Олье Дени. Коллеж социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Батай Ж., Кайуа Р., Лейрис М. КОЛЛЕЖ СОЦИОЛОГИИ

Вторник, 4 июля 1939 г.

«Что касается последнего заседания, то вот, что мне пришло в голову, — писал Батай в письме к Кайуа 22 марта. Его надо посвятить самому Коллежу Социологии, его самоопределению, его целям, его методам. Для этого пусть выскажутся друг за другом Лейрис, вы и я (хотя стоит, естественно, предоставить больше времени, если потребуется, Лейрису, который еще не выступал, но в принципе из расчета, чтобы каждый говорил по полчаса)» (Le Bouler. С. 103).

Отпечатанная программа на третий триместр второго года действительно анонсирует для заключительного заседания выступление триумвирата лиц, год назад подписавших декларацию «За Коллеж Социологии». Однако, как оказалось, в период ускоренного движения истории строить какие-то планы было слишком самонадеянно. Кайуа, покоренный Викторией Окампо, в Шербуре только что погрузился (или же дал себя погрузить) на корабль, направляющийся в Буэнос-Айрес.

Оставались Батай и Лейрис.

Что касается Лейриса, тремя днями раньше он еще готовился к этому заседанию. Он воспользовался уик-эндом, чтобы начать подготовку своего выступления. Но мы увидим, что и он тоже в свою очередь сделает шаг в сторону.

Оставался Батай.

Пьер Прево присутствовал на заседании. «Я сразу же был поражен его внешним видом, его напряженным лицом... Батай в одиночестве восседал за столиком, который служил кафедрой» (Прево. С. 68).

БЕЗ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ

Таким образом, то, что должно было быть итогом, стало кризисом, конструктивно разрешить который не захотел Марс: война помешала благим намерениям коллегии пройти испытание

518

реальностью, соизмеримой с их амбициями и фантазиями. Тремя годами ранее в «Ацефале» Батай писал: «Апогеем цивилизации является кризис». Об этом заседании стоит сказать, что оно представляет собой апогей критической траектории, которую очертил Коллеж, зенит его икаровской параболы. Но в еще большей мере, чем заседание, сам этот момент должен быть назван коммуникацией в самом строгом смысле слова, коммуникацией, которая в ходе заседания сама себя определила и проиллюстрировала. Если верно то, что люди общаются только благодаря ранам, объединяются только благодаря тому, что их разделяет, то представляется, что ни в какой другой момент Коллеж: не был более пригодным для коммуникаций, чем в тот вечер. В вечер, когда он, занявшись, наконец, самим собой, сам с собой и разделался, увлекаемый движением к распаду сообщества, которое он сам, будучи учеником колдуна, страстно хотел начать.

Основной целью Коллежа было, разумеется, не поддержание своего длительного существования. Он заранее знал, что обречен на эфемерность, он даже намеренно пробуждал свое стремление к гибели, будучи одержимым странной заботой превратить социологию в нечто «душераздирающее». Следовательно, вполне в порядке вещей, что эта полифония некстати завершилась именно такой незначительной смертью, полным распадом, который история не замедлила скрыть и подтвердить, затемнить и преувеличить.

Это заседание должно было быть посвящено самому Коллежу Социологии. Поскольку Коллеж Социологии в каком-то смысле является весьма своеобразным предприятием, которое трудно свести к привычным формам деятельности, интересно было бы конкретизировать его предназначение, его намерения, тем более что этот своеобразный характер мог привести к разобщенности и вызвать кривотолки в сознании людей, наблюдавших за тем, как мы суетились. Правду говоря, обстоятельства таковы, что между людьми, которые до сих пор стремились вести дело к лучшему, существуют столь напряженные отношения, что мне гораздо больше подобало бы говорить о кризисе, чем о нормальном развитии организации. Сообщение, к которому я сейчас приступаю, станет, таким образом, лишь выражением глубокого разлада, который уже проделал трещину в основании самого здания. Было условлено, что нынешним вечером мы будем выступать втроем: Кайуа, Лейрис и я, но я остался один. Не без грусти я вынужден это признать. Кайуа несколько дней тому назад отбыл в Аргентину, и хотя его отсутствие, по всей видимости, было неизбежным, оно из-за этого не становится менее значимым. 1 Несколько текстов, которые я получил от него со

1 По поводу этого путешествия, из которого Кайуа вернется не скоро, см. предисловие к выступлению от 2 мая.

519

времени его отъезда, по существу направлены на то, чтобы приостановить соглашения, существовавшие между нами. Сегодня я не стану подробно говорить об этом, так как мне представляется, что нет ничего невозможного в том, что мы еще можем услышать устное объяснение. Кайуа вернется в сентябре и разрешит разногласия, которые возникли между нами. В данный момент я предпочитаю говорить об основах размолвки, а не о ее форме, которая, быть может, представляет их в прямо противоположном свете. Впрочем, существует и такая возможность, что, начиная полемику, смещая ее в ту сторону, когда только любовь и смерть остаются в игре, я буду только тем и заниматься, что уничтожать всякий шанс будущего примирения. И хотя, по всей видимости, это так и выглядит, я все же продолжаю сохранять уверенность, что в данный момент я действую в противоположном направлении. Однако, даже если бы я, делая это, осознавал, что уничтожаю пока еще остающиеся возможности, я все равно действовал бы точно так же и никак иначе, потому что есть нечто другое, что значит больше, чем какой-то там Коллеж Социологии. И если я пришел сюда сегодня вечером, если я прихожу сюда вот уже в течение двух лет, то делаю это не столько заботясь об оформлении влиятельной организации, сколько стремясь создать силу, исходящую из осознания ничтожности и величия того обреченного на гибель существования, которое выпало на нашу долю. Для меня главное в познании — это повернуться лицом к своей судьбе. Именно потому, что я заметил, что ушедшие далеко вперед науки о сакральном отнимали у человека имевшиеся в его распоряжении средства уклоняться от того, чем он является, мне показалось необходимым основать ассоциацию, которая как раз эту науку и делала бы своим предметом изучения. Вряд ли кто-либо еще сильнее меня жаждет выявить достоинства этой ассоциации, вряд ли кто-то больше меня боится обмана, лежащего в основе индивидуального сепаратизма. И тем не менее любовь к человеческому предназначению существует во мне с силой более чем достаточной для того, чтобы отодвинуть на задний план значимость форм, в которых она может воплотиться.

Мне представляется, что интерес к Коллежу Социологии, проявленный как извне, так и изнутри, был связан с той силой, благодаря которой сам Коллеж все ставил под сомнение. Намерения как тех, так и других, быть может, не были одинаковыми, и я совсем не хотел, когда говорил о принадлежащих именно мне соображениях, дать понять, что они были свойственны только мне и никому другому. Тем не менее, само собой разумеется, что только далеко идущие намерения и присущая нам способность ставить новые фундаментальные проблемы, требующие решения, оправдывали наше существование. В той мере, в какой Коллеж Социологии не оставлял дверь открытой для хаоса, в котором суетится, возвышается и гибнет любая форма, для конвульсии праздников, для власти и для смерти человека, для истины он представлял собой лишь пустое

520

место. Вот почему я очень болезненно переживаю, когда вижу, что Лейрис воздерживается выступать сегодня из-за того, что его терзают пришедшие в голову сомнения по поводу обоснованности нашей активной деятельности. Я болезненно переживаю при виде того, как Лейрис упрекает нас, что мы не сумели еще в большей мере быть похожими на ученых-просветителей, которыми мы себя провозглашаем. Лейрис считает, что мы не следуем правилам социологического метода Дюркгейма и что значение, приписываемое нами сакральному, не соответствует учению Мосса о феномене тотальности. К этим соображениям он добавляет опасение, как бы наши усилия в конце концов не привели к формированию литературных капелл. 1 Я сказал, что начну дискуссию, вытекающую из кризиса, о котором уже шла речь. И я постараюсь поднять ее на такой высокий уровень, на какой поднять ее у меня хватит сил. Я считаю, что работы Кайуа, да и мои тоже, в случае их публикации вызовут критическое отношение к себе, но вызовут также и уважение. Однако действительный вопрос совсем не в этом. Речь идет прежде всего о том, остается ли еще возможность для рассмотрения фундаментальных проблем, будут ли люди согласны пойти до конца в дискуссиях, которые всегда возможны в реальной жизни, чтобы потребовать от нас всего того, что еще могут дать сохранившиеся у нас способности. Положения методов и доктрин, неизбежные препятствия, неизбежные неудачи, — все это, конечно, обладает определенным значением, но можно обратить свой взор также и на то, что лежит по ту сторону этих неизбежных затруднений. А то, что некое «по ту сторону» (я подразумеваю некое земное «по ту сторону») свойственно современному человеку, это истина, которую вряд ли можно оспаривать. Столь же бесспорно и то, что доступ к этому «по ту сторону» не должен представляться как главным образом сражение и опасность. И никто не сомневается, что внутренние опасности, присущие всякому движению, не должны внушать страх, тем более действовать деморализующим образом.

Разногласие, которое отметил Лейрис, между прочим, совсем не обязательно исключает возможность последующего сотрудничества. В той мере, в какой цели и границы разногласий будут достаточно четко определены, станут очевидными и модусы свободы, необходимые для развития опыта, еще недостаточно уверенного в самом себе. Вопросы, возникшие из-за расхождений между Кайуа и мною, имеют, несомненно, гораздо более серьезный характер, по меньшей мере в том смысле, что в гораздо большей степени затрагивают самые основания, а не только формы деятельности. Но поскольку, как я уже сказал, они затрагивают самые основания, мне будет позволительно не говорить об этом напрямую и, отходя от специального обсуждения, ограничиться разговором о той глу-

1 См. в Эпилоге письмо, которое он написал Батаю накануне этого выступления.

521

бинной реальности, которую такое обсуждение могло бы поставить под вопрос. Впрочем, само отсутствие Кайуа, как мне представляется, делает всякую иную процедуру просто невозможной. Для начала мне будет вполне достаточно указать на то, что значение, придаваемое мною мистицизму, драме, безумию, смерти, кажется Кайуа трудно совместимым с принципами, из которых мы исходили. 1 Добавлю, что Кайуа был не единственным человеком, который испытывал такое тягостное чувство несоответствия. Полан и Валь поделились со мною аналогичными впечатлениями. Таким образом, у меня есть все основания, чтобы предпринять сегодня в качестве одного из выражений кризисного состояния попытку объясниться. Поэтому я постараюсь показать, каким образом развитие Коллежа Социологии несло в себе самом неизбежность нынешнего кризиса. Я даже счастлив, что получил повод добраться до самых оснований своей мысли не в спокойном состоянии самостоятельных размышлений, а в несколько беспорядочной обстановке споров и дискуссий.

Итак, я вынужден изложить общее представление о существе дела, которое относится к разряду философских представлений. И только после того, как я закончу это изложение, у меня появится возможность показать, каким образом складывается единство сообщества, а следовательно, и та сила, и та необычная нервная тревога, которая простирается от мистицизма до безумия. Тем не менее мне не хотелось бы, чтобы кто-то беспокоился о том, как бы я не застрял в отвратительных зарослях философской рефлексии. Хотя я и буду вынужден затронуть центральную проблему метафизики, но, как мне кажется, я и тогда сумею сохранить ясность: я уверен, что во всяком случае способен говорить о том, что непосредственно касается целостности человеческого существа хотя бы в том отношении, что оно является противоположностью бесчувственного состояния.

Одним из самых лучших результатов, достигнутых за счет усилий, предпринимаемых человеком с целью выявить, чем он сам является на самом деле, стало, несомненно, отсутствие единства в бытии. Люди издавна имели представление о самих себе как неде-

1 В июне 1939 г. Батай анонимно опубликовал 5-й номер «Ацефала» (журнал перестал выходить с тех пор, как он объявил об основании Коллежа). В оглавлении есть «Безумие Ницше» (где безумие описывается как неотъемлемая составляющая, потому что возникает и выделяется из «человеческой целостности») и «Практика радости перед лицом смерти» (мистическая драматизация, по поводу этого рода упражнений сам Батай говорит, что здесь уместнее было бы употребить слово «мистика»). Если пример Лойолы привел Кайуа к мечтам об «Inquisitions» и об основании Коллежа Социологии, мечтам, опосредованным «духовными упражнениями», то Батая он выводит на пути «внутреннего опыта». А по поводу осуждения со стороны Кайуа мистицизма, к которому склонялся Батай, я напоминаю, что в книге «Миф и человек» он противопоставил агрессивную люциферовскую мужественность шамана излияниям и путанице мистиков.

522

лимой реальности. Некоторых животных можно разделить на две части, но через некоторое время эти две части образуют два целостных существа, отличающихся одно от другого. Нет ничего, что шокировало бы больше, чем подобное действие, перенесенное на человека, по меньшей мере в глазах тех, кто придерживается классического представления о человеческой душе. Привычки мышления утвердились столь прочным образом, что каждому из нас неимоверно трудно представить себя раздвоившимся так, что одна сторона видит другую, любит ее или избегает встречи с ней. Верно, однако, что хирургия, специализирующаяся на человеке или близких к нему животных, пока еще остается весьма далекой от столь радикальных возможностей. Она в состоянии воздействовать только на примеси, оставляя самое главное в существе незатронутым. Самое большое, что ныне мы можем разглядеть даже в отдаленном будущем, это также по-настоящему волнующие возможности, как, например, пересадку мозговых полушарий у двух больших обезьян... Я говорю об этом не столько из интереса к возможному эксперименту, сколько для того, чтобы ввести в привычные перспективы максимум отклонений от нормы. Представляю, что уже сама идея разнородного складного существа, являющегося результатом спаривания мозговых полушарий двух различных людей, способна вызвать нечто вроде тяжелого чувства головокружения. И все же эта идея может стать вполне обычной. Ныне уже стало банальным рассматривать человеческое существо как плохо спаянную совокупность, содержащую в себе разнородные части, в свою очередь плохо связанные между собой, даже неизвестные друг другу. В общем, обычно признавалось, что индивид — это только незаконченный агрегат: животное, человеческое существо рассматривались просто как ограниченное и устойчивое образование, а общество — как образование, объединяемое только посредством очень слабых и легко взаимозаменяемых связей. В то же время допускалось, что индивид или общество не представляют собою исключения, что каждый элемент их природы является агрегатом, состоящим из частей, по меньшей мере пока мы не добираемся до простейшего уровня, то есть электрона. Наука причисляет атомы, вопреки их названию, к совокупностям элементарных частиц, молекулы — к совокупностям атомов, и, таким образом переходя от одного уровня к другому, она доходит до индивида — совокупности клеток, и, наконец, до общества. Правда, она не решается, неизвестно по какой причине, признать в нем обычный случай построения единого целого из многочисленных элементов.

Я не хотел бы далее подробно останавливаться на том, что представляет собою всего лишь научное введение к тому главному, что я сегодня намерен представить. Я спешу (быть может, вполне понятно почему) поскорее перейти к представлениям, являющимся не столь внешними по отношению к той реальности, которую мы образуем. Я перехожу к тому, чтобы напрямую говорить о том, что

523

каждый из нас сам может чувствовать, и прежде всего о той стороне нашей жизни, которая, по-видимому, больше всего отклоняется в сторону от нашего единства с социальной группой. Я стану говорить об эротической деятельности, которую большинство из нас осуществляет с одним или последовательно со многими из себе подобных. Преимущество такого поворота состоит в том, что он позволяет затронуть реальность, являющуюся не только самой непонятной, но также и самой интимной. И в самом деле, нет ничего более живого для нашего разума, чем образ соединения двух существ противоположного пола. Но сколь бы обыденным и очевидным ни было это соединение, его смысл из-за этого не становится менее скрытым. Все, что по этому поводу можно сказать, сводится к тому, что каждое существо слепо подчиняется своему инстинкту. Придание этому инстинкту наименования, его превращение в выражение стремления к воспроизводству, которое якобы свойственно природе, не вносит в этот вопрос какую-либо ясность. И это так на самом деле, ибо в совокуплении присутствуют и иные потребности, а не только потребность в производстве на свет потомства.

Включение в дело социологической точки зрения проливает неожиданный свет на эту естественную неясность.

Если рассмотреть воспроизводство простой клетки, не имеющей половых признаков, появление новой клетки представится результатом, вытекающим из неспособности первичной совокупности сохранить свою целостность. Происходит ее деление, ее рассечение. Рост микроскопического существа приводит к перенасыщению, к разрыву и к потере субстанции. Воспроизводство животных, имеющих половое деление, и людей разделяется на фазы, каждая из которых представляет собою те же стороны перенасыщения, разрыва и потери субстанции. В первой фазе два существа соотносятся между собой посредством скрытых разрывов, происходящих в них. Не существует более глубокого слияния, оба существа погружаются в конвульсию, связывающую их. Но ведь такое слияние происходит только за счет утраты каждым из них какой-то части самих себя. Такое общение связывает их между собой благодаря ранениям, растворяющим их единство, их неразрывность в нервном возбуждении.

Два существа противоположного пола, теряя себя одно в другом, образуют новое существо, отличающееся от каждого из них. Хрупкость этого нового существа очевидна: оно всегда не более чем совокупность частей, которые остаются разнородными; оно всегда не более чем стремление в какие-то краткие мгновения утратить свое сознание. Однако если даже верно, что единство индивида вновь выходит из этого состояния с гораздо большей четкостью, то по этой причине само это состояние не становится менее хрупким. Между тем и другим случаями существует, несомненно, только различие в степени.

Любовь выражает потребность в самопожертвовании: всякая целостность должна потерять себя в какой-то другой целостности,

524

которая ее превосходит. Вместе с тем счастливые движения плоти имеют двоякую направленность. Потому что пройти через плоть, пройти через ту точку, в которой разрывается единство личности, необходимо, если мы действительно хотим, теряя себя, вновь обрести себя в слиянии любви. Из этого, однако, не следует, будто сам момент разрыва оказывается лишенным смысла для существования, прошедшего через разрыв. В совокуплении весьма затруднительно определить долю страсти к другому существу, долю эротического неистовства. До какой степени существо ищет в нем жизнь и источник силы, до какой точки его увлекает стремление потерять себя в нем и в то же время элемент разрыва, степень отдачи другого (и, конечно же, чем более красива женщина, тем более желательны ее разрывы, ее отдача или просто — ее обнаженность). Помимо стремления выйти за пределы ограниченного существования ради более широкого, нередко смешанного с привычным стремлением к самопожертвованию, существует стремление к такому самопожертвованию, которое уже не находит границы своим несоразмерным движениям нигде, кроме как в страхе. И которое, более того, начинает заигрывать с этим страхом, хотя само и провоцирует его, чтобы придать себе больше зажигательности и неистовства.

К этой картине привычных форм бытия, которые выявляет любовь, необходимо добавить единение, являющееся результатом брака. Существует множество возможностей, связанных с движениями страсти, для такого рода гнетущей супружеской жизни, в которой сердце выключено из игры. В крайнем случае интерес и право создают основания безрадостного единения существ, для которых физическая любовь — это всего лишь дань природе. Если теперь перейти к социальным группировкам, которые соответствуют различным противостоящим друг другу формам полового единения, то правовое и административно управляемое общество представляет собою отношения, тесно связанные с супружеским союзом, основывающимся на интересе, тогда как сообщество, создаваемое узами сердца, напоминает страстное единение влюбленных. Существует множество форм, представляющих собою нечто общее с эротическими извращениями, и утрата своего Я в более широком существовании оказывается в таких случаях поводом для того, чтобы потерять себя в бесформенном мире и в смерти.

Я понимаю, что во всем этом есть парадоксальный элемент: приведенные сравнения наверняка покажутся произвольными. Но я представил их всего лишь с намерением уточнить их смысл. Я предлагаю допустить как закономерность тот факт, что человеческие существа никогда не соединяются между собой иначе, как посредством разрывов и ранений: такое представление само по себе обладает логической силой. Если элементы выстраиваются в ряд, чтобы сформировать совокупность, то легко может произойти, когда каждый из них благодаря разрыву собственной целостности теряет часть своего собственного бытия в пользу бытия совместного.

525

Инициация, жертвоприношение и праздник выражают множество моментов утраты и общения индивидов между собою. Ритуальные увечья и оргии в достаточной мере ярко показывают, что между разрывами в сексе и разрывами в ритуале существует не одно-единственное отношение. К этому добавляется и тот факт, что сам эротический мир позаботился о том, чтобы обозначить акт, в котором он реализуется, как жертвоприношение, а также чтобы обозначить развязку этого акта как «маленькую смерть». Тем не менее одна из двух сфер охватывает также и другую. Даже те из социальных разрывов, которые совпадают с сексуальными, имеют изменчивое значение, более богатое, а многочисленность форм простирается от войны до кровавого креста Христа. Между казнью короля и половым актом остается только то общее, что они соединяют вместе благодаря потере субстанции. И только в созидании или утверждении нового единства бытия они становятся похожими друг на друга. Было бы напрасно полагать, что как одно, так и другое являются следствием темного инстинкта воспроизводства рода, действие которого охватывает якобы все человеческие формы.

Таким образом, я прихожу к тому, чтобы сказать о «сакральном», что оно представляет собою взаимосвязь между существами, а тем самым становится и источником формирования новых существ. Понятие, разработанное социологами, согласно которому для описания его действия возможно сравнение с электрическим током и электрическими зарядами, позволяет ввести по меньшей мере образ, объясняющий мое предположение. Ранения и разрывы, о которых шла речь, судя по всему, включаются в дело, открывая множество клапанов, выпускающих наружу накопленные силы. Однако такой выброс энергии вовне, идущий на пользу социальной силе, как в религиозных жертвоприношениях, так и в войнах растрачивается совсем не так, как происходят обычные денежные траты с целью заполучить какой-нибудь желанный или необходимый предмет. Хотя в принципе жертвоприношения и праздники являются чем-то полезным, они и сами по себе обладают привлекательной ценностью, независимо от осознанных или неосознанных результатов, которым они благоприятствуют. Люди собираются вместе для осуществления жертвоприношения или на праздник, удовлетворяют имеющуюся у них потребность в трате избытка жизненных сил. Рана жертвоприношения, открывающего праздник, является освобождающей раной. Индивид, участвующий в заклании, смутно осознает, что это заклание необходимо для порождения сообщества, которое составляет для него опору. А вот тому, кто занимается любовью, необходима желанная женщина, хотя далеко не всегда удается определить, занимается ли он любовью потому, что она влечет его, или же пользуется ею, чтобы удовлетворить свою потребность в том, чтобы быть любимым. Точно так же трудно определить, в какой мере сообщество является всего лишь поводом, благоприятствующим празднику или жертвоприношению,

526

или же праздник и жертвоприношение — это проявления любви к сообществу.

На самом деле оказывается, что этот вопрос, который может выглядеть простым украшением, является последним вопросом человека и в еще большей степени последним вопросом существования. И действительно, существование всегда устремляется в двух направлениях, из которых одно ведет к формированию устойчивых принципов и к накоплению сил для победы, а другое, посредством растраты сил и эксцессов, ведет к разрушению и смерти. Эти устремления мы можем встретить повсюду, в том числе и даже в самых банальных обстоятельствах жизни. За спорами о целесообразности каких-то полезных или привлекательных трат всегда скрывается вопрос о равновесии между принципами приобретения или утраты. Но в повседневной практике эти крайности столь хорошо скрыты, что почти всё остается недоступным знанию. Игра вновь обретает смысл, когда речь заходит о сексуальной коммерции. Перед союзом влюбленных встает следующий бесконечный вопрос. Дело в том, что если предположить, что образуемое ими единое бытие значит для них больше, чем сама любовь, то они оказываются обреченными на пусть медленную, но неизбежную стабилизацию своих отношений. А ужасающая опустошенность законного супружества превращает их просто в узников. Но если потребность любить и отдавать себя оказывается в них более сильной, чем забота о том, чтобы обрести себя, то не существует другого выхода, кроме разрывов, кроме извращений бурной страсти, кроме драмы, а если речь идет о жизни в целом, то нет выхода, кроме смерти. Добавлю к этому, что эротизм представляет собою своего рода попытку избежать строгой безысходности такой дилеммы. Но в данном случае я говорю об этом лишь для того, чтобы перейти к более широкому рассмотрению вопроса.

Когда мужчина и женщина соединены любовью, они вместе образуют бытие, полностью замкнутое на самом себе. Однако как только первоначальное равновесие нарушается, то становится вполне возможным, что к стремлению влюбленных друг к другу добавляется или занимает его место обнаженное эротическое стремление, то есть то, что с самого начала и было их целью. Потребность потерять себя превосходит в них потребность себя обрести. В этот момент присутствие третьего лица перестает уже быть безусловным препятствием, как это было в начале их любви. Помимо совместного бытия, которое они находят в объятиях друг друга, они ищут безмерного уничтожения в жестокой растрате сил, когда обладание новым объектом — новой женщиной или новым мужчиной — это только предлог для еще более разрушительных трат. Точно так же люди, более религиозные по сравнению с другими, перестают заботиться только о сообществе, ради которого осуществляются жертвоприношения. Ими постепенно начинает овладевать желание расширить заразительность своего жертвенного исступления. Точно так же,

527

как эротизм легко перерастает в оргию, жертвоприношение становится самоцелью, начинает претендовать на универсальную значимость, далеко выходящую за пределы границ сообщества.

Вместе с тем в том, что касается социальной жизни, первоначальные движения могут пробрести более широкий размах лишь в той мере, в какой устремление к жертвенности находит бога, поддерживающего его. Точно так же в замкнутых формах, то есть формах наипростейших, сообщество становится для некоторых лишь поводом для жертвоприношения. Тогда необходимо вновь отыскать эквивалент сообщества в форме универсального бога, чтобы иметь возможность расширять пространство искусственной оргии. Дионис и распятие открывают, таким образом, трагическую теорию вакханок и мучеников. Но оказывается, что рана, открывающая универсального бога, сошедшего в старую деревенскую общину, вновь и надолго затягивается. Бог христиан в свою очередь низводится на уровень гаранта социального порядка. Но он становится также и стеной, о которую разбивается страсть любви ради любви. И разумеется, именно в этой точке последний вопрос бытия обретает свою форму. Вечная безграничность Бога служит в первую очередь целью растраты каждого существа, которое находит себя, теряясь в нем. Но в таком случае начинает чувствоваться недостаток того, что удовлетворило бы людей, которые стремятся потерять себя, не желая при этом вновь себя обретать. Когда Тереза из Авилы восклицает, что она умирает из-за того, что никак не может умереть, ее страстное стремление незамедлительно пробивает отверстие, выводящее в мир, в котором, быть может, уже нет ни композиции, ни формы, ни бытия, где только смерть, по всей видимости, перекатывается из мира в мир. Дело в том, что организованная композиция существ, по-видимому, лишена малейшего смысла, по крайней мере тогда, когда речь идет обо всех вещах в целом. Такая целостность не может быть аналогом разнородных существ, воодушевляемых, как нам известно, одним и тем же движением.

Таким образом, в этом пункте мой замысел, как я подозреваю, начинает казаться странным. Тем не менее я ведь хотел только описать во всем ее объеме проблему, опасности которой становятся неизбежными с того момента, когда человек начинает воспринимать вопросы сфинкса социологии. Мне представляется, что встреча с этим сфинксом необычайно усилила точность и брутальность метафизического вопрошания. Но я главным образом и хотел сказать, что Коллеж Социологии, как мы его задумали, открыл неизбежность этого безосновательного вопрошания. Вполне возможно, что я создаю впечатление человека, с угрюмой предвзятостью сосредоточивающегося на попытках рассмотреть невозможное. На это я мог бы ответить одной-единственной фразой. Но сейчас я не буду

528

этого делать. Сегодня я ограничусь формулировкой нескольких практических предложений в соответствии со свойственными Коллежу Социологии возможностями.

ТЕКСТ ПИСЬМА КАЙУА 1

Лейрис решился уклониться, только когда его загнали в угол. В очередной раз, представ в качестве секретаря-архивариуса, он начал подводить итоги деятельности Коллежа, который, как было условлено, он должен был представлять. Жак Жамен отыскал несколько страничек, которые тот написал по этому поводу.

ЗАМЕЧАНИЯ МИШЕЛЯ ЛЕЙРИСА

Вот уже два года, как существует Коллеж Социологии. В июне 1937 г., то есть в то время, когда с точки зрения внешних опасностей мы еще пользовались относительным спокойствием, в журнале «Ацефал» появилась заметка, определившая его программу. В ходе данного заключительного заседания, в тот момент, когда речь идет о подведении своего рода итогов этих двух лет работы, прежде чем рассматривать определенные перспективы на будущее, со всей осторожностью, которой сегодня требует само время, будет небесполезным зачитать ту первую Декларацию, чтобы мы могли посмотреть, следовал ли Коллеж Социологии той линии, которую он для себя таким способом наметил и, что еще существеннее, представляется ли такая направленность еще сохраняющей свое значение в масштабе событий, разворачивающихся перед нами. Итак, вот текст, о котором идет речь.

Зачитывает «Декларацию» из «Ацефала»

«Изучению социальных структур» (первый пункт программы) соответствовало определенное число докладов. Например, в прошлом году состоялось сначала выступление Роже Кайуа на тему о животных обществах (в котором он постарался критически разделаться, прежде всего с финалистскими объяснениями общества), а затем выступление о тайных обществах, подготовленное им и по его запискам сделанное Жоржем Батаем; выступления самого Батая о притяжении и отталкивании (в которых он попытался осветить то, что, по его мнению, представляет собою социальная связь), о церкви и армии (как особо опасных своей заразительностью фор-

1 Это письмо разыскать не удалось. Далее можно найти ответ, который Батай отправил в его адрес две недели спустя.

529

мированиях) и о социологии современного мира. Два сравнительно недавних выступления: выступление, которое Батай посвятил Гитлеру и Тевтонскому ордену, и выступление Ганса Майера о ритуалах политических ассоциаций в романтической Германии. Эти выступления как раз и соответствовали анализу определенных типов «духовного сообщества», которые могли бы служить для нас примером, если не своим содержанием, то по меньшей мере своей формой, своей подготовительной работой для осуществления активной части программы. Известное число выступлений было специально нацелено на то, чтобы установить «точки соприкосновения между навязчивыми фундаментальными тенденциями индивидуальной психологии и направляющими структурами, которые возглавляют социальную организацию и руководят революциями» (третий и последний пункт программы). Назову еще следующие выступления: выступление о сакральном в повседневной жизни, которое в том году сделал я сам (работа, выполненная на базе интроспекции и индивидуальной психологии); в этом году — выступление Кайуа по фундаментальному вопросу о двойственности сакрального; выступление Дени де Ружмона об искусстве любить и военных искусствах (выдержка из книги, посвященной страсти); выступления Анатоля Левицкого об институте шаманизма, в которых он представил этнологические материалы, способные пролить свет как на личные интимные характеристики, так и на социальные функции некоторых типов колдунов.

Кроме того, в течение последних двух лет на наши обращения откликнулись и некоторые из мыслителей. В ходе одного из самых первых заседаний Александр Кожев проанализировал, какой может быть действительная обоснованность социологического исследования с точки зрения Гегеля, сделав, правда, отрицательный вывод. В ходе второго семестра нынешнего года Пьер Клоссовски проанализировал позицию де Сада по отношению к Революции и представил де Сада как человека, являющего собою тип, наиболее близко стоящий к «интегральному человеку». Месяц тому назад, говоря о дионисийской позиции пред лицом смерти, Батай намеренно пустил в ход ницшеанские термины.

Помимо серии выступлений, примеры которых, показавшиеся мне наиболее значительными, я только что привел, должны быть также отмечены доклады на актуальные темы. Например, выступление Батая о сентябрьском кризисе 1938 г. (этот кризис дал также повод для публикации «Декларации Коллежа Социологии», появившейся в N.R.F., в журналах «Volontes» и «La fleche»), a также выступление о празднике последнего дня перед постом или анализ, который на основе материалов прессы сделал Дютуи на тему мифа британской монархии.

Наконец, в двух выступлениях, о которых мне еще остается упомянуть, был затронут вопрос капитального, по моему мнению, характера, так как он затрагивал сам способ нашей деятельности,

530

вопрос о профанном и сакральном в области языка и в более узкой сфере литературы. В одном из этих выступлений (выступление Жана Полана) мальгашские поговорки рассматривались как форма речи, обладающая особой силой, которая позволяет считать их восходящими к сакральному; другое выступление, сделанное Рене Гуасталла, было о греческой литературе, о том, как она возникла, приобрела мирской характер и отделилась от мифа.