Смирнов М. Mагия, религия и мифологическое сознание

Источник: www.book.narod.ru

Нередко в религиоведческих исследованиях встречается стадиальное разведение магического и религиозного как низшей и высшей форм эволюционирующего сознания. Автор этого подхода - Дж. Фрэзер по сей день подвергается критике за подобную однозначную линейность. Сам он, правда, определял свое утверждение скорее как научно обоснованную гипотезу, нежели непререкаемую истину.
Лейтмотив возражений на идею "первичности" магии проистекает из предельно широкого толкования природы религии. Если религию выводить из дуализма сакрального и профанного, а интуитивное предчувствие сверхъестественного усматривать уже в первобытности, то это действительно обязывает к выводу о приоритете религии перед магией. Для магии отводится роль неразвитого состояния самой религии, либо некой девиации религиозного сознания. И в этом случае магизм будет свидетельством ущербности изначально религиозного человека. Его тяготение к сакральному признается, но лишь как низшая форма, неадекватная объекту веры. Широкое распространение получила и теория деградации, полностью сепарирующая магию от религии. Анимизм, тотемизм, фетишизм с этой точки зрения - тоже вырождение начальной веры в единого Творца. Хотя рудиментарное присутствие этих форм верований в религиозных традициях все-таки признается.
Наверное, правы оппоненты фрэзеровского подхода, полагая хронологическую последовательность магии и религии искусственной. Очень трудно найти пример, когда "эпоха магии" сменялась бы "эпохой религии". Во всяком случае по целевым установкам и духовному наполнению они принципиально различаются. И все же сосуществование магии и религии в рамках общих культурных традиций, их переплетение и взаимовлияние, теоретически и практически не менее достоверны. Что отметил в свое время К. Леви- Строс: "нет религии без магии, как и магии, которая бы не содержала зерно религии". Абсолютная несовместимость магии и религии также надумана, как и бесплодное выяснение вопроса о "первичности". Будет уместно вообще отказаться от постановки этого вопроса, хотя бы по причине внерелигиозной природы самого феномена магии. Есть основания утверждать, что магические операции не связаны с культом, почитанием объекта воздействия. Существенны для них не сами действия, а получение конкретного ожидаемого результата. Сама магия не предполагает и аналога церковной организации, т. к. осуществляется вовсе не для объединения людей на какой-либо идейной платформе. Очевидно, даже встречающиеся коллективные магические действия не охватывают всех приверженцев магии и не обязательны для ее успешного функционирования. Дюркгейм по этому поводу заметил, что "у мага есть своя клиентура, а не Церковь". Едва ли можно найти в магии и богатую образность сакральных объектов; импульсами к ее применению являются "непременно повторяющиеся переутверждения первичных достижений" (Малиновский). Ракурс магического сознания определяется непосредственной сопряженностью человека и окружающей среды, оно пронизано переживанием единства с этой средой. Жесткая связь магической процедуры и необходимого результата исключает какие-либо отвлеченные умозрения и рафинированные конструкции, вроде идеи сверхъестественного. А именно через связь со сверхъестественным можно определить наиболее существенный признак религии. Таким образом, основания магии гетерогенны с ключевыми параметрами религии. Если придерживаться подобного подхода, то различие магии с религией будет видеться не в отдельных специфических чертах "недоразвитого" или "деградировавшего" субъекта. Логично предположить ее принадлежность к существенно иному типу общественного сознания. Наиболее подходящим по мировоззренческим параметрам как источник магического отношения к миру можно считать мифологическое сознание. Объяснение магии как продукта того "протосознания", каким в истории культуры является мифология, позволяет проследить и ее взаимоотношения с установками и мотивами другого феномена культуры - религиозного мировоззрения.
В научных исследованиях мифосознания долгое время парадигмальной была идея Л. Леви-Брюля о родовом различии между способами мышления человека архаики и цивилизованного. Оправданность этой идеи состоит в представлении о непосредственно- опытном, предшествовавшем любым абстракциям, восприятии мира древними людьми. Первобытное мышление объяснялось как допонятийная образно-смысловая интерпретация реально воздействующих на человека явлений окружающего мира. Причем самая ранняя его стадия предположительно была настолько синкретична, что он не отделялось от эмоционально-аффективных элементов психики. Поэтому к нему неприменимо понятие когнитивного действия. Причина здесь могла быть тождественна следствию, предшествующее и последующее чередовались в одной синхронной плоскости. Впечатления о мире передавались не только звуковым языком, но также пластикой и изображением, причем все это оказывалось инвариантным одного другому и взаимозаменяющим ("семиотическим дублированием"). В этом мышлении отсутствуют иерархические вертикали понятий, вследствие чего классификации осуществляются с помощью предметных представлений. Преобладание аффективного делает человека первобытности нечувствительным к логическим противоречиям, игнорирующим объективную причинность. Из этого следовал знаменитый вывод о мистико-магических партиципациях и пралогическом характере первобытного мышления.
Идее качественного своеобразия первобытного мышления обычно противопоставляется концепции К. Леви-Строса, согласно которой логичность изначально присуща мифологическому мышлению и предполагает тот же строй операций, что и "позитивная" логика. Эти операции осуществляют перевод жизненных противоречий, выходящих за пределы прямого представления, в более доступный восприятию образный ряд. Тогда между противоположностями размещается некий "средний член", символически сочетающий признаки полюсов. Образы-медиаторы как бы замещают противоречивую реальность и создают инвариантную ей, но гармонизированную мифологическую структуру. В мифе эти чувственные образы взаимодействуют, координируются, объединяются в систему. Тем самым устанавливается причинно-следственный способ связи между ними, т. е. своего рода логика. От научной логики она отличается не характером операций, а только содержанием того, что подвергается анализу. В сочетании вариативного содержания и устойчивых структурных связей раскрывается то, что было названо логикой мифа (Голосовкер).
По-видимому, такое объяснение более точно передает механизм мифомышления, и не только первобытного. Своей логикой миф "обрабатывает" как фантастические, так и вполне реальные ситуации жизни, совмещая идеальное и желаемое с освоенным и доступным. По замечанию Е.М. Мелетинского, "вообще чистое мифологическое мышление есть некая абстракция".
В то же время нет веских оснований категорично отказаться и от модели Леви-Брюля, представленной им вполне убедительно и аргументировано. Критику в его адрес чаще всего вызывает применение понятия "мистическое" к первобытному мышлению, которое современные исследователи освобождают от подозрений в ориентации на трансцендентное, связывая в большей мере с рациональным способом осмысления мира. И тем не менее Леви-Брюль, как справедливо пишет К. Хюбнер, "очертил здесь нечто существенное, а именно очевидную склонность первобытных людей видеть в чувственно- материальном мире что-то идеальное, которое у нас почти исчезло". Да и его идея стадиальности сознания требует корректной интерпретации. Особенно, если учесть следующее суждение самого Леви-Брюля: "Не существует двух форм мышления у человечества, одной - пра-логической, другой - логической, отделенных одна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительные структуры, которые существуют в одном и том же обществе и часто, быть может, всегда, в одном и том же сознании" (из работы "Первобытное мышление", см.: Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении: Пер. с фр. - М.: Педагогика-Пресс, 1992). Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Религиоведение