Ранович А. Первоисточники по истории раннего христианства

ОГЛАВЛЕНИЕ

Раздел 2. Христианская идеология, организация христианской церкви

АНТИХРИСТИАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

190. М. Минуций Феликс, "Октавий"
Апологетическое сочинение Минуция Феликса написано, по образцу
цицероновского трактата "О природе богов", в виде диалога между автором, его
другом христианином Октавием и язычником Цецилием. Если допустить вместе с
Десса, что этот Цецилии тождествен с упоминаемым в надписях из Цирты в
Африке, относящихся к 200-217 гг., Caecilius Natalis, то диалог Минуция
Феликса написан в первой четверти III, в. Установить, заимствовал ли Минуций
Феликс свою аргументацию у Тертуллиана, или наоборот - Тертуллиан
использовал "Октавия" для своего "Apologeticus",- не удается. Поэтому
датировка диалога "Октавий" остается невыясненной, и возможно, что его
следует отнести к концу II в. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что
речь Цецилия, как об этом прямо сказано в тексте книги (гл. 9 и 31),
излагает антихристианское сочинение ритора и юриста М. Корнелия Фронтона,
бывшего консулом в 143 г. Среди дошедших до нас неполностью сочинений
Фронтона его речь против христиан не сохранилась. Но это древнейшее
сочинение, направленное против христиан (Фронтон умер около 179 г.),
по-видимому, в основном изложено Цецилием. Помимо обычных обвинений
политического и уголовного характера, Цецилий-Фронтон дает и критику
некоторых христианских догматов - притом критику, не потерявшую свою
убедительность и до сих пор.
Интересна квалификация христианства как выражения бессилия.
Но Цецилий-Фронтон отнюдь не атеист, он критикует христианство с точки
зрения приверженца официальной римской религии.
Надо полагать, Минуций Феликс в качестве апологета выдвинул на первый
план наиболее уязвимые места речи Фронтона - рассказы по слухам о всякого
рода гнусностях, которые якобы творились христианами, и меньше внимания
уделил его более солидным аргументам. Но, во всяком случае, речь Цецилия
позволяет судить о том, какое представление о христианах было у
просвещенного римлянина середины II в.
Из речи Цецилия мы опускаем его апологию римской религии.
Гл8. Итак, хотя природа и происхождение богов неизвестны нам, однако
все народы согласно и твердо уверены в их существовании, так что я не могу
выносить такой дерзости, нечестивого безрассудства тех людей, которые стали
бы отвергать или разрушать религию, столь древнюю, столь полезную и
спасительную. Пусть Федор Киренский или живший до него Диагор Мелийский,
которому древность дала прозвище "безбожника", не признавая никаких богов,
пытались разрушить всякое благоговение, всякий страх, на котором зиждется
человеческое общество; однако те философские системы, которые следуют этому
нечестивому учению, никогда не будут пользоваться славой и уважением.
Протагор из Абдеры, скорее дерзко, чем неистово, рассуждавший о богах, был
афинянами изгнан из их пределов, а сочинения его были ими публично преданы
сожжению. И не должно ли глубоко сожалеть - я надеюсь, что вы позволите мне
в порыве негодования говорить с большей откровенностью,- не следует ли
сожалеть о том, что дерзко восстают против богов люди жалкой, запрещенной,
презренной секты, которые набирают в свое нечестивое общество последователей
из самой грязи народной, из легковерных женщин, заблуждающихся по
легкомыслию своего пола, люди, которые в ночных собраниях со своими
торжественными постами и бесчеловечными яствами сходятся не для священных
обрядов, но для мерзостей. Это - люди скрывающиеся, избегающие света, немые
в обществе, говорливые в своих убежищах. Они презирают храмы как гробницы
богов, отвергают богов, насмехаются над священными обрядами, милосердствуют
о бедных, если возможно; сами полунагие, они пренебрегают почестями и
багряницами жрецов. Удивительная глупость, невероятная дерзость! Они
презирают мучения, которые у них пред глазами, и боятся неизвестного и
будущего. Они не страшатся смерти, но боятся умереть после смерти. Так
обольщает их обманчивая надежда на воскресение и заглушает в них всякий
страх.
Гл. 9. Так как нечестие разливается скорее при помощи все более
усиливающегося с каждым днем развращения нравов, то ужасные святилища этого
нечестивого общества умножаются и наполняются по всему миру. Надо его совсем
искоренить, уничтожить. Эти люди узнают друг друга по особым тайным знакам и
питают друг к другу любовь, не будучи даже между собою знакомы; везде между
ними создается какая-то как бы любовная связь, они называют друг друга без
разбора братьями и сестрами, так что обыкновенное любодеяние через
посредство священного имени становится кровосмешением: так хвалится пороками
их пустое и бессмысленное суеверие. Если бы не было в этом правды, то
проницательная молва не приписывала бы им столь многих отвратительных
злодеяний. Говорят, что они, не знаю по какому нелепому убеждению, почитают
голову самого низкого животного - голову осла: религия, достойная тех
нравов, из которых она произошла.
Другие говорят, что эти люди почитают половые органы самого
предстоятеля и жреца и благоговеют пред ним как бы перед действительным
своим родителем. Не знаю - может быть, все это ложно, но подозрение очень
оправдывается их тайными ночными богослужениями. Говорят также, что они
почитают человека, наказанного за злодеяние страшным наказанием, и
бесславное древо креста; они, значит, имеют алтари, приличные злодеям и
разбойникам, и почитают то, чего они заслуживают. То, что говорят об обряде
приема новых членов в их общество, известно всем и не менее ужасно. Говорят,
что посвящаемому в их общество предлагается младенец, который, чтобы
обмануть неосторожных, покрыт мукой, и тот, обманутый видом муки, получив
предложение сделать невинные будто удары, наносит глубокие раны, которые
умерщвляют младенца, и тогда - о нечестие! - присутствующие с жадностью пьют
его кровь и разделяют между собой его члены. Вот какою жертвою скрепляется
их союз друг с другом, и сознание такого злодеяния обязывает их к взаимному
молчанию. А их вечера известны; об этом говорят все, об этом свидетельствует
речь нашего Циртинского оратора (Фронтона). В день солнца (воскресенье) они
собираются для совместной трапезы со всеми детьми, сестрами, матерями, без
различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорится и вино
воспламенит в них жар любострастия, то собаке, предварительно привязанной к
светильнику, бросают кусок мяса на расстояние большее, чем длина веревки,
которой она привязана; собака, рванувшись и сделав прыжок, роняет и гасит
светильник: в бесстыдной темноте они предаются без разбора объятиям
отвратительной похоти. Таким образом, все они если не фактически, то по
совести становятся кровосмесителями, потому что все участвуют желанием своим
в том, что может случиться в действии того или иного.
Гл. 10. О многом я умалчиваю; ведь и сказанного уже вполне достаточно;
а истинность всего или по крайней мере большей части этого доказывается
самой таинственностью этой развратной религии. В самом деле, для чего же они
всячески стараются скрывать и делать тайной для других то, что они почитают,
когда похвальные дела совершаются обыкновенно открыто и скрываются только
дела преступные? Почему они не имеют никаких храмов, никаких жертвенников,
ни общепринятых изображений? Почему они не осмеливаются открыто говорить и
свободно устраивать свои собрания, если не потому, что то, что они почитают
и так тщательно скрывают, достойно наказания или постыдно? Да и откуда, что
такое и где этот бог, единый, одинокий, пустынный, которого не знает ни один
свободный народ, ни одно государство или, по крайней мере, римская
набожность? Только один несчастный народ иудейский почитал единого бога, но
и то открыто,- имея храмы, жертвенники, священные обряды и жертвоприношения;
впрочем, и этот бог не имел никакой силы и могущества, так что был вместе со
своим народом покорен римлянами. А какие диковины, какие нелепости
выдумывают христиане! Они говорят, что их бог, которого они не могут ни
видеть, ни другим показать, тщательно следит за нравами всех людей, делами,
словами и даже тайными помышлениями каждого человека, всюду проникает и
везде присутствует. Таким образом, они представляют его постоянно
беспокойным, озабоченным и бесстыдно любопытным, ибо он присутствует при
всяких делах, находится во всяких местах. Таким образом, занятый всем миром,
он не может обнимать его частей, или же, развлеченный его частями,- обращать
внимание на целое. Но это еще не все: христиане угрожают земле и всему миру
с его светилами сожжением, предсказывают его гибель, как будто вечный
порядок природы, установленный божескими законами, может прекратиться, связь
всех элементов и состав неба - разрушиться и громадный мир, так крепко
сплоченный,- ниспровергнуться.
Гл. 11. Не довольствуясь этим нелепым мнением, они прибавляют и другие
бабьи сказки: говорят, что после смерти опять возродятся к жизни из пепла и
праха, и с непонятной уверенностью принимают эту ложь; подумаешь, что они
уже в самом деле воскресли. Двойное зло, двойное безумие! Небу и звездам,
которые мы оставляем в таком же виде, в каком их нашли, они предвещают
уничтожение, а себе, людям умершим, разложившимся, которые рождаются и
умирают, они обещают вечное существование. По этой-то причине они гнушаются
костров для сожигания мертвых и осуждают такой обычай погребения. Как будто,
если тело не предано огню, оно через несколько лет не разложится в земле
само собой, и не все ли равно, звери ли разорвут тело или море поглотит его,
в земле ли сгниет оно или сделается жертвой огня? Всякое погребение для тел,
если они чувствуют, есть мучение, а если не чувствуют, то самая скорость
истребления их полезна. Вследствие такого заблуждения они себе самим, как
хорошим, обещают блаженную и вечную жизнь после смерти, а прочим, как
нечестивым, вечное мучение.
Многое мог бы я прибавить к этому, если бы не спешил окончить свою
речь. Нечестивцы они сами - об этом я уже говорил и больше не стану. Но если
бы даже я признал их праведниками, то, по мнению большинства, человека
делает добрым или порочным судьба, а в этом и вы согласитесь со мной. Ибо
действия человеческие, которые другие относят к судьбе, вы приписываете
богу. Но последователями вашего учения делаются не все люди произвольно, но
только избранные богом; следовательно, вы делаете из бога несправедливого
судью, который наказывает в людях дело жребия, а не воли.
Однако я хотел бы знать, без тела или с телом и с каким - новым или
прежним - воскреснет каждый из вас. Без тела? Но без него, насколько я знаю,
нет ни ума, ни души, ни жизни. С прежним телом? Но оно давно разрушилось в
земле. С новым телом? В таком случае рождается новый человек, а не
восстанавливается прежний. Но вот уже прошло столько времени, протекли
бесчисленные века, а ни один из умерших не возвратился из преисподней, даже
- подобно Протезилаю - хотя бы на несколько часов, только для того, чтобы
дать нам убедительный пример воскресения. Все это не что иное, как вымыслы
расстроенного ума, нелепые мечты, облеченные лживыми поэтами в прелестные
стихи, а вы, легковерные, не постыдились приписать их вашему богу.
Гл. 12. Вы не пользуетесь опытом настоящего, чтобы убедиться в
обманчивости своих напрасных надежд; подумайте, несчастные, пока еще живете,
о том, что может ожидать вас после смерти. Большая часть из вас, притом
лучшая, как вы говорите, терпит бедность, страдает от голода и холода,
обременена тяжелым трудом, и вот бог допускает это или будто не замечает. Он
не хочет или же не может вам помочь; значит, он слаб или несправедлив. Не
чувствуешь ли ты, мечтающий о будущей жизни после смерти, своего положения,
когда тебя угнетают бедствия, жжет лихорадка, терзает какая-либо скорбь? Не
чувствуешь ли тогда своей бренности? Несчастный, все обличает тебя невольно
в твоей слабости, а ты не признаешься. Но перестанем говорить об общих
бедствиях. Вот перед вами угрозы, пытки, казни и кресты, приготовленные уже
не для того, чтобы вы им поклонялись, я для вашего распятия, огни, о которых
вы пророчите и которых вместе с тем боитесь: где же тот бог, который не
оказывает помощи живым, а помогает умершим возвратиться к жизни? И не без
вашего ли бога римляне достигли власти и господства над всем миром и над
вами самими? Вы же между прочим, удрученные работами и беспокойством,
чуждаетесь даже благопристойных удовольствий, не посещаете зрелищ, не
присутствуете на праздниках наших, не участвуете в общественных пиршествах,
гнушаетесь священных игр, жертвенных яств и вина. Вы, значит, отвергаете
наших богов и вместе с тем боитесь их. Вы не украшаете своих голов цветами,
не умащаете тела благовониями - вы бережете умащения для погребения
мертвых,- вы даже не украшаете венками гробниц - всегда бледные и
запуганные, достойные, впрочем, жалости со стороны наших богов. Несчастные,
вы и здесь не живете и там не воскреснете. Но, если в вас есть хоть капля
здорового смысла и благоразумия, перестаньте исследовать тайны и законы
вселенной, оставьте небесные сферы. Довольно для вас, людей грубых,
невежественных, необразованных, и того, что находится под вашими ногами; кто
не имеет надобности понимать земное, тому тем более не должно исследовать
божеское.
191. Лукиан, О кончине Перегрина
В греческом лексиконе Х в. Свиды мы под словом "Лукиан" читаем:
"Лукиан Самосатский, прозванный богохульником, или "злословцем", так
как в его диалогах содержится насмешка и над божественным. Он родился при
цезаре Траяне или позже. Вначале был адвокатом в Антиохии в Сирии. Потерпев
неудачу в этом, он обратился к писательству, и написано им бесчисленное
множество. Говорят, что он умер, растерзанный собаками, за то, что лаял
против истины. В самом деле, в "Житии Перегрина" он нападает на христианство
и богохульствует, нечестивец, против самого Христа. За свой лай он получил
достойное наказание в этом мире, а в будущем он получит у сатаны в удел
вечный огонь".
Такая репутация богохульника, конечно, побуждала средневековых монахов
и современных богословов и благочестивых филологов держать по возможности в
тени этого остроумнейшего, наблюдательного, широко образованного писателя.
Да и древние языческие писатели избегают упоминаний о Лукиане, чей острый
язык не щадил ни богов, ни земных авторитетов. И, если бы Лукиан сам не
позаботился о том, чтобы дать о себе в своих сочинениях биографические
сведения, о его личности ничего бы не было известно. Насколько можно судить
по собственным высказываниям Лукиана, он жил приблизительно в 125-200 гг.,
много скитался на своем веку, переменил много профессий - каменотеса,
ритора, адвоката, писателя, учителя - и к концу жизни добился более или
менее спокойного места председателя суда.
Из сохранившихся под его именем более 80 произведений многие явно
подложны, другие сомнительны. Но те диалоги средней поры его жизни, которые
бесспорно принадлежат его перу, представляют, кроме своего
историко-литературного интереса, большую ценность для понимания того
умственного разброда и оскудения мысли, которые характерны для эпохи
разложения римского рабовладельческого общества.
Лукиан не принадлежал к какой-либо философской школе. В "Гермотиме" он
формулирует свою житейскую философию: "Быть трезвым и ничему не верить"; но
и философская школа скептиков в такой же мере предмет его насмешек, как и
ненавистные ему циники. Он развенчивает богов, высмеивает философов,
разоблачает шарлатанов, издевается над легковерием, суеверием, жадностью,
скопидомством. Он не щадит в своей сатире и таких философов, к которым
относится с уважением,- Эпикура, Демокрита, Пифагора и других. В диалоге
"Vitarum auctio" он выводит на продажу с аукциона руководителей различных
философских школ, причем Сократ идет за 2 таланта, Пифагор - за 10 мин,
Диоген - за гроши (2 обола), а Демокрита и даром не берут.
Лукиан - прекрасный источник для знакомства с религиозными настроениями
второй половины II в. Но он представляет для нас еще и специальный интерес,
так как дает красочную картину христианской жизни в своем диалоге "О смерти
Перегрина".
...Жизнеописание Перегрина Протея, пройдохи, уголовного преступника,
затем философа, циника, христианского проповедника, странствующего пророка и
аскета, тем более для нас интересно, что Протей, по-видимому, личность
историческая: во всяком случае, о нем упоминают Татиан (речь против эллинов
25), Тертуллиан (ad mart. 4), Филострат (Vta Soph. 69, Kayser), Геллий (Noc.
Att. 8, 3; 12, 11) и другие, притом независимо от Лукиана; Татиан, например,
упоминает о нем как об образце аскета; Геллий называет его "мужем важным и
стойким". Таким образом, нарисованный Лукианом портрет хоть и шаржирован, но
близок к оригиналу.
Другой раз Лукиан упоминает о христианах как о злейших врагах - наряду
с эпикурейцами - шарлатана пророка Александра. Лукиан хорошо знает среду, в
которой подвизались "Перегрины"; в своих скитаниях он непосредственно с этой
средой сталкивается, его свидетельство поэтому ценнее более подробных
сообщений Цельса или Фронтона, которые вряд ли общались с массой христиан и
черпали материал главным образом из литературных источников. Памфлет Лукиана
"О кончине Перегрина" полностью включен А. Б. Рановичем в работу "Античные
критики христианства".
192. Тертуллиан, Apol. XVI
...Недавно в здешнем городе представлен был бог наш в новом виде. Некто
из нанимающихся бороться со зверями выставил картину со следующей надписью:
"Бог христиан, ублюдок ослиный". На ней он был изображен с ослиными ушами, с
копытом на одной ноге, с книгой в руке и с тогой на плечах. Нельзя было не
посмеяться такой выдумке.
193. Eus., с. Hierocl. II
Наместник Вифинии при Диоклетиане Гиерокл написал антихристианское
сочинение, которое он озаглавил в подражание Цельсу "Philaletes logos"
("Правдолюбивое слово"). Книга Гиерокла не сохранилась, но до нас дошло
написанное Евсевием опровержение Гиерокла под длинным заглавием "Евсевий
Памфила против книги Филострата об Аполлонии Тианском, вследствие
предпринятого Гиероклом сопоставления его (Аполлония) с Христом". Как видно
из опровержения Евсевия, Гиерокл, знакомый с христианскими мифами об Иисусе,
не отрицал чудес мифического Иисуса и аргументировал тем, что это не
основание для обожествления его, что Аполлоний, судя по его житию, тоже
творил чудеса и проповедовал новое учение, однако просвещенные эллины его не
обоготворили. Гиерокл, как видно, не сумел подняться выше обывательского
рационализма.
Евсевии цитат из Гиерокла почти не приводит, излагая его своими
словами. Лишь в начале своей апологии он приводит кое-какие выдержки из
сочинения своего противника.
Они мечутся вверх и вниз, восхваляя своего Иисуса, как даровавшего
зрение слепым и совершившего кое-какие чудеса в этом роде...
...Посмотри, однако, насколько лучше и разумнее мы воспринимаем такого
рода вещи и какое у нас мнение об одаренных людях...
...Итак, зачем же я упомянул об этом (о деяниях Аполлония)? Чтобы можно
было сопоставить наше точное и прочное суждение по каждому пункту с тупостью
христиан; ведь мы того, кто совершил такие дела, считаем не богом, а (лишь)
угодным богам человеком, они же из-за нескольких каких-то чудес объявляют
Иисуса богом...
...И то стоит взвесить, что деяния Иисуса раструбили Петр и Павел и
кое-какие другие близкие им лица - люди лживые, невежественные и шарлатаны,
а деяния Аполлония - Максим из Эг, философ Дамис, живший с ним вместе, и
афинянин Филострат, выдающиеся по своему образованию (люди), почитающие
истину, из любви к людям не пожелавшие скрыть деяния благородного мужа,
угодного богам.
194. Цельс, Alethes Logos ("Правдивое слово")
Сочинение Цельса - значительнейшее из дошедших до нас произведений
древности, направленных против христиан. Об авторе известно только его имя -
Цельс. В своем апологетическом труде в 8 книгах с. Celsum ("Против Цельса")
отец церкви Ориген перефразирует и цитирует почти всю книгу Цельса, тем
самым сохранив ее для нас. Но уже Ориген не мог сказать в точности, кто
автор "Правдивого слова". Ориген "ругает" Цельса эпикурейцем, указывая при
этом (1, 8), что было два эпикурейца по имени Цельс - один при Нероне,
другой при Адриане и его преемниках. Это дало повод отождествлять нашего
Цельса с тем лицом, к которому Лукиан обращается со своим очерком об
Александре из Абонотиха; но и о Лукиановом Цельсе ничего, кроме имени,
неизвестно. Впрочем, Ориген в других местах своей книги признает, что Цельс
выступает как платоник или пифагореец, нарочно якобы скрывая свой
эпикуреизм, чтобы внушить к себе больше доверия. В действительности Цельс,
хоть иногда и высказывается в духе эпикуреизма (в вопросе о вечности мира,
об отрицании провидения, об отношении к чародейству и всякого рода
религиозному шарлатанству), по всем основным вопросам проявляет себя как
последователь Платона,- конечно, с теми поправками, которые образованный
философ II в., знакомый со всеми философскими школами, мог вносить в
платоновский идеализм. Характерно, что, ссылаясь на множество философов
древности, Цельс ни разу не упоминает Эпикура, которого Ориген поминает на
каждом шагу. Цельс дает развернутую критику христианства с точки зрения
ученого и философа-идеалиста, отвергающего христианскую мифологию и основные
догматы воплощения, воскресения, откровения, библейскую космогонию и
эсхатологические чаяния. Во введении он, кроме того, критикует христианство
и с точки зрения иудаизма. В заключение он призывает христиан образумиться,
отказаться от своей исключительности и признать официальный римский культ.
Аргументация Цельса ино1да довольно остроумна, и кое-что из нее
проникло через века даже в нашу антирелигиозную литературу. Но интерес книги
Цельса для нас не в его критике христианства - критике с позиции
идеалиста-верующего, а в характеристике христианства, данной посторонним
наблюдателем, которого нет оснований заподозрить в пристрастности суждений.
Следует отметить, что Цельс, как и Гиерокл, был знаком с христианскими
"писаниями" и евангельскими мифами и подходил к ним с обычной точки зрения
инаковерующего человека античной эпохи: он не подвергал их
научно-исторической критике, верил на слово христианским басням, что был на
земле Иисус, и стремился лишь доказать, что эта никогда на деле не
существовавшая "личность", созданная лишь религиозной фантазией, не была
божеством. Как указывалось во вводной статье, А. Б. Ранович стоял на
позициях мифологической школы и отрицал историчность Иисуса, в то время как
Цельс в ней не сомневался.
Приведенные ниже отрывки переведены по критическому изданию:
Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei
Jahrhunderte, herausg, im Auftrage der Kirchenvater-Commission der
Preussischen Akademie der Wissenschaften von Pau! Kottschau, BB II-III,
Leipzig, 1899.
Содержание книги Цельса следующее.
Введение. Христиане представляют собою противозаконную организацию,
учение их - варварское и к тому же неоригинальное. Иисус творил чудеса при
помощи колдовства. Христиане слепо веруют вопреки разуму. Иудейство, из
которого возникло христианство, отличается нетерпимостью, стремлением
обособиться от всех. Христианство - учение новое, имеющее последователей
лишь среди невежд.
Часть I. Опровержение христианства с точки зрения иудейской (в этой
части у Цельса рассуждение ведется от лица еврея).
Иисус - не мессия, ибо он родился не божественным путем, не обладает
чертами бога, не совершил ничего божественного. Все пророчества об Иисусе
никакого отношения к нему не имеют. Приписываемые Иисусу чудеса, смерть и
воскресение можно без труда опровергнуть. Иисус сам в свой смертный час
признал свое бессилие.
Часть II (здесь и в дальнейшем Цельс говорит уже от своего лица).
Опровержение христианства с точки зрения философской. Христианство
откололось от иудейства и не перестает раскалываться на все новые секты. Не
содержа по существу ничего нового, оно ищет адептов среди низших,
необразованных слоев населения; проповедники христианства - обманщики.
Учение о воплощении - бессмыслица. Оно противоречит идее благого бога,
которому не подобает облечься в низменную плоть. Да и не для чего богу сойти
на землю, ибо земля - не центр вселенной и человек - не цель мироздания.
Библия - собрание заимствованных из разных источников нелепых сказаний.
Часть III. Опровержение отдельных догматов христианства.
Непротивленчество заимствовано у Платона, учение о царстве божием -
исковерканное учение платоников, митраистов и персидских магов. Учение об
антихристе восходит к неправильно понятым мыслям Гераклита. Космогония
христиан полна противоречий и несообразностей, пророчества о Христе -
фальсификация, учение о страшном суде и воскресении мертвых
противоестественно, противоречит идее бога и является превратным толкованием
учения Платона.
Часть IV. Цельс доказывает необходимость относиться с уважением к
официальному культу; почитание государственных богов вполне совместимо, по
его мнению, с христианством.
В заключение Цельс призывает образованных христиан найти как-нибудь
общий язык с эллинизмом и участвовать в государственной жизни наравне с
прочими гражданами.
(Затем он указывает, что) принимать то или иное учение надо, следуя
разуму и разумному руководителю, а кто не таким образом пристает к
какому-либо учению, обманывается. (Он сравнивает) неразумно верующих с
митрагиртами и знахарями, служителями Митры и Савазия и тому подобными,
верующими в явление Гекаты или другого демона или демонов... С христианами
происходит то же, что и с теми: некоторые из них не требуют и не отдают себе
отчета о том, во что веруют, а пользуются (формулой): "не испытывай, а
веруй", "вера твоя спасет тебя", (они говорят): "мудрость в мире - зло,
глупость - благо" (1,9).
(Он выводит иудея, разговаривающего с самим Иисусом и уличающего его в
том, что он) выдумал свое рождение от девы, (что) он родился в иудейской
деревне от местной женщины, нищей пряхи; уличенная в прелюбодеянии, она была
выгнана своим мужем, плотником по ремеслу. Выброшенная мужем, она, бесчестно
скитаясь, родила втайне Иисуса. В главе 32 Ориген, снова возвращаясь к этому
месту из Цельса, цитирует его вольно и несколько иначе: "(мать Иисуса
выводится) уличенной в прелюбодеянии и рожающей от некоего солдата, по имени
Пантира". Отголоски этого мифа встречаются и в Талмуде. Этот, нанявшись по
бедности поденщиком в Египте и искусившись там в некоторых способностях,
которыми египтяне славятся, вернулся, гордый своими способностями, и на этом
основании объявил себя богом (1,28). (Девственное рождение его напоминает)
эллинские мифы о Данае, Меланиппе, Ауге, Антиопе (1,37).
Учение о воскресении мертвых и божеском суде, о награде для
благочестивых и (адском) огне для нечестивых не содержит ничего нового
(11,5). (Ученики написали о нем так), как если бы кто, называя кого-либо
справедливым, показал бы его действующим несправедливо, называя его
нравственно чистым, показал бы совершающим убийство, называя бессмертным,
показал бы трупом, прибавляя ко всему этому, что он предсказал все, что с
ним случилось (11,16). Но почему заслуживает доверия это предсказание?
Откуда это труп оказался бессмертным (II, 16)? Какой разумный бог, или
демон, или человек, предвидя вперед, что с ним приключится такая беда, не
постарался бы, если он имел возможность, уклониться, а не подвергнуться
тому, что он знал заранее (II, 17)? Если он заранее назвал того, кто его
предаст и кто от него отречется, то как же это они не испугались его как
бога и не отказались от мысли предать его и отречься от него?.. А между тем
они предали его и отреклись от него, нисколько о нем не думая (II, 18). Ведь
если против человека злоумышляют и он, вовремя об этом узнав, заранее скажет
об этом злоумышленникам, то они откажутся от своего намерения и остерегутся.
Следовательно, это произошло не после его предсказания - это невозможно; а
раз это произошло, то тем самым доказано, что предсказания не было. Ибо
немыслимо, чтобы люди, заранее услышавшие об этом, еще пошли на то, чтобы
предать и отречься (II, 19). (Дальше), все это он предсказал как бог, и
предсказанное, безусловно, должно было свершиться; выходит, что бог
соблазнил своих учеников и пророков, с которыми он вместе ел и пил, чтобы
они стали бесчестными и безнравственными, а ведь ему следовало
благодетельствовать всех людей, особенно своих сотрапезников. Или надо
допустить, что сотрапезник человека не станет против него злоумышлять, а
сидящий за столом с богом будет на него покушаться? Но что всего нелепее,-
сам бог злоумыслил против своих сотрапезников, делая их изменниками и
бесчестными (II, 20) (Далее Цельс говорит, что) если он сам так решил, если
он принял казнь, повинуясь отцу, то очевидно, что все совершившееся с ним
как с богом по его воле и мысли не должно было быть для него болезненным и
тягостным... Чего же он зовет на помощь, жалуется и молит об избавлении от
страха смерти, говоря: "Отец, если можно, да минет меня чаша сия" (II, 24)?
Поэтому некоторые верующие, в состоянии как бы опьянения, сами прилагают
руку, трижды, четырежды и многократно переделывают и перерабатывают первую
запись евангелия, чтобы иметь возможность отвергнуть изобличения (II, 27).
Что всех привлекло к нему, как не его предсказание, что он якобы воскреснет
после смерти (II, 54)? Ну хорошо, поверим вам, что он это сказал. Но сколько
есть других, которые распространяют такую фантастику, убеждая простодушных
слушателей и используя их заблуждение? Ведь то же самое говорят у скифов о
Замолксисе, рабе Пифагора, в Италии - о самом Пифагоре, в Египте о
Рампсините; этот даже якобы играл в аду в кости с Деметрой и вернулся оттуда
с подарком от нее-золототканым полотенцем. Такое же рассказывают об Орфее у
одризов, о Геракле в Тенаре, о Тесее. Посмотрим, однако, действительно ли
кто-либо когда-нибудь воскрес после смерти во плоти. Или вы думаете, что у
других это считается и в действительности является сказкой, у вас же это
драматическое происшествие придумано прилично и правдоподобно - его возглас
на столбе, когда он вздохнул, и землетрясение, и затмение? и то, что при
жизни он не сумел постоять за себя, а будучи трупом, он восстал, показал
следы казни, пробитые руки? А кто это видел? Полубезумная женщина или
кто-нибудь еще из этой шарлатанской компании, которому это пригрезилось
вследствие какого-то предрасположения или который по своей воле дал себя
увлечь обманчивому, фантастическому видению, как это с очень многими
случалось, или, что вероятнее, захотел поразить остальных шарлатанской
выдумкой и этой ложью открыть дорогу другим бродягам (II, 55).
(Он говорит, что) глупейшим образом спорят между собою христиане и
иудеи (и что) наши беседы о Христе ничем не отличаются от вошедшего в
поговорку спора о тени тела. (Он считает, что) ничего благородного нет в
прениях иудеев и христиан между собою, так как обе стороны верят, что было
пророчество от духа божьего о грядущем спасителе рода человеческого; они
только расходятся по вопросу о том, явился ли уже предвещенный спаситель или
нет (III, 1).
Вначале их (то есть христиан) было немного, и у них было одномыслие. А
размножившись, они распадаются тотчас же и раскалываются, каждый хочет иметь
свою собственную фракцию (III, 10)... Снова расходясь между собою, они
изобличают, опровергают друг друга. Единственное, так сказать, общее, что у
них еще есть, если оно вообще есть, это - название. Это единственное они
стесняются отбросить; а все остальное у них по-разному (III, 12).
Вот что они предписывают: пусть к нам не вступит ни один образованный,
ни один мудрый, ни один разумный человек; все это у нас считается дурным. Но
если есть невежда, неразумный, несовершеннолетний, пусть он смело придет.
Считая только такого рода людей достойными своего бога, они, очевидно, хотят
и способны привлечь только малолетних, низкородных, необразованных, рабов,
женщин и детвору (III, 44). А ведь что плохого в том, чтобы быть
образованным, интересоваться учением лучших людей, быть и казаться
разумными? Разве это не скорее нечто прогрессивное, посредством чего лучше
доходить до истины (III, 49)? Но мы видим обычно, что те, кто выражают и
распространяют на площадях самые беззастенчивые вещи, никогда не
присоединяются к собранию разумных людей и не смеют среди них обнаруживать
свои учения, но если они завидят юнцов, или сборище домашних рабов, или
кучку неразумных людей, туда-то они проталкиваются и там красуются (III,
50). Мы видим, что и в частных домах шерстобитчики, кожевники, валяльщики,
самые грубые мужланы в присутствии старших и более разумных господ не смеют
рот раскрыть; но, когда им удается заполучить к себе отдельно детей и
каких-либо глупых женщин, они им рассказывают диковинные вещи, что не надо
оказывать почтение отцу и учителям, а слушаться только их самих; те, мол,
глупости болтают, у них мысль парализована, они в сущности не знают и не
умеют делать ничего прекрасного, находясь в плену пустых предрассудков; зато
только они сами знают, как надо жить; если дети их послушаются, они будут
счастливы и дому явится счастье. А если во время таких речей они увидят, что
подходит кто-либо из проводников просвещения, кто-либо из людей разумных или
сам отец, то более осторожные из них стушевываются, а более дерзкие
подстрекают детей сбросить узду, нашептывая, что в присутствии отца и
учителей они не захотят и не сумеют проповедовать детям добро, ибо, дескать,
их отталкивает низость и упорство (отца и учителей), окончательно
испорченных, безмерно злых и наказывающих их; поэтому, если они хотят, им
надо, оставив отца и учителей, уйти с женщинами и с детьми-товарищами по
играм в женское помещение, в сапожную или валяльную мастерскую, чтобы там
обрести совершенство. Такими речами они убеждают (III, 55).
А что я не предъявляю более жестоких обвинений, чем того требует
истина, можно убедиться по нижеследующему. Призывающие к участию в других
(то есть нехристианских) таинствах возглашают: "У кого руки чисты и речь
разумна" или "Чья душа свободна от зла, кто прожил хорошо и справедливо",-
это провозглашают те, кто обещает очищение грехов. Послушаем же, кого эти
(то есть христиане) призывают; кто - грешник, говорят они, кто неразумен,
кто несовершеннолетен, попросту говоря, кто жалкое ничтожество, того ждет
царство божие. Но разве грешником вы считаете не бесчестного вора,
взломщика, отравителя, святотатца, осквернителя могил? Кого же другого,
значит, призывал провозглашающий (такой лозунг) разбойник (III, 59)?
Проповедники (христианства) поступают подобно тем, кто обещает исцелить
тело, но отговаривают от обращения к врачам, боясь, что те уличат их в
невежестве. (Мы вовсе не) прибегаем к простодушным, малолетним невеждам,
говоря им: избегайте врачей. (Мы не) говорим: смотрите, чтобы кто-нибудь из
вас не коснулся знания, (и мы не говорим, что) знание - зло; (мы не
настолько безумны, чтобы говорить, будто) знание отклоняет людей от здоровья
души (III, 75).
Утверждение некоторых христиан и иудеев, что бог или сын божий не то
сошел, не то сойдет на землю в качестве судьи,- самое постыдное, и
опровержение его не требует большого труда (IV, 2). В чем же смысл этого
сошествия бога?.. Надо полагать, чтобы узнать, что делается у людей... Он,
следовательно, не всеведущ. (Или) он все знает, но не исправляет и не может
своей божественной силой исправить, не послав для этого кого-то во плоти
(IV, 3). (Для сошествия Христа вовсе нет надобности покинуть трон и
произвести переворот на земле, как думает Цельс, когда говорит:) ведь если
изменить самое малое на земле, то все перевернется и пойдет прахом (III, 5).
(Желая доказать, что мы ничего оригинального и ничего нового не
говорили о катаклизме и конце света, а повторяем это понаслышке от эллинов
или варваров... он говорит:) они наслышались от них и о том, что в течение
продолжительных циклов времени, по мере сближения и расхождения звезд,
случаются мировые пожары и потопы и что после последней катастрофы при
Девкалионе истекший период требует, согласно общей смене вселенной, мирового
пожара. Это заставило их в заблуждении говорить, что бог сойдет, неся с
собою очистительный огонь возмездия (IV, 11). (Но) мир безначален и
неразрушим; только то, что находится на земле, подвергается катаклизмам и
уничтожению, а все вместе этому не подвержено (IV, 79).
Иудеи говорят, что, так как жизнь преисполнилась зла, необходим
посланник божий, чтобы неправедные были наказаны и чтобы все очистилось, как
это было при первом потопе (IV, 20). Христиане же, прибавив кое-что к
рассказам иудеев, говорят, что ради грехов иудеев сын божий уже послан и что
иудеи, казнив Иисуса и напоив его желчью, навлекли на самих себя гнев божий
(IV, 22). Род христиан и иудеев подобен стае летучих мышей или муравьям,
вылезшим из дыры, или лягушкам, усевшимся вокруг лужи, или дождевым червям в
углу болота, когда они устраивают собрания и спорят между собой о том, кто
из них грешнее. Они говорят, что бог нам все открывает и предвозвещает, что,
оставив весь мир и небесное движение и оставив без внимания эту землю, он
занимается только нами, только к нам посылает своих вестников и не перестает
их посылать и домогаться, чтобы мы всегда были с ним. (Он уподобляет нас)
червям, которые стали бы говорить, что, мол, есть бог, от него мы произошли,
им рождены, подобные во всем богу, нам все подчинено - земля, вода, воздух и
звезды, все существует ради нас, все поставлено на службу нам. (И вот) черви
(то есть мы, очевидно,) говорят, что теперь, ввиду того, что некоторые среди
нас согрешили, придет бог или он пошлет своего сына, чтобы поразить
нечестивых и чтобы мы прочно получили вечную жизнь с ним (IV, 23). (Он
упрекает нас в том, что мы говорим, будто) бог все сотворил для человека.
(На основании описания животных... он хочет доказать, что) все существующее
возникло в такой же мере для людей, как и для неразумных животных (IV, 74).
(Во-первых, он думает, что) громы и молнии и дождь - не дело рук бога.
(Во-вторых, он говорит, что) если допустить, что это - дело рук бога, то все
это происходит ради людей не больше, чем для питания растений - деревьев,
трав, цветов... Если же кто-нибудь скажет, что (растения) ведь произрастают
для человека, то на каком основании он может утверждать, что они скорее
произрастают для человека, чем для неразумных животных (IV, 75)? (Желая
показать, что провидение создало творения земли не больше для нас, чем для
диких зверей, он говорит:) мы добываем пищу, трудясь и работая с напряжением
и усилием, они же (животные) не сеют и не пашут, и все для них растет само
(IV, 76). Что касается вашего утверждения, что бог дал нам возможность
ловить зверей и пользоваться ими, то мы скажем на это, что, вероятнее всего,
до того, как существовали города, техника и всякого рода общество, оружие и
сети, животные ловили и поедали людей и люди меньше всего ловили зверей (IV,
79).
Таким образом, в этом отношении бог скорее покорил людей зверям (IV,
80). Если кажется, что люди как будто отличаются от неразумных тварей тем,
что они построили города, что у них есть государство, власть и руководители,
то и это не аргумент; ведь и муравьи и пчелы (имеют все это) (IV, 81). Если
бы кто-нибудь смотрел на землю с неба, то заметил бы ли он разницу между
действиями людей и действиями муравьев и пчел (IV, 85)?
Нелепо с их стороны думать, что когда бог, как повар, разведет огонь (в
день страшного суда), то все человечество изжарится, а они одни останутся,
притом не только живые, но и давно умершие вылезут из земли во плоти, вся
эта надежда червей. Какая, однако, человеческая душа стоскуется по
разложившемуся телу? Этот догмат даже не все христиане разделяют, некоторые
вскрывают гнусность, отвратительность и вместе с тем невозможность этого. В
самом деле, какое тело, совершенно разложившееся, способно вернуться в
первоначальное состояние, притом к тому первому составу, из которого оно
распалось? Не зная, что ответить на это, они прибегают к глупейшей уловке -
что, мол, для бога все возможно. Но бог не может совершить ничего
безобразного и не желает ничего совершить против законов природы (V, 14).
Пусть не думают, будто я не знаю, что некоторые из них признают того же
бога, что иудеи, другие же - другого, противостоящего этому и от которого
произошел сын... Есть и третий род, называющий одних пневматиками, других -
психиками. (Я думаю, что он имеет в виду валентинианцев.) Некоторые
объявляют себя гностиками... некоторые, признавая Иисуса, желают вместе с
ним жить по закону иудеев, как масса иудеев. (Это - эвиониты, признающие,
как и мы, что Иисус родился от девы или что он родился не так, как все
люди.) Есть также сибилисты; (он знает) также симониан, которые называются
еленианами, как почитатели Елены или учителя Елены, гарпократиан,
последователей Соломона, Марианны, Марты. (Цельс упоминает и) маркионитов,
во главе которых стоит Маркион (V, 62). От всех этих до такой степени
расходящихся между собою (сект), позорнейшим образом обличающих себя самих в
спорах, можно слышать: "Для меня мир распят, и я для мира" (V, 64). (Гал.,
6:14).
Как это христиане утверждают, что они знают больше, чем иудеи, раз они
сами расходятся в своих учениях (V, 65)?
Они бессовестнейшим образом ошибаются... выдвигая какого-то противника
бога, которого они называют дьяволом, или, по-еврейски, сатаной. Вообще это
- профанация, и далеко не признак благочестия утверждать, что величайший
бог, желая в чем-либо принести пользу людям, встречает противодействие от
кого-то и оказывается бессильным. Таким образом, сын божий терпит поражение
от дьявола; казненный им, он и нас учит презирать исходящие от него
наказания, предсказывая, что сатана тоже явится (миру) и покажет величие и
чудесные дела, присваивая себе славу божью; но не следует поддаться
заблуждению... а верить только ему самому (то есть сыну божьему). А ведь это
как раз образ действий шарлатана, который, устраивая свои делишки, заранее
принимает меры против инакомыслящих и противодействующих (VI, 62).
Очень наивна (христианская) космогония... Очень наивно также писание о
происхождении человека (VI, 49). Моисей и пророки, оставившие сочинения (о
сотворении мира и человека), не зная, какова природа вселенной и человека,
сочинили грубую нелепость (VI, 50). Еще нелепее, что он уделил на сотворение
мира несколько дней, когда дней еще не было. Ведь, когда еще не было неба,
еще не была утверждена земля и солнце еще не обращалось, откуда взялись дни
(VI, 60)?
(Дурно истолковав "да будет свет", как сказанное творцом в смысле
пожелания, он говорит:) ведь не занял же творец свет сверху, как человек,
зажигающий светильник у соседей (VI, 51). Как можно не считать нелепым
первого и величайшего бога, приказывающего: "Да будет то, да будет другое
или это", работающего один день столько-то, на другой день на столько-то
больше, затем на третий, четвертый, пятый, шестой день (VI, 60). И после
этого, прямо-таки как плохой ремесленник, он, уставши, нуждается для отдыха
в праздности (VI, 61)!
Если он хотел отправить (на землю) дух от себя, зачем ему надо было
вдуть его в чрево женщины? Ведь мог же он, имея уже опыт в сотворении людей,
и этому (то есть духу своему) создать тело, а не заключить свой дух в такую
нечисть; в этом случае он не вызвал бы к себе недоверия, если бы он прямо
был создан свыше (VI, 72).
Предсказания Пифий, Додонидов или Аполлона Клария, у Бранхидов или в
храме Амона, предсказания множества других провидцев они ни во что не
ставят. Но все, что сказано - или не сказано - в Иудее по их способу, как
это еще теперь обычно в Финикии и Палестине, это у них считается чудесным и
непреложным (VII, 3). Много есть видов пророчеств. Наиболее совершенное - у
здешних людей. Многие безвестные личности в храмах и вне храмов, некоторые
даже нищенствующие, бродящие по городам и лагерям, очень легко по случайному
поводу начинают держать себя, как прорицатели. Каждому удобно и привычно
сказать: "Я бог, или сын божий, или дух божий. Я явился. Мир погибает, и вы,
люди, гибнете за грехи. Я хочу вас спасти. И вы скоро увидите меня
возвращающимся с силою небесною. Блажен, кто теперь меня почтит, на всех же
прочих, на их города и земли я пошлю вечный огонь, и люди, не сознающие
своих грехов, тщетно будут каяться и стенать; а кто послушался меня, тех я
спасу навек..." К этим угрозам они вслед за тем прибавляют непонятные,
полусумасшедшие, совершенно невнятные речи, смысла которых ни один
здравомыслящий человек не откроет; они неясны и ничтожны, но дураку или
шарлатану они дают повод использовать сказанное, в каком направлении ему
будет угодно (VII, 9).
Есть у них и такое предписание - не противиться обидчику. "Если,-
говорит он,- тебя ударят в одну щеку, подставь и другую". И это старо,
гораздо раньше уже сказано, они лишь грубо это повторяют. У Платона Сократ
следующим образом разговаривает с Критоном:
"Ни в каком случае нельзя поступать несправедливо? - Ни в каком.- Даже
если терпишь обиду, с тобой поступают несправедливо, нельзя ответить
несправедливостью, как большинство привыкло думать, раз ни в каком случае
нельзя обижать? - Думаю, что нет.- Так как же, Критон, следует делать зло
или нет? - Ни в каком случае, Сократ.- А что же, воздать злом за зло, как
это принято говорить, справедливо или несправедливо? - Безусловно нет.
Делать зло человеку ничем не отличается от совершения несправедливости.-
Верно. Следовательно, нельзя отвечать несправедливостью и нельзя делать зло
ни одному человеку, даже когда терпишь от него". Вот как говорит Платон, и
далее: "Поразмысли, согласен ли ты и сходишься ли со мной,- и начнем с этого
пункта рассуждать,- что никогда не бывает правильно ни поступать
несправедливо, ни отвечать несправедливостью, ни защищаться против зла,
отвечая злом. Или ты отказываешься и не соглашаешься с исходным положением?
- Я всегда был того мнения и теперь при нем остаюсь". Таково было убеждение
Платона, но еще раньше тому же учили божественные люди.
Но относительно этого и других учений, извращаемых (христианами),
достаточно того, что я сказал; кому хочется глубже исследовать их учение,
сам сумеет это сделать (VII, 58).
(Зачем он говорит, что христиане) высказываются так:
"Вот я, став у статуи Зевса или Аполлона или какого угодно бога,
богохульствую и бью (статую), и никто меня не наказывает" (VIII, 38). Но ты
не видишь, милейший, что и твоего демона всякий не только ругает, но и
изгоняет со всей земли и моря, а тебя, посвятившего себя ему, как болван,
заковывает, уводит и вешает, а твой демон, или, как ты его называешь, сын
божий, нисколько за себя не заступается (VIII, 39). Так же, как ты веришь в
вечные муки, любезнейший, (в них верят) и проповедники, священнослужители и
мистагоги тех (то есть языческих) святилищ. (Кары), которыми ты грозишь
другим, они угрожают тебе (VIII, 48).
195. Плиний Мл., ер. Х
В число подлогов, вскрытых критикой христианской литературы и древних
текстов, касающихся христианства, представители мифологической школы
причисляют к христианским фальсификациям также письмо наместника Вифинии
Плиния Младшего к Траяну и ответное письмо императора. Во всяком случае,
несомненно, что в письме Плиния имеется христианская интерполяция; это
относится к концу письма, где мы видим преувеличенную картину
распространения христианства. См. с. 16.
96, 1. Я имею официальное право, господин, все, в чем у меня возникает
сомнение, докладывать тебе. Ибо кто лучше тебя может руководить моей
нерешительностью или наставлять меня в моем невежестве? Я никогда не
участвовал в изысканиях о христианах: я поэтому не знаю, что и в какой мере
подлежит наказанию или расследованию. 2. Я немало колебался, надо ли делать
какие-либо возрастные различия, или даже самые молодые ни в чем не
отличаются от взрослых; дается ли снисхождение покаявшимся или же тому, кто
когда-либо был христианином, нельзя давать спуску; наказывается ли сама
принадлежность к секте ("nomen"), даже если нет налицо преступления, или же
только преступления, связанные с именем (христианина). Пока что я по
отношению к лицам, о которых мне доносили как о христианах, действовал
следующим образом. 3. Я спрашивал их - христиане ли они? Сознавшихся я
допрашивал второй и третий раз, угрожая казнью, упорствующих я приказывал
вести на казнь. Ибо я не сомневался, что, каков бы ни был характер того, в
чем они признавались, во всяком случае упорство и непреклонное упрямство
должно быть наказано. 4. Были и другие приверженцы подобного безумия,
которых я, поскольку они были римскими гражданами, отметил для отправки в
город (Рим). Скоро, когда, как это обычно бывает, преступление стало по
инерции разрастаться, в него впутались разные группы. 5. Мне был представлен
анонимный донос, содержащий много имен. Тех из них, которые отрицали, что
принадлежат или принадлежали к христианам, причем призывали при мне богов,
совершили воскурение ладана и возлияния вина твоему изображению, которое я
приказал для этой цели доставить вместе с изображениями богов, и, кроме
того, злословили Христа - а к этому, говорят, подлинных христиан ничем
принудить нельзя,- я счел нужным отпустить. 6. Другие, указанные доносчиком,
объявили себя христианами, но вскоре отреклись: они, мол, были, но перестали
- некоторые три года назад, некоторые еще больше лет назад, кое-кто даже
двадцать лет. Эти тоже все воздали почести твоей статуе и изображениям богов
и злословили Христа. 7. А утверждали они, что сущность их вины или
заблуждения состояла в том, что они имели обычай в определенный день
собираться на рассвете и читать, чередуясь между собою, гимн Христу как богу
и что они обязываются клятвой не для какого-либо преступления, но о том,
чтобы не совершать краж, разбоя, прелюбодеяния, не обманывать доверия, не
отказываться по требованию от возвращения сданного на хранение. После этого
(то есть утреннего богослужения) они обычно расходились и вновь собирались
для принятия пищи, однако обыкновенной и невинной; но это они якобы
перестали делать после моего указа, которым я согласно твоему распоряжению
запретил гетерии (товарищества, сообщества). 8. Тем более я счел необходимым
допросить под пыткой двух рабынь, которые, как говорили, прислуживали (им),
(чтоб узнать), что здесь истинно. Я не обнаружил ничего, кроме низкого,
грубого суеверия. Поэтому я отложил расследование и прибегнул к твоему
совету. 9. Дело мне показалось заслуживающим консультации, главным образом
ввиду численности подозреваемых; ибо обвинение предъявляется и будет
предъявляться еще многим лицам всякого возраста и сословия обоего пола. А
зараза этого суеверия охватила не только города, но и села и поля; его можно
задержать и исправить. 10. Установлено, что почти опустевшие уже храмы вновь
начали посещаться; возобновляются долго не совершавшиеся торжественные
жертвоприношения и продается фураж для жертвенных животных, на которых до
сих пор очень редко можно было найти покупателя. Отсюда легко сообразить,
какое множество людей может еще исправиться, если будет дана возможность
раскаяться.
Ер. 97 (ответ императора Траяна). 1, Ты действовал, мой Секунд, как
должно, при разборе дел тех, о которых тебе донесли как о христианах. В
самом деле, нельзя установить ничего обобщающего, что имело бы как бы
определенную форму. 2. Разыскивать их не надо; если тебе донесут и они будут
уличены, их следует наказывать, с тем, однако, что кто станет отрицать, что
он христианин, и докажет это делом, то есть молитвой нашим богам, то, какое
бы ни тяготело над ним подозрение в прошлом, он в силу раскаяния получает
прощение. Доносы, поданные без подписи, не должны иметь места ни в каком
уголовном деле - это очень дурной пример и не в духе нашего века.
196. Тертуллиан, Apol.
II... Плиний Секунд, управляя провинцией, осудив на смерть нескольких
христиан, а других лишивши мест, ужаснулся от их множества и спрашивал
императора Траяна, как с ними впредь поступать. В письме своем он поясняет,
что все, что он мог узнать насчет таинств христиан, кроме упорства их,
заключается в следующем: они пред рассветом собираются для пения хвалебных
гимнов Христу, богу своему, и соблюдают между собою строгое благочиние. У
них воспрещены человекоубийство, прелюбодеяние, обманы, измены и вообще
преступления всякого рода. Траян ответил, что производить розыск о них не
следует, но их надлежит наказывать, если на них поступит донос.