Гололоб Г. Богословие и национальный вопрос

ОГЛАВЛЕНИЕ

О духовном национальном своеобразии

Оглавление
Связь духовных границ с географическими
Библейское отношение к духовному разнообразию
Особенности «русского» духовного самосознания
Восточный христианский мистицизм как специфика русского менталитета
Связь духовных границ с географическими

В настоящей статье я хотел бы поднять вопрос: как Библия относится к национальному дроблению человеческой расы – положительно, отрицательно или терпимо, а если терпимо, то на каких условиях? Значение этого вопроса важно для того, чтобы понять свое собственное национальное предназначение, а также правильным образом формировать и выражать свое отношение к другим христианским народам и их богословской специфике.
Сегодня, когда границы ЕС и НАТО вплотную приблизились к исконно православным и восточнопротестантским странам, новое значение обретает вопрос национального самоопределения в его отношении к духовным взаимовлияниям различных культур и мировоззрений. Хотя христианское понимание национального вопроса нельзя сводить к политике, оно имеет непосредственное отношение к борьбе мировоззрений на духовной карте мира.
Духовные границы, разумеется, не совпадают с государственными. Об этом еще десять лет тому назад хорошо сказал в своем бестселлере "Война цивилизаций" Самуэль Хантингтон. Впрочем, не везде можно согласиться с этим автором. В частности, он напрасно усматривает в политике России диктаторские замашки: она не агрессивна, а лишь просто недоверчива к Западу. О демократическом настроении православия, которое в определенной мере, конечно же, повлияло на русских протестантов, свидетельствует не только политический опыт Греции, но и традиционное отрицание института папы. Так или иначе, но идейный фронт, положение на котором должно волновать каждого христианина, все же имеет некоторое и территориальное измерение. Очертить его контуры и входит в задачу данной статьи.
Политический переход прибалтийских государств в «цивилизованную» Европу вовсе не означает того, что они не унаследовали ничего от своего «советского» или же «российского» прошлого. Да, они могут изменить многое, включая и собственное мышление, но они не могут без собственного вреда изменить замысел Бога относительно их специфического места на духовной карте мира.
Отношение христианского вероучения к теме национальности неоднозначно. С одной стороны, христианство с поднятием им значения индивидуальной веры ставит национальный вопрос довольно решительно. Хотя индивидуализм и национализм не всегда оправдано увязывать между собой, между ними существует определенная связь, определяемая такими понятиями как «гражданский долг» или «общественный идеал». Если же Бог стоит на стороне духовных запросов личности, тогда в той же мере Его интересуют духовные поиски целых народов и вопрос их восприимчивости к Его истине, неизбежно окрашенной в национальные тона.
С другой стороны, из христианства нельзя убрать интернациональные идеи. В нем нет уже «ни иудея, ни язычника» (Гал. 3:28), хотя Христос «пришел к Своим». Правда, в Писании есть иная дифференциация: «во-первых, иудею, потом и еллину» (Рим. 1:16; 2:9-10). Впрочем, идея универсального доступа к спасению радикально ставит вопрос о способах донесения спасительной истины ко всем без исключения народам. Если Бог хочет спасения каждому человеку, и Христос умер за всех без исключения людей, понятно, почему национальный вопрос должен быть предметом самого серьезного богословского интереса, хотя распространение христианских идей нельзя считать духовной экспансией. Итак, Церковь Христова, а не только один Павел, послана «далеко к язычникам» (Деян. 22:21). Как же важно, что Бог думает об их «нецивилизованных» порядках и «диких» обычаях при всем осуждении оккультной зависимости.
Разумеется, наши дальнейшие рассуждения о роли национальности в духовном раскладе сил на международной арене будут сильно зависеть от системы богословия, в рамках которой мы будем мыслить. Например, кальвинисты первоначально не были заинтересованы ни в евангелизме среди далеких народов, ни в необходимости прислушивания к национальным интересам, когда они все же делали это позднее. Почему так было? Потому что Бог в кальвинизме действует единовластно и без учета человеческого желания или восприятия Его истины. Поскольку же Его Слово обладает неотразимой силой, сама постановка вопроса об особенностях его восприятия людьми была бессмысленной. Вот почему в данной статье я буду исходить из некоторых посылок, доказательствами которых у меня нет места здесь заниматься.
Одной из них является утверждение о существовании зависимости проповеди Евангелия от особенностей ее восприятия людьми определенного склада ума, культуры, социального опыта и мировоззрения. Эта зависимость имеет несколько аспектов, среди которых, конечно же, нельзя назвать уступки истинного ложному. Прежде всего, таким аспектом является языковое приспособление с целью достижения полноценного коммуникативного контакта с адресатами Евангелия. Например, Бог избрал в качестве посреднического средства общения с людьми такие языки как, древнееврейский арамейский и древнегреческий. У этих языков имеется определенная грамматика, синтаксис и фразеология, без знания которых невозможно ни передать, ни получить любого рода информацию.
Сказанное имеет отношение и к приспособлению Бога к образу мышления и культуре человека, к которому Он обращается. Почему? Потому что человек ожидает от Него вполне оправданных шагов приближения. Культурное приспособление Бога к условиям жизни и мышления древних людей требует «перевода» Его послания на современный уровень его понимания, чем, разумеется, легко злоупотребить.
По этой причине с первых слов хочу оговорить один важный момент: концепция «национальной духовности» для меня имеет значение не релятивистской изменчивости, а вариативности в пределах четко заданных доктринальных границ Откровения. Поэтому я вижу под нею не изменяемость Божественной истины (динамическая модель), а одновременное выражение многообразия ряда ее аспектов (статическая модель).
Динамикой и развитием в моем ходе мысли может обладать лишь вопрос человеческой чувствительности к Божественной истине как он представлен в арминианском богословии. Каждый человек способен нуждаться в спасении, искать и принять его, но делает это не одинаковым образом. В этом смысле я буду говорить о национальной предрасположенности к одному определенному аспекту Божественной истины, поскольку каждый народ может быть ближе или дальше от нее.
Таким образом, с позиции духовного разнообразия без трудностей объясняется ситуация, почему не всегда отдельный народ знает свое предназначение и способен уклоняться от него. Разумеется, он не учитывает особенностей своего менталитета, влияния исторического прошлого и, что самое важное – духовной предрасположенности.
При этом я не хочу говорить о типично русской религиозности в значении – каждый народ волен толковать Библию и понимать волю Бога по-своему, независимо от духовного опыта других наций и прошлого. Я против национализации духовных познаний, и тем более против национального духовного сознания как самоцели. То, что я действительно желаю, так это выяснить, какой замысел Бог вложил в создание генетических, исторических и культурных особенностей каждой нации и моей собственной.
С другой стороны, мы попытаемся узнать, каким образом Бог управляет миром как совокупностью созданных Им наций. Если нам удастся выяснить, что Библия не поддерживает централизм, тогда и богоизбранность любой отдельной нации мы не будем понимать в смысле богоизбранности к роли «мирового лидера», а лишь как богоизбранность к одной определенной задаче в общем Божьем Промысле. Либо отдельная нация есть всего лишь одно из комплекса равнозначных средств для осуществления единой по своему характеру системы духовных представлений, содержащихся в Библии, либо она призвана подчеркивать отдельный аспект Божественной истины, распределенной по различных регионах мира.
Поскольку мировоззрения обычно охватывают людей не отдельной нации, а сразу нескольких, находящихся в более тесных отношениях, чем другие, под термином «русская религиозность» я буду подразумевать духовные представления довольно большого количества народов, объединенных греческим богословием, исторически переходившем из рук в руки (Константинополь, Византия, Болгария, Киев, Москва). Разумеется, где-то это богословие утратило те или иные свои черты, сохраняя другие, все же оставаясь в подавляющем большинстве греческим, заложенным еще Иоанном Златоустом и развитым Иоанном Дамаскиным.
Библейское отношение к духовному разнообразию
Поиск ответов на вопрос о христианском отношении к национальности разделил христиан на две основные партии. Так, одни считают, что Бог создал все народы равными, но подчеркивающими на национальном уровне отдельные аспекты многогранной истины (Деян. 2:3; Рим. 12:4-5; 1 Кор. 12:11-12). Другие же, что Бог избрал одного из них для лидирующей роли, а все остальные по мере данных им способностей подчинены вышестоящему народу в иерархическом порядке (Мф. 25:15; Лк. 7:28; Ин. 10:16; Еф. 4:3).
Разумеется, мы поднимаем вопрос о централизме или демократизме в его применении к духовной проблематике. Сторонники централизма ссылаются на Ветхий Завет и ведущую роль в истории народов тех дней Израильского народа. В Новом Завете, по их мнению, эту функцию унаследовала Церковь. Этим видением изначально обосновывалась духовная власть Ватикана, которая, правда, в последнее время перестала носить политический характер. Тем не менее, в духовном плане эта власть считается централизованной и врученной исключительно Риму.
Тем не менее, в истории народов после Христа мы не видим такой линейной зависимости всех от одного. Напротив, эти идеи выражает кто угодно, но только не христиане. Так, античными греками была установлена дистанция от всей восточной культуры («греки не варвары»). Вскоре такое высокомерное отношение к другим, в частности к восточным странам, передалось и в христианство. Западным христианам, рано подчинившимся римскому епископу, было легко отождествлять свои действия с гражданской властью: римский император – владыка земной, епископ же – владыка духовный.
Вскоре грекоговорящий Восток отодвигается на задний план, выполняя второстепенную роль в Божьих замыслах. Такое принижение восточных церквей было спровоцировано также и наличием богословских споров: Восток добывал истину, Запад лишь ею пользовался. Иными словами, роль Рима сводилась к урегулированию восточных споров. Исключение составляет лишь пелагианский спор, возникший на латинском Западе. Но эта полемика оказалась как раз на руку римскому епископу. После оправдания Пелагия двумя восточными поместными соборами, Августин обратился за помощью в Рим, подчинив карфагенские церкви его авторитету. В этом смысле разделение христианства на две крупные ветви зрело издавна. Было ли данное разделение безусловно греховным? Не думаю. У Бога был для этого определенный план, как и при разделении Израиля на Северное и Южное царство.
Данное положение, между тем, не изменилось: Восток стал рассматриваться постоянной оппозицией Западу. Причем это обстоятельство выражалось тогда и достигло нашего времени в чисто политическом плане. Со времени Просвещения западные страны полагали, что Восток переживает вчерашний день цивилизованной Европы и когда-то должен подойти к той же точке своего развития, что и они. Отсюда и «отцовская забота» Запада о других народах, вылившаяся сегодня в откровенный экономический грабеж стран Третьего мира. Это положение перекинулось в религиозную сферу в связи с развитием миссионерского служения: в любом спорном вопросе прав был лишь западный христианин, как более развитый духовно.
Исторически восточные (греческие) церкви выступали против такого понимания духовного лидерства. При этом они обращали внимание римокатоликов на равенство апостолов и «параллельную» преемственность их рукоположения. Народы, согласно этому подходу, имеют одинаковую с другими значимость и должны управлять миром совместно, по коллегиальному принципу. Богоизбрание каждого из них должно пониматься лишь к определенной роли (разумеется, не лидерской в абсолютистском смысле, а лидерской лишь на определенное время или же для определенных целей).
Такое понимание национального вопроса оправдывалось тем, что действие Духа Божьего в Церкви Христовой не должно ограничиваться формальными структурами власти. Процесс организационного закоснения в рамках формально понятого единства присущ и церкви. Противостоя этой опасности, в Ветхом Завете Бог рядом со священниками (не говоря уже о царях) определил находиться и пророкам в качестве неформальных лидеров Израиля. Все это говорит в пользу некоторого разнообразия в вопросе духовного лидерства и отказа от необходимости следования лишь централистской модели.
Историческая антропология также говорит в пользу того, что все народы равноправны, по крайней мере, в том, что основаны на одной общей древней культуре. О том, что у всех народов общие языковые корни, свидетельствует лингвистика, хотя первобытная единая культура в последствии и распалась на множество самостоятельных частей. Кочевые индоевропейские народы на заре истории вторглись из Центральной Азии в Китай, Индию, а затем двинулись на Запад, привнеся в греческую культуру некоторые восточные представления (идея реинкарнации у орфиков и т.д.).
При этом становится ясно, что данное обстоятельство не разделяет, а объединяет различные культуры, как происходящие из одной прародины. Следовательно, культуры равноправны и никакая из них не имеет право на лидерство, по крайней мере, по своему происхождению. Если Восток и Запад были некогда разделены, то они – братья, а не отец и его несмышленый сынок. Тем же фактом, что местом рождения первых цивилизаций был Восток, я не хочу злоупотреблять.
Первая позиция остро ставит вопрос богоизбранности на роль «мирового духовного лидера». Без организации все равно не обойтись, а поскольку кому-то нужно управлять миром, важно лишь определить, кто же этот народ. При этом сторонники централизма ссылаются на избрание Израиля. На вопрос же: как определить сегодня этот народ-гегемон и является ли он неизменным? – они дают ответ, что сами благословения, которыми один народ выделяется из среды других, указывают на его богоизбранность к лидерству между ними.
Не удивительно, что при таком критерии правым будет всегда сильный, а, следовательно, как в области политики, так и духовной сфере нужно искать единственного и незаменимого. Именно утверждение такого подхода в духовном лидерстве делает из христиан тех, кто не может держаться за Бога иначе, как через посредство сильных, одаренных и волевых натур, вокруг которых сегодня и сосредоточена вся христианская деятельность.
И все же в свете Нового Завета такое понимание богоизбрания не выглядит столь ясным. Иов не выглядел внешне благополучным, но Бог одобрил его убеждения. Апостола Павла с большим телесным недостатком Бог использовал вполне могущественно. «Благочестие» не «служит для прибытка», – отмечает Павел (1 Тим. 6:5).
С другой стороны, духовное лидерство не всегда равнозначно лидерству политическому. Мало того, эти два вида власти часто вступали в противоречие между собой. Так или иначе, но Сам Христос выступил в защиту тезиса об отделении государства от церкви. «Богу» нужно лишь «Божье», но не «кесарево» (Мк. 12:17), по крайней мере, по преимуществу.
Апелляция к тому, как был избран Израильский народ или, например, Авраам и Моисей, не вполне приемлема и доктринально, поскольку мы живем в другой диспенсации (периоде прогрессивного Откровения спасения). Мы живем в другое время, когда Бог уже не разговаривает с отдельным народом через посредство отдельной личности, как с Моисеем.
Сторонники централистской позиции возражают путем утверждения того, что Бог не может проиграть в осуществлении Своих целей. Да, это так, но сами эти цели не везде выступают линейно и однообразно. Что касается «проигрыша» Бога с Израилем, то это не совсем верно, поскольку праведный "остаток" сохранился и унаследовал все, что Бог обещал отцам. Тем не менее новозаветное время изменило отношение Бога к отдельной нации, когда Он распространил Свое избранничество на всех людей. Поэтому, если это не столь важно, то можно перейти к вопросу об отношении Бога к централизму: политическому, национальному или церковному.
Наконец, можно слышать и утверждение о том, что библейски не оправдана сама постановка вопроса о каком-то индивидуальном или коллективном сознании? Существует ли свобода на самоопределение, или же это лишь наше абстрактное предположение? Разумеется, это вопрос о предопределении Бога и свободе воли отдельного человека или целой нации.
При ответе на него сразу оговорюсь, что буду защищать лишь ограниченную, но все же реальную свободу воли человека или нации. Дело в том, что среди арминиан как сторонников свободы воли есть тенденция рационализации Божьего предопределения, подчиненного предвидению будущего поведения человека. В этом вопросе есть крайность, предоставляющая свободу воли как неподчиненность даже собственному решению, т.е. как неограниченный произвол или что свобода воли это изобретение Бога, чтобы развеять святую скуку, обусловленную Его всезнанием и всеведением. В таком случае Богу надо ограничить свои возможности знать будущее, чтобы Он мог ожидать что-то непредвиденное.
Последнее утверждение явно внутренне противоречиво: что же Бог может предвидеть, если Он не знает будущего выбора человека? Предвидение создано не для развлечения Бога, и хотя оно необъяснимо рационально, как Троица или Боговоплощение, оно не менее авторитетно, чем эти доктрины. Ограничивает ли Бог Свое знание будущего? Как арминианин скажу - "нет", так как Бог живет вне времени и пространства. По крайней мере, так говорит Библия. Однако знать наперед и предопределять будущее, согласно Рим. 8:29, не одно и тоже. Поэтому вопрос, как Богу удалось предвидеть поведение Валаама, Саула или Иуды, в то же самое время его не предопределяя, для меня не существует.
Я не открою Америки, если скажу, что предузнание (предвидение) связано с условным видом действий Бога в этом мире, который имеет место наряду с безусловным. Бог предопределил многое в нашей жизни с безусловной неизменностью, но вопрос нравственного выбора оставил за человеческой свободой. В противном случае, Его суд не может быть справедливым, а любовь - реальной, всемогущество - достойным и мудрость - величайшей. Бог дал человеку свободу для того, чтобы он добровольным образом подчинил ее велениям ее Творца. Поэтому только в борьбе с самим собой человек находит то счастье, которое уготовано ему Богом.
Если уж касаться темы условности воздействия Бога на историю, то это вопрос, отличный от вопроса спасения каждого индивидуума. Обществу не гарантирована такая же свобода как отдельной личности, потому что если последняя может, несмотря на все призывы Бога, отменить применимость к себе Его благословений и спасения (Мф. 23:37-38), Бог не может лишить историю смысла. В вопросах, отличных от спасения, Божье правление миром безусловно в общем и условно в деталях, иначе мы бы верили не в Бога как Личность, а в Бога как Фатум. Тем не менее, у Него есть возможность достигнуть Своей цели не средствами принуждения.
Если кто-то выйдет из-под действия Божьей цели, она совершится в другом, более достойном, но сама она не изменится. В этом суть корпоративного (коллективного) избрания, напрямую относящегося и к национальному вопросу. Безусловные обетования нисколько не устраняют фактор послушания, поскольку все равно будут послушные ("избранный остаток"). Если кто-то пойдет против желания Бога его спасти, Бог – джентльмен, не станет перечить. Пойти же против общего замысла Бога в истории никто не сможет: даже политическое превосходство здесь не ровня безоружному до пацифизма Богу, интересы Которого в мире представляет сегодня Церковь. Это борьба не политическая, а идейная.
Если бы Бог хотел действовать везде лишь безусловно, тогда он мог бы спасать людей без проповеди Евангелия, без посредства для этого Церкви, без требований знания библейских доктрин и освящения, да и без необходимости Воплощения, Смерти и Воскресения Христа вообще. Просто "сказал бы и совершилось". Если же Бог Себя не ведет так, значит человек – не бездушный предмет, а личность, которую нельзя привлечь к Себе без учета его свободного желания. В этом вопросе я – реалист.
В библейском смысле свобода дана людям для того, чтобы они научились ее обуздывать. Поэтому я не сторонник возведения свободы воли в абсолют. Она требует своей правильной реализации, поскольку есть акт морального (духовного) самостановления. В этом смысле человек «не доделан» Творцом, почему после его сотворения Бог не сказал Свое обычное «хорошо». Обо всем сотворенном сказано «хорошо» в самом конце, но человек имеет в себе и нечто несотворенное – не «плоть», но «дух», призванный к изначальному Богоуподоблению (Рим. 8:29). В духовном смысле свобода – это потенция, а не предметная реальность. Человеку только предстоит реализовать свою свободу в этой жизни. Мало того, Бог вынуждает его самоопределиться в вопросах веры и морали. Произвол же – это злоупотребление, но не цель свободы.
Также свобода не всемогуща, и иногда лучшим ее проявлением является бегство, а не борьба (вспомним Арчибальда Кронина). Для выяснения же нашего вопроса важно лишь то, что Бог считается со свободой воли в частности, не отменяя общего Своего плана развития человеческой культуры и истории Церкви как общества спасенных людей в целом.
Таким образом, у нас есть основание не принимать централистскую сторону, а искать возможности сотрудничества между народами, исходя из учета особой роли, которую Бог возложил на каждого из них. При этом Библия лишь определяет гамму аспектов библейской истины, но уже конкретный менталитет, культура, история и судьба отдельно взятой нации могут подсказать, какой из них (или несколько) лично она призвана подчеркивать, защищать и сохранять из поколения в поколение.
Особенности «русского» духовного самосознания
Непосредственно переходя к теме национальной богоизбранности в наши дни, нам нельзя обойти вопрос национальных особенностей менталитета представителей отдельных народов. Кто же и чем может здесь похвалиться? Немцы – пунктуальностью и рационализмом, американцы – практичностью и амбициозностью, французы – чувствительностью и эстетизмом, а что русскому осталось?
Обычно говорят о русской парадоксальности. Однако русский, или славянин, непредсказуем из-за мечтательности своего характера, но не ввиду беспринципности. Действительно, творческая натура всегда выходит за рамки механического порядка. В этом он не похож на западника. О русских говорят: "широкая душа" (примечательны в этом смысле воспоминания сына Петра Дейнеки), видимо, потому что они не копаются в мелочности, как на Западе. Деньги он также не ценит, но для него общение выше всех посул и благ. Конечно, есть исключения, когда отдельный русский поддается нетипичному для его нации влиянию, но давайте говорить о преобладающем качестве или главной особенности русского менталитета.
Особенно интересно, когда эмигранты оценивают свое гнездо, сравнивая свою прежнюю жизнь (разумеется, не экономическую) с настоящей. Те, кто оставил родину, ничего в ней не теряя, говорят о собственной ностальгии как издержке чисто психологического приспособления. «Может ностальгия – это культурный, а не духовный феномен?» – рассуждают они. При этом я всегда обращаюсь к русской эмиграции времен Октябрьской революции. Таких рассуждений среди той волны эмигрантов не было. Напротив, они слишком ярко осознавали свою особенность, и даже неспособность вместиться в узкие рамки западного рационализма. В этом смысле, русский он и в Америке – русский.
Поймите меня правильно, я не хочу сказать, что иррационализм не имеет своих крайностей, напротив, именно русским часто не достает строго логического мышления, однако реальность такова, что каждый человек устроен Богом состоящим не только из одного ума, но также и из чувств и воли, которые в силу сложившихся, и как я предполагаю не случайно, обстоятельств, так интересуют восточных славян, как впрочем, и православных греков.
Определить доминирующую особенность русской души действительно нелегко. По этой причине нужно окунуться в его историю и культуру. Разумеется, говоря о «русском» я имею в виду не одну Россию, а в целом христианский Восток, который формально начал существовать в XI-м веке, но волей Бога его территориальное обособление проявилось в XXI-м веке. Тогда это было отличие между католическим Западом и православным Востоком, сегодня Восток представляют Россия, Украина, Белоруссия и другие страны ближнего к ним зарубежья, а Запад страны ЕС и США.
Но есть ли какая связь между культурой и религией и можно ли рассуждать о религиозном своеобразии восточно-европейской религиозности? На мой взгляд, взаимоотношения религии и культуры носят диалектический (взаимообусловленный) характер: в отдельных случаях культура определяет характер религиозности, в других – наоборот. Как бы там ни было, но одним из участников этой диалектики выступает феномен типично русской религиозности и мировосприятия. Разумеется, всегда нужно учитывать обстоятельства и условия формирования культурного облика нации, однако нельзя забывать, что идейность и мировоззрение часто подгоняли культуру под себя, а не наоборот. Иными словами, в руках Бога менталитет и культура два рычага, создающие духовную специфичность каждой нации.
Например, русскую культуру считали то атеистической, то религиозной. В этом вопросе разделились как западники, так и славянофилы. И все же русский атеизм имел чисто религиозные черты (см. книгу Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма»). Например, поклонение мощам (Мавзолей) – это его изобретение. На Соловках вместо креста на одной из церквей была водружена масонская звезда – символ этой религиозности. В простонародье данное положение ощущалось более полно. В одном селе на Черниговщине, как это часто бывало и в других местах, вместо разрушенной церкви поставили постамент вождю русского пролетариата, а бабки так и продолжали креститься на то место, только изредка приходя в себя и плюясь: «Сгинь, окаянный. Прости, Господи». А выражения «Слава Богу» и «Спаси тебя Бог» так и не были изжиты коммунистами из людского сознания.
О том, что религиозность просачивалась даже через мглу атеизма, свидетельствуют русские «богостроительство» и «богоискание». Что же касается более поздних религиозных интеллектуалов, то их склонность к религии ассимилировалась в советской культуре, психологии, этике и искусстве, некоторые же из них предпочли занять положение «опальных», когда это было более-менее безопасно. А.Ф. Лосев, из-за революции не осуществивший свой замысел создания капитального труда по русской религиозной мысли, десять лет провел в сталинских лагерях и двадцать пять лет писал свои сочинения «в стол».
Тем не менее, Бог усмотрел, чтобы в 1922 году советское правительство выдворило на Запад двести наиболее известных русских мыслителей. Интересно знать, что Советы видели тогда в каждом философе богослова и опасались вообще любой философии, как неизбежно ведущей к религии. В результате этого религиозная жизнь России (хотя и в эмиграции) не прекратилась. Даже оставшиеся в России философы (Шпет, Флоренский) могли что-то творить. Платонов, Булгаков ушли в литературу, Пастернак и Ахматова в поэзию, Выготский и Ухтомский в психологию, позже Аверинцев и Трауберг в переводческую деятельность. Все как-то пытались выжить…
Так или иначе, русский материализм был созданием искусственным и потому удерживался с большим трудом, простояв недолго. Фактически внешняя сила загнала русскую религиозность в подсознание, откуда она с радостью вынырнула в период Великой Отечественной войны… Интеллигенция же была более инертной и приближалась к вере лишь с помощью разрешения проблемы историчности Христа. При этом к концу 80-х среди историков мифологического крыла остался лишь один Крывелев. Так или иначе, но сегодня христианству в СНГ больше угрожает не атеизм, а псевдорелигии.
Но разве могла русская культура быть полностью изолированной от западного влияния? Может быть, она смешалась с другими идеями и лишилась собственной идентификации? В том то и дело, что история Руси свидетельствует о больших периодах культурной изоляции от Запада, так что некоторые усматривают в каждом русском даже некоторых монгольский темперамент и властолюбие. Русскому народу пришлось пережить множество нашествий, которые отбрасывали его развитие на несколько веков назад. Однако в этой отсталости Бог усматривал развитие иных чувств подобно тому, как у слепого необычно развивается чувство слуха.
С другой стороны, и рациональный элемент в русской культуре не был утрачен. Это верно, что русский мыслитель многое заимствовал с Запада, однако он немало с ним и спорил. Достаточно взглянуть на критику Радищевым учения Гельвеция (см. напр. у В. Зеньковского или Н. Лосского), чтобы увидеть интеллектуальную глубину его мысли. Н.Е. Осипов не соглашался с основными положениями З. Фрейда. Н. Лосский и Б. Вышеславцев поправляли даже А. Бергсона, а Г. Шпет – Гуссерля. Не мало было в русской мысли и оригинальности, и даже предвосхищения западных идей. Например, в социологии, культурологии и историографии оригинальны воззрения таких русских мыслителей, как П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский, Н.Я. Данилевский и К.Н. Леонтьев. В области химии и математики весьма солидно выглядят всемирно известные русские ученые Менделеев, Лобачевский, Фридман. Таким образом, Россия внесла достойный вклад в развитие мировой культуры и науки.
Возвратимся к вопросу: какой же была и является русская религиозность? Чем характерен русский верующий? Например, фанатизмом… Есть что-то, но, скорее, не в смысле глупости, а ревности и усердия. Максимализмом. Упрямством… И это есть. Черчилль как-то выразился: «Русский как медведь: его трудно вывести из себя, но когда это происходит, его трудно остановить». Находчивостью... Бесспорно, русские эмигранты здесь продолжают удивлять западных коллег. Только они могли додуматься резать жетоны из специального материала на части, и с этой помощью пользоваться различными автоматами. Только они додумались в США пользоваться почтой без оплаты – только путем перестановки адресов получателя и отправителя. Русский может спокойно пообедать в американском ресторане, не зная английского языка. Его изобретательности нет меры. Это говорит о непредсказуемости русской души…
Что еще? Пессимизм… Только в странах СНГ выключатель называется выключателем, во всем мире – включателем. За рубежом выключателями называют только аварийные автоматы, у нас – все электроприборы включающего типа. Причем словари скрывают это различие. Среди русских пессимистов можно отметить экзистенциалистов Льва Шестова и Николая Бердяева. Однако русский пессимист все же никогда не отчаивается. Только в России умеют утешать: «Это не самое страшное! Самое страшное еще впереди!» Даже трудно идентифицировать такое мировоззрение… Скорее оно отражает доверие любой судьбе, чем борьбу с нею.
Восточный христианский мистицизм как специфика русского менталитета
Конечно, все наши наблюдения определенным образом характеризуют типично русский менталитет, и данный перечень можно продолжать, однако я все же ищу более общего термина, объединяющего все предложенные выше единичные эпитеты и характеристики русской религиозности.
При этом я сразу вспоминаю феномен Г. Победоносцева. Интеллектуал, но крайний консерватор. Парадоксальное сочетание… Так вот он писал, что исконно русской чертой религиозности был чувствительный, а не рациональный подход к религии. Мне кажется, что он угадал этот общий направляющий стержень русской души, на который нанизано все остальное, включая и рациональный компонент. Воистину «умом Россию не понять».
Когда Бердяев объяснял слабость русской воли засилием в сознании русских душевного, а не духовного, он имел в виду именно это. Русский мистицизм широко известен. Даже происхождение знаменитого в этом отношении «Дионисия Ареопагита», оказавшего большое влияние на западный мистицизм, приписывают Сирии и даже Армении. Может быть, эта общая тенденция связана с азиатским соседством, хотя Азию представляет довольно пестрая смесь культур. Византия – духовная родина славян – связана больше с иудейской, арабской и даже иранской культурами, чем, собственно, с индийской, напрочь оккультной по существу.
Как бы там ни было, мистицизм и интуитивизм – типично славянская склонность характера, хотя этого и не хочет, как мне видится, признавать создающаяся сегодня новая церковная прослойка христианских интеллектуалов. Тем не менее, именно мистически направленным образом мысли объясняется то, что русский ищет прежде всего не познания, а опыта. Для него практика правит теорию, а не наоборот.
Если интеллектуальная часть христиан нашего региона не будет считаться с этой особенностью русского менталитета, произойдет ее отрыв от народа и создание собственной, односторонне рациональной по содержанию, субкультуры. Я уже не говорю о рядовых членах церкви, далеких от понимания богословских тонкостей. Если сказать честно, я обеспокоен современной тенденцией впадения отечественного протестантского богословия в схоластицизм. Между ним и церковью растет стена отчуждения, которую уже сегодня нужно пробивать, но вернемся к теме.
Я подчеркиваю данный аспект русского мышления вовсе не потому, что русским нечем хвалиться в области интеллекта. Мнение о философской недоразвитости России Нового времени слишком преувеличено. Русское мышление просто не преувеличивает значение разума и достижений философии и естественных наук. Еще до эпохи Петра Россия была в курсе всех философских учений Запада. Например, богословские воззрения первых отечественных мыслителей и преподавателей Киево-Могилянской академии (И.Гизеля, И.Кроковского, Ф.Прокоповича и др.) отмечены высоким уровнем и осведомленностью по всем теоретическим вопросам (см. напр: Ничик В.М, Горський В.С, Попович М.В. та ?нш?. ?стор?я ф?лософ?? на Укра?н?. В 3-х тт. – Ки?в. – 1987).
С Петра I ситуация еще более благоприятствовала развитию философии и богословия в России. Так, М.В. Ломоносов стоит у истоков создания отечественной философской мысли. При этом в качестве наиболее приемлемой для религиозных нужд государства Российского им была выбрана наиболее передовая на те дни философия Христиана Вольфа (1679-1754). Для ее преподавания в России были приглашены лучшие философские силы Запада. При этом студенты Санкт-Петербурга пользовались вначале переводными учебными материалами, но первое же поколение выпускников, молодые ученые Г.Н. Теплов, А.Д. Кантемир, В.Н. Татищев, Я.П. Козельский и др., предприняло написание собственных учебников и трудов по философии, содержание которых определенным образом отличалось от немецких изданий. Русские философы перерабатывали западное наследие, приспосабливая его к собственным нуждам.
Философия Вольфа, представлявшая собой развитие учения Г. Лейбница, была предложена Петру I в качестве общеобразовательной государственной системы Ломоносовым не случайно. Лейбниц был почти единственным философом своего времени, не пожелавшим строить философию в отрыве от Библейского Откровения.
То же можно сказать о Шеллинге, которому следовала русская философская мысль XIX века. Несмотря на то, что у этих мыслителей были свои недостатки, это был выбор в строго религиозном направлении. «Поздний» Шеллинг стоял у основания «философии всеединства» В.С. Соловьева, а лейбницианство играло важную роль в творчестве Н.О. Лосского и других русских интуитивистов. Из всего многообразия позиций русские философы избирали наиболее важные, а к остальным проявляли лишь осведомленный интерес. Так идеи материалистического Просвещения коснулись русских лишь косвенно, а сознания простого люда поверхностно.
По крайней мере, в середине XVIII-го века Россия в интеллектуальном отношении ни в чем не отставала от передовых европейских стран. И если уж Россия не дала миру больших имен в Новое время, то этого же не сделали и США. Единственным их философом петровского времени был заимствовавший свои идеи у Мальбранша Дж. Беркли, и то переехавший из Англии. Да и в последующие века Америка была бедна на философов, фактически подбирая то, что производилось в Европе. Знаменитый Ч. Пирс был популяризатором прагматизма У. Джемса, а Дж. Дьюи был, по сути, последователем О. Конта. У теологов П. Тиллиха и Р. Нибура также налицо европейские заимствования: экзистенциализма и неоортодоксии соответственно. Значит ли это, что Америка не была полноценной в области интеллекта? Вовсе нет.
Подобным же образом Россия выступала лишь в роли пользователя новых философских идей, но не разработчика их или ведущего проводника. Может быть, это просто русская лень шевелить мозгами, однако это не доказательство их полного отсутствия. Выражаясь терминами современного французского этнографа К. Леви-Строса, можно заключить, что русская культура наиболее «холодная», т.е. безразличная к переменам.
С другой стороны, серьезные исследования все же велись, хотя как сами имена авторов, так и их труды оставались неизвестными (Л.С. Выготский, С.Н. Давыденков) или издавались сильно урезанные советской цензурой (В.И. Вернадский, А.Д. Сахаров). В области же семиотической культурной антропологии русские мыслители (Бахтин, Пропп, Эйзенштейн, Фрейденберг) оказались даже впереди Запада. А работы Н.Д. Кондратьева просто изумили зарубежных коллег-экономистов.
Нельзя не отметить обратное влияние русской философии на западных философов: русского иррационализма на учения М. Шелера и Н. Гартмана, экзистенциализма Н. Бердяева и творчества Ф. Достоевского на мистическую систему итальянского философа М.Ф. Шакки. О христианском Востоке немало хороших отзывов со стороны мыслителей мистической и иррациональной ориентации.
То же, что действительно интересовало Восток, так это мистицизм. Напомню, что христианским мистицизмом является непосредственное общение с Богом в отличие от нехристианского или как его сейчас принято называть эзотерического (тайного) мистицизма как прикосновения к запредельному миру или ощущение последнего. Я не хочу сейчас указывать на все их различия, отмечу только, что индийская или буддийская оккультная мистика отличается от христианского мистицизма своей враждебностью к личном началу в человеке. Фактически последнее в нем растворено в Абсолютном Духе. У христиан с Богом соединены наши чувства, мысли и волеизъявления, мы же сами не растворены в Нем до исчезновения нашей личностности. Если последнее и происходит где-то, то только по неведению. Бог даже не ожидает от нас абсолютной пассивности, как это отметил Вочман Ни в третьем томе своего эпохального произведения «Духовный человек». Здесь скрыты тоже какие-то закономерности: Монголия-Китай...
Какова же специфика русского мистицизма? Основной особенностью любого мистицизма является его миролюбие. Погруженный в собственный мир мыслей, чувств и целей мистик или монах наименее пригоден для политики и социального преобразования общества. Он хочет разобраться в себе самом прежде, чем вынесет суждение о внешних явлениях жизни. А этого рода войне не приносится никаких жертв. При этом речь идет лишь о самопожертвовании отдельной личности, борющейся сама с собой (любой свободный выбор есть борьба), а не о том, чтобы в роли жертв этой борьбы выступали другие люди. Если я сражаюсь с собственным эгоизмом, то это может задеть другого только идейно, но не физически.
Правда, существует феномен и «психологического давления». Можно требовать «духовных» подвигов от других. Но и этого я также не подразумеваю. Все, что я хочу здесь подчеркнуть, так это то, что для ведения духовной брани всем хватает места под небом и средств для выживания, потому что она зависит от всего внешнего лишь в виде поводов, но не причин, т.е. косвенно. Давайте вспомним житейскую мудрость: "быть" и "делать" не одно и то же. Мы создаем себя наедине, потому что никто из людей не несет за нас такую же ответственность, разумеется, при помощи Бога, как мы сами. Это же никому не мешает.
Здесь как раз и кроется все русское миролюбие. Когда речь заходит о ереси, русский часто отвечает: «Брат он, как и всякий православный, так как искренне ищет Бога, а где фальшивит, Бог ему судья. Доктрины – дело тонкое, но их слабость в том, что все зависит от степени нашего понимания и знания истины. Поэтому можно ошибаться и искренно. Если кто не уразумел чего-то по незнанию, Бог не лишит такого Своей милости. Он либо пошлет ему наставников, либо сделает еще что-то, но не поступит несправедливо». Иными словами, по-русскому, заблуждаться невозможно: истина настолько очевидна, что можно не спорить, сама жизнь научит неуспевающего. Вот почему в мировоззрении и религиозных предпочтениях русских религиозных мыслителей феномен пацифизма и анархизма занимает особое место.
Еще одной особенностью христианского мистицизма, и в частности русского, является пантеистический подход к жизни: все священно как творение Творца. С этим явлением связана известная зависимость русских от своей истории, своего прошлого, благоговение перед традицией и даже самой смертью… Может быть именно этим обусловлена русская отсталость. Даже имея полную возможность контакта и ассимиляции с Западом, русская душа просто не проявляет интереса к его ценностям жизни и к специфике его духовности после первого и даже поверхностного соприкосновения.
Конечно, более тесные контакты между Западом и славянским Востоком, имевшие место в начале XX-го века, были плодотворны, но в этом отношении «тяжелая на раскачку» Россия по большому счету так и не сдвинулась с места. Нет спора, некоторая дифференциация в среде русской интеллигенции тех дней имела место: у нас были свои неокантианцы, и свои интуитивисты. Тем не менее, это был особый род неокантианства и интуитивизма. Основное же направление философии «всеединства» Соловьева устояло, окрасив в собственный цвет все другие разновидности русской мысли.
А как насчет протестантизма в России? Та же участь. Несмотря на активную помощь западных миссионеров, русский протестантизм избрал малозначительную с точки зрения своих западных коллег модель богословия – арминианство. Проханов, Фетлер, Марцинковский придерживались его более последовательно, Павлов, Каргель – менее, но общий факт таков, что кальвинизм плохо уживался и уживается на русской земле. Здесь он во всем преемник греческих (в лице Константинопольской или Византийской) церквей или православия, хотя, разумеется, лишь в данном вопросе.
Кальвинизм, видимо, оттолкнул русских протестантов своей политической направленностью и, конечно же, отрицанием самостоятельных духовных сил человека. Русские мало говорят о Боге и Его правах, поскольку воспринимают Его, прежде всего, как Отца, а не Судью, а свободой воли интересуются много, потому что знают, что за Богом дело не станет, поскольку вся проблема в них самих. Согласно убеждениям русских протестантов, любовь выше веры и определяет спасительное отношение к Богу лучше, чем простая вера в искупительный подвиг Христа. Поэтому они предпочитают говорить не о вере как рациональном согласии, а о доверии как глубоко личностном акте самоотдачи Богу. Также они учат, что без покаяния как способа выражения своего отношения ко греху и к Богу, не спасет никакая вера. Покаяние - равное вере условие спасения, Бог помогает осуществить его, но человек в этот процесс не только включен, но и предполагаем во всем промысле Божьем.
Еще одна черта русской религиозности – соборное мышление. Здесь и православные, и протестанты обнаруживают удивительное сходство. Единство нации, единство церкви нужно защищать любой ценой. И лишь когда затрагиваются принципы, оно может быть нарушено, причем потеря его всегда ощущается русскими болезненно. Весь Запад индивидуалистичен, но даже русский персонализм и тот имеет коллективную окраску. Западной мелочности русский не приемлет в любых обвертках. Тоже можно сказать и о релятивизме, лишающим морали ее общезначимой ценности.
Особо стоит вопрос свободы русского духа от формальных, логических и даже этических штампов. Здесь русский непредсказуем. Он ищет правду и Бога везде, опускаясь за крупицами истины даже в логово самого сатаны. Попробовать нигилизм, марксизм, масонство – ведь все испытывается опытом. Не понравилось – выплюнул, и снова поиск и снова горький опыт ошибок, и снова свободный полет. Может быть, в этом вся парадоксальность и не предсказуемость русской души, ведь борьба с собственной волей является лейтмотивом всей классической литературы и философии Религиозного Ренессанса в русской культуре. Победить же самого себя равнозначно принесению себя в жертву, но кому – вот в чем суть русского экспериментаторства.
Щедрость русского характера также отражается на его религиозности. Русский выше многих мелочных выяснений и уточнений. Главное он умеет противопоставлять второстепенному. Отсюда его духовное подвижничество, аскетизм, подвиг. В. Соловьев раздавал много денег бедным и порой приходил домой босиком. В этом он очень похож на Оригена или Иоанна Златоуста. Но это снова-таки тот же Восток. О русском гостеприимстве говорить не приходится – вся душа на распашку.
Русский верующий весьма откровенен, но когда ему хоть раз «плюнут в душу» – отворачивается надолго. Чувство справедливости в нем, кажется, не знает благодати прощения. В том же случае, когда он видит искреннее раскаяние, его способность к прощению мгновенно восстает из пепла. Русский прямолинеен, когда чем-то не доволен. Здесь общение с ним – пытка. Он не знает такта и меры ни в обличении, ни в поучении. Тем не менее, способен признавать собственные грехи и ошибки. Например, Лев Лопатин, Борис Вышеславцев были ярыми спорщиками, однако на удивление никогда не оправдывались в собственных грехах.
Какие же выводы можно извлечь из феномена русской религиозности? Это, прежде всего, то, что она реально существует, с нею нужно считаться западным «друзьям». Далее, собственный опыт богопочитания и богопонимания нужно охранять от слияния или ассимиляции с Западом. И, наконец, его нужно развивать и углублять. Все достижения от контактов с другими народами, особенно носящие культурно ассимилирующий характер, следует пропускать через собственное мировоззренческое сито. Делая это, мы сможем лучше понять «наше» место в истории человечества как прошлого, так настоящего и будущего. А, следовательно, мы лучше поймем Божественный промысел относительно создания многих наций, опыт которых мы должны уважать и ценить как свой собственный, т.е. взаимно уважая.
В культурологической науке остро стоит вопрос глобализации, стремящейся стереть с лица земли любые культурные и национальные обычаи и устои. Все должно превратиться в пеструю и неопределенную смесь. Это якобы лучше послужит мирному сосуществованию людей. Лично же мне это напоминает новый коммунистический эксперимент, казарменное хозяйство и выставление частной собственности врагом человечества. Между тем житейская мудрость гласит, что два соседа живут дружно лишь тогда, когда у них четко определена межа. Истинный мир на земле возможен лишь на основе уважения национальных особенностей каждого народа. Каждая из культур обладает вложенным в нее Творцом национальным своеобразием, достоинством и суверенностью. Конечно, культур меньше, чем стран, которых сейчас насчитывается около 160, тем более народностей, которых на земле более двух тысяч, однако все они, включая и отдельно взятого человека, одинаково ценны в глазах Бога.
Так или иначе, лишь осознав назначение собственного народа через познание духовных основ национальной культуры, можно содействовать и общемировому развитию событий. Напротив, искаженное понимание сущности духовного наследия разрушает целостность мировой культуры, делая ее развитие однобоким. Среди основных культур мира: американской, европейской, исламистской, азиатской и африканской – славянская, в более широком смысле нашей терминологии - восточная, призвана служить связью или мостом между развитым Западом и отсталым Востоком, между индивидуализмом первого и культом всеобщего последнего. А связь – это всегда поиск взаимопонимания, гармонии и мира. Если человечество научится балансировать между личным и общим, разумным и чувственным, сильным и слабым, оно выживет, нет – погибнет. Россия сегодня стоит между Западом и Востоком, призывая их к конструктивному диалогу.
Таким образом, именно в связующем звене надежда на мирное развитие международной политики будущего. Мир на земле можно сохранить лишь ценой межкультурного уважения, поэтому необходимо хранить верность не столько плюралистической, сколько «полифонической» концепции мировых культур, предполагающей их равенство и собственное место в Божьем Замысле касательно развития истории. Поскольку идея братства и сотрудничества лучше соответствует Божественному промыслу касательно национальной многоликости человеческой расы, как согласная с истинами Священного Писания, ей и нужно следовать христианской Церкви в своем влиянии на духовное состояние мира.