Бонхёффер Д. Сопротивление и покорность

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПИСЬМА ДРУГУ

24.3.44

...Ты, наверное, сейчас часто мучаешься проблемой крещения твоего ребенка, поэтому-то, главным образом, и пишу тебе, ведь я догадываюсь, что тебя смущает известная «непоследовательность». Раньше мы иногда призывали к тому, чтобы ради самого таинства детей крестили как можно скорее, даже если отцы и не могут при этом присутствовать. Причины ясны. И все-таки я, как и ты, не могу не одобрить отсрочки до твоего приезда. Почему? Я, как и прежде, считаю желательным и, например для общины, правильным—особенно для приходского пастора,—если его чадо быстро примет крещение, в том случае, разумеется, если все делается с подлинной верой в действие таинства. И все-таки желание отца с молитвой принять участие в совершении таинства можно считать относительно справедливым; должен признаться, что когда я над этим размышляю, мною в первую очередь движет мысль, что Бог любит и некрещеное дитя, которому предстоит крещение. В Новом Завете нет закона о крещении младенцев. Оно есть благодатный дар, полученный церковью, и принимать его можно лишь с крепкой верой, а потому оно является очень сильным свидетельством веры для общины; но про того, кто вынужден внутренне принуждать себя, не имея должной веры, нельзя сказать, что он действует в духе Писания. Крещение младенцев утрачивает свои права, если осуществляется как демонстративный акт. Молитвы за ребенка и просьбы—поскорее даровать нам день, когда мы вместе сможем понести его к купели,—не остаются неуслышанными. Пока существует оправданная надежда, что этот день не за горами, я не могу поверить в то, что для Бога так важен срок. Поэтому, положившись на божественный благосклонный Промысел, можно спокойно переждать некоторое время, чтобы потом с усиленной верой совершить то, что сейчас было бы воспринято как исполнение обременительного закона... Итак, я—без всяких угрызений совести—какое-то время подождал бы; а там видно будет. Я думаю, принять участие в крещении и совершить его в крепкой вере куда важнее, чем чисто формальный обряд.

...Ты познакомишься теперь с тем уголком земли, который я так люблю, и узнаешь его гораздо лучше, чем я. С какой радостью я сидел бы с тобой рядом в машине, созерцая Чечилию Метелла или виллу Адриана. Пиета * всегда с трудом доходила до меня. Ты должен как-нибудь рассказать мне, почему она производит на тебя такое впечатление.

25.3.44

Вчера ночью была опять суматоха. Зрелище города, открывающееся с крыши, было потрясающим. До сих пор я ничего не знаю о братьях и сестрах (родители, слава Богу, уехали вчера в П.), но на западе ничего серьезного не было. Мне кажется диким, что во время радиосообщений о налетах тебя непроизвольно подмывает пожелать другим городам того, от чего самому жутко (как говорится, Флориан и все святые, сохраните домик мой, пусть сгорят другие): «может быть, они не полетят дальше Магдебурга, Штеттина и т.д.». Очень часто слышишь, как человек выдыхает такое пожелание. В эти моменты осознаешь во всей глубине natura corrupta и peccatum originale, а потому этот опыт, возможно, даже идет на пользу. Надо сказать, что активность авиации в последние дни снова резко повысилась, и я задаю себе вопрос, не является ли это снова компенсацией за несостоявшееся вторжение.

Лишь в мае я смогу подумать о каких-либо планах на будущее; постепенно я начинаю сомневаться во всех таких прогнозах, мной овладевает

* Скульптура работы Микеланджело в соборе Св. Петра.

безразличие к ним; кто знает, может быть, надо рассчитывать на июнь? Моя собственная будущность в противоположность общей стала для меня делом второстепенным; а ведь то и другое весьма тесно взаимосвязаны. Так что я надеюсь, что мы снова сможем вместе обсудить наши планы на будущее...

У меня все неплохо; постепенно становишься, так сказать, местной принадлежностью, а из-за этого иной раз испытываешь больше беспокойства, чем хотелось бы.

Ты, наверное, прав в том, что для юга мало свойственна пейзажная живопись (за исключением южной Франции?). А Гоген? Или, может быть, то были не южане? Не знаю, как быть с Клодом Лорреном? И напротив, она характерна для Германии и Англии. У южан прекрасная природа, мы рвемся к ней и тоскуем по ней как по какой-то редкости. Кстати, без всякой связи с этим, не напоминает ли формула Мёрике—«Но что прекрасно, исполненным блаженства кажется в себе самом»—о Буркхардте? Мы легко рассуждаем о примитивных альтернативах Ницше, будто этому :— «аполлоническому» -— понятию красоты противопоставлено только лишь дионисийское или, как мы сегодня говорим, демоническое. Но это ведь совершенно не то. Возьми, например, Брейгеля или Веласкеса, или того же Г. Тома, Леопольда фон Калькройта или французских импрессионистов. Это красота, не классическая, не демоническая, а просто земная красота, имеющая на то свое право; что до меня, то я должен признаться, что, пожалуй, только эта красота волнует мое сердце. Сюда относятся и недавно упомянутые магдебургские девы и скульптуры в Наум-бургском соборе. Не бьет ли «фаустическая» трактовка готики мимо цели? Откуда тогда такая пропасть между скульптурой и архитектурой?..

Ну, на сегодня довольно! А то у тебя времени не хватит на чтение. Я так радуюсь, вспоминая, что ты тогда выучил кантату «Воздай хвалу Господу». Всем было так хорошо!..

27.3.44

Может быть, имеет смысл уже сегодня передать тебе мои особые поздравления и пожелания к Пасхе? Не знаю, долго ли идут письма... Когда этими днями я то и дело перелистываю «Новую песнь», мне становится понятно, что наслаждением от пасхального пения я обязан в основном тебе. Вот уже год, как я не слышал песнопений. Но любопытно, что музыка, которую слышишь внутренним слухом и в которую сосредоточенно погружаешься, может показаться даже прекраснее, чем услышанная ухом; она приобретает как бы «новую плоть»! Есть только несколько вещиц, которые я знаю настолько, что могу слышать их внутренним слухом; и вот как раз с пасхальными гимнами это получается особенно здорово. Музыка глухого Бетховена становится мне экзистенциально понятнее, для меня это прежде всего относится к части в форме темы с вариациями из 32-й сонаты (on. Ill): Кстати, в последнее время я иногда слушаю воскресный концерт с 18 до 19 часов, правда, приемник—дрянь...

Пасха? Мы больше внимания обращаем на умирание, чем на смерть. Для нас важнее справиться с умиранием, чем победить смерть. Сократ преодолел умирание. Христос преодолел смерть как ecr/ct-coq fex^p6<5 (1 Кор 15,26). Справиться с умиранием еще не значит справиться со смертью. Преодоление умирания лежит в пределах человеческих возможностей, преодоление же смерти означает воскресение. Не от ars moriendi, а от Воскресения Христа может повеять в современном мире новым очистительным ветром. Вот ответ на это: 56<э цо1 тгоб сттф kivtictco tt|v yr\v. Если бы несколько человек действительно верили в это и руководствовались бы этим в своих земных делах, то многое могло бы сложиться по-иному. Жить исходя из Воскресения — вот что такое Пасха. Не кажется ли тебе, что большинство людей и не ведают, исходя из чего они, собственно, живут? Perturbatio animorum ширится вовсю. Это бессознательное ожидание спасительного и освобождающего слова. Но, видимо, еще не настало время, чтобы оно могло быть услышано. Но время придет; и эта Пасха есть, пожалуй, одна из последних больших возможностей подготовить себя к нашей будущей великой задаче. Желаю тебе, чтобы ты мог порадоваться этому, несмотря на выпавшие на твою долю лишения. Прощай, я должен заканчивать письмо...

Вербное воскресенье, 2.4.44

Если уж и Пасха пройдет, а мы так и не сможем попасть домой и повидаться, то надежду на это я все-таки откладываю не далее, чем на Троицу. Что ты думаешь на этот счет? У вас, наверное, сейчас роскошная весна...

Можешь себе представить, благодаря чистой случайности я вдруг опять занялся графологией и получаю от этого массу удовольствия; сейчас я штудирую Клагеса. Но почерками родственников я не занимаюсь, здесь достаточно других интересных материалов. Я все-таки убежден в надежности этого метода. Ты ведь помнишь, что, будучи совсем юным студентом, я настолько преуспел в этом, что мне самому стало неприятно, я и прекратил эти занятия,—тому уж 20 лет. Но теперь, когда я полагаю, что уже преодолел опасности психологии, меня тем не менее все это крайне интересует и я с удовольствием поговорил бы с тобой на эту тему. Если мне снова станет жутковато, я сразу же оставлю это. Могу представить, что ты тоже добился бы больших успехов; ведь здесь необходимы две вещи, из которых второй ты владеешь лучше, чем я: способность вчувствования и наблюдательность. Если тебе интересно, я кое-что напишу.

В толстенной (на 800 страниц) биографии Клошитока (Карл Киндт, 1941) я нашел впечатляющие выдержки из его драмы «Смерть Адама», в которой он изображает смерть первого человека; уже хотя бы ода интересна, стиль мощный. Мне уже давно приходило в голову реабилитировать Клопштока. Да, книжка меня захватила...

У меня есть очень подробная карта окрестностей Рима, и я часто рассматриваю ее, когда думаю о тебе; я могу представить, как ты уже привычно разъезжаешь по этим улицам, слышишь близкий шум войны и видишь с гор море...

11.4.44

Я вообще-то хотел написать тебе в праздники; но из-за частых посещений у меня было меньше свободного времени, чем хотелось бы... Я ведь уже так привык к тишине одиночества, что спустя самое короткое время опять начинаю скучать по ней. Даже не могу себе представить, смог бы я проводить свои дни, как это было раньше и как ты вынужден жить теперь... Я, правда, тоскую по хорошей беседе, а пустая болтовня ужасно действует мне на нервы...

Как ты провел Пасху? Был ли в Риме? Как ты справился с тоской по дому? Я думаю, что в твоем положении это даже труднее, чем в моем, потому что дело ведь не в отвлечении и рассеянии. Ведь для того, чтобы разобраться в себе, необходим весь набор последних истин, а для этого нужно много времени наедине с самим собой. Я обнаружил, что первые теплые весенние дни что-то надорвали во мне; у тебя будет то же самое. Когда природа снова возвращается к себе, а подлинная жизнь и исторически сложившиеся общности, в которых мы живем, пребывают в состоянии неразрядившегося напряжения, мы этот раскол воспринимаем особенно остро; с другой стороны, это не что иное, как тоска, и, возможно, даже неплохо, что мы ощущаем ее с такой силой. Про себя, во всяком случае, должен сказать, что я многие, многие годы прожил хотя и не без целей, задач и надежд, в которые можно было уйти с головой, но личной тоски я не знал, а из-за этого, возможно, прежде времени и состарился. В результате этого все стало чересчур «деловитым»; цели и задачи есть сегодня почти у всех людей, все приобрело неслыханно деловитый, вещный характер, но кто может позволить себе в наши дни сильное личное чувство, настоящую тоску, кто прилагает усилия, кто тратит свою энергию для того, чтобы выносить в себе тоску, переработать ее и воспользоваться ее плодами? Пара сентиментальных шлягеров с их наигранной наивностью и пустым примитивом—вот жалкие остатки и предел того, что человек еще соглашается взять на себя из области душевных переживаний; просто дрожь берет от этой внутренней опустошенности и нищеты. Мы же, напротив, будем радоваться, если на нас навалится что-нибудь потяжелее, а на причиняемую этим боль станем смотреть как на богатство. Высокое напряжение вызывает сильные искры (или это с точки зрения физики не так? Тогда сам дай правильный образ!).

Я издавна питаю особую любовь к периоду между Пасхой и Вознесением. И здесь все связано с высокими напряжениями. Смогли бы люди переносить земные напряжения, если бы не ведали о напряжении между Небом и Землей? С тобой ли «Новая песнь»? Я хорошо помню, как мы с тобой открыли для себя песнопения на Вознесение, и среди них то, которое я до сегодняшнего дня люблю больше всего: «И этот день воспомним мы...» Кстати, в этом году исполняется десять лет с тех пор, как мы познакомились. Это солидный промежуток времени; а прошлый год был прожит едва ли с меньшей интенсивностью, чем все предыдущие из нашей vita communis.

...У меня такое предчувствие, что мы оба— т. е. ты и я—возвратимся домой вместе. Мне было сказано, что пока я не должен настраиваться на изменение моего нынешнего статуса, и все это после того, как каждые две недели меня кормили все новыми и новыми обещаниями. Я не могу считать это ни правильным, ни умным и составил на этот счет собственное мнение, о чем мне так бы хотелось побеседовать с тобой, но я вынужден считаться с действительностью и настроить себя на то, что я со своими взглядами успеха иметь не смогу. Вообще говоря, я надеюсь на Троицу!

Вчера я слышал, как кто-то сказал, что последние годы для него потеряны напрасно. Я очень рад, что у меня еще никогда не было такого ощущения; я еще ни разу не жалел о своем решении
летом 1939 года и, напротив, считаю, что моя жизнь—как ни странно это звучит—текла прямо, никуда не отклоняясь, во всяком случае, что касается внешнего ее течения. Это было непрерывное обогащение опытом, за что мне остается только благодарить. Если бы мое теперешнее положение оказалось завершением моей жизни, то у этого был бы свой смысл, который мне, как кажется, был бы понятен; с другой стороны, все это также могло бы быть основательной подготовкой для нового начала, которое ... было бы связано с мирным временем и новыми задачами... Ну, хватит на сегодня; мне еще нужно провести один графологический анализ; я занимаюсь этим в те часы, когда не в состоянии работать по-настоящему. Письмо вышло несколько сумбурным, поскольку во время писания меня постоянно прерывали...

22.4.44

...Хотя ты пишешь, что этот период многое значил для моей основной работы и что ты с нетерпением ждешь того часа, когда я смогу все рассказать тебе, ты не должен строить никаких иллюзий относительно меня. Я, конечно, обогатил свои знания, но не могу сказать, что сильно изменился. Есть люди, которые меняются, и такие, которые едва ли могут перемениться. Думаю, что я никогда сильно не менялся, разве только после первых поездок за границу и от первого сознательного впечатления, произведенного на меня личностью папы. Тогда произошел поворот от
фраз к реальности. Я, кстати, считаю, что ты тоже не меняешься. Развитие—это нечто иное. Надо сказать, что в нашей жизни не было никаких переломных моментов. Разумеется, мы самостоятельно и осознанно порвали с какими-то вещами, но и это опять совсем другое. Переломным моментом в пассивном смысле, наверное, не станет и тот период, который мы оба сейчас переживаем. Прежде я иногда мечтал о таком переломе. Сегодня же думаю об этом иначе. Неразрывная связь со своим прошлым—это ведь тоже великий дар. У Павла есть как 1 Тим 1, 13, так и 2 Тим 1, За. Я часто поражаюсь, насколько мало—в отличие от почти всех здешних—я копаюсь в своих прошлых ошибках и пр., в том числе не донимаю себя мыслью, что если бы я то-то и то-то сделал по-другому, то многое сегодня сложилось бы иначе. Это меня совершенно не мучает. Мне все представляется единственно необходимым, прямолинейным, сужденным высшим Промыслом. А у тебя тоже так?

В последнее время меня много занимал вопрос, чем объясняется то, что обычно называют притуплением чувств после длительных тяжелых переживаний. Когда я вспоминаю о том, что было год назад, это бросается мне в глаза. Те же самые вещи я вижу в ином свете. Меня не вполне устраивает ответ, что это моя врожденная защитная реакция; более того, я полагаю, что здесь речь идет о более ясном, более трезвом осознании ограниченности собственных задач и возможностей, в результате чего становится реальной подлинная любовь к ближнему. Пока фантазия подстегивается и пребывает в состоянии возбуждения, любовь к ближнему остается чем-то смутным и отвлеченным. Сегодня я в состоянии спокойнее смотреть на людей с их заботами и потребностью в помощи и тем самым могу лучше служить им. Вместо притупления чувств я скорее говорил бы о прояснении; но, конечно, всегда стоит задача—превратить одно в другое. Однако я думаю, что в таких ситуациях не следует корить себя за то, что с течением времени ощущения уже не такие горячие и напряженные. Тем не менее никогда нельзя забывать об опасности упустить из виду целое, и даже в случае прояснения сильные ощущения должны сохраняться. Может ли этот опыт помочь и тебе в чем-либо?

В чем же причина того, что некоторые дни без всякой видимой причины переносятся с гораздо большим трудом, чем другие? Может, это боль роста? Или искушения? Когда же это проходит, то мир внезапно предстает в ином свете.

Недавно я слушал по радио сцену с ангелами из «Палестрины» и вспомнил Мюнхен. Эта сцена была единственной, которая мне особенно понравилась. Здесь есть ярый поклонник «Палестрины», который не может понять, что произведение мне ничего не говорит, и был в полном восторге, узнав, что сцену с ангелами я все-таки оценил.

После долгого бесплодного периода я чувствую, что с. приближающейся весной у меня родилась потребность в творчестве. В следующий раз расскажу тебе об этом. А пока будь здоров и бодр. Несмотря ни на что, я все-таки надеюсь на скорую радостную встречу.

30.4.44

Вот прошел и еще один месяц—у тебя тоже время летит так бешено, как у меня? Я часто сам поражаюсь этому—но скоро ли настанет тот месяц, когда мы сможем увидеться? Столь сильно во мне ощущение того, что каждый день приносит в мир великие события и может изменить всю нашу частную жизнь, что я охотно писал бы тебе гораздо чаще, хотя бы потому, что не знаешь, как долго продлится такая возможность, а прежде всего потому, что хочется делиться друг с другом как можно чаще и как можно дольше. Я, между прочим, глубоко убежден в том, что еще до того, как ты получишь это письмо, на всех фронтах произойдут лающие события. В эти недели надо будет сохранять в душе особую твердость, и я желаю тебе этого. Нужно мысленно подготовиться ко всему, чтобы уже ничто не смогло нас устрашить. Глядя вперед, я бы хотел процитировать библейское 5еТ, и я ощущаю нечто вроде упоминаемого в 1 Петр 1, 12 ангельского «любопытства», как Бог станет теперь распутывать то, что кажется абсолютно неразрешимым. Думаю, что теперь настало время, когда Бог возьмется за дело, а мы, несмотря на всю нашу внешнюю и внутреннюю причастность, сможем воспринять это лишь с величайшей потрясенностью и благоговением. Каким-то образом станет явной—для того, кто вообще способен видеть,—правдивость слов Пс 57,126 и 9, 20 ел.; а слова Иеремии (45, 5) нам придется повторять изо дня в день. Пережить это время в разлуке для тебя еще трудней, чем для меня; поэтому я буду усиленно думать о тебе и делаю это уже сейчас.

Мне казалось, что было бы хорошо для нас обоих, если бы мы смогли быть в этот период вместе, поддерживая друг друга. Но, пожалуй, даже «лучше», что это не так, что каждый должен пробиваться в одиночку. Мне очень тяжело, что я сейчас ни в чем не могу тебе помочь, за исключением того, что я действительно каждое утро и каждый вечер при чтении Библии, да часто еще и на дню думаю о тебе. Обо мне ты можешь не беспокоиться; у меня на удивление все в порядке, ты был бы поражен, если бы навестил меня. Здешние обитатели говорят мне то и дело—а это мне, как видишь, очень льстит,— что я «излучаю такое спокойствие» и что я «всегда такой веселый»; так что мой собственные, временами противоположные этому наблюдения над собой, по-видимому, беспочвенны (во что я, надо сказать, совершенно не верю!). Тебя удивили или, возможно, обеспокоили бы разве что мои теологические идеи и выводы из них, и вот здесь мне тебя по-настоящему недостает; ведь я просто не представляю, с кем бы я еще мог поговорить об этом, чтобы кое-что прояснить. Что меня постоянно занимает, так это вопрос, чем для нас сегодня является христианство и кем—Христос? Время, когда людям все можно было высказать словами (будь то теологические рассуждения или благочестивые речи), давно миновало; то же относится ко временам интереса ко внутреннему миру человека и к совести, а это значит, и ко времени религии вообще.
Мы приближаемся к абсолютно безрелигиозному периоду; люди уже могут просто быть нерелигиозными. Те же, кто честно называет себя «религиозными», не практикуют религии никоим образом; возможно, под «религиозностью» они понимают нечто иное. Наши общие христианские возвещение и теология, насчитывающие 1900 лет, опираются на «априорную религиозность» людей. «Христианство» всегда было одной из форм (вероятно, истинной формой) «религии». Если же в один прекрасный день окажется, что этой «априорности» вообще не существует, что это была временная, исторически обусловленная форма самовыражения человека, если, таким образом, люди в самом деле станут радикально безрелигиозными—а я думаю, что в большей или меньшей степени это уже имеет место (по какой, например, причине эта война, в отличие от всех предыдущих, не вызывает «религиозной» реакции?),—что это будет значить для «христианства»? У всего нашего теперешнего «христианства» будет выбита почва из-под ног, и нам останется довольствоваться в «религии» лишь несколькими «последними рыцарями» или кучкой интеллектуальных лжецов. Можно ли считать их немногими избранниками?
Должны ли мы со всем пылом, раздражением или возмущением бросаться именно на эту сомнительную группку людей, чтобы сбыть им наш товар? Должны ли мы накидываться на кучку несчастных в минуту их слабости и, так сказать, «религиозно» насиловать их? Если же мы не хотим этого, если мы в конце концов даже западную форму христианства могли бы расценить лишь как предварительную стадию всеобщей безрелигиозности, то какая ситуация создается тогда для нас, для церкви? Как может Христос стать Господом и для нерелигиозных людей? Существуют ли безрелигиозные христиане? Если религия представляет собой лишь внешнюю оболочку христианства (да и эта оболочка в разные времена выглядела совершенно по-разному), что же такое тогда безрелигиозное христианство?
Барт, единственный, кто начал размышлять в этом направлении, все-таки не реализовал и не продумал эти идеи, но пришел к позитивистскому пониманию откровения, причем это понимание в основном не вышло за пределы реставрации прежнего подхода. Для безрелигиозного рабочего или вообще для человека здесь ничего не решено Вопросы же, которые ждут ответа, таковы: что означают церковь, община, проповедь, литургия, христианская жизнь в безрелигиозном мире? Как мы можем говорить о Боге—без религии, т. е. без обусловленных временем предпосылок метафизики, душевной жизни человека и т. д., и т. п.? Как можем мы говорить (или, может быть, об этом даже нельзя «говорить» как прежде) «мирским» языком о «Боге», как можем мы быть «мирскими и безрелигиозными» христианами, как мы можем быть экклесией, вызванными, не считая себя избранниками в религиозном плане, а относя себя всецело к миру? Тогда Христос уже больше не предмет религии, а нечто иное, действительно Господь мира. Но что это означает? Что в атмосфере безрелигиозности означают культ и молитва? Приобретает ли здесь эзотеризм или различение (ты ведь знаешь о нем у меня) предпоследнего и последнего новую значимость?

На сегодня я должен заканчивать, т. к. письмо сейчас уйдет. Через два дня я напишу тебе по этому поводу больше. Надеюсь, ты примерно понимаешь, что я имею в виду; думаю, тебе не скучно. Прощай пока! Нелегко писать все время, не слыша отклика; ты должен простить меня, если письма получаются чересчур монологичными!

Я могу еще кое-что приписать.

Проблема, с которой имел дело Павел,— является ли лергтоцт) условием для оправдания,— сегодня, на мой взгляд, соответствует проблеме—является ли религия условием спасения. И свобода от подразумевает также свободу от религии. Я часто спрашиваю себя, почему «христианский инстинкт» часто влечет меня больше к нерелигиозным людям, чем к религиозным, и не потому, что я преследую миссионерские цели, а просто «как брата». Если я в кругу религиозных людей часто стесняюсь произносить имя Бога— ибо оно, как мне кажется, звучит здесь несколько фальшиво, и я сам кажусь себе не вполне честным (хуже всего, если кто-нибудь начинает употреблять религиозную терминологию, тут уж я совсем немею, и мне становится как-то неуютно
и душно),—то перед людьми нерелигиозными я могу от случая к случаю вполне спокойно и естественно произносить Божие имя.
Религиозные люди говорят о Боге, когда человеческое познание (иногда просто по причине лености мысли) дошло до предела или когда человеческие силы пасуют; причем это всегда deus ex machina—они призывают его либо для мнимого разрешения неразрешимых проблем, либо как силу перед лицом человеческого бессилия, т.е. всегда эксплуатируя человеческие слабости или пребывая на пределе человеческих сил; это длится до тех пор, пока человек своими усилиями не раздвинет границы чуть подальше, и тогда Бог—как deus ex machina—станет излишним.
Разговоры о человеческих пределах стали вызывать у меня сомнения (являются ли подлинной границей сама смерть сегодня, когда люди ее почти не боятся, и грех, который люди едва ли уже понимают?), мне всегда кажется, что мы боязливо пытаемся оставить этим пространство для Бога; я же хочу говорить о Боге не на пределах человеческого, а в средоточии его, не в слабостях, а в силе, короче, не перед лицом смерти и вины, а в жизни, перед лицом человеческой доброты. Думаю, что на пределах лучше молчать и оставлять неразрешимое неразрешимым. Вера в воскресение не есть «разрешение» проблемы смерти. «Запредельность» Бога—это не запредельность нашей способности познания! Гносеологическая трансцендентность не имеет никакого отношения к трансцендентности Бога. Бог трансцендентен посреди нашей жизни. Церковь
стоит не там, где кончаются человеческие возможности, не на околице, но посреди села. Вот это соответствует Ветхому Завету, а мы еще слишком мало читаем Новый Завет в этом смысле, с точки зрения Ветхого Завета. Как выглядит это безрелигиозное христианство, какой облик оно примет,— об этом я много теперь размышляю и скоро напишу тебе побольше. Может быть, здесь, между Востоком и Западом, именно нам предстоит решить важную задачу. Ну, а теперь я на самом деле должен заканчивать. Как было бы прекрасно услышать словечко от тебя по поводу всего. Для меня это действительно значит очень много, больше, чем ты можешь предположить.

Кстати, прочитай при случае Притч 22, 11.12. Вот крепкий засов против любой попытки благочестиво замаскированного бегства.

5.5.44

Хотя я и надеюсь, что мое письмо было тебе уже переслано в место прохождения отпуска (который, в конце концов, должен же начаться)... и в результате устарело, но сейчас все так ненадежно, и длительный опыт показывает, что скорее всего так будет продолжаться и далее, без каких-либо изменений в ближайшее время; так что мне все-таки хочется написать... У меня как с субъективной, так и с объективной точек зрения все, надо сказать, благополучно, но вопрос о времени продолжает оставаться открытым. Однако все хорошие вещи происходят внезапно, и вот этого я жду и сильно надеюсь...

Еще несколько слов по поводу «безрелигиозности». Ты, видимо, помнишь статью Бультманна о «демифологизации» Нового Завета? Сегодня я бы сказал об этом, что он зашел не «слишком далеко», как считает большинство, но недостаточно далеко. Проблематичны не только «мифологические» понятия вроде «чуда», «вознесения» и т. д. (которые, однако, принципиально неотделимы от понятий «Бог», «вера» и пр.!), но вообще все «религиозные» понятия. Нельзя разделять «Бога» и «чудо» (на чем настаивает Бультманн), но нужно суметь возвещать и интерпретировать и то и другое «не-религиозно». Бультманновский подход в конечном счете либерален (т. е. он сужает Евангелие), тогда как я стремлюсь мыслить теологически. Но что же понимать под «религиозной интерпретацией»?

Это означает, на мой взгляд, рассуждать, с одной стороны, метафизически, а с другой— индивидуалистически. Ни то, ни другое не затрагивает ни библейской вести, ни современного человека. Разве все мы практически не утратили индивидуалистического интереса к личному спасению души? Разве не создается у нас впечатление, что есть вещи более важные, чем этот вопрос (наверное, не «чем это дело», а все-таки «чем этот вопрос»!?)? Я знаю, что это звучит довольно страшно. Но разве в принципе это не соответствует Библии? Ставится ли в Ветхом Завете вообще вопрос о спасении души? Не образуют ли средоточие всего праведность Божия и Царство Божие на земле? И разве суть Рим 3, 24 ел. заключается в индивидуалистическом учении о спасении, а не в том, что один Бог праведен? Ведь речь-то идет не о потустороннем, а об этом мире, в том виде, как он создается, сохраняется, объемлется законами, примиряется и обновляется. То, что сверх этого мира, стремится в Евангелии стать чем-то для этого мира; и я понимаю это не в антропоцентрическом смысле либеральной, мистической, пиетистской, этической теологии, но в библейском смысле, явленном в миротворении и боговоплощении, в крестной смерти и воскресении Иисуса Христа.

Барт был первым теологом, начавшим критику религии (и в этом его великая заслуга), но на место религии он поставил позитивизм откровения, допускающий две возможности: «клюй, птичка, или подыхай»; будь то рождение от Девы, Троица или что-либо еще, все является равнозначиной и равнонеобходимой частью целого, которое должно заглатываться целиком или вообще отвергаться. Это не в духе Библии. Существуют ступени познания и ступени значимости; то есть необходимо восстановить институт посвященных, с помощью которого тайны христианской веры защищаются от профанации. Позитивистское учение об откровении чересчур упрощает дело, устанавливая в конечном итоге закон веры и расчленяя то, что для нас есть единый дар (через вочеловечение Христа!). На месте религии оказывается теперь церковь—это само по себе отвечает духу Библии, но мир в известной степени оказывается самодостаточным и предоставленным самому себе, и в этом ошибка.

В последнее время я размышляю о том, как следует «мирским образом» (в ветхозаветном смысле и в смысле Ин 1, 14) переинтерпретировать понятия «покаяние», «вера», «оправдание», «второе рождение», «освящение». Я потом напишу тебе об этом.

Прости меня, что я до сих пор писал тебе готической скорописью, как я обычно делаю, когда пишу для себя; кроме того, возможно, что все написанное предназначалось более для собственного уяснения, чем для поучения. Я не собираюсь беспокоить тебя различными проблемами, ведь у тебя наверняка нет времени разбираться в них, и они тебя только мучают; но я не могу иначе, не могу не делиться с тобой своими мыслями, хотя бы потому, что мне самому в результате этого они становятся яснее. Если же для тебя сейчас неподходящий момент, скажи.

Завтра—Cantate, и я, думая о тебе, буду перебирать многие приятные воспоминания...

Прощай! Наберись, как и мы, терпения и будь здоров!

6.5.44

...Об «эгоизме» христиан («самоотверженная любовь к себе») и т. п.—вскорости. Я думаю, что мы здесь придерживаемся одного мнения. Избыток альтруизма действует угнетающе и предъявляет слишком высокие требования! «Эгоизм» может быть более самоотверженным и непритязательным!

Cantate

Только что прослушал прекрасный утренний концерт—Регер, Гуго Дистлер, это было хорошее начало для воскресенья. Странное ощущение возникает, правда, когда посреди музыки вдруг слышишь: «К городу такому-то приближаются авиационные соединения противника». Связь того и другого не очень ясна.

Ночью я размышлял о функциях тещи (свекрови)... Мне ясно, что она не несет воспитательных функций—да и откуда у нее право на это? Ее привилегия—получить взрослого сына (дочь) и принять это как обогащение для семьи, но не критиковать. Она может радоваться, глядя на своих детей, может помочь им делом и советом, если в них нуждаются, но тем не менее она совершенно отстранена от ответственности и воспитательной задачи в браке; это действительно привилегия. Я считаю, если теща (свекровь) видит, что ее сына (дочь) действительно любят... она должна только радоваться, а все остальное отодвинуть на задний план и, уж конечно, в первую очередь оставить всякие попытки изменить чей-нибудь характер!

Мало людей, которые умеют по достоинству оценить замкнутость...

Вот завыла сирена, потом еще раз... Да, снова было довольно жарко...

Если человек замкнут, то здесь очень важно, что он замкнул в себе, но важно и то, чтобы был к тому же и такой человек, перед которым можно было бы полностью раскрыться... Я думаю, что слишком много говорят о ревности тещ (свекровей); напротив, существует два вида любви— любовь матери и любовь жены, здесь-то и коренятся многие недоразумения. Надо, кстати, сказать, что зятю гораздо легче сохранять мир с тещей, чем невестке уживаться со свекровью. И тем не менее в Библии есть уникальный пример такого рода отношений—Ноеминь и Руфь...

За последние дни я снова несколько раз был в городе * с весьма обнадеживающим результатом. Но поскольку вопрос о времени остается нерешенным, я, честно говоря, утратил интерес к моему делу; часто я полностью забываю о нем на протяжении целой недели.

Довольно! Господь да сохранит тебя и нас всех.

9.5.44

Надежда на скорый отпуск—это и для меня большая и радостная новость. Если в самом деле так случится, что вы через несколько дней... сможете крестить вашего ребенка, то мне бы хотелось, чтобы мысль о моем отсутствии никоим образом не омрачила вашей радости и особенно... не тяготила бы тебя. Я постараюсь что-нибудь написать вам ко дню крестин; вы ведь знаете, что я всеми своими мыслями буду с вами. Мне
* На допросах

по-настоящему больно, что случилось невероятное, и я в этот день не смогу отпраздновать это событие вместе с вами, но я уже вполне смирился. Думаю, что ничего бессмысленного со мной не произойдет и что для всех нас все это хорошо, даже если идет вразрез с нашими желаниями. В моем теперешнем положении я вижу некую задачу и только надеюсь, что ее выполню. С точки зрения большой цели все лишения и неисполнившиеся желания ничтожны. Что может быть недостойнее и извращеннее, если бы кто-нибудь именно в такой редкий и значительный миг радости, переживаемый вами, попытался представить мою нынешнюю участь как несчастье. Это было бы противно моему естеству и отняло бы уверенность, с какой я смотрю на свое положение. Как бы мы ни были благодарны за все личные радости, мы не имеем права ни на минуту упускать из виду те великие вещи, ради которых мы живем; от них должен падать на ваши радости скорее особый свет, чем тень. Для меня было бы почти невыносимо думать, что мои теперешние переживания могут хоть в малейшей степени омрачить несколько недель вашей радости, за которые пришлось немало побороться. Только это было бы настоящей бедой, все прочее—нет. Что до меня, то мне действительно хотелось бы помочь вам в том, чтобы вы насладились этими весенними днями ... во всем их блеске и сиянии. Умоляю вас, только не думайте, что вы что-то теряете из-за моего отсутствия. Напротив! А главное, не считайте, что я с усилием выдавливаю из себя эти слова ради вас, вовсе нет, они выражают мою сердечную просьбу к вам, исполнение которой сделало бы меня • по-настоящему веселым и счастливым. Если так случится, что мы увидимся в эти дни, то это будет просто великолепно; но пожалуйста, не утруждайте себя из-за меня ненужными заботами и беспокойством (я еще очень хорошо помню день 23 декабря), и еще, не теряйте, прошу вас, лишнего дня только для того, чтобы передать что-либо для меня. Знаю, что вы делаете это с радостью, но это меня тяготило бы. Хотя если ваш отец смог бы вам выхлопотать свидание со мной тем же путем, что и в декабре, то я был бы ему очень признателен.

Знаю, что по утрам при чтении библейских девизов вы будете вспоминать обо мне, а я о вас, и меня очень радует, что вы теперь снова утром и вечером сможете вместе читать отрывок из Библии. Это очень важно для вас и в эти дни и на будущее. Только не отравляйте предстоящие дни мыслями об их краткости и о неизбежной разлуке, не стройте слишком насыщенных планов, пусть лучше вас навещают, чем вы будете повсюду разъезжать, и наслаждайтесь в абсолютном покое каждым часом дня, как великим даром. Я лично считаю, что ближайшие недели принесут с собой такие значительные и неожиданные события, что в начале вашего отпуска никто просто еще не будет знать, что случится в конце. Как бы эти события ни затрагивали наши судьбы, я вам все-таки желаю, чтобы вы из-за них не лишились покоя в дни вашей встречи. Как хорошо, что вы именно сейчас будете вместе и сможете сообща принять все решения.

Как бы я хотел крестить вашего мальчика. Но это несущественно. Прежде всего я пожелаю вам, чтобы вы в день крестин знали, что жизнь вашего ребенка и ваша собственная находятся в надежных руках, и уверенно смотрели в будущее. Вы сами будете выбирать крещальный текст? Если вы еще не подобрали его, то как вы отнесетесь к 2 Тим 2,1 или Притч 23,26 или 4,18 (последний я нашел только недавно, он мне очень нравится)?

Ну что ж, я не собираюсь как раз в начале вашей встречи загружать вас чтением такого длинного письма. Я, собственно, хотел передать вам свой привет и сказать, что радуюсь вместе с вами! Как можно больше играйте хорошую музыку!

16.5.44

Как я только что узнал, ты сообщил, что прибываешь сегодня утром. Ты не представляешь себе, как я рад и какое облегчение испытываю от того, что ты сейчас уже, наверное, приехал. Здесь даже я мог бы сказать о «провидении» и «исполнении молитвы», ты, наверное, тоже ... Слово ко крещению еще в работе. Как ты смотришь на Пс 89,14? Об Ис 8,12 я уже думал. Он только кажется мне слишком общим.

18.5.44

Я хотел написать вам что-нибудь ко крестинам... Посылаю письмо, чтобы показать, как сильно я думаю о вас... Желаю вам, чтобы вы всегда с особой радостью вспоминали этот день и чтобы он помог вам наполнить вашу краткую встречу (надеюсь, что вскоре вы сможете постоянно быть вместе!) важным содержанием, которое оправдает себя и во время разлуки. Воспоминания бывают мучительные и укрепляющие. Этот день будет принадлежать к укрепляющим... Прошу вас, не огорчайтесь, думая обо мне. Для Мартина скоро стукнет седьмой год! Это все-таки совсем другое дело. Только что узнал о блестящей перспективе (сам я не верю в нее)—завтра увидеть тебя здесь. Так что сегодняшний день проведу в подготовке к завтрашней встрече. Кому только удалось добиться этого? Я ему искренне признателен!

19.5.44

Не могу вам описать, как обрадовал меня ваш визит, а сама смелая затея—заявиться вдвоем— просто великолепна... Меня очень взволновали рассказы о твоих переживаниях за последнее время. Сегодня слишком спешу, чтобы углубляться в это. Желаю тебе прежде всего найти здесь внешний и внутренний покой, необходимый после таких беспокойных недель. Мне ужасно жаль, что вы здесь попали в воздушную тревогу, я вздохнул облегченно и был очень благодарен, когда узнал
о вашем звонке (через коменданта). Вопрос о «смысле», надо сказать, часто бывает обременительным; но не считаешь ли ты крайне важным уже то, чтобы по крайней мере знать, почему все это необходимо и почему нужно это переносить, хотя вопрос «для чего» весьма проблематичен; для меня здесь это стало яснее.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел богословие