Велльгаузен Ю. Пролегомены к истории Израиля

Классики мирового религиоведения

Проблема предлагаемой книги состоит в определении исторического места Моисеева Закона, а именно, речь идет о том, является ли он исходным пунктом только для истории Древнего Израиля или же вообще для исто-

288

рии иудаизма, т. е. той религиозной общности, которая пережила уничтоженный ассирийцами и халдеями народ.
1. Распространено мнение, что в общем и целом книги Ветхого Завета не только по описываемому содержанию, но и по времени возникновения относятся к периоду, предшествовавшему Вавилонскому плену. Считается, что это — спасенные евреями остатки литературы Древнего Израиля, наследие прошлого, использовавшееся для восполнения собственной духовной жизни. Даже если иудаизм не рассматривают вслед за догматикой просто как вакуум, минуя который Ветхий Завет непосредственно вливается в Новый, все же в основном прочно держатся того, что на выдвижение текстов, включенных в Священный свод, сам иудаизм повлиял только в порядке исключения. Однако эти исключения, допускаемые в позднейшем и среднем слоях канона, отнюдь не так уж незначительны. Относительно большей части текстов агиографов можно доказать, что время их создания приходится на период после Плена; и, напротив, текстов, возникновение которых до Плена можно считать доказанным, практически нет. Так, время создания книги пророка Даниила приближается к периоду Маккавейских войн; книга Есфирь возникает, возможно, еще позже. И книги пророков отнюдь не все относятся к царской эпохе, но, напротив, в весьма значительной мере выходят за ее рамки. Исторические книги, которые вошли в Канон под этим же названием, сформировались в их сегодняшнем виде после смерти плененного царя Иехонии, который предположительно жил еще некоторое время после 560 г. до н. э. Если же взять на вооружение более древние источники, которые многократно используются и большими фрагментами дословно воспроизводятся в книгах -Судей, Самуила и Царей', то во всем Ветхом Завете, за исключением Пятикнижия, литература периода до Плена составит чуть больше половины объема. Остальные принадлежат более позднему времени; и пополнение это состоит отнюдь не из одних только жалких попыток поддержать гаснущие импульсы прошлого, но включает

1 В синодальном издании им соответствуют 1, 2, 3 и 4-я книги Царств.— Примеч. перев.

289

в себя такие ценные и оригинальные произведения, как Исайя, гл. 40-66, или Псалом 73.
Обратимся к Закону. Определенная информация об авторе и времени написания, как обычно, отсутствует: чтобы приблизительно сориентироваться, мы вынуждены извлечь соответствующие данные из анализа содержания и соотнести их с теми представлениями о ходе истории Израиля, которые мы получаем из других источников. Однако анализируемый исторический период обычно при этом ограничивают с самого начала таким образом, чтобы он целиком уместился в рамках между исходом из Египта и Вавилонским пленом. Дает ли история канона право на это? Может показаться, что основания к этому есть. Закон был канонизирован раньше прочих текстов, Ездрой и Неемией. Пророки были присоединены к канону гораздо позже, а позже всего — агиографы. Это подводит к мысли о том, что последовательность канонизации этих текстов приблизительно совпадает с последовательностью их возникновения, и в соответствии с этим следует не только датировать пророков раньше агиографов, но и пять книг Моисеевых — раньше пророков: если последние были в основном написаны до Плена, то уж тем более это относится к Пятикнижию! Но каким бы плодотворным ни казался такой ход рассуждения в применении к среднему и наиболее позднему слоям канона, он все-таки ненадежен при сопоставлении древнейшего слоя и двух остальных. Собственно, понятие канона первоначально связывается с Торой и только отсюда переносится на остальные книги. Ту меру признания, которую Тора получает посредством публичного и совершенно формального акта, превращающего ее в Magna charta2 иудейской общины, другие писания приобретают постепенно и подспудно (Неемия, 8-10). Канонический, т.е. законный, характер не вытекает из их сути, но приобретается ими впоследствии; между возникновением и санкционированием тут мог лежать более продолжительный, возможно очень долгий, период времени. В Торе же, напротив, ее канонический характер фактически намного существеннее. Предположение, что Моисеев Закон возник в древности, предшествовавшей

2 Великая хартия (лат.).— Примеч. перев.

290

периоду Плена, и только потом, много столетий позже и при совершенно изменившихся обстоятельствах, достиг силы Закона, таит в себе серьезные трудности. По крайней мере из того обстоятельства, что публичное признание в качестве Книги общины, на которое он претендует, Закон получил раньше, чем те писания, которые для этого никоим образом не были предназначены, конечно, не может быть выведено, что он более раннего происхождения, чем остальные.
Вместе с тем возможность того, что иудейский Закон есть плод самого иудаизма, не удается отмести с порога, и существуют веские причины привлечь ее для анализа. Думается, здесь уместно будет предоставить слово личному опыту. В начале моей учебы я увлекался рассказами о Сауле и Давиде, об Илии и Ахаве, был захвачен речами Амоса и Исайи; я вчитывался в пророческие и исторические книги Ветхого Завета. Опираясь на доступные мне вспомогательные средства, я надеялся более или менее сносно их понять. Но при этом меня не оставляло чувство нечистой совести, как если бы я начинал строительство не с фундамента, а с крыши, ибо я не изучил Закона, который считался предпосылкой и основой остальной литературы. Наконец, я собрал все свое мужество и проработал Исход, Левит и Числа и даже воспользовался комментарием Кнобеля к ним. Но напрасно ожидал я света, который должен 'был излиться оттуда на исторические и пророческие писания. В гораздо большей степени Закон перебил мне вкус к этим книгам. Он не приблизил меня к ним, но проник в мое сознание докучливым призраком — лишь слышимым, но не видимым и не заявляющим о себе в действии. Если где и обнаруживались точки соприкосновения, они оказывались сопряжены также с различиями и расхождениями, и я не мог решиться на то, чтобы видеть в страницах Закона первоисточник; смутно предчувствовал я дистанцию между двумя мирами. Во всяком случае, я не пришел ни к какому ясному воззрению, а оказался, напротив, в неприятном замешательстве, которое было еще больше усилено рассуждениями Эвальда во втором томе его Истории народа Израиля. В это время — летом 1867 г. я случайно узнал, что Карл Генрих Граф указывает историческое место Закона по-

291

еле Пророков, и, еще почти не зная обоснования этой гипотезы, я уже был склонен принять ее; я мог признаться себе, что иудейская древность может быть понята без книг Торы.
Гипотеза, которую назвали именем Графа, исходит не от него, но от его учителя Эдуарда Рейсса. Правильнее же всего было бы назвать ее в честь Леопольда Георга и Вильгельма Фатке, ибо они первыми представили ее' в литературе, независимо от Рейсса и независимо друг от друга. Эти люди, со своей стороны, были последователями Мартина Лебрехта де Ветте, открытия которого составили эпоху в области исторической критики3. Ветте, конечно, не достиг определенности в своей позиции, но первым отчетливо обнаружил и указал бездну, которая

3 W. M. L. de Wette. Beitrage zur Einleitung in das А. Т., Bd. 1: Kritischer Versuch (iber die Glaubwiirdigkeit der Bticher der Chronik, Bd. II: Kritik der Mosaischen Geschichte. Halle, 1806, 1807. J. F. George die alteren Judischen Feste mit einer Kritik der Gesetzgebung des Pentateuch. Berlin, 1835 (Vorrede vom 12. Oktob.). W. Vatke, die biblische Theologie wissenschaftlich dargestellt. Berlin, 1835 (Vorrede vom 18. Oktob., nur der erste Teil des ersten Bandes ist erschienen). K. H. Graf, die geschichtlichen Biicher des Alten Testaments. Leipzig, 1866.
Небезызвестно, что Граф, так же как и И. Орт (Nouv. Revue de Theol. III.384 sqq., IV.350 sqq. Paris, 1859, 1860), получил импульс к критике от своего страсбургского учителя; однако насколько значительным было участие Рейсса в гипотезе Графа, выяснилось только в 1879 г., с опубликованием известных тезисов, которые он сформулировал уже в 1833, а по другим данным — в 1834 г., однако воздержался тогда от того, чтобы представить их в напечатанном виде теологической общественности. В этих тезисах (L'Histoire Sainte et la Loi. Paris, 1879. S. 23, 24) говорится следующее: 1. Религиозный элемент Пятикнижия может и должен быть исследован отдельно, без смешения его с законодательным элементом. 2. И тот и другой могли существовать помимо письменной редакции. Упоминание у древних авторов некоторых патриархальных Моисеевых традиций не доказывает существование Пятикнижия, нация может иметь обычное право, не обладая письменным кодексом. 3. Национальные традиции израильтян находились на более высоком уровне, чем законы Пятикнижия, и первые записаны были раньше, чем вторые. 4. Главный интерес историка должен сосредоточиться на датировке законов, поскольку в этой области он имеет лучшие шансы приблизиться к некоторым результатам. Нужно, следовательно, приступить к опросу свидетелей. 5. История, рассказанная в книгах Судей и Самуила и частично содержащаяся в книгах Царств, находится в противоречии с законами Моисея. Следовательно, они были неизвестны в эпоху написания этих книг; говоря еще более определенно, в это время их еще не существовало. 6. Пророки VIII и VII вв. ничего не знали о кодексе Моисея. 7. Иеремия является первым пророком, который

292

открывается между мнимым истоком израильской истории и оамой этой историей. Здание религиозной общины, воздвигнутое в пустыне на столь обширном фундаменте, со своим священным центром и своей единообразной организацией, исчезает бесследно, как только Израиль становится в собственном смысле народом и переходит к оседлой жизни. Период Судей представляется нам пестрым хаосом, из которого постепенно появляется охватывающий и связывающий порядок,— он возникает под давлением внешних обстоятельств, но в высшей степени естественно, без каких-либо реминисценций к единому священному общественному устройству, которое якобы существовало прежде. Иерократических устремлений еврейская древность не имеет вовсе; власть у глав семей и племен, у царей, которые распоряжаются также богослужением, назначают и смещают жрецов. Влияние, которым располагают последние, является только моральным. Божественная Тора не служит им документом, который удостоверял бы их собственное положение, но есть лишь наставление для народа в устахсвященников; она, как и слово пророков, имеет только божественный авторитет и действует лишь постольку, поскольку пользуется добровольным признанием. Что касается, наконец, литературы, которая унаследована от времени Царей, то даже при самых добросовестных поисках сложно будет раскопать пару туманных созвучий с Законом, которые не так много и значили бы, особенно если вспомнить, чем был для греков Гомер.
Недоумение переходит, наконец, всякие границы, если учесть еще и то обстоятельство, что в «послепленном» иудаизме скрытно существовавший до тех пор Моисеев Закон неожиданно дает знать о себе сразу повсюду. Тут
знал писаный закон и ссылался на Второзаконие. 8. Второзаконие (4, 45; 28, 69) является книгой, которую жрецы объявляли найденной в храме во времена царствования Иосии. Этот кодекс является частью более древнего законодательства, изложенного письменно в Пятикнижии. 9. История израильтян, если речь идет о национальном развитии на базе письменно изложенного законодательства, разделяется на два периода — до и после Иосии. 10. Иезекииль является предшественником написания ритуального кодекса и законов, при помощи которых окончательно сложилась иерархия. 11. Книга Иисуса не является частью более ранней полной работы. 12. Древний пророк Моисей явно не был редактором Пятикнижия.

293

уже существует Книга в качестве основания духовной жизни и существуют, как говорит Коран, «люди писания»; тут мы имеем святилище, священников и левитов в центре и народ, сгруппированный в общину вокруг них; тут есть культ, жертвы всесожжения и жертвы искупительные, есть очищения и воздержания, праздники и субботы, точно по предписанию Закона, в качестве главного дела жизни. Если взять общину Второго храма и сравнить ее с древним народом Израиля, то очевидна будет дистанция, отделяющая последний от Моисеева Закона. Сами евреи ощущали эту дистанцию очень хорошо. Переработка книг Судей, Самуила и Царей, предпринятая приблизительно в конце Вавилонского плена и бывшая гораздо более основательной, чем обычно предполагают, отвергает все время Царей как еретическое. Позднее, все более и более окружая прошлое известным ореолом, охотнее прибегали к простому преобразованию его в легитимное, чем к его осуждению; хроника показывает, как пришлось изменяться истории древности под давлением той предпосылки, что в ее основании лежала Моисеева иерократия.
2. Цель этих кратких замечаний состоит лишь в том, чтобы показать, что проблема, которой мы занимаемся, не вымышленная, но реальная и насущная. Приступая к ней, мы должны видеть с самого начала, что решение не будет простым и легким, а, напротив, будет связано со значительными трудностями. Так, совершенно некорректно ставить вопрос о том, какое историческое положение занимает Закон. Ибо Закон — если мы понимаем под этим понятием все Пятикнижие — не является литературным единством, а представляет собой сложную историческую величину. Со времен Перейры и Спинозы критика распознала сложную природу этого странного произведения и начиная с Астрюка успешно старалась высвободить первоначальные составные части из их переплетения; она располагает сегодня определенными результатами, которые могут считаться надежными. Среди них наиболее значительными являются следующие. Книга Иисуса Навина вплотную примыкает к пяти книгам Моисеевым; в качестве действительного завершения истории патриархов, исхода из Египта и путешествия по пустыне должна рассматриваться не смерть Моисея, а —

294

с гораздо большим основанием — завоевание земли обетованной; таким образом, с точки зрения литературы следовало бы вести речь не о Пятикнижии, а о Шестикнижии. От этого целого проще всего отделяется Второзаконие, как книга законов, самостоятельная с самого начала. В остальном наиболее явно выделяется так называемое Основное писание, прежде называвшееся также Элохист, по использованию имени бога Элохим; у Эвальда из-за устойчивой формы заголовков глав в книге Бытия эта часть называется еще «Книгой начал». Она характеризуется своим стремлением к числу и мере, вообще к схеме, своим сухим педантичным языком, своим постоянным повторением известных выражений и оборотов, которых нет нигде больше во всем древнееврейском языке,— она имеет в высшей степени выраженные характерные черты, по которым ее можно отличить легко и с большой степенью уверенности. Ее стержнем является Левит, наряду с родственными частями соседних книг — Исход, гл. 25-40 (за исключением глав 32-34), и Числа, гл. 1-10, 15-19, 25-36, с небольшими исключениями. Соответственно главным содержанием их является законодательство, которое основывается преимущественно на культе общины и всего, что с этим связано. Исторической является только форма, она служит материалу Закона как бы рамкой, чтобы его упорядочить, или маской, чтобы изменить ее внешность. Нить повествования обычно очень тонка и часто присутствует только затем, чтобы послужить основой исчисления времени, которое ведется без прерываний от сотворения мира до исхода из Египта; она нарастает только там, где вступают в действие интересы другого рода, как в Бытии в случае с тремя ступенями, предшествовавшими Моисееву союзу и связанными с именами Адама, Ноя и Авраама. Если теперь вслед за Второзаконием исключить и это Основное писание, остается иеговистская историческая книга, которая, в противоположность первым двум, имеет повествовательную природу и с неподдельным интересом разрабатывает материал наследия. Лучше всего характеризует это писание история патриархов, которая принадлежит к нему почти вся; она появляется здесь не как введение, с которым коротко разделываются ради скорейшего перехода к последующим, более важным вещам, но как самая

295

суть дела, подлежащая подробнейшей разработке. Законодательные элементы оказываются включенными только в одном месте, там, где они составляют историческую взаимосвязь, а именно — при провозглашении Закона на Синае (Исх. 20-23, 34).
Долгое время ученых удовлетворяло это двусоставное деление Шестикнижия (рассматриваемого без Второзакония), до тех пор, пока в известных фрагментах Бытия, приписывавшихся прежде отчасти Основному писанию, отчасти Иеговисту, Гупфельд не обнаружил третий взаимосвязанный источник, так называемый младший Элохист. Название это было выбрано потому, что и здесь, как в книге Исход, Бог постоянно именуется Элохим. Однако, поскольку теперь отказались от самого названия Элохист как от фактически неподходящего, лучше оставить в стороне этот термин и с добавкой ранний, так как он содержит неоправданный предрассудок и не является более необходимым для отличения от Основного писания. Гупфельд предположил, что эти три источника шли параллельно один рядом с другим, пока некоторый позднейший не объединил их все вместе в единое целое. Однако это представление является неосновательным, Элохист не только по материалу и мировоззрению ближайшим образом родственен Иеговисту, но он и существует для нас сегодня только в качестве ингредиента иеговистского писания, как это впервые обнаружил Нёльдеке4. Поэтому, несмотря на открытие Гупфельда, остается все-таки в силе старое разделение на два больших пласта, и есть все причины прочно держаться этой главной противоположности как основы исторического исследования, хотя все более и более проясняется, что не только Иеговист, но и Основное писание являются сложными образованиями, и что, наряду с ними, встречаются еще и двусоставные или позднейшие дополнительные элементы, которые не удается просто приписать к тому или другому слою5.

4 Hermann Hupfeld, die Quellen' der Genesis und die Art ihrer Zusammensetzung. Berlin, 1853. Theodor Noldeke, die s. g. Grundschrift des Pentateuchs (in den Untersuchungen zur Kritik des Alten Testaments. Kiel, 1869).
5 J. Wellhausen, die Komposition des Hexateuchs, in den Jahrbiichern fur Deutsche Theologie 1876. 1877, zusammengefasst in den Skizzen

296

Закон же, историческим положением которого мы здесь интересуемся, относится к так называемому Основному писанию; по своему содержанию и происхождению он заслуживает того, чтобы называться Жреческим кодексом, и так и будет именоваться в дальнейшем. Жреческий кодекс превалирует над прочими законоустановлениями не только по объему, но и по значению, и во всех существенных вещах он имеет решающее значение и задает масштаб. По его образцу создали евреи при Ездре свою священную общину, и наши представления о Моисеевой теократии также составлены в соответствии с ним: в центре — скиния, во главе которой стоит первосвященник, жрецы и левиты в качестве ее органов, и узаконенный культ, который осуществляется как регулярное проявление жизни. В высоком смысле Закон является как раз тем, что более всего запутано в трудностях, составляющих нашу проблему; и только здесь царит столь большое расхождение по поводу времени возникновения. Относительно иеговистского писания отрадным образом согласились на том, что оно по основному составу, по языку, кругу лиц и прочим предпосылкам должно принадлежать к «золотому веку» гебраистской литературы, из которого происходят прекраснейшие отрывки книг Судей, Самуила, книг Царств и старейшие из дошедших до нас пророческих книг,— т. е. ко времени царей и пророков, которое предшествует разрушению обоих израильских государств ассирийца-

und Vorarbeiten II 1885. Я придаю значение частностям; я полагаю, что указал правильный путь в исследовании того литературного процесса, в результате которого возникло Пятикнижие. Существенные поправки к своим взглядам я нашел до сих пор только у Кюэнена (Bijdragen tot de critiek van Pentateuch en Jozua, опубликованных в Leidener Theologischen Tijdschrift), но эти поправки того приятного свойства, что очищают мои собственные основные идеи от остатков старой закваски, от следов механического разделения источников. Кюэнен конкретно показывает, что известные элементы, которые я приписывал Элохисту, не являются фрагментами некоторой самостоятельной взаимосвязи, но представляют собой дополнительные включения, которые паразитически присоединяются к инородной им взаимосвязи. Пока еще не вполне понятно, какое влияние окажет это указание на оценку самого Элохиста.— Я обозначаю иеговистскую историческую книгу как JE, ее же элохистский источник — Е, яхвистский источник — J, Жреческий кодекс — Р, а в остальном отсылаю к моим Skizzen und Vorarbeiten II, S. 208 и к книге Keunen, Historisch-kritische Einleitung I S. 61 der deutschen Ausgabe.

297

ми. Еще меньше сомнений относительно происхождения Второзакония: в тех кругах, где вообще можно рассчитывать на признание научных результатов, установлено, что оно возникло в то самое время, в которое и стало известно, и было положено в основу реформы царя Иосии: эта последняя была проведена примерно за одно поколение до разрушения Иерусалима халдеями. Только относительно Жреческого кодекса взгляды сильно расходятся. Старательно пытается он удержать костюм Моисеева времени и, насколько это только возможно, скрыть время своего действительного возникновения. Второзаконие прибегает к этому в значительно меньшей степени, давая гораздо лучшую возможность разглядеть через призму мнимой современности действительную ситуацию — период, когда после разрушения Самарии только одно Иудейское царство продолжало свое существование. Иеговист и не претендует вовсе на то, чтобы быть составной частью Моисеева Закона, но представляется просто исторической книгой; дистанция между настоящим и прошлым, о которой мы говорим, ни в малой степени не скрывается; здесь-то и обнаруживаются все те замечания, которые возбудили внимание сначала ИбнЭзры, а также Спинозы (например, Быт. 12, 6: В этой земле тогда жили Хананеи; Быт. 36, 31: Вот цари, царствовавшие в земле Едома, прежде царствования царей у сынов Израилевых; Числ. 12, 6. 7; Втор. 34, 10; И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей). В противоположность этому Жреческий кодекс остерегается всякого указания на позднейшее время, на оседлую жизнь в стране Ханаан, которая прямо признается основанием законодательства как в иеговистской Книге завета (Исх. 21-23), так и во Второзаконии. Формально он строго держится в рамках ситуации путешествия по пустыне и со всей серьезностью хочет выдать себя за закон пустыни. При помощи различных архаических декораций — передвижной скинии завета, походного лагеря и прочего — ему в самом деле удается замаскировать время его действительного сочинения. Многочисленные противоречия с обстоятельствами материальной жизни «до-вавилонской» древности, известными нам из других источников, воспринимаются как признак того, что истоки его восходят к незапамятной древности, вы-

298

ходящей далеко за рамки исторически обозримого времени и лишь едва-едва соприкасающейся с ним. Как видим, Жреческий кодекс задает нам загадку.
3. Проявлением верного инстинкта оказалось то, что критика первоначально оставила в стороне историческую проблему, выдвинутую впервые де Ветте и определеннее понятую Георгом и Фатке, и постаралась прежде до некоторой степени разобраться с композицией Пятикнижия. Однако предполагать, что такой большой исторический вопрос решится между прочим, попутно, одновременно с выделением источников (причем главное внимание уделялось соответственно книге Бытия) — было, несомненно, заблуждением. В действительности это имело только убаюкивающий эффект, и пробуждением вновь мы обязаны Графу. При этом Граф, со своей стороны, просмотрел прогресс в аналитической работе, и это было определенно не в его пользу; тем самым он запутался в сложном предположении, которое было совершенно необосновано и к тому же совсем не взаимосвязано с его гипотезой; оно отпало само собой, как только критика оказалась на той ступени, на которую продвинул ее Гупфельд. Собственно, Граф поначалу следовал более старому мнению, особенно ярко представленному у Фридриха Туха, что Жреческий кодекс, с его столь обнаженным «скелетом», является основным текстом в книге Бытия, а Иеговист — дополняющим и в качестве такового, конечно, должен быть более поздним; так как он, однако, считал при этом культовое законодательство средних книг более поздним, чем Иеговист, то — худо ли, хорошо ли — ему пришлось исключить их из своего Введения в книгу Бытия и тем самым разделить тесно взаимосвязанные вещи временным промежутком в полтысячелетия. Но Гупфельд давно доказал, что Иеговист не призван что-то дополнить или завершить, а является совершенно самостоятельным произведением и что фрагменты, которые, как, например, Быт. 20, 22, фигурировали в качестве образцов иеговистской обработки Основного писания, в действительности принадлежат главным образом к совершенно другому источнику — к Элохисту. Тем самым был изначально устранен камень преткновения, о который споткнулся Граф. Неожиданный союзник проторил ему путь.

299

Следуя указанию Кюэнена, он не замедлил опровергнуть насильственное расщепление Жреческого кодекса и теперь из результатов, добытых им в анализе законодательной главной части, беспрепятственно извлек последовательность также для повествовательной части книги Бытия6.
Таким образом было заложено основание; в дальнейшее оформление гипотезы наибольший вклад внес впоследствии Кюэнен. Сторонники господствующего мнения защищались как только могли, однако от слишком продолжительного обладания истиной они несколько зачерствели. Они выдвигали против опровергателей ряд упреков, которые все в большей или меньшей степени страдали той ошибкой, что основывались именно на потрясаемом фундаменте. Приводились места из Амоса и Иосии,. которые должны были изобличить их знакомство с Жреческим кодексом; однако на того, кто считает, что Жреческий кодекс моложе этих книг, они не могут произвести впечатления. Чуть ли не с яростью выступали против того, чтобы Второзаконие оттеснило культовое законодательство; ссылались на то, что в первом якобы использовано второе. Однако следы эти оказались в высшей степени проблематичны, в то время как полнейшая зависимость Второзакония от Иеговиста выступила, напротив, с величайшей ясностью. Указывали на последнюю редакцию Шестикнижия, которая, по всеобщему признанию, сделана под влиянием Второзакония, однако выяснилось, что в фрагментах, относящихся к Жреческому кодексу, подобная «второзаконная» редакция нигде не ощущается. Также была использована как довод против Графа и история языка; к сожалению, стало уже привычным обращаться с ней как с мягким воском. В

6 К. Н. Graf die s. g. Grundschrift des Pentateuchs, in Merx' Archiv, 1869. S. 466-467. Уже в письме к Кюэнену от 12 ноября 1866 г. (Theol. Tijdschrift. 1870. S. 412) он высказался так: «Вы мне дали ключ к решению загадки... это элохистские части книги Бытия, которые в дальнейшем смешались с иеговистскими. Слабой стороной моей критики является то, что все внимание, по отношению к не вошедшему в перечисленные мною выше пункты, я оставляю в наезженной колее моих предшественников, допуская без дополнительной проверки, что в Пятикнижии была соединена история Элохиста с историей Иеговиста, и не отдавал себе отчет в том, каким образом законодательный элемент, которым я исключительно и занимался, присоединился к историческому».

300

целом аргументы, которые были использованы, заимствуют свою силу у морального убеждения, что культовое законодательство должно быть древним и не могло быть составлено в период иудаизма: пусть оно прежде и не действовало и даже было невыполнимо в «довавилонских» условиях, но все-таки оно могло существовать уже тогда. Это убеждение было тем непоколебимее, чем меньше оснований имело оно под собой.
Но далековато держалась пожарная команда от того места, где горел огонь. Я имею в виду область богослужебных древностей и господствующих религиозных идей в их полном объеме, как рассматривает их Фатке в своей библейской.теологии. Однако только здесь, где собственно и разгорелась борьба, противоборство может обрести свой итог. Предпринимая в настоящий момент попытки к этому, я исхожу из сравнения трех слоев Шестикнижия: Жреческого кодекса, Второзакония и Иеговиста. Разумеется — и мы это видели,— в содержании первых двух преобладает законодательство, а последнего — повествование. Однако, как показывает Декалог, Закон двух скрижалей и книга Завета, законодательный элемент не вполне отсутствует в Иеговисте, в то же время в Жреческом кодексе и во Второзаконии еще более широко представлен повествовательный элемент. Кроме того, в изложении истории всегда отображается законодательная, а в изложении закона — историческая точка зрения: таким образом, ни в коем случае нет недостатка в пунктах прямого и опосредованного сопоставления. Общепризнано, что эти три слоя значительно удалены друг от друга; вопрос состоит в том, какова их последовательность. Второзаконие стоит относительно близко как к Иеговисту, так и к Жреческому кодексу, разница же между двумя последними очень велика; она столь значительна, что уже в 1831 г, Эвальд с полным основанием показал невозможность того, чтобы один был написан для завершения второго. Если мы к тому же учтем, что Иеговист безусловно предшествует Второзаконию, то выяснится, что Жреческий кодекс находится в конце этого ряда. Хотя это наблюдение и исходит, как мне кажется, из общепризнанных положений, оно, однако, не имеет ценности до тех пор, пока остается на уровне общих рассуждений.

301

Речь идет о том, чтобы продемонстрировать последовательность трех слоев на конкретных деталях и параллельно проверить и зафиксировать ее посредством независимой меры, а именно обращаясь к внутреннему ходу израильской истории, поскольку он известен нам из других источников.
Литературно-историческое исследование, которое мы начинаем,— объемное и трудное. Оно распадается на три части. В первой, основной, собраны данные, относящиеся к сакральным древностям, и, очевидно, они расположены в таком порядке, что слои Пятикнижия, бесспорно, следуют один за другим так же, как и ступени развития в истории. Без предварительного намерения, хотя и не вопреки ему — это исследование, приняло характер истории культа. Правда, в силу особенностей материала эта история бесцветна и груба; ибо всегда речь идет только о двух противопоставлениях: во-первых, того, что предшествовало Плену, последовавшему после него, и, во-вторых, что возникло до Второзакония — появившегося позже. Здесь, между прочим, выступает преимущество рассмотрения продолжительных периодов: они должны ощутимо отличаться один от Другого; относительно исторических и особенно законодательных произведений должна существовать возможность распознавания, были ли они написаны до или после Плена. Вторая часть, во многих отношениях зависимая от первой, рассматривает влияние царивших тогда представлений и тенденций на формирование исторической традиции и прослеживает различные фазы в восприятии и изложении последней; она содержит, так сказать, историю наследия. Третья часть резюмирует критический итог первых двух, добавляя еще и иные решающие обстоятельства, и заканчивается общим обзором.
Гипотезы, которые я выдвигаю, получают все новые подтверждения. Наиболее важные из них заключаются в том, что Иеговистское писание, судя по его стержню, должно приходиться на время, предшествовавшее ассирийскому периоду, Второзаконие же возникает в конце его. Впрочем, как бы уверенно ни связывал я датировку последнего со второй книгой Царств, я все же не использую эту позицию в той мере, как Граф. Второзаконие —

302

исходный пункт не в том смысле, что без него ничего нельзя было бы поделать, но только в том, что подход к нему с точки зрения исторических причин влечет за собой необходимое требование: подходить и к Жреческому кодексу с той же точки зрения. Мое исследование задумано шире, чем исследование Графа, и по характеру приближается к исследованию Фатке, который — я считаю своим долгом сказать об этом — во многих существенных вопросах был моим учтелем.

303

- - - - - - - - - - - - - -
Юлиус Велльгаузен

Юлиус Велльгаузен (Julius Wellhausen) родился в 1844 г. в Гамельне (Германия). Начальное и среднее образование получил в школах Гамельна и Ганновера. В 1862 г. он поступил на теологический факультет Гёттингенского университета, где под руководством Г. Эвальда изучал Ветхий Завет и восточные языки. В 1870 г. Ю. Велльгаузен защитил докторскую диссертацию и стал приватдоцентом Гёттингенского университета. В 1872 г. он получил должность профессора Грайфсвальдского университета. С 1882 по 1885 г. Ю. Велльгаузен преподавал на философском факультете университета в г. Галле. Затем он был приглашен в Марбургский университет, а с 1892 г. до конца своей жизни занимал должность профессора Гёттингенского университета. Умер Ю. Велльгаузен в 1918 г. в Гёттингене.
Основные религиоведческие работы Ю. Велльгаузена: ст. «Израиль» — 9 изд. энциклопедии «Британника» (1881), «Пролегомены к истории Израиля» (1886), «Остатки арабского язычества» (1887), «Израильская и иудейская история» (1894), «Арабская империя и ее упадок» (1902).
Занимаясь историей Древнего Израиля, Ю. Велльгаузен внес большой вклад в библиистику, особенно в изучение Ветхого Завета. На основании текстологического анализа первых шести книг Библии и сопоставления его результатов с историческими данными он сумел выявить главные этапы в развитии ветхозаветного законодательства и определить место так называемого Жреческого кодекса в ряду источников, которыми пользовались составители Пятикнижия и книги Иисуса Навина. Это позволило уточнить время написания первых шести книг Библии, а также пересмотреть традиционные представления об их авторстве.
В антологию включен фрагмент из работы Ю. Велльгаузена «Пролегомены к истории Израиля». В нем автор очерчивает круг проблем, возникающих при изучении Ветхого Завета, и предлагает наиболее достоверные, с его точки зрения, способы их решения.
Перевод выполнен Е. В. Рязановой по изданию: Wellhausen J. Prolegomena zur Geschichte Israels. Berlin, 1886.