Мюллер М. Введение в науку о религии

Классики мирового религиоведения

ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ, прочитанная в Королевском Институте
19 февраля 1870 г.

Когда я впервые предпринял чтение курса лекций в этом Институте, я избрал их предметом науку о языке. Тогда моим намерением было показать вам и всем остальным, что сравнительное изучение основных языков человечества базировалось на точных и верных научных принципах и что оно привело к результатам, которые заслуживают гораздо большего общественного внимания. Я пытался убедить не только филологов-профессионалов, но и историков, теологов, философов, более того, каждого, кто хоть однажды испытал прелесть пристального вглядывания в скрытую работу собственного разума, тайную и явную, в том виде, как она обнаруживает себя в плавном течении языка, что открытия, сделанные филологами-компаративистами, больше не могут безнаказанно игнорироваться; и я смею утверждать, что вслед за успехом, достигнутым в научном изучении основных ветвей обширной сферы человеческой речи, наша новая наука, наука о языке, может по праву занять место за круглым столом интеллектуального рыцарства нашей эпохи.
Правота дела, которое я тогда защищал, была настолько очевидной, что, несмотря на несовершенство моей защиты, общественное одобрение последовало сразу и было почти единодушным. За годы, которые прошли со времени чтения моего первого курса лекций, наука о языке получила полное общественное признание. Мы можем быть вполне удовлетворенными, если посмотрим на количество опубликованных книг, в которых развивается и разъясняется наша наука, или на блестящие статьи в ежедневных, еженедельных, двухнедельных, ежемесячных и квартальных обозрениях, или на частные упоминания результатов лингвистики, разбросанные в работах по философии, теологии и древней истории. Примеру Франции и Германии в открытии кафедр санскрита и сравнительной филологии недавно последо-

33

вали почти все университеты Англии, Ирландии и Шотландии. Мы можем не бояться за будущее науки о языке. Ее изначальный успех, несмотря на все предрассудки, с которыми она сталкивалась, свидетельствует о том, что и в дальнейшем она будет одерживать блестящие победы. Наши лучшие общественные школы, если они еще этого не сделали, вскоре последуют примеру университетов. Это прекрасно, что ученики, которые ежедневно посвящают так много часов напряженному изучению языков, и сейчас, и потом смогут при помощи надежного руководства наслаждаться созерцанием с высоты птичьего полета живой панорамы человеческой речи, которая изучалась и тщательно наносилась на карту терпеливыми исследователями и смелыми первооткрывателями; и с сего дня даже на самых простых уроках, более того, я сказал бы, в особенности на этих простых уроках должны освещаться электрическим светом сравнительной филологии темные и непонятные места греческой и латинской, французской и немецкой грамматик.
Во время моего прошлогоднего путешествия по Германии я обнаружил, что в университетах почти все те, кто изучает греческий и латинский языки, одновременно посещают лекции по сравнительной филологии. В Лейпциге сотни студентов до отказа заполнили аудиторию, в которой читал лекцию профессор сравнительной филологии, а на занятиях профессора санскритского языка насчитывалось более пятидесяти студентов последнего курса, большинство из которых хотело овладеть таким знанием санскрита, которое абсолютно необходимо для того, чтобы приступить к изучению сравнительной грамматики.
Введение греческого языка в университетах Европы в XV в. едва ли смогло вызвать более значительный переворот, чем открытие санскрита и изучение сравнительной филологии — в XIX в. В самом деле, сейчас в Германии лишь очень немногие получают докторскую степень или допускаются к преподаванию в общественных школах без экзамена по основам сравнительной филологии и даже по элементам санскритской грамматики. Почему же в Англии должно быть по-другому? Я знаю, что умственные способности молодежи Англии и молодежи Германии не различаются, а если это так, то я убежден,

34

что и в Англии тоже сравнительная филология вскоре займет то место, которое она должна занять в каждой общественной школе, в каждом университете и на каждом экзамене по классической филологии'.
Начиная сегодня курс лекций, посвященных науке о религии, или, точнее говоря, лекций о некоторых предварительных принципах, основываясь на которых мы сможем приступить к подлинно научному изучению религий мира,— я чувствую себя так же, как чувствовал, когда впервые защищал на этом же самом месте науку о языке.
Я знаю, что должен встретить ярых противников, которые будут отрицать саму возможность научного подхода к религиям, как прежде они отрицали возможность научного подхода к языкам. Я также предвижу много серьезных конфликтов между новыми взглядами и известными предубеждениями, а также глубоко укоренившимися предрассудками; но в то же время я чувствую, что готов к встрече с противниками, я верю в их честность и любовь к истине и не сомневаюсь, что они терпеливо и беспристрастно выслушают меня и ничто не повлияет на их мнение, кроме очевидных фактов, которые я предъявлю им.
В наши дни почти невозможно говорить о религии, не обидев кого-нибудь. Некоторым религия кажется слишком священным предметом для научного изучения; другие ставят ее в один ряд с алхимией и астрологией, считая, что она сплетена из ошибок и галлюцинаций, недостойных внимания ученого.
В некотором смысле я согласен с этими двумя мнениями. Религия есть священный предмет, и в ее самой совершенной или самой несовершенной форме она заслуживает наивысшего уважения. В этом отношении мы можем научиться кое-чему у тех, кого всегда готовы поучать. Я сошлюсь на «Декларацию принципов», кото-
' С того времени, как это было написано, сравнительной филологии позволили занять законное место в Оксфордском университете. На первом публичном экзамене от кандидатов на ученую степень по греческой и латинской литературе будет требоваться знание основ сравнительной филологии и использования их при изучении греческого и латинского языков. На заключительном публичном экзамене сравнительная филология станет специальным предметом наряду с историей древней литературы.

35

рой руководствуется церковь, основанная Кешабчондро Сеном. После утверждения, что нельзя поклоняться ни одному сотворенному объекту, ни одному человеку, или более низшему существу, или материальному объекту, который идентифицируется с Богом, или уподобляется Богу, или трактуется как воплощение Бога, и что ни одна молитва или гимн не могут быть произнесены в чьейлибо адрес, кроме Бога, декларация продолжает: «Ни одно сотворенное существо или объект, которым поклоняется или может поклоняться какая-либо секта, не будут подвергнуты осмеянию или осуждению в ходе богослужения, совершаемого здесь»; «ни одна книга не должна быть признана или истолкована как непогрешимое Божественное Слово: однако ни одна книга, которая признается или будет признаваться какой-нибудь сектой непогрешимой, не подлежит осмеянию или осуждению»; «ни одна секта не будет подвергнута очернению. осмеянию или ненависти».
Можно подумать, что эти открытые чувства религиозной терпимости были заимствованы Кешабчондро Сеном, а также Раммоханом Раем, основателем Брахмо самадж, у христианских авторов. Может, это и так. Но у них не было необходимости ехать в Европу для того, чтобы узнать эти подлинно христианские принципы. Они могли обнаружить их высеченными на скалах Индии более двух тысяч лет назад Ашокой, который правил с 259 по 222 г. до н. э. Ашока, который отверг старую ведическую религию и принял основные принципы учения Будды, утверждает в одном из своих эдиктов: «Царь Пиядаси желает, чтобы повсеместно существовали всевозможные секты, потому что каждая из них способствует воздержанности чувств и очищению души». И затем: «Царь Пиядаси почитает все секты, монахов и мирян; он чтит их, предоставляя им свободу и оказывая различные виды покровительства... Но для каждой секты существует основополагающий закон, а именно — сдержанность в речи, которая предполагает, что нельзя превозносить с^вою собственную секту, порицая другие, осуждать их легкомысленно, напротив, следует всегда оказывать надлежащее почтение другим сектам. Действуя таким образом, человек превозносит собственную секту и вместе с

36

тем приносит пользу другим, действуя же иным способом, он наносит вред своей секте, и другим сектам также от этого нет пользы. Тот, кто превозносит свою секту и осуждает другие, руководствуется преданностью своей секте и желает прославить ее, но в действительности он только вредит ей. Следовательно, единственным благом является мир, при котором бы все люди проявляли готовность не только выслушать, но и понять мнение других»2.
Студентам, изучающим религию, безусловно, не следует быть менее беспристрастными, чем этот древний царь. Что касается меня, то я обещаю, что никто из присутствующих на этих лекциях, будь то христианин или иудей, индуист или магометанин, не услышит из моих уст непочтительных слов по поводу его пути служения Богу3. Но подлинное почтение состоит не в том, чтобы объявить дорогой для нас предмет недоступным для свободного и честного исследования: отнюдь нет! Подлинное почтение к предмету, каким бы священным, каким бы дорогим для нас он ни был, проявляется в подходе к нему с полным уважением; без страха и без предубеждения; безусловно, с нежностью и любовью, но прежде всего с неуклонным и бескомпромиссным стремлением к истине.
С другой стороны, я вполне допускаю, что религия, если посмотреть шире, и в прежние времена, и в нашу эпоху находилась иногда на высшем уровне, а иногда нисходила на уровень алхимии и астрологии. В религии можно обнаружить предрассудки, остатки фетишизма; и, что еще хуже, в ней можно найти нечто напоминающее лицемерие римских авгуров.
В практической жизни было бы неверным занимать нейтральную позицию между этими противоречивыми
2 «Les Inscriptions de Piyadasi», par E. Senart, 1881, p. 174; Septieme Edit; p. 249, Douzieme Edit.
3 Я хочу обратить ваше внимание на любопытный пример подобного подхода. Мой великий дед Базедов, основатель филантропической школы в Дессау, писал почти totidem verbis (теми же самыми словами — лат.}, «что в ходе богослужения в его школе никогда не должно случиться ни на словах, ни в поступках того, что не могло бы быть одобрено каждым верующим, будь он христианин, иудей, магометанин или деист». См.: «Archiv fiir Lebensbeschreibung», p. 63; Raumer, «Geschichte der Padagogik», II, p. 274.

37

точками зрения. Как только мы видим, что теряется уважение к религии, мы обязаны выразить свой протест; как только мы видим, что предрассудки иссушают корни веры, а лицемерие отравляет источники морали, мы должны занять определенную позицию. Но как специалисты, изучающие религию, мы поднимаемся выше, в более спокойную атмосферу. Мы изучаем заблуждение, подобно тому как физиолог изучает болезнь, выявляя ее причины, прослеживая ее влияние, размышляя о возможных лекарствах от этой lepoq vowcx;4, но право применения лекарств мы предоставляем другим людям, например хирургу или практикующему врачу. Выражение «Diversos diversa juvant»6 имеет всеобщее значение, и разделение труда в соответствии со способностями и вкусами различных индивидов будет всегда обеспечивать наилучшие результаты. Студент, изучающий историю естествознания, не вступает в полемику с алхимиками и не спорит с астрологами; скорее он пытается проникнуть в их понимание вещей и открыть в ошибках алхимии зародыши химии, а в фантазиях астрологии жажду и поиски истинного знания о небесных телах. Аналогичным образом поступает и студент, изучающий науку о религии. Он желает выяснить, что такое религия, какую основу она имеет в душе человека и каким законам следует в своем историческом развитии. В данном случае изучение заблуждений для него более поучительно, чем изучение той религии, которую он считает единственно истинной; и улыбающийся авгур является таким же интересным предметом, как римский верующий, который, закрывая свое лицо во время молитвы, думает, что он остается наедине со своим богом.
Я уверен, что само название «наука о религии» будет многим резать слух и сравнение всех религий мира, которое подразумевает, что ни одна из них не будет занимать привилегированное положение, несомненно покажется большинству опасным и достойным осуждения6, так как в данном случае игнорируется особое пред-
• Священная болезнь, эпилепсия (греч.).— Примеч. перев. О вкусах не спорят (лат.).— Примеч. перев.
• «Так называемая современная "наука о религии", с ее попытками сопоставить священные книги Индии и Библию, заслуживает самых резких возражений».— Епископ Глостерский.

38

почтение, которое каждый, даже простой фетишист, отдает своей собственной религии и своему собственному богу. Позвольте мне сказать, что когда-то я и сам разделял эти опасения, но я попытался преодолеть их, потому что я не хотел и не мог позволить себе отказаться ни от того, что я считал истиной, ни от того, что для меня дороже истины, а именно — от права проверки истины. И я не сожалею об этом. Я не утверждаю, что наука о религии уже всего достигла. Но она не ведет к утрате тех многих вещей, которые дороги нам. По моему скромному мнению, она не ведет к утрате того, что является существенным для истинной религии, и, если мы честно взвесим все «за» и «против», выигрыш будет неизмеримо больше, чем потери.
Одним из первых вопросов, заданных филологамиклассиками, когда их попросили оценить науку о языке, был: «Какова будет польза от сравнительного изучения языков?» Ими было высказано мнение, что языки имеют практическое значение, что они предназначены для разговора и чтения, а изучая одновременно многие языки, мы рискуем утратить четкость их восприятия, которая является более важной, чем все остальное. Им казалось, что, расширяясь, наше знание с неизбежностью становится менее глубоким, и если можно извлечь какую-нибудь пользу, изучая структуру тех диалектов, на которых не было создано никакой литературы, то эта польза, конечно, не сможет компенсировать потерь в точности и практичности филологии.
Если такое говорилось о сравнительном изучении языков, то можно представить себе, с какой силой будут возражать против сравнительного изучения религий! Хотя я не думаю, что те, кто изучает религиозные книги брахманов, буддистов, Конфуция и Лао-цзы, Мухаммеда и Нанака, могут быть обвинены в том, что они в глубине души восхищаются учениями этих древних наставников, или в том, что они утрачивают свои собственные религиозные убеждения, я все же сомневаюсь, что профессиональные теологи признают практическую пользу более полного изучения широкой сферы религий мира с большей готовностью, чем наиболее выдающиеся профессора и учителя признавали и признают даже теперь ценность знания санскрита, языка Авесты, готского или кельтского

39

языков для полного совершенствования в греческом или латинском и для реального понимания природы, цели, законов, роста и упадка языка в целом.
Нас спрашивают, в чем польза сравнения? — Как в чем? Ведь всякое высшее знание достигается путем сравнения и основывается на сравнении. Когда говорится, что характер научного исследования в нашу эпоху является преимущественно сравнительным, то это реально означает, что сейчас наши исследования основываются на большом массиве очевидных данных, на ясных выводах, которые могут быть получены человеческим умом.
Какую пользу может принести сравнение? — Взгляните на изучение языков. Если вы вернетесь на столетие назад и просмотрите фолианты самых известных авторов по вопросам, связанным с языком, а затем откроете книгу, написанную начинающим специалистом в области сравнительной филологии, вы увидите, в чем может быть польза и в чем есть польза сравнительного метода. Несколько столетий назад казалось очевидным, и в этом все были убеждены, что древнееврейский язык был изначальным языком человечества; проблема состояла лишь в том, чтобы проследить, каким путем из древнееврейского возникли греческий, латинский и другие языки. Общепризнанной была также идея о том, что язык является откровением в схоластическом смысле этого слова, несмотря на то что уже в IV в. епископ. Григорий Нисский резко протестовал против нее7. Грамматическая структура языка либо рассматривалась как результат добровольного соглашения, либо предполагалось, что окончания существительных и глаголов, подобно бутонам, произрастают из корней и стеблей языка; а малейший намек на сходство в звучании и значении слов считался достаточным критерием для выявления их общего происхождения и связи между ними. Следов этого филологического сомнамбулизма мы почти не находим в работах Гумбольдта, Боппа и братьев Гримм.
Нанесло ли это какой-нибудь урон? Разве это не принесло только пользу? Разве язык меньше волнует наше воображение лишь потому, что мы знаем, что дар речи есть творение Того, кто создал все вещи, а изобре-
7 «Lectures on the Science of Language», vol. I, p. 32.

40

тение слов для наименования каждого объекта было предоставлено человеку и было осуществлено при помощи человеческого разума? Следует ли менее тщательно изучать древнееврейский язык лишь потому, что мы больше не верим в то, что это язык Откровения, ниспосланный с небес, но что он является языком, тесно связанным с арабским, сирийским и древневавилонским, и можем извлекать пользу из их родства с более примитивными языками, для объяснения многих грамматических форм и для более точного перевода многих непонятных и сложных слов? Разве грамматическая артикуляция греческого и латинского языков становится менее поучительной от того, что вместо усмотрения в окончаниях существительных и глаголов просто произвольных знаков для отличия множественного числа от единственного или будущего времени от настоящего мы можем теперь сформулировать умопостигаемый принцип постоянного продуцирования и формирования материальных элементов языка? И становятся ли менее важными наши этимологические рассуждения лишь потому, что они основываются не на поисках поверхностных сходств, а на честном историческом и филологическом исследовании? Наконец, утратил ли наш язык принадлежащее ему место? Ослабла ли от этого наша любовь к родному языку? Говорят ли люди менее свободно или молятся не так пылко на своем родном языке лишь потому, что они знают его истинное происхождение и его неприукрашенную историю, или потому, что они знают, что все в языке, относящееся к внечувственным объектам, является и должно быть чистой метафорой? Можно ли сожалеть о том, что во всех языках, даже в примитивных языках низших народов, существуют порядок и мудрость, более того, нечто общее для всех языков?
Почему же мы должны сомневаться в возможности применения сравнительного метода, давшего такие огромные результаты в других областях знания, к изучению религии? Я уверен, что применение этого метода изменит многие устоявшиеся взгляды на происхождение, характер, развитие и упадок религий мира; и если мы не согласимся с тем, что бесстрашное исследование новых явлений, которое является нашим долгом и предметом нашей гордости во всех других областях знания,

41

опасно при изучении религий, если мы не позволим себе испугаться известного изречения о том, что все новое в теологии является ложным, то благодаря этому сравнительное изучение религий не будет в дальнейшем игнорироваться и откладываться.
Когда студенты, изучающие сравнительную филологию, стали щеголять парадоксом Гёте «Кто знает один язык, не знает ни одного», многие люди были шокированы этим, но вскоре они начали осознавать истину, сокрытую в этом парадоксе. Неужели Гёте считал, что Гомер не знал греческого или что Шекспир не знал английского языка лишь потому, что как тот, так и другой владели только своим родным языком? Конечно, нет! Подразумевалось, что ни Гомер, ни Шекспир не знали, чем в действительности был язык, которым они владели с такой великой силой и искусством. К сожалению, старый глагол «to can», от которого происходят «canny» (умение) и «cunning» (искусность), затерялся в английском языке, в противном случае мы могли бы в двух словах выразить то, о чем мы говорим, и отделить друг от друга два вида знания. Так же как мы можем сказать по-немецки, что fconnen (мочь) не есть kennen (знать), мы могли бы сказать по-английски, что to can (мочь) не есть to ken (знать); и сразу же станет ясно, что самый красноречивый оратор и самый талантливый поэт, несмотря на все их умение пользоваться словами и мастерство выражения, не смогли бы внятно ответить на вопрос: чем в действительности является язык? То же самое относится и к религии. Кто знает одну, не знает ни одной. Существуют тысячи людей, чья вера может двигать горы, и все же, если спросить их, чем в действительности является религия, они будут хранить молчание или говорить скорее о внешних признаках религии, чем о ее внутренней природе и сущности веры.
Легко заметить, что понятие религии имеет по крайней мере два различных значения. Когда мы говорим, об иудаизме, о христианстве или об индуизме, мы имеем в виду совокупность учений, передаваемых благодаря устной традиции или каноническим книгам и содержащих в себе все то, что определяет веру иудея, христианина или индуиста. Используя понятие религии в этом смысле, мы можем сказать, что человек изменяет свою религию в

42

том случае, если он принимает христианские религиозные учения вместо брахманистских, точно так же как человек может научиться говорить на английском языке вместо индийского.
Но понятие религии используется и в другом смысле. Так же как человек обладает даром речи независимо от всех исторических форм языка, он обладает способностью верить независимо от всех исторических религий. Говоря о том, что религия отличает человека от животного, мы не имеем в виду христианскую или иудейскую религию; мы не имеем в виду какую-нибудь отдельную религию; но мы имеем в виду способность ума или предрасположенность, которая независимо от чувства и разума, а иногда даже вопреки им дает возможность человеку постигать Бесконечное под различными именами и в разнообразных формах. Без этой способности были бы невозможны ни религия, ни даже низшее поклонение идолам и фетишам; и, если мы будем внимательны, мы сможем почувствовать во всех религиях томление духа, стремление постичь непостижимое, выразить невыразимое, жажду Бесконечного, любовь к Богу. Верной или неверной является этимология древнегреческого слова avGpcoTto^, человек (греки выводили его от 6 ava) d9pu)V, смотрящий вверх), несомненно, что только человек может обратить свое лицо к небу, что он один ищет чего-то за пределами чувств и разума, более того, ищет то, что отрицается чувствами и разумом.
Если существует философская дисциплина, изучающая условия чувственного или интуитивного знания, и если существует другая философская дисциплина, которая изучает условия рационального или концептуального знания, то, очевидно, имеет право на существование философская дисциплина, которая должна изучать существование и условия третьей способности человека, согласованной с чувством и разумом, но тем не менее независимой от них способности постижения Бесконечного8, которая является корнем всех религий. В немецком языке эта третья способность обозначается словом

8 Я употребляю слово Бесконечное, потому что его легче понять, чем Абсолютное, или Безусловное, или Непознаваемое. Различие между Бесконечным и Неопределенным рассматривается Кантом в «Критике чистого разума».

43

Vemunft, которое противопоставляется словам Verstand, разум, и Sinn, чувство. В английском языке я не знаю лучшего названия для нее, чем способность верить, правда, ей должно быть дано точное определение, чтобы ограничиться только теми объектами, которые находятся за пределами наших чувств и доказательств разума и существование которых постулируется чем-то вне нас, чему мы не можем противостоять. Простой исторический факт находится вне компетенции веры, в нашем смысле слова.
Если мы обратимся к истории современной мысли, мы обнаружим, что до Канта в философии господствовали взгляды, сводящие всю интеллектуальную деятельность к одной способности, к чувствам, «Nihil in intellectu quod non ante fuerit in sensu» — «Ничего не существует в интеллекте, что прежде не существовало в чувствах» — было их лозунгом. Лейбниц ответил на это кратко, но исчерпывающе: «Nihil — nisi intellectus», «Ничего, кроме интеллекта». Следующим был Кант, который девяносто лет назад доказал в до сих пор не устаревшей «Критике чистого разума», что наше знание, кроме чувственных данных, требует допущения интуиции пространства и времени, категорий, или, как мы могли бы их назвать, законов, а также необходимых условий понимания. Удовлетворившись установлением априорного характера категорий и интуиции пространства и времени, или, если использовать его собственный технический язык, удовольствовавшись доказательством возможности синтетических суждений a priori, Кант отказался пойти дальше и решительно отрицал способность человеческого разума выходить за пределы конечного и приближаться к Бесконечному. Он закрыл ворота, через которые древние пристально вглядывались в Бесконечное, но, вопреки себе, в «Критике практического разума» он отворил боковую дверь, через которую впустил чувство долга и вместе с ним ощущение Божественного. Это всегда казалось мне уязвимым пунктом философии Канта; если философия должна объяснять что есть, а не что должно быть, то не будет и не может быть покоя до тех пор, пока мы не признаем в человеке третьей способности, которую я называю способностью постижения Бесконечного, не только в религии, но и во всех других областях, силой,

44

независимой от чувства и разума, силой, в определенном смысле, противоречащей чувству и разуму, но все-таки самой реальной силой, которая существует с начала мира, и ни чувство, ни разум не способны победить ее, в то время как во многих случаях она единственная может победить и разум, и чувство'.
В соответствии с двумя значениями слова «религия» наука о религии делится на две части; первая, которая рассматривает исторические формы религии, называется сравнительной теологией; вторая, объясняющая условия, при которых возможна религия, либо в ее высшей, либо в ее низшей форме, называется теоретической теологией.
Сейчас мы будем говорить только о сравнительной теологии. Более того, я хочу показать, что проблемы, с которыми сталкивается теоретическая теология, не могут быть успешно решены до тех пор, пока не будут собраны, классифицированы и проанализированы данные, полученные в ходе сравнительного изучения рели-

9 Так как этот отрывок может вызвать некоторые недопонимания, я приведу цитату из другой моей лекции, которая пока не опубликована: «В настоящее время трудно говорить о человеческом разуме на любом языке, не используя терминов того или иного философа. Согласно некоторым, разум един и неделим и представляет собой содержание только нашего сознания, которое приписывает деятельности разума различные проявления чувств, воспоминаний, воображения, знания, воли или веры. Согласно другим, разум как таковой не существует вообще и говорить можно только о состояниях сознания, иногда пассивных, иногда активных, иногда смешанных. Я беру на себя большую ответственность, рискуя рассуждать в наш просвещенный XIX в. о различных способностях разума, способностях, являющихся плодами чистого воображения, незаконнорожденными потомками средневековой схоластики. Теперь я признаюсь, что меня скорее забавляет, чем пугает, такая педантичность. Способность, facultas, кажется мне таким хорошим словом, что, если бы оно не существовало, оно должно было быть выдумано, чтобы выражать различные способы деятельности того, что мы пока еще можем позволить себе называть нашим разумом. Мы не скомпрометируем себя больше, если скажем о способностпя-г или живости разума, и только тот, кто заменяет силы природы богами или демонами, испугается способностей как зеленоглазых чудовищ, находящихся в мрачных тайниках нашего "я". Поэтому я продолжаю использовать термин "способность"» и т. д.
Более подробно о необходимости допущения способности восприятия Бесконечного я говорю в «Lectures on the Science of Language», vol. II, p. 625—632. Этот вопрос подробно рассмотрен в книге: Nicotra Sangiacomo «L'lnfinito di Max Miiller», Catania, 1882.

45

гий. Я предвижу время, когда все то, что сейчас написано по теологии, с церковной или с философской точки зрения будет казаться таким же устарелым, таким же странным, таким же недостойным внимания, как работы фосса, Гемстергейса, Фалькенера и Леннепа с точки зрения сравнительной грамматики Боппа.
Может показаться удивительным, что в то время, как теоретической теологией или анализом внутренних и внешних условий, при которых возможна вера, занималось так много мыслителей, серьезные штудии по сравнительной теологии пока еще не предпринимались. Но объяснение этому самое простое. Материалы, на которых только и могло основываться сравнительное изучение религий человечества, прежде не были доступными, тогда как в наши дни они появились в таком изобилии, что ими невозможно овладеть одному человеку.
Хорошо известно, что император Акбар (1542—1605) был страстно увлечен изучением религий и что он приглашал к своему двору иудеев, христиан, магометан, брахманов, зороастрийцев и имел все доступные ему Священные книги, которые были переведены для того, чтобы он мог их читать10. И все же как мала была коллекция Священных книг, которой располагал даже император Индии чуть более 300 лет назад, в сравнении с тем, что сегодня можно найти в библиотеке самого заурядного ученого! Мы имеем оригинальный текст Вед, который Акбар не смог выпросить у брахманов ни с помощью взяток, ни с помощью угроз. Перевод Вед, который, судя по его словам, ему удалось добыть, был лишь переводом так называемой Атхарваведы и, скорее всего, включал только Упанишады, мистические и философские трактаты, очень интересные, очень важные сами по себе, но такие же далекие от древней поэтики Вед, как Талмуд от Ветхого Завета или учение суфиев от Корана. Мы имеем Зенд-Авесту, священные писания огнепоклонников, и мы обладаем их переводами, более полными и более корректными, чем те, которые император Акбар получил от Ардашира, мудрого зороастрийца, которого он пригласил в Индию из Кермана". Религия

10 Elphinstone's «History of India», ed. Cowell, book IX, cap. 3. " См.: «Journal of the Asiatic Society of Bengal», 1868, p. 14.

46

Будды, определенно во многих отношениях более важная, чем брахманизм, или зороастризм, или магометанство, никогда не упоминалась на религиозных дискуссиях, которые проводились по вечерам каждый вторник при императорском дворе в Дели12. Говорят, что министр Акбара Абу-л-Фазл не мог найти никого, кто помог бы ему в исследованиях буддизма. Мы располагаем полным каноном Священных книг буддистов на разных языках, на языке пали, на бирманском и сиамском, на санскрите, тибетском, монгольском и китайском языках, и нам может быть поставлено в вину только то, что до сих пор не существует полного перевода этого важного собрания Священных книг на каком-нибудь европейском языке. С другой стороны, древние религии Китая, основателями которых были Конфуций и Лао-цзы, теперь могут изучаться в превосходных переводах их Священных книг каждым, кто интересуется древними верованиями человечества.
Но это еще не все. Мы в долгу перед миссионерами, особенно за точные отчеты о религиозной вере и культе племен, находящихся на лестнице цивилизации значительно ниже, чем поэты в.едических гимнов или последователи Конфуция. Хотя вера африканских и меланезийских дикарей относится к более позднему времени, вполне вероятно, что она может представлять более раннюю и более примитивную фазу развития, и, следовательно, она столь же важна для специалистов, изучающих религию, как исследование неразвитых диалектов для лингвистов13.
Наконец, по моему убеждению, наиболее важным достижением для специалистов по истории религий является то, что они владеют правилами критического исследования. Сегодня никто не рискнул бы приводить цитаты из какой-нибудь книги, сакральной или профанной, без того, чтобы сначала не задать себе такие простые, но все-таки важные вопросы: Когда это было написано? Где и кем? Был ли автор очевидцем или он описывает только то, что слышал от других? И если последнее, то являют-
12 См.: «Aini Akbari», transl. by Blochmann, p. 171, note 3.
13 См.: Tiele «De Plaats van de Godsdiensten der Naturvolken in de Godsdienstgeschiedenis», Amsterdam, 1873. E. B. Tyior, «Fortnightly Review», 1866, p. 71.

47

ся ли его свидетели по крайней мере современниками событий, о которых они повествуют, и не наложили ли на их свидетельства отпечаток личные чувства или другие неблагоприятные влияния? Написана ли вся книга сразу, или она содержит в себе части, написанные раньше; и, если это так, возможно ли для нас отделить эти более ранние документы от основного содержания книги?
Изучение оригинальных документов, на которых базируются основные религии мира, проводившееся в этом духе, дало возможность некоторым из лучших ныне живущих ученых выявить то, что действительно является древним, и то, что сравнительно ново в каждой религии; выявить также различия между учением основоположников и их непосредственных учеников и позднейшими наслоениями, являющимися по большей части искажениями последующих веков. Изучение таких изменений, этих позднейших искажений, а может быть усовершенствований, не лишено своей прелести и полезно для практических занятий, но подобно тому, как было бы важно для нас изучить наиболее древние формы каждого языка, прежде чем приступить к их сравнениям, точно так же необходимо, чтобы мы имели ясное понятие о наиболее примитивной форме каждой религии, прежде чем мы приступим к определению ее собственной ценности и к ее сравнению с другими формами религиозной веры. Например, многие правоверные магометане будут рассказывать о чудесах, совершенных Мухаммедом; однако в Коране Мухаммед прямо говорит, что он просто человек, подобный другим людям. Он пренебрегает чудесами и взывает к великим деяниям Аллаха, восходу и заходу солнца, дождю, который оплодотворяет землю, растениям, которые растут, и живым душам, которые рождаются в мире (кто может поведать об их источнике?), к великим знамениям и чудесам в глазах истинно верующего. «Я только посредник,— говорит он.— Я не могу показать вам знамение, или чудо, кроме тех, которые вы видите каждые день и ночь. Знамение дает Бог»14.
Буддистские легенды полны чудес, которые приписываются Будде и его ученикам,— чудес более удивитель-

" «The Speeches and Table-talk of the Prophet Mohammad» by Stanley Lane-Poole, 1882, Introd. p. XXXVI and XLI.

48

ных, чем чудеса любой другой религии; однако в их Священном каноне говорится о том, что Будда запрещал своим ученикам творить чудеса, даже если бы этого желала толпа, требующая для своей веры знамения. Какое же чудо приказывает Будда совершить своим ученикам? «Скрывайте ваши добрые дела,— говорит он,— и исповедуйте перед миром грехи, которые вы совершили». Это и есть истинное чудо Будды.
Современный индуизм основывается на кастовой системе, как на фундаменте, который не может быть поколеблен ни одним аргументом; но в Ведах, высшем авторитете религиозной веры индусов, не упоминается о сложной кастовой системе, которую мы находим в книгах Ману; более того, в одном месте, где речь идет об обычных классах индийского или любого другого общества, упоминается, что жрецы, воины, свободные граждане
и рабы — все одинаково произошли от Брахмана, источника всего сущего.
Было бы большим преувеличением сказать, что тщательный критический анализ свидетельств, необходимых для изучения каждой религии, уже закончен. Предстоит еще много работы. Однако начало, и очень успешное начало, положено, и для каждого, кто занимается изучением религий, эти результаты будут чрезвычайно полезны. Так, приступая к изучению древней ведической религии, мы должны провести самое строгое различие не только между гимнами Ригведы, с одной стороны, и гимнами, собранными в Самаведе, Яджурведе и Атхарваведе — с другой, более тщательное ее изучение потребует от нас точно такого же различения между более древними и более современными гимнами самой Ригведы, так как даже незначительные особенности языка, грамматики или ритма позволяют нам сделать это.
Для того чтобы достичь ясного понимания мотивов и импульсов основателя культа Ахурамазды, мы должны главным образом, если не всецело, опираться на те части Зенд-Авесты, которые написаны на диалекте гатха, наиболее древнем диалекте языка священного кодекса зороастрийцев.
Чтобы справедливо судить о Будде, мы не должны смешивать практические части Трипитаки, так называемую Дхарму, с метафизическими частями, Абхидхар-

49

мой. Правда, обе части относятся к Священному канону буддистов, но их первоначальные источники лежат в самых различных плоскостях религиозной мысли.
История буддизма предоставляет нам прекрасную возможность проследить процесс формирования канона Священных книг. Здесь, как и в других случаях, мы видим, что при жизни учителя не велась запись его деяний и не было необходимости в Священном Писании, содержащем его изречения. Его присутствия было достаточно, а мысли о будущем, особенно о будущем величии редко возникали в умах тех, кто следовал за ним. Только после того, как Будда покинул мир, его ученики попытались восстановить изречения и деяния ушедшего от них друга и учителя, В то время страстно приветствовалось все, что могло послужить славе Будды, как бы оно ни было необыкновенно и невероятно; и, кроме того, современники, которые рискнули бы критиковать или отрицать необоснованные утверждения или каким-то другим способом порочить священную личность Будды, не имели шансов быть выслушанными15. А когда, вопреки этому, возникли различия в толкованиях, их не стали подвергать тщательной проверке; в Индии, так же как и везде, быстро возникли термины «неверующий» (nfistika) и «еретик» (p&shanda), которыми пользовались соперничающие партии до тех пор, пока знатоки учения, расходившиеся во мнениях, не обратились за помощью к светской власти, а цари и императоры не созвали Соборы для преодоления раскола, для решения вопроса о Символе веры и для завершения работы над Священным каноном. Мы знаем, что современник Селевка царь Ашока посылал царскую грамоту собранию старейшин, предписывая им, что нужно делать и чего следует избегать, также предостерегая их от своего имени воздерживаться от чтения книг апокрифического или еретического характера, которые, как он полагал, не должны быть включены в Священный канон16.
" «Mahavansa», p. 12, Nannehi tatha vatthabbam iti, «нельзя допускать существования других жрецов».
" Профессор Керн дает такой перевод второй части наскальной надписи, содержащей рескрипт, который Ашока адресовал собору в Магадхе: «Царь Магадхи Приядарси приветствует собрание духовных лиц и желает им благоденствия и счастья. Вы знаете, достопо-

50

Таким образом, мы приходим к выводу, который подтверждается изучением других религий, что канонические книги, хотя они и предоставляют нам в большинстве случаев наиболее древнюю и наиболее достоверную информацию, доступную специалистам, изучающим религию, не являются безоговорочно истинными; кроме того, они должны быть подвергнуты более полной критике и более строгой проверке, чем другие исторические книги. Для этой цели наука о языке в большинстве случаев оказывалась неоценимым помощником. Можно допустить имитацию древних мыслей, которая обманет современного историка, но крайне трудно имитировать древний язык и ввести в заблуждение опытного лингвиста. Поддельная книга Эзурведа, которая ввела в заблуждение даже Вольтера, и была оценена им как «драгоценнейший дар, которым Запад обязан Востоку», вряд ли удовлетворит в наши дни специалиста в области санскрита. Этот драгоценнейший дар Востока Западу есть едва ли не самая бессмысленная книга, которую может прочитать специалист, изучающий религию, и единственным ее оправданием может быть то, что подлинный автор этой книги никогда не желал сознательно сделать из нее подделку и никогда не претендовал на ту оценку, которую ей дал Вольтер.
Я могу добавить, что книга Жаколлио, которая в последнее время привлекает большое внимание и называется «La Bible dans 1'Ind.e», относится к тому же разряду книг. Несмотря на то что выдержки из Священных
чтенные, как велико наше уважение и привязанность к триаде, которая называется Будда (Учитель), Дхарма и Сангха. Все, что говорил наш повелитель Будда, достопочтенные, является истинным. Поэтому, достопочтенные, его высказывания должны рассматриваться как обладающие бесспорным авторитетом, поэтому истинная вера пребудет во веки веков. Итак, достопочтенные, я почитаю в первую очередь следующие религиозные работы: "Основы учения", "Сверхъестественные силы Учителя (или Учителей)", "Страх перед будущим", "Песня Отшельника", "Сутра об аскетизме", "Вопрос Упатишья и наставления Рахулы", в которых содержатся речи нашего Учителя Будды. Я хочу, достопочтенные, чтобы эти религиозные работы постоянно изучали и помнили для поддержания своего доброго имени как монахи и монахини, так и миряне, мужчины и женщины. Именно для этого, достопочтенные, я пишу вам и тем самым со всей очевидностью выражаю свое желание». См.: Indian Antiquary, vol. V, р. 257; Cunningham, «Corpus Inscript. Indie.», p. 132; Oldenberg, «Vinaya-pitaka», vol. I, Introd. p. XL'401.

51

книг брахманов приводятся в ней не в оригинале, а в очень поэтическом французском переводе, ученый, знающий санскрит, не колеблясь ни минуты, скажет, что они являются подделками и что Жаколлио, президент суда в Чандернагоре, был обманут своим учителем-туземцем. Можно найти много ребяческого и наивного в Ведах, но когда мы читаем следующую строку: Le femme c'est 1'ame de 1'humanite17, то мы легко догадываемся, что это наивность XIX столетия, а не детства человеческого рода. Выводы и теории Жаколлио таковы, какими они и должны быть, будучи основаны на подобном материале18.
Сравнительное изучение религий стало необходимым с открытием ранее неизвестных подлинных документов, важных для изучения истории религий человечества, и с огромными возможностями в исследовании глубочайших истоков религиозной мысли во всем мире, которые дало ученым обширное изучение восточных языков. Если бы мы отказались от этой работы, то за нее взялись бы другие народы и представители других вероисповеданий. Недавно в Калькутте была прочитана лекция главой Ади самадж (т. е. Старой Церкви) «О превосходстве индуизма над всеми остальными религиями». Лектор считает, что индуизм превосходит другие религии, «потому что он обязан своим названием не человеку; потому что он не признает посредника между Богом и человеком; потому что индуист в своем сильном религиозном чувстве поклоняется Богу как душе души; потому что только индуист поклоняется Богу все время, в делах и в наслаждении, во всем; потому что тогда, как другие Писания призывают к пиетету и добродетели ради вечного блаженства, индуистские Писания единственные утверждают, что Богу должны поклоняться только ради Бога, а добрые дела творить во имя добродетели; потому что индуизм проповедует всеобщую благожелательность, в то время как другие вероисповедания апеллируют просто к человеку; потому что индуизм не является сектантской религией (утверждая, что все вероисповедания

17 «Женщина — душа человечества» {фр.}.— Примеч. перев. " См.: Selected Essays, vol. II, р. 468 sq.

52

хороши, если их придерживаются добрые люди), не требует обращения в свою веру; он наиболее толерантен по сравнению с другими религиями, он призывает к полному абстрагированию разума от временного и чувственного и концентрации его на божественном, потому что с самого раннего детства человечества и до наших дней он оказывает влияние на государственные дела величайшей важности и на самые мелкие события семейной жизни»19.
Наука о религии, основанная на беспристрастном и подлинно научном сравнении всех или по крайней мере наиболее важных религий человечества, является теперь лишь вопросом времени. Это требование было выдвинуто теми, чьи решения не могут игнорироваться. Название этой науки, содержащее в себе скорее пожелания, чем нечто осуществленное, стало более или менее признанным в Германии, Франции и Америке; ее важнейшие проблемы привлекают внимание многих исследователей и ее результатов ожидают либо со страхом, либо с восхищением. Принять во владение эту новую территорию, именуемую истинной наукой, и оградить ее священные границы от набегов тех, кто думает, что они имеют право говорить о древних религиях человечества, никогда не затруднив себя изучением языков, на которых написаны их Священные книги, будь то последователи брахманизма, зороастризма или буддизма, иудеи или христиане,— становится долгом тех, кто посвятил свою жизнь изучению основных религий мира в их первоисточниках и кто ценит религию и почитает ее в любой из тех форм, в которых она существует. Что можно думать о философах, изучающих религию Гомера, без знания греческого языка, или пишущих о религии Моисея, не зная древнееврейского?
Меня не удивляют презрительные высказывания м-ра Арнольда20 о La Science des Religions, и я полностью согласен с ним, что цитируемые им суждения шокируют пишущую братию. Но подтверждаются ли эти суждения авторитетными учеными? Считают ли те, кто может прочитать Веды или Ветхий и Новый Заветы в подлин-
" См.: «Times», Oct. 27, 1872. 2" «Literature and Dogma», p. 117.

53

нике, что священная теория арийцев привнесена в Палестину из Персии и Индии и получила развитие в учении основателя христианства и его величайших апостолов св. Павла и св. Иоанна, становясь все более совершенной и все более возвращаясь к своему истинному характеру «трансцендентной метафизики» в трудах отцов христианской церкви? Считали ли когда-нибудь Колебрук, или Лассен, или Бюрнуф, «что мы, христиане, являясь арийцами, можем быть удовлетворены, думая, что религия Христа пришла к нам не от семитов и что в гимнах Вед, а не в Библии мы можем увидеть изначальный источник любой религии; что теория Христа — это теория ведического Агни, или огня; что Воплощение представляет ведическое торжество сотворения огня, символ огня любого вида, во всяком движении жизни и мысли; что Троица Отца, Сына и Духа есть ведическая Триада Солнца, Огня и Ветра; а Бог в конечном счете есть космическое единство». М-р Арнольд ссылается на имя Бюрнуфа, но он должен знать, что у Эжена Бюрнуфа не было ни сына, ни однофамильца.
Те, кто намерен использовать сравнительное изучение религий как средство для принижения христианства и возвышения других религий человечества, являются, по моему мнению, союзниками столь же опасными, как и те, кто считает необходимым принизить другие религии, чтобы возвеличить христианство. Науке не нужны фанатики. Не буду скрывать, что для меня подлинное христианство, я имею в виду религию Христа, становится более и более возвышенным по мере того, как мы все больше узнаем и все беспристрастнее оцениваем сокровища истины, скрываемые в презираемых религиях мира. Но никто не сможет придти к этому убеждению до тех пор, пока не будет честно пользоваться одним и тем же критерием по отношению ко всем религиям. Для любой религии, а более всего для христианства было бы губительным претендовать на исключительное положение. Христианство не пользовалось никакими привилегиями и не выпрашивало права неприкосновенности, когда бесстрашно противостояло наиболее древним и наиболее могущественным религиям мира и побеждало их. И даже теперь оно не просит милости у тех, с кем встречаются лицом к лицу наши миссионеры во всех частях света. И

54

если христианство не перестанет быть тем, чем оно было, его защитники не отступят перед этим новым испытанием на прочность и скорее одобрят, чем недооценят, занятие сравнительной теологией.
И позвольте мне с самого начала заметить, что ни одна религия, за исключением, пожалуй, раннего буддизма, не была благосклонна к идее беспристрастного сравнения основных религий мира — никогда не относилась терпимо к нашей науке. По-видимому, почти все религии используют язык фарисеев, а не язык мытарей. Одно лишь христианство, которое как религия общечеловеческая, а не религия привилегированного класса или избранного народа, научило нас исследовать историю человечества как нашу собственную, открывать следы божественной мудрости и любви в развитии всех народов мира и показывать, если это возможно, даже в низших и грубейших формах религиозной веры не дела дьявола, а нечто указывающее на божественное руководство, нечто делающее нас восприимчивыми к словам св. Петра о том, «что Бог не благоволит к отдельным лицам, и из всего народа тот, кто Его боится и исполняет свою обязанность, будет Им выслушан по справедливости».
Ни в одной религии нет столь благоприятной почвы для развития сравнительной теологии, как в нашей собственной. Позиция, которую с самого начала заняло христианство по отношению к иудаизму, может быть первым уроком сравнительной теологии и направляет внимание даже неграмотных людей на сравнение этих двух религий, различающихся в их понимании Божества, в их оценке человечества, в их мотивации морали и в их надежде на бессмертие и все же имеющих так много общего, что даже современные христиане искренне присоединяются почти ко всем псалмам и молитвам Ветхого Завета и следуют большинству его моральных заповедей. Если нам удастся однажды увидеть в претендующей на исключительность религии иудеев готовность к тому, чтобы стать общечеловеческой религией, мы ощутим гораздо меньшую трудность в выявлении цели, сокрытой в хитросплетениях других религий, почувствуем, что странствие в пустыне, быть может, является подготовкой к жизни в земле обетованной.
Изучение этих двух религий, иудаизма и христианст-

55

ва, проводящееся некоторыми нашими наиболее образованными теологами параллельно с изучением греческой и римской мифологии, фактически было наиболее полезной подготовкой для более обширных исследований. Даже ошибки, которые были допущены предтечами нашей науки, оказали помощь тем, кто следовал за ними; и, однажды исправленные, они никогда не будут допущены снова. Например, мнение о том, что языческие религии были лишь искажением Ветхого Завета, когда-то поддержанное очень авторитетными и высокообразованными людьми, теперь полностью отвергнуто подобно попыткам объяснения греческого и латинского языков как искажений древнееврейского21.
С другой стороны, теория, которая допускает первобытное сверхъестественное откровение, дарованное отцам человеческой расы, и которая утверждает, что мы можем обнаружить крупинки истины при изучении святилищ языческих идолов, представляющих собой рассеянные фрагменты этого священного наследия,— семена, которые упали на обочину или на каменистые места,— сейчас эта теория находит немногих сторонников, фактически не больше, чем теория, согласно которой в начале существовал один законченный и совершенный первобытный язык, который позднее распался на бесчисленные языки мира.
В рамках этой ограниченной сферы благодаря сравнению иудаизма и христианства с религиями Греции и Рима было установлено еще несколько принципов, которые окажутся чрезвычайно полезными в наших дальнейших изысканиях. Доказано, например, что язык древности не похож на современный язык, что восточный язык не похож на язык Запада и что, если мы не примем все это в расчет, мы не сможем правильно интерпретировать изречения древнейших учителей и поэтов человечества. Одними и теми же словами обозначаются разные вещи в англосаксонском и английском языках, на латыни и на французском; еще меньше мы можем рас-

21 Tertullian, «Apolog.», XLVII: »Unde haec, oro vos, philosophis aut poetis tarn consimilia? Nonnisi de nostris sacramentis: si de nostris sacramentis, ut de prioribus, ergo fideliora sunt nostra magisque credenda, quorum imagines quoque tidem inveniunt». См.: Hardwick, «Christ and other Masters», vol. I, p. 17.

56

считывать на то, что слова любого современного языка будут точными эквивалентами слов, относящихся к древнему семитскому языку, такому, как древнееврейский язык Ветхого Завета.
Древние слова и древние мысли, слитые воедино, еще не достигли в Ветхом Завете той ступени абстрагирования, на которой действующие силы, как естественные, так и сверхъестественные, могут представляться в какой-либо иной форме, кроме персонифицированной и более или менее антропоморфной. В тех случаях, когда мы говорим о внутреннем или внешнем искушении, для древних более естественным было бы говорить об искусителе, либо в антропоморфной, либо в зооморфной форме; когда мы говорим о вездесущей благости Бога, они говорили о том, что Господь — их скала, их крепость, их щит, их высокая башня. Они даже утверждали, что произошли от скалы, хотя в несколько ином смысле, чем Гомер, который упоминал о происхождении человека из камня. В тех случаях, когда мы употребляем выражение «небесное послание» или «божественный знак», они говорили о крылатом вестнике; то, что мы называли божественным провидением, для них было движущимся облаком, указывающим им путь, и лучом озаряющего ихсвета, убежищем от бури и тенью, спасающей от палящего солнца. Несомненно, они имели в виду то же самое, что и мы, и не их, а наша вина, если мы упрямо не хотим понять язык древних пророков, если мы настаиваем на понимании их слов только с внешней и материальной стороны и забываем, что прежде, чем в языке было установлено различие между конкретным и абстрактным, между чисто духовным и грубо материальным, стремлением говорящих было охватить и конкретное, и абстрактное и материальное, и духовное тем способом, который стал совершенно чуждым для нас, хотя он живет в языке каждого истинного поэта. До тех пор, пока мы не совершим этот ментальный параллакс, наше странствие по древним небесам будет неизбежно направлено по ложному пути. Кроме того, я уверен, можно доказать, что более половины трудностей при изучении истории религий имеют свой источник в этом постепенном искажении древнего языка при переводе его на современный, в модернизированной интерпретации древних мыслей,

57

особенно в тех случаях, когда слово становится более сакральным, чем дух.
Исследования в области сравнительной мифологии позволяют говорить, что многое из кажущегося нам и казавшегося лучшим представителям древних иррациональным и недостойным уважения в мифологии Индии, Греции и Италии может быть пересмотрено, и большинство сюжетов, которые были отнесены к разряду детских сказок, следует вновь прочитать в их изначальном смысле. Мы можем сказать, что этап в развитии языка, который с неизбежностью породил эти заблуждения, является более ранним, чем самые ранние литературные документы. В арийских языках это прослеживается еще до появления Вед и до времени Гомера, хотя его влияние ощущается и в более поздний период.
Можно ли утверждать, что семитские языки, и особенно древнееврейский, чудом избежали влияния процесса, присущего самой природе и развитию языка и называемого вполне правомерно детской болезнью, против которой нет лекарств?
Я действительно считаю, что семитские языки по причинам, о которых я говорил выше, пострадали меньше от мифологии, чем арийские языки: достаточно прочитать первые главы книги Бытия для того, чтобы осознать, что мы никогда правильно не поймем этот древний язык, если не будем учитывать влияние древнего языка на древнюю мысль. Например, если мы читаем, что после сотворения первого человека у него было взято одно ребро и из него была создана женщина, то каждый изучающий древний язык сразу же увидит, что этот текст нельзя рассматривать в его, простом, буквальном смысле. У нас нет необходимости подробно останавливаться на том, что в 1-й главе Бытия дается менее впечатляющее описание сотворения мужчины и женщины. Что может быть проще, а потому истиннее, чем: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею...» В связи с этим возникает вопрос: как после такого описания творения мужчины и женщины могла появиться вторая версия сотворения человека, его одинокой

58

жизни в райском саду, изъятия у него ребра, из которого в помощь ему была создана женщина.
Те, кто хорошо знает древнееврейский язык, вряд ли будут сомневаться в подлинных источниках этих преданий. Позвольте напомнить, что, когда на нашем современном языке мы говорим о той же самой вещи, евреи говорят о кости, арабы — о глазе вещи. Это хорошо известная семитская идиома, и аналогии ей можно обнаружить в других языках. «Кость» является разговорным выражением того, что мы называем глубочайшей сущностью, «глаз» — того, что мы называем душой или самостью вещи. В древних ведических гимнах поэт также спрашивает: «Кто, увидев перворожденного, когда у него еще не было костей, т. е. не было формы, сделал так, чтобы у него появились кости?», т. е. когда то, что было бесформенным, получило форму или, может быть, когда то, что не имело сущности, получило сущность? И он продолжает спрашивать: «Где была жизнь, кровь, душа мира? Кто был ниспослан спросить об этом у того, кто знал это?» В древнем языке Вед кость, кровь, дыхание означают больше, чем нечто материальное; но с течением времени санскритский «атман», первоначально означающий дыхание, превращается в простое местоимение, означающее индивидуальное начало. То же самое относится и к древнееврейскому «этзем». Первоначально, означая кость, оно в дальнейшем начинает использоваться как простое местоименное прилагательное, в значении «сам» или «тот же самый».
После этих предварительных объяснений становится ясно, что, думая и говоря на современном языке, Адам мог бы сказать Еве: «Ты сотворена таким же образом, как и я», а на древнееврейском языке он выразил бы свою мысль следующим образом: «Ты кость от кости моей, и плоть от плоти моей». Это выражение повторялось на протяжении всего нескольких поколений, и вскоре появилась буквальная, если так можно выразиться, материальная и вводящая в заблуждение интерпретация, в дальнейшем люди начинают верить, что первая женщина была создана из кости первого мужчины или из его ребра, по той простой причине, что, по всей видимости, без ребра он мог чувствовать себя лучше, чем без любой другой кости. Такое однажды возникшее недо-

59

разумение сохранялось несмотря на всю свою странность, ибо с его помощью можно было совершить переход к необъяснимым истокам самого раннего происхождения, но в то же время оно создавало угрозу разрушения той силы, которая высоко ценилась среди древних народов, потому что она была простой, естественной и благотворной. Только благодаря этому можно объяснить данное во 2-й главе книги Бытия описание сотворения женщины, хотя оно находится в полном противоречии с тем, что говорится в первой главе22.
Далеко не всегда возможно разгадать эти древние загадки и далеко не все интерпретации, которые даются различными учеными, являются правильными. Единственный принцип, которого я придерживаюсь, состоит в том, что недоразумения подобного рода неизбежны при изучении древних языков и что мы должны быть готовы к встрече с ними при изучении религий как семитских, так и арийских народов.
Позвольте обратиться к другой семитской религии — религии Древнего Вавилона, описанной во фрагментах Бероса. Сходства между этой религией и религией евреев не вызывают сомнения, но существует контраст между простотой библейского языка и неистовой экстравагантностью вавилонских теогонии, требующих от исследователя изрядной смелости для того, чтобы за искаженными чертами и ужасными карикатурами угадать первоначальные контуры23.
У нас нет причин сомневаться в точности описания вавилонской религии Беросом, по крайней мере в том виде, как она существовала при его жизни. Он был вавилонянином по происхождению, жрецом храма Бэла, современником Александра Великого. Он написал историю халдеев на греческом языке, очевидно предполагая, что она будет прочитана греческими завоевателями, и он утверждал в своей первой книге, что написал эту историю халдеев, используя метрические, астрономические и хронологические данные, которые сохранились в Вавилоне и которые охватывают период около 200 тыс. лет (150 тыс. согласно Синкеллу). История халдеев, написан-

" См.: «Selected Essays», vol. II, р. 456. 23 Bunsen «Egypt», IV, p. 364.

60

ная Беросом, утеряна. Выдержки из нее были сделаны Александром Полигистером в I в. до н. э., но его работа также не сохранилась. Она еще существовала в то время, когда Евсевий (270-340) писал свою Хронику, и использовалась им при написании древней истории Вавилона. Но Хроника Евсевия также не сохранилась, по крайней мере на греческом языке, и только в армянском переводе Евсевия до нас дошли многие части, относящиеся к истории Вавилона в том виде, как она была первоначально написана Беросом. Этот армянский перевод был издан в 1818 г., и на его значение впервые указал Нибур24. Мы имеем большие выдержки из Евсевия, сохраненные Георгием Синкеллом, который был соседом по келье бывшего патриарха Константинополя, написавшего Хронографию около 800 г., благодаря чему стало возможным сравнить в некоторых местах первоначальный греческий. текст с армянским и таким образом установить достоверность армянского перевода.
Берос так описывает вавилонские представления о сотворении мира25.
«Было время, когда всюду были только мрак и вода и в них обитали огромные чудовища разнообразных форм; люди рождались с двумя, а некоторые с четырьмя крыльями, с двумя лицами, имели одно тело, но две головы — мужскую и женскую и несли на себе отпечатки мужской и женской природы; а другие люди были с копытами и рогами козлов, некоторые — с ногами лошадей и имели нижнюю часть тела — от лошади, а верхнюю — от человека, наподобие Гиппоцентавра. Быки также были сотворены с человеческими головами, а собаки — с четырьмя телами, имеющими рыбыл хвосты; и лошади с собачьими головами, и люди, и другие твари имели головы и тела лошадей, а хвосты рыб; а некоторые твари имели формы всех видов животных. Кроме того, рыбы, рептилии, змеи и многие другие удивительные и необыкновенные существа имели внешний вид других, изображения которых можно увидеть в храме Бэла. Во главе всех была женщи-

" Eusebii Pamphili Caesariensis Episcopi Chronicon. Bipartitum nunc primum ex Armeniaco textu in Latinum conversum, opera P. Jo. B. Aucher; Ventetiis, 1818.
26 Eusebii Chronicon, vol. I, p. 22; «Fragmenta Historicorum», vol. II p. 497.

61

на Олюрка26 (армянок. Марсия), которую по-халдейски звали Талаттх"', а по-гречески Таласса (или море). Таким образом, когда все это было собрано вместе, пришел Бэл и рассек женщину на две части: из одной ее половины он сделал землю, из другой половины — небо, и он уничтожил всех тварей, которые были в ней. Но это описание природы нужно понимать аллегорически. Ибо когда еще все вокруг было влажным и твари рождались в этой среде, тогда бог (Бэл) отсек свою собственную голову, и боги смешали истекающую из него кровь с землей и создали людей, поэтому человек является разумным и имеет нечто общее с божественным интеллектом».
«И Бэл, которого они называли Зевсом (а по-армянски Арамаздом) разделил темноту на две части и отделил землю от неба и упорядочил мир. И животные, которые не выносили силы света, погибли. И Бэл, когда он увидел сушу и плодородную землю, приказал богам отсечь его голову, смешать землю с истекающей из него кровью и создать людей и животных, которые могли бы дышать воздухом. И Бэл создал также и солнце, и луну, и пять планет».
Нельзя -представить себе ничего более бессмысленного и запутанного, чем эта вавилонская версия возникновения земли и человека, но все же, если мы рассмотрим ее более внимательно, мы сможем выделить следующие элементы: 1. В начале были мрак и вода.
В древнееврейском варианте: Был мрак над бездною.
26 Согласно Ленорманту («Deluge», p. 30) Betit Um-Uruk. В современном армянском языке Am-arga используется для обозначения матери-земли. Проф. Дитрих объясняет это слово как homer-kai, содержимое яйца. См.: Bunsen's «Egypt», IV, р. 150.
" М-р Сейс пишет мне: «Возможно, Ленормант прав, исправляя ОоЛатЭ (когда сравнивает с Тоиве или Таивт) Дамаскина) в OciVdtO, что является ассирийским Tthamtu или Tamtu и соответствует еврейскому слову "море". В этом случае аналогия между вавилонским вариантом и книгой "Бытие" (1,2) будет еще сильнее». Бунзен объяснял Taladeth исходя из еврейского yalad, означающего «откладывающий яйца» (Bunsen's «Egypt», vol. IV, р. 150). Д-р Хаупт («Die Sumerische-akkadische Sprache», p. 276) указывает, что т в шумеро-аккадском преобразуется в v и что такое изменение может наблюдаться и в ассирийском языке. Таким образом, ассирийское TiSmdu, море (= tahmatu, или ti'amdu, ti'amtu, устойч. констр. t'amat, ср. еврейск. tehom) представляется как Таиве у Дамаскина (см.: «Questions de primis principiis», ed. Корр., р. 384), и Дамкина, жена Эа — как ДайхТ].

62

2. Небо было отделено от земли.
В древнееврейском: Да будет твердь посреди воды и да отделяет она воду от воды... И назвал Бог твердь небом... и назвал Бог сушу землею.
3. Были созданы звезды, солнце, луна и пять планет.
В древнееврейском варианте: И создал Бог два светила великие: светило большее для управления днем, и светило меньшее для управления ночью, и звезды.
4. Были сотворены различные виды животных.
5. Были созданы люди.
Безудержная фантазия вавилонян находит свой широчайший простор особенно при описании сотворения животных. Говорят, что изображения этих тварей можно увидеть в храме Бэла, и их описание определенно соответствует некоторым образам богов и героев, которые сегодня мы можем увидеть в Британском музее, но маловероятно, чтобы вавилонская история сотворения этих чудовищ могла возникнуть из созерцания древних идолов в храмах Вавилона. И до сих пор изначальное происхождение этих чудовищ не поддается объяснению.
Наиболее важным, однако, является то, что вавилоняне представляли человека как существо, приобщенное к божественному разуму. Символический язык, при помощи которого они выражали эту идею, несомненно, ужасен и отвратителен, но позвольте напомнить, что древнееврейский символ «Бог вдунул в лице его дыхание жизни» представляет собой в конечном счете еще одну слабую попытку выражения той же самой идеи — идеи настолько возвышенной, что ни один язык никогда не сможет адекватно выразить ее.
Для того чтобы была надежда на успех в понимании изначального смысла древних преданий, абсолютно необходимо быть знакомым с характером языка, который является источником этих традиций. Например, языки, в которых отсутствует грамматический род, будут свободны от многих мифологических историй, которые неизбежны для санскрита, греческого или латинского языков. Д-р Блик, неутомимый исследователь африканских языков, обращал внимание на этот факт. Во введении к «Сравнительной грамматике южно-африканских языков», опубликованной в 1862 г., он пишет: «Можно сказать, что формы языка в некоторой степе-

63

ни составляют каркас человеческого разума, мысли которого они выражают... Как, например, зависят высшие продукты человеческого разума, религиозные идеи и понятия даже высокоцивилизованных народов от их манеры говорить, показано Максом Мюллером в его очерке по сравнительной мифологии (Оксфордские очерки, 1856)28. Это становится еще более очевидным в ходе наших африканских исследований. Первоначальная причина культа предков у какой-либо определенной расы (кафров, негров и полинезийцев) и поклонения звездам или тех форм религии, которые произошли из почитания небесных тел, у других рас (готтентотов, североафриканских, семитских и арийских народов) кроется в самих формах их языков. Народы, говорящие на языках, в которых различаются женский и мужской род, отличаются поэтическим восприятием мира, благодаря которому человеческие признаки приписываются другим существам и даже неодушевленным предметам, в результате чего имеет место персонификация, являющаяся источником почти всех мифических рассказов. Эта способность не развита в сознании кафров, потому что она не подсказана им формой их языка, в котором имена собственные (как в языках, различающих женский и мужской род) не объединены вместе с неодушевленными предметами в одни и те же классы или роды, но существуют как отдельные классы без какого-либо грамматического разделения на мужской и женский роды»29.
Если я осмеливаюсь без знания зулусского языка
28 «Chips from a German Workshop», vol. II, pp. 1-146. " См. также его введение ко второму тому «Сравнительной грамматики», опубликованному в 1869 г. М-р Э. Б. Тайлор сделал некоторые ценные замечания по тому же самому предмету в своей статье о «религии дикарей» (Fortnightly Review, 1866, р. 80). Конечно, если посмотреть с высшей точки зрения, не язык как таковой определяет разум, а мышление и язык являются двумя взаимоопределяющими друг друга проявлениями одной и той же энергии. Непонимание этого заставляет искать убежище, как это делал Тейлор, в так называемом старом антропоморфизме, который объявляется очевидным источником всей мифологии. Но это дает нам только тавтологическое, а не генетическое объяснение мифологии. Существует значительная разница между постоянными и изменяющимися характеристиками языка. Глубочайшие корни мифологии находятся в неизменных характеристиках, и они должны быть тщательно отделены от позднейших спорадических искажений языка.

64

интерпретировать их концепцию творения, истоки которой находятся в мышлении и языке зулусов, я приступлю к этому с большой нерешительностью и лишь для того, чтобы показать, по крайней мере на одном примере, что религия дикарей должна будет изучаться таким же образом, как священные традиции семитских и арийских народов. Я совсем не буду удивлен, если интерпретация, которую я рискну предложить, покажется несостоятельной в глазах тех, кто изучает зулусские диалекты, но я скорее готов признать несостоятельной мою интерпретацию, чем отказаться от убеждения, что единственным надежным основанием для исследования религий дикарей является изучение их языков.
О невозможности приближения к более или менее правильному пониманию религиозных чувств диких племен без точного и подобающего ученому знания их диалектов лучше всего свидетельствует старая полемика о том, существуют ли племена диких людей, совершенно лишенных религиозных чувств. Для тех, кто по той или иной причине считает, что религиозные чувства не являются существенными для человеческой природы, не составляет больших трудностей собрать высказывания путешественников и миссионеров в поддержку своей теории. Те, кто придерживается противоположного мнения, с неменьшей легкостью опровергают такие высказывания30. Теперь, прежде чем мы примем ту или иную точку зрения, мы должны выяснить, насколько авторитетны те люди, на чьи мнения мы опираемся; действительно ли они знают язык и знают ли они его достаточно хорошо не только для того, чтобы беседовать о простейших вещах, но для того, чтобы вступать в дружеский и откровенный разговор на такие темы, которые вызывают затруднения даже у высокообразованных людей. Нам бы хотелось иметь информацию наподобие той, которую дают нам д-р Коллеуэй и д-р Блик, являющиеся одновременно учеными и философами. Дикари пугливы и молчаливы в присутствии белых людей, и они имеют предубеждение даже против упоминания имен их богов и героев; на основании этого еще совсем недавно считалось, и эти мнения каза-
м См.: Schelling, Werke, vol. I, p. 72; и ответ Э. Б. Тайлора сэру Джону Лёббоку, «Primitive Culture», vol. I, p. 381.

65

лись весьма авторитетными, что у зулусов совсем нет религиозных понятий; но ведь даже наши епископы предпочитают отмалчиваться по теологическим вопросам.
Капитан Гардинер в своем описании путешествия в страну зулусов, предпринятом в 1835 г., приводит следующий диалог: «Знаете ли вы что-нибудь о силе, которая сотворила мир? Когда вы видите восходящее и заходящее солнце и растущие деревья, знаете ли вы, кто их создал и кто управляет ими?»
Гпай, зулус (после небольшой паузы, во время которой он, очевидно, глубоко задумался). «Нет; мы видим их, но не можем сказать, как они произошли; мы допускаем, что они произошли сами по себе».
А. «От кого зависит ваш успех или неудача на войне?»
Тпай. «Когда мы не имеем успеха и не захватываем рогатый скот, мы допускаем, что отец наш Итонго не благоволит нам».
А. «Думаете ли вы, что духи вашего отца Аматонго создали мир?»
Тпай. «Нет».
А. «Куда, по вашему мнению, отправляется дух человека после того, как он покидает тело?»
Гпай. «Мы не можем ничего сказать об этом».
А. «Думаете ли вы, что он живет вечно?»
Тпай. «Этого мы не можем сказать; мы верим, что дух наших предков смотрит на нас, когда мы идем воевать, но в любое другое время мы не знаем об этом».
А. «Вы допускаете, что вы не можете контролировать солнце или луну, и даже заставить расти волосы на вашей голове. Есть ли у вас понятие о какой-то силе, которая способна делать это?»
Тпай. «Нет; мы ничего не знаем о ней: мы знаем, что мы не можем делать эти вещи, и мы допускаем, что они происходят сами по себе».
Может показаться, что найти глубочайшие нюансы религиозной тайны труднее, чем это описывается в данном диалоге. Теперь давайте выслушаем оценку, которую дал преп. д-р Коллеуэй" основным религиозным понятиям, о которых он сумел узнать от старых мужчин
" Dr. Callaway «Unkulunkulu», p. 54.

66

и женщин после долгого пребывания в различных кланах зулусов, после глубокого овладения их языком; и что еще более важно, после завоевания их доверия. Все они верят прежде всего в прародителя каждой отдельной семьи и клана, а также в общего предка всего человечества. Этого прародителя обычно называют Ункулункулу, что означает великий прадедушка32. Когда же спрашивали, кто отец этого великого прадедушки, зусулы обычно отвечали, что, по-видимому, он «произошел от тростника» или что он «вышел из тростниковой кочки».
В данном случае трудно проследить связь между языком и мифологией. На санскрите слово «порван», которое первоначально означает узы или связку тростника, получает значение связующего звена, члена, а затем трансформируется в семью, обозначая различные ростки и побеги, произрастающие на одном стволе. Название для ствола или расы и родословной в санскрите — вамша, которое первоначально означало тростник, бамбуковую трость. На языке зулусов тростник называется утланга, строго говоря, это тростник, который имеет боковые ветви33. Таким образом, он метафорически называет источник бытия. Отец есть Утланга его детей, который допускает ответвления от себя. Самые невежественные туземцы наших дней могут понять значение этой традиции, поскольку она имеет очень широкое распространение
32 Ibid., p. 48. Ункулункулу, слово, при помощи которого зулусы представляют Бога, получается, согласно Блику, благодаря удвоению (и произнесению в нос) девятой грамматической формы от прилагательного стем-кулу (великий, огромный, древний), у-ку-кула (расти и т. д.) и, по-видимому, первоначально означало великий прадедушка Или первый прародитель семьи или племени; оно происходит от у-кулукулу, хотя, возможно, без произнесения в нос, и сейчас используется больше в этой значении. Следовательно, это понятие Метафорически описывает то существо, от которого все произошло и которое, согласно зулусской традиции, сотворило всех людей, животных и другие вещи, которому все обязаны жизнью и смертью и т. д. В ингамбанском языке слово Бог происходит из того же самого корня мулунгулу; в диалектах ки-хиау, ки-камба и киника — это мулунгу; на ки-суахили — млунгу; на диалекте маку — мулинго или мулуко; на софальском диалекте — мурунгу; на титтском диалекте — мурунго; на ки-суахильском диалекте момбов — мунгу; на ки-покомо — мунго; на оти-гереро — мукуру. См.: Bleek, «Comparative Grammar», § 389-394. На языке гереро таит Мукуру означает «наш отец Мукуру, см.: Kolbe's «English-Herero Dictionary», s. v. God.
3:1 Dr. Callaway «Unkulunkulu», p. 2, note.

67

даже среди зулусов, которые с самого начала не собирались утверждать, что человек действительно произошел от тростника34. «Не может быть сомнений,— пишет д-р Коллеуэй, что в данном случае у людей оставалось только слово, в то время как его значение было утеряно».
Истолкование этого зулусского мифа, которое я осмеливаюсь предложить, таково: первоначально зулусы могли говорить, что они являются боковыми ветвями одного тростника, используя слово «тростник» в том же самом смысле, в котором в санскрите используется слово «вамша», и имея в виду лишь то, что все они были детьми одного отца, представителями одной расы. Точно так же слово «утланга», которое затем стало обозначать расу, сохранило свой первоначальный смысл, а именно тростник; люди, не привыкшие к метафорическому языку и мышлению, вскоре смогли бы сказать, что они произошли от тростника или из тростниковой кочки, в то время как другие употребляют Утланга как собственное имя и называют им прародителя человеческой расы. Среди некоторых зулусских племен мы действительно обнаруживаем, что в то время, как Ункулункулу является первым мужчиной, Утланга представляется как первая женщина35. Среди других племен, где Ункулункулу был первым мужчиной, Утланга стала первой женщиной.
Рано или поздно каждому народу, каждому клану, каждой семье требуется прародитель. Даже в сравнительно недавние времена британцы или жители Великобритании были убеждены в том, что нехорошо жить без прародителя, и Годфрид из Монмоута уверял их в том, что они ведут происхождение от Брута. Таким же образом эллины или древние жители Эллады ведут свое происхождение от Эллина. Название эллинов, первоначально ограниченное племенем, живущим в Фессалии36, со временем становится названием целого народа37, от-
" На языке гереро «tua memua i Mukuru» означает «мы сотворены», т. е. произошли от Омумборомбонда (древа творения), которому на языке гереро придается форма Мукуру; см.: «English-Herero Dictionary», s. v. God.
33 Dr. Callaway «Unkulunkulu», p. 58. Согласно их представлениям, первая женщина была сотворена из стебля тростника; см.: «Selected Essays», II, р. 394.
" Horn, II, 2, 684.
37 Thucyd, I, 3.

68

сюда было естественным, что Эол, прародитель эолийцев, Дор, прародитель дорийцев, и Ксуф, отец ахейцев и ионийцев,— все они представляются сыновьями Эллина. До сих пор все понятно, если только мы вспомним, что это технический язык, исполняющий геральдическую функцию в Древней Греции.
Но очень скоро возник вопрос, кто был отцом Эллина, прародителя греков или, согласно представлениям древних греков, всего человечества? Если он был прародителем всего человечества или первым человеком, он мог быть только сыном Зевса, верховного божества, и действительно мы обнаруживаем в некоторых источниках, что Эллин называется сыном Зевса. Однако есть и другие свидетельства. В Греции, как и во многих странах, существовали традиционные представления о всемирном потопе, в результате которого были уничтожены все живые существа, за исключением тех немногих, которые спаслись в лодке и которые, после того как наводнение утихло, населили землю. Согласно греческой традиции, спасшегося таким путем человека звали Девкалионом, который был правителем Фессалии, сыном Прометея. Прометей рассказал ему, как построить корабль и запастись провизией, а когда началось наводнение, спаслись только он и его жена Пирра.
Таким образом, видно, что греки в действительности имели двух прародителей человеческого рода, Эллина и Девкалиона; и чтобы устранить эту трудность, ничего другого не оставалось, как сделать Эллина сыном ДевкаЛиона. Все это совершенно естественно и понятно лишь в том случае, если мы научимся не только говорить, но и мыслить на языке древнего мира.
Эта история объясняет, как Девкалион стал отцом всех людей на земле; рассказывают, что он и его жена Пирра бросали камни (или кости земли) позади себя и что эти камни становились мужчинами и женщинами. В данном случае ясно, что перед нами миф или чудо — чудо без какого-либо оправдания, ведь если Пирра была женой Девкалиона, почему Эллин не был ее сыном? Все становится понятным, если мы обратимся к языку, на котором рассказана эта история. Пирра означает «красный», и первоначально это слово было названием для красной земли. Так как эллины претендовали на то, что

69

они являются местными и коренными жителями земли, на которой они родились, Пирра, красная земля, естественно была названа их матерью, и, будучи матерью эллинов, она с необходимостью должна была сделаться женой Девкалиона, отца эллинов. Первоначально, однако, Девкалион, подобно Ману в Индии, представлялся как единственный, кто спасся от потопа, но тогда возникла новая проблема, как без жены он смог стать отцом людей? Несомненно, миф о том, как он бросал камни позади себя и как эти камни становились новыми жителями земли, возник из этого затруднения. Греческим словом для обозначения людей было Хаб^, а для обозначения камней \ае.<у; — когда дети спрашивали, откуда произошли А,сс6<; или люди Девкалиона, самым естественным было ответить, что они произошли от Хае<; или сп камней38.
Можно привести множество примеров такого рода, показывающих, что в самых бессмысленных традициях древности был смысл и, что еще важнее, многие из этих традиций, кажущихся абсурдными и отталкивающими для современных людей, являются простыми, понятными и даже прекрасными, если мы представим их в облачении того языка, на котором они создавались и который теперь пришел в упадок.
Мы не проигрываем, напротив, мы всегда выигрываем, мы обнаруживаем самые древние истоки священных традиций, вместо того, чтобы довольствоваться рассмотрением позднейших напластований и их современными интерпретациями. Потеряем ли мы что-нибудь, если, читая миф о Гефесте, раскалывающем топором голову Зевса, и об Афине, выходящей из нее в полном вооружении, мы обнаруживаем за этими страшными образами Зевса, олицетворяющего ясное небо, его лоб — Восток, Гефеста в виде восходящего Солнца и Афину в виде Утренней зари, дочери Неба, появляющейся в лучах света?
38 Роджер Вильяме рассказывает о североамериканских индейцах, что «они знали от своих отцов о Каунтантоввите, который создал мужчину и женщину из камня, но они не понравились ему и он разбил их на куски, а затем создал из дерева других мужчину и женщину, которые стояли у истоков всего человечества». «Publications of Narragansett Club», vol. 1, p. 158.

70

rXa'uxumi^, совоокая (глаза у совы прекрасны); ПарОёуо^, целомудренная как дева; Xpuoea, золотистая; 'Axpia, освещающая вершины гор и славный Парфенон в своем любимом городе Афины; Па^оч;, излучающая стрелы света; АХеа, источающая мягкое тепло утра; Пр6цах0(;, не знающая поражений в битве между ночью и днем; navon^,0(;, вооруженная с ног до головы, в блестящих доспехах, разгоняющая мрак ночи и пробуждающая людей к светлой жизни, к ясным мыслям и славным делам?
Утратят ли греческие боги что-то в наших глазах, если вместо представления о том, что Аполлон и Артемида убили двенадцать детей Ниобы, мы осознаем, что в ранний период развития греческого языка Ниоба была названием снега и зимы, и античный поэт стремился выразить не более, чем то, что Аполлон и Артемида, весенние божества, каждый год должны убивать своими стрелами сияющих и прекрасных, но обреченных на гибель детей снега? Разве нет ничего ценного в знании, ценного даже для нас после четырех или пяти тысячелетий заблуждений, что до разделения арийской расы, до возникновения санскрита, греческого или латинского языков, до того, как стали поклоняться ведическим богам, и до появления святилища Зевса среди священных дубов Додоны наши далекие предки провозглашали существование одного высшего Божества, взывали к нему, называли его именем, которое никогда не могли превзойти имена других богов — Дьяуса, Зевса, Юпитера, Тора, каждое из которых первоначально означало свет и блеск, понятие, с одной стороны, материлизовавшееся в виде неба, утра и дня, а с другой — получившее имя светлых небесных существ Дэвов, служащее одним из первых выражений божественного?
Если критическое изучение древнего языка нашей собственной религии не привело нас к худшим результатам, чем те, которые мы получили в ходе тщательного изучения мертвых языков Древней Индии и Греции, нам нечего бояться, ибо мы больше приобретем, чем потеряем. Подобно старому драгоценному металлу, древняя религия, после того как она будет очищена от ржавчины

71

веков, предстанет перед нами во всей своей чистоте и ослепительном блеске, и образ, который она явит нам, будет образом Отца, Отца всех народов Земли; а надпись, которую мы сможем заново прочитать не только на древнееврейском языке, но на языках всех народов мира, будет Божественным Словом, откровением, которое может быть открыто в единственном месте — в душе человека.

ВТОРАЯ ЛЕКЦИЯ, прочитанная в Королевском Институте
26 февраля 1870 г.

Для изучающих науку о религии нет недостатка в материалах. Правда, в сравнении с количеством языков, с которыми имеет дело филолог-компаративист, количество религий не так велико. При сравнительном изучении языков большинство из наших материалов мы обнаруживаем в готовом для работы виде: мы располагаем грамматиками и словарями, однако трудно сказать, где бы мы могли найти грамматики и словари основных религий мира. Мы не найдем такого материала ни в катехизисах или статьях, ни в так называемых символах веры39 или вероучениях, которые в том случае, если они не ведут к серьезному искажению учений, исповедуемых в сокращенном виде, всегда представляют лишь внешнюю оболочку и никогда — душу или сущность религий. Но как редко мы находим даже такую помощь!
Среди народов Востока существует обыкновение проводить различия между религиями, имеющими в своей основе письменные источники, и религиями, которые не могут предоставить оправдательные документы. Первые считаются более респектабельными, и, хотя они могут содержать в себе ложное учение, на них смотрят

" «Что такое символы веры? Основы, леденящие абстракции, метафизические выражения непонятных догматов; и это я должен рассматривать как описание свежей, живой, безграничной истины, носителем которой является Иисус! С равным правом от меня могли бы потребовать, чтобы я слушал детский лепе-i и признавал его выражением мудрости. Символы веры столь же похожи на Священные Писания, как свечи — на Солнце».— Dr. Charming «On Creeds».

72

как на высшую аристократию среди вульгарной и неподдающейся описанию толпы религий, которые не имеют книг40.
Для человека, изучающего религию, канонические книги, несомненно, имеют самое большое значение, но он никогда не должен забывать, что канонические книги дают лишь слабый образ действительных учений основателя новой религии, образ всегда искаженный и деформированный посредником, через руки которого он должен был пройти. И как мало религий, которые имеют Священное Писание! Как узок круг аристократических религий, опирающихся на Священные Писания, в истории мира!
Давайте присмотримся к двум расам, являющимся главными актерами в той великой драме, которую мы называем мировой историей, арийской и семитской, и мы обнаружим, что в каждой из этих рас только по два представителя могут утверждать, что они обладают священными книгами. Среди арийцев — индусы и персы, среди семитов — евреи и арабы. В арийском семействе индусы, а в семитском семействе евреи создали по две религии, основанные на священных книгах: индусы дали миру брахманизм и буддизм, евреи — мозаизм и христианство. Более того, важно отметить, что в каждом семействе существует третья религия, основанная на Священном Писании, которая может громко заявлять о своем независимом происхождении, но на самом деле является лишь слабым повторением первой. Зороастризм имеет свои корни в той же почве, которая питает глубочайшее и широчайшее течение ведической религии; магометанство, если рассматривать его наиболее жизненные учения, возникает из религии Авраама, почитателя и сторонника единого истинного Бога.
Если вы бросите взгляд на следующую простую схему, то увидите, как развивалась религиозная мысль арийских и семитских народов на протяжении многих столетий, по крайней мере, тех народов, которые обладают священными каноническими книгами.
" Еще до Мухаммеда люди, имеющие Писания (ahl i kitab), отличались у арабов от ummiyun, язычников. Название ahl i kitab употреблялось в отношении иудеев, христиан и магометан.

73

В то время как буддизм является прямым продолжением и вместе с тем врагом брахманизма, зороастризм скорее представляет собой отклонение от основной линии древней ведической веры, несмотря на то что он, подобно буддизму, содержит в себе протест против некоторых учений древнейших почитателей ведических богов. Те же самые или почти те же самые отношения наблюдаются между тремя основными религиями семитского семейства, за исключением того, что хронологически магометанство появилось позднее, чем христианство, а зороастризм возник раньше буддизма.
АРИЙСКОЕ СЕМЕЙСТВО СЕМИТСКОЕ СЕМЕЙСТВО
Веды
Брахманизм

Ветхий Завет Мозаизм

Зенд-Авеста Зороастризм

Трипитака Буддизм

Новый Завет Христианство

ТУРАНЦЫ

АРИЙЦЫ

Магометанство

Обозревая другие религии, мы, несомненно, увидим случайное совпадение в параллельных ответвлениях этих религиозных течений.
Буддизм, представляющий собой, с одной стороны, порождение брахманизма, а с другой стороны, реакцию против него, через некоторое время увял на той почве, которая его питала, и приобрел свое действительное значение только после того, когда был перенесен из Индии и укоренился среди туранских народов, в самом центре Азиатского континента. Буддизм, возникший как арийская религия, кончил тем, что стал основной религией туранского мира.
Аналогичные изменения происходили и во втором религиозном течении. Христианство, возникшее из мозаизма. было отвергнуто евреями, так же как буддизм —

74

брахманами. Христианству не удалось достичь своей цели — осуществить простую реформу древней еврейской веры, и только после того, как оно было перенесено с семитской на арийскую почву, от евреев — к язычникам, оно развило свою действительную природу и получило всемирное значение. Возникнув как семитская религия, оно стало основной религией арийского мира.
Вне арийского и семитского семейств существует еще один народ, который может утверждать, что он имеет свои собственные религиозные книги. Китай является родиной двух религий, каждая из которых основывается на Священном Писании,— религии Конфуция (Кун-фу-цзы, что означает учитель Кун), содержащейся в пятикнижии «У-цзин» и четверокнижии «Сы-шу», и религии Лао-цзы, имеющей священную книгу «Дао дэ цзин».
Библиотека Священных книг исчерпывается Писаниями этих восьми религий, и тщательное изучение этих книг, написанных на санскрите, пали и пехлеви, на еврейском, греческом и арабском языках, наконец, на китайском, не представляет большой трудности для одного ученого. Но давайте начнем с себя и посмотрим на огромное количество литературы, посвященной толкованию Ветхого Завета, и на число издаваемых каждый год книг по спорным вопросам евангельского учения или его истории, и тогда мы сможем представить себе библиотеку теологической литературы, содержащую в себе все необходимые материалы для тщательного и научного изучения восьми Священных Писаний. Только «Дао дэ цзин», каноническая книга последователей Лао-цзы, содержит около 5 320 слов и бесконечные комментарии, написанные для того, чтобы объяснить их смысл41. Даже в столь молодой и имеющей, по крайней мере на первых этапах своего развития, мало письменных источников религии, как религия Мухаммеда, литература, относящаяся к истории вероучения периода первых веков ее существования, столь обильна, что лишь немногие критически мыслящие ученые смогли бы полностью изучить ее*2.
Если мы обратимся к арийским религиям, то увидим, " Julien «Tao-te-king», p. XXXV; см. infra, p. 62. " Sprenger «Das Leben des Mohammed», vol. 1, p. 9: «Источники,

75

что Священные Писания брахманов, в самом узком смысле слова, кажутся легкими для изучения лишь с первого взгляда. Только L 028 гимнов Ригведы, которая является подлинной Библией древней ведической веры, содержат в себе около 10 580 стихов". Однако комментарии к этим гимнам, которые я издал в шести толстых томах, размерами в четверть листа, имеют 100 000 строк, каждая из которых включает 32 слога, что вместе составляет 3 200 000 слогов. Кроме того, существуют еще три Веды второстепенного значения, Яджурведа, Самаведа и Атхарваведа, которые, хотя и менее важны для религиозных учений, являются необходимыми для правильной оценки системы церемоний и жертвоприношений почитателей древних ведических богов.
К каждой из этих четырех Вед примыкают сочинения так называемых брахманов, схоластические трактаты, правда, более позднего времени, но тем не менее написанные на древнем санскритском языке и считающиеся каждым верующим индусом частью его откровенной литературы. Их объем намного больше объема древних книг ведических гимнов.
Все это состоит из текстов бесконечных трактатов, очерков, руководств, толкований и т. д., образующих непрерывную цепь теологической литературы, создававшуюся более трех тысячелетий, цепь, к которой присоединяются новые звенья даже в наше время. Кроме того, с неизбежностью возникает литература, паразитирующая на теологических проблемах, появляются ведущие между собой полемику работы различных школ и конфессий, каждая из которых провозглашает себя ортодоксальной, отличаясь в то же время одна от другой как день от ночи, и, наконец, сочинения писателей, вступающих в открытые разногласия с мнением большинства, которые я использовал, так многочисленны, да и состояние научности во времена зарождения ислама настолько отличалось от нашего, что материалы, собранные мною в качестве источников, составили довольно толстый том. Поэтому появилась необходимость описать историю исламской литературы первых двух веков ее существования на понятном для чтения уровне и использовать при этом весь собранный критический аппарат. Я намерен опубликовать результаты своих исследований в отдельной работе после выхода биографии пророков*.

" Max Muller «History of Ancient Sanscrit Literature», p. 220.

76

провозглашающих себя врагами вероучения брахманов и брахманского жречества, чьи обвинения и инсинуации, чьи сокрушительные аргументы и ядовитые стрелы критики гораздо страшнее по сравнению с тем оружием, которым ведутся теологические битвы в любой другой стране.
Мы также не можем исключить ни Священные книги законов, ни древние эпические поэмы Махабхарату и Рамаяну, ни более современную, но все-таки Священную литературу Индии — Пураны и Тантры, если мы хотим осуществить проникновение в религиозную жизнь людей, которые, хотя и признают Веды высшим авторитетом, тем не менее не могут понять ни одной строки из них и в своей повседневной жизни полностью зависят в потреблении духовной пищи от этих более современных и более популярных книг.
И даже тогда наш взор не достигнет многих отдаленных уголков, в которых разум индуса находит убежище, размышляет ли он над великими проблемами жизни или освобождает себя от соблазнов и пут мирского существования путем покаяния и смирения с самой изысканной жестокостью. Индия всегда изобиловала религиозными сектами, и если мы оглянемся на историю этой удивительной страны, то увидим, что ее религиозная жизнь была сосредоточена в бесчисленных местных центрах, от которых изобретательная и последовательная в своих действиях каста жрецов требовала придерживаться видимости догматического единства. Некоторые из этих сект могли претендовать на статус независимых религий, как, например, известная секта сикхов, имеющая свое собственное Священное Писание и своих священнослужителей и усилившаяся настолько, что стала опасным соперником брахманизма и магометанства в Индии. Политические обстоятельства придали секте Нанака ее историческое значение и более позднюю известность. Для изучающего религию она — одна из многих, возникших в XV и XVI вв. сект, которые пытались преодолеть искажения индуизма и магометанства, заменив их более чистым и более духовным культом. Грантх, т. е. сборник священных книг сикхов, хотя в целом и утомителен, содержит в себе сокровища действительно глубокой и поэтической мысли; и мы можем надеяться, что вскоре

77

будем иметь его полный перевод, сделанный д-ром Трамппом44. Но существуют и другие собрания религиозной поэзии, более древней и более оригинальной, чем строфы Нанака; кроме того, многие из самых прекрасных стихов Грантха были заимствованы у более ранних писателей, особенно у Кабира, последователя Рамануджи. Здесь можно обнаружить все, интересующее исследователя религии: интеллектуальная флора значительно разнообразнее и богаче даже, чем естественная флора этой плодородной страны.
Но мы еще не сказали ни слова о второй религии Индии, основанной на Священном Писании,— о религии Будды, которая первоначально была лишь одной из бесчисленных сект, но, обладая жизненной силой, она опутала своими ветвями значительную часть обитаемого мира. Кто может сказать — я имею в виду не только европейских ученых, а наиболее образованных членов буддистских общин,— кто может сказать, что он прочитал все канонические книги буддизма, не говоря уже о комментариях к ним или о более поздних трактатах?
В соответствии с традицией, сохраненной буддийскими учеными юга и севера, Священное Писание первоначально содержало 80 000 или 84 000 трактатов, но большинство из них было утеряно, так что осталось только 6 000 45. Согласно утверждению, сделанному в Саддхармаланкаре, текст буддистского канона и комментарии содержат 29 368 000 букв, в то время как английский перевод Библии, по некоторым сведениям, содержит 3 567 180 букв; гласные буквы здесь подсчитываются отдельно от согласных.
До нас дошли два канона буддистских Писаний — южный, написанный на языке пали, и северный — на санскрите. Буддистский канон на пали по объему в два раза больше, чем Библия, хотя, вероятно, в английском переводе он будет больше в 4 раза46. Спенс Харди приводит количество строф в каноне на языке пали 275 250 и

" Этот перевод существует со времени издания книги «The Adi Granth, or the Holy Scriptures of the Sikhs» (London. 1877), переведенной д-ром Трамппом.
<5 См.: Burnouf «Introduction и 1'histoire du Buddhisme indien», p. 37; «Selected Essays», II, p. 170.
" «Selected Essays», II, p. 179.

78

361 550 в комментарии к нему, а строфа включает в себя 32 слога.
Буддийский канон на санскрите состоит из того, что называется «Девять дхарм»47. В тибетском переводе этот канон разделяется на два сборника — Ганжур и Данжур, вмещающих 325 томов, каждый из которых, в том виде, как они изданы в Пекине, весит от четырех до пяти фунтов.
Кроме этих двух канонов существует другая второстепенная ветвь, канон джайнизма. Религия джайнизма была основана Махавирой, которому, согласно верованиям, предшествовали 23 тиртханкара, двадцать третий был Паршва (за 250 лет до Махавиры). Махавира назывался также Джнятапутрой48, или Джнятрипутрой, или Джнятипутрой как сторонниками джайнизма, так и буддизма, Натапуттой — на языке пали, Наяпуттой — на языке джайнистского пракрита и, как сообщают обе секты, умер в Папа. Дата его смерти, согласно книгам джайнизма, 527 г. до н. э., что делает его старше Будды. Однако истинное отношение между сторонниками джайнизма и буддистами или последователями Шакья-Муни до сих пор остается неясным. Их священные книги, написанные на пракрите, обычно называли Ардхамагадхи, в то время как Писания на языке пали назывались Магадхи. Согласно Сидханта-дхарма-сара, эти джайнистские Писания обобщенно назывались Сутрами или Сиддхантами и подразделялись, во-первых, на две части: Калпасутра и Агама, первая из них включала в себя пять работ» а вторая — сорок пять; и, во-вторых, на восемь различных глав, а именно: 1) 11 Ангас; 2) 12 Упангас; 3) 4 Мула-сутры; 4) 5 Калпа-сутры; 5) 6 Кхедас; 6) 10 Пияннас; 7) Нанди-сутра; 8) Аниегадвара-сутра. Общий объем этих шестидесяти работ вместе с комментариями, согласно утверждениям сторонников джайнизма, составляет 600 000 строк49. В той форме, в которой мы имеем их сегодня, джайнистские сутры написаны не раньше чем в XV в. (См. «Indian Antiquary», IX, Р. 161.)

47 «Selected Essays», П, p. 183.
" См.: Buhler «Indian Antiquary», VII, p. 143; Н. Jacobi «On Mahavira and his predecessors», «Indian Antiquary», IX, 158; также его введение к «Kalpasutra of Bhadrabahu», 1879.
" Rajendralala Mitra, «Notices of Sanskrit MSS», vol. Ill, p. 67.

79

Священная литература третьей арийской религии, имеющей своим источником так называемую Зенд-Авесту, значительно меньше по объему. Но ограниченность объема древних текстов увеличивает трудность их правильной интерпретации, а отсутствие комментариев, более или менее современных им, требует терпеливости и изобретательности от европейских ученых для их расшифровки.
Наконец, если мы обратимся к Китаю, то увидим, что религия Конфуция опирается на 5 Цзин и 4 Шу — книги весьма значительного объема, окруженные к тому же многотомными комментариями, без которых даже знающие ученые не рискнут погрузиться в глубины их Священного канона50.
Лао-цзы, современник, хотя и считающийся старше Конфуция, признается автором огромного количества книг51: не менее 930 по различным вопросам веры, морали и культа и 70 книг, посвященных магии. Однако его основная работа «Дао дэ цзин», которая представляет действительное Священное Писание для его последователей, даосов, содержит только около 5 000 слов52 и занимает не более 30 страниц. Но здесь мы снова обнаруживаем, что сам текст столь непонятен без комментариев к нему, что Жюльен, переводя этот текст, вынужден был обращаться за помощью более чем к 60 комментаторам, самый ранний из которых жил примерно в 163 г. до н. э.
Существует третья религия, распространенная в Китае, религия Фо; но Фо является лишь китайским вариантом имени Будды, и, хотя религия Будды в том виде, в котором она получила распространение в Китае, имеет свои особенности и породила огромное количество своей собственной литературы, все же китайский буддизм не может быть назван независимой религией. Мы должны различать, с одной стороны, цейлонский, бирманский и сиамский буддизм, а с другой — непальский, тибетский, 50 «The Chinese Classics with a Translation, Notes, Prolegomena, and Indexes». By James Legge, D. D. 7 vols. См. также: «Sacred Books of the East», vols. Ill, XVI.

" Stan. Julien, «Tao-te-king», p. XXVII.
52 Ibid., p. XXXI, XXXV. Разные переводы этого трактата содержат в себе от 5 610, 5 630, 5 688 до 5 722 слов. Текст, изданный Жюльеном, содержит 5 320 слов. Новый перевод «Дао дэ цзин» опубликован в Лейпциге д-ром Виктором фон Штраусом в 1870 г.

80

монгольский, китайский, корейский и японский буддизм. Однако в Китае, несмотря на то что господствующая здесь форма буддизма основывается на санскритском каноне, обычно называемом северным каноном, были переведены и некоторые книги, относящиеся к палийскому, или южному, канону, которые почитаются определенными школами.
Но даже после того, как мы собрали эту огромную библиотеку Священных книг с необходимыми для них комментариями, мы не имеем в своем распоряжении всех материалов для изучения развития и упадка религиозных верований человечества в целом. В нашей теологической библиотеке не представлена большая часть человечества, более того, в ней не представлены самые доблестные народы, прославившие себя в религиозных и интеллектуальных сражениях. Подумайте только о греках и римлянах! Подумайте о тевтонских, кельтских и славянских народах! Как же нам проникнуть в то, что мы можем назвать их исконными религиозными убеждениями, предшествующими сравнительно недавнему периоду, кода их древние святилища были разрушены до основания, чтобы освободить место для новых храмов, а из их священных дубов были сделаны кресты, насаждаемые на каждом горном перевале и лесной тропе? Ни Гомер, ни Гесиод не рассказали нам, чем была религия греков, в чем состояла ее сущность, их поэмы никогда не считались священными или даже авторитетными и к чему-либо обязывающими среди лучших умов/Греции. В Риме мы не находим следов Илиады или Одиссеи; а когда мы спрашиваем о религиозном культе тевтонских, кельтских или славянских племен, то обнаруживаем, что даже имена многих божеств, в которых они верили, забыты и утеряны навсегда, и мы должны собирать и складывать воедино разрозненные остатки их веры, подобно маленьким камушкам разбитой мозаики, которыми когда-то был выложен пол в разрушенных римских храмах.
Такие же пробелы, то же самое отсутствие представительных авторитетов, которые мы встречаем у арийцев, мы находим среди семитских народов, как только выходим за рамки их религий, основанных на Священных книгах. Вавилоняне, ассирийцы, финикийцы, карфагеня-

81

не, арабы не имели канонических книг до обращения в магометанство, и знание об их религиях основывается, насколько это возможно, на исторических памятниках, надписях, традициях, на пословицах, на проклятиях и на других случайных свидетельствах, которые требуют величайшего усердия для того, чтобы они были соответствующим образом исследованы и успешно сведены воедино53.
Теперь давайте пойдем дальше. Два русла, по которым веками устремлялись потоки арийской и семитской мысли с юго-востока на северо-запад, от Инда к Темзе, от Евфрата к Иордану и Средиземному морю, заняли небольшую площадь по сравнению с величиной земного шара. Чем выше мы поднимаемся, тем шире становится наш горизонт, и там, где мы обнаруживаем следы человеческой жизни, мы также можем обнаружить следы религии. Мы видим, что на берегах Древнего Нила все еще высятся пирамиды, руины храмов и лабиринтов, чьи стены покрыты иероглифическими надписями и необычными изображениями богов и богинь. На свитках папирусов, которые издеваются над всеразрушающим временем, мы находим фрагменты того, что' в определенном смысле может быть названо Священными книгами египтян. И хотя уже многое расшифровано в древних письменах этого загадочного народа, главный источник религии Египта и изначальный смысл ее культовых обрядов окончательно еще не доступны нам.
Идя вдоль священного потока к его источнику, мы увидим перед собой целый африканский континент, и где бы мы ни встретили лачуги пастухов и крупный рогатый скот, мы знаем, что когда-то, а, вероятно, даже и сейчас, здесь можно увидеть дым жертвоприношений, поднимающийся от земли к небесам. Остатки древней африканской веры быстро исчезают, но то, что сохрани-

" Как было отмечено профессором Нёльдеке, не только великие религии, но иногда и простые секты имели Священные книги. Так, существуют мандеи (представляющие арамейскую народность), друзы, езиды, назареи, а может быть, и другие популярные секты в рамках магометанства. Даже некоторые из манихейских писаний, фрагменты которых дошли до нас, могут быть отнесены к этому классу и могут пролить свет на вопрос о независимом развитии гностицизма, который не может быть полностью объяснен лишь как простой синтез христианских и иранских идей

82

лось, представляет большой интерес для исследователя этой религии с ее необычным культом змей и предков, с ее смутной надеждой на будущую жизнь, с ее не совсем исчезнувшими воспоминаниями о Высшем Боге, Отце черных и белых людей54.
С восточного берега Африки перед нашим взором предстает море, в котором от Мадагаскара до Гавай видны бесчисленные острова, напоминающие опоры погруженного в воду моста, когда-то связывавшего Индийский и Тихий океаны. Везде, среди темных папуасов, среди желтых малайцев или среди смуглых полинезийских народов, обитающих на этих островах, даже среди самых низших из низших на шкале человечества, если мы внимательно прислушаемся, то услышим шепот о божественных существах, об образах будущей жизни; у них есть жрецы и жертвы, которые пусть в этой самой низшей и деградирующей форме, но все же опираются на свидетельства древней и неискоренимой веры в то, что вездесущий Бог слышит наши молитвы, если мы взываем к нему и приносим наши жертвы, признаются ли они как искупление греха или воздаются от всего сердца.
Еще дальше на восток мы видим американский континент, на котором, несмотря на антихристианскую жестокость его первооткрывателей и завоевателей, мы можем обнаружить материалы для изучения древней и, по-видимому, независимой веры. К сожалению, религиозные и мифологические предания, собранные первыми европейцами, вступившими в контакт с народами Америки, существовали гораздо раньше, чем они были описаны, и, кажется, в некоторых случаях в большей степени отражают мысли испанских слушателей, чем мысли местных рассказчиков. Причудливые иероглифические манускрипты Мексики и Гватемалы пока рассказали нам очень немного, и сообщения, написанные местными жителями на их туземном языке, должны использоваться с большой осторожностью. До сих пор древние религии ацтеков Мексики и инков Перу таят в себе очень инте-

54 Dr. Callaway «Unkulunkulu», p. 45: «Хотя мы произошли от Утланги, мы не знаем, где мы были сотворены. Мы, черные люди, произошли из того же источника, что и вы, белые люди».

83

ресные проблемы. По мере того как мы продвигаемся к северу с его краснокожими обитателями, наша информация становится еще более скудной, поскольку мы не имеем сколь-либо подробного описания жизни дикарей. Даже в наше время можно изучать проявления первобытных религиозных верований среди угасающих и постоянно вымирающих племен индейцев, и в их языках, так же как и в их религиях, все еще можно обнаружить следы доисторической миграции людей с азиатского на американский континент, которые использовали в этих целях в качестве моста Алеутские острова на севере, либо отправлялись южным путем по морю, переплывая с попутным ветром от острова к острову до тех пор, пока их смелая лодка не достигала берегов Америки и никогда уже не возвращалась на азиатский материк, с которого она отплыла.
Когда, завершая обзор религий, мы снова возвратимся на азиатский континент, мы повсеместно обнаружим тесно соседствующие друг с другом восемь религий, основанных на священных книгах: мозаизм, христианство, магометанство, брахманизм, буддизм и зороастризм, а в Китае — религии Конфуция и Лао-цзы; и во всех них можно найти, иногда на поверхности, а иногда в глубинных пластах, все еще сохранившиеся примитивные формы культа. Я имею в виду шаманство монголов и прекрасную, почти гомеровскую мифологию финских и эстонских племен.
Теперь, когда я развернул перед вашими глазами столь обширную панораму, я думаю, вы разделите чувство смятения, с которым человек, изучающий науку о религии, смотрит вокруг и спрашивает себя — с чего начать и в каком направлении идти дальше? Никто не осмелится отрицать, что мы располагаем обилием материалов, поддающихся научной обработке. Но как их собрать воедино? Как нам выявить, что общего во всех этих религиях? Чем они отличаются друг от друга? Как они зарождаются и приходят в упадок? Что они представляют собой и в чем их смысл?
Позвольте мне воспользоваться старой поговоркой Divide et impera55, перефразировав ее следующим обра-
58 Разделяй и властвуй (датп.).— Примеч. перев.

84

зом: «Классифицируй и овладевай», и я уверен, нам удастся схватить ту древнюю нить Ариадны, которая вела исследователей в разных областях знания через более запутанные лабиринты, чем лабиринт науки о религиях мира. Любая наука основывается на классификации, и, если мы не сможем составить удовлетворительную классификацию различных диалектов веры, мы должны признать, что наука о религии действительно невозможна. Если данная нам во владение территория будет тщательно осмотрена и правильно поделена, то каждый ученый сможет возделывать на ней свой собственный участок, не растрачивая впустую своих сил и не теряя из виду конечных целей, достижению которых должны быть подчинены все частные исследования.
Каким образом можно поделить огромное царство религий? Как могут быть классифицированы религии? А может быть, для начала нам поинтересоваться, как они классифицировались до сих пор? Простейшая классификация, которую мы обнаруживаем почти в каждой стране, делит религии на истинные и ложные. Она очень похожа на первую классификацию языков, согласно которой есть собственный язык и языки остального мира, или, как сказали бы греки, язык греков и языки варваров, евреи — древнееврейский и языческие, индусы — языки арийцев и млеччхов, китайцы — языки срединного царства и языки окружающих его варваров. Нет необходимости доказывать, что такая классификация бесполезна в научном исследовании.
Существует другая классификация, носящая на первый взгляд более научный характер, но если внимательно приглядеться к ней, то она окажется такой же никчемной для исследователя религии. Я имею в виду хорошо известное деление на откровенные и естественные религии.
Прежде всего я должен сказать несколько слов о понятии «естественная религия». Это понятие зачастую используется в самых различных значениях. Некоторые авторы обозначали им определенные исторические формы религии, которые, как считалось, не основывались на авторитете откровения, какую бы интерпретацию этому слову ни давали в дальнейшем. Так, буддизм был бы

85

естественной религией в глазах брахманов, брахманизм был бы естественной религией в глазах магометан. Мы можем отнести все религии, кроме христианства и, в несколько меньшей степени, мозаизма, к естественным религиям; и хотя слово «естественные» не значит «ложные», все же оно подразумевает отсутствие какой-либо иной санкции, кроне внутреннего ощущения истины или существующего в нас голоса совести.
Но понятие «естественная религия» используется и в другом смысле, особенно философами последнего столетия. Когда люди стали подвергать критическому анализу основные исторические религии, они обнаружили, что после рассмотрения особенностей каждой из них остаются общие для всех религий принципы. Считалось, что это и есть принципы естественной религии.
В другой раз, когда из Нового Завета было удалено все, что казалось сверхъестественным, чудесным и иррациональным, там все же остался, если так можно выразиться, скелет религии, который назвали естественной религией.
В прошлом веке философы, которые противостояли распространению скептицизма и безверия, думали, что этот вид естественной, или, как еще ее называли, рациональной религии может сыграть роль волнореза против хлынувшего потока безверия; но их надеждам не суждено было сбыться. Когда Дидро утверждал, что все откровенные религии были не чем иным, как ересями в рамках естественной религии, он подразумевал под естественной религией совокупность врожденных истин, доступных только взгляду разума и независимых от каких-либо исторических или местных влияний, которые придают каждой религии особенный характер и индивидуальный облик. Существование Божества, природа таких его атрибутов, как Всемогущество, Всеведение, Вездесущность, Вечность, Самодостаточность, Духовность, Доброта, и также связанное с этим допущение абсолютного различия между добром и злом, между добродетелью и пороком — все это, а кроме того, согласно некоторым авторам, Единство и Персонификация Бога, было включено в сферу естественной религии. Научное исследование этой так называемой естественной религии получило название естественной теологии, ставшее из-

86

вестным в начале нашего столетия благодаря работе Палея, которая восхвалялась с неменьшим рвением, чем третировалась.
Понятие естественной религии, используемое в науке о религии, соответствует понятию Grammaire generale56 в языкознании, которое означает совокупность фундаментальных правил, считающихся самоочевидными и обязательными для каждой грамматики, но, как ни странно, эти правила не существуют ни в одном языке в чистом и завершенном виде. То же самое можно сказать и о религии. Действительно, никогда не существовало религии, основанной исключительно на ясных и простых догматах естественной религии, хотя некоторые философы были уверены в том, что их религия является вполне рациональной и фактически представляет собой чистый и простой деизм.
Следовательно, когда мы говорим о разделении всех исторических религий на откровенные и естественные, подразумевая при этом, что естественное является простым отрицанием откровенного, то, реализуя эту классификацию на практике, мы получим тот же результат, о котором шла речь выше. Мы имели бы, с одной стороны, только христианство или, согласно некоторым теологам, христианство и иудаизм, а с другой — все остальные религии мира.
Следовательно, эта классификация, хотя она и может иметь практическую ценность, совершенно бесполезна для научных целей. Более обширное исследование тотчас покажет нам, что претензии на откровение высказывались основателями большинства религий, а если не ими самими, то их последователями и защитниками; и, следовательно, откровение, как отличительная черта христианства и иудаизма, не признается никем, кроме нас самих. Впоследствии мы увидим, что на требованиях авторитета откровения почитатели Вед настаивают с большей силой и более продуманно, чем теологи-апологеты среди иудеев и христиан. Даже Будда, первоначально наиболее человечный и независимый среди основателей религии, в более поздних полемических работах предстает перед нами в весьма странном виде обладате-

56 Общая грамматика (фр.).— Примеч. перев.

87

ля откровенной истины57. Он сам не мог, как Нума, Заратустра или Мухаммед5', претендовать на общение с высшими духами, еще меньше мог;он, подобно поэтам Вед, говорить о божественном вдохновении и о божественном характере своих высказываний: по его мнению, никто из духов не был более велик и мудр, чем он сам, а боги Вед превратились в его слуг и почитателей. Сам Будда апеллировал только к тому, что мы называем внутренним светом59. Когда он впервые произнес четыре основополагающих принципа своего учения, он сказал: «Для постижения этой ранее неизвестной доктрины, о, монахи, я развил в себе наблюдательность, знание, мудрость, ясное понимание и свет». Первые ученики называли его Sarvagna, или всезнающим, но когда позднее было замечено, что по некоторым вопросам Будда говорил языком своей эпохи и разделял заблуждения своих современников относительно формы земли и движения небесных тел, тогда буддийские теологи пошли на значительные уступки. Они ограничили значение слова «всезнающий», относящегося к Будде, знанием основных положений его системы, и в отношении этого, только этого, они провозглашали его непогрешимым. Может показаться, что такая точка зрения относится к более позднему времени, что она вполне современна, но, независимо от того, является ли она современной или древней, такой взгляд на вещи вызывает большое доверие к буддийским теологам. Однако в книге «Милиндапаньха», признанной канонической, мы находим ту же самую идею, которая уже зарождалась в уме великого Нагасены. На вопрос царя Милинды, является ли Будда всезнающим, он отвечает: «Да, великий царь, благословенный Будда всезнающ. Но Будда не всегда обнаруживает свое всезнание. Путем медитации он познает все вещи; медитируя, он познает все, что желает узнать». В этом ответе проводится различие между предметами, которые познаются при помощи чувств и разума, и предметами, которые могут быть познаны только путем медитации. Нагасена не признает всезнания или непогреши-

" «History of Ancient Sanskrit Literature», by Max Miiller, p. 83 " Sprenger «Mohammad», vol. II, p. 426.
" Gogerly, «The Evidences and Doctrines of Christian Religion». Colombo, 1862. Part I.

88

мости Будды в сфере чувств и разума, но он провозглашает и всезнание, и непогрешимость Будды во всем, что постигается только путем медитации, или, как мы могли бы сказать, в делах веры.
В дальнейшем я покажу вам хитроумные выдумки, путем которых брахманы пытались исключить все человеческое из гимнов Вед и обосновать не только откровенный, но внеисторический и даже неземной характер этих Писаний. Ни один писатель-апологет не сделал больше них в развитии теории откровения.
В настоящий момент я хочу подчеркнуть, что основатели или защитники почти всех религий мира ссылаются в том или ином виде на откровение для обоснования истинности своих учений; я же полагаю, что построение любой классификации на такой шаткой почве не принесет пользы. Насколько хорошо обоснована идея естественного или сверхъестественного откровения, которую выдвигают почти все религии,— не является вопросом сегодняшнего дня. Объяснение истинного смысла откровения относится к области теоретической теологии, ибо трудно найти слова столь же туманные и многозначительные, как слово «откровение». Здесь мы встречаемся с объяснениями не только того, как была сдернута завеса, долгое время скрывающая от нас лучи божественной истины, а, что является более трудной проблемой, как могла когда-то существовать завеса между истиной и ищущим истину, между любящим сердцем и объектом наивысшей любви, между Отцом и его детьми.
В сравнительной теологии у нас другая задача: мы рассматриваем факты такими, каковы они есть. Если люди считают свою религию откровенной, значит, именно эта религия является для них откровенной, и с этим должен считаться каждый беспристрастный историк.
Но принцип деления религий на откровенные и естественные оказывается еще более несовершенным, когда мы посмотрим на него с другой точки зрения. Если даже мы признаем, что все религии, кроме христианства и мозаизма, имеют своим источником те способности разума, которые, согласно Палею, являются самодостаточными для того, чтобы вызвать к жизни основополагающие догмы так называемой естественной религии, то противопоставление христианства и иудаизма как откровен-

89

ных, всем остальным религиям, как естественным, было бы еще более ошибочным по той простой причине, что ни одна религия, основанная на откровении, никогда не может быть полностью отделена от естественной религии. Принципы естественной религии, хотя и не могли сами по себе создать действительно историческую религию, являлись единственной основой, на которой могли утвердиться откровенные религии, единственной почвой, в которой они могли пустить корни и из которой они получали питание и жизнь. Если же мы уберем эту основу или если мы предположим, что она тоже дана нам в виде откровения, мы не только пойдем против буквы и духа Ветхого и Нового Заветов, но и подвергнем унижению откровенную религию, превращая ее в простую формулу, дарованную людям, не способным вопрошать, взвешивать и оценивать ее истинность; даже если мы действительно имеем семя, то мы будем лишены той благоприятной почвы, единственно на которой только и могут произрастать семена истинной религии.
Христианство, обращаясь не только к евреям, но и к язычникам, не только к простолюдинам, но и к образованным слоям общества, не только к верующим, но в первую очередь к неверующим, предлагало всем им элементы естественной религии, а вместе с ними возможность выбора между истиной и ложью. Так мог сказать только св. Павел: «Все испытывайте, хорошего держитесь» (1 Фее. 5, 21).
Это высказывание приложимо и к Ветхому Завету. Здесь вера в Божество или по крайней мере в некоторые его неотъемлемые атрибуты дается как дар, и пророки, которые призывают заблудших евреев вернуться к культу Иеговы, взывают к ним, как к людям, обладающим внутренней силой, благодаря которой они могут выбирать между Иеговой и богами язычников, между истиной и ложью. Так, Иисус Навин собрал все колена Израилевы в Сихем и призвал старейшин Израиля, и начальников его, и судей его, и надзирателей его, и они предстали перед Богом: «И сказал Иисус всему народу: Так говорит Господь Бог Израилев: "За рекою отцы жили ваши издревле, Фарра, отец Авраама и отец Нахора, и служили иным Богам".

90

И потом, напомнив им о том, что Бог сделал для них, он сказал: "Итак, бойтесь Господа и служите Ему в чистоте и искренности; отвергните богов, которым служили отцы ваши за рекою и в Египте, а служите Господу".
"Если же не угодно вам служить Господу, то изберите себе ныне, кому служить, богам ли, которым служили отцы ваши, бывшие за рекою, или богам Аморреев, в земле которых живете, а я и дом мой будем служить Господу"».
Чтобы выбирать между разными богами и различными формами веры, человек должен обладать способностью выбирать, уметь отличать истину от лжи, будь эта истина откровенной или нет; он должен знать, что некоторые основополагающие догматы не могут быть отвергнуты ни в одной истинной религии, и в то же время существуют учения, против которых восстает его разум и нравственное сознание, как против несовместимых с истиной. Короче, должно быть основание религии, должна быть твердая скала, на которой возможно воздвигнуть алтарь, храм или церковь; и если мы называем это основание естественной религией, то ясно, что ни одна откровенная религия немыслима без того, чтобы она в большей или меньшей степени не опиралась на естественную религию.
С этими трудностями в той или иной степени столкнулись некоторые из наших самых образованных теологов, которые попытались со своих позиций создать различные классификации религий. Чтобы избежать частичных совпадений двух определений естественной и откровенной религий60, были предложены новые определения естественной религии. Например, естественная религия трактовалась как религия природы, существовавшая предположительно в том виде, в каком она имела распространение среди патриархов или в котором она все еще существует у первобытных народов, пока не озаренных христианством, но и не испорченных идолопоклонством.
В соответствии с этой точкой зрения мы должны будем различать не два, а три класса религий: первобыт-
м См.: Professor Jowett's «Essay on Natural Religion», p. 458.

91

ную, или естественную, испорченную, или идолопоклонство, и откровенную. Но, как уже отмечалось выше, так называемая первобытная, или естественная, религия скорее существует в умах современных философов, чем в писаниях древних поэтов и пророков. История не повествует нам о народах, у которых простое чувство почитания высших сил не было бы сокрыто под мифологической оболочкой. Но даже если бы было возможно провести четкие и определенные демаркационные линии между тремя классами религий, то и испорченная религия, или идолопоклонство, и чистая, или откровенная, религии с необходимостью включали бы в себя элементы естественной религии.
Мы также не уменьшим эти трудности- на стадии классификации в нашей науке, если вместо простой естественной религии мы, согласившись с другими теологами и философами, допустим всеобщее первобытное откровение. Это всеобщее первобытное откровение есть только другое название естественной религии, и оно основывается не на авторитете, а на спекуляциях философов. Подобного рода философы, считающие язык столь чудесным, что он не может быть продуктом человеческого разума, настаивали на необходимости признания всеобщего первобытного языка, непосредственно открытого Богом людям или, вернее, немым существам; в то время как наиболее вдумчивые и наиболее почитаемые среди Отцов церкви, а также среди основателей современной философии указывали, что с общей работой Всемудрого и Всемогущего Творца гораздо больше согласуется положение о том, что он создал в. человеке необходимые предпосылки для возникновения речи, чем то, что он одарил немые существа готовыми словарями и грамматиками. Разве ребенок вызывает меньшее удивление, чем взрослый человек? Или куст менее удивителен, чем дерево дуба? И разве клетка, потенциально содержащая в себе все то, что в дальнейшем получает развитие, менее удивительна, чем все движущиеся существа, которые наделены жизнью? Все вышеизложенное можно отнести и к религии. Всеобщая первобытная религия, понимаемая как непосредственное откровение Бога человеку или, точнее, толпе атеистов, может показаться, с позиций человеческого разума, лучшим разрешением

92

всех трудностей; но высшая мудрость, основанная на действительной истории, говорит нам и учит нас, если мы захотим учиться, что мы все ищем Господа, и мы сможем случайно ощутить его и обнаружить его, потому что он недалеко от каждого из нас.
Мы еще поговорим о гипотезе всеобщего первобытного откровения и о всех трудностях, связанных с ней; в настоящий момент будет достаточно показать, что проблема научной классификации религий не приблизится к своему решению, если мы допустим существование еще одного чисто гипотетического класса религий.
Другая, явно более научная классификация предполагает деление на национальные и индивидуальные религии; под. первыми из них подразумевались религии, основатели которых, так же как и их последователи, нам не известны; под вторыми понимались религиозные системы, которые носят имена тех, кто предположительно стоял у их истоков. К первому классу, говоря о тех религиях, которые известны нам лучше всех, относятся религии древних брахманов, греков, римлян, тевтонцев, славян и кельтов; ко второму — религии Моисея, Заратустры, Будды, Конфуция, Лао-цзы, Христа и Мухаммеда.
Это деление, хотя и может быть легко использовано в качестве общего метода и ведет к достижению определенных целей, обманывает наши ожидания вскоре после того, как мы попытаемся применить его в более критическом духе. Совершенно верно то, что ни брахман, ни грек, ни римлянин не знал бы, что ответить на вопрос — кто был основателем их религии, кто первым провозгласил существование Индры, Зевса или Юпитера; но человек, изучающий древнюю историю, может еще открыть в различных формах, которые были заимствованы древним арийским культом из Индии, Греции и Италии, влияние идей отдельных индивидов или школ. Если, с другой стороны, мы спросим основателей так называемых индивидуальных религий, является ли их учение новым, проповедуют ли они существование нового Бога, мы почти всегда получим отрицательный ответ. Конфуций решительно заявлял, что он был посредником, а не творцом; Будда довольствовался тем, что представлял себя звеном в длинной цепи просвещенных учителей;

93

Христос провозглашал, что он пришел не нарушить, а исполнить Закон и Пророков; и даже Мухаммед настаивал на том, что у истоков его веры стоял Ибрагим, т. е. Авраам, друг бога, которого он называл мусульманином, а не иудеем или христианином (Коран, III, 60) и который, по мнению Мухаммеда, основал храм в Мекке". Почти невозможно определить, что нового привнес предполагаемый основатель религии, что он заимствовал у своих предшественников, что было дополнено его учениками; совершенно верно лишь то, что ни одна религия никогда не смогла бы пустить корни и расцвести, если бы она не нашла подходящей почвы, на которой произрастала бы и получала реальную силу. Если они находят такую почву, то индивидуальные религии имеют тенденцию к развитию во всеобщие религии, в то время как национальные вероучения остаются более замкнутыми, а во многих случаях даже противостоят всей миссионерской деятельности62.
Но мы еще не закончили. Очень важная и очень полезная для достижения определенных целей классификация выделяет политеистические, дуалистические и монотеистические религии. Если религия опирается главным образом на веру в Высшую Силу, то наиболее характерной чертой, по которой классифицируются религии мира, по-видимому, является природа этой Высшей Силы. Я не отрицаю, что для определенных целей такая классификация весьма полезна; я утверждаю лишь, что, идя этим путем, мы должны будем включить в один класс религии, которые имеют одинаковое число богов, но очень разнородны в других отношениях. Кроме того, было бы необходимо добавить и два других класса религий — генотеистические и атеистические. Генотеистические религии отличаются от политеистических тем, что, признавая существование различных божеств или названий божеств, они представляют каждое божество как независимое от всех остальных, как единственное божество, присутствующее в сознании верующего во время культовых действий и молитвы. Эта черта отчет-
" Sprenger «Mohammad», vol. Ill, pp. 49, 489.
62 См.: «Hibbert Lectures» by Professor Kuenen, 1882. «National Religions and Universal Religions».

94

либо прослеживается в религии ведических поэтов. Хотя в различных гимнах, а иногда в одном гимне упоминается несколько богов, однако здесь нет иерархии богов, и в соответствии с различными обстоятельствами и побуждениями человеческого сердца обращаются то к Индре, богу голубого неба, то к Агни, богу огня, то к Варуне, древнему богу небесного свода, и каждый из них почитается как высший, и невозможно обнаружить намеков на соперничество между ними или какое-либо представление о подчинении одного бога другому. Эта особая фаза религии, этот культ отдельных богов, вероятно, везде является первой стадией в развитии политеизма, которая заслуживает отдельного названия63.
Что касается атеистических религий, они могут показаться совершенно невозможными, но пока фактически мы не можем отрицать того, что религия Будды первоначально была чисто атеистической. Идея Божества, после того как она была искажена бесконечными нелепостями, которые возмущали сердце Будды и отвергались им, была, по крайней мере временно, совершенно изгнана из святилища человеческого разума; вместе с тем высшая форма морали, существовавшая до возникновения христианства, была дана людям, для которых боги превратились в фантомы, людям, отвергшим алтари и даже алтарь непознаваемого Бога.
Задача моей следующей лекции состоит в том, чтобы показать, что единственно научная и подлинно генетическая классификация религий аналогична классификации языков и что существует самая тесная связь между языком, религией и народностью, особенно на ранних этапах истории человеческого интеллекта,— связь, которая совершенно не зависит от тех физических элементов, крови, кожи или волос, основываясь на которых этнологи пытаются построить свою классификацию человеческих рас.

" «History of Ancient Sanskrit Literature» by Max Miiller, second edition, p. 532. «Hibbert Lectures», p. 286.

ТРЕТЬЯ ЛЕКЦИЯ, прочитанная в Королевском Институте
5 марта 1870 г.

Если мы приступаем к изучению религий человечества без предрассудков или предубеждений, с тем настроем, который присущ любителю истины или человеку науки при рассмотрении любого предмета, то я уверен, что мы будем близки к признанию естественных демаркационных линий, которые разделяют весь религиозный мир на несколько больших континентов. В данном случае, конечно, речь идет только о древних религиях или о самом раннем периоде в истории религиозной мысли. В этот первобытный период, который может быть назван если не доисторическим, то по крайней мере чисто этническим, поскольку мы знаем, что его главным содержанием было общее движение народов, а не индивидов, партий или государств,— я утверждаю, что в этот первобытный период название народа соответствовало названию языка, и в наших лучших работах по древней истории человечества карта языков сегодня используется вместо карты народов. Но в тот же самый первобытный период названия народов с равным правом могло соответствовать названиям религий, поскольку в то время связь между религией и народностью была не менее, а зачастую и более тесной, чем связь между языком и народностью.
Чтобы пояснить мою мысль, я сошлюсь, по возможности кратко, на размышления некоторых немецких философов по поводу истинного отношения между языком, религией и народностью — на размышления, которые заслуживают большего внимания, чем им уделяет часть современных этнологов.
Шеллинг, один из самых глубоких мыслителей Германии, первым задался вопросом: Что такое этнос? Что является подлинным источником народа? Как отдельные человеческие существа стали народом? Ответ, который он дал в 1845 г., когда я слушал лекции старого философа в Берлине, весьма поразил меня, но в дальнейшем он находил все больше и больше подтверждений в исследованиях по истории языка и религии.
Сказать, что человек — это стадное животное и что, подобно пчелам или диким слонам, люди инстинктивно

96

держатся вместе и таким образом формируют народ — значит почти ничего не сказать. Так можно объяснить объединение людей в одну огромную толпу, но невозможно объяснить образование народов, обладающих сознанием их национальной индивидуальности.
Мы не приблизимся к решению этой проблемы, если скажем, что люди разделились на народы, как пчелы на улья, следуя за различными матками или выражая преданность различным формам правления. Преданность той или иной форме правления, особенно в древние времена, является скорее результатом, чем причиной существования народности; тогда как в исторические времена все смешалось под влиянием внешних факторов, грубой силы или династических амбиций, которые полностью задерживали естественное развитие народов, и мы часто находим один и тот же народ, разделенный различными формами правления, и разные народы, объединенные одним правителем.
Рассматривая наш вопрос — что создает народ,— мы должны обратиться к самым древним временам. Каким образом отдельные люди объединились в народ в то время, когда не было ни царей, ни «пастырей» людей? Быть может, благодаря общности крови? Я сомневаюсь в этом. Общность крови создает семьи, кланы, возможно, расы, но она не может создать то высшее и чистое моральное чувство, которое связывает людей вместе и превращает их в народ.
Язык и религия создают народ, при этом религия является даже более могущественным фактором, чем язык. Языки многих аборигенов Северной Америки представляют собой различные диалекты одного типа, но те, кто говорит на этих диалектах, по всей видимости, никогда не объединялись в один народ, они оставались лишь кланами или кочующими племенами, и даже их вражда к иноземным захватчикам не вызывала чувства национальной общности и единства среди них, потому что они не обладали более высоким чувством единства, которое порождалось или, во всяком случае, усиливалось благодаря поклонению одному и тому же богу или богам. Греки64, напротив, хотя и говорили на столь раз-

" Herodotus. VII7, 144: auti; 8e то 'EUnvixbv e6v оцоп^оу те xai

97

ных диалектах, что я сомневаюсь в том, понимали ли они друг друга, тем не менее эолийцы, дорийцы, ионийцы чувствовали себя во все времена одним великим эллинским народом, даже когда ими правили разные тираны или когда они были разделены на многочисленные республики. Что же сохранило в их сердцах глубокое чувство того идеального единства, которое создает народ, несмотря на различие в диалектах, несмотря на правление разных династий, несмотря на вражду племен и соперничество государств? Это была их первобытная религия; это было смутное воспоминание об общем поклонении великому Отцу богов и людей, которое они обязаны были осуществлять с незапамятных времен; это была их вера в древнего Зевса Додонского, Зевса всех эллинов.
Возможно, самое замечательное подтверждение той
точки зрения, согласно которой религия, даже в большей степени, чем язык, составляет основу народности, обнаруживается в истории евреев, богоизбранного народа. Язык евреев отличается от языков финикийцев, маовитов и других соседних племен гораздо меньше, чем различаются между собой греческие диалекты. Но культ Иеговы сделал евреев особенным народом, народом Иеговы, отделенным благодаря их Богу, а не языку от народа Хамоса (моавитов)65 и от поклонников Ваала и Астарты. Именно их вера в Иегову превратила кочевые племена Израиля в народ.
«Народ,— как говорит Шеллинг,— появляется лишь тогда, когда он определился и решился на что-то касательно своей мифологии. Таковая, следовательно, не может возникать для него в эпоху уже совершившегося отделения и после того, как он стал народом, а поскольку она не могла возникнуть для него и тогда, когда он, как пока еще незримая часть целого, обнимался целым человечеством, то, следовательно, начало мифологии должно прийтись на самый переход, когда он не наличествовал еще как определенный народ, но как раз гото-

6(i6yA,<oooov, xai Beaiv Юрйцата те xoiva xai 9t>oiai ^беа те оцотрояа, t(ov яробота^ yeveoSai 'A9nvaioui; ойх av ей e^oi. См.: «Edinb. Review», 1874, p. 433.
" Числ. 21, 29; Иер. 48, 7. «И Хамос пойдет в плен вместе со своими
священниками и со своими князьями».
4 Чак 1ХИ-'

98

вился к тому, чтобы отделиться от целого и замкнуться в себе.
Это же будет верно сказать и о языке любого народа: язык определяется тогда, когда народ решает стать народом»66.
Гегель, великий соперник Шеллинга, пришел к такому же заключению. В своей «Философии истории» он говорит: «...Представление о Боге составляет общую основу народа. (...) Поэтому природа государства и его конституция таковы же, как и природа религии; государство действительно произошло из религии и притом так, что Афинское или Римское государство было возможно лишь при специфической форме языческой религии этих народов так же, как католическому государству свойственны иной дух и иная конституция, чем протестантскому. (...) ...Определенный дух народа сам является лишь отдельным индивидуумом в ходе всемирной истории. Ведь всемирная история есть... выражение. ряда ступеней... Эти ступени находят свое выражение во всемирноисторических духах, в определенности их нравственной жизни, их конституции, их искусства, религии и науки»67.
Но эта идея принадлежит не только философам. Историки, и в особенности специалисты в области истории права, пришли к тому же самому выводу. Хотя многим из них право кажется естественным фундаментом общества и тем, что связывает народ воедино, однако исследователи, смотрящие глубже, довольно быстро обнаруживают, что само право, по крайней мере древнее право, черпает свой авторитет, свою силу, саму свою жизнь из религии. Сэр Майн, несомненно, прав, когда, рассматривая так называемые Законы Ману, отрицает идею Бо-
" Шеллинг Ф. Соч. в 2-х тт. М., 1989. Т. 2. С. 250-251. " Гегель Г. Соч. М.; Л., 1935. Т. VIII. С. 48, 49, 51. Хотя эти слова Гегеля были опубликованы задолго до лекций Шеллинга, мне кажется, они проникнуты духом Шеллинга больше, чем духом самого Гегеля, и, следовательно, было бы справедливым утверждать, что лекции Шеллинга, хотя и неопубликованные, были отпечатаны и имели хождение среди его друзей за двадцать лет до того, как они были прочитаны в Берлине. Вопрос о том, кто был первым, не имеет большого значения в делах такого рода, и все же в замечании Шеллинга очень верно то, что философия преуспевает не в том, что решает сложные проблемы, а в том, что ставит новые проблемы и задает те вопросы, которые никто даже не подумал бы задать.

99

жества, диктующего полный кодекс или свод законов как идею, имеющую явно современное происхождение. Вместе с тем верой в то, что законодатель находился в более тесной связи с Божеством, чем простые смертные, проникнуты древние традиции многих народов. Так, Диодор Сицилийский (L. I, с. 94) рассказывает нам, что египтяне верили, будто бы их законы сообщил Мневису Гермес; жители Крита считали, что Минос получил законы от Зевса; лакедемоняне — что Ликург получил законы от Аполлона. Согласно арийцам, их законодатель Заратустра получил законы от Доброго Духа; согласно гетам, Замолксис получил законы от богини Гестии; и, согласно евреям, Моисей получил законы от бога Яхве.
Никто не показал более убедительно, чем сэр Майн, что в древние времена религия, имеющая божественную природу, лежала в основе и поддерживала житейские отношения и все социальные институты. «Почитание сверхъестественного,— пишет он,— освящало и соединяло вместе все основные институты древнейших времен — государство, расу и семью... Элементарной группой является семья; соединение семей образует pod или дом. Соединение домов создает племя. Соединение племен составляет общину... Теперь семью удерживает вместе ее семейный обычай; ...то же самое было и с кланами, племенем и общиной; и чужестранец мог быть допущен к их братству только в том случае, если он признавал их обычаи68. Позднее право отделяется от религии... но даже тогда остается множество следов, которые показывают, что домашний очаг был первым алтарем, отец — первым жрецом, его жена, дети и рабы — первым религиозным сообществом, объединившимся вокруг священного огня Гестии, богини дома, и в конечном итоге богини всего народа. В наши дни вступление в брак, один из самых важных гражданских актов, основа гражданской жизни, сохранило религиозный характер, который был присущ ему на начальных этапах истории».
" Совершенно отличного мнения придерживался Варрон. «Varr propterea se prius de rebus humanis, de divinis autem postea scripsisse testatur, quod prius extiterint civitates, deinde ab eis haec instituta sint... sicut prior est, inquit, pictor quam tabula picta, prior faber quam aedificium: ita priores sunt civitates quam ea quae a civitatibus instituta sunt». (August. «Civ. Dei», 6. 4.)

100

Давайте теперь посмотрим, чем в действительности являлась религия в те далекие времена, о которых идет речь: я не имею в виду религию как безмолвную силу, совершающую свою работу в душе человека, я имею в виду внешнее проявление религии, религию искренне говорящую, осязаемую и определенную, которая может быть описана и о которой можно сообщить другим людям. Мы обнаруживаем, что в этом смысле религия ограничена очень узкими рамками. Несколько слов, обозначающие имена богов, несколько эпитетов, которые изначально имели материальное значение, но были подняты на более высокую и более духовную стадию,— я имею в виду слова, которые вначале выражали телесную мощь, блеск или чистоту, и которые постепенно обрели значение величия, добродетели и святости; наконец, некоторые более или менее технические термины, выражающие такие понятия, как жертва, алтарь, молитва, может быть, добродетель и грех, тело и дух,— вот то, что составляет внешний каркас зарождающейся древней религии. Если мы посмотрим на эти простые проявления религии, мы сразу же увидим, почему религия в те далекие времена, о которых мы здесь говорим, может доподлинно быть названа священным диалектом человеческой речи, так как ранняя религия и ранний язык были теснейшим образом связаны между собой во многих моментах, ибо религия в своем внешнем выражении всецело зависела от более или менее адекватных возможностей языка.
Как только мы ясно осознаем эту зависимость ранней религии от языка, мы с неизбежностью придем к выводу, что та классификация, которая считается полезной в науке о языке, с равной степенью должна быть признана полезной в науке о религии. Если существует подлинная генетическая связь языков, то существует точно такая же связь между религиями мира, по крайней мере между самыми древними религиями.
Следовательно, прежде чем мы приступим к классификации религий, нам необходимо, опираясь на уровень достигнутого в наше время знания, сказать несколько слов о генетической связи языков.
Если мы ограничимся азиатским континентом и примыкающим к нему европейским полуостровом, мы

101

обнаружим, что в обширной пустыне развивающейся человеческой речи сформировались три, и только три, оазиса, в которых еще до начала всякой истории язык стал устойчивым и традиционным, получив, по сути дела, новый характер, абсолютно отличный от первоначального характера подвижной и изменчивой речи человеческих существ. Эти три оазиса известны под названиями туранский, семитский и арийский. В этих трех центрах, особенно в арийском и семитском, язык перестал быть естественным языком; его развитие было задержано, и он стал неподвижным, твердым, окаменелым или, если хотите, историческим языком. Я всегда утверждал, что эта централизация и традиционная консервация языка могли произойти только в результате религиозных и политических влияний, а теперь я намерен показать, что со всей очевидностью можно говорить о трех независимых семействах религии: туранской, семитской и арийской, которым соответствуют три великих семейства языка.
Взявшись за изучение китайского языка, который, несомненно, является древнейшим представителем туранского семейства, мы обнаруживаем древнюю религию, лишенную красок и поэзии, религию, которую мы рискнем назвать односложной, состоящей из почитания множества отдельных духов, олицетворяющих небо, солнце, бури и молнии, горы и реки; стоящих отдельно друг от друга, без какой-либо взаимосвязи, без какого-то высшего принципа, объединяющего их вместе. В дополнение к этому мы встречаемся в Китае с культом предков, духов умерших, которые, как предполагалось, остаются осведомленными о человеческих делах и обладают особыми силами, с помощью которых они творят добро или зло. Это двойное поклонение человеческим и природным духам составило ядро древней народной религии Китая, которая жива и в наши дни, по крайней мере среди низших слоев общества, хотя над нею возвышается ряд полурелигиозных и полуфилософских верований, вера в две высшие Силы, которые на языке философии могут быть названы формой и материей, на языке этики — ообро.м и злом, но которые на языке древней религии и мифологии называются небом и землей.

102

Правда, мы знаем об этой народной религии Китая только из работ Конфуция или даже из более современных источников. Но Конфуций, хотя его и называют основателем новой религии, в действительности был новым проповедником старой религии. Он был главным образом тем, кто воспроизводил, а не творил". Он говорил о себе: «Я передаю, но не создаю. Я верю в древность и люблю ее»70.
Во-вторых, мы обнаруживаем древний культ семитских народов, четко обозначенный именами Бога, которые возникают в политеистических религиях вавилонян, финикийцев и карфагенян, так же как в монотеистических вероучениях иудаистов, христиан и магометан. Почти невозможно дать общую характеристику религии народов, столь отличных друг от друга в языке, в литературе и в других областях общественной жизни, народов, претерпевавших значительные изменения на разных этапах своей истории; но если бы я рискнул охарактеризовать культ всех семитских народов одним словом, я сказал бы, что это было главным образом почитание Бога в истории. Бога, определяющего судьбы индивидов, рас и народов, скорее, чем Бога, повелевающего силами природы. Названия семитских божеств выражают в основном моральные качества; среди них встречаются Сильный, Почтенный, Господин, Царь; и они редко дорастают до божественных персонификаций, определенных в своих внешних проявлениях или без труда узнаваемых по ярко выраженным чертам их реального драматического характера. Благодаря этому многие древние семитские боги имели тенденцию к объединению, и переход от поклонения отдельным богам к культу единого Бога произошел без больших затруднений. Особенно плавно произошел переход от почитания отдельных богов к культу единого Бога в однообразных условиях жизни в пустыне. К этому можно добавить с некоторыми оговорками, что семитские религии не использовали имена женского рода для обозначения своих божеств или что все их женские божества были лишь олицетворением активных сил древних и бесполых богов; также тре-
" См.: Dr. Legge, «Life of Confucius», p. 96. 70 Liin-yu (§ l.a); Schott «Chinesische Literature», p. 7.

103

бует многих оговорок и утверждение Ренана о том, что семитские религии были инстинктивно-монотеистическими71.
Наконец, мы находим древнеарийский культ, рассеянный по всем уголкам земли усилиями его смелых почитателей и легко узнаваемый в долинах Индии и лесах Германии благодаря общим названиям божеств, изначально олицетворяющих силы природы. Этот культ не является, как часто утверждают, культом природы. Но если охарактеризовать его одним словом, я рискнул бы назвать его культом Бога в прироое,Бога, завуалированного великолепием природы, а не скрытого в тайниках человеческого сердца. Боги арийского пантеона обладали такой ярко выраженной индивидуальностью и были столь неизменны, что переход к монотеизму у арийцев потребовал ожесточенной борьбы и редко происходил без иконоборческих революций или без приступов философского отчаяния.
Эти три класса религий можно безошибочно отличить друг от друга, так же как три класса языков: туранский, семитский и арийский. Они были тремя факторами древнейшей истории, которые определили судьбу всего человечества и влияния которых мы до сих пор ощущаем в нашем языке, в наших мыслях и в нашей религии.
Но хаос, который эти три фактора оставили позади себя в языках, мышлении и религиях туранских, семитских и арийских народов,— не всегда был хаосом. Поток языка, разделившись на эти три части, продолжил свое течение; священный огонь религии, от которого зажглись эти три алтаря, не погас, хотя и стал менее заметен в дыму и пепле. Повсеместно существовали язык и религия, но это были естественные и дикорастущие язык и религия; они не имели истории, они не оставили своей истории, и поэтому они ускользали от тех научных методов, которые применялись при изучении языков и религий китайского, семитских и арийских народов.
Вызывает удивление, почему лингвисты установили только три языковые семейства — или, вернее, два, потому что туранские языки едва ли могут быть названы
71 Смотри мой очерк по семитскому монотеизму в работе «Chips from a German Workshop», vol. I, pp. 342, 380.

104

семейством в строгом смысле этого слова до тех пор, пока не будет окончательно доказано, что китайский язык образует основу двух туранских ветвей, северной туранской — с одной стороны, и южной туранской — с другой, что фактически китайский язык72 формирует самый ранний слой того подвижного массива речи, который позднее становится более неподвижным и традиционным, преобразуясь на севере в тунгузский, монгольский, татарский и финский языки, а на юге — в тайский, малайский, ботийский и тамильский языки.
Причина, по которой ученые не открыли больше, чем эти два или три великих языковых семейства, очень проста. Мы не можем открыть больше, потому что их больше не существует. Семейства языков — это очень специфические образования; они — исключение (они и должны быть исключением), а не правило в развитии языка. Всегда была возможность, но, насколько я могу судить, никогда не было необходимости для того, чтобы человеческая речь вышла за рамки первобытной стадии своего стихийного развития и столь же стихийного упадка. Я считаю, что если бы предшественники семитских, арийских и туранских народов чисто спонтанно не реализовали эту возможность, то все языки остались бы эфемерными, отвечающими целям сменяющих друг друга поколений людей; они боролись бы, приобретая и теряя, иногда достигая определенной стабильности, но после этого снова разрушались бы и уносились бы, .подобно ледяным глыбам, подхваченным потоками вешних вод. Само наше понятие о языке было бы тогда совершенно отличным от того, которое мы имеем теперь. Как мы приходим к этому понятию? Сначала мы формируем наше понятие о том, чем должен быть язык, основываясь на тех немногих языках, естественное развитие которых было приостановлено социальными, религиозными, политическими или другими внешними влияниями, а затем мы смотрим вокруг и удивляемся, почему все языки не похожи на эти два или три выделяющихся языковых семейства. Но мы могли бы с равным основанием удивляться тому, почему не все животные являются домашними или почему кроме садо-

!г См.: Max Miiller «Lecture on the Stratification of Language», p. 4.

105

вого анемона на лугах и в лесах растет много разновидностей того же самого, но дикорастущего цветка.
В туранских языках, в которых первоначальная концентрация не была такой мощной, как в арийском и семитском семействах, мы еще можем уловить проблеск естественного развития языка, хотя и ограниченный определенными рамками. Различные слои этой огромной подвижной массы однородной речи не предоставляют нам определенных свидетельств родства между еврейским и арабским, между греческим и санскритом, а только спорадические совпадения и сходства в общей структуре, которые могут быть объяснены признанием первобытной концентрации, после которой последовал новый период независимого развития. Было бы преднамеренным заблуждением не признавать определенные и специфические черты, присущие северо-туранским языкам: невозможно объяснить сходства между венгерским, лапландским, эстонским и финским языками без предположения о том, что существовала очень ранняя концентрация речи, на основе которой возникли эти диалекты. Менее отчетливо мы наблюдаем это в южно-туранской группе, хотя, сознаюсь, меня всегда удивляло не столько то, что существует мало свидетельств о прежнем единстве этих разошедшихся потоков языка, сколько то, что эти свидетельства вообще сохранились. Точку соприкосновения южно-туранских и северо-туранских языков мы находим в китайском языке, потому что китайский язык является корнем маньчжурского и монгольского языков, так же как сиамского и тибетского, и с каждым днем это становится все более очевидным благодаря трудам м-ра Эдкинса и других исследователей Китая.
Я готов признать, что не стоит спешить с категоричными заявлениями по этим проблемам, и я хорошо знаю, что может быть сказано против этих широких обобщений, затрагивающих «происхождение видов» в языке. В моих публикациях двадцатилетней давности, в моем письме к Бунзену «О туранских языках» впервые были изложены эти взгляды и предупреждение против опасностей догматического скептицизма, который в то время угрожал свободе исследований и всякому прогрессу в науке о языке. Ни один метод не считался тогда верным для сравнительного анализа языков, кроме метода изу-

106

чения романских языков, но и он не считался единственно возможным методом для научного изучения всех других языков. Не признавались и доказательства связи между языками, находящимися за пределами арийского и семитского семейств, за исключением тех, которые использовались для установления родства между различными членами этих двух великих языковых семейств. Моей задачей было показать, что при рассмотрении более ранних этапов развития языка мы не вправе требовать таких доказательств, ибо в то время они не могли существовать, а их отсутствие ни в коей мере не отрицает возможности более отдаленного родства. Сегодня в науке о языке происходят значительные изменения, как и во многих отраслях естествознания. Благодаря влиянию идей, которые Дарвин снова выдвинул на передний план естественной философии, специалисты в разных областях уделяют гораздо больше внимания общему, чем частному. Каждый вид изменения, называемый развитием, теперь кажется постижимым и допустимым, и когда все человеческие расы будут сведены к одному общему источнику, когда их следы будут обнаружены в период времени, в который еще не существовало человеческое сообщество, то устранятся трудности при выявлении родства между всеми так называемыми туранскими языками, более того, будет выявлена общая основа всего многообразия человеческой речи. Эта фаза мышления в ее крайней форме, несомненно, будет отходом от предшествующей, но подобные колебания научат нас на этом примере, что диктаторский авторитет никогда не сможет остановить прогресс науки и ничто не является таким опасным, как вера в собственную непогрешимость.
Если мы покинем азиатский континент, исконный дом арийских, семитских и туранских языков, мы обнаружим, что и в Африке сравнительное изучение диалектов ясно доказывает концентрацию африканской речи, результаты которой можно видеть в сходстве диалектов банту (кафра, сейтчуана, дамара, отигереро, ангольский, конго, ки-суахили и др.), на которых говорят от экватора до Кейскама73. Севернее языка банту или кафра мы находим независимые образования семитской

73 Bleek «Comparative Grammar of the South African Languages»,

107

речи в берберском и галла диалектах; южнее мы видим только языки готтентотов и бушменов, которые, как считают д-р Хан, очень близки друг другу. Существует ли реальная лингвистическая связь между этими языками в южной Африке и нубийским и даже древнеегипетским языками, были ли эти языки отделены друг от друга из-за вторжения кафрских племен — это проблема, разрешение которой возможно в будущем. Определенно лишь то, что Древний Египет представляет нам независимую первобытную концентрацию интеллектуальной работы в стране Нила, независимую постольку, поскольку мы знаем сейчас о древней арийской и семитской концентрации языка и религии.
Но если разговорные языки африканского континента позволяют нам проследить общий путь артикуляции первобытных народов Африки — ибо существует неизменное ядро в языке, которое никогда не может быть уничтожено,— мы все же очень мало знаем, и в дальнейшем сможем узнать очень немного, о развитии и упадке африканской религии. Во многих местах магометанство и христианство полностью вытеснили воспоминания о древних богах; и даже тогда, когда миссионеры или путешественники пытались описать состояние религиозности зулусов и готтентотов, они могли наблюдать лишь самые поздние формы африканских верований, а их изображение носило скорее карикатурный, чем серьезный характер. Большую роль в ошибках при изучении африканских верований сыграла теория первобытного фетишизма, которая ослепляла наиболее внимательных исследователей и уводила их от всего, что лежало за пределами культа фетиша.
Существует только одна африканская религия, литературными памятниками которой мы располагаем,— это религия Египта, являющаяся для нас такой же загадкой, какой она была для греков и римлян. Благодаря письменным источникам освещаются по крайней мере самые мрачные уголки египетских храмов и глубочайшие тайники человеческого сердца, из которого берут свое начало вера в древних богов и поклонение им. На первый

р. 2. См. также: Dr. Bleek's «Report concerning his Researches into the Bushman Language», 1873.

108

взгляд нет ничего более запутанного, сбивающего с толку и малообещающего, чем религия Египта, в которой обнаруживаются, с одной стороны, приземленный культ животных, а с другой стороны — высший полет таинственной мудрости. Можно смело сказать, что даже сейчас, после расшифровки древнего египетского языка, этот странный контраст совершенно необъясним. До сих пор, после тщательного прочтения превосходных «Гиббертовских лекций» Ренуфа невозможно отделаться от чувства, что в религии Египта есть нечто разумное, более того, что развитие религиозных идей в Египте осуществлялось таким же замечательным образом, как и развитие религиозных идей у арийских народов.
Религия египтян возникла не из простого поклонения животным. Египетская зоолатрия относилась к периоду упадка и была основана на символах, взятых из мифологии. Подобно арийской, египетская мифология первоначально рассматривала те явления природы, которые носят закономерный характер, такие, как восход и заход Солнца, движение Луны и звезд; признание закономерности и порядка, существующих во Вселенной, лежало в основе всей системы египетской религии. Подобно санскритскому Рите, египетская Маат, выведенная из простых чувственных впечатлений, становится в конце концов названием нравственного порядка и справедливости.
Но, кроме нескольких сил, представленных в их мифологии, большинство из которых в настоящее время может быть сведено к единому источнику, египтяне с самого начала говорили о Единой Силе, которая управляет всеми физическими и моральными процессами во Вселенной, от которой зависит каждый человек и перед которой он несет ответственность. И наконец, они оказывали почести умершим, потому что смерть считалась началом новой жизни, жизни, не имеющей конца.
Вместе с тем мифология, как неизбежная болезнь языка, ужасно ухудшала раннее развитие искусства и тех форм, которые оно принимало в Египте. Сила, которую египтяне признавали без всяких мифологических дополнений, в честь которой не было возведено ни одного храма (в противоположность тому, что было в Индии, где существовало святилище, посвященное Пара Брахману, Высшему Брахману), «имя которой никогда не высека-

109

лось на камне», «чей лик не может быть найден среди нарисованных фигур», «кто не требовал ни мистерий, ни жертвоприношений» и «чья обитель была неизвестна», в особенности должна была ускользать от внимания почитателей великолепных храмов Мемфиса, Гелиополя, Абидоса, Фив или Дендеры, в которых обитали другие божества, и люди молились им, восхваляли их и приносили им жертвы. Видимо, поэтому, как в Египте, так и в Индии, с трудом находит признание понятие единого Бога. Самосуществование или самостановление Одного, Одного Его, Одного-Единственного, Одного без кого-либо другого (как в санскрите, svayambhu, Ekam advitiyam), «стоящего у истоков всего сущего, сотворившего все вещи, но Которого Самого никто не сотворил» — подобные высказывания постоянно встречаются в религиозных текстах и относятся к тому или иному богу (генотеистически), каждый из которых считается высшим из богов, Создателем и Творцом всех вещей. Так, Ра, изначально богу солнца, происходящему от Нун — «отца богов», и самому являющемуся отцом Шу (воздуха) и Тефнут (росы), поклонялись как высшему небесному божеству. Осирис, самый старший из пяти детей Геб (земли) и Нут (неба) — «более великий, чем его отец, более могущественный, чем его мать», муж Исиды, отец Гора, был другим олицетворением солнца, понимаемый главным образом как победитель темноты. Мы читаем, что Ра — «душа .Осириса и Осирис — душа Ра». Гор также является именем солнца, первоначально утреннего солнца, «чьи глаза возвращают день». Тот олицетворяет луну, является «измеряющим землю», «распределяющим время» и, наконец, изобретателем письменности и искусств. Ренуф правильно отмечает, что специалисты в области санскрита, которые не знают ни слова на египетском языке, и специалисты в области египетского языка, которые не знают ни слова на санскрите, будут давать различные имена одним и тем же персонажам. Но ученый, занимающийся сравнительной мифологией, едва ли будет колебаться в определении действительных имен каждого из этих арийских или египетских персонажей.
Мы можем подвести итоги вышесказанному словами Мариета: «На вершине египетского пантеона находится единственный Бог, бессмертный, несотворенный, неви-

110

димый и скрытый в недосягаемых глубинах его собственной сущности. Он является творцом неба и земли; он создал все то, что существует, и ничего не может быть создано без него. Это Бог, познание которого было недоступно непосвященным. Но египетский разум не мог или не хотел остаться на этой величественной высоте. Он рассматривал мир, его формирование, принципы, которые управляют им, человека и его земную судьбу как великую драму, действующим лицом которой является только одно Бытие. Все-происходит из него и все возвращается к нему. Но оно имеет посланников, наделенных персонифицированными чертами и принимающих форму видимых божеств, ограниченных в своей деятельности, но все же проявляющих свои силы и качества в этой драме»74.
Если мы обратим свои взоры от Африки к Америке, мы обнаружим там на севере множество языков, которые свидетельствуют о древних миграциях, но почти ничего не говорят нам о древних религиях. На юге мы знаем два языковых и политических центра; там в Мексике и в Перу мы встречаемся с любопытными, хотя не всегда заслуживающими доверия традициями древней и прочно установившейся системы религиозной веры и культа.
Наконец, если возможно реконструировать первоначальный полинезийский язык, который является общим для диалектов островов, расположенных от Америки до Африки (Мадагаскар), фрагменты первоначальной полинезийской религии, которые заслуживают трудов нового Гумбольдта, будут мало-помалу появляться на свет.
Наука о религии имеет то преимущество перед наукой о языке, если это может быть названо преимуществом, что в некоторых случаях последняя располагает материалами, достаточными для постановки проблем наивысшей важности, но недостаточными для их успешного разрешения, а первая не имеет всех материалов, которые могли бы подтверждать даже простые гипотезы. Во многих частях света, где диалекты, хотя и искажен-
74 В этом описании египетской религии я использовал главным образом М. Le Page Renouf's «Hibbert Lectures», 1879, «Lectures on the Origin and Growth of Religion», иллюстрирующие религию Древнего Египта; также De Rouge «Sur la Religion des anciens Egyptiens» в «Annales de Philosophie Chretienne», Nov. 1869.

111

ные, все же до сих пор доносят до нас отблески далекого прошлого, древние храмы окончательно исчезли, а имена древних богов преданы забвению. Мы ничего не знаем, и мы должны довольствоваться нашим незнанием, поэтому истинный ученый вынужден покинуть область деятельности, которая оказывается все более привлекательной для любителей аэтриорныа: теорий.
Но даже если дело обстоит иначе, я думаю, что люди, изучающие религию, поступят правильно, последовав примеру лингвистов, и займутся сравнительным исследованием арийских и семитских религий. Если может быть доказано, что религии арийских народов объединены теми же узами действительного родства, которые дают нам возможность трактовать их языки как множество видов одного семейства, и если такой же факт может быть установлен при изучении семитского мира, то перед нами открывается достаточно широкое поле исследования, тщательной расчисткой и культивацией которого будут заняты несколько поколений ученых. И это первоначальное родство, я уверен, может быть доказано. Имена основных божеств, а также слова, выражающие наиболее существенные элементы религии, такие, как молитва, жертва, алтарь, дух и вера, сохранились среди арийских и среди семитских народов, и эти реликты допускают только одно объяснение. После этого можно с большой надеждой на успех приступить к сравнительному изучению туранских религий; я уверен и сейчас практически не сомневаюсь в своей правоте, что существовали не только первобытная арийская и первобытная семитская религии, но также и первобытная туранская религия еще до того, как каждая из этих первобытных рас раскололась и стала независимой в языке, культе и народном чувстве.
Давайте начнем с наших собственных предков — арийцев. В лекции, прочитанной мною здесь же несколько лет назад, я набросал схему жизни арийцев до их первого разделения, т. е. до того времени, когда в Индии начали говорить на санскрите, а в Малой Азии и Европе — на греческом языке. Контур этой схемы и краски, которыми она была нарисована, были просто заимствованы из языка. Мы пришли к выводу, что если взять все слова, которые существуют в одной и той же форме во

112

французском, итальянском и испанском языках, то можно показать, какие слова, а следовательно, и какие предметы должны быть известны народу, который пока не говорит ни на французском, ни на итальянском, ни на испанском языке, но который говорил на языке, предшествовавшем этим романским диалектам. Мы знаем, что этим языком был латинский; но, если бы мы не знали ни слова по-латински или ни одной главы римской истории, мы все же смогли бы, используя наиболее очевидные слова, которые являются общими для всех романских языков, нарисовать картину основополагающих мыслей и занятий того народа, который должен был жить в Италии по крайней мере за тысячу лет до Карла Великого. Мы смогли легко доказать, что у этого народа должны были быть короли и законы, храмы и дворцы, корабли и экипажи, прямые дороги и мосты и почти все элементы высокоцивилизованной жизни. Как я утверждал, мы можем доказать это, просто взяв названия всех этих предметов, существующие во французском, итальянском и испанском языках, и показав, что в том случае, если испанский язык не заимствовал их из французского или итальянский из испанского, они должны были су ществовать в более раннем языковом слое, от которого берут свое происхождение эти три современных романских диалекта.
Точно такая же аргументация дает нам возможность выложить мозаичную картину древнейшей цивилизации арийского народа до времени его разделения. Поскольку мы находим в греческом, латинском и санскрите, а также в славянском, кельтском и тевтонском языках одно и то же слово «дом», то мы имеем все основания заключить, что еще до того, как каждый из этих языков получил самостоятельное существование по крайней мере за тысячу лет до Агамемнона и Ману, прародители арийских народов уже не обитали в палатках, а строили дома для постоянного проживания76. Поскольку мы находим одно и то же название для обозначения города в санскрите и греческом языке76, мы можем вполне опре-

75 Санек, dama, 86(101;, domus; готск. timrjan, «to build»; слав. dom; санск. vesa, olxoi,, vicus; готск. veih-s.
76 Санск. pur, puri или puri, греч. я6^.1<э; санск. v&stu, «house», греч. acw.

113

деленно заключить, что арийцам были знакомы если не города в прямом смысле слова, то во всяком случае цитадели или лагеря до того, как они стали говорить на греческом и санскрите. Поскольку «царь» на санскрите, латинском, тевтонском и кельтском77 языках обозначается одним и тем же словом, мы снова можем утверждать, что некоторые виды царского правления были установлены и признаны арийцами в тот же самый доисторический период.
Я не должен соблазнять себя тем, чтобы нарисовать
картину этой первобытной цивилизации в целом78. Я желаю лишь напомнить вам факт, как, разбирая вместе с вами древние архивы, мы обнаружили, что Высшее Божество называлось одним и тем же именем в древней мифологии Индии, Греции, Италии и Германии и сохраняло это имя, поклонялись ли ему в горах Гималаев или среди дубов Додоны, на Капитолийском холме или в лесах Германии. Я указал, что его именем было Дьяус — на санскрите, Зевс — на греческом языке, Ювис — на латинском, Тиу — на немецком; но я уделил недостаточно внимания поразительной природе этого открытия. Эти имена не являются просто именами; они — исторические факты, поистине факты более непосредственные, более надежные, чем многие факты средневековой истории. Эти слова не просто слова, они доносят до нас всю яркость события, свидетелями которого были прародители целой арийской расы, жившие, возможно, за тысячелетия до Гомера и Вед, поклоняющиеся невидимому Существу, нареченному тем же самым именем, наилучшим, самым возвышенным именем, которое они могли найти в своем словаре,— именем Света и Неба.
И давайте не будем забывать об этом и говорить, что это был всего лишь культ природы и идолопоклонство. Нет, их верования не сводились к культу природы и идолопоклонству, хотя они и могли развиться в этом направлении в более поздние времена. Дъяус не означал «голубое небо» и даже не был простой персонификацией неба: он означал нечто большее. В Ведах мы находим воззвание к Дъяусу-питару, у греков — к Зевсу-патеру, 77 Санск. Rag, r&gan, rex; готск. reiks, ирланд. riogh. " См.: «Selected Essays», vol. I, p. 317 seq.

114

у римлян — к Юпитеру; что означает на всех трех языках и означало еще до того, пока они не были разделены,— Небесный Отец! Эти два слова не просто слова; по-моему, они являются древнейшей поэмой, древнейшей молитвой человечества или по крайней мере его благородной части, к которой принадлежим и мы,— и я твердо убежден, что эта молитва была произнесена, что это имя было дано неизвестному Богу до того, как санскрит стал санскритом и греческий язык — греческим языком, а когда я слышу молитву «Отче наш» на языках Полинезии и Меланезии, я чувствую, что она впервые была произнесена на языке Иерусалима. Когда мы слышим имя Юпитера, который, возможно, был низведен Гомером или Овидием до положения сварливого мужа или неверного любовника, мы редко задумываемся о том, что скрывается за этим далеким от святости именем. В науке о религии мы должны будем вновь и вновь повторять, что место, на котором мы стоим, может быть названо святой землей. Тысячи лет минуло с тех пор, как арийские народы разделились, чтобы отправиться путешествовать на север и на юг, на запад и на восток. Каждый из этих народов формировал свой язык, основывал империи и философские системы, строил храмы и разрушал их; все они старились и, может быть, делались мудрее и лучше; но, когда они искали имя для того, кто является самым возвышенным и все еще самым близким и самым дорогим для каждого из нас, когда они хотели выразить и благоговение и любовь, бесконечное и конечное, они могли делать и делали то, что делали их предки, когда, взирая на вечное небо и чувствуя присутствие Существа, одновременно отдаленного и близкого, они подыскивали те же самые слова и вновь произносили древнюю арийскую молитву «Отцу Небесному» в той форме, которая будет существовать всегда: «Отче наш, сущий на небесах!»
Теперь давайте обратимся к древней религии семитских народов. Хорошо известно, что семитские языки связаны между собой еще теснее, чем арийские языки, связаны столь тесно, что сравнительная грамматика семитских языков кажется менее привлекательной, чем сравнительное изучение санскрита, греческого и латинского языков. Ученые, изучающие семитские языки, вы-

115

ражают недовольство тем, что сравнение грамматик еврейского, сирийского, арабского и эфиопского языков не представляет большого интереса, потому что при самом поверхностном сопоставлении их родство становится очевидным79.^! не думаю, что подобные суждения являются истиной в последней инстанции, и я до сих пор надеюсь, что Ренан осуществит свой первоначальный проект и создаст сравнительную грамматику семитских языков, включающую в себя не только литературные ветви семитского семейства, но также и древние диалекты Финикии, Аравии, Вавилона и Ниневии, которая сможет занять свое место рядом с великой работой Боппа по сравнительной грамматике арийских языков.
Но меня еще больше удивляет то, что ни один исследователь семитских языков не последовал примеру специалистов в области арийских языков и не выделил из различных семитских диалектов те общие слова, которые должны были существовать еще до того, как еврейский язык стал еврейским, сирийский — сирийским и арабский — арабским, и исходя из которых можно составить представление об основных мыслях и занятиях семитской расы в период до разделения ее на народы. Материалы для этой работы кажутся весьма обширными и легкодоступными80. И хотя могут возникнуть значительные трудности из-за тесных контактов между несколькими ветвями семитского семейства, у нас, несомненно, есть возможность посредством фонетических правил провести различие между общими семитскими словами и словами, заимствованными арабами из арамейских источников. Например, основные степени родства имеют общие названия как среди семитских, так и среди арийских народов, и если было важно показать, что арийцы называли и признавали не только естественных членов семьи, таких, как отец и мать, сын и дочь, брат и сестра, но также и более отдаленных, отчима и мачеху, зятя и невестку, шурина и золовку, то разве не менее интересно было бы показать, что и семитские народы достигли той же самой ступени цивилизации задолго до времени законов Моисея?

" См.: Bunsen's «Christianity and Mankind», vol. Ill, p. 246 seq. " См.: Bunsen's «Christianity and Mankind», vol. III. p. 246, iv.

116
.
Ограничив себя более непосредственным объектом наших'исследований, мы без труда увидим, что в семитских языках, подобно арийским, есть ряд общих имен Божества, которые должны были существовать до того, как выделились южная, или арабская, северная, или арамейская, центральная, или еврейская ветви, и которые, следовательно, позволяют нам проникнуть в религиозные понятия когда-то единой семитской расы, задолго до того, как Авраам стал поклоняться Иегове, в Финикии стали взывать к Ваалу, а в Вавилоне — к Элу.
Верно и то, как я уже отмечал, что значение многих семитских имен является более общим, чем первоначальное значение имен арийских богов. Многие из них означают могущественный, уважаемый, возвышенный, царь, господин; в силу этого может показаться, что они, подобно почетным титулам, давались различными ветвями семитского семейства, независимо друг от друга, тем богам, которым каждая из них поклонялась в своем собственном святилище. Но если мы учтем, как много слов использовалось в семитских языках для выражения величия, силы или господства, то факт, что одни и те же нарицательные имена встречаются как собственные имена божества в Сирии, в Карфагене, в Вавилоне и в Палестине, имеет только одно историческое объяснение. Несомненно существовал исторический период, когда семитские, так же как и арийские, народы давали имена своим божествам; и этот период должен был предшествовать образованию их отдельных языков и отдельных религий.
Одним из древнейших имен божества среди прародителей семитских народов было Эл. Оно означало Сильный. Оно встречается в вавилонских надписях как Илу, Бог81, и в самом названии Баб-ил.ворота или храм Ила. В еврейском оно используется и в общем смысле сильного или героя, и как имя Бога. Мы встречаем его в названии Бет-эл, дом Бога, и во многих других названиях. Если оно используется с артиклем, как, например, ha-El — Сильный или Бог, то в Ветхом Завете это всегда означает Иегову, истинного Бога. Однако Эл сохраняет свою

81 Schrader in the «Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft», vol. XXIII. p. 350; XXVI. p. 180.

117

нарицательную силу, и мы видим, что в отдельных частях Ветхого Завета это слово допускается также и в отношении языческих богов.
Эл почитался также финикийцами в Вавилоне и назывался там сыном Неба и Земли82. Его отец был сыном Элиуна, величайшего бога, который был растерзан дикими зверями. Сын Элиуна, который занял его место, был свергнут с престола и позднее убит своим собственным сыном Элом, которого Филон отождествляет с греческим Хроносом и представляет божеством, обитающим на планете Сатурн'3. В химъяритских надписях также было обнаружено имя Эл84, и значительно позже оно было найдено во многих арабских собственных именах85, но как божество Эл был забыт среди арабов с самых ранних
времен.
С именем Эл Филон связывал имя Элохим, множественное число от Элоах. В битве между Элом и его отцом, говорит он, союзники Эла назывались Элохим, так же как те, кто был с Хрокосол1 назывались Хроныбы8'. Несомненно, это очень привлекательная этимология, но, поскольку первостепенные знатоки семитских языков, и в частности профессор Флейшер, выступили против этой этимологии, мы вынуждены, хотя и с большой неохотой, отказаться от нее.
Элоах — это то же самое слово, которое на арабском языке пишется как Илах, Бог. В единственном числе Элоах используется в Библии как синоним Эл; во множественном числе оно может означать богов вообще или ложных богов, но в Ветхом Завете оно становится назва-

" Bunsen, «Egypt», IV. 187. «Fragmenta Hist. Grace.», vol. Ill, p. 567. 83 «Fragmenta Hist. Graec.», vol. Ill, p. 567-571. To что согласно халдеям, Эл представляется божеством планеты Сатурн, подтверждает также Диодор Сицилийский (Diodorus Siculus, II, pp. 30-33.). См. также: Eusebius «Praep. evang.». I. c. x., p. 90, ed. Gaisford; xpovoi; TOivuv, 6v oi Ooivixe; "HXov npooayopEUouoi. и Bernay's notes «Zu Sanchuniathon» в Rhein Mus., 1884, p. 632, который исправляет ''HXov
в "НА..
" Osiander «Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft», vol. X, p. 61.
85 Noldeke, «Monatsberichte der Berl. Akademie», 1880, p. 768. " «Pragmenta Hist. Graec.», vol. Ill, p. 568, 18: oi 8e (sv^ayoi "tfkov той Kpovou 'ЕА,ое1ц eiiexA.iie'qoav, ш, av Kpovioi outoi fioav oi \ef6\iEvo\ ETti Kpovou. Множественное число от Эл, т. е. Элохим, боги, встречается в Полинезии; Noldeke, 1. с., р. 775.

118

нием истинного Бога, множественного — по форме выражения, но единственного — по смыслу. На арабском языке Илах, без артикля, означает Бога вообще; с артиклем Ал-Илах или Аллах" становится именем Бога Мухаммеда, подобно тому как существовало имя Бога Авраама и Моисея.
Происхождение слова Элоах или Илах неоднократно обсуждалось как европейскими, так и арабскими учеными. Камю говорит, что существовало двадцать, Мухаммед аль Фаси, что было тридцать различных точек зрения. Профессор Флейшер88, чьим суждениям в данном вопросе мы можем полностью доверять, выводит Эл, сильный из корня ал (с созвучными vav, aval), означающего широкий и плотный, телесный и сильный89. Но он берет Элоах или Илах в качестве абстрактного существительного, означающего страх90 и выведенного из совершенно другого корня алах — быть в волнении, в смущении, сбитым с толку. От восклицания, выражающего страх, слово Элоах переносится на объект, вызывающий чувство страха или почтения, и, таким образом, становится именем Бога. Тем же самым способом мы обнаруживаем пашад, что означает страх, употребляемый в смысле Бога; Быт. 31, 42: «Если бы не был со мною Бог отца моего, Бог Авраама и страх Исаака». И далее, Быт. 31, 53: «Иаков поклялся страхом отца своего Исаака». В арамейском языке дахла, страх признается названием Бога или идола, на санскрите Брахман также называется «великим страхом»".
То же самое древнее имя встречается в форме жен-

" О первоначальном значении слова Аллах см.: Sprenger, «Mohammad», I, p. 286.
" См. примечание профессора Флейшера в Delitzsch, «Commentar iiber die Genesis», 3 rd ed., I860, p. 64; также «Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft», vol. X, p. 60; и «Sitzungsberichte der Konigl. Sachsischen Gesellschaft der Wissenschaften Philosoph. Hist. Classe», vol. XVIII (1866), pp. 290-292. Д-р В. Врихт заимствует словообразование профессора Флейшера, так же как и профессор Кюэнен в своей работе «De Godsdienst van Israel», p. 45.
88 Профессор Нёльдеке (Noldeke, 1. с., р. 774) приписывает этому корню значение «находящегося впереди, ведущего».
"• Kuenen «Religion of Israel», I, p. 41. Элоах используется только поэтами, и его первоначальное значение — это «страх», следовательно, «тот, кто вызывает страх».
31 Katha — upanishad, VI. 2, mohad Bhayam vagram udyatam yah.

119

ского рода — Аллатп92. Знаменитый храм этой богини в Таифе, в Аравии был вторым по значению после святилища Мекки и был уничтожен по приказу Мухаммеда. Однако культ Аллатп был распространен и в других местах; и, несомненно, могло быть так, что арабская богиня Алилат, упоминаемая Геродотом93, та же самая, что и Аллатп, упоминаемая в Коране.
Другое известное название божества, следы которого можно встретить среди многих семитских народов,— это Ваол или Бэл. Ассирийцы и вавилоняне94, финикийцы и карфагеняне, моавиты и филистимляне, впрочем, так же как и евреи, все знали Бэла илп Ваала как великого или даже как высшего Бога. Ваал едва ли являлся чуждым и иноземным богом в глазах евреев, которые, несмотря на протесты библейских пророков, не переставали поклоняться ему в лесах, окружающих Иерусалим95. Они считали его почти домашним божеством, или, во всяком случае, семитским божеством, и среди богов, которым служили отцы на другой стороне реки, Ваал или Бэл, похоже, занимал самое выдающееся место. Несмотря на это, первоначально единый96 Ваал стал делиться на множество божественных персонажей благодаря влиянию местного культа. Мы слышали о Ваале-тсуре, Ваалетсидоне, Ваале-тарсе, первоначально это был Валл Тира, Сидона и Тарса. На двух канделябрах, найденных на

" Osiander, «Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschatt», VII, 479-482, Аллат — богиня, противостоящая Ал-Илахт.
" Herod, III, 8: 'Оуоца(; owi (oi 'Apapioi) tov p.ev Alovuoov 'OpotdA, ttiv 8e OupaviT|v 'ААл^ат. У Геродота (1, 131, 138) это имя было искажено в "A^iTia. См.: Osiander, «Zeitschritt der Deutschen Morgenlandishen Gesellschaft», vol. II, pp. 482, 483. Шпренгер в книге «Мухаммед» (Sprenger «Mohammad», I, p. 292) говорит: «Я не решаюсь отождествить Алилат, о которой упоминает Геродот, и Ал-лат из Таифа, даже если бы могло быть доказано, что этой богине поклонялись в то время, он (Геродот) мог слышать о ней. Арабский культ получил в то время широкое распространение на севере, и в силу этого можно было сравнить значение Пальмиры со значением Таифа. Во-вторых, форма лат есть чисто арабская и она древнее, чем Плат, и только подтверждает, что ее корнем является лад, а не алато». См. также его «Remarks on Arabian idols», 1. с., р. 361. Оротал объяснялся как «свет» или «огонь» Эла. Kuenen «Religion of Israel», vol. I, p. 228.
" «Fragmenta Hist. Graec.», vol. II, p. 498, 2.
15 Ibid., vol. Ill, p. 568, 21. •' М. de Vogue, «Journal Asiatique», 1867, p. 135.

120

острове Мальта, мы читаем финикийское посвящение «Мелькарту, Ваалу Тира». В Сихеме Ваалу поклонялись как Ваалверифу97, полагая, что он является богом перемирий; в Аккароне филистимляне поклонялись ВаалуЗебубе98, господину летающих насекомых, в то время как моавиты, а также евреи знали его под именем ВаалФегор". На финикийских монетах Ваал назывался ВаалШамаям, а в надписях из Пальмиры (de Vogue, № 73) — Ваал шамем, Ваал неба, который у Филона называется Бэлшамем и отождествляется им с солнцем100. «Когда жара становилась невыносимой,— говорит он,— древние народы Финикии простирали свои руки к солнцу. Только его они считали Богом, господином неба, названным Бэлшамем101, что у финикийцев означает господин неба, а у греков — Зевс». Мы также знаем о Ваалтим, о множестве ваалов или богов. Подобно тому как рядом с мужским Илах или Аллах мы находим женское божество Аллат, мы обнаруживаем рядом с мужским Ваал женское божество Ваалт, Билту — у ассирийцев102, Ваалтис — у финикийцев. Возможно, первоначальное понимание женских божеств было различным у семитских и арийских народов и женские формы Аллаха и Ваала в первое время выражали только энергию и активность, или совокупность сил божества, а не его отдельное существование и менее всего — жену. Это мнение103 определенно подтверждается, когда мы видим, что во многих карфагенских надписях богиня Танит называется ликом Ваала, а в надписи Эшмуназара сидонская Астарта зовется именем Ваала. С течением времени, однако, это абстрактное понятие было вытеснено понятием женского

" Суд. 8, 33; 9, 4. " 4 Цар. 1, 2; 3, 16. " Числ. 25, 3.
100 «Fraementa Hist. Graec.», vol. Ill, p. 565, 5. Невозможно изменить T^lov в T1A.OV, потому что Эл или Хронос упоминались раньше.
101 Является ли он Барсамусом, упоминаемым Моисеем из Хорена (His. Arm. vol. I, p. 13), обожествляемым героем, которому поклонялись сирийцы? Или Барсамус Сын Неба? См.: Rawlinson, «Ancient Monarchies», vol. I, p. 116.
102 См.: Schrader «Zeitschrift der Deutschen Morgenl. Gesellschaft», XXVI, p. 193. Профессор Нёльдеке склонен считать «Авраама и Сару», «Высшего Отца и Принцессу» аналогом первой божественной пары.
1°з De Vogue, «Journal Asiatique», 1867, p. 138.

121

могущества и даже жены, и мы находим уже в таком виде Баалтис, которой поклонялись финикийцы104, вавилоняне и ассирийцы105, поскольку имя Милитта у Геродота101' является, согласно д-ру Опперту, простым искажением Баалтис.
Другим женским божеством является Асират или Ашерту (множественное число), чье имя предполагает наличие мужского божества Астар. Следы этого бога или богини были обнаружены в имени Иштар в вавилонских надписях, где Иштар — всегда женского рода, Царица неба и земли107. Согласно некоторым авторитетам, в надписи из Пальмиры, и на моавитском камне говорится о том же самом божестве. Однако в этом случае женский характер становится преобладающим, так как ей поклонялись не только карфагеняне, финикийцы и филистимляне, но также евреи108, когда они отказывались от Господа и служили Ваалу и Астартам109. Сирийцы называли ее Азаразах, Атаргатис у Страбона110. Финикийцы звали ее Астарта, и благодаря этому зловещему имени она стала известна грекам и римлянам. Она могла быть лунной богиней, как предполагает Кюэнен («Религия Израиля», т. I, с. 90), и до того, как поклонение ей дошло до диких эксцессов, она была девственным божеством. Когда Иеремия говорит о Царице Неба"', возможно, он имеет в виду Астарту или Баалтис. Даже в Южной Аравии сохранились остатки культа этой древней богини. Потому что в Сана, древней столице Химъяритского царства, были великолепный дворец и храм, посвященный Венере (Байт Гхумдан), и имя Acmap прочитывается в химъяритских надписях; более того, в одном месте ему предшествует глагол в мужском роде112.

1М «Fragmenta Hist. Graec.», vol. Ill, p. 569, 25.
105 Ibid., vol. IV, p. 283, 9.
"" Herod, I, 131, 199.
"" См.: Schrader, «Z. d. D. М. G.». XXVI, p. 169.
108 3 Цар. 9, 5; также Быт. 14, 5.
i»« Суд. 2, 13.
"г См.: Noldeke, «Z. d. D. М. G.» XXIV, 92, 109; Strabo, p. 667, 42; 636, 48.
'" Иер. 7, 18.
112 Osiander, «Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschatt», VII, p. 472; Gildemeister, «Zeitsch. der D. М. G.», voL XXIV,

122

Другое слово, первоначально означающее «царь», которое использовалось как имя Божества в доисторические времена,— это еврейское Мелех. Мы находим его в имени Молох, которому поклонялись не только в Карфагене, на островах Крит и Родос, но также в долине Гинном. Мы находим то же самое слово в имени Мильком, боге аммонитян, которые имели свое святилище на Масличной горе113; и боги Адрамелех и Анамелех, в честь которых сепарваимцы сжигали своих детей114, по всей видимости, являются местными разновидностями того же самого древнесемитского идола.
Адонай, что на еврейском языке означает «мой Господь», а в Ветхом Завете употребляется исключительно в отношении Иеговы, появляется в Финикии как название Высшего Божества и претерпевает затем множество мифологических превращений, становясь знакомым нам благодаря греческой легенде о красивом юном Адонисе, которого любила Афродита и который был убит диким кабаном Ареса.
Имя Элион, означающее на еврейском языке Высший, используется в Ветхом Завете как предикат Бога. Оно встречается также как одно из названий Иеговы. Мельхиседек многозначительно называется жрецом Элъ-Элиона, жрецом Наивысшего Бога.
И опять это имя выходит за рамки еврейского языка. Оно встречается в финикийской космогонии как Элиун, Высший Бог, Отец Неба, который был отцом Эла. Д-р Опперт отождествил этого Элиуна с Илинус, упоминаемым Дамаскином.
Другое слово, встречающееся в Библии иногда в сочетании с Эл, но чаще всего отдельно как имя высшего божества,— это Шаддай, неистовый или могущественный. Оно происходит от того же самого корня, что и слово Шед, означающее на сирийском языке и на языке Талмуда «демон»; множественное число от него —
Шедим, pp. 180, 181; Lenormant «Comptes-rendus des seances de 1'Acad. des Anscriptions et Belles-lettres de 1'annee 1867»; Levy, «Zeitschrift der D. М. G.», vol. XXIV, p. 189.
11:1 4 Цар. 23, 13.
114 4 Цар. 17, 31. В Ассирии также существовал бог Адар, см.: Schrader «Z. d. D. M.G.», XXIV, p. 140, 149, и другой бог Ану см.: Schrader, 1. с., р. 141.

123

название для ложных богов или идолов в Ветхом Завете. Де Вогюэ115 предполагает, что то же самое имя в форме Сет или Сед встречается в иероглифических надписях. Здесь оно встречается как имя бога, почитаемого пастухами, и Ваал является одним из его эпитетов. Лепсиус116, однако, против этого отождествления. То же самое божество Шаддай, могущественный, благодаря случайной догадке, считается одним из божеств, которому поклонялись древние финикийцы117.
Поскольку имена этих и некоторых других божеств являются общими для всех или для наиболее важных ветвей семитского семейства, они должны были существовать до первого разделения семитских народов; но есть и другие божества, которые обычно считаются специфическими для той или иной ветви. Они либо возникли после первого разделения семитских народов, или, по крайней мере со временем, превратились в специфических богов отдельных народов, таких, как Хамос у моавитов, Мильком у аммонитян, Астарта у сидонцев118.
Таким образом, имя Иегова, или как, кажется, оно первоначально произносилось Яхве119, считалось божественным именем исключительно у евреев120. Правда, в хорошо известном тексте Лида говорится, что IA012 было именем Бога у халдеев. Но, может быть, Лид подразумевал под халдеями евреев, утверждая, что IA0 было тем же самым словом, что и Яхве, или Иегова, или Ях. Мы бы пришли к другому выводу, если бы Яху действительно использовался как божественное имя в ассирий-

115 «Journal Asiatique», 1867, p. 160.
116 Lepsius, «Der erste Aeg. Gotterkreis», p. 48. См. также: Noldeke, «Zur Kritik des А. Т.», р. 160, примеч.; и Cheyne, in the academy; 1875, p. 653.
117 Bunsen, «Egypt», IV, 221; De Vogue, «Melanges d'Archeologie», p. 77. См. также: Noldeke, 1. с., р. 775.
"• 3 Цар. 11, 5, 7; 4 Цар. 23, 13; Суд. 11, 23, 24.
1" Theodoret «Quaest. XV. ad Exodum» (420 A. D.): xCtXouol 8e айто Хацарепои IABE, 'louSaToi 8e IAa. Diod. Sic. i. 94 (59 В. С.): пара 8e toi^ 'louoaioi^ M<ouofiv tov Чаш еягхаХойцеуоу 9e6v, x. т. \.
1M См.: Kuenen «Hibbert Lectures», p. 308.
121 Lydus, «De Mensibus», IV, 38, 14: Oi XoAoaiol tov Oeov 1АП ^eyouol, avri той (рш; vpiytoy тт|^Фотх<оу •уХ<ооот| xai 2.ABAOQ 8e noUotxou А.ёуетсч, olov 6 •йяер tow, еята яо^ои^, TOuxeoTiv 6 бдцю•Up'yo^. Bunsen, «Egypt», IV, 193; Renan, «Sanchoniathon», p. 44, примеч. И см.: Diodor Siculus, I, 94, 2.

124

ских надписях. Однако сэр Генри Роулинсон, к которому я обращался за информацией, заявил, что он сам сомневается, является ли Яху, о котором упоминается в ассирийских надписях, действительно ассирийским именем Он думает, что это, быть может, сирийское слово, которое было заимствовано ассирийцами, подобно некоторым другим иностранным словам. Другие ученые, так же как профессор Шредер, напротив, не выражают сомнений по этому вопросу и считают Яху одним из древних ассирийских богов. Более того, сегодня они делают еще один шаг и обнаруживают следы имени Яху в Аккаде. Так, профессор Делич утверждает, что простой звук «я» означает на аккадском языке «бог» и «высший бог», подобно словам или, ила (еврейск. эл); что ассирийцы произносят это «я» в именительном падеже йа-у, что в соответствии с характером «я» ассирийцами называлось йа-у; и лишь случайностью можно объяснить, что Йа-у как имя божества не обнаружено в каких-нибудь ассирийских надписях122.
Трудно принимать или отвергать столь авторитетные утверждения, основанные на фактах, и мне кажется, что самая благоразумная позиция, которую мы можем занять при рассмотрении новых данных, предоставляемых нам учеными, изучающими историю Ассирии и Аккада, будет состоять в том, чтобы сейчас сохранять определенную дистанцию и ожидать окончательного пересмотра наших взглядов на семитскую религию. Я никогда не имел основания сомневаться в том, вавилонские и ассирийские документы расшифровываются в подлинно научном духе со времени публикации вавилонской версии Бехистунских надписей. Я ничуть не удивлен частыми изменениями в прочтении некоторых имен и в толковании некоторых предложений. Даже если мы не способны последовать примеру исследователей этих семитских документов, то тем не менее для нас не составит труда познакомиться с историей расшифровки персидских клинописных надписей и понять, почему сначала было так много неопределенностей в прочтении алфавита, похожего на алфавит семитских клинописных текстов. Что касается расшифровки шумерских надписей, я не впра-

122 См.: Kuenen, «Hibbert Lectures», p. 311.

125

ве говорить больше того, что сказал о персидской клинописи, но в то же время я чувствую, что мы должны научиться ждать и не мешать неутомимым исследователям, пытающимся понять язык, о котором мы знаем лишь то, что он не является ни семитским, ни арийским. Я могу только сказать, что если их попытки когданибудь увенчаются успехом, то их достижение будет более замечательным, чем расшифровка всех других надписей.
Приняв эту точку зрения, я всегда был вынужден при изучении семитских религий воздерживаться от рассмотрения вавилонской и ассирийской, а еще больше аккадской и шумерской ветвей. Я предпочел заполнять пробел материалом, который по своей природе был таким же мягким, как и хрупким. Я очень восхищаюсь смелостью других исследователей древних религий, и особенно смелостью профессора Типе, который в своей «Сравнительной истории древних религий» так превосходно использовал тот же самый материал. Но я не могу игнорировать предостерегающие голоса других ученых, таких, например, как Гийар, который утверждает, что боги шумерских и аккадских религий, называемые Moulge, Silik-moulon-chi, являются в действительности неправильно расшифрованными именами Бэл и Мардук123. Можно сказать, что Гийар не является вполне беспристрастным авторитетом в таких вопросах. Но он ссылается на м-ра Пинчеса, чей авторитет едва ли будет поставлен под сомнение и который отмечает, что такие имена аккадских царей, как Хаммурапи и Бурнабуриаш, в действительности читаются как Кимту рапасти и Кидин-белматати.
Я повторяю, что даже таких предостережений недостаточно для того, чтобы пошатнуть мою веру в метод расшифровки вавилонских и даже аккадских текстов, которому в течение долгого времени следовало так много именитых ученых, но я думаю, что можно оправдать выжидательную позицию историка древних религий, пока он не примет или решительно не отвергнет новые интерпретации клинописных надписей, которые проливают свет на наиболее отдаленные периоды семитской

123 См.: «Athenaeum», 17 June, 1882.

126

мысли. То, что некоторые из наших лучших семитологов будут недостаточно терпеливы и будут указывать на выводы, которые представляются им невозможными в ходе изучения вавилонских и аккадских текстов, совершенно естественно. На эту критику нельзя обижаться, ее можно только приветствовать. Так, профессор Кюэнен, известный историк религии Израиля, возражает против аккадского Происхождения Иеговы или Яхве, потому что он видит ряд трудностей, которые должны быть устранены прежде, чем эта точка зрения будет принята. Он отмечает, что в то время, к которому относится надпись Меша, датируемая 900 г. до н. э., имя Яхве встречается в форме слова из четырех букв Y(a)hw(e)h и что такая форма никогда не могла произойти от IAO; с другой стороны IAO, как он показывает, может быть удовлетворительно объяснено как вторичное образование Y(a)hw(e)h. «В VIII в.,— как добавляет тот же самый ученый124,— имя Яхве многими рассматривалось как производное от глагола "быть". Оно объяснялось как "он есть", и в нем видели выражение неизменности и истинности Бога, чьей сущности соответствует это имя». Профессор Кюэнен считает, что фактически Моисей был первым, кто назвал Бога сынов Израилевых Яхве125 вместо его старого имени Эль-Шаддай, и можно только удивляться, что он не замечает имени Яхве в имени матери Моисея Яхобед «та, чья слава есть Яхве». Он оставляет в стороне следующее объяснение имени Яхве: «тот, что есть» или «тот, кто есть единственный», так как других богов не существует; он предпочитает трактовать корень этого слова в каузальном смысле и рассматривает имя Яхве как означающее «тот, кто дает жизнь, кто есть причина всего существующего, творец». Такой ход мыслей делает похожим Яхве на древневедического Асуру, дающего жизнь, происходящего от ас — дышать, быть, асу — дыхание, асура — живой и оживляющий бог; Ахура Авесты еще раз показывает, как те же самые представления и те же самые имена могут возникать на арийской и семитской почве .без необходимости дальней-

'" Kuenen «Hibbert Lectures», p. 311; Kuenen «Religion of Israel», vol. I, p. 42. 125 Kuenen «Religion of Israel», vol. I, p. 278.

127

шего признания реальных контактов в доисторический период жизни арийцев и семитов в Иране126.
Независимо от того, включим ли мы имя Яхве в список общесемитских божественных имен или исключим из этого списка, сейчас, я думаю, мы имеем достаточно свидетельств, чтобы утверждать, что был период, во время которого прародители семитской семьи еще не были разделены ни в языке, ни в религии. Этот период не сохранился в памяти семитских народов, точно так же, как ни индусы, ни греки, ни римляне не имеют воспоминаний о том времени, когда они говорили на общем языке и поклонялись Небесному Отцу, имени которого еще не было ни на санскрите, ни на греческом, ни на латинском языках. Я без колебаний называю этот доисторический период историческим в лучшем смысле этого слова. Это был реальный период, а если бы он не был таковым, то все реалии семитских языков и семитских религий в том виде, в каком мы находим их после разделения семитских народов, были бы непонятны. Еврейский, сирийский и арабский языки имеют общий источник, так же как санскрит, греческий и латинский; и если мы не сомневаемся в том, что культ главных божеств индусов, греков, римлян и тевтонцев происходит из общеарийского святилища, то мы не должны отрицать, что, подобно этому, существовала первобытная религия всей семитской расы и что богу Элу, Сильному на небесах, поклонялись прародители всех семитских народов, еще до появления вавилонян в Вавилоне, финикийцев в Сидоне и Тире, перед тем как евреи появились в Месопотамии или Иерусалиме. Свидетельства семитских языков похожи на свидетельства арийских языков, и выводы из них не могут быть различными.
Теперь мы подошли к третьему центру языка и, как я надеюсь показать, религии, которые образуют фундамент туранского мира. Предмет рассмотрения крайне труден, и я сомневаюсь, сумею ли я завоевать вашу симпатию и вызвать интерес к религиозным воззрениям народов, столь чуждых и таких отдаленных от нас, как китайцы, монголы, самоеды, финны и лапландцы. Естественно, нам интересна древняя история арийских и

128 Ibid., p. 254.

128

семитских народов, так как мы сами арийцы — в отношении языка и семиты, по крайней мере в определенной степени,— в отношении религии. Что нас связывает с туранцами, китайцами и самоедами? Может показаться, что очень немногое; но желтый цвет кожи и широкие скулы еще не составляют сущности человека. Более того, пристально всмотревшись в черные китайские глаза, мы обнаружим, что китайцы имеют такую же душу, как и мы, и что Бог, которого они имеют в виду, есть тот же самый Бог, которого имеем в виду и мы, хотя и беспомощно их словесное выражение, хотя и несовершенен их культ.
То, что языки финнов, лапландцев, самоедов, турков, монголов и тунгусов предполагают древнюю, хотя, возможно, не очень прочную, основу, теперь признается всеми компетентными исследователями. То, что тамильский, лохитский, гангетский, малайский и тайский языки предполагают похожую концентрацию — до сих пор является только гипотезой, в то время как слияние этих двух ветвей, северотуранской и южнотуранской, с наиболее древней, китайской, как с их общим центром, хотя и может быть названо правдоподобным, имеет определенное, но пока еще недостаточно установленное научное доказательство. Следовательно, если мы пытаемся обнаружить среди религий этих народов фрагменты, в том числе лингвистические фрагменты, которые указывают нам на общее происхождение и которые исходят из одного и того же источника, мы никогда не должны забывать, что пока мы лишь строим гипотезу на гипотезе и что наше предположение о существовании общетуранских понятий о Божестве не располагает столь убедительными аргументами, как те, что выдвигаются в пользу общесемитских и общеарийских понятий о Боге. С другой стораны, это породило бы в нашем сознании представление о том, что если мы добьемся успеха, установив существование имен Божества, общих, по крайней мере, для некоторых туранских народов, то это обеспечит новую и очень важную поддержку теории, согласно которой туранские языки в самом деле имеют общее доисторическое начало и общее историческое продолжение.
При рассмотрении религии Китая — наиболее древ-

129

него представителя туранского культа — возникает вопрос, можем ли мы найти в китайском языке какиенибудь названия Божества, которые встречаются в религиях и мифах туранских племен, таких, как маньчжуры, монголы, татары или финны. Признаюсь, что, видя изменчивый и подвижный характер туранских языков, а также длительный период времени, который должен был существовать между первыми лингвистическими и религиозными образованиями в Китае и более поздней постепенной и несовершенной консолидацией других туранских народов, я был не очень оптимистичен в своей надежде на то, что в религиозных традициях огромного туранского мира смогли бы уцелеть имена, аналогичные Дьяус-питар у арийцев или Эл и Ваод у семитов. Такие предвзятые мнения, однако, не должны препятствовать дальнейшим исследованиям, и если мы обнаружим хотя бы немногое, то мы не должны забывать, что мы были не вправе ожидать даже этого. В исследованиях такого рода существуют разные уровни достоверности, и я — единственный человек, умалчивающий о них и представляющий все наши результаты одинаково важными. Но, если мы хотим достигнуть terra firma127, мы не должны думать о стремительном продвижении во всех направлениях; и, если мы желаем подняться по лестнице, мы не должны бояться сделать первый шаг. Совпадения между религиозной фразеологией китайского и других туранских языков определенно не похожи на совпадения между греческим и санскритом или между древнееврейским и финикийским языками; но они существуют, и пионеры новой науки не должны обходить их молчанием.
Вы помните, что народным культом в Древнем Китае был культ отдельных духов, сил или, мы можем даже сказать, имен, имен наиболее выдающихся сил природы, которые, как считалось, оказывали доброе или злое влияние на жизнь человека. Мы находим веру в духов неба, солнца, луны, звезд, земли, гор, рек, не говоря уже о духах умерших.
В Китае, где всегда существовала сильная тенденция к порядку и регламентации, была дополнительно введена система представлений о двух силах, одной активной, 127 Твердая земля (лат.).— Примеч. перев.

130

а другой пассивной, одной мужской, другой женской, которые охватывали собою все и которые в сознании наиболее образованных людей возвышались над огромной толпой второстепенных духов. Эти две силы находятся в основе всех вещей и вовне их, потому что -в природе все двойственно; и их часто отождествляли с небом и землей.
Однако для нас очевидно, что дух Неба с самого начала занимает более высокое положение, чем дух Земли. Только исторические книги Шу-цзин128, повествуют нам, что Небо и Земля вместе являются отцом и матерью всех вещей. В древнейшей поэзии только Небо является отцом и матерью129. Этот дух Неба известен в Китае под именем Тянь, и в тех случаях, когда в других религиях мы обнаруживаем имя высшего божества, будь то Юпитер или Аллах, в Китае мы находим имя Тянъ или Небо. Этот Тянь, согласно словарю императора Канг-Хи, означает «Великий», «тот, кто обитает на Небе и управляет всем на Земле». Фактически мы видим, что Тянь, первоначальное название неба, проходит в Китае те же фазы от низшей к высшей, которые прошло в своем развитии арийское название неба — Дъяус, в поэзии, религии, мифологии и философии Индии и Греции. В китайском языке знак, изображающий Тянъ, он состоит из двух частей, означающих великий и один. Следовательно, Небо считалось Единственным, Несравненным, Великим, Высоким и Благородным. Помнится, я читал в китайской книге: «Если существует одно Небо, как же может существовать много богов?» Фактически их вера в Тянъ, дух Неба, лежит в основе религиозного словаря китайцев. «Славное Небо,— читаем мы,— называется ярким, оно сопровождает тебя, куда бы ты ни шел; славное Небо называется блистающим, оно простирается над тобой в твоих странствиях». Тянь называют праотцом всех вещей, наивысшим. Он называется великим мастером, ко-

128 В Шу-цзин (3, 11) Тянь называется Шан-тянь или высокое Небо, что является синонимом другого самого общего названия высшего Божества — Шан-ди, Высший дух. Конфуцианцы никогда не наполняли Шан-ди чувственным содержанием, но даосы представляли своего Шан-ди в человеческом образе.— Medhurst «Inquiry», p. 46.
12Э Chalmers «Origin of the Chinese», p. 14; Medhurst, 1. с., р. 124, различие между Шэнь и Шан-ди.

131

торый создал вещи, как гончар создает глиняные сосуды. Китайцы также говорят о предопределении и воле Неба, о шагах Неба или Провидения. Мудрецы, которые учат людей, посланы Небом, и о самом Конфуции говорили, что он использовался Небом как «будильник» для мира. Тот же самый Конфуций, когда он впал в отчаяние от того, что никто не верил в него, знал только одно утешение — и этим утешением было: «Небо знает меня». 'Из многих отрывков ясно, что для Конфуция Тянъ или дух неба, был высшим божеством и что он смотрел на других богов, духов воздуха, гор и рек, а также на духов умерших точно с тем же чувством, с каким Сократ рассматривал мифологические божества Греции. Так, когда однажды его спросили, как нужно почитать духов, он ответил: «Если мы не способны почитать людей, как же мы можем почитать духов?» — ив другой раз он сказал в своей краткой и выразительной манере: «Почитайте богов, но держитесь от них подаль-ше»130.
Теперь мы должны посмотреть, сможем ли мы найти какие-нибудь следы этой веры в высший дух Неба среди других ветвей туранской группы, среди маньчжуров, монголов, татар, финнов или лапландцев. Поскольку для неба существует много названий в туранских диалектах, постольку нет абсолютной необходимости в том, чтобы мы искали в них то же самое название, которое нашли в китайском языке; однако, если бы можно было обнаружить следы этого имени у монголов и татар, мы, несомненно, усилили бы нашу аргументацию. Такой же метод используется во всех исследованиях по сравнительной мифологии. Если мы обнаруживаем одинаковые понятия, одни и те же мифы и легенды в Индии, Греции, Италии и Германии, то, несомненно, появляется предположение в защиту их общего происхождения, но не более. Но если мы встречаемся с богами или героями, имеющими одинаковые имена в мифологии Вед и в мифологии Греции, Рима и Германии, мы становимся на более твердую почву. Таким образом, мы имеем дело с реальными фактами, которые нельзя опровергнуть, и нам остается только объяснить их.
В туранской мифологии, однако, такие факты нелегко

130 Medhurst, «Reply to Dr. Boone», p. 32.

132

собрать вместе. За исключением Китая, мы знаем очень немного-о древней истории туранских народов, а то, что мы знаем об их современном состоянии, часто исходит из сомнительных источников. Кроме того, их древнее язычество быстро исчезает под натиском буддизма, магометанства и христианства. И все же, если мы возьмем отчеты заслуживающих большого доверия путешественников по средней и северной Азии, в особенности добросовестные наблюдения Кастрена, мы можем обнаружить несколько поразительных совпадений в скромных замечаниях о религии тунгусских, монгольских, татарских и финских племен. Везде мы находим культ духов природы, духов умерших, хотя вне и над этим существует вера в какую-то высшую силу, известную под различными именами; иногда называемую Отцом, Стариком, который есть Творец и Попечитель мира и который всегда пребывает на небесах131.
Китайские историки являются единственными писателями, которые дают нам сведения о древнейшей истории некоторых из этих туранских племен, в частности о гуннах, которых они называют Нгопдпи, и о турках, которых они называют Tukiu. Они указывали, что гунны поклонялись солнцу, луне, духам неба и земли и духам умерших и что их жрецы, шаманы имели власть над облаками и были способны вызывать снег, град, дождь и ветер132.
Византийский историк Менандр считает, что турки в свое время поклонялись огню, воде и земле, но в то же время они верили в Бога, Творца мира и приносили ему в жертву верблюдов, волов и баранов.
Еще позднее мы получили некоторую информацию от средневековых путешественников, таких, как Плано Карпини133 и Марко Поло134, которые говорят, что монгольские племена оказывали великое почтение солнцу, огню

131 Castren, «Vorlesungen uber Finnische Mythologie», p. 2.
132 Castren, «Vorlesungen uber Finnische Mythologie», p. 36.
133 «Они верили в единого Бога, Творца всех вещей, видимого и невидимого, отделившего добро от зла в этом мире, но они поклонялись ему без молитв, прославлений или каких-нибудь других видов службы. Тем не менее они имеют войлочных идолов, имитирующих человеческое лицо и имеющих ниже лица что-то напоминающее соски; этих идолов они помещают на одной или на другой стороне двери. Они верят, что эти идолы являются попечителями людей, от

133

и воде, но что они также верили в великого и могущественного Бога, которого они называли Натагаи (Натигай) или Итога.
В наше время мы во многом зависим от Кастрена, который имел глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать то, что другие путешественники не видели, не слышали или не понимали. Повествуя о тунгусских племенах, он говорит: «Они поклоняются солнцу, луне, звездам, земле, огню, духам лесов, рек и определенным священным местам; они поклоняются даже образам и фетишам, но вместе с тем они сохраняют веру в высшее существо, которое они называют Буга»135. «Самоеды,— говорит он,— поклоняются идолам и различным природным объектам, но они всегда исповедуют веру в высшую божественную силу, которую они называют Нум».
Это божество, которое зовется Нум, самоеды называют также Юлю13', и фактически оно является тем же самым божеством, которое в финской мифологии известно под именем Юмала. Финская мифология сохранилась лучше, чем мифология всех алтайских народов, и в ее древних эпических поэмах, которые в течение веков передавались благодаря устной традиции и были запи-
которых они получают благотворное молоко и рост. Другие из этих идолов сделаны из кусочков шелка и высоко почитаются... И если они начинают есть и пить, они в первую очередь приносят порцию пищи и питья этим идолам». См.: «Marko Polo», ed. Yule, vol. I, p. 249.

131 «Вот образец их религии. Они говорят, что существует Самый Высший Бог Неба, которому они поклоняются ежедневно с кадилом и благовониями, но они молят Его только о здоровье души и тела. Однако они имеют и несколько других богов, которых называют Натигай; они говорят, например, о боге Земли, который охраняет их детей, рогатый скот и урожай. Они поклоняются ему, оказывают великое почтение, и каждый человек имеет в своем доме его фигурку, сделанную из войлока и сукна; и таким же образом они делают фигурки своей жены и детей. Фигурку жены они кладут по левую руку, а фигурки детей — напротив. И когда они едят, они кладут жирное мясо и сало в рот богу, а затем — в рты своей жены и детям. Они берут хлеб и разбрасывают его перед дверью дома; и, делая так, они считают, что их бог и их семья принимают участие в их обеде». «Marco Polo», ed. Yule, vol. I, p. 248. Полковник Юле отмечает, что следы этого Нагатай Ведут к Оногот тунгусов и Ногат бурятов. Сам Марко Поло приписывает тот же культ Нагатай Cathayans, т. е. китайцам (том I, стр. 437), но полковник Юле думает, что это может привести к смешению китайцев с татарами. См. также vol. II, р. 478. 138 Не соответствует ли это русскому слову «Бог»? "* Castren, «Vorlesungen uber Finnische Mythologie», p. 13

134

саны достаточно поздно, мы имеем великолепные описания Юмалы, божества неба.
Юмала первоначально означал небо. Это имя, как показывает Кастрен, происходит от Юма — гром и ла — место, означающее, следовательно, место грома или небо. Прежде всего, оно использовалось для обозначения неба, во-вторых, для названия бога неба и, в-третьих, для обозначения богов вообще. То же самое слово, только модифицированное в соответствии с фонетическими правилами каждого языка, встречается у лапландцев, эстонцев, зырян, черемиссов и вотяков. Мы можем наблюдать развитие и изменения этого небесного божества, поскольку то здесь, то там мы улавливаем отблески религиозных мыслей алтайских племен. Одна старая самоедская женщина, которую Кастрен спросил, молится ли она, ответила: «Каждое утро я выхожу из моего жилища, кланяюсь солнцу и говорю: "Когда ты встаешь, я тоже встаю с моей постели". И каждый вечер я говорю: "Когда ты закатываешься, я тоже ложусь отдыхать"». То была ее молитва, быть может, все ее религиозное служение — нам эта молитва может показаться простой, но не ей; ибо она заставляет старую женщину по крайней мере дважды в день отрывать свой взор от земли и смотреть на небо; эта молитва напоминала старухе, что ее жизнь связана с высшей жизнью; она озаряла повседневную рутину ее земного существования каким-то божественным светом. Очевидно, она гордилась своей молитвой, потому что с выражением полного достоинства добавила: «Есть дикие люди, которые не молятся ни утром, ни вечером».
Если в данном случае божество неба представляется в виде солнца, то Юмала при некоторых обстоятельствах понимается как божество моря. Когда однажды вечером Кастрен прогуливался с самоедским моряком по берегу Северного моря, Кастрен спросил его: «Скажите мне, где находится Нум?» (т. е. Юмала). Ни минуты не колеблясь, старый моряк указал на морскую пучину и сказал: «On здесь».
В другом месте, в эпической поэме «Калевала», хозяйка из Похъелы, трудясь, взывает к Юмале и говорит: «Снизойди теперь в воду, Юмала, в тепло, о, владыка воздуха».

135

В другой раз Юмала — бог воздуха, и к нему взывают в следующих строках: О, владыка воздуха, Юмала, Ты легко управляешь конями
И блистающими санями.
И упряжка, что ярко искрится, Пусть над нами стремительно мчится.
Пусть летит по костям нашим бренным, По разорванным жилам, по телам нашим тленным.
Укрепи наше тело скорей, Серебром наши кости отлей, Жилы с жилами соедини, Волнами злата пусть блещут они.
Золото пусть в них дивно струится, Словно упряжка твоя, искрится137.
Во всех этих случаях божество, к которому взывают, является одним и тем же богом неба, Юмалой; но его характер столь неопределенен, что нам трудно сказать, является ли он богом неба или солнца, или моря, или воздуха или он является Высшим Божеством, которое присутствует во всех этих сторонах природы.
Однако вы, естественно, спросите, где находится сходство между именами этого божества и китайским божеством неба Тянъ? Общее почитание Юмалы может доказать существование определенного вида религиозной концентрации среди различных алтайских народов на севере Азии, но оно не доказывает какой-либо доисторической связи культа этих народов и древних жителей Китая. Верно, что китайский Тянъ, с его тремя значениями Неба, Бога неба и Бога вообще, является точной копией северотуранского Юмалы; но мы хотим большего; мы хотим по возможности найти похожее имя божества в Китае, в Монголии и Татарии, точно так же, как мы обнаружили имя Юпитера в Индии и Италии и имя Эла в Вавилоне и Палестине.

'" Перевод стихотворного текста Е. С. Элбакян. Дословный перевод: Один теперь ты с упряжкою своих лошадей, о Юмала, ты, который господин воздуха. Пусти быстрых коней. Блистающая красками упряжка пусть быстро мчится по нашим костям, по нашему дрожащему телу, по нашим разорванным жилам. Укрепи сразу тело и кости, соедини теснее жилы с жилами. Сделай так, чтобы кости наполнились серебром и чтобы золото текло волнами в наших жилах.

136

Давайте вспомним, что китайский язык является односложным языком и что позднейшие туранские диалекты вступили в агглютинативную стадию, т. е. стали использовать производные суффиксы, и тогда мы без труда откроем следы китайского слова Тянъ во всех его значениях у некоторых, по крайней мере наиболее важных, туранских народов. В монгольском языке мы находим Тэнгэр138, и это означает, во-первых, Небо, затем Бога неба, затем Бога вообще и, наконец, духа или демона, либо доброго, либо злого.
Таким образом, мы достигли твердой почвы и мы можем теперь сделать следующий шаг. Наше счастье, что слово тэнгэр является одним из немногих слов, современные формы которых могут быть исторически выведены из более древних языковых форм. Когда китайские писатели говорят о древней истории гуннов, они рассказывают нам, что название, которое гунны давали своим вождям, было тангли-куту (или тео-ен-то)13'. Это название говорит о том, что на их языках оно означает «сын неба», что напоминает нам до сих пор сохранившийся титул императора Китая, т.е. «Сына Неба»140, тянъ-цзы, означающий не «Сын Бога», как это обычно предполагают, а «Сын Неба», или, как сказали бы мы, «Император милостью Божьей». Следовательно, рассматривая тянъ-цзы как соответствующее тангли-куту, мы получаем следующее соотношение:

Гуннский язык танг-ли

Монгольский язык Китайский язык тэнгэр тянъ

131

По-турецки «тангри», или «тенгри», по-якутски «тангара». У бурятов Дзайагачи или «Главный Творец судьбы» находится в центре их хижины, на почетном месте. У двери находится Эмелгелий, охраняющий стада и молодой рогатый скот, из которого выделывают овчину. С внешней стороны хижины находится Чандагхату, имя, показывающее, что этот идол сделан из шкуры белого зайца; он покровитель охоты и, возможно, войны. Все это было вытеснено буддизмом, кроме Дзайагачи, которого они называли Тенгри и ввели в пантеон буддистских божеств. См.: «Marco Polo», ed. Yule, vol. I, p. 250. «Появляется Верховный Добрый Дух, которого Монголы называют Тэнгэр (небо) и Кхормузда, а Шмидт отождествляет его с персидским Ормуздом. Во времена буддизма он отождествляется с Индрой».

118 См.: Schott, «Uber das Altaische Sprachegeschlecht», p. 9.
140 См.: Schott «Chinesische Literatur», p. 63.

137

С другой стороны, в исторических документах, которые дали нам китайцы относительно Тугю, предков турков, говорится, что они поклонялись духам Земли и называли их пу-тенг-и-ли. Здесь первый слог должен означать землю, в то время как в тенг-и-ли мы опять имеем такое же слово, как монгольское тенгри, употребляемое даже раньше, но только не в смысле Неба или Бога неба, а как название для богов или духов вообще. Мы находим подобное же изменение значения в современном якутском слове тангара. Оно означает небо, и оно означает Бога; но среди новообращенных христиан в Сибири тангара также использовалась в значении «святые». Дикий северный олень называется по-якутски «божий олень», потому что он живет под открытым небом и потому что Бог единственный, кто заботится
о нем.
Здесь мы имеем свидетельства такого же рода, которые помогли нам выявить первобытную арийскую и первобытную семитскую религии: мы имеем общее имя, и это имя, данное высшему божеству, сохранилось в односложном языке Китая и в родственных, хотя и агглютинативных, диалектах некоторых из основных северотуранских племен. Мы находим в этих словах не просто неопределенное сходство звучания и значения, но, наблюдая за их развитием в китайском, монгольском и турецком языках, мы можем открыть в них следы органического тождества. Везде они начинаются с обозначения неба, затем они поднимаются до обозначения Бога и снова опускаются к обозначению богов и духов. Изменения в значении этих слов происходят параллельно с изменениями, имеющими место в религиях этих народов, которые содержат в себе первые указания на божество под именем неба и таким образом сами формируют понятие бога неба. Благодаря его различным проявлениям, этот бог неба становится все более и более мифологически индивидуализированным, превращаясь во многих богов, и эти многие боги вновь приводят к понятию Бога вообще. Только так, исторически, т. е. фонетически и этимологически, мы можем объяснить связь между французским divinite141 и ведическим Дъяус, небо; то же самое

"' Божество (фр.}.— Примеч. перев.

138

применимо к якутскому тангара, святой, в его историческом отношении к китайскому тянъ. Небо.
Если мы позволим себе руководствоваться простым сходством звучания и значения, то нам будет легко сделать следующий шаг и попытаться сравнить божественные имена, встречающиеся в северных и южных ветвях туранских языков. Мы видим, например, имя высшего божества самоедов Нум, теперь же известно, что у тибетцев Нам означает божество. По своему звучанию Нам, несомненно, намного ближе к Нум, чем Нум — к финскому Юмале. В то время как безоговорочно признается реальное родство самоедского Нум и финского Юмала, было бы необоснованным связывать самоедское Нум и тибетское Нам1*2 до тех пор, пока не были бы открыты фонетические правила, которые могли бы объяснить изменение «у» в «а» и не был бы открыт общий источник, от которого произошли оба этих слова.
Если мы теперь на минуту обратимся к второстепенным духам, в которых верит большинство китайцев, мы без труда увидим, что эти духи по своему характеру поразительно похожи на духов, которым. поклоняются северо-туранские племена. Эти духи в Китае называются шэнь143, именем, которое в действительности дается каждой невидимой силе или влиянию, проявляющему себя во Вселенной. Некоторые шэнь, или духи, действительно почитались согласно их достоинству; на других смотрели со страхом. Духов, приносящих несчастье, изгоняли заклинаниями; и многие из них упоминаются только в связи с этим. Существует так много духов, что представляется невозможным определить их точное число. Основные классы144 — это небесные духи (тпямъ, шэнъ), духи земли {ту, ки) и духи предков (ю-ин-квей), и таков порядок145, в котором они занимают место соглас-

142 На это, возможно, указывает слово, которое Яшке в своем «Тибетско-английском словаре» (Tibetan-English Dictionary, p. 309) пишет, упагп. Это означает облака, небо. Он добавляет что •упат-t-eldkar-po, говорят, является божеством хорпов или монголов. Нам-мка есть «пространство над ними, где летают птицы и парят святые, где сверкают молнии и гремит гром» и т. д.
'" Medhurst. «Reply», p. 11.
'« Ibid, p. 21.
115 Medhurst, «Reply», p. 22. «Духи неба называются шэнъ; духи

139

но их достоинству. Среди небесных духов (тянъ, шэнъ) мы находим духов солнца, луны, звезд, облаков, ветра, грома и дождя; среди духов земли — духов гор, полей, пашен, рек, деревьев, духов года. Среди духов умерших есть духи императоров, мудрецов и других благодетелей человечества, которые почитаются всем народом, в то время как каждая семья имеет своих собственных маков, к которым относится с особым почтением и уважением, совершая множество обрядов146.
Такое же выражение религиозных чувств можно найти у северотуранских племен, только без этих мелочных различий и регламентации, которыми так восхищается китайский разум. Самоеды, как мы видим, верили в Высшего Бога неба, называемого Нум; но Кастрен, который так долго жил среди них, говорит: «Главные божества, к которым взывают их жрецы или колдуны, шаманы,— это так называемые Таоектоос147, невидимые духи, обитающие в воздухе, на земле, в воде и везде в природе. Я слышал много раз, как самоеды говорили, что они являются всего-навсего духами умерших, но другие относили их к классу второстепенных божеств».
Тот же самый ученый рассказывает нам, что «мифология финнов наполнена большим количеством божественных имен. Каждый объект природы имеет своего гения, называемого халтиа, который считается его создателем и покровителем. Эти духи не были привязаны к строго определенным объектам, а свободно странствовали вокруг и имели тело и душу и ярко выраженную индивидуальность. Их существование не зависело от существования единичных объектов; поскольку в природе не существовало объекта без гения, а гений не ограничивался каким-либо единичным объектом, он охватывал целый класс или род. Этот ясень, этот камень, этот дом имеют своих собственных гениев, но те
земли называются ки; когда люди умирают, их скитающиеся и преобразованные души и духи называются квей».

'" Ibid., р. 43. «Великие жертвы приносятся только Ди или Шан-ди, такие ясе жертвы приносятся Тяпъ. Пять ди, которые присоединялись к Шан-ди во время великих жертвоприношений, были только пятью персонифицированными силами или качествами Шан-ди. С 1369 г. поклонение этим пяти ди было упразднено».

117 Castren, «Finnische Mythologie», p. 122.

140

же самые гении охраняют все остальные.ясени, камни и дома».
Мы только пытаемся перевести это на язык логики, но однажды мы поймем, что произошло здесь, как, впрочем, и у других народов, в развитии религиозных понятий и мифологических имен. То, что мы называем общим понятием и что мы используем под названием essentia generalis148, «дерево вообще», «камень вообще», «дом вообще», фактически род дерева, камня и дома, финны и самоеды называют гениями, халтия, тадекюос, а китайцы называют шэнь. Мы очень охотно говорим об essentia generalis, но для необразованного ума это очень трудно. Нечто субстанциональное и индивидуальное должно сохраняться, когда о деревьях говорят как о лесе или о днях как о годе; и во время такого перехода от индивидуальных к общим понятиям, от интуитивного к концептуальному, от конкретного к абстрактному в сознании человека возникают неясные очертания, призрак, мощь или дух леса, года, облаков и молний; и вызывается к жизни класс существ, который предстает перед нами в виде так называемых божеств религий и мифов древнего мира.
Культ духов предков также является общим для северотуранских племен и китайцев. Я не придаю большого значения этому факту, потому что культ духов умерших, возможно, является наиболее распространенной формой естественных предрассудков во всем мире. Тем не менее некоторый интерес вызывает то, что этот предрассудок получил наибольшее развитие в Китае и во всей северной Азии. Большинство финских и алтайских племен, говорит Кастрен, сохраняют веру в то, что смерть, на которую они смотрят с ужасом, не есть полное разрушение индивидуального существования. И даже те, которые не верят в будущую жизнь, соблюдают определенные церемонии, которые показывают, что они думают об умерших как о все еще существующих. Они берут пищу, одежду, топор, ножи, огнива, котлы и сани и кладут их на гробы; кроме того, если их настойчиво расспрашивать, они признаются, что это делается для того, чтобы дать возможность умершим охотиться, ловить рыбу и сражаться, так же как они это делали, когда

146 Общая сущность (лат.).— Примеч. перев.

141

были живы. Лапландцы и финны признают, что тело уничтожается, но они воображают, что умершему дается новое тело в низшем мире. Другие говорят об умерших как о призраках или духах, которые либо пребывают в могиле и в царстве смерти, либо скитаются по земле, особенно глухой ночью и во время бури и дождя. Они дают знать о себе в завывании ветра, шелесте листьев, пламени огня и тысячью других способов. Они невидимы простым смертным, но колдуны или шаманы могут видеть их и могут даже угадать их мысли. Любопытно, что в общем эти духи считаются злыми; а наиболее злыми из всех являются духи умерших жрецов. Они не дают спать, они ниспосылают болезнь и несчастья, и они тревожат покой своих родных. Поэтому делается все, чтобы держаться от них подальше. Когда тело вынесено из дома, за умершим бросают раскаленный докрасна камень, как заклятье, препятствующее его возвращению. Приношения пищи и других предметов, которые раскладываются на могиле, по мнению некоторых, лишают умершего всякого повода для того, чтобы вернуться домой за этими вещами. У чувашей сын использует следующее заклинание, когда приносит жертву духу своего отца: «Мы почитаем тебя, устраивая это празднество; смотри, вот хлеб для тебя и разные виды мяса; здесь все, что ты можешь пожелать; но не беспокой нас и не приближайся к нам».
Это, безусловно, общая вера в то, что, если умершие не получают таких приношений, они мстят, ниспосылая болезни и несчастья. Древние Hiongnu, или гунны, убивали военнопленных над захоронениями своих вождей, потому что шаманы уверяли их, что гнев духов нельзя умиротворить по-другому. Те же самые гунны регулярно совершали жертвоприношения в честь духов предков. Одно племя Топов, которое переселилось из Сибири в Среднюю Азию, отправляло своих представителей с подношениями на могилы своих предков. Эти могилы были обнесены высоким забором, чтобы преградить вход живым и выход мертвым. Некоторые из этих могил были великолепно украшены149, а в Китае150 они повсеместно

"' Castren, «Finnische Mythologie», p. 122. 150 Когда умирал император и люди воздвигали в его честь храм,

142

превратились в храмы, где поклонялись духам умерших. Все это происходит постепенно; начинается с посаженного на могиле цветка, а заканчивается поклонением духам умерших и императоров151, как равным Высшему Духу, Шан-ди или Тянь, и обладающим той степенью божественности, которая ставит их высоко над другимидухами или шэнъ.
На первый взгляд различие между мелочным церемониалом Китая и домашним культом финнов и лапландцев может показаться огромным; но, если мы заглянем в их историю настолько далеко, насколько это возможно, мы увидим, что ранние стадии их религиозной веры удивительно схожи. Первое, что мы увидим,— это культ Неба, как выражение наиболее возвышенного понятия, которое наивный разум человека мог принимать, развивать, расширяя кругозор его почитателей, а затем вести и поднимать душу от горизонта к горизонту, к вере в то, что находится за всеми горизонтами, к вере в то, что является бесконечным. Второе, что мы обнаруживаем,— это вера в бессмертие духов или сил природы, которые восполняют самые непосредственные и каждодневные потребности религиозного интеллекта человека, удовлетворяют воображение и служат возвышенным предметом самой ранней поэзии. Наконец, мы находим веру в существование предков, которая включает в себя сознательное или бессознательное, в духовной или в материальной форме, то, что является одним из источников жизни всех религий,— веру в бессмертие.
Позвольте мне в заключение кратко подвести итоги этой лекции.
Прежде всего, мы показали, что существует естественная связь между языком и религией и что, следовательно, классификация языков применима также и к древним религиям мира.
Во-вторых, мы обнаружили, что существовали общая арийская религия еще до разделения арийской расы, и общая семитская религия до разделения семитской ра-
помещая там табличку чжу, (как место отдыха для «шэнь» или духа умершего) они называли его Ди.— Medhurst, «Inquiry», p. 7; из the Le-ke, vol. I, p. 49. 151 Medhurst, «Inquiry», p. 45.

143

сы, и общая туранская религия до разделения китайцев и других племен, принадлежащих к туранской группе. Фактически мы нашли, что существовало три древних центра религии, так же как существовало три древних центра языка, и, таким образом, я уверен, что мы установили подлинно историческую основу для научного исследования главных религий мира.

Макс Мюллер

Фридрих Макс Мюллер (Friedrich Max Muller) родился в 1823 г. в Дессау (Германия). Начальное и среднее образование получил в родном городе и в Лейпциге. В 1841 г. поступил в Лейпцигский университет, где изучал классические языки, психологию и антропологию. В 1843 г. М. Мюллер получил степень доктора философии, но счел необходимым продолжить свое образование. 1844 и 1845 гг. он проводит в Берлине и в Париже, изучая филологию, философию, санскрит и религии Востока. В 1846 г. М- Мюллер переезжает в Лондон, а затем в 1848 г.— в Оксфорд. Здесь он становится профессором современных европейских языков. А 1875 г. М. Мюллер оставил преподавательскую деятельность, всецело посвятив себя изданию Священных книг Востока. Умер М. Мюллер в 1900 г. в Оксфорде.
Основные религиоведческие работы М. Мюллера: «Сравнительная мифология» (1856), «Стружки из немецкой мастерской» (1867-1875), «Введение в науку о религии» (1873), «Естественная религия» (1889), «Физическая религия» (1891), «Антропологическая религия» (1892), «Теософия, или психологическая религия» (1897), «Шесть систем индийской философии» (1899).
М. Мюллер по праву считается одним из основателей современного религиоведения. Он пытался использовать уже достаточно разработанные методы сравнительной филологии в области изучения мифологии и религии. М. Мюллер был убежден, что знание древних языков дает возможность исследователю проникнуть в тайники человеческой души и обнаружить истинный смысл религиозной веры древних людей, воспроизвести те ощущения и впечатления, которые связывались в их сознании с именами богов, с мифами и легендами о них.
В антологию включены три лекции из работы М. Мюллера «Введение в науку о религии», в которых представлен методологический подход автора к изучению религии, его трактовка взаимосвязи языка и религии, а также его классификация религий.
Перевод выполнен Е. С. Элбакян по изданию: Introduction to the Science of Religion.— Four lectures delivered at the Royal Institution in February and May, 1870 by F. Max Muller. New Delhi. 1972.