство девушки; является возлюбленный, и она рассказывает ему, как во время прогулки ее захватили люди царя. Женщины гарема пытаются развлечь ее танцами и смягчить упорство похвалами, но это еще сильнее обращает ее к воспоминаниям о любимом. Девушка, победив все испытания, без чувств падает в объятия возлюбленного, который ее, спящую, переносит в родную деревню и кладет под яблоней у дома, где она родилась. Она просыпается, и они клянутся друг другу в верности. Появляется мудрец - ведущий хора - и произносит нравоучительное заключение.
Эпилог (гл.8, ст.8 - гл.8, ст.14): братья девушки, которым ничего не известно об ее похождениях, рассуждают о том, что им делать с младшей сестрой. Она появляется, посмеивается над их ненужными предосторожностями, объявляет им, что сама уже распорядилась своей судьбой, и с презрением отвергает все богатства Соломона. Между тем слышится голос пастуха, пришедшего к ней со своими дружками. Девушка просит его подождать еще.
Итак, все это - театр, поэтическая драма, однако не столь совершенная и профессиональная, как у древних греков. Здесь персонажи появляются самым неожиданным и неправдоподобным образом, во многих отрывках рассказывается, какое действие следует вообразить, вместо того чтобы действовать; в этом театре, конечно, не было декораций, иначе невозможно объяснить быструю смену ситуаций и места действия. Можно представить себе временную эстраду, площадку или возвышение, на котором в течение всего представления находятся главные герои (даже и в те моменты, когда кто-либо из них не участвует в действии): царь, пастух и девушка между ними; по сторонам и вокруг размещаются два хора, мужской и женский, которые, кроме текстовых партий, выполняют по ходу представления и некоторые действия, например участие в церемонии (гл.3), в танцах (гл.7). Некоторые отрывки, несомненно, пелись".
В этом месте своего рассуждения Ж.Э. Ренан сталкивается с серьезной трудностью: во всей еврейской истории (до римского правления) нет ни следа театра или чего-нибудь похожего. Не может быть сомнения в том, что театральным представлениям, появись они в тогдашней жизни, нашлось бы место в гневных осуждениях пророков; народ усмотрел бы в этом празднества Ваала, а власти, скорее всего, пресекли бы подобную деятельность. Ренан определяет эту ситуацию так: "Монотеизм, задушивший развитие мифологии, должен был тем же ударом атрофировать у семитов театр..." Выход он находит в остроумном предположении своих предшественников Боссюэта и Лойтса о том, что поэма должна быть разделена по дням, составлявшим свадебное празднество. Ренан знает, что свадьба у древних евреев не носила характера религиозной литургии, она праздновалась в кругу родственников и соплеменников и сопровождалась хоровыми песнями, плясками, угощением, шествиями с факелами, музыкой, шутками и играми, соревнованиями в остроумии, например, загадками в стихах и всем, что могло составить предмет такого состязания. Автор полагает, что "Песня песен" была самой известной из этих свадебных игр, в ней жених и невеста, преодолевая препятствия, ищут и счастливо находят друг друга.
"Песни любви" (И.-Г. Гердер)
Великий немецкий поэт Иоганн-Вольфганг фон Гете (1749 - 1832) писал о поэме: "Кругом веет мягкий воздух милого ханаанского ландшафта; простые задушевные отношения, работа в винограднике, садоводство и разведение пряных кореньев; кое-что говорит и о городском стеснении, а на фоне всего - царский двор. Сюжетом остается растущее влечение двух молодых сердец, которые то ищут, то находят друг друга, взаимно отталкиваются и снова притягиваются... под влиянием самых простых обстоятельств..."
По его мнению, это - неподражаемое выражение страстной и нежной любви, своеобразное литературное произведение, не входящее в рамки известных форм, и напрасным трудом считал он все попытки доказать драматическую форму поэмы.
Далее приводится в сокращении романтическая версия "Песни песен" современника и близкого друга Гете, выдающегося немецкого исследователя библейской литературы Иоганна-Готфрида фон Гердера (1744-1803):
"Вздох (гл.1, ст.1 - 4).
Это зарождение любви в самой ранней ее точке, первый росток. В толпе других девушек героиня мечтает о первом поцелуе. Все они бегут, и этот подавленный вздох звучит у них у всех, как "О, если он меня введет к себе!"
Представим окруженного лестью владыку в благоуханном гареме и голос, который с настойчивой робостью любви выбивается из хора сестер.
Любовь в бедности (гл.1, ст.5 - 8)
Там девушка вздыхала среди благоухания масл, среди развлечений и подруг. Здесь пастушка на пастбище, здоровая загорелая девушка, дышит и томится любовью в солнечном зное. Она уже знает, что нравится ему, что бедностью своей богата, своей чернотою мила. Пусть и черным шатрам подобна, но знает, что лишь в любви Соломона счастье ее. Так отражает она взгляды глазеющих красавиц, великолепная в своем неблеске...
Песня дремы (гл.2, ст.7)
Эта песня повторится еще два раза в качестве финала больших сцен. Но как прекрасно мгновение первого блаженного наслаждения жизнью, не прерывайте его, девы Иерусалима, пронеситесь мимо газелями и ланями быстроногими...
В разлуке (гл.2, ст. 16 - 17)
Возлюбленный далеко, и все же он - ее, все же она - его. Теперь он за своей работой (среди лилий и роз!) в зное дня. Пока должна она жить вдали, песнями о нем, его образом наполнять свое одиночество. Вечером же, когда станет свежо, когда удлинятся тени, завидит она его на холмах быстро бегущим оленем, мчащейся ланью. Так крепнет любовь отдалением.
Сладкое появление (гл.3, ст.6)
Этот отрывок расположен прекрасно - сразу же после того, как девушка ищет любимого. И вот сладкое ее появление ночью, вдали. Как правдиво это и как нежно! Согласно чувствам Востока, не могло быть лучшего сравнения для светлого, стройного, восходящего образа девушки.
Ложе Соломона (гл.3, ст.7 - 11)
Какое удивительное восхождение от ложа любви, охраняемого воинами, к брачному престолу! Любовь всех дев Иерусалима уступит дорогу.
Какой шаг! Какая победа! И все же невеста показывает его, не себя: она сама наслаждается в нем лишь его красотой, его радостью. Она не сияет ни на каком троне. Все - ее, ложе героя и ложе любви, но не благодаря ей и ее красоте, а благодаря ему и подаркам его матери.
Неверность (гл.5, ст.2 - 16; гл.6, ст.1 - 2)
О, если б я мог окропить холодными каплями росы с головы любовника память моих читателей ради забвения, чтобы эта несравненная ночная картина проплыла перед ними как единая, целая, новая! Здесь нет ни царевны, ни одалиски, ни царской невесты; опять деревенская девушка, к бедной двери которой приходит ее любовник. Это его стук, его голос, такой нежный: "Моя голова в росе, на кудрях ночная влага". А ты борешься с желаньем-нежеланьем в дремотной лени: "Но раздета я - не одеваться ж опять! Вымыла ноги - неужто снова марать!" Где же то слово, которым ты убаюкала себя: "Я сплю, но сердце не спит"?
Что-то шумит у засова: просовывает он руку? И вот трепещет она вся: что, если он сам себе отопрет? - Но он не захотел открыть, ворваться силой... Зашумел засов, и он исчез.
Исчез? В шутку это? Серьезно? Она идет за ним, зовет, бродит, спрашивает, допытывается, подвергается оскорблениям, побоям - это еще небольшое наказание за ее лень и глупость!.. Она больна от любви, и - не скрывай, девушка, - больна также от раскаяния...
Невинная любовь (гл.7, ст.10 - 13; гл. 8, ст.1 - 3)
Конечно, ты любишь меня, как я люблю тебя! Но здесь для каждого глаза, для каждого уха невыносима твоя невинность. Прочь отсюда в жилища простоты! Там все еще спит, там лишь одна молодая невинная почка видит и слышит. О, Природа, Природа! Ты святой и оскверненный храм Божий! Когда девический стыд изгоняется отовсюду, не признается более в кругах со вкусом и любовью к прекрасному или подвергается насмешкам и издевательствам, тогда раскрывающаяся почка все еще почувствует тебя, поле и цветы сельской хижины еще будут дышать тобой!
Посещение в саду (гл.8, 13 - 14)
Так кончается книга - вздох, молодое эхо любви на вольном, широком воздухе. Времени нет, он должен лететь, спешить туда, за рощу пряностей, скрыться".
"Песни души" (МАЛБИМ)
Раввин, проповедник, комментатор Библии и Талмуда рабби Меир Лейб бен Ихиэль Михаэль (МАЛБИМ, 1809 - 1879) - яркая и значительная фигура в еврейской духовной жизни Восточной Европы 19 века. Он был известен своей горячей полемикой как с приверженцами еврейской эмансипации и реформистами, так и с хасидами, чем нажил немало врагов и навлек на себя серьезные неприятности. В Бухаресте, где он занимал должность главного раввина, за свое бескомпромиссное отношение к реформистам был оговорен руководством еврейской общины перед властями и заключен в тюрьму, из которой ему удалось освободиться благодаря личному вмешательству влиятельного Моше Монтефиоре - с условием, однако, покинуть Румынию навсегда. Остаток жизни МАЛБИМ провел в скитаниях: занимал должность раввина в Херсоне и Могилеве; был приглашен в Майнц, затем поселился в Кенигсберге, где несколько лет возглавлял еврейскую общину. Умер он в Киеве, на пути в Кременчуг, где ждал его пост раввина.
Широкую известность приобрели комментарии МАЛБИМа к Пятикнижию, к книгам Эсфири и пророка Исайи; особое место в его творчестве занял комментарий к "Песне песен", в котором поэма рассматривается как повествование о душе царя Соломона:
"...книга песен о том, как царь Соломон любил одну из своих жен, красивейшую из женщин, заключил ее в царском дворце и приставил к ней для надзора дев Иерусалима. Но любила она друга своего, пасшего стадо в пустыне, и убегала пять раз из дворца к нему, четыре раза ее возвращали, но на пятый - не смогли удержать, она ушла и больше не вернулась..."
Так начинает МАЛБИМ свою Притчу (машaл) и, разделив поэму на пять песен (а не на восемь, как принято в каноне), рассказывает захватывающую историю о побегах девушки из царского дворца к любимому; при этом совершенно меняются характеры персонажей и смысл известных образов. Притча МАЛБИМа кажется развитием интерпретации, появившейся в конце 18 века, согласно которой "Песня песен" трактуется как рассказ о реальных действующих лицах, с сюжетной линией и моралью. Действие развивается между двумя персонажами - Соломоном (Шломо) и Суламифью (Шуламит): сперва царь увлечен юной красавицей, но затем она вдохновляет его на более возвышенное чувство. Некоторые интерпретаторы того периода видели в поэме драму трех персонажей: Соломон пытается завоевать любовь девушки, но ее любовь к пастуху побеждает, и царь вынужден вернуть ее домой. Однако там, где у романтиков-моралистов конца 18 века всего лишь торжествует добродетель, дух МАЛБИМа воспаряет ввысь. Остросюжетная Притча служит ему опорой для развиваемой параллельно религиозно-мистической версии - "Высокая мудрость" (мелицa).
"...Соломон любил одну из своих жен, небесную божественную душу, заключенную в его тело... и приставил дев Иерусалима - различные телесные силы - охранять ее, окунуть в обыденное и склонить ее волю к тому, чтобы стала царской наложницей. Но связывали ее узы любви с женихом небесным, пасущим сонмы, им сотворенные. И пять раз покидала она тело, пристанище страстей земных, и соединялась с возлюбленным в долинах первозданного неба. Четыре раза расставалась она с телом при жизни Соломона... и всякий раз, увидев Господа, возвращалась, ибо девы Иерусалима - материальные силы - просыпались ото сна, а на пятый - душа покинула тело в час, когда присоединился Соломон к народу своему..."
Эти текущие рядом две струи комментария МАЛБИМа - Притча и Мудрость - представляют собой мистическую концепцию не только судьбы царя Соломона из "Песни песен", но и человеческой жизни вообще: попытка неземной души вырваться из телесной оболочки, где властвует материальное, и устремиться ввысь, к небесной любви.
Примечательно, что и Притча, и Мудрость со вниманием относятся к буквальному смыслу стихов. В этом, по его собственному признанию, МАЛБИМ явился учеником и последователем РАШИ, полагавшего, что религиозная аллегория не отменяет в "Песне песен" любовного содержания, но добавляет святости.
"Всем песням песня" (РАШИ)
Рабби Шломо Ицхаки (РАШИ, 1040 - 1105) - крупнейший комментатор Талмуда и Библии - родился на севере Франции в городе Труа, столице провинции Шампань, в семье ученого талмудиста и образование получил в знаменитых религиозных учебных заведениях Майнца и Вормса. Вернувшись в Труа, он основал свой ешибот, ставший со временем центром еврейской учености Северной Франции и Рейнской области. РАШИ был также раввином в своем городе, однако, по преданию, зарабатывал на жизнь виноградарством и виноделием. Сыновей у него не было, но дочери отличались глубоким знанием Талмуда, одна из них даже помогала отцу в составлении комментариев. Конец его жизни совпал с кровавыми событиями первого крестового похода, в которых погибли многие его ученики и родственники. РАШИ оплакивает их в стихах, выражая соболезнование вдовам и сиротам убитых и сочувствие тем, кто под угрозой смерти вынужден был принять крещение. О последних годах его жизни нет достоверных данных. Предание говорит о том, что он перенес свой ешибот в Вормс; одно из помещений городской синагоги связывают с именем РАШИ (хотя оно построено гораздо позднее). Место его погребения неизвестно.
Язык комментариев РАШИ точен и прост. Бывает, что трудные места объяснены всего одним словом или даже намеком; иногда он умышленно избегает подробного объяснения своей концепции и даже готов признаться в собственном незнании. Пользуясь известными ему источниками, он выбирает из них толкования, которые ближе всего к буквальному пониманию библейского текста, а для объяснения трудных слов и выражений нередко обращается к разговорному старофранцузскому языку или приводит поясняющие иллюстрации. Некоторые из своих трудов он предваряет изложением концепции, на которую они опираются. Вот отрывок из вступления к комментарию к "Песне песен", относящийся к главной героине:
"...несчастная женщина, соломенная вдова, она душой исходит по мужу, надеется на милого, хранит неизменно любовь к нему и сознает совершенные ею проступки; муж сочувствует ей и помнит ее любовь, прелесть юности, красоту и праведность деяний, потому и связан с нею узами сильной любви; знак подает, что из сердца ее не выкинул, услать от себя не услал, и она ему жена, и он ей муж и еще к ней вернется".
Таково, по РАШИ, содержание "Песни песен" в простоте своей (пшат), но идущий вслед комментарий (дугмa - пример, образец) связывает образы поэмы с событиями, описанными Библией, и со страданиями евреев в изгнании (в Древнем Египте и во времена РАШИ). При этом происходит непрерывный диалог между общиной Израиля (девушка) и Богом Израиля (юноша, царь Соломон), связанными между собой узами общности и взаимным соответствием (см. параллелизм сравнений девушки и юноши в начале второй главы: "как роза среди шипов...", "как яблоня в чаще леса...").
Начальные стихи поэмы - это просьба к Всевышнему открыть причину изгнания. Он не дает прямого ответа, но намекает, что нужно следовать путями отцов и учить детей Торе ("...и малых козлят паси у пастушьих шатров"). Лошади и выезд фараона - это упоминание о гибели египетского войска в водах Чермного моря и чудесном спасении евреев, "...золотые подвески в крапинках серебра..." - принятие скрижалей Завета, а свадьба царя Соломона - дарование Торы на горе Синай. Одухотворенность всего сущего, идея духа Божьего (Шехина) находит свое выражение, по РАШИ, во многих образах поэмы: в душистом пучке мирры, что "ночует между грудей", в двойном хороводе ("маханaим"), в котором пляшет Шуламит, в величественном появлении той, которая "из пустыни восходит... в облаке...", в смертельном могуществе любви и адском ужасе ревности. К этому примыкают образы Храма: стих "...кровлей нашего дома - кедры, стенами - кипарисы" соответствует началу его возведения, "паланкин себе сделал царь Соломон..." - завершение, "праздник сердца..." - освящение Храма, ложе Соломона - место Шехины (т.е. святая святых), а "шесть десятков воителей" - мудрецы и храмовые священники.
Мотивы Храма у РАШИ неотделимы от другой струи его толкования - темы изгнания.
"В ореховый сад сошла я..." - это образ Храма, "себя позабыла..." - сожаление о проступках, из-за которых "сердце свое положила... на колесницу...", то есть попала в рабство к иноплеменникам, "Встану я, обойду весь город по улицам, переулкам..." - скитания Израиля среди иных народов, а поиски "Того, в ком души не чаю" - попытка увидеть лик Всевышнего, узнать Его волю. "Виноградник был плодородный... Он доверил его сторожам", сторожа - это цари стран изгнания, они поработили общину Израиля, но Всевышний заставит их все вернуть и уплатить по закону пятую часть дохода.
РАШИ утверждает, что наступили времена, когда человеку следует откликнуться на зов избавления, однако община Израиля медлит ("Но раздета я - не одеваться ж опять! Вымыла ноги - неужто снова марать!"), ей привычно и удобно в рабстве у иноплеменников, и потому Всевышний насылает беды и испытания и лицо свое скрыл от нее: "Он руку просунул в щель у двери, и все во мне задрожало". Но и в страданиях верна община Израиля Всевышнему; иноплеменники расспрашивают евреев об их Боге: "Чем же твой друг... лучше других?" Она отвечает: "Ведь я любовью больна..." - и заклинает иные народы ("девушек Иерусалима") не принуждать ее к измене Суженому. Затем следует хвала ему: "Мой милый бел и румян..." Иноплеменники хотели бы участвовать в поисках Его, но она им в этом отказывает: "В садах любимый пасет... Мой друг - для меня, а я - для него, пасущего среди лилий".
РАШИ находит в образах поэмы свидетельства непреходящей любви Всевышнего к избранному народу ("Заповедный родник, потаенный ключ") и обещания будущего возвращения в Землю Израиля ("С Ливана, невеста моя, с Ливана со мною приди... Взяла бы да привела тебя к наставнице - матери"). И заключительная строфа поэмы ("Милый, беги...") объяснена в этом же смысле: отошли от Себя друзей (т.е. иные народы) и приведи меня в Землю Израиля.
Читателю этих кратких пояснений, ранее не заглядывавшему в традиционные толкования библейских текстов, могут показаться "притянутыми" сравнения и аналогии РАШИ, а общая идея - несколько надуманной. Но это с непривычки. Тому, кто более основательно познакомится с размышлениями знаменитого толкователя, откроется живая и ясная система. Речь идет о многовековой культурной традиции, о методе прочтения уникальных текстов, духовный и эстетический уровень которых был настолько выше обыденной речи, что они несомненно казались знаками невидимого присутствия высших сил; все поголовно верили (многие верят и теперь) в то, что толкование этих текстов и есть познание мировых тайн, а также будущего. По РАШИ, цельность текста, непрерывность описываемого в поэме указывают на заданный заранее срок жизни народа Израиля: от его зарождения в глубокой древности и вплоть до исхода времен. Жива любовь - и потому неистребима жизнь.
Ответ Астраханскому губернатору
В 1730 г. Архиепископ Новгородский и Великих Лук Феофан Прокопович (1681 - 1736) - известный проповедник и русский государственный деятель - издал "Разсуждение о книзе, нарицаемой Песни песней, яко она есть не человеческою волею, но Духа Святаго вдохновением написана от Соломона... сопротиво неискусных и малоразсудных мудрецов, легко о книзе сей помышляющих...". Трактат этот интересен как выражение церковно-христианской концепции поэмы и особенно привлекает выразительным, свежим и милым в своей угловатой важности языком начала 18 века.
В предисловии автор рассказывает, что "некто господин Василий Никитич Татищев, Тайный советник и Астраханский Губернатор... по внешнему виду человек негрубый, поворотя лицо свое в сторону, ругательно усмехнулся... и перстами стол долбя, презорный вид на себе показывал. Вопросили мы его с почтением, что ему на мысль пришло? И тотчас от него нечаянный ответ получили: давно, рече, удивлялся я, чем понужденные не токмо простые невежи, но и сильно ученые мужи возмечтали, что Песни Песней есть то книга Священного Писания и слово Божие. А по всему видно, что Соломон, раздизаяся похотью к невесте своей, Царевне Египетской, сия писал, как то и у прочих, любовью жжемых, обычай есть; понеже любовь есть страсть многоречивая и молчания не терпящая; чего ради и во всяком народе ни о чем ином так многия песни не слышаться, как о плотских любезностях".
Святой отец признается в том, что "сим ответом так пораженное содрогнулось в нас сердце, что не могли мы придумать, что сказать". А поскольку Татищев "еще и повторял тожде свое злоречье, мы ему с кротостью предложили, что надеемся так... честь и силу книги сея... объяснить, что он... о нынешнем смехе своем восплачется". Хотя архиепископ сперва и сам "не надеялся, чтоб мы нечто важное и сильное о сем произнести могли", в результате вышло сочинение "О чести книги Песни Песней" в трех частях, находящее своего читателя по сей день.
В качестве доказательства святости архиепископ высказывает соображение о том, что "книги сия в числе Священного Писания всегда имела ветхозаветная Израильская церковь (т.е. древняя иудейская религия - прим. пер.), и ныне имеют и яко слово Божие почитают все Иудейския синагоги... а от них и нам известно".
Возможно ли, задается он вопросом, чтобы древняя иудейская религия, "которая с прилежным опасением и непрестанным бодрым наблюдением книги Святого Писания... особо от прочих писаний человеческих соблюдала... как бы не могла ведать, что Соломон, телесною похотью к плотской своей невесте жегомый, сия писал?" Да и христианские учителя, "между которыми многие были и всякого рода учениями и святого жития нелицемерным благолепием велицы и славны, как бы в Песнях сих плотской вони не обоняли?"
В разделе "Возражение противнаго мнения" Феофан обращается к тексту "Песни..." и приводит свой комментарий:
"... в гл.1, ст.2 невесты к жениху изречение: миро излиянное имя твое... мощно... показать Соломона, яко Царя мирнаго, и все дни царствования своего в мире и тишине прожившего, но таковое сходство может только быть в Славенском диалекте; понеже мир и миро в гласном изречении сходны, да и то не по силе единого языка Славенского; ибо мир Славенское, а миро Еллинское наречие... разумно же есть, что зде ни на Еллинский, ни на Славенский язык, в котором содержатся переводы, смотреть не надлежит, но на един Еврейский, яко первоначальный..."
Каким образом, недоумевает автор, можно отнести к египетской принцессе и царской невесте следующее изречение:
Гл. 1, ст. 6: "Не зрите меня, яко аз есмь, очернена, яко опали мя солнце, сынове матере моея сваряхуся о мне, положиша мя стража в виноградех: винограда моего не сохраних".
И уж никак не вяжется со статусом Царевны то, что невеста рассказывает о себе в гл. 5, ст. 7: "Обретоша мя стражие обходящие во граде: биша мя, язвиша мя; взяша верхнюю ризу от мене стражи стеннии". Где и зачем бродила Царевна, да и сама без служителей, и в таком подлом виде, что не только городовые сторожа не познали ее, но аки бы подозренного человека били, ранили и ограбили? Кто зде и помыслити может о Царевне мирской и о плотской невесте Соломона человека? А церковь, истинная невеста Христова, о коль много и часто сия на себе узнает!.."
А описание жениха? Гл. 5, ст. 10,11,12: "Брат мой бел и чермен, избран от тем. Глава Его злато избранно, власы Его кудрявы, черны яко вран. Очи его яко голубицы на исполнениях вод, излювени в млеце... "Так ли о себе писать не устыдится просто человек, когда не лишен ума? Кольми паче премудрый Соломон... Не возможно же и по сему не исповедать, что... написал не о себе самом, но о другом, который не может иным быть, кроме церковного жениха Христа..."
Под конец Феофан задается вопросом: почему понадобилось Соломону "...образом брака описывать любовь Христову с церковью своею, и что к таковому необычному иносказательству... позвало его?" (Иносказание и вправду необычно для поэта, жившего задолго до зарождения христианства). Это противоречие находит следующее объяснение: хотя обстоятельства написания поэмы неизвестны, однако, по мнению архиепископа, Соломон "писал сия, принимая вину от своего с Фараоновой дщерью сочетания; Божиим духом водимый человек, смотря на некие вещественные дела, часто... восходит путем подобия к разсуждению духовных дел... Так Павел, видя между многими в Афинах кумирами кумир с надписанием: невидимому Богу, начал об истинном Боге проповедовать".
"Мудрость была у Соломона…" (Ипполит)
Становлению этой новой иерархии посвящено "Толкование Песни Песней" Ипполита, епископа православного меньшинства римских христиан в первой половине 3 века. Ученейший из христианских богословов своего времени и, после своего учителя Оригена, наиболее плодовитый из них, он большую часть жизни (точные даты ее неизвестны) провел вне Рима, и потому завещанные им тексты оказались рассеянными по разным странам Европы и Ближнего Востока. Ипполитово "Толкование..." на грузинском языке в переводе с армянской рукописи 10 века отыскал в архивах Тифлисской библиотеки, исследовал, перевел и издал в 1901 году крупнейший русский языковед Николай Яковлевич Марр (1864 - 1934). "Эта Мудрость, - пишет Ипполит, - была не кто иной, как Христос". И далее он возглашает: "О, новый голос!.. О, церковь, выходящая из пустыни, чтобы стать согражданкою Христа!"
Этот новый голос, прозвучавший в 3 веке, определил христианскую версию "Песни песен" на много веков вперед. Очевидно, что аллегория (жених - Христос, невеста - его церковь) вытекает из более древней иудейской (жених - Всевышний, невеста - община Израиля), но основное внимание привлекает использование Ипполитом при толковании традиционного еврейского метода ассоциативного постижения смысла текста: толкуемому слову приписывается, в принципе, всякое из его значений и оттенков, которое оно несет в книгах Священного Писания. Например, гл. 1, ст. 3: "...и как благоухание масти, распространено твое имя" (цитируется по публикации Н.Я. Марра); Ипполит утверждает, что масть (т.е. масло) издает благоухание, как и слово Отца, т.е. у нее есть источник, и потому можно сказать: "распростертая масть благоухания - имя твое... Распростерто - имя Твое... Разлитое - потеряно, но разостланное не убывает... Из этого открывается нам великая тайна. За это разостланная масть благоухания - имя Твое... за это девицы возлюбили тебя, оделись в Тебя".
"Все песни святы, но Песня песен…" (Рабби Акива)
Текст поэмы был включен в еврейский религиозный канон в первой половине 2 в. н.э., когда главой Синедриона стал рабби Элазар бен Азария, а святость ее отстаивал его ученик рабби Акива бен Йосеф (50? - 135 г. н.э.) - один из выдающихся основоположников раввинистического иудаизма. Он родился в простой и бедной семье и, согласно талмудической легенде, оставался безграмотным до сорокалетнего возраста, служа пастухом у богатого иерусалимца Калба Савyа. Дочь хозяина Рахель полюбила его, и они поженились вопреки воле ее отца. Под влиянием жены Акива обучился грамоте (вместе со своим маленьким сыном) и в течение двадцати четырех лет познавал еврейскую религиозную мудрость в Лоде у знаменитых тогда наставников. Затем он и сам стал признанным авторитетом, внеся решающий вклад в систематизацию религиозного законодательства, что в дальнейшем послужило основой для разработки Талмуда. Рабби Акива был включен в делегацию, направленную в Рим с ходатайством об отмене декрета императора Домициана, содержавшего запрет на изучение Торы и соблюдение еврейских законов. Впоследствии он поддержал восстание Бар Кохбы (132 - 135 гг. н.э.) и в его вожде признал Мессию. Вскоре после разгрома восстания рабби Акива был схвачен римлянами, заключен в тюрьму и погиб мученической смертью.
Причины решения, столь благодатного для будущего поэмы, полностью не ясны и в наши дни. Ведь Синедрион отказался канонизировать такие известные произведения, как "Книга Маккавеев", "Книга Юдифи", "Книга Иисуса сына Сирахова", несмотря на то, что в них говорится о глубоком религиозном чувстве и о важных событиях в истории древних иудеев. В "Песне..." нет вовсе упоминания о Боге, речь идет о пылкой любви двух молодых людей, о природе, о благовониях, о садах и пастбищах. Известно, что в те времена "Песню песен" не преподавали вообще, и евреям, не достигшим совершеннолетия, запрещалось ее чтение. И хотя разговорным языком тогда служил арамейский, а не иврит, поэма была весьма популярна, что явствует из запрета рабби Акивы: "распевающим песни эти на пирах нет доли в царстве небесном".
Еще в начале 2 в. н.э. члены Синедриона, разбиравшие вопрос о канонизации каждой из библейских книг в отдельности, дискутировали по поводу святости "Песни песен", однако, вопрос о ее включении в канон решен не был. В 65 г. н.э., за несколько лет до разрушения Храма, весь библейский канон подвергся пересмотру, но в отношении поэмы к единому мнению не пришли. Полагают, что главным доводом в ее пользу явилось, в конце концов, аллегорическое толкование поэмы (жених - Всевышний, невеста - община Израиля), возникновение которого приписывается рабби Акиве. Отстаивая ее святость, он утверждал, что "все песни святы, но Песня песен - святая святых", а также: "ничто в мире не сравнится с тем днем, когда была дана Израилю Песня песен". Законоучители 2 в. н.э., заложившие основы Талмуда, связывали эти изречения с историей любви Акивы и Рахели, имея в виду фундаментальную концепцию иудаизма, гласящую, что отношения между мужем и женой происходят из святого источника.
Кто? Где и когда?..
Почти все, описываемое в "Песне песен", происходит в деревне Эйн-Геди и ее окрестностях, а также в царском дворце в Иерусалиме, т.е. в Иудее, южной части объединенного Израильского царства Давида, а позже - Соломона. Можно привести, однако, несколько доводов в пользу "неюжного" происхождения поэмы. Известно, например, что представители северных колен Израиля потребовали от Рехавама, сына и преемника царя Соломона, среди прочего, отмены указа о посылке девушек из знатных семей в царский дворец, где их превращали в служанок. Конец поэмы: "Виноградник же мой со мной, а тебе, Соломон, твоя тысяча..." - может восприниматься и как свидетельство этих свободолюбивых устремлений северян. Примечательно и то, что большинство географических названий, упомянутых в "Песне...", относится к местам, расположенным к северу от Иерусалима (который и сам близок к северной границе Иудеи и географически находится уже в Самарии): Ливан, Гилад, горы Кармель, Хермон, Амана, Снир. О юге напоминают, пожалуй, лишь две сцены восхождения героев из пустыни (гл. 3, ст. 6; гл. 8, ст. 5). Но слово "мидбар", употребленное в оригинальном тексте, кроме безводной пустыни, может означать и пастбище, и степь, зеленеющую зимой и выгорающую летом.
Известно точное местонахождение древнего поселения Эйн-Геди на холме Тель-Горен неподалеку от нынешнего киббуца Эйн-Геди. Но всякий, посетивший эти места на западном побережье Мертвого моря, согласится с тем, что суровая керамика отвесных скал, вряд ли существенно изменившихся за последние три тысячи лет, даже весной мало напоминает цветущий зеленый край, описанный в поэме. Холмы Самарии и Галилеи с их сочными пастбищами, ручьями, рощами и виноградниками лучше соответствуют этому описанию. Но, может быть, главным отличием пейзажа из "Песни..." от вида, открывающегося в районе Эйн-Геди, является изумительная, широко раскинувшаяся перед глазами, бирюзовая гладь Мертвого (на иврите - Соленого) моря; кажется невероятным, что поэт, воспевая этот пейзаж, не обратил внимания на главную его составляющую. Возможно, речь в поэме не идет о реальной деревне Эйн-Геди: крепостные стены и их стражи, путаница улиц и переулков, бродя которыми ночью, девушка ищет любимого, - все это наводит на мысль о большом городе, где и живет поэт, слагающий поэму о любви, в которой сквозной метафорой проходят ароматы душистых масел и благовоний. Деревня же Эйн-Геди, овеянная легендами о благовониях, своей недоступностью (там опасались принимать гостей и могли казнить за разглашение секрета приготовления масел и благовоний) манит воображение поэта.
Современные исследователи обнаружили в каноническом тексте "Песни песен" обилие арамеизмов при почти полном отсутствии греческих слов. Таким древнееврейский текст мог быть лишь в 5 - 4 вв. до н.э. Впрочем, это верно, если речь идет о т.н. имперско-арамейской лексике (700 - 300 гг. до н.э.), староарамейский же язык был издавна распространен на всей территории древнего Ханаана, а затем и в объединенном Израильском царстве, так что арамеизмы могли широко использоваться, во всяком случае, в устной народной речи. Да и содержание некоторых отрывков наводит на мысль об их более раннем происхождении. Давно замечено, что сравнение красоты возлюбленной с величием столичных городов Тирцы и Иерусалима (гл. 6, ст. 4) могло возникнуть лишь в период, когда Тирца была столицей Северного Израильского царства, т.е. не ранее 928 г. до н.э. (смерть царя Соломона и раскол единого государства на две независимые части) и не позднее 800 г. до н.э. (перенос царем Омрu столицы в Самарию, после чего Тирца быстро приходит в упадок).
Влияние образного строя поэзии народов Древнего Востока на "Песню песен" также может служить доводом в пользу более ранней датировки ее текста (или хотя бы его отдельных частей). В дальнейшем будут приведены тому примеры, но здесь уместно заметить, что в нашей поэме встречается немало образов, прямо навеянных древнеегипетской лирикой 15 - 12 вв. до н.э, а также аккадскими и шумерскими любовными стихами еще более раннего периода. Это влияние с большей вероятностью можно отнести к рубежу 2-го и 1-го тысячелетий до н.э., когда древние государства Двуречья и Египет находились в расцвете своего могущества, чем ко второй половине 1-го тысячелетия до н.э., т.е. к периоду их распада и исчезновения.
Основываясь на указании в тексте "Притч Соломоновых", составители "Барайта" ("внешних" легенд, положенных в основание Талмуда) полагали, что три библейские книги, связанные с именем Соломона ("Экклесиаст", "Притчи" и "Песня песен"), записаны приближенными иудейского царя Хизкии (727 - 698 гг. до н.э.), который очистил страну от языческих культов, возобновил службу в Храме, отстроил Иерусалим и отстоял его от нападения войск ассирийского царя Санхериба в 701 г. до н.э. Сказано, что люди царя собрали и просмотрели многочисленные песни, приписываемые Соломону, отобрав наиболее достойные для передачи будущим поколениям и создав из них книгу "Песня песен".
В библейской "Третьей книге царств" говорится, что было у Соломона три тысячи притч и пять тысяч песен. По сведениям Иосифа Флавия ("Иудейские древности"), он сочинил тысячу пятьсот книг стихов и песен, три тысячи книг историй и притч, а также сочинял заклинания против болезней и злых духов, и сам римский полководец Веспасиан во время осады Иерусалима присутствовал при изгнании демона неким иудеем посредством одной из Соломоновых песен. Иосиф Флавий упоминает еще две книги: "Мудрость Соломона" и "Песни Соломона".
Количество книг, приписываемых Соломону потомками, вызывает в воображении образ книгохранилища и, кроме того, свидетельствует о могучей многовековой письменной культуре древних евреев, лишь вершина которой сохранилась в виде библейских книг. О литературной деятельности самого царя Соломона достоверных сведений нет, как и о первоначальном тексте, переработанном, возможно, приближенными царя Хизкия. Мог ли Соломон быть автором этого текста?
Легенда гласит: юноша написал песню, взрослый - притчи, старец - откровения проповедника. Известно, что в главном легенды не лгут, скорее всего, царь Соломон сам слагал стихи и песни или стоял во главе группы поэтов, находившихся при его дворе. Но, судя по дошедшему до нас тексту "Песни песен", вероятность его авторства невелика. Поэма открывается посвящением Соломону, и в двух местах о нем говорится прямо как о царе. Если это писал Соломон, то он таким образом старался свое авторство скрыть. Вообще говоря, вопрос авторства текстов на Древнем Востоке важным не считался, и приписывание "Песни..." царю Соломону, возможно, не что иное, как более поздняя (не позже, однако, середины 1-го тысячелетия до н.э.) аллегория, повлекшая за собой превращение его в романтический персонаж "собственного" произведения (вспомним "Суламифь" А.И. Куприна). В противовес этой традиции не могла не появиться в литературе тенденция "развенчивания" автора "Песни...". Образцом такого подхода может служить следующее стихотворение современного израильского поэта Иеуды Амихая:
У автора Песни песен, искавшего ту, в ком души не чаял, ум за разум зашел, и решил он ее найти по карте сравнений, и влюбился в то, что выдумал сам. И спустился в Египет вслед за словами: кобылицей из выезда фараона воображаю тебя, и на гору взошел, где волосы - так написано - козье стадо, что скатилось с высот Гилада, и на башню Давида влез, ведь сам написал: шея твоя как башня Давида, и до Ливана добрался, не находя покоя, ибо сказал: лицо - вершина Ливана, что к Дамаску обращена , и плакал у водопада Эйн-Геди, потому что знал: наводненья не смогут любовь погасить, и пошел голубей искать в Бейт-Говрин, и добрел до Венеции из-за того, что писал: голубка моя на уступе скалы.
И в пустыню спешил, когда говорил: это кто из пустыни восходит, словно дыма столбы. Юродивым он бедуинам казался, себя же царем Соломоном считал. До сих пор - бездомный скиталец, и клеймо любви у него на лбу. А иногда он приходит во времена другие к любови других, и к нам явился однажды в дом с проломанной крышей на границе Ерусалима с Ерусалимом. Но не видели мы его оттого, что обнимались тогда, и до сих пор он скитается и кричит: ты хороша, подруга моя, как из глубокой ямы забвенья. И тот, кто писал: сильна любовь, как смерть, лишь под конец осознал сравненье, что сам создал, и узнал, и любил, и умер (взлетела на воздух и притча, и поученье).
Из книги "Открыто - закрыто - открыто" (1998)
"Пора соловья наступила…" (Об известных русских переводах)
В последние годы ожил переводческий интерес к "Песне песен". Так, харьковская поэтесса Ирина Евса в книге "Песнь песней" (М.: Эксмо-Пресс, 2001) переложила ее рифмованным стихом, придав иную просодию, и звучит это свежо и сладко:
- Выйди, царица сада,
не укрывайся тенью.
Небо твое - прохлада,
голос подобен пенью
птиц.
- О, беги, любимый...
Издание прекрасно оформлено и, кроме работы И. Евсы, включает известные, но давно не издававшиеся переводы, комментарии, литературную критику, а также антологию русской поэзии на темы "Песни..." от Александра Пушкина до Льва Лосева и Венедикта Ерофеева включительно.
В том же году вышла в свет "Песнь песней царя Соломона. Антология русских переводов" (СПб.: "Искусство-СПБ", 2001) со статьями и переводами Игоря Дьяконова и Абрама Эфроса. Кроме того, в книге приведены перевод XVI века и антология русской поэзии на темы "Песни песней" от Гавриила Державина до наших дней.
Годом раньше иерусалимский Институт изучения иудаизма в СНГ выпустил комментированное издание "Песни песней" в переводе раввина Нохума-Зеэва Рапопорта и Бориса Камянова (Авни), прочитавших поэму как "аллегорическое произведение, в котором речь идет о любви между Всевышним и еврейским народом (и каждым евреем в отдельности)". Этот религиозный перевод отличает прекрасный русский язык и множество поэтических удач:
- Заклинаю вас, дочери Иерусалима,
газелями и степными ланями:
Не мешайте влюбленной,
не тревожьте ее, когда она спит.
В сносках и в самом тексте перевода имеются многочисленные пояснения и вставки переводчиков (набраны иным шрифтом), поясняющие непонятное на месте и "расписывающие роли" в диалогах; параллельно приведен построчный текст оригинала на иврите. Комментарий, основанный на толкованиях РАШИ и современной работе "Даат Микра", разделен на две части: в одной из них раскрыт простой, в другой - аллегорический смысл произведения. Ко второй части можно также отнести предисловие переводчиков и завершающую статью раввина А. Штайнзальца.
"Тора", "Пророки", "Кетувим" (Писания) - три тома полного ТАНАХа (Библии) с параллельным русским переводом Шимшона Мидбари под ред. Давида Йосифона (Иерусалим: "Мосад а-рав Кук", 1978).
В этом издании, несомненно, были приняты к сведению предшествующие русские переводы, однако переводчики стремились к максимальной (нередко, буквальной) точности передачи оригинального текста Библии - вплоть до ивритского звучания библейских имен, названий местности и терминов, принятая транскрипция которых их не удовлетворяла. С этой целью была создана новая система русской транскрипции для записи некоторых фонем, присущих ивриту и отсутствующих в русском языке. Из предисловия редактора к тому "Кетувим", в который входит "Песнь песней":
"Наш перевод всецело базируется на еврейской традиции, не отклоняясь от нее ни на шаг, и мы вполне уверены, что этот том, как и предыдущий, будет угоден всем, изучающим ТАНАХ".
Такая уверенность оказалась обоснованной: для русскоязычного читателя, желающего прочесть Библию в оригинале, это издание - незаменимое подспорье как для лучшего понимания текста, так и для быстрой ориентации в нем. Чтение же русского текста как самостоятельного произведения требует некоторого времени на усвоение непривычно звучащих по-русски ивритских слов. Но зато буквальность перевода иногда обращается в некую "диковатую свежесть", приятно отличающую его от пышной подчас величавости известных религиозных текстов:
"...пил я вино мое с молоком. Ешьте, друзья! Пейте и упивайтесь, любимые!" (гл. 5, ст. 1)
Единственный известный поэтический перевод "Песни песней" за весь советский период принадлежит выдающемуся русскому востоковеду и филологу, исследователю семитских языков Игорю Михайловичу Дьяконову (1915 - 1999). Работа эта выполнена в духе современного научного понимания вопроса - переводчик усматривал в "Песне песней", главным образом, сборник свадебных песен. В книге "Поэзия и проза Древнего Востока" (М., 1973) хоровые (по мнению переводчика) партии набраны курсивом, выделены и объяснены различные моменты древнего свадебного ритуала, например:
- Поймайте-ка нам лисенят,
поймайте маленьких лисенят,
Они портят нам виноградник,
а виноград-то наш не расцвел.
Этот стих объяснен в сноске, как песенка, с которой "подружки ловят мальчиков-дружек".
При появлении невесты хор подружек исполняет песню:
Кто это восходит из пустыни,
словно дымный столп,
Курящийся миррой и благовоньем,
привозным воскуреньем?
Подруги или сама невеста собирают с гостей деньги на счастье:
Был сад у Соломона
в Баал-Хамоне,
вверил он сад сторожам.
Каждый вносил за плоды
тысячу серебром.
У меня же мой сад с собой:
тысячу с тебя, Соломон,
и две сотни - со стерегущих плоды.
Примечательно, что свои пояснения И.М. Дьяконов с добросовестностью ученого предваряет вводным словом "по-видимому" или завершает вопросительным знаком. Сам перевод точен и верен (в рамках принятой концепции); он интересен и как попытка соблюсти особенности стихосложения, общие для народов Древнего Востока.
Значительным событием в истории перевода поэмы явилось "стихотворное переложение с библейского текста" Льва Ярошевского "Песнь песней" под редакцией и с предисловием М.А. Кузмина, выдержавшее несколько изданий, в том числе в Петербурге (1917), Одессе (1919) и Вене (1921).
"Изображением простодушной любви, - пишет в своем предисловии М. Кузмин, - более всего пленительна "Песнь песней", хотя, конечно, и местный колорит, и племенной темперамент выражены очень ярко. Мне кажется, что переводчик, остановившись на стихотворном переводе, хотел, насколько можно, приблизить к нам эти безыскусственные строки простой, откровенной, детской любви".
Переводу предпослано пространное стихотворное посвящение автору поэмы:
Царю-песнопевцу сладчайшему,
Величайшему из великих,
Мудрейшему из мудрых!..
И стоном, по словам переводчика, тяжелым вздохом, полным безнадежной тоски и отчаянья, заканчивает Суламифь свои песни, навеки прощаясь со своим дружком:
Беги, мой друг, и будь подобен
Газели быстрой на холмах
Или оленю молодому -
На бальзамических горах...
Лев Ярошевский придерживается драматической фабулы трех персонажей (пастушка, пастух и царь), начисто отвергая аллегорические версии поэмы - как иудейскую, так и христианскую. "Можно утверждать, не впадая в преувеличение, - пишет он в предисловии "От переводчика", - что займись комментированием "Песни песней" буддисты, то и они неизбежно пришли бы к выводу, что в каждой ее строфе таятся высшие откровения Будды..."
"Понять "Песнь Песней" - значит понять в себе любовь" - это строка из предисловия замечательного русского искусствоведа и переводчика Абрама Марковича Эфроса (1888 - 1954) к его переводу "Песнь Песней Соломона" (СПб.: "Пантеон", 1909). Было ему тогда чуть более двадцати лет отроду, и отношение свое к поэме "в том виде, в каком донесли ее нам столетия", он выразил так: "...она, может быть, ненаучна и искажена, но... любима и близка мне с детства, когда в маленькой синагоге я впервые услыхал, как с амвона читал ее старческим, дрожащим, но незабываемо-любовным голосом старик "мшулах", посланец какой-то еврейской общины".
Работа Абрама Эфроса была первым полным поэтическим (вне Библии) переводом "Песни песен" на русский. Он переводил с древнееврейского языка в "ашкеназийском" произношении, распространенном тогда среди евреев Восточной Европы, и ему удалось передать звучание сложного ритма стихов оригинала, не сбиваясь ни на общепринятую стихотворную метрику, ни на прозу. Эфрос достиг этого путем разделения канонических изречений на строки, руководствуясь особыми внестрочными значками (теамuм) в библейских текстах, своеобразными "нотами", определяющими высоту голоса при произношении слов и паузы между ними.
Положи меня печатью
на сердце твое,
печатью -
на мышцу твою!
Ибо сильна, как смерть,
любовь,
как ад - безжалостна
ревность!
Ее стрелы -
стрелы
огня,
пламя Господне!
Перевод А.М. Эфроса весьма точен - переводчик тщательно сверял со словарями, бывшими тогда в его распоряжении, каждое слово и выражение и, в случае расхождений между ними, мотивировал выбранное им значение в особых примечаниях к переводу.
В 1910 г. вышло в свет второе, дополненное издание книги, которое, кроме текста поэмы, включало статью Эфроса о методе его перевода и примечания к нему, а также ответы критикам первого издания и предисловие к обширной подборке статей, посвященных "Песне песней". Важным разделом книги явилась антология русской поэзии 19 - начала 20 века на темы "Песни песен" (от Г. Державина до В. Соловьева).
Особо следует упомянуть предисловие В. Розанова, относившегося к "Песне песней" восторженно: "Все вышло так в ней, и вышло единственный только раз в истории, что как вы перемените хотя одну черту в ней - нечто умрет в ней и повредится она". В статье этой, полемичной и эмоциональной, Розанов положительно отзывается о переводе Эфроса, однако завершает ее парадоксальным отрицанием: "...нельзя поправить, нельзя переиначить ничего в "Песне песней"... Пусть же поется она, вечная, без переложений и подражаний..."
Остается добавить, что в 1969 г. в тель-авивском книгоиздательстве "Бецалель Чериковер" этот перевод А.М. Эфроса вышел отдельной книжкой без приложений, но с параллельным ивритским текстом, разбитым на строки соответственно переводу.
Книга "Дом Божий" (Т.-А.: "Рик", 1977) представляет собой переиздание полного сборника еврейских молитв "Сиддур" с параллельным русским переводом, который выполнил А.А. Воль в начале 20 века. Этот молитвенник включает и почти всю "Песнь песней Соломона" в качестве священного текста.
Синодальный перевод, несомненно, служил для этой работы образцом добросовестности в передаче смысла, точности деталей и тщательности языка. Но в рамках прозаического перевода А.А. Волю в ряде мест удалась поэтическая интонация, немного восточная (может быть, украинская); во всяком случае, в звучании этого перевода меньше ощущается церковно-славянская тональность:
"...а друг мой ушел. Души во мне не стало, когда он говорил. Искала я его, но не находила..." (гл. 5, ст. 6).
Синодальный перевод Библии (СПБ., 1868 - 1872) был выполнен М. Голубевым и Д. Хвольсоном в прозе и предназначался, главным образом, для религиозных нужд русской православной церкви. Он, однако, имел успех и у широких кругов читателей второй половины 19 века, оказав большое влияние на последующие переводы библейских книг и не утратив своей литературной ценности по сей день.
Отрывки из "Песни песней Соломона" в Синодальном переводе, разобранные на цитаты и аллюзии в различных произведениях русской литературы, были известны на протяжении всего 20 века даже тем из читателей, которые никогда Библии в руках не держали. Вспомним:
"Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви!" (гл. 2, ст. 5)
"Песня песен" как одна из книг Ветхого Завета выходила в свет во всех изданиях Библии на русском языке, начиная с "Библии жидовствующих" 15 века и полного "нееретического" Библейского свода, созданного новгородским архиепископом Геннадием в 1499 году. Полагают, что еще до татарского ига на Руси знали полную старославянскую Библию, но от нее до нас дошли лишь отрывки Псалмов.
Немного об этом переводе
За новый перевод берутся, когда известных "не хватает". Чувства читающего переводной библейский текст и одновременно заглядывающего в подлинник достоверно описал современный русский философ и исследователь древних литератур Сергей Сергеевич Аверинцев:
"Когда мы переходим от русских и церковно-славянских текстов Библии, что у нас на слуху, и от тех греческих оборотов Септуагинты, к которым восходят предлагаемые ими решения, и от привычных из западной словесности латинских библеизмов к древнееврейскому оригиналу, нас потрясает прямота выражения: такая прямота, при которой каждый раз выбирается поистине кратчайший путь от реальности к слову и от слова к сердцу. В сравнении с этой прямотой любое самое прекрасное переложение покажется искусственным и декоративным: торжественность вместо первозданности и благочестие вместо святыни. А там слова все больше краткие, никакого "плетения словес"... ритм свободный, но отчетливый и сжатый... Естественный, как дыхание, речитативный распев. И такие созвучия!.."
Да, конечно, дыхание... Оно оживляет слова при чтении вслух, когда дрожат голосовые связки и ритму вдоха-выдоха подчиняются движения плеч, рук и мышц лица. Такого перевода - со свободным дыханием прежде всего - я и пытался достичь. Когда древний поэт отложил перо, завершив "Песню песен", в ней не было ничего, кроме стихов о любви, и потому я старался избежать пышности слога (эта поэма для ивритского уха не звучит в наши дни архаичней, чем, скажем, "Руслан и Людмила" для уха русского) и передать не только знаменитые образы, но и ощущение ритмического строя, звучание этого "стиха стихов". В чем же его особенность?
"Ты хороша, подруга моя, ты хороша…"
Подобно другим библейским стихотворным текстам, стих-строфа в "Песне песен" (т.е. изречение, помеченное номером в подлиннике) при внимательном рассмотрении состоит из нескольких строк (чаще всего, двух), каждая из которых, в свою очередь, разделена цезурой на две полустроки-грани, как видно из следующего примера (гл. 1, ст. 5):
шэ-хо-рa а-нu вэ-на-вa бэ-нoт е-ру-ша-лa-им
кэ-а-o-лэй кэ-дaр ки-е-рий-oт шэ-ло-мo*
Черна я, но хороша, девушки Иерусалима,
словно шатры Кедара, словно завесы царя.
* В транскрипции здесь и в дальнейшем слова разделены на отдельные слоги дефисом для возможности прочтения оригинала "по складам" читателем, не знающим иврита; гласные а,и,о,у,э, предваряемые в ивритском произношении придыханием, подобным украинскому "г", помечены черточкой над буквой.
Эта древняя тоническая метрика основана на том, что в расчет идут лишь логически ударные слоги, число неударных - непостоянно и влияет на интонацию чтения, замедляя и убыстряя его темп. Строки различаются по числу ударных слогов в каждой из двух граней: "три и два" (как в первой из двух, приведенных выше), "два и два" (как во второй), нередки строки с сочетанием "три и три"; граней с четырьмя ударными слогами в поэме немного.
Автор "Песни..." прекрасно владел искусством внутренней рифмы (известная нам концевая рифмовка тогда не применялась), игры слов, созвучия (ассонанса), аллитерации. Чаще других встречается в поэме аллитерация буквы "ш" (как видно из приведенного выше примера). А вот знаменитый первый стих поэмы, состоящий из единственной строки, - образец двойной аллитерации "ш" и "р":
шuр a-ши-рuм а-шэр ли-шло-мo
Песня песен Соломона.
Замечательные "певческие" достоинства "Песни песен" проявились в том, что со времен ее появления на свет и по сей день многие ее стихи породили музыкальные мелодии, и некоторые из них приходят на память, когда пытаешься "вымычать" нужное переводу слово. Но немало строк в "Песне..." перекликается с другими библейскими текстами, и это при чтении оригинала вызывает чувство особой сопричастности. Вот несколько переводов таких параллелей:
П.П., гл. 3, ст. 1
... по ночам
искала того, в ком души не чаю,
искала -
не находила.
Исайя, гл. 26, ст. 9
Ночью душа
к Тебе устремилась,
и дух мой
ищет Тебя.
П.П., гл. 8, ст. 6
...ревность, как ад, тяжела…
Притчи, гл. 6, ст. 34
...потому что ревность -
ярость мужа.
П.П., гл. 8, ст. 6 - 7
...стрелы ее - огонь,
искры и пламя.
Наводненья
не смогут любовь погасить,
полноводные реки
не смоют...
Исайя, гл. 43, ст. 2
В огонь ли войдешь -
пламя не опалит.
Через воды пройду
Я с тобой,
и реки тебя не смоют.
П.П., гл. 8, ст. 7
...а кто посулит
все добро свое за любовь...
Числа, гл. 22, ст. 18
...если и даст мне Балак
все добро свое, не смогу...
П.П., гл. 7, ст. 11
Милому я отдана,
и ко мне его страсть.
Бытие, гл. 3, ст. 16
…и к мужу - влеченье твое,
и власть его над тобой.
П.П., гл. 2, ст. 17
Пока не повеял
полуденный зной
и не пропали тени....
Иеремия, гл. 6, ст. 4
Беда наша - день минул
и удлинились тени
П.П., гл. 5, ст. 6
...его искала -
не находила, звала его -
не отвечал.
Притчи, гл. 1, ст. 28
...когда позовут меня,
не отвечу,
искать меня будут -
не отзовусь.
Сходство приведенных отрывков свидетельствует, конечно, об общности корней и литературных вкусов составителей различных библейских текстов, о некоей поэтической традиции. Но аллюзии, связанные с "Песней...", уводят нас в глубокую "добиблейскую" древность. В начале этого послесловия упоминалась связь образного строя поэмы с любовной поэзией шумеров, аккадцев и финикийцев. Здесь мы дополним соображения об этом подобии примерами из древнеегипетской поэзии.
Обратимся к фрагментам поэзии 14 - 12 вв. до н.э. из книги "Лирика Древнего Египта" (М.: "Худож. лит-ра", 1965), переведенным А. Ахматовой и В. Потаповой. В них немало образов, живо напоминающих "Песню песен"*:
Д.Е. Любовь... как с молоком душистый мед (с. 17)
П.П. …невеста... мед-молоко под языком (гл. 4, ст. 11)
Д.Е. Ведь я тебе принадлежу,
как сад,
где мной взлелеяны цветы… (с. 31)
П.П …oвеять мой сад,
где разлит аромат,
милый в сад свой придет... (гл. 4, ст. 16)
Д.Е. Горделивая шея у ней над сверкающей грудью… (с. 41)
П.П. Шея твоя, как башня Давида во всей красе… (гл. 4, ст. 4)
Д.Е. Кудри ее - лазурит неподдельный… (с. 41)
П.П. …волосы блещут кармином… (гл. 7, ст. 6)
Д.Е. Золота лучше - округлые руки ее! (с. 41)
П.П. Руки округлые золотые (гл. 5, ст. 14)
Д.Е. Груди ее стоят торчком на ее теле... (с. 65)
П.П. …и как башни, груди мои... (гл. 8, ст. 10)
Д.Е. О, приди, северный ветер... (с. 74)
П.П. Северный ветер, проснись... (гл. 4, ст. 16)
* Принятые сокращения: "Лирика Древнего Египта" - Д.Е.; "Песня песен" - П.П.
Во втором сне девушки из "Песни песен" говорится о том, что юноша ночью стучится к ней в дверь, протягивает руку, пытаясь нащупать замок, она же в постели и медлит ему отворить. Сравним это описание с "Речениями, начертанными писцом Некрополя Нахт-Собеком" (там же, с. 54):
"Речения..." (ст. 6, 7)
Вот что сделала со мной Сестра...
Она оставила меня у дверей своего дома,
А сама ушла вовнутрь.
Она не сказала мне: "Войди ты, красивый".
Она была глухой сегодня ночью.
Ночью я проходил мимо ее дома,
Я постучал, но мне не открыли...
О, засов, я хочу отомкнуть тебя!
"Песня песен" (гл. 5, ст. 2 - 5)
Милый стучится в дверь:
Отвори, сестра...
моя голова в росе...
Я разделась уже -
не одеваться ж опять!
Вымыла ноги -
неужто снова марать!
Он руку просунул в щель у двери ...
…и мирра стекала с рук,
с пальцев капала влага
на скобы замка.
Поразительно, что в этих двух отрывках описана одна и та же сцена, но от лица двух разных ее участников, разделенных дверью и периодом времени в несколько сот лет!
Сколько песен в "Песне песен"?
Канонический текст разделен на восемь глав, и разбивка эта восходит к христианским источникам раннего Cредневековья. Четыре "разделительные черты" (между главами второй и третьей, третьей и четвертой, шестой и седьмой, седьмой и восьмой) проведены в местах логических пауз, т.е. в конце эпизода перед началом следующего, по поводу же трех остальных разграничений велось немало споров, но дискуссии эти - лишь поверхность глубоких вод.
Способ деления "Песни песен" всегда вытекал из концепции, принятой комментатором. В древности, например, она делилась на две неравные части, при этом вторая часть начиналась стихом "Я сплю, но сердце не спит..." (гл. 5, ст. 2). МАЛБИМ, как уже отмечалось, разделяет поэму на пять частей - по числу побегов девушки (души Соломоновой); Ренан представляет "Песню..." пятиактной пьесой, но к этому он приходит, предварительно раздробив текст на 16 частей, "останавливаясь на всех тех местах, где как будто замечается резкое изменение положения". Современный религиозный писатель А. Буденхаймер, основываясь на комментарии РАШИ, находит в поэме шесть картин изгнания и скитаний еврейского народа с глубокой древности и до периода средневековья, при этом первые шесть стихов - вступление, в котором говорится о тоске Израиля в рассеянии, а последние стихи поэмы представляют собой финал - предвестие избавления.
Наиболее подробное и аргументированное деление предложили в своем комментарии А.Ш. Хартум и М.Д. Кассуто (ТАНАХ, "Хамэш мегилот" - Т.-А.: Изд-во "Явне", 1979): они расчленили поэму на 16 песен, не считая заголовка, финала и двух независимых связок в два и три стиха соответственно. Приведенное ниже деление является уточнением этой схемы в том, что касается завершающей 8-й главы (см. "Комментарий к переводу").
Название: Песня песен Соломона (гл. 1, ст. 1)
Песня первая: Напои меня поцелуем... (гл. 1, ст. 2 - 4)
Песня вторая: Черна я, но хороша... (гл. 1, ст. 5 - 6)
Песня третья: Скажи, любимый, душа моя... (гл. 1, ст. 7 - гл. 2, ст. 3)
Песня четвертая: На пир я приведена... (гл. 2, ст. 4 -7)
Песня пятая: Милого голос! Вот он... (гл. 2, ст. 8-17)
Песня шестая: На постели своей по ночам... (гл. 3, ст. 1 - 5)
Песня седьмая: Это кто из пустыни восходит... (гл. 3, ст. 6 - 11)
Песня восьмая: Ты хороша, подруга моя... (гл. 4, ст. 1 - 15)
Песня девятая: Северный ветер, проснись... (гл. 4, ст. 16 - гл. 5, ст. 1)
Песня десятая: Я сплю, но сердце не спит... (гл. 5, ст. 2 - 8)
Песня одиннадцатая: Чем же твой друг... лучше других... (гл. 5, ст. 9 - гл. 6, ст. 3)
Песня двенадцатая: Ты мила, как Тирца... (гл. 6, ст. 4 - 10)
Песня тринадцатая: В ореховый сад сошла я... (гл. 6, ст. 11 - 12)
Песня четырнадцатая: Вернись, обернись, Шуламит... (гл. 7, ст. 1 - 6)
Песня пятнадцатая: Как ты мила и как хороша... (гл. 7, ст. 7 - 14)
Песня шестнадцатая: Были б мы братом-сестрою... (гл. 8, ст. 1 - 7)
Эпилог первый: Наша сестра мала... (гл. 8, ст. 8 - 12)
Эпилог второй: Обитающая в садах... (гл. 8, ст. 13 - 14)
Шир a-ширим
Вы, конечно, обратили внимание на то, что название поэмы переведено как "Песня песен" и, надо полагать, мысленно "исправляли ошибку" - ведь уже почти двести лет наша поэма известна как "Песнь песней" (с "ятями" и без оных). Это словосочетание настолько укоренилось в разговорной речи, что стало как бы единым словом: песньпесней.
В переводах поэмы на другие языки нет подобного "отвердения" названия. На английском, например, наряду с "The song of songs" существует и "Songs of Solo-mon", а на Украине имеют хождение два перевода: "Пісня пісень" и "Пісня над піснями". Впрочем, и на русском языке известно разночтение - в 18 веке еще пользовались древним названием "Песни песней Соломоновых".
Мне кажется, что замена названия поэмы на более современное вполне могла бы произойти вскоре после реформы русского правописания 1917-1918 гг. Давайте же решимся на это хотя бы сейчас и так избавимся от самого архаизма, осиротевшего после гибели буквы "ять", от привнесенного старыми названиями двусмыслия (мол, песня песней, а дело - делом), а также и от некоторой неоднозначности - ведь шир на иврите означает стих (или песню) в единственном числе, а ширим - во множественном.
