Петров М. Самосознание и научное творчество

ОГЛАВЛЕНИЕ

Заключение

Вот и конец пути. Остается лишь подвести итоги. Первым по важности итогом, пожалуй, следует признать то, что в пестрой типологии культур современного мира обнаруживается все же известное единообразие: все ритуалы строятся на превращении социально-полезных процессов в репродукцию с константой порождения, равной единице; все ритуалы имеют на вооружении механизмы обновления, хотя устроены эти механизмы по-разному. Ни один из ритуалов не представляет собой замкнутую и непроницаемую для нового опыта область, но механизмы отбора и оценки, образующие избирательность ритуала, в каждом случае конкретны, включают моменты, которые могут показаться непонятными, странными и даже противоестественными с точки зрения других ритуалов.

Непроходимой стены между ритуалами нет, а если данный ритуал изучен достаточно хорошо, то при желании и стремлении к новому всегда могут быть найдены переходные формы, позволяющие преемственно и в сравнительно короткий срок преобразовать ритуалы доолимпийского и олимпийского типа в ритуал современного развитого, использующего науку общества. Возможен, видимо, и обратный путь, но он крайне нежелателен: дорога в коммунистическую социальность ведет через развитое, онаученное общество, поскольку коммунизм не уровень жизни, а способ жизни разумных научно-грамотных существ, людей-творцов

В нашей европейской ветви развития фиксируются два крупнейших катаклизма. Один из них – переход к земледелию и становление олимпийской семиотической системы специализированных имен-богов, связанных узами кровно-родственных отношений, пройден многими народами и вне европейской ветви развития. О механизме этого перехода известно очень мало, хотя тео- и космогонии земледельческих культур сохраняют некоторые общие черты переходов: сокращение числа имен, появление кровно-родственной связи, первичной родительской пары, их многочисленных и умножающихся потомков «между небом и землей», а также на небе и в подземном царстве, которые сообща образуют олимпийский мир: иерархию целостности, выполненную в именном ключе и отчужденную в самостоятельную, вечную, живую семиотическую систему. Эта система нагружена как функцией социальной памяти – программирует поведение каждого индивида и указывает ему место в жизни, так и функцией обновления: имена-боги кумулируют творческую

деятельность индивидов и отчуждают ее в социальное достояние, Для обществ этого периода характерен развитый наследственный профессионализм. И хотя в Китае, например, государственный аппарат иногда использует для своего обновления систему отбора, нарушающую наследственный принцип, ведущим принципом остается наследственный профессионализм и соответствующий ему тип вечноживой и вечноновой «личной» технологии, необходимым участником которой на правах нервного центра, организатора и обновителя является обладающий сложным профессиональным навыком человек.

Второй социальный катаклизм, который прослеживается много яснее, и от которого начинается, собственно, специфически европейская ветвь

183

социальности, возник и развивался в исключительно своеобразных и вряд ли допускающих генерализацию условиях Эгейского бассейна. Распределение опасности внешних нападений сложилось здесь таким образом, что по мере прогресса средств нападения и защиты олимпийский тип ритуала стал здесь невозможным, сами условия окружения начали работать на синтез основных профессий (земледелец, воин, царь), обеспечивающих существование и целостность ритуала. Закономерным результатом этой синтезирующей тенденции были построенные на примате слова карликовые ритуалы типа «дома» Одиссея. Приспособленная в дальнейшем к нуждам карликового ритуала письменность, возведенная на уровень частного и универсально распределенного навыка, и чеканка монеты стали активными соучастниками интеграции карликовых ритуалов по линии: полис – союз городов – империя.

Кровно-родственная связь и путы формализма оказались разорванными, и олимпийская семиотическая система подверглась преобразованиям в соответствии с новым законом ритуала; разрывом между словом и делом при ведущей роли слова. На опустевшем Олимпе оказался пират, законодатель и архитектор – личное существо, наделенное разумом способностью выбора и силами для реализации этого выбора в действительность. И хотя античный мир погиб вместе с институтом рабства, семиотическое его наследство было в основных чертах удержано христианством, а затем активно использовано в борьбе против теологии и в становлении науки.

Сегодня мы накануне-очередного социального катаклизма, ведущая черта которого прекрасно формулируется строками Интернационала: «Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и не герой». Пришло время самосознания человека, творческой индивидуальности, яркой личности как единственной цели истории среди средств, и бурная обстановка научно-технической революции делает это самосознание единственной надеждой сохранить социальность и построить новый способ жизни.

Самосознание индивида, особенно в областях творческой деятельности с высокими значениями константы порождения, наталкивается, кроме естественного и инерционного по своей сути сопротивления традиции также и на теоретическую неподготовленность этого процесса, на пути самого европейского способа мысли. Сначала, подобно институту национального, этот способ был участником и союзником всех форм «атеистического» творчества, которое отталкивалось от христианской Догматики, а теперь, когда выяснилось, что идея верховной авторитетной инстанции, представлена ли она богом, царем, героем, мудрецом, счетной машиной или слепым административным восторгом, неустранима из европейского типа мысли сам этот способ превратился в смирительную рубашку, отдающую судьбу человека на произвол слепых и крайне опасных в условиях современного мира «ответственных решений высшем уровне»; Возникновение этой опасности вызвано несоответствием между уровнем развития науки как непосредственной производительной силы общества и уровней национально-государственного ее распределения.

В этом плане мы попытались проследить типологию мысли и обнаружили, что в современном мышлении представлены на правах частных, но

184

обладающих универсальным распределением, как доолимпийский (стабильность), так и олимпийский (развитие, изначально определенное по моментам цели) типы мысли. Работа по связи этих древних типов с европейской моделью проделана Аристотелем в его учении о четырехначальной сущности, и все последующие модификации – полная причина Гоббса, например, не выходили за пределы модели Аристотеля, а иногда даже пытались, ради устранения свободы выбора, синтезировать ее с олимпийским типом мысли, как это сделано Гегелем. В особой позиции стоит здесь Кант: именно в нем осуществлен поворот к немецкой классике, поворот почти мгновенный и крайне односторонний, оставивший без применения и приложения многие результаты Канта, смысл которых и ценность для современных условий формирования самосознания индивида начинают вскрываться только сегодня. Если все предыдущие типы мысли исходили из примата порядка, закона, связи, и репродуктивный процесс с константой порождения, равной единице, осознавался как требование не только к результату мысли, но и к механизму порождения этого результата, то возникающий сегодня новый тип видит в репродукции лишь то, что она и есть на самом деле - продукт деятельности с высокими значениями константы порождения. Это «понятное» движение во многом обязано Канту, который показал несостоятельность отождествления человеческого формализма и законов природы, и Гегелю, который пытался в своей диалектике заполнить приоткрывшуюся брешь между репродукцией и творчеством с помощью олимпийской идеи изначально определенного «по-природе» развития по моментам к цели, которую процесс несет «в себе», чтобы развернуть её «для себя». В этом величие Гегеля, в его диалектике человечество впервые в осознанной философской форме узнало о существовании и важности для наличной определенности процессов, имеющих значение константы порождения больше единицы. Но его виной и перед Кантом, и перед человечеством было то, что в поисках универсально распределенной аналогии творчества Гегель искал замену богу, не менее Сократа, рассуждающего о душе- «божественном достоянии», боялся свободы ответственного выбора и, видимо, не без давления этих страхов остановил внимание на биологическом программировании, где движение есть, а выбора все-таки нет, т.е. вернулся к олимпийской норме. Пытаясь положить основания диалектики не в сфере мысли, а в сфере деятельности, марксизм, естественно, вступал в принципиальное противоречие с гегелевской схемой замкнутого на онтологизированную логику саморазвития, в этом смысле открытие Марксом решающей роли совокупной потребности (что производится) в сохранении преемственности общественного развития, а также анализ процесса обновления, роли инноваций в ценообразовании имел огромное значение. Лишь после этого возникла возможность понять социальную функцию науки и общее движение знания, понять науку как непосредственную производительную силу общества, а индивидуальное мышление – как первый и неустранимый момент возникновения и движения социально-полезного нового знания.

Основной конфликт современности, опасности и угрозы которого концентрируются на уровне сосуществования и соревнования национальных государств, представляется с точки зрения изложенного выше как

185

конфликт сознающего себя в науке и через науку индивида и не отвечающей требованиям его самосознания национально-государственной действительности. Конфликт этот может быть разрешен лишь в условиях такой социальности, когда, наконец, разрушена будет и превращена в творческую глину ритуальная скорлупа истории развития человечества, и на свет проклюнется реальный смысл всего этого инкубационного процесса – свободный, научно-грамотный, сознающий границы собственной свободы и ответственности человек-творец.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия