2.3. Институционализация отношений зависимости и подчинения в политическом поле

Политическая социология изучает сферу взаимодействия общества и государства, рассматривая поведенческие (по С.Липсету)[1] аспекты политики. Таким образом, политические институты выступают средством социального действия людей (наряду с экономическими и др.). По словам Э.Гидденса: «... Социальные практики, разворачивающиеся в рамках времени и пространства, считаются источником и основой образования и субъекта, и социального объекта»[2].

При этом институты включены в социальное действие, являются его неотъемлемой частью, причем частью самостоятельной, существующей и развивающейся независимо от людей как субъектов этого действия. Возникает парадоксальная ситуация: поскольку автономность институтов обусловлена тем, что в них воплощена деятельность многих поколений людей, и они создаются и используются коллективными усилиями сообществ, отдельные составные части которых действуют независимо друг от друга, - средства социального действия отделяются от создающих и использующих эти средства субъектов действия. Таким образом, эти средства приобретают по отношению к субъектам действия принудительную силу.

Понять процесс институционализации отношений зависимости и подчинения помогает социологическое понятие «поля», «пространства» (по П.Бурдье) т.е. структур и отношений в обществе, создаваемых и изучаемых на уровне  рациональных абстракций. Понятие поля является инструментом исследования, главная функция которого – дать возможность научного конструирования социальных объектов. Чем более автономно поле, тем большее число его событий может быть объяснено логикой поля, т.е. для политического поля логикой концентрации власти. В качестве примера такой логики можно привести «железный закон олигархии» Р.Михельса, когда власть, полученная демократическим способом представителями некоторой партии, концентрируется в руках выборных лиц, которые постепенно отрываются от своей социальной базы и начинают действовать как разновидность олигархии, имеющей своим источником избирателей, лишенных возможности влияния. Концентрация политических средств вписана в логику функционирования поля, но понять социальные основания этого механизма не так просто.

По мнению П.Бурдье: «Социальное пространство и различия, которые проявляются в нем «спонтанно», стремятся функционировать символически как пространство стилей жизни или как ансамбль …групп, характеризующихся различным стилем жизни»[3]. Таким образом, именно система формирования и удовлетворения потребностей начинает функционировать как система знаков отличия. Институциализация этих отношений требует того, чтобы знаки отличия воспринимали и принимали не только как природные, естественные, но прежде всего как легитимные, т.е. дарованные властью и ею защищаемые. Другое наименование знаков отличия – символический капитал. Соотношение объективных сил стремится воспроизвести себя в соотношении символических сил (в видении социального мира) и наоборот.

Акт символического внушения наиболее успешно осуществляется тогда, когда он совершается через лица, обладающие легитимным «правом на доверие», т.е. лица, выступающие носителями политической власти. Поэтому такие лица (или группы) с неизбежностью, по логике развития событий, и оказываются перед необходимостью институциализации своих статусов и ролей, приведения их в систему. Происходит замена спонтанного, «хаотичного» поведения на более предсказуемое, которое выстраивается, моделируется и регулируется на рациональном уровне.

Символический капитал – это экономический и культурный капитал, а также капитал связей. Эффект близости или дистанции в социальном пространстве взаимно преобразуется в эффект приближения или удаления к области максимального сосредоточения символического капитала. Высшая иерархия любого политически структурированного общества, т.е. общества, функционирующего на основе определенного «общественного договора» – это люди, обладающие монополией на легитимное символическое насилие. Эти люди обеспечивают себя символическим капиталом, гарантированным юридически. Источник власти, по определению, обладает наиболее весомым символическим капиталом. Приближение у нему означает приобщение ко вполне реально осязаемым льготам и привилегиям. Построение групп, способных защитить интересы их членов, на основе идентичности символического капитала, которым они обладают, является естественным результатом их деятельности.

Социальный капитал, по П.Бурдье, это «совокупность реальных или потенциальных ресурсов, связанных с обладанием устойчивой сетью более или менее институционализированных отношений взаимного знакомства и признания»[4]. Социальный капитал прямо зависит по своему объему и структуре от показателей капитала тех, кто входит в сеть связей данного индивида. По его утверждению: «Объем социального капитала, коим располагает данный агент, зависит от размера сети связей, которые он может эффективно мобилизовать, и от объема капитала (экономического, культурного или символического), которым, в свою очередь, обладает каждый из тех, кто с ним связан»[5].

Социальное деление и социальное восприятие этого деления есть продукт истории, но за этими явлениями всегда стоят действия конкретных людей. Эрзац-элита, в силу личностных качеств ее представителей,  в политическом пространстве представляет собой мобилизованную группу, обладающую сплоченностью на уровне социальных инстинктов, четко осознаваемых представлений о желаемых позициях и групповых интересах.

Эрзац-элита, каждый из ее представителей, образно говоря, «запрограммированы» на непрестанные и упорные усилия, направленные на завоевание тех социальных полей, где в наибольшей степени сосредоточены символический и социальный капиталы. Это происходит в силу способности эрзац-элиты к социальной адаптации и установки на безудержное потребление. Кроме того, повышенная  способность представителей эрзац-элиты к социальной адаптации наделяет их очень «ценным» качеством. Они легко заставляют «здравый смысл» работать на себя, присваивая себе идеи и смыслы, ценностно значимые для любой социальной группы. Сиюминутная выгода, на которую нацелена эрзац-элита, всегда ощутимей стратегических, долговременных интересов. Поэтому представители эрзац-элиты легко оказываются в критических ситуациях «лидерами мнений».

Элита в социальном пространстве действует по-другому. Ее представители не образуют сплоченной группы, соединяясь друг с другом. Главный принцип ее действия – вовлекать в поле выработки и принятия решений потенциально всех членов социума. Поэтому, если рассматривать поле политики как пространство «игры», в тактике элита проигрывает эрзац-элите, на стороне которой круговая порука, беспринципность и ситуативная сплоченность между ее представителями.

П.Бурдье отмечает следующее: «…Поле политики представляет собой некоторую специфическую игру, где формируются специфические ставки. В пределе, оно может функционировать почти полностью автономно, примерно как поле поэзии или математики»[6]. Что касается «политической игры», то теория игр достаточно убедительно показывает, что «результат последовательности рациональных действий, предпринятых разрозненными индивидуальными акторами, может оказаться для них иррациональным»[7]. Тактически приносящие сиюминутную выгоду, в стратегическом плане действия акторов могут быть не только «проигрышными», но и просто губительными. Происходит так называемый эффект «самоосуществляющегося пророчества», о котором много говорил и писал Р.Мертон - «self-fulfillingprophecy».