Кант И. Критика чистого разума

ОГЛАВЛЕНИЕ

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЕ УЧЕНИЕ О НАЧАЛАХ

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО УЧЕНИЯ О НАЧАЛАХ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНАЯ ЭСТЕТИКА

1

Каким бы образом и при помощи каких бы средств ни относилось познание к
предметам, во всяком случае созерцание есть именно тот способ, каким
познание непосредственно относится к ним и к которому как к средству
стремится всякое мышление. Созерцание имеет место, только если нам дается
предмет; а это в свою очередь возможно, по крайней мере для нас, людей,
лишь благодаря тому, что предмет некоторым образом воздействует на нашу
душу (das Gemut afficiere). Эта способность (восприимчивость) получать
представления тем способом, каким предметы воздействуют на нас, называется
чувственностью. Следовательно, посредством чувственности предметы нам
даются, и только она доставляет нам созерцания; мыслятся же предметы
рассудком, и из рассудка возникают понятия. Всякое мышление, однако, должно
в конце концов прямо (directe) или косвенно (indirecte) через те или иные
признаки иметь отношение к созерцаниям, стало быть, у нас- к чувственности,
потому что ни один предмет не может быть нам дан иным способом.

Действие предмета на способность представления, поскольку мы подвергаемся
воздействию его (afficiert werden), есть ощущение. Те созерцания, которые
относятся к предмету посредством ощущения, называются эмпирическими.
Неопределенный предмет эмпирического созерцания называется явлением.

То в явлении, что соответствует ощущениям, я называю его материей, а то,
благодаря чему многообразное в явлении (das Mannigfaltige der Erscheinung)
может быть упорядочено определенным образом, я называю формой явления. Так
как то, единственно в чем ощущения могут быть упорядочены и приведены в
известную форму, само в свою очередь не может быть ощущением, то, хотя
материя всех явлений дана нам только a posteriori, форма их целиком должна
для них находиться готовой в нашей душе a priori и потому может
рассматриваться отдельно от всякого ощущения.

Я называю чистыми (в трансцендентальном смысле) все представления, в
которых нет ничего, что принадлежит к ощущению. Сообразно этому чистая
форма чувственных созерцаний вообще, форма, в которой созерцается при
определенных отношениях все многообразное [содержание] явлений, будет
находиться в душе a priori. Сама эта чистая форма чувственности также будет
называться чистым созерцанием. Так, когда я отделяю от представления о теле
все, что рассудок мыслит о нем, как-то: субстанцию, силу, делимость и т.
п., а также все, что принадлежит в нем к ощущению, как-то: непроницаемость,
твердость, цвет и т. п., то у меня остается от этого эмпирического
созерцания еще нечто, а именно протяжение и образ. Все это принадлежит к
чистому созерцанию, которое находится в душе a priori также и без
действительного предмета чувств или ощущения, как чистая форма
чувственности.

Науку о всех априорных принципах чувственности я называю трансцендентальной
эстетикой. Следовательно, должна существовать наука, составляющая первую
часть трансцендентального учения о началах, в противоположность науке,
содержащей принципы чистого мышления и называемой трансцендентальной
логикой.

Итак, в трансцендентальной эстетике мы прежде всего изолируем
чувственность, отвлекая все, что мыслит при этом рассудок посредством своих
понятий, так чтобы не осталось ничего, кроме эмпирического созерцания.
Затем мы отделим еще от этого созерцания все, что принадлежит к ощущению,
так чтобы осталось только чистое созерцание и одна лишь форма явлений,
единственное, что может быть нам дано чувственностью a priori. При этом
исследовании обнаружится, что существуют две чистые формы чувственного
созерцания как принципы априорного знания, а именно пространство и время,
рассмотрением которых мы теперь и займемся.

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЙ ЭСТЕТИКИ ГЛАВА ПЕРВАЯ

О пространстве

2. Метафизическое истолкование этого понятия

Посредством внешнего чувства (свойства нашей души) мы представляем себе
предметы как находящиеся вне нас, и притом всегда в пространстве. В нем
определены или определимы их внешний вид, величина и отношение друг к
другу. Внутреннее чувство, посредством которого душа созерцает самое себя
или свое внутреннее состояние, не дает, правда, созерцания самой души как
объекта, однако это есть определенная форма, при которой единственно
возможно созерцание ее внутреннего состояния, так что все, что принадлежит
к внутренним определениям, представляется во временных отношениях. Вне нас
мы не можем созерцать время, точно так же как не можем созерцать
пространство внутри нас. Что же такое пространство и время? Есть ли они
действительные сущности, или они суть лишь определения или отношения вещей,
однако такие, которые сами по себе были бы присущи вещам, если бы даже вещи
и не созерцались? Или же они суть определения или отношения, присущие одной
только форме созерцания и, стало быть, субъективной природе нашей души, без
которой эти предикаты не могли бы приписываться ни одной вещи? Чтобы решить
эти вопросы, истолкуем сначала понятие пространства. Под истолкованием же
(expositio) я разумею отчетливое (хотя и не подробное) представление о том,
что принадлежит к понятию; я называю истолкование метафизическим, если оно
содержит то, благодаря чему понятие показывается как данное a priori.

1. Пространство не есть эмпирическое понятие, выводимое из внешнего опыта.
В самом деле, представление о пространстве должно уже заранее быть дано для
того, чтобы те или иные ощущения были относимы к чему-то вне меня (т. е. к
чему-то в другом месте пространства, а не в том, где я нахожусь), а также
для того, чтобы я мог представлять себе их как находящиеся вне и подле друг
друга, стало быть, не только как различные, но и как находящиеся в
различных местах. Представление о пространстве не может быть поэтому
заимствовано из отношений внешних явлений посредством опыта: сам этот
внешний опыт становится возможным прежде всего благодаря представлению о
пространстве.

2. Пространство есть необходимое априорное представление, лежащее в основе
всех внешних созерцаний. Никогда нельзя себе представить отсутствие
пространства, хотя нетрудно представить себе отсутствие предметов в нем.
Поэтому, пространство следует рассматривать как условие возможности
явлений, а не как зависящее от них определение; оно есть априорное
представление, необходимым образом лежащее в основе внешних явлений.

3. Пространство есть не дискурсивное, или, как говорят, общее, понятие об
отношениях вещей вообще, а чистое созерцание. В самом деле, представить
себе можно только одно- единственное пространство, и если говорят о многих
пространствах, то под ними разумеют лишь части одного и того же
единственного пространства. К тому же эти части не могут предшествовать
единому, всеохватывающему пространству словно его составные части (из
которых можно было бы его сложить): их можно мыслить только находящимися в
нем. Пространство в существе своем едино; многообразное в нем, а стало
быть, и общее понятие о пространствах вообще основываются исключительно на
ограничениях. Отсюда следует, что в основе всех понятий о пространстве
лежит априорное (не эмпирическое) созерцание. Точно так же все
геометрические основоположения, например что в треугольнике сумма двух
сторон больше третьей стороны, всегда выводятся из созерцания, и притом a
priori, с аподиктической достоверностью, а вовсе не из общих понятий о
линии и треугольнике.

4. Пространство представляется как бесконечная данная величина. Всякое
понятие, правда, надо мыслить как представление, которое содержится в
бесконечном множестве различных возможных представлений (в качестве их
общего признака), стало быть, они ему подчинены (unter sich enthalt);
однако ни одно понятие, как таковое, нельзя мыслить так, будто оно содержит
в себе (in sich enthielte) бесконечное множество представлений. Тем не
менее пространство мыслится именно таким образом (так как все части
бесконечного пространства существуют одновременно). Стало быть,
первоначальное представление о пространстве есть априорное созерцание, а не
понятие.

3. Трансцендентальное истолкование понятия о пространстве

Под трансцендентальным истолкованием я разумею объяснение понятия как
принципа, из которого можно усмотреть возможность других априорных
синтетических знаний. Для этой цели требуется: 1) чтобы такие знания
действительно вытекали из данного понятия; 2) чтобы эти знания были
возможны только при допущении некоторого данного способа объяснения этого
понятия.

Геометрия есть наука, определяющая свойства пространства синтетически и тем
не менее a priori. Каким же должно быть представление о пространстве, чтобы
такое знание о нем было возможно? Оно должно быть первоначально
созерцанием, так как из одного только понятия нельзя вывести положения,
выходящие за его пределы, между тем мы встречаем это в геометрии (Введение,
V). Но это созерцание должно находиться в нас a priori, т. е. до всякого
восприятия предмета, следовательно, оно должно быть чистым, не эмпирическим
созерцанием. В самом деле, все геометрические положения имеют
аподиктический характер, т. е. связаны с сознанием их необходимости,
например положение, что пространство имеет только три измерения; но такие
положения не могут быть эмпирическими, или суждениями, исходящими из опыта,
а также не могут быть выведены из подобных суждений (Введение, II).

Каким же образом может быть присуще нашей душе внешнее созерцание, которое
предшествует самим объектам и в котором понятие их может быть определено a
priori? Очевидно, это возможно лишь в том случае, если оно находится только
в субъекте как формальное его свойство подвергаться воздействию объектов и
таким образом получать непосредственное представление о них, т. е.
созерцание, следовательно, лишь как форма внешнего чувства вообще.

Итак, лишь наше объяснение делает понятной возможность геометрии как
априорного синтетического знания. Всякий другой способ объяснения, не
дающий этого, хотя бы он внешне и был несколько сходен с нашим, можно
точнее всего отличить от нашего по этому признаку.

Выводы из вышеизложенных понятий

а) Пространство вовсе не представляет свойства каких-либо вещей самих по
себе, а также не представляет оно их в их отношении друг к другу, иными
словами, оно не есть определение, которое принадлежало бы самим предметам и
оставалось бы даже в том случае, если отвлечься от всех субъективных
условий созерцания. В самом деле, ни абсолютные, ни относительные
определения нельзя созерцать раньше существования вещей, которым они
присущи, т. е. нельзя созерцать их a priori.

b) Пространство есть не что иное, как только форма всех явлений внешних
чувств, т. е. субъективное условие чувственности, при котором единственно и
возможны для нас внешние созерцания. Так как восприимчивость субъекта,
способность его подвергаться воздействию предметов необходимо предшествует
всякому созерцанию этих объектов, то отсюда понятно, каким образом форма
всех явлений может быть дана в душе раньше всех действительных восприятии,
следовательно, a priori; понятно и то, каким образом она, как чистое
созерцание, в котором должны быть определены все предметы, может до всякого
опыта содержать принципы их отношений друг к другу.

Стало быть, только с точки зрения человека можем мы говорить о
пространстве, о протяженности и т. п. Если отвлечься от субъективного
условия, единственно при котором мы можем получить внешнее созерцание, а
именно поскольку мы способны подвергаться воздействию предметов, то
представление о пространстве не означает ровно ничего. Этот предикат можно
приписывать вещам лишь в том случае, если они нам являются, т. е. если они
предметы чувственности. Постоянная форма этой восприимчивости, называемая
нами чувственностью, есть необходимое условие всех отношений, в которых
предметы созерцаются как находящиеся вне нас; эта форма, если отвлечься от
этих предметов, есть чистое созерцание, называемое пространством. Так как
частные условия чувственности мы можем сделать лишь условием возможности
явлений вещей, но не условием возможности самих вещей, то имеем полное
право сказать, что пространство охватывает все вещи, которые являются нам
внешне, но мы не можем утверждать, что оно охватывает все вещи сами по себе
независимо от того, созерцаются ли они или нет, а также независимо от того,
каким субъектом они созерцаются. В самом деле, мы не можем судить о
созерцаниях других мыслящих существ, подчинены ли эти существа тем самым
условиям, которые ограничивают наше созерцание и общезначимы для нас. Если
мы присоединим ограничение суждения к понятию субъекта, то наше суждение
станет безусловно значимым. Суждение: все вещи находятся друг подле друга в
пространстве имеет силу, когда эти вещи берутся ограниченно, как предметы
нашего чувственного созерцания. Если я присоединю это условие к понятию и
скажу: все вещи как внешние явления находятся друг подле друга в
пространстве, то это правило получит общую значимость без всякого
ограничения. Итак, наши истолкования показывают нам реальность (т. е.
объективную значимость) пространства в отношении всего, что может
встретиться нам вне нас как предмет, но в то же время показывают
идеальность пространства в отношении вещей, если они рассматриваются
разумом сами по себе, т. е. безотносительно к свойствам нашей
чувственности. Следовательно, мы сохраняем эмпирическую реальность
пространства (в отношении всякого возможного внешнего опыта), хотя признаем
трансцендентальную идеальность его, т. е. что пространство есть ничто, как
только мы отбрасываем условия возможности всякого опыта и принимаем его за
нечто лежащее в основе вещей самих по себе.

Но следует также сказать, что, кроме пространства, нет ни одного другого
субъективного и относящегося к чему-то внешнему представления, которое
могло бы считаться a priori объективным. В самом деле, ни из одного такого
представления- в отличие от созерцания в пространстве (ї 3)-нельзя вывести
априорные синтетические положения. Поэтому им, строго говоря, нельзя
приписывать никакой идеальности, хотя они сходны с представлением о
пространстве в том, что принадлежат только к субъективным свойствам данного
вида чувственности, например зрения, слуха, осязания, через ощущения цвета,
звука и теплоты; однако, будучи только ощущениями, а не созерцанием, они
сами по себе не дают знания ни о каком объекте и меньше всего дают
априорное знание.

Цель этого замечания состоит лишь в том, чтобы предостеречь от попыток
пояснить утверждаемую нами идеальность пространства совсем неподходящими
примерами, так как, например, цвета, вкусы и т. п. с полным основанием
рассматриваются не как свойства вещей, а только как изменения нашего
субъекта, которые даже могут быть различными у разных людей. В этом случае
то, что само первоначально есть лишь явление, например роза, считается в
эмпирическом смысле вещью в себе, которая, однако, в отношении цвета
всякому глазу может являться различно. Наоборот, трансцендентальное понятие
явлений в пространстве есть критическое напоминание о том, что вообще ничто
созерцаемое в пространстве не есть вещь в себе и что пространство не есть
форма вещей, свойственная им самим по себе, а что предметы сами по себе
отнюдь не известны нам, и те предметы, которые мы называем внешними, суть
только представления нашей чувственности, формой которых служит
пространство, а истинный коррелят их, т. е. вещь в себе, этим путем вовсе
не познается и не может быть познана, да, впрочем, в опыте вопрос об этом
никогда и не возникает.

ГЛАВА ВТОРАЯ

О времени

4. Метафизическое истолкование понятия временя

1. Время не есть эмпирическое понятие, выводимое из какого-нибудь опыта. В
самом деле, одновременность или последовательность даже не воспринимались
бы, если бы в основе не лежало априорное представление о времени. Только
при этом условии можно представить себе, что события происходят в одно и то
же время (вместе) или в различное время (последовательно).

2. Время есть необходимое представление, лежащее в основе всех созерцаний.
Когда мы имеем дело с явлениями вообще, мы не можем устранить само время,
хотя явления прекрасно можно отделить от времени. Следовательно, время дано
a priori. Только в нем возможна вся действительность явлений. Все явления
могут исчезнуть, само же время (как общее условие их возможности) устранить
нельзя.

3. На этой априорной необходимости основывается также возможность
аподиктических основоположений об отношениях времени или аксиом о времени
вообще. Время имеет только одно измерение: различные времена существуют не
вместе, а последовательно (различные пространства, наоборот, существуют не
друг после друга, а одновременно). Эти основоположения нельзя получить из
опыта, так как опыт не дал бы ни строгой всеобщности, ни аподиктической
достоверности. На основании опыта мы могли бы только сказать: так
свидетельствует обыкновенное восприятие, но не могли бы утверждать, что так
должно быть. Эти основоположения имеют значение правил, по которым вообще
возможен опыт; они наставляют нас до опыта, а не посредством опыта.

4. Время есть не дискурсивное, или, как его называют, общее, понятие, а
чистая форма чувственного созерцания. Различные времена суть лишь части
одного и того же времени. Но представление, которое может быть дано лишь
одним предметом, есть созерцание. К тому же положение о том, что различные
времена не могут существовать вместе, нельзя вывести из какого-либо общего
понятия. Это положение синтетическое и не может возникнуть из одних только
понятий. Следовательно, оно непосредственно содержится в созерцании времени
и в представлении о нем.

5. Бесконечность времени означает не что иное, как то, что всякая
определенная величина времени возможна только путем ограничений одного,
лежащего в основе времени. Поэтому первоначальное представление о времени
должно быть дано как неограниченное. Но если части предмета и всякую
величину его можно представить определенными лишь путем ограничения, то
представление в целом не может быть дано через понятия (так как понятия
содержат только подчиненные представления): в основе понятий должно лежать
непосредственное созерцание.

5. Трансцендентальные истолкование понятия времени

По этому вопросу я могу сослаться на пункт 3 параграфа о метафизическом
истолковании, куда я ради краткости поместил то, что имеет, собственно,
трансцендентальный характер. Здесь я прибавлю только, что понятие изменения
в вместе с ним понятие движения (как перемены места) возможны только через
представление о времени и в представлении о времени: если бы это
представление не было априорным (внутренним) созерцанием, то никакое
понятие не могло бы уяснить возможность изменения, т. е. соединения
противоречаще- противоположных предикатов в одном и том же объекте
(например, бытия и небытия одной и той же вещи в одном и том же месте).
Только во времени, а именно друг после друга, два противоречаще-
противоположных определения могут быть в одной и той же вещи. Таким
образом, наше понятие времени объясняет возможность всех тех априорных
синтетических знаний, которые излагает общее учение о движении, а оно
довольно плодотворно.

6. Выводы из этих понятий

а) Время не есть нечто такое, что существовало бы само по себе или было бы
присуще вещам как объективное определение и, стало быть, оставалось бы,
если отвлечься от всех субъективных условий созерцания вещей. В самом деле,
в первом случае оно было бы чем-то таким, что могло бы быть действительным
даже без действительного предмета. Во втором же случае, будучи определением
или порядком, присущим самим вещам, оно не могло бы предшествовать
предметам как их условие и не могло бы познаваться a priori и быть
созерцаемый a priori посредством синтетических положений. Напротив,
априорное знание и созерцание вполне возможны, если время есть не что иное,
как субъективное условие, при котором единственно имеют место в нас
созерцания. В таком случае эту форму внутреннего созерцания можно
представить раньше предметов, стало быть, a priori.

b) Время есть не что иное, как форма внутреннего чувства, т. е. созерцания
нас самих и нашего внутреннего состояния. В самом деле, время не может быть
определением внешних явлений: оно не принадлежит ни к внешнему виду, ни к
положению и т. п.; напротив, оно определяет отношение представлений в нашем
внутреннем состоянии. Именно потому, что это внутреннее созерцание не имеет
никакой внешней формы, мы стараемся устранить и этот недостаток с помощью
аналогий и представляем временную последовательность с помощью бесконечно
продолжающейся линии, в которой многообразное составляет ряд, имеющий лишь
одно измерение, и заключаем от свойств этой линии ко всем свойствам
времени, за исключением лишь того, что части линии существуют все
одновременно, тогда как части времени существуют друг после друга. Отсюда
ясно также, что представление о времени само есть созерцание, так как все
его отношения можно выразить посредством внешнего созерцания.

с) Время есть априорное формальное условие всех явлений вообще.
Пространство как чистая форма всякого внешнего созерцания ограничено как
априорное условие лишь внешними явлениями. Другое дело время. Так как все
представления, все равно, имеют ли они своим предметом внешние вещи или
нет, принадлежат сами по себе как определения вашей души к внутреннему
состоянию, которое подчинено формальному условию внутреннего созерцания, а
именно времени, то время есть априорное условие всех явлений вообще: оно
есть непосредственное условие внутренних явлений (нашей души) и тем самым
косвенно также условие внешних явлений. Если я могу сказать a priori, что
все внешние явления находятся в пространстве и a priori определены согласно
отношениям пространства, то, опираясь на принцип внутреннего чувства, я
могу сказать в совершенно общей форме, что все явления вообще, т. в. все
предметы чувств, существуют во времени и необходимо находятся в отношениях
времени.

Если мы отвлечемся от способа, каким мы внутренне созерцаем самих себя и
посредством этого созерцания охватываем способностью представления также
вес внешние созерцания, стало быть, если мы возьмем предметы так, как они
могут существовать сами по себе, то время есть ничто. Оно имеет объективную
значимость только в отношении явлений, потому что именно явления суть вещи,
которые мы принимаем за предметы наших чувств, но оно уже не объективно,
если отвлечься от чувственной природы нашего созерцания, т. е. от
свойственного нам способа представления, и говорить о вещах вообще. Итак,
время есть лишь субъективное условие нашего (человеческого) созерцания
(которое всегда имеет чувственный характер, т. е. поскольку мы подвергаемся
воздействию предметов) и само по себе, вне субъекта, есть ничто. Тем не
менее в отношении всех явлений, стало быть, и в отношении всех вещей,
которые могут встретиться нам в опыте, оно необходимым образом объективно.
Мы не можем сказать, что все вещи находятся во времени, потому что в
понятии вещи вообще мы отвлекаемся от всех видов созерцания вещи, между тем
как созерцание есть то именно условие, при котором время входит в
представления о предметах. Но если это условие присоединено к понятию вещи
и если мы скажем, что все вещи как явления (как предметы чувственного
созерцания) находятся во времени, то это основоположение обладает
объективной истинностью и априорной всеобщностью.

Таким образом, наши утверждения показывают эмпирическую реальность времени,
т. е. объективную значимость его для всех предметов, которые когда-либо
могут быть даны нашим чувствам. А так как наше созерцание всегда
чувственное, то в опыте нам никогда не может быть дан предмет, не
подчиненный условию времени. Наоборот, мы оспариваем у времени всякое
притязание на абсолютную реальность, так как оно при этом было бы абсолютно
присуще вещам как условие или свойство их даже независимо от формы нашего
чувственного созерцания. Такие свойства, присущие вещам самим по себе,
вообще никогда не могут быть даны нам посредством чувств. В этом,
следовательно, состоит трансцендентальная идеальность времени, согласно
которой оно, если отвлечься от субъективных условий чувственного
созерцания, ровно ничего не означает и не может быть причислено к предметам
самим по себе (безотносительно к нашему созерцанию) ни как субстанция, ни
как свойство. Однако эту идеальность, как и идеальность пространства,
нельзя приравнивать к обману чувств, так как при обмане чувств мы
предполагаем, что само явление, которому приписываются эти предикаты,
обладает объективной реальностью, между тем как здесь эта объективная
реальность совершенно отпадает, за исключением того случая, когда она имеет
только эмпирический характер, т. е. поскольку сам предмет рассматривается
только как явление. Замечания об этом можно найти выше, в первом разделе.

7. Пояснение

Против этой теории, признающей эмпирическую реальность времени, но
отрицающей его абсолютную и трансцендентальную реальность, проницательные
люди высказывают одно возражение столь единодушно, что, я полагаю, оно
должно естественным образом возникнуть у каждого читателя, для которого
непривычны такие рассуждения. Оно состоит в следующем: изменения
действительны (это доказывает смена наших собственных представлений, если
бы мы даже и стали отрицать все внешние явления вместе с их изменениями), а
так как изменения возможны только во времени, то, следовательно, время есть
нечто действительное. Ответить на это возражение нетрудно.

Я целиком принимаю этот довод. Время в самом деле есть нечто
действительное, а именно оно действительная форма внутреннего созерцания.
Следовательно, оно имеет субъективную реальность в отношении внутреннего
опыта, иными слова" ми, я действительно имею представление о времени и о
своих определениях в нем. Значит, время следует считать действительным не
как объект, а как способ представлять меня самого как объект. Но если бы я
сам или какое-нибудь другое существо могло созерцать меня без этого условия
чувственности, то те же определения, которые теперь представляются нам как
изменения, дали бы знание, в котором вообще не было бы представления о
времени и, стало быть, не было бы также представления об изменениях. Таким
образом, у времени остается эмпирическая реальность как условие всякого
нашего опыта, и на основании приведенных выше соображений нельзя за ним
признать абсолютную реальность. Оно есть не что иное, как форма нашего
внутреннего созерцания. Если устранить частное условие нашей чувственности,
то исчезнет также понятие времени; оно присуще не самим предметам, а только
субъекту, который их созерцает. Причина, почему это возражение делается
столь единодушно, а именно теми, кто все же не находит убедительных доводов
против учения об идеальности пространства, состоит в следующем. Абсолютную
реальность пространства они не надеялись доказать аподиктически, так как им
поперек дороги стоит идеализм, согласно которому действительность внешних
предметов нельзя строго доказать, между тем как действительность предметов
наших внутренних чувств (меня самого и моих состояний) непосредственно
очевидна благодаря сознанию. Внешние предметы могли оказаться лишь
видимостью, тогда как предметы внутреннего чувства, по их мнению,
неоспоримо суть нечто действительное. Однако они упустили из виду, что и те
и другие предметы, хотя и нельзя оспаривать их действительность как
представлений, тем не менее суть лишь явление, а явление всегда имеет две
стороны -одну, когда объект рассматривается сам по себе (независимо от
способа, каким он созерцается, и именно потому свойства его всегда остаются
проблематичными), и другую, когда принимается во внимание форма созерцания
предмета, которую, хотя она действительно и необходимо присуща явлению
предмета, следует искать не в предмете самом по себе, а в субъекте,
которому предмет является.

Таким образом, пространство и время суть два источника познания, из которых
можно a priori почерпнуть различные синтетические знания; блестящим
примером этого служит чистая математика, когда дело касается знания о
пространстве и его отношениях. Пространство и время, вместе взятые, суть
чистые формы всякого чувственного созерцания, и именно благодаря этому
возможны априорные синтетические положения. Однако эти источники априорного
познания как раз благодаря этому обстоятельству (благодаря тому, что они
лишь условия чувственности) определяют свои границы, а именно касаются
предметов, лишь поскольку они рассматриваются как явления, а не показывают,
каковы вещи сами по себе. Только явления суть сфера приложения понятий
пространства и времени, а за их пределами невозможно объективное применение
указанных понятий. Впрочем, достоверность опытного знания вполне
обеспечивается этого рода реальностью пространства и времени: мы уверены в
опытном знании совершенно одинаково - независимо от того, присущи ли эти
формы вещам самим по себе или необходимым образом только нашему созерцанию
этих вещей. Наоборот, те, кто признает абсолютную реальность пространства и
времени, вес равно, считают ли они их субстанциями или только свойствами,
неизбежно расходятся с принципами самого опыта. В самом деле, если они
придерживаются первого взгляда (к нему обычно склоняются представители
математического естествознания), то они должны признать наличие двух вечных
и бесконечных, обладающих самостоятельным бытием нелепостей (Undinge),
пространства и времени, которые существуют (не будучи, однако, чем-то
действительным) только для того, чтобы охватывать собой все действительное.
Если же они придерживаются второго взгляда (как некоторые
естествоиспытатели-метафизики) и смотрят на пространство и время как на
отвлеченные от опыта, хотя и смутно представляемые в этом отвлечении,
отношения (сосуществования или последовательности) между явлениями, то они
вынуждены отрицать значимость или по крайней мере аподиктическую
достоверность априорных математических учений в отношении действительных
вещей (например, в пространстве), так как эта достоверность не может быть
достигнута a posteriori и так как, согласно этому унию, априорные понятия о
пространстве и времени суть продукт воображения, источник которого
действительно следует искать в опыте, а из отношений опыта путем отвлечения
их воображения создало нечто содержащее, правда, то, что обще этим
отношениям, но не могущее существовать без ограничений, налагаемых на них
природой. Сторонники первого мнения выигрывают в том отношении, что делают
сферу явлений свободной для математических положений, однако именно
вследствие этого они запутываются, когда рассудок хочет выйти за эту сферу.
Сторонники второго мнения выигрывают в том отношении, что представления о
пространстве и времени не препятствуют им, когда они хотят судить о
предметах не как о явлениях, а лишь в отношении к рассудку; зато они не
могут указать основания возможности априорных математических знаний (так
как у них нет истинного и объективно значимого априорного созерцания) и не
могут привести законы опыта в необходимое согласие с априорными
математическими положениями. Наша теория, указывающая истинные свойства
этих двух первоначальных форм чувственности, свободна от затруднений обоего
рода.

Трансцендентальная эстетика заключает в себе в конце концов не более чем
эти два элемента, а именно пространство и время. Это ясно из того, что вес
другие относящиеся к чувственности понятия, даже понятие движения,
соединяющее в себе и пространство, и время, предполагают нечто
эмпирическое. Движение предполагает восприятие чего-то движущегося. Но в
пространстве, рассматриваемом самом по себе, нет ничего движущегося;
поэтому движущееся должно быть чем-то таким, что обнаруживается в
пространстве только опытом, стало быть, представляет собой эмпирическое
данное. Точно так же трансцендентальная эстетика не может причислять
понятие изменения к своим априорным данным: изменяется не само время, а
нечто находящееся во времени. Следовательно, для этого понятия требуется
восприятие какого-нибудь бытия и последовательности его определений, стало
быть, опыт.

8. Общие примечания к трансцендентальной эстетике

I. Чтобы избежать недоразумений, необходимо прежде всего как можно
отчетливее объяснить наш взгляд на основное свойство чувственного познания
вообще.

Выше мы хотели сказать, что всякое наше созерцание есть только
представление о явлении, что вещи, которые мы созерцаем, сами по себе не
таковы, как мы их созерцаем, и что отношения их сами по себе не таковы, как
они нам являются, и если бы мы устранили наш субъект или же только
субъективные свойства наших чувств вообще, то все свойства объектов и все
отношения их в пространстве и времени и даже само пространство и время
исчезли бы: как явления они могут существовать только в нас, а не сами по
себе. Каковы предметы сами по себе и обособленно от этой восприимчивости
нашей чувственности, нам совершенно неизвестно. Мы не знаем ничего, кроме
свойственного нам способа воспринимать их, который к тому же необязателен
для всякого существа, хотя и должен быть присущ каждому человеку. Мы имеем
дело только с этим способом восприятия. Пространство и время суть чистые
формы его, а ощущение вообще есть его материя. Пространство и время мы
можем познавать только a priori, т. е. до всякого действительного
восприятия, и потому они называются чистым созерцанием; ощущения же суть то
в нашем познании, благодаря чему оно называется апостериорным познанием, т.
е. эмпирическим созерцанием. Пространство и время безусловно необходимо
принадлежат нашей чувственности, каковы бы ни были наши ощущения; ощущения
же могут быть весьма различными. До какой бы высокой степени отчетливости
мы ни довели наши созерцания, все равно этим мы не подошли бы ближе к
[познанию] свойств предметов самих по себе. Во всяком случае мы бы тогда
полностью познали только способ нашего созерцания, т. е. нашу
чувственность, да и то всегда лишь при условии [существования] пространства
и времени, первоначально присущем субъекту; каковы предметы сами по себе
-этого мы никогда не узнали бы и при помощи самого ясного знания явлений
их, которое единственно дано нам.

Поэтому думать, что вся наша чувственность есть не что иное, как
беспорядочное представление о вещах, содержащее лишь то, что присуще им
самим по себе, но только в виде нагромождения признаков и подчиненных
представлений, которые мы не можем отчетливо различить, - значит искажать
понятие о чувственности и явлении так, что все учение о них становится
бесполезным и пустым. Различие между неотчетливыми и отчетливыми
представлениями имеет только логический характер и не касается содержания.
Так, например, нет сомнения, что понятие права, которым пользуется здравый
рассудок, вполне совпадает с тем, что может развить из него самая
утонченная спекуляция, с той лишь разницей, что в обыденном и практическом
применении мы не осознаем таких разнообразных представлений, содержащихся в
этой мысли. Но на этом основании нельзя утверждать, будто обыденное понятие
имеет чувственный характер и содержит только явление: право вовсе не может
являться, его понятие содержится в рассудке и представляет (моральное)
свойство поступков, присущее им самим по себе. Наоборот, представление о
теле в созерцании не содержит ничего, что могло бы быть присуще предметам
самим по себе; оно выражает лишь явление чего-то и способ, каким это нечто
воздействует на нас; такая восприимчивость нашей познавательной способности
называется чувственностью и отличается как небо от земли от знания
предметов самих по себе, хотя бы мы и проникли в самую глубь явлений.

Вот почему философия Лейбница и Вольфа указала всем исследованиям о природе
и происхождении наших знаний совершенно неправильную точку зрения,
признавая различие между чувственностью и интеллектуальным только
логическим различием. На самом деле это различие трансцендентально и
касается не просто формы отчетливости или неотчетливости, а происхождения и
содержания знаний, так что с помощью чувственности мы не то что неясно
познаем свойства вещей самих по себе, а вообще не познаем их, и, как только
мы устраним наши субъективные свойства, окажется, что представляемый объект
с качествами, приписываемыми ему чувственным созерцанием, нигде не
встречается, да и не может встретиться, так как именно наши субъективные
свойства определяют форму его как явления.

Обычно мы отличаем в явлениях то, что по существу принадлежит созерцанию их
и имеет силу для всякого человеческого чувства вообще, от того, что им
принадлежит лишь случайно, так как имеет силу не для отношения к
чувственности вообще, а только для особого положения или устройства того
или другого чувства. О первом виде познания говорят, что оно представляет
предмет сам по себе, а о втором- что оно представляет только явление этого
предмета. Однако это лишь эмпирическое различение. Если остановиться на
этом (как это обыкновенно делают) и не признать (как это следовало бы
сделать) эмпирическое созерцание опять-таки только явлением, так что в нем
нет ничего относящегося к вещи самой по себе, то наше трансцендентальное
различение утрачивается и мы начинаем воображать, будто познаем вещи сами
по себе, хотя в чувственно воспринимаемом мире мы везде, даже при
глубочайшем исследовании его предметов, имеем дело только с явлениями. Так,
например, радугу мы готовы назвать только явлением, которое возникает при
дожде, освещенном солнцем, а этот дождь- вещью самой по себе. И это
совершенно правильно, если только мы понимаем понятие вещи самой по себе
лишь физически, как то, что в обычном для всех опыте определяется при всех
различных положениях по отношению к чувствам, но в созерцании только так, а
не иначе. Но если мы возьмем этот эмпирический факт вообще и, не считаясь
более с согласием его с любым человеческим чувством, спросим, показывает ли
он предмет сам по себе (мы говорим не о каплях дождя, так как они, как
явления, уже суть эмпирические объекты), то этот вопрос об отношении
представления к предмету трансцендентален; при этом не только капли
оказываются лишь явлениями, но и сама круглая форма их и даже пространство,
в котором они падают, суть сами по себе ничто, а лишь модификация или
основы нашего чувственного созерцания; трансцендентальный же объект
остается нам неизвестным.

Вторая важная задача нашей трансцендентальной эстетики состоит в том, чтобы
не только как правдоподобная гипотеза приобрести некоторую благосклонность,
но быть настолько достоверной и несомненной, как этого следует требовать от
всякой теории, которая должна служить органоном. Чтобы сделать эту
достоверность вполне ясной, мы приведем пример, с помощью которого можно
сделать ее значимость очевидной и содействовать большей ясности того, что
сказано в ї 3.

Предположим, что пространство и время объективны сами по себе и составляют
условия возможности вещей самих по себе. В таком случае прежде всего
окажется, что существует множество априорных аподиктических и синтетических
положений относительно времени и пространства, в особенности относительно
пространства, которое мы поэтому преимущественно и приведем здесь в
качестве примера. Так как положения геометрии можно познать синтетически a
priori и с аподиктической достоверностью, то я спрашиваю, откуда получаете
вы такие положения и на чем основывается наш рассудок, чтобы прийти к таким
безусловно необходимым и общезначимым истинам? Здесь нет иного пути, как
через понятия или созерцания, причем и те и другие, как таковые, даны или a
priori, или a posteriori. Последние, а именно эмпирические понятия, а также
то, на чем они основываются, а именно эмпирическое созерцание, могут дать
лишь такое синтетическое положение, которое в свою очередь также имеет
только эмпирический характер, т. е. представляет собой исходящее из опыта
суждение, стало быть, никогда не может содержать необходимость и абсолютную
всеобщность, между тем как эти признаки свойственны всем положениям
геометрии. Что же касается первого и единственно [возможного] средства, а
именно приобретения таких знаний при помощи одних только понятий или
созерцаний a priori, то несомненно, что на основе одних только понятий
можно получить исключительно аналитическое, но никак не синтетическое
знание. Возьмите, например, положение, что две прямые линии не могут
замыкать пространство, стало быть, не могут образовать фигуру, и
попытайтесь вывести его из понятия о прямых линиях и числе два; или
возьмите положение, что из трех прямых линий можно образовать фигуру, и
попытайтесь вывести его только из этих понятий. Всякое ваше усилие окажется
напрасным, и вам придется прибегнуть к созерцанию, как это всегда и
делается в геометрии. Итак, вам дан предмет в созерцании. Какого же рода
оно, есть ли это чистое априорное созерцание или эмпирическое? В последнем
случае из него никак нельзя было бы получить общезначимое, а тем более
аподиктическое положение: ведь опыт никогда не дает таких положений.
Следовательно, предмет должен быть дан вам в созерцании a priori, и на нем
должно быть основано ваше синтетическое положение. Если бы у вас не было
способности a priori созерцать, если бы это субъективное условие не было в
то же время по своей форме общим априорным условием, при котором
единственно возможны объекты самого этого (внешнего) созерцания, если бы
предмет (треугольник) был чем-то самим по себе безотносительно к вашему
субъекту, - то как вы могли бы утверждать, что то, что необходимо заложено
в ваших субъективных условиях построения треугольника, должно необходимо
быть само по себе присуще также треугольнику? Ведь в таком случае вы не
могли бы прибавить к вашим понятиям (о трех линиях) ничего нового
([понятие] фигуры), что тем самым необходимо должно было бы быть в
предмете, так как этот предмет дан до вашего познания, а не посредством
его. Следовательно, если бы пространство (и таким же образом время) не было
только формой вашего созерцания, a priori содержащей условия, единственно
при которых вещи могут быть для вас внешними предметами, которые без этих
субъективных условий сами по себе суть ничто, то вы абсолютно ничего не
могли бы утверждать синтетически a priori о внешних объектах.
Следовательно, не только возможно или вероятно, но и совершенно несомненно,
что пространство и время как необходимые условия всякого (внешнего и
внутреннего) опыта суть лишь субъективные условия всякого нашего
созерцания, в отношении к которому поэтому все предметы суть только
явления, а не данные таким образом вещи сами по себе (fur sich); поэтому о
том, что касается формы их, многое можно сказать a priori, но никогда
ничего нельзя сказать о вещи самой по себе, которая могла бы лежать в
основе этих явлений.

II. Превосходным подтверждением этой теории об идеальности внешнего и
внутреннего чувства, стало быть, об идеальности всех объектов чувств,
взятых только как явления, может служить следующее замечание. Все, что в
нашем познании принадлежит к созерцанию (следовательно, исключая чувства
удовольствия и неудовольствия, а также волю, которые вовсе не суть знания),
содержит одни лишь отношения, а именно отношения места в созерцании
(протяжение), отношения перемены места (движение) и законы, по которым
определяется эта перемена (движущие силы). Но то, что находится в данном
месте, или то, что действует в самих вещах, кроме перемены места, этим не
дано. Между тем вещь сама по себе не познается из одних только отношений.
Отсюда следует, что, так как внешнее чувство дает нам лишь представления об
отношении, оно может содержать в своих представлениях только отношение
предмета к субъекту, а не то внутреннее, что присуще объекту самому по
себе. С внутренним созерцанием дело обстоит точно так же. Не говоря уже о
том, что представления внешних чувств составляют основной материал, которым
мы снабжаем нашу душу, само время, в которое мы полагаем эти представления
и которое даже предшествует осознанию их в опыте, находясь в основе их как
формальное условие того способа, каким мы полагаем их в душе, содержит уже
отношения последовательности, одновременности и того, что существует
одновременно с последовательным бытием (того, что постоянно). То, что может
существовать как представление раньше всякого акта мышления, есть
созерцание, и если оно не содержит ничего, кроме отношений, то оно есть
форма созерцания. Так как эта форма представляет нечто лишь постольку,
поскольку это нечто полагается в душе, то она есть не что иное, как способ,
которым душа воздействует на себя своей собственной деятельностью, а именно
полаганием своих представлений, стало быть, через самое себя, т. е.
внутреннее чувство по своей форме. Все, что представляется посредством
чувства, есть в этом смысле всегда явление, а потому или вообще нельзя
допускать наличия внутреннего чувства, или субъект, служащий предметом его,
должен быть представляем посредством него только как явление, а не так, как
он судил бы сам о себе, если бы его созерцание было лишь самодеятельностью,
т. е. если бы оно было интеллектуальным. Затруднение заключается здесь в
том, каким образом субъект может внутренне созерцать самого себя. Однако
это затруднение испытывает всякая теория. Сознание самого себя
(апперцепция) есть простое представление о Я, и если бы через одно это
представление самодеятельно было дано все многообразное в субъекте, то
внутреннее созерцание было бы интеллектуальным. В человеке это сознание
требует внутреннего восприятия многообразного, данного заранее в субъекте,
а способ, каким это многообразное дается в душе без спонтанности, должен
ввиду этого различия называться чувственностью. Если способность осознания
себя должна находить (схватывать [apprehendieren]) то, что содержится в
душе, то она должна воздействовать на душу и только этим путем может
породить созерцание самого себя, форма которого, заранее заложенная в душе,
определяет в представлении о времени способ, каким многообразное находится
в душе. Итак, в этом случае душа созерцает себя не так, как она
представляла бы себя непосредственно самодеятельно, а сообразно тому, как
она подвергается воздействию изнутри, следовательно, не так, как она есть,
а так, как она является себе.

III. Когда я говорю, что как созерцание внешних объектов, так и
самосозерцание души в пространстве и времени представляет нам эти объекты
так, как они действуют на наши чувства, т. е. так, как они являются, я этим
вовсе не хочу сказать, будто эти предметы суть лишь видимость. В явлении
объекты и даже свойства, которые мы им приписываем, всегда рассматриваются
как нечто действительно данное, но поскольку эти свойства зависят только от
способа созерцания субъекта в отношении к нему данного предмета, то мы
отличаем предмет как явление от того же предмета как объекта самого по
себе. Так, я вовсе не утверждаю, что тела только кажутся существующими вне
меня или что душа только кажется данной в моем самосознании, когда я
говорю, что качество пространства и времени, сообразно с которым как
условием их существования я их полагаю, зависит от моего способа
созерцания, а не от этих объектов самих по себе. Если бы я превратил в
простую видимость то, что я должен причислить к явлениям, то это было бы
моей виной. Наш принцип идеальности всех чувственных созерцаний не приводит
к этому, скорее наоборот, если приписать указанным формам представления
объективную реальность, то все неизбежно превратится в простую видимость. В
самом деле, если признать пространство и время такими свойствами, которые
должны по своей возможности встречаться в вещах самих по себе, и если
принять в расчет все связанные с этим бессмысленные утверждения, будто две
бесконечные вещи, не будучи ни субстанциями, ни чем-то действительно им
присущим, тем не менее должны существовать и даже быть необходимым условием
существования всех вещей и остаться даже в том случае, если бы все
существующие вещи были уничтожены, - то тогда перестанешь упрекать
почтенного Беркли за то, что он низвел тела на степень простой видимости;
более того, даже наше собственное существование, поставленное таким образом
в зависимость от такой нелепости, как обладающее самостоятельной
реальностью время, превратилось бы вместе с ним в простую
видимость-бессмыслица, в защите которой до сих пор еще никто не провинился.

IV. В естественной теологии, где размышляют о предмете, который не может
стать предметом созерцания не только для нас, но никак не может стать
предметом чувственного созерцания для самого себя, неустанно заботятся о
том, чтобы устранить условия времени и пространства из всякого созерцания
его (так как всякое познание его должно быть созерцанием, а не мышлением,
которое всегда указывает на границы). Но на каком основании можно это
делать, если мы заранее признали пространство и время формами вещей самих
по себе, и притом такими формами, которые как априорные условия
существования вещей сохраняются даже и в том случае, если бы сами вещи были
уничтожены? Ведь как условия всякого существования вещей вообще они должны
были бы быть также условиями бытия Бога. Если же мы не хотим признать их
объективными формами всех вещей, то нам остается лишь считать их
субъективными формами нашего внешнего и внутреннего способа созерцания,
который называется чувственным потому, что он не первоначален, т. е. он не
такой способ, каким дается само существование объекта созерцания (такой
способ созерцания, насколько мы можем судить об этом, может быть присущ
только первосущности), а зависит от существования объекта, стало быть,
возможен только благодаря тому, что способность представления субъекта
подвергается воздействию со стороны объекта.

Нет никакой необходимости ограничивать способ созерцания в пространстве и
времени чувственностью человека. Возможно, что всякое конечное мыслящее
существо необходимо должно походить в этом отношении на человека (хотя мы
не можем решить этого вопроса), однако, обладая такой общезначимостью, этот
способ созерцания еще не перестает быть чувственностью и именно потому, что
он производный (intuitus derivativus), а не первоначальный (intuitus
origmarius), стало быть, не интеллектуальное созерцание, которое по только
что приведенной причине присуще, по-видимому, лишь первосущности, но никоим
образом не существу, зависимому и в своем существовании, и в своих
созерцаниях (которые определяют его существование в отношении к данным
объектам). Впрочем, последнее замечание следует считать лишь пояснением к
нашей эстетике, а не доводом в ее пользу.

Общий вывод из трансцендентальной эстетики

Мы имеем здесь один из необходимых моментов для решения общей задачи
трансцендентальной философии- как возможны априорные синтетические
положения, а именно мы нашли чистые априорные созерцания- пространство и
время. В них, если мы хотим в априорном суждении выйти за пределы данного
понятия, мы находим то, что может быть a priori обнаружено не в понятии, а
в соответствующем ему созерцании и может быть синтетически связано с
понятием. Но именно поэтому такие суждения никогда не выходят за пределы
предметов чувств и сохраняют свою силу только для объектов возможного
опыта.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНАЯ ЛОГИКА

ВВЕДЕНИЕ

ИДЕЯ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЙ ЛОГИКИ

I. О логике вообще

Наше знание возникает из двух основных источников души: первый из них есть
способность получать представления (восприимчивость к впечатлениям), а
второй-способность познавать через эти представления предмет (спонтанность
понятий). Посредством первой способности предмет нам дается, а посредством
второй он мыслится в отношении к представлению (как одно лишь определение
души). Следовательно, созерцания и понятия суть начала всякого нашего
познания, так что ни понятия без соответствующего им некоторым образом
созерцания, ни созерцание без понятий не могут дать знание. Созерцание и
понятие бывают или чистыми, или эмпирическими. Эмпирическими- когда в них
содержится ощущение (которое предполагает действительное присутствие
предмета); чистыми же- когда к представлению не примешиваются никакие
ощущения. Ощущения можно назвать материей чувственного знания. Вот почему
чистое созерцание заключает в себе только форму, при которой что-то
созерцается, а чистое понятие- только форму мышления о предмете вообще.
Только чистые созерцания или чистые понятия могут быть априорными,
эмпирические же могут быть только апостериорными.

Восприимчивость нашей души, [т. е.] способность ее получать представления,
поскольку она каким-то образом подвергается воздействию, мы будем называть
чувственностью; рассудок же есть способность самостоятельно производить
представления, т. е. спонтанность познания. Наша природа такова, что
созерцания могут быть только чувственными, т. е. содержат в себе лишь
способ, каким предметы воздействуют на нас. Способность же мыслить предмет
чувственного созерцания есть рассудок. Ни одну из этих способностей нельзя
предпочесть другой. Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а
без рассудка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли без содержания пусты,
созерцания без понятий слепы. Поэтому в одинаковой мере необходимо свои
понятия делать чувственными (т. е. присоединять к ним в созерцании
предмет), а свои созерцания постигать рассудком (verstandlich zu machen)
(г. е. подводить их под понятия). Эти две способности не могут выполнять
функции друг друга. Рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не
могут мыслить. Только из соединения их может возникнуть знание. Однако это
не дает нам права смешивать долю участия каждого из них; есть все основания
тщательно обособлять и отличать одну от другой. Поэтому мы отличаем
эстетику, т. е. науку о правилах чувственности вообще, от логики, т. е.
науки о правилах рассудка вообще. Логику в свою очередь можно рассматривать
двояко: как логику или общего, или частного применения рассудка. Первая
содержит безусловно необходимые правила мышления, без которых невозможно
никакое применение рассудка, и потому исследует его, не обращая внимания на
различия между предметами, которыми рассудок может заниматься.

Логика частного применения рассудка содержит правила правильного мышления о
предметах определенного рода. Первую можно назвать начальной логикой, а
вторую- органоном той или другой науки. Последняя предпосылается большей
частью в школах как пропедевтика наук, несмотря на то что в развитии
человеческого разума она составляет позднейшее приобретение его в то время,
когда наука уже разработана и нуждается только в окончательной отделке и
завершении. В самом деле, нужно уже довольно хорошо знать предметы, чтобы
установить правила создания науки о них.

Общая логика может быть или чистой, или прикладной. В первой мы отвлекаемся
от всех эмпирических условий, при которых действует наш рассудок, например:
от влияния чувств, от игры воображения, законов памяти, силы привычки,
склонностей и т. п., - стало быть, и от источников предрассудков и даже
вообще от всего, что может быть причиной тех или иных знаний или может
незаметно внушить нам их; все это касается рассудка только при определенных
обстоятельствах его применения, и, чтобы знать их, необходим опыт. Общая,
но чистая логика имеет дело исключительно с априорными принципами и
представляет собой канон рассудка и разума, однако только в отношении того,
что формально в их применении, тогда как содержание может быть каким угодно
(эмпирическим или трансцендентальным). Общая логика называется прикладной
тогда, когда она рассматривает правила применения рассудка при субъективных
эмпирических условиях, указываемых нам психологией. Следовательно, она
заключает в себе эмпирические принципы, хотя она и есть общая логика в том
смысле, что исследует применение рассудка без различия предметов. Она есть
только средство очищения обыденного рассудка, но не канон рассудка вообще и
не органон частных наук.

Итак, та часть общей логики, которая составляет учение о чистом разуме,
должна быть совершенно обособлена от прикладной логики (хотя все еще
общей). Только первая часть есть настоящая наука, правда краткая и сухая,
как этого и требует систематическое изложение учения о началах рассудка. В
этой науке, следовательно, необходимо всегда иметь в виду два правила.

1. Как общая логика, она отвлекается от всякого содержания рассудочного
познания и от различий между его предметами, имея дело только с чистой
формой мышления.

2. Как чистая логика, она не имеет никаких эмпирических принципов, стало
быть, ничего не заимствует из психологии (как некоторые хотят этого),
которая поэтому не имеет никакого влияния на канон рассудка. Она есть
доказательная наука, и все для нее должно быть достоверным совершенно a
priori.

Наука, которую я называю прикладной логикой (расходясь с обычным значением
этого слова, по которому она должна содержать определенные упражнения
согласно правилам чистой логики), представляет рассудок и правила его
необходимого применения in concrete, т. е. при случайных условиях субъекта,
которые могут препятствовать или содействовать применению рассудка и даются
только эмпирически. В ней идет речь о внимании, о последствиях его и
встречаемых им препятствиях, о происхождении заблуждений, о состоянии
колебания, сомнения, уверенности и т. п. Общая и чистая логика относится к
ней, как чистая мораль, содержащая только необходимые нравственные законы
свободной воли вообще, к учению о добродетели в собственном смысле, которое
рассматривает эти законы при наличии препятствий, чинимых чувствами,
наклонностями и страстями, которым люди более или менее подчинены, и
никогда не может быть настоящей и доказательной наукой, так как подобно
прикладной логике нуждается в эмпирических и психологических принципах.

II. О трансцендентальной логике

Общая логика отвлекается, как мы показали, от всякого содержания познания,
т. е. от всякого отношения его к объекту, и рассматривает только логическую
форму в отношении знаний друг к другу, т. е. форму мышления вообще. Но так
как существуют и чистые, и эмпирические созерцания (как это доказывает
трансцендентальная эстетика), то можно ожидать, что и мыслить предметы
можно различно - чисто или эмпирически. В таком случае должна существовать
логика, абстрагирующаяся не от всякого содержания познания; в самом деле,
та логика, которая содержала бы только правила о том, как чисто мыслить
предмет, должна была бы исключать все знания с эмпирическим содержанием;
она должна была бы также исследовать происхождение наших знаний о
предметах, если только оно не может быть приписано предметам. Общая же
логика вообще не занимается этим происхождением познания, она рассматривает
все представления-все равно, даны ли они первоначально a priori в нас самих
или только эмпирически, - согласно только тем законам, по которым рассудок
пользуется ими в их отношении друг к другу в процессе мышления; поэтому в
ней идет речь только о форме рассудка, которая может быть сообщена
представлениям, каково бы ни было их происхождение.

Здесь я сделаю замечание, влияние которого простирается на все дальнейшие
рассуждения и которое необходимо иметь в виду, а именно трансцендентальным
(т. е. касающимся возможности или применения априорного познания) следует
называть не всякое априорное знание, а только то, благодаря которому мы
узнаем, что те или иные представления (созерцания или понятия) применяются
и могут существовать исключительно a priori, а также как это возможно.
Поэтому ни пространство, ни какое бы то ни было априорное геометрическое
определение его не есть трансцендентальное представление;
трансцендентальным может называться только знание о том, что эти
представления вообще не имеют эмпирического происхождения, и о том, каким
образом они тем не менее могут a priori относиться к предметам опыта.
Применение пространства к предметам вообще также было бы
трансцендентальным; но так как оно ограничивается исключительно предметами
чувств, то оно называется эмпирическим. Таким образом, различие между
трансцендентальным и эмпирическим причастно только к критике знаний и не
касается отношения их к их предмету.

Итак, в ожидании того, что возможны понятия, a priori относящиеся к
предметам не как чистые или чувственные созерцания, а только как действия
чистого мышления, стало быть, понятия, но не эмпирического и не
чувственного происхождения, мы уже заранее устанавливаем идею науки о
чистом рассудке и основанных на разуме знаниях, благодаря которым мы мыслим
предметы совершенно a priori. Такая наука, определяющая происхождение,
объем и объективную значимость подобных знаний, должна называться
трансцендентальной логикой, потому что она имеет дело только с законами
рассудка и разума, но лишь постольку, поскольку она a priori относится к
предметам в отличие от общей логики, которая рассматривает отношение их и к
эмпирическим знаниям, и к основанным на чистом разуме знаниям без различия.

III. О делении общей логики на аналитику и диалектику

Что есть истина? Вот знаменитый старый вопрос, которым предполагали
поставить в тупик логиков и привести их или к жалким рассуждениям, или к
признанию своего неведения, а следовательно, и тщетности всего искусства
логики. Номинальная дефиниция истины, согласно которой она есть
соответствие знания с его предметом, здесь допускается и предполагается
заранее. Но весь вопрос в том, чюбы найти всеобщий и верный критерий истины
для всякого знания.

Умение ставить разумные вопросы есть уже важный и необходимый признак ума
или проницательности. Если вопрос сам по себе бессмыслен и требует
бесполезных ответов, то кроме стыда для вопрошающего он имеет иногда еще
тот недостаток, что побуждает неосмотрительного слушателя к нелепым ответам
и создает смешное зрелище: один (по выражению древних) доит козла, а другой
держит под ним решето.

Если истина - в соответствии познания с его предметом, то тем самым следует
отличать этот предмет от других предметов; в самом деле, знание заключает в
себе ложь, если оно не находится в соответствии с тем предметом, к которому
оно относится, хотя бы и содержало нечто такое, что могло быть правильным в
отношении других предметов. Между тем всеобщим критерием истины был бы лишь
такой критерий, который был бы правилен в отношении всех знаний,
безразлично, каковы их предметы. Но так как, пользуясь таким критерием, мы
отвлекаемся от всякого содержания знания (от отношения к его объекту),
между тем как истина касается именно этого содержания, то отсюда ясно, что
совершенно невозможно и нелепо спрашивать о признаке истинности этого
содержания знаний и что достаточный и в то же время всеобщий признак истины
не может быть дан. Так как выше мы уже назвали содержание знания его
материей, то мы можем выразить эту мысль следующим образом: требовать
всеобщего признака истинности знания в отношении материи нельзя, так как
это требование заключает в себе противоречие.

Что же касается познания в отношении одной лишь формы (оставляя в стороне
всякое содержание), то в такой же мере ясно, что логика, поскольку она
излагает всеобщие и необходимые правила рассудка, должна дать критерии
истины именно в этих правилах. В самом деле, то, что противоречит им, есть
ложь, так как рассудок при этом противоречит общим правилам мышления, стало
быть, самому себе. Однако эти критерии касаются только формы истины, т. е.
мышления вообще, и постольку они недостаточны, хотя и совершенно правильны.
В самом деле, знание, вполне сообразное с логической формой, т. е. не
противоречащее себе, тем не менее может противоречить предмету. Итак, один
лишь логический критерий истины, а именно соответствие знания со всеобщими
и формальными законами рассудка и разума, есть, правда, conditio sine qua,
стало быть, негативное условие всякой истины, но дальше этого логика не
может идти, и никаким критерием она не в состоянии обнаружить заблуждение,
касающееся не формы, а содержания.

Общая логика разлагает всю формальную деятельность рассудка и разума на
элементы и показывает их как принципы всякой логической оценки нашего
знания. Вот почему эту часть логики можно назвать аналитикой, которая
именно поэтому служит по крайней мере негативным критерием истины, так как
проверять и оценивать всякое знание с точки зрения формы по этим правилам
необходимо до того, как исследуют его с точки зрения содержания, с тем
чтобы установить, заключает ли оно в себе положительную истину относительно
предмета. Но так как одной лишь формы познания, как бы она ни
соответствовала логическим законам, далеко еще не достаточно, чтобы
установить материальную (объективную) истинность знания, то никто не
отважится судить о предметах с помощью одной только логики и что-то
утверждать о них, не собрав о них уже заранее основательных сведений помимо
логики, с тем чтобы впоследствии только попытаться использовать и соединить
их в одно связное целое согласно логическим законам или, что еще лучше,
только проверить их сообразно этим законам. Тем не менее есть что-то
соблазнительное в обладании таким мнимым искусством придавать всем нашим
знаниям рассудочную форму, хотя по содержанию они и были еще пустыми и
бедными; поэтому общая логика, которая есть лишь канон для оценки, нередко
применяется как бы в качестве органона для действительного создания по
крайней мере видимости объективных утверждений и таким образом на деле
употребляется во зло. Общая логика, претендующая на название такого
органона, называется диалектикой.

Хотя древние пользовались этим названием науки или искусства в весьма
различных значениях, тем не менее из действительного применения его легко
заключить, что она была у них не чем иным, как логикой видимости. Это было
софистическое искусство придавать своему незнанию или даже преднамеренному
обману вид истины, подражая основательному методу, предписываемому вообще
логикой, и пользуясь ее топикой для прикрытия всяких пустых утверждений.
Здесь следует сделать правильное и полезное замечание, что общая логика,
рассматриваемая как органон, всегда есть логика видимости, т. е. имеет
диалектический характер. В самом деле, так как она ничего не говорит нам о
содержании знания и указывает только формальные условия соответствия с
рассудком, совершенно безразличные к предмету, то всякое предложение
пользоваться ими как орудием (органоном) для расширения (по крайней мере по
словесному обещанию) своих знаний приводит лишь к болтовне, к
разглагольствованию о чем угодно с некоторой видимостью [правоты] или к
спору о чем угодно. Подобного рода поучение никак не соответствует
достоинству философии. Поэтому диалектика причисляется к логике скорее в
форме критики диалектической видимости; такой смысл мы и будем придавать ей
здесь.

IV. О делении трансцендентальной логики на трансцендентальную аналитику и
диалектику

В трансцендентальной логике мы обособляем рассудок (как в
трансцендентальной эстетике чувственность) и выделяем из области наших
знаний только ту часть мышления, которая имеет свой источник только в
рассудке. Однако условием применения этого чистого знания служит то, что
предметы нам даны в созерцании, к которому это знание может быть приложено.
В самом деле, без созерцания всякое наше знание лишено объектов и остается
в таком случае совершенно пустым. Поэтому часть трансцендентальной логики,
излагающая начало чистого рассудочного знания, и принципы, без которых
нельзя мыслить ни один предмет, есть трансцендентальная аналитика и вместе
с тем логика истины. В самом деле, никакое знание не может противоречить
ей, не утрачивая вместе с тем всякого содержания, т. е. всякого отношения к
какому бы то ни было объекту, стало быть, всякой истины. Но так как кажется
очень заманчивым и соблазнительным пользоваться одними этими чистыми
рассудочными знаниями и основоположениями, выходя даже за пределы опыта,
хотя только опыт дает нам материю (объекты), к которой можно применить
чистые рассудочные понятия, то рассудок рискует посредством пустых
умствовании применять формальные принципы чистого рассудка как материал и
судить без различия о предметах, которые нам не даны и даже, может быть,
никаким образом не могут быть даны. Следовательно, так как
трансцендентальная аналитика должна быть, собственно, только каноном оценки
эмпирического применения [рассудка], то ею злоупотребляют, если ее считают
органоном всеобщего и неограниченного применения [рассудка] и отваживаются
с помощью одного лишь чистого рассудка синтетически судить, утверждать и
выносить решения о предметах вообще. В таком случае применение чистого
рассудка становится диалектическим. Таким образом, вторая часть
трансцендентальной логики должна быть критикой этой диалектической
видимости и называется трансцендентальной диалектикой не как искусство
догматически создавать такую видимость (к сожалению, очень ходкое искусство
разнообразного метафизического фиглярства), а как критика рассудка и разума
в сверхфизическом применении разума, имеющая целью вскрыть ложный блеск его
беспочвенных притязаний и низвести его претензии на изобретение и
расширение [знаний], чего он надеется достигнуть исключительно с помощью
трансцендентальных основоположений, на степень простой оценки чистого
рассудка и предостережения его от софистического обмана.

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНАЯ АНАЛИТИКА

Эта аналитика есть расчленение всего нашего априорного знания на начала
чистого рассудочного знания. При этом нужно иметь в виду следующее: 1)
чтобы понятия были чистыми, а не эмпирическими; 2) чтобы они принадлежали к
мышлению и рассудку, а не к созерцанию и чувственности; 3) чтобы они были
первоначальными понятиями и чтобы их отличали от производных или
составленных из них понятий; 4) чтобы их таблица была полной и чтобы она
заполняла всю сферу чистого рассудка. Однако эту полноту той или иной науки
нельзя с достоверностью признать агрегатом [знаний], составленным лишь
путем опытов; она возможна только посредством идеи априорного рассудочного
знания как целого и благодаря определяемому отсюда разделению понятий,
составляющих эту идею целого, стало быть, она возможна только благодаря
тому, что она связывается в одну систему. Чистый рассудок решительно
отличается не только от всего эмпирического, но даже и от всякой
чувственности. Поэтому он составляет самостоятельное, самодовлеющее
единство, которое нельзя увеличить никакими добавлениями извне.
Совокупность его знаний должна поэтому составлять охватываемую и
определимую одной идеей систему, полнота и расчленение которой может
служить также критерием правильности и подлинности всех входящих в нее
элементов знания. Вся эта часть трансцендентальной логики состоит из двух
книг: одна из них содержит понятия, а другая- основоположения чистого
рассудка.

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЙ АНАЛИТИКИ

КНИГА ПЕРВАЯ

АНАЛИТИКА ПОНЯТИЙ

Под аналитикой понятий я разумею не анализ их, или обычный в философских
исследованиях прием разлагать встречающиеся понятия по содержанию и делать
их отчетливыми, а еще мало применявшееся до сих пор расчленение самой
способности рассудка с целью изучить возможность априорных понятий,
отыскивая их исключительно в рассудке как месте их происхождения и
анализируя чистое применение [рассудка] вообще. Такова настоящая задача
трансцендентальной философии, все же остальное есть логическая трактовка
понятии в философии вообще. Итак, мы проследим чистые понятия в
человеческом рассудке вплоть до их первых зародышей и зачатков, в которых
они предуготовлены, пока наконец не разовьются при наличии опыта и не будут
представлены затем во всей своей чистоте тем же рассудком, освобожденные от
связанных с ними эмпирических условий.

АНАЛИТИКИ ПОНЯТИЙ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

О способе открытия всех чистых рассудочных понятий

Когда начинают применять познавательную способность, то в различных случаях
возникают различные понятия, дающие возможность познать эту способность;
если наблюдение их производилось сравнительно долго или велось с большой
проницательностью, то можно составить более или менее полный перечень их.
Однако при таком как бы механическом исследовании никогда нельзя с
уверенностью определить, где оно должно быть закончено. К тому же понятия,
выявляемые таким образом лишь случайно, не располагаются в порядке и
систематическом единстве, а сочетаются разве лишь по сходству и, начиная от
простых и кончая более сложными по своему содержанию, располагаются в ряды,
устанавливаемые вовсе не систематически, хотя и по некоторому методу.

Преимущество, но вместе с тем и обязанность трансцендентальной философии
состоит в том, чтобы отыскивать свои понятия, руководствуясь принципом, так
как из рассудка как абсолютного единства они возникают чистыми и ни с чем
не смешанными и потому сами должны быть связаны друг с другом каким-нибудь
понятием или идеей. Эта связь дает нам правило, по которому место всякого
чистого рассудочного понятия и полноту системы таких понятий можно
определить a priori, тогда как в противном случае исследование было бы
произвольным или зависело бы от случая.

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО СПОСОБА ОТКРЫТИЯ ВСЕХ ЧИСТЫХ РАССУДОЧНЫХ ПОНЯТИЙ

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

О логическом применении рассудка вообще

Выше была дана лишь негативная дефиниция рассудка: рассудок есть
нечувственная способность познания. Независимо от чувственности мы не можем
иметь никаких созерцаний; следовательно, рассудок не есть способность
созерцания. Помимо же созерцания существует лишь один способ познания, а
именно познание через понятия; следовательно, познание всякого, по крайней
мере человеческого, рассудка есть познание через понятия, не интуитивное, а
дискурсивное. Все созерцания, будучи чувственными, зависят от внешнего
воздействия, а понятия, стало быть, от функций. Под функцией же я разумею
единство деятельности, подводящей различные представления под одно общее
представление. Итак, понятия основываются на спонтанности мышления, а
чувственные созерцания- на восприимчивости к впечатлениям. Возможно лишь
одно применение этих понятий рассудком: посредством них он судит. Так как
только созерцания направлены на предмет непосредственно, то понятие
относится не к предмету непосредственно, а к какому-то другому
представлению о нем (все равно, созерцание оно или само уже понятие). Итак,
суждение есть опосредствованное знание о предмете, стало быть,
представление об имеющемся у нас представлении о предмете. В каждом
суждении есть понятие, имеющее силу для многих [представлений], среди
которых находится также данное представление, относящееся в свою очередь
непосредственно к предмету. Так, например, в суждении все тела делимы
понятие делимости относится также к различным другим понятиям, но здесь оно
специально отнесено к понятию тела, относящемуся в свою очередь к некоторым
встречающимся нам явлениям. Следовательно, эти предметы представляются
опосредствованно через понятие делимости. Таким образом, все суждения суть
функции единства среди наших представлений, так как для познания предмета
вместо непосредственного представления применяется более общее
представление, содержащее и непосредственное представление, и многие
другие: тем самым соединяются многие возможные знания. Все действия
рассудка мы можем свести к суждениям, следовательно, рассудок можно вообще
представить как способность составлять суждения. В самом деле, согласно
вышесказанному, рассудок есть способность мыслить. Мышление есть познание
через понятия. Понятия же относятся как предикаты возможных суждений к
какому-нибудь представлению о неопределенном еще предмете. Так, понятие
тела означает нечто, например металл, что может быть познано через это
понятие. Следовательно, понятие тела только благодаря тому понятие, что ему
подчинены другие представления, посредством которых оно может относиться к
предметам. Следовательно, оно есть предикат для возможных суждений,
например для суждения всякий металл есть тело. Поэтому все функции рассудка
можно найти, если полностью показать функции единства в суждениях. Что
этого легко можно достигнуть, будет ясно видно из следующего раздела.

СПОСОБА ОТКРЫТИЯ ВСЕХ ЧИСТЫХ РАССУДОЧНЫХ ПОНЯТИЙ РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

9. О логической функции рассудка в суждениях

Если мы отвлечемся от всякого содержания суждений вообще и обратим внимание
на одну лишь рассудочную форму суждений, то мы найдем, что функции мышления
в них можно разделить на четыре группы, из которых каждая содержит три
момента. Их можно хорошо представить в следующей таблице:

1. Количество суждении

Общие

Частные

Единичные

2. Качество

Утвердительные

Отрицательные

Бесконечные

3. Отношение

Категорические

Гипотетические

Разделительные

4. Модальность

Проблематические

Ассерторические

Аподиктические

Так как это деление в некоторых, правда несущественных, отношениях кажется
отклоняющимся от принятой в логике техники, то здесь уместны следующие
предостережения против возможных недоразумений:

1. Логики справедливо говорят, что при употреблении суждений в
умозаключениях единичные суждения можно ставить наравне с общими.
Действительно, именно потому, что у них нет никакого объема, предикат их не
может иметь отношение к одной части того, что подчинено понятию субъекта, а
из остальной быть исключен. Следовательно, предикат может приписываться
понятию субъекта без исключения, как если бы это понятие было общезначимым
понятием, всему объему которого приписывался бы предикат. Но если сравнить
единичное суждение с общезначимым только как знание по количеству, то оно
относится к нему как единица к бесконечности и, следовательно, само по себе
существенно отличается от него. Поэтому, если я оцениваю единичное суждение
Qudicium smgulare) не только по его внутренней значимости, но и как знание
вообще по его количеству в сравнении с другими знаниями, то оно, конечно,
отличается от общезначимых суждений (judicia communia) и заслуживает
особого места в полной таблице моментов мышления вообще (хотя, разумеется,
не в логике, сводящейся лишь к употреблению суждений в отношении друг
друга).

2 Точно так же в трансцендентальной логике следует еще отличать бесконечные
суждения от: утвердительных, хотя в общей логике они совершенно правильно
причисляются к утвердительным суждениям и не занимают особого места в
таблице. В самом деле, общая логика отвлекается от всякого содержания
предиката (если он даже чисто отрицательный) и обращает внимание только на
то, приписывается ли он субъекту или противополагается ему.
Трансцендентальная же логика рассматривает суждения и с точки зрения
ценности или содержания этого логического утверждения посредством чисто
отрицательного предиката и определяет, прибавляет ли оно что-нибудь ко всей
совокупности знания Если я говорю о душе, что она не смертна, то
отрицательным суждением я по крайней мере предотвращаю заблуждение Что же
касается суждения душа есть нечто несмертное, то по своей логической форме
оно действительно имеет утвердительный характер, потому что я включаю душу
в неограниченный объем несмертных существ. Но так как из всего объема
возможных существ смертное занимает одну часть, а несмертное- остальную, то
своим суждением я высказал лишь, что душа есть одна из бесконечного
множества вещей, остающихся в том случае, если устранить все смертное. Этим
бесконечная сфера всего возможного ограничивается в том отношении, что от
нее отделяется все смертное и в остальной ее объем включается душа Однако
эта часть объема и при таком изъятии все еще остается бесконечной, и из нее
можно устранить еще многие части, но понятие души от этого нисколько не
обогатится содержанием и не сделается утвердительно определенным. Итак, эти
суждения, бесконечные по своему логическому объему, в действительности
имеют только ограничительное значение по содержанию знания вообще, и потому
их нельзя обойти в трансцендентальной таблице всех моментов мышления в
суждениях, потому что исполняемая при этом функция рассудка окажется, быть
может, важной в области его чистого априорного знания.

3. Все отношения мышления в суждениях бывают следующих видов а) отношение
предиката к субъекту, b) отношение основания к следствию, с) отношение
разделенного знания и всех членов деления друг к другу. В первом виде
суждений рассматриваются только два понятия, во втором -два суждения, а в
третьем -многие суждения в отношении друг к другу. Гипотетическое суждение
если существует полная справедливость, то неисправимый злодей будет наказан
содержит в себе, собственно говоря, отношение двух положений, полная
справедливость существует и неисправимый злодей будет наказан Здесь не
решается вопрос, истинно ли каждое из этих положений само по себе. этим
суждением мыслится только следствие. Наконец, разделительное суждение
содержит отношение двух или больше посылок друг к другу, но не отношение
следования, а отношение логической противоположности, поскольку сфера
одного суждения исключает сферу другого, и в то же время отношение общения,
поскольку они все вместе заполняют сферу действительного знания.
Следовательно, разделительные суждения содержат отношение частей сферы
знания, так как сфера каждой части служит дополнением к сфере других частей
до всей совокупности разделенного знания, как, например, суждения мир
существует или благодаря слепому случаю, или благодаря внутренней
необходимости, или благодаря внешней причине Каждое из этих суждений
занимает часть сферы возможного знания о существовании мира вообще, а все
вместе -всю сферу [этого знания] Устранить знание из одной из этих сфер
-значит включить его в одну из остальных, наоборот, включить его в одну из
этих сфер - значит устранить его из остальных Следовательно, в
разделительном суждении существует некоторое общение знаний, состоящее в
том, что они исключают друг друга и таким образом в целом определяют
истинное знание, составляя все вместе все содержание одного данного знания
Это замечание я считаю необходимым ради дальнейшего [изложения].

4 Модальность суждений есть совершенно особая функция их; отличительное
свойство ее состоит в том, что она ничего не прибавляет к содержанию
суждения (так как, кроме количества, качества и отношения, нет ничего, что
составило бы содержание суждения), а касается только значения связки по
отношению к мышлению вообще. Проблематическими называются суждения, в
которых утверждение или отрицание принимается только как возможное (по
усмотрению) Ассерторическими называются суждения, в которых утверждение или
отрицание рассматривается как действительное (истинное), а аподиктическими-
те, в которых оно рассматривается как необходимое. Так, оба суждения,
отношение которых составляет гипотетическое суждение (antecedens и
consequens), а также суждения, образующие своим взаимодействием
разделительное суждение (члены деления), суть все лишь проблематические
суждения. В приведенном выше примере суждение существует полная
справедливость высказывается не ассерторически, а лишь мыслится как
произвольное суждение, которое, быть может, принимается кем-то, и только
следствие утверждается ассерторически. Поэтому такие суждения, даже если
они очевидно ложны, могут тем не менее как проблематические служить
условием познания истины. Так, например, суждение мир существует благодаря
слепому случаю имеет в приведенном разделительном суждении только
проблематическое значение, а именно кто-то может, хотя бы на мгновение,
утверждать это положение, но тем не менее оно служит для нахождения истины
(как указание ложного пути в числе всех путей, какими можно пойти). Итак,
проблематическим называется суждение, выражающее только логическую (не
объективную) возможность, т. е. свободу допускать такое суждение,
возможность лишь произвольно принять его рассудком. Ассерторическое
суждение высказывает логическую действительность, или истину, как,
например, в гипотетическом умозаключении, где антецедент в большей посылке
есть проблематическое положение, а в меньшей посылке -ассерторическое;
ассерторическое суждение показывает, что суждение уже связано с рассудком
по его законам. В аподиктическом суждении мыслится ассерторическое суждение
как определенное этими законами самого рассудка, а потому оно утверждается
a priori; аподиктическое суждение выражает таким образом логическую
необходимость. Так как все здесь присоединяется к рассудку постепенно, так
что сперва мы высказываем нечто проблематически, затем принимаем его
ассерторически как истинное и, наконец, утверждаем его как неразрывно
связанное с рассудком, т. е. как необходимое и аподиктическое,-то эти три
функции модальности можно называть также тремя моментами мышления вообще.

СПОСОБА ОТКРЫТИЯ ВСЕХ ЧИСТЫХ РАССУДОЧНЫХ ПОНЯТИЙ

РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ

10. О чистых рассудочных понятиях, или категориях

Общая логика, как это не раз уже было сказано, отвлекается от всякого
содержания знания и ожидает, что ей откуда-то со стороны-все равно откуда-
будут даны представления, которые она прежде всего превращает в понятия
аналитическим путем. Трансцендентальная же логика имеет a priori перед
собой многообразное в чувственности, доставляемое ей трансцендентальной
эстетикой как материал для чистых рассудочных понятий, без которого они не
имели бы никакого содержания, следовательно, были бы совершенно пусты.
Пространство и время a priori содержат охватываемое чистым созерцанием
многообразное, но принадлежат к условиям восприимчивости нашей души, при
которых единственно можно получить представления о предметах и которые
поэтому всегда должны воздействовать также на понятия о предметах. Однако
спонтанность нашего мышления требует, чтобы это многообразное прежде всего
было каким-то образом просмотрено, воспринято и связано для получения из
него знания. Такое действие я называю синтезом.

Под синтезом в самом широком смысле я разумею присоединение различных
представлений друг к другу и понимание их многообразия в едином акте
познания. Такой синтез называется чистым, если многообразное дано a priori
(подобно многообразному в пространстве и времени), а не эмпирически. Наши
представления должны быть уже даны раньше всякого анализа их, и ни одно
понятие не может по содержанию возникнуть аналитически. Синтез
многообразного (будь оно дано эмпирически или a priori) порождает прежде
всего знание, которое первоначально может быть еще грубым и неясным и
потому нуждается в анализе; тем не менее именно синтез есть то, что,
собственно, составляет из элементов знание и объединяет их в определенное
содержание. Поэтому синтез есть первое, на что мы должны обратить внимание,
если хотим судить о происхождении наших знаний.

Синтез вообще, как мы увидим это дальше, есть исключительно действие
способности воображения, слепой, хотя и необходимой, функции души; без этой
функции мы не имели бы никакого знания, хотя мы и редко осознаем ее. Однако
задача свести этот синтез к понятиям есть функция рассудка, лишь благодаря
которой он доставляет нам знание в собственном смысле этого слова.

Чистый синтез, представленный в общей форме, дает чистое рассудочное
понятие. Под чистым синтезом я разумею синтез, имеющий своим основанием
априорное синтетическое единство; так, наш счет (это особенно заметно на
больших числах) есть синтез согласно понятиям, так как он производится
согласно общему основанию единства (например, в десятичной системе).
Следовательно, при таком понятии единство в синтезе многообразного
становится необходимым.

Путем анализа различные представления подводятся под одно понятие (эту
деятельность рассматривает общая логика). Трансцендентальная логика учит,
как сводить к понятиям не представления, а чистый синтез представлений. Для
априорного познания всех предметов нам должно быть дано, во-первых,
многообразное в чистом созерцании; во-вторых, синтез этого многообразного
посредством способности воображения, что, однако, не дает еще знания.
Понятия, сообщающие единство этому чистому синтезу и состоящие
исключительно в представлении об этом необходимом синтетическом единстве,
составляют третье условие для познания являющегося предмета и основываются
на рассудке.

Та же самая функция, которая сообщает единство различным представлениям в
одном суждении, сообщает единство также и чистому синтезу различных
представлений в одном созерцании; это единство, выраженное в общей форме,
называется чистым рассудочным понятием. Итак, тот же самый рассудок и
притом теми же самыми действиями, которыми он посредством аналитического
единства создает логическую форму суждения в понятиях, вносит также
трансцендентальное содержание в свои представления посредством
синтетического единства многообразного в созерцании вообще, благодаря чему
они называются чистыми рассудочными понятиями и a priori относятся к
объектам, чего не может дать общая логика.

Этим путем возникает ровно столько чистых рассудочных понятий, a priori
относящихся к предметам созерцания вообще, сколько в предыдущей таблице
было перечислено логических функций во всех возможных суждениях: рассудок
совершенно исчерпывается этими функциями и его способность вполне
измеряется ими. Мы назовем эти понятия, по примеру Аристотеля, категориями,
так как наша задача в своей основе вполне совпадает с его задачей, хотя в
решении ее мы далеко расходимся с ним.

Таблица категории

1. Качества:

Реальность

Отрицание

Ограничение

2. Количества:

Единство

Множественность

Целокупность

3. Отношения:

Присущность и самостоятельное существование (substantia et accidens)

Причинность и зависимость (причина и действие)

Общение (взаимодействие между действующим и подвергающимся

действию)

4. Модальности:

Возможность - невозможность

Существование - несуществование

Необходимость -случайность

Таков перечень всех первоначальных чистых понятий синтеза, которые рассудок
содержит в себе a priori и именно благодаря которым он называется чистым,
так как только через них он может что-то понимать в многообразном
[содержании] созерцания, т. е. мыслить объект созерцания. Это деление
систематически развито из одного общего принципа, а именно из способности
суждения (которая есть не что иное, как способность мышления); оно не
возникло из отрывочных, наудачу предпринятых поисков чистых понятий, в
полноте состава которых никогда нельзя быть уверенным, так как о них
заключают только на основе индукции, не говоря уже о том, что при помощи
индукции никогда нельзя усмотреть, почему чистому рассудку присущи именно
эти, а не другие понятия. Отыскать эти основные понятия -подобное
предложение было достойно такого проницательного мыслителя, как Аристотель.
Но так как у него не было никакого принципа, то он подхватывал их по мере
того, как они попадались ему, и набрал сначала десять понятий, которые
назвал категориями (предикаментами). Затем ему показалось, что он нашел еще
пять таких понятий, которые он добавил к предыдущим под названием
постпредикаментов. Однако его таблица все еще оставалась недостаточной.
Кроме того, в нее включены также некоторые модусы чистой чувственности
(quando, ubi, situs, а также prius, simul) и даже один эмпирический
(motus), которые вовсе не принадлежат к этой родословной рассудка, к тому
же в ней среди первоначальных понятий перечислены также некоторые
производные (actio, passio), а некоторые из первоначальных понятий не
указаны вовсе.

По этому поводу надо еще заметить, что категории как настоящие основные
понятия (Stammbegriffe) чистого рассудка имеют также столь же чистые
производные от них понятия, которые никоим образом не могут быть пропущены
в полной системе трансцендентальной философии, но в своем чисто критическом
очерке я могу довольствоваться одним только упоминанием их.

Да будет позволено мне назвать эти чистые, но производные рассудочные
понятия предикабилиями чистого рассудка (в противоположность
предикаментам). Обладая первоначальными и основными понятиями, нетрудно
добавить к ним производные и подчиненные понятия и таким образом
представить во всей полноте родословное древо чистого рассудка. Так как для
меня важна здесь не полнота системы, а только полнота принципов для
системы, то я откладываю это дополнение до другого случая. Впрочем, эту
задачу можно удовлетворительно решить, если взять какой-нибудь учебник
онтологии и добавить, например, к категории причинности предикабилии силы,
действия, страдания, к категории общения -предикабилии присутствия,
противодействия, к категориям модальности-предикабилии возникновения,
исчезновения, изменения и т. д. Категории, связанные с модусами чистой
чувственности или же связанные друг с другом, дают множество априорных
производных понятий, рассмотрение и, если возможно, полное перечисление
которых полезно и не неприятно, но для данного труда излишне.

В настоящем сочинении я намеренно не даю дефиниций перечисленных категорий,
хотя и мог бы сделать это. В дальнейшем я расчленю эти понятия до той
степени, которая необходима для разрабатываемого мной учения о методе. В
системе чистого разума можно было бы с полным основанием потребовать от
меня этих дефиниций, но здесь они только отвлекали бы от главного пункта
исследования, вызывая сомнения и нападки, которые лучше направить на другие
дела, нисколько не вредя нашей цели по существу. Однако уже из того
немногого, что было сказано мной, ясно следует, что полный словарь этих
понятий со всеми необходимыми пояснениями не только возможен, но и легко
осуществим. Рубрики его уже имеются, остается только заполнить их, и с
помощью такой систематической топики, как наша, нетрудно найти
соответствующее каждому понятию место, а также заметить еще незаполненные
места.

11

Эта таблица категорий наводит на интересные размышления, которые могли бы
привести к важным выводам относительно научной формы всех основанных на
разуме знаний. В теоретической части философии эта таблица чрезвычайно
полезна и даже необходима для того, чтобы набросать полный план науки как
целого, опирающейся на априорные понятия, и систематически разделить ее
согласно определенным принципам; это ясно само собой уже из того, что
таблица категорий содержит все первоначальные понятия рассудка и даже форму
системы их в человеческом рассудке, следовательно, она указывает все
моменты спекулятивной науки, которую следует создать, и даже порядок ее.
Опыт такой науки я дал уже в другом сочинении, а здесь я приведу лишь
некоторые из этих замечаний.

Первое замечание: эту таблицу, содержащую в себе четыре класса рассудочных
понятий, можно прежде всего разделить на два раздела, из которых первый
касается предметов созерцания (как чистого, так и эмпирического), а
второй-существования этих предметов (в отношении или друг к другу, или к
рассудку).

Категории первого класса я бы назвал математическими. а категории второго
-динамическими. Первый класс категорий не имеет никаких коррелятов, их
можно найти только во втором. Но это различие должно иметь некоторое
основание в природе рассудка.

Второе замечание: каждый класс содержит одинаковое число категорий, а
именно три, и это обстоятельство также побуждает к размышлениям, так как в
других случаях всякое априорное деление с помощью понятий должно быть
дихотомическим. Сюда надо, однако, прибавить, что третья категория
возникает всегда из соединения второй и первой категории того же класса.

Так, целокупность (тотальность) есть не что иное, как множество,
рассматриваемое как единство, ограничение-реальность, связанная с
отрицанием, общение-причинность субстанций, определяющих друг друга,
наконец, необходимость есть не что иное, как существование, данное уже
самой своей возможностью. Не следует, однако, думать, будто третья
категория есть только производное, а не основное понятие чистого рассудка.
Это соединение первой и второй категории, образующее третье понятие,
требует особого акта рассудка, не тождественного с актом рассудка в первой
и второй категории. Так, понятие числа (относящегося к категории
целокупности) не всегда возможно там, где даны понятия множества и единства
(например, в представлении бесконечного); точно так же из того, что я
соединяю понятия причины и субстанции, еще не становится тотчас же понятным
влияние, т. е. то, каким образом одна субстанция может быть причиной
чего-то в другой субстанции. Отсюда ясно, что для этого требуется особый
акт рассудка: точно так же обстоит дело и в остальных случаях.

Третье замечание. Об одной из категорий, а именно о категории общения,
принадлежащей к третьему классу категорий, следует сказать, что согласие ее
с соответствующей этому классу формой разделительного суждения в таблице
логических функций не так явно, как в других категориях.

Чтобы убедиться в этом согласии, нужно заметить, что во всех разделительных
суждениях объем понятия (количество всего того, что ему подчинено) как
целое представляется разделенным на части (подчиненные понятия), и так как
одна часть не может быть подчинена другой, то они мыслятся как
координированные, а не субординированные друг другу, так что они определяют
друг друга не односторонне, как в ряду, а взаимно, как в агрегате (если
один член деления дается, то все остальные исключаются, и наоборот).

Подобная же связь мыслится и в вещах, взятых как целое: одна вещь как
действие не подчинена другой как причине своего существования, поэтому они
вместе и взаимно координируются как причины, определяющие друг друга
(например, в теле, части которого взаимно притягиваются и отталкиваются), и
это совсем иной вид связи, чем тот, который встречается при простом
отношении причины к действию (основания к следствию), когда следствие в
свою очередь не определяет основания и потому не образует с ним целого (как
творец мира с миром). Образ действия рассудка, когда он представляет себе
объем разделенного понятия, совершенно такой же, когда он мыслит вещь как
делимую на части; подобно тому как в первом случае члены деления исключают
друг друга и тем не менее соединены в одном объеме, точно так же во втором
случае рассудок представляет себе части делимой вещи как обладающие
существованием (как субстанции) независимо от всех остальных частей и в то
же время как связанные в одно целое.

12

В трансцендентальной философии древних есть еще один раздел, содержащий
чистые рассудочные понятия, которые, хотя они и не причисляются к
категориям, тем не менее должны быть, по их мнению, приложимы к предметам
как априорные понятия; в таком случае они должны были бы увеличить собой
число категорий, что невозможно. Эти понятия даны в известном положении
схоластиков: quodlibet ens est unum, verum, bonum. Хотя применение этого
принципа, поскольку из него делались выводы (не содержавшие ничего, кроме
тавтологии), было неудачным, так что в новейшее время метафизики обычно
выставляют его почти только ради чести, тем не менее мысль, сохранявшаяся
столь долгое время, какой бы пустой она ни казалась, заслуживает того,
чтобы исследовали ее происхождение, и дает повод предполагать, что в основе
ее лежит какое-то правило рассудка, которое, как это часто случается,
только ложно истолковывалось. Эти мнимотрансцендентальные предикаты вещей
суть не что иное, как логические требования и критерии всякого знания о
вещах вообще; в основу знания они полагают категории количества, а именно:
единство, множественность и целокупность: но они должны, собственно,
рассматриваться с точки зрения содержания как принадлежащие к возможности
самих вещей, между тем как на деле ими пользовались только в формальном
значении как принадлежащими к числу логических требований в отношении
всякого знания и в то же время неосмотрительно превращали эти критерии
мышления в свойства вещей самих по себе. В самом деле, в каждом познании
объекта имеется единство понятия, которое можно назвать качественным
единством, поскольку под ним подразумевается лишь единство сочетания
многообразного в знаниях, каково, например, единство темы в драматическом
произведении, в разговоре, сказке. Во-вторых, [в каждом познании объекта
есть] истина в отношении следствий. Чем больше имеется истинных следствий
из данного понятия, тем больше признаков его объективной реальности. Это
можно было бы назвать качественной множественностью признаков, относящихся
к одному понятию как общему основанию (а не мыслимых в нем как количество).
Наконец, в-третьих, в каждом познании объекта есть совершенство, состоящее
в том, что эта множественность в целом сводится обратно к единству понятия
и полностью согласуется только с понятием; это можно назвать 'качественной
полнотой (целокупностью). Отсюда ясно, что три категории количества, в
которых единство должно считать сплошь однородным при произведении
определенного количества (Quantum), здесь видоизменены этими логическими
критериями возможности познания вообще посредством качества познания как
принципа только в отношении сочетания также и неоднородных частей знания в
одном сознании. Так, критерием возможности понятия (а не объекта его)
служит дефиниция, в которой для построения целого понятия необходимы
единство понятия, истинность всего того, что прежде всего может быть
выведено из него, наконец, полнота того, что может быть извлечено из него;
точно так же критерием гипотезы служит понятность принятого основания для
объяснения или единство его (без вспомогательной гипотезы), истинность
(соответствие друг с другом и с опытом) выводимых отсюда следствий, и,
наконец, полнота основания для объяснения следствий, которые указывают
только на то, что допущено в гипотезе, и согласуются с ней, представляя
аналитически a posteriori то, что мыслилось синтетически a priori. Таким
образом, понятия единства, истинности и совершенства вовсе не дополняют
трансцендентальную таблицу категорий, как если бы она была недостаточной;
они лишь подводят способ применения категории под общие логические правила
соответствия знания с самим собой, причем отношение этих понятий к объектам
остается совершенно в стороне.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия