Олье Дени. Коллеж социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Майер Г. РИТУАЛЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОБЪЕДИНЕНИЙ В ГЕРМАНИИ ЭПОХИ РОМАНТИЗМА

Вторник, 18 апреля 1939 г.

Ганс Майер родился в Кельне в 1907 г. В 1931 г. он защищает диссертацию по теме «Кризис теории германского государства» («Die Krise der deutschen Staatslehre»). В 1933 г. в ходе репрессий, последовавших за поджогом рейхстага, СА производит обыск в его квартире. Тогда, вслед за подпольем, наступает вынужденная эмиграция: с 1933 по 1939 г. он живет поочередно то во Франции, то в Швейцарии. Начиная с 1936 г., он сотрудничает в журнале «Zeitschrift fur Sozialforschung» (Хоркхаймера), в котором он постоянно публикует рецензии на работы по политической философии. В контакт с Коллежем он вошел по случаю прочтения «Декларации» о Мюнхенском кризисе, 1 опубликованной в N.R.F.

Следующее — это то, что я выписал из письма, которое он мне написал: «Я действительно делал доклад на эту тему перед Коллежем Социологии в 1939 г. Речь шла о работах, связанных с моей книгой « Buchner und sein Zeit», которой было суждено увидеть свет только после войны (1946). Выступление состоялось в ходе заседания, которым руководил Батай. Оно послужило введением к очень интересной дискуссии.

Если что-то в этих воспоминаниях особенно режет ухо, так это указанная Вами дата — 18 апреля. Мне кажется, я хорошо помню, что мое выступление сознательно было приурочено к последнему заседанию Коллежа перед летними каникулами. Более того, именно это было, если я не ошибаюсь, причиной того, что выступление, которое должен был сделать Вальтер Беньямин, были

1 На обороте записи, сделанной в ходе семинара, проводимого Кожевым, Батай сделал пометку о встрече: «Ритуалы политических ассоциаций в Германии эпохи романтизма. Ганс Майер, отель „Селтик", 15, ул. Одессы, четверг».

396

вынуждены перенести на осень, и которое, естественно, не состоялось. Вот почему воспоминания об этом вечере для меня ассоциируются с первыми днями лета, но очень может быть, что это только следствие путаницы.

Можно было бы многое рассказать по поводу того, как я вошел в контакт с Коллежем. В то время я написал письмо Батаю, и именно благодаря этому мы встретились в первый раз до того, как начали сотрудничать. В течение 1938 — 1939 гг. я виделся с Батаем очень часто. Встречались мы регулярно, два раза в месяц».

Уже после первого издания настоящего сборника Ганс Майер опубликовал свою автобиографию: «Ein Deutscher auf Widerruf. Errinerungen» (Франкфурт-на-Майне, 1982). Глава «Paris am Vorabend» («Предвечерний Париж:») напоминает о его парижской эмиграции накануне войны. Она начинается с портретов нескольких интеллектуалов (Раймона Арона, Поля-Луи Ландсберга), за которыми следуют воспоминания о Коллеже. «Кайуа был блестящим собеседником. Что касается Батая, то иногда он наводил на мысль о тех великих актерах, лицо которых при дневном свете казалось невыразительным. А вот когда наступала ночь, при свете рампы они были способны на самые разнообразные перевоплощения, включая и наиболее неожиданные, и по своему желанию они могли становиться моложе или старше своих лет» (с. 239). «В наших отношениях было что-то нескладное. Было ясно одно, что в то время как я стремился сблизиться с Кайуа, именно Батай обращал на меня особое внимание» (с. 240). Чуть дальше — опять про Батая: «В то время я еще не оценил масштаб человека, с которым встречался. В нем было что-то недоступное знанию. И именно он стремился узнать меня лучше». Портрет завершается следующей нотой: «Жорж Батай был в бесконечно большей степени „немцем", чем когда-либо был я сам» (с. 243).

Жан-Мишель Бенье вспоминает об анекдоте, переданном Гансом Майером относительно обстоятельств его выступления: «Вальтер Беньямин хотел завершить выступления на заседаниях Коллежа Социологии в 1939 г. докладом о... моде! Жорж Батай и Майер были совершенно уверены, что весной 1939 г. этот сюжет не будет актуальным, что история еще не до такой степени стала пустой, и отвергли предложение. Беньямин был раздосадован из-за этого, а поскольку его выступление было перенесено на осень (оно разумеется, не могло состояться), завершил рабочий год (и существование Коллежа) Ганс Майер, выступив с докладом на тему „Ритуалы политических ассоциаций в Германии эпохи романтизма"» (Жан-Мишель Бенье. «Политика невозможного». С. 88). 1

1 Ганс Майер вновь вернулся к обстоятельствам своего участия в работе Коллежа в публикации «Жорж Батай и фашизм: воспоминания и анализ».

397

Существование и структура III Рейха ставят многочисленные проблемы. Проблемы, гораздо более многочисленные, чем допускают французские социологи и политические деятели, с характерным для них способом анализа и оценки соответствующих фактов. За очень редким исключением этот способ сводится к следующему: черты, свойственные гитлеровской Германии, судя по всему, могут быть связанными только с двумя интерпретациями, которые, помимо всего прочего, являются еще и несовместимыми между собой.

Первая является наиболее распространенной. Можно было бы попытаться дать ей имя раввина Бен Аклиба, который якобы сказал, что ничто не ново под луной. Вооруженная этой точкой зрения, подкрепленная расплывчатыми историческими аналогиями, эта первая позиция, свойственная определенной разновидности наблюдателей, всегда возвращается к теории «Вечного германца», сурового агрессора в силу наследственности, согласно традиции и по определению. Рейх Вильгельма II , республика президента Эберта, республика маршала Гинденбурга, III Рейх — все это внушает им вечный «ceterum censeo».

Здесь вряд ли стоит заниматься критикой политических следствий такой позиции. На самом деле она неисторична и даже по преимуществу почти антиисторична, так как для нее немецкий народ образует своего рода тяжеловесный балласт, навсегда лишенный атрибутов самостоятельности, создающий впечатление бесформенной кучи «остатков» (если использовать термин Вильфредо Паре-то 1 ), не способный измениться или стать иным под влиянием исторических событий. Это методологическое заблуждение, подобно всякому уважающему себя заблуждению, выходит далеко за пределы влияния какой-либо политической партии. И если в статье господина Леона Доде по случаю столетия Гете это заблуждение выразилось в следующем замечательном заголовке: «Бесконечный Гете», 2 то оно же делает оправданной и фразу одного клерка, далеко не всегда и не во всем правого: «Что касается меня, то я считаю,

1 Вот два современных определения того, что Вильфредо Парето понимает
под «остатком». Первое принадлежит Раймону Арону: «Остатки — это отно
сительно постоянная часть человеческих поступков, ответвления которых вы
глядят как наиболее поверхностные и наиболее изменчивые. Если использо
вать аналогию с этимологическим анализом, остатки сравнимы с множеством
слов, которые можно извлечь из одного и того же корня» («Социология Паре-
то» // Zeitschrift fur Sozialforschung. 1937. VI , 3. С. 494). Другое — Морису
Хальбваксу: «„остатки", то есть то, что находят, когда устраняют все оправ
дания и рассуждения», «то, что не поддается воздействию со стороны общест
ва» (Там же. 1938. VII , 3. С. 361). В разгромной рецензии, которую он дает в
N.R.F. за апрель 1939 г. по поводу «Современных социологических теорий»
Сорокина, Кайуа указывает, что «Парето и Веберу французский читатель дол
жен предпочесть прекрасные исследования Раймона Арона».

2 Точный заголовок этих статей — «Незавершенный Гете». «L'action
francaise». 23 февраля, 3 и 14 марта 1932 г. Что касается клерка, то речь идет о
Жюльене Бенда, который пишет во втором томе своей автобиографии «Пра-

398

что по своей морали немецкий коллектив — это одна из чумных болезней мира, и если бы мне нужно было только нажать кнопку, чтобы уничтожить его целиком без остатка, я, не задумываясь, сделал бы это». Это давно известная история китайского мандарина, в связи с чем здесь любопытно заметить, что автор этой фразы, противник метафизики до корней волос, оказывается стоящим рядом с таким апокалиптическим пророком, как господин Фр. В. Форстер, который претенциозно утверждает (в своей книге «Европа и немецкий вопрос»), что «от Фихте до Гитлера только один шаг». Вот, как нам представляется, пример пагубных последствий того способа мышления, который игнорирует историю. Это тот способ мышления, который вызвал отвращение к исторической науке 1 у Поля Валери и заставил господина Раймона Арона, когда он старался возродить его, констатировать, что «философия истории стала во Франции столь обесцененным литературным жанром, что никто уже не осмеливается признаться, что занимается ею. 2

Другой способ рассмотрения или, скорее, непонимания немецкой реальности чреват не столь тяжкими последствиями, но также является весьма спорным в том, что касается его научной ценности. Его можно определить как историцизм, который сам себя игнорирует. Историцизм, как известно, как показали исследования Дильтея, Трёльча, М. Майнеке, характеризуется стремлением находить в любом событии его уникальный, неповторимый, не имеющий ничего похожего во всей предшествовавшей истории характер. Этот способ стремится устранить из объяснений исторических фактов все, что в них имеется типичного или общезначимого, всякую черточку того, что господин Арон, если еще раз процитировать его, называет «фрагментарной закономерностью». Применительно к возникновению и структуре III Рейха этот метод приводит к выводу, будто только одни конкретные послевоенные обстоятельства в Германии — экономические условия, 6 миллионов безработных,

ведник века» (1938): «Что касается меня, то я считаю, что по своей морали современный немецкий коллектив является одной из чумных болезней мира, и если бы мне нужно было нажать только кнопку, чтобы полностью уничтожить его, я немедленно сделал бы это, удовлетворившись лишь оплакиванием нескольких праведников, которые тоже погибли бы при этом. Добавлю, что я мало верю в существование таких праведников [...]». Вальтер Беньямин, который при случае подписывался «Ж. Е. Мабинн», уже приводил эту цитату в своей рецензии на книгу Бенда, подготовленную для « Zeitschrift » ( VII , 1938). Как раз в той же рецензии он ополчается на «Бесплодность» Кайуа, только что опубликованную в «Mesures».

1 В страничках, озаглавленных «Об истории», приводимых во «Взглядах
на современный мир» (1931), Валери писал: «История оправдывает все, что
угодно. Она решительно ничему не учит, так как содержит в себе все и дает
примеры всему». См. также «Рассуждения об истории» (1932) в «Varietes» IV ,
(1938).

2 Раймон Арон. Введение в философию истории. Очерк о пределах истори
ческой объективности. Париж, 1938. С. 285.

399

социальные преобразования, стратегические и тактические ошибки республиканских партий — объясняют победу национал-социализма, будто никакой предшествующий, скажем, 1918 году факт якобы не может быть принят во внимание, поскольку речь идет об объяснении зарождения III Рейха. Эта позиция, доведенная до крайности, усмотрела бы в восхождении Гитлера лишь следствие происков президентского дворца против почившего генерала Шляйхера, то есть дала бы объяснение, которое, быть может, пришлось бы по душе любителям салонных историй, но тем не менее было бы совершенно ложным. Дело в том, что если это и есть объяснение всего, то главного момента оно не объясняет: огромного успеха гитлеровских лозунгов в массах, особенно в средних слоях. Нищета, безработица объясняют общее движение, но не движение конкретное, а тем более успех лозунгов тотального национализма в его гитлеровской форме.

На повестку дня оказалась поставленной проблема политических мифов: речь идет о том, чтобы добиться понимания глубинных причин того воздействия, которое смогли оказать на немецкие массы определенные лозунги и определенная символика. Что касается символики, то национал-социализм сам ничего не создал, ничего не изобрел, а просто сумел использовать то, что уже и так существовало, смог придать значимость остаточным, наполовину забытым формам, почти стершимся в памяти, заставив их вновь всплыть на поверхность, ожить, зазвучать. Между тем эти остаточные формы, и это обязательно надо подчеркнуть, ничего вечного в себе не имеют. Они складывались из предчувствий, эмоций, воспоминаний, которые произвела на свет и утвердила немецкая история, в особенности история объединения Германии в прошлом веке. Все символы, все формы объединений, почти все понятия гитлеровского движения и III Рейха предшествуют послевоенной эпохе, но большинство из них возникли не раньше первого пробуждения национального чувства в Германии, то есть не раньше второй половины XVIII в.

Таков первый тезис. А вот второй: можно констатировать, что в самом общем отношении в ряду понятий и мифов, способствовавших удаче Гитлера, те из них, что были собственно нордическими или германскими, то есть неоязыческими, сыграли лишь в высшей степени второстепенную роль. Кроме того, они играли ее в ущерб действительно эффективным понятиям, то есть таким, которые, собственно, и были связаны с чисто немецкой историей, с идеей Рейха и воспоминаниями о средневековой Германии. Впрочем, вся история III Рейха только это и доказывает. Между сектантством некоторых неоязыческих кланов, например приверженцами мадам Людендорф или же профессора Хауэра, 1 более чем скромным обра-

1 Якоб Вильгельм Хауэр (1881—1962), автор таких работ , как «Ein indoarische Metaphisik des Kampfes und der Tat» (1934), «Glaube und Blut» (1938), «Germany's New Religion» (1937), «Ein arischer Christus» (1939).

400

зом поддерживаемого господином Альфредом Розенбергом, и очевидной мощью имперского мифа расхождение становилось все более и более существенным. Поэтому точное описание первого появления этих мифов в истории немецкого национализма не лишено актуального значения. В противоположность теориям «Вечного германца» оно поддается датировке и придерживается объяснения исторического, то есть изменчивого характера этого менталитета. А в противоположность упрощенному историцизму оно отстаивает необходимость доходить до «Материнского», как сказал бы Гете, то есть до самых глубинных слоев коллективного сознания.

Французский перевод книги господина Эрнста фон Саломона «Проклятые» 1 получил во Франции определенный отклик, успех, быть может, более значительный, чем в Германии, где произошла подлинная инфляция всего, что касалось истории свободных гильдий, жизни и нравов послевоенных националистических ассоциаций. Было много автобиографических рассказов, например рассказ знаменитого капитана Рема, 2 романов о ложной романтике, о намеренном бешенстве, например книга господина Броннена, сюжет которой был заимствован из сражений свободных гильдий против поляков Верхней Силезии. 3 В противоположном лагере можно было найти обвинения, например со стороны доктора Гумбеля и Немецкой Лиги Прав Человека, против убийств и особенно убийств политических. 4 Из всего этого, несмотря на несовпадение точек зрения,

1 Эрнст фон Саломон (1902—1972). «Die Geachteten», 1930 («Проклятые» /
Пер. Андре Вайана и Жана Кукенбурга. 1931. «Город» (1932) того же автора
будет переведен Норбером Гутерманом в 1933 г. В июле 1938 г. Дриё ла Ро
шель писал по поводу «Проклятых»: «Мы давно уже не имели столь захваты
вающей книги, как книга еще не очень известного автора Эрнста фон Саломо
на „Проклятые", которая поведала нам авантюрную историю первых свобод
ных гильдий, боровшихся в Германии против отчаяния, запустения, упадка.
Сегодня к этому надо добавить прекрасную работу Бенуа-Мешена «История
немецкой армии». («Политические хроники». Париж, 1943. С. 152.)

2 Эрнст Рем. «Die Geschichte eines Hochverrater». Мюнхен, 1928. Органи
затор свободных гильдий в Силезии, затем организатор CA, написал эту работу
в Боливии, где он занимался реорганизацией местной армии после первого
разногласия с Гитлером, последовавшего вслед за провалом Мюнхенского пут
ча. Известно, что следующее разногласие должно было закончиться для этого
гомосексуалиста-кондотьера Ночью Длинных Ножей.

3 О. Ш. (инициалы Обер-Шлезена), объявившегося в 1928 г. Арнольф Брон
нен (1895—1959) был автором театральных пьес («Die Exzesse», 1923; «Die
Geburt den Jugend», 1922) и романов.

4 Эмиль Жулиус Гумбель, издатель многочисленных досье («Verschworer»,
«Beitrage zur Geschichte und Sociologie der deutschen nationalistischen Geheim
bunde seit». 1918. Вена , 1924; «Lasst Kopfe rollen: faschistische Morde 1924—
1931» // Auftrage des deutschen Liga fur Menschenrechte. Берлин, 1931. Изда
тельство Галлимара опубликовало в «Голубых тетрадях» «Политические пре
ступления в Германии, 1919—1920» (Париж, 1931).

401

вырисовывались атмосфера беспокойства, одновременно волнующее и взволнованное существование многочисленных групп, сект, «орденов» безудержного национализма, образ жизни, вступающий в полное несоответствие с буржуазной жизнью предвоенных лет и с западными либерально-демократическими идеалами веймарских республиканцев.

Именно в этих кругах сформировались ударные кадры, подлинные штурмовые отряды национал-социализма, и поэтому существует риск неправильно истолковать как эволюцию гитлеровского движения, так и менталитета, например «Черного корпуса», органа СС господина Гиммлера, если не связать их с эволюцией воинствующего национализма в целом, последовавшей после войны. На этом пункте необходимо особо настаивать: Гитлер, как говорится, ничего не изобрел в области символов, знаков, ритуалов, лозунгов. Все, что в настоящее время рассматривается как специфическая сущность и специфический менталитет гитлеризма, национал-социализм разделял совместно с другими многочисленными группами. Но из общего наследия он сумел создать единую реальность. То, что было чистой идеологией и интригами сектантов, он превратил в особую тактику, с успехом применяемую в политике, так как провал его путча 9 ноября 1923 г. (предприятие, в целом остававшееся классическим действом в жанре свободных гильдий) сделал для него ясными недостатки и вообще пределы возможностей путчистской концепции, реализуемой в ограниченных кругах. Вместе с тем это не помешало «сохранить» (в двояком смысле, по Гегелю 1 ) главное из этого сектантского и путчистского национализма в гитлеровском движении. Почти все вожди III Рейха, вожди партии и особенно милитаристских организаций прошли через свободные гильдии. «Ветераны» партии, большинство депутатов так называемого рейхстага представляют этот тип в чистом виде: сами гильдии, все эти Wiking , Werwolf, О.С., Orgesch Oberland, — были распущены, их кадры вошли в состав партии, но при этом сохранили большинство из своих верований, мифов, ритуалов и символов. Священные Вемы, институт, ценимый почти всеми свободными гильдиями и националистическими орденами, бывший одновременно тайным трибуналом для суда над предателями и инстанцией, которая судила и выносила приговоры «in contumaciam» врагам движения, принял в национал-социалистской партии форму знаменитого U.S.C.H.L.A., то есть комитета по расследованиям и арбитражу, заседавшего за закрытыми дверями, когда речь шла о функционерах партии, и главой которого, что совсем не случайно, был знаменитый майор Бух, тот

1 По поводу перевода гегелевского «aufheben» см. заметку Жана Ипполита на с. 19 первого тома его перевода «Феноменологии духа», который появился в 1939 г.: «Это устранение является одновременно и сохранением, так как Гегель требует от нас понимания того, что термин „сохранять" содержит в себе отрицание, ибо всякое сохранение является для него избавлением».

402

самый, что приказал расстрелять Рема и его соратников 30 июня 1934 г. Идея великого немецкого Рейха, в том числе и III Рейха, тоже не была изобретением Гитлера. Она была выдвинута, между прочим, в довольно примечательной книге Мёллера ван ден Брука, которая так и называется « III Рейх». 1 Эта книга антилиберальной и антидемократической, а также антибуржуазной направленности, написанная последовательным националистом, но, при прочих равных условиях, не расистом хотя и не совсем юдофилом, в период между 1921 и 1923 гг., то есть в решающий для формирования немецкого национализма и национал-социализма период, была чем-то вроде библии для националистической молодежи.

Именно Мёллер задолго до господина Розенберга и «Mein Kampf» сформулировал основополагающие принципы внешней политики немецкого национализма. Вот, что он говорит в 1922 г. в памфлете, озаглавленном «Социализм и иностранная политика»: «У немцев нет своего местожительства. Они рассеяны по всему миру, а судьбе угодно, чтобы они служили земле. Но им надо иметь возможность откуда-то начинать движение и иметь землю, куда они могли бы вернуться. Им нужно иметь свою землю... Единственная вещь, имеющая для нас значение, — это направление на Восток, а те, кто еще и поныне говорят нам о направлении на Запад, ничего не поняли в Великой Войне». 2 Пусть добавят к этим словам мыслителя-националиста, который, что важно еще раз подчеркнуть, не только не был гитлеровцем, а, скорее, даже враждебно был настроен к фюреру, но к которому прислушивалась национальная молодежь, пусть добавят, следовательно, следующие несколько фраз из книги « III Рейх», в каком-то смысле выражающие ее итог: «Немецкий национализм борется за конечное торжество Рейха. Рейх все время остается обещанным. Но он никогда не осуществляется. Он является совершенством, которое осуществляется только в несовершенном виде. Вот в чем состоит особая миссия немецкого народа, которую у него оспаривают другие народы. Между тем Рейх может быть только один, подобно тому как может быть только одна церковь. То, что соответственно подстраивается под название Империи, представляет собою просто государство. Но сам Рейх — только один». Очевидно, что хорошо известная программа «Mein Kampf» воспроизводит по меньшей мере высокопарно, а по большей — цинично ту же самую концепцию. Необходимость целостного видения немецкого национализма проступает каждый раз. Если Мёллер смог написать в декабре 1923 г. другому молодому немецкому националисту Генриху фон Гляйхену, что идея III Рейха выражает политическую концепцию, которая ставит своей целью

1 Артур Мёллер ван ден Брук (1876—1925). Das dritte Reich / Пер . Ж .- Л . Лено .
Введение Тьерри Молнье , Ридер , 1933. Берлин , 1923.

2 Мёллер ван ден Брук . Sozialismus und Aussenpolitik. Бреслау: Изд. Ганса
Шварца, 1933.

403

«наступление немецкой эры, эры, когда немецкий народ сможет, наконец, выполнить свою миссию на земле», то он сформулировал программу, общую для всех немецких послевоенных националистических движений.

Господин Герман Раушнинг в своей недавней книге о «Революции нигилизма» с силой подчеркивает нигилистический характер всей политики III Рейха: отсутствие подлинной программы, реального мифа, объединяющих ценностей. Он показывает ее характер в свете концепции искусства для искусства, в свете динамики «в себе», как движение, происходящее в пустоте, и цель, и необходимость которого остаются непонятными. 1 Такое изображение не является ложным, но это и не вся правда. Есть нигилисты, которые пользуются определенными лозунгами, не веря в них. С другой стороны, есть такие, которые искренне и с упоением поддаются очарованию магических формул. Пусть Гитлер презирает народ, нацию, Рейх, пусть он нацелен только на свое собственное величие, тем не менее остаются еще все те, кто в это верят и следуют за ним. Парето блестяще объяснил, почему необходимо делать различие между неверующей нигилистической элитой, надевающей на себя маску духовности, и теми людьми, которыми она управляет, для которых она фабрикует мифы, подобные мифам о равнине Эпиналь.

Конечно, история, согласно Парето, — это кладбище аристократии. 1 Но она в гораздо более реальном и обыденном смысле является также кладбищем масс, которые поддаются очарованию элиты. Применительно к проблеме немецкого национализма этот урок можно рассматривать с двух точек зрения: нигилизм эксплуататоров мифов может оцениваться с позиций грубого материализма, представителями которого они сами являются, и в перспективе реальной жизни мифов, их генезиса, их функционирования и их упадка.

В данном случае в счет идет только вторая точка зрения. Само собою разумеется, что несколько конкретных случаев, в частности случай со Священными Вемами или же с Рейхом, которых мы коснулись, были приведены только как примеры. Существует множество других представлений, прежде всего представление о фюрере, а также и о национал-социализме в гораздо меньшей мере — расистская теория. Поэтому здесь уместно повторить, что живой национал-социализм, вдохновляющий молодежь, опирается в гораздо меньшей мере на расизм какого-нибудь Розенберга или на грубость какого-нибудь Штрайхера, чем на воспоминания, золотые легенды великого немецкого прошлого, эсхатологические пророчества о славном будущем на подчиненном Германии земном шаре. Но имен -

1 Die Revolution der Nihilismus; Kulisse und Wirklichkeit im dritten Reich.
Цюрих; Нью-Йорк, 1938 (Революция нигилизма/ Пер. Поля Раву и Марселя
Стора. Париж, 1939).

2 Вильфредо Парето. История — это кладбище аристократии // Трактат
общей социологии. Параграф 2053 / Фр. пер. 1919. Т. 2. С. 1034.

404

но здесь, при анализе этих центральных для современного немецкого национализма проблем, становятся заметными нити, связующие настоящее с прошлым, которые позволяют сразу же уловить эти мифы в момент их рождения, а затем и причины их эффективности.

Послевоенный национализм со всеми своими мифами, формами объединения и пополнения новыми членами родился не на девственной почве. Скорее всего, именно этот факт и дал повод французским теоретикам говорить о Вечном Германце. И тем не менее даже если это и не было первое воплощение данного национализма, между ним и пред военным национализмом лежит глубокая пропасть. Различия заметны в любой области: в социальной среде, в формах организации, в конечных целях, понятиях и образах. Немецкий национализм Рейха Вильгельма II представлял собою, в сущности, буржуазное течение. Организации имели форму буржуазных обществ, клубов, буржуазных партий с их председателем, казначеем, вступительным бюллетенем, правительственными депутатами. Ассоциации вроде военно-морского общества (Flottenverein), которые пропагандировали программы строительства, например линкора «Тирпитц»; колониального общества, центра активной деятельности богатых коммерсантов-экспортеров, навигационных компаний, националистически и конформистски настроенных мелких бюргеров, раздувшихся от национальной гордости; наконец, пангерманской Лиги канцлера Класса, организации экспансионистов и империалистов, остервенелых противников социальных реформ и решительных сторонников строгой классовой иерархии. Никаких программ, если это не программы аннексии и экспансии в духе знаменитого «Kaiserbuch» («Если бы я был императором») канцлера Класса. Никаких мифов или символов, если это не обожание Вильгельма II , его красноречия и его униформы (классическое описание этого менталитета можно найти в романе «Der Untertan» господина Генриха Манна). Никаких личных обязательств для членов организации. Полное отсутствие всякой якобы воинской дисциплины, глубокой, обязательной и исключительной связи членов организации между собой. Все отражало буржуазный дух эпохи империалистической экспансии.

Послевоенный немецкий национализм является его самым полным отрицанием. Его кадры формировались не из среды бюргеров из «Bildung und Besitz», носителей эрудиции и владельцев немалого имущества, а из числа их противников. Генерал фон Шляйхер мог говорить в декабре 1932г. об «антикапиталистической ностальгии», которую, по его мнению, переживало огромное большинство немецкого народа. Так вот, она наверняка вдохновляла тех, кто возвращался с войны, что и описал господин Ремарк в своих книгах «Возвращение» и «Три товарища». 1 Об этих людях поэт Кёстнер сказал, что «их тела и души были слишком слабо вскормлены, по-

1 «Возвращение» — это перевод книги «Der Weg zuruck» (Берлин, 1931); «Три товарища» (1938) — «Drei Kameraden» (Амстердам, 1938).

405

тому что слишком рано с их помощью пожелали творить всемирную историю». Они столкнулись с людьми, получившими выгоду от войны и от послевоенного положения, они оказались лицом к лицу перед крахом всех ценностей, перед обществом, изменившимся сверху донизу. Вот откуда их омерзение и антибуржуазная ностальгия, которую вскоре они назовут «социализмом» и которую программа нацистской партии, подготовленная господином Федером, перевела как «антимаммонизм», добавив к нему антисемитизм и антилиберализм. Их идеалом является активность, хотя бы в форме чистого динамизма, в форме искусства для искусства, в форме противостоящего разуму иррационального, мифического национализма, вдохновляемого образами борьбы за рейх, за окончательный рейх.

Эта форма объединения находится в вопиющем противоречии с прошлым буржуазных партий, включая и партии «правого» толка. За ними сохраняется название «партий», на смену которому приходят названия «фронт», орден, группа, «движение» (нацистская партия тоже любит именовать себя «движением», а город Мюнхен теперь именуется «Столицей Движения»). Дисциплина является военной, строгое подчинение обязательно, индивид оказывается вырванным из гражданской буржуазной жизни; он, не подчиняющийся ее нормам, связан с другими не подчиняющимися. Женщины исключаются, даже презираются, оставаясь символом будничной жизни. Это — мужской орден, «Mannerbund», если следовать терминологии господина Блюхера. Орден исключает всякую социально-экономическую иерархию и признает только иерархию военную. «Быть немцем значит быть бедным», — говорил в одной беседе один из приверженцев этого движения. Всякая связь с буржуазным национализмом довоенного времени разрывается, отбрасывается; спустя столетие интегральный национализм людей, возвращавшихся с войны, связывается с первичными объединениями, воплощавшими национальную идею в Германии начала XIX в. Именно здесь прошлое способно помочь в понимании настоящего, а может быть, и будущего.

Чтобы наилучшим образом определиться с исходным пунктом, необходимо бегло проследить общую эволюцию национального чувства в Германии, начиная с его пробуждения и вплоть до формирования рейха 1871 г. Вместе с тем, чтобы устранить любое возможное недоразумение, необходимо строго разграничить два социологических понятия. Заслуга немецкой социологии состоит в том, что она придает им особое значение, а в данном случае их знание необходимо более, чем когда бы то ни было. Речь идет о разграничении двух понятий, которые и вместе, и по отдельности имеют отношение к проблеме нации и национальности. В одном случае употребляется немецкий термин «Kulturnation», а в другом — «Staatsnation». Kulturnation обозначает тот случай, когда речь идет о сообществе людей, связанных между собой единым языком, едиными историческими традициями и схожим образом жизни. Нацио-

406

нал-социалисты говорят преимущественно о «Volkstum», но термин Kulturnation является гораздо более точным, правда благодаря его противоположности — Staatsnation. Дело в том, что, если указание на национальное сообщество, обозначаемое как Kulturnation, или при использовании французского термина «национальность» целиком оставляет в стороне вопросы о том, каково правовое положение членов этой национальности, является ли оно для всех одинаковым, живут ли они в одном государстве или же рассеяны по территориям многочисленных многонациональных государств. Следовательно, если термин Kulturnation обозначает особую разновидность цивилизации, а не политическое состояние, то термин Staatsnation, напротив, применим только к национальному государству, к людям одного и того же языка, образующим между собой национальное государство. (Интересно отметить, что французские язык и обычаи с трудом укладываются в рамки этого разделения. Франция — это самое старое национальное государство в Европе, для которого осмысление национальной принадлежности, то есть характера национальной цивилизации, с трудом связывается с отсутствием своего собственного национального очага. Отсюда и двойной смысл слова «национальность» во французском языке, которое обозначает, с одной стороны, Kulturnation, национальную цивилизацию, а с другой — гражданское состояние, гражданственность, учитывающую национальную цивилизацию, которая существует только в совершенно определенном национальном государстве.)

Между тем, история Германии, начиная со второй половины XVIII в., имеет только одну цель, а именно превращение немецкой Kulturnation, всех людей немецкого языка, происхождения и цивилизации, в Staatsnation, то есть единое и «великое» национальное государство. В немецком вопросе вряд ли возможно понять что-либо до тех пор, пока не понят этот факт, а именно что немецкая Kulturnation существует значительно дольше, чем немецкое национальное государство. Существование германской Священной римской империи не является опровержением этого положения, ибо даже если оставить в стороне вопрос о правовой природе этой империи, этого «чудовища sui generis», как говорил Пуфендорф в XVIII в., то одна вещь во всяком случае остается безусловной: эта империя не была национальным государством в современном смысле слова. Национальная идея стала развиваться как противоположность абсолютизму, в своих истоках это была также концепция, одновременно демократическая и либеральная, но таковой она перестала быть. Поэтому имеются некоторые основания для того, чтобы не говорить о существовании «национального чувства» в Германии до, скажем, 1740 г., то есть до вступления на престол Фридриха II и Марии-Терезы, борьба которых, должно быть, способствовала формированию сознания у различных слоев немецкого населения. В своей первой фазе национальное движение почти не выходит за внешние политические рамки, ограничиваясь борьбой за язык и ци-

407

вилизацию немцев, за права германской культуры, против гегемонии французской цивилизации, почти единственной цивилизации, которая вызывала восхищение в княжествах и дворцах Германии XVIII в. со времени заключения Вестфальского мира. Не будем забывать, что формирование немецкой Kulturnation в силу необходимости вынуждено было происходить в борьбе с французской цивилизацией, в борьбе с Буало и Вольтером, подобно тому как формирование Staatsnation национального государства будет происходить в борьбе сначала с Наполеоном, а затем — со второй империей. Таким образом, великие вехи культурного пробуждения: появление подлинно немецкого поэта Клопштока, разработка немецкой эстетики и драматургии Лессингом, создание национального театра, а позже и национальной оперы, осознание национального прошлого, национального характера искусства благодаря Гердеру и Гете, — вся эта эволюция проходила под знаком постепенного, но победоносного избавления от французской гегемонии. Но вот возникают движения с более широким политическим сознанием: малопочетное поражение принца Субиза под Росбахом праздновалось в Германии, невзирая на границы больших и малых государств, как национальная победа. Фридрих Прусский становится национальным героем как раз в тот момент, когда, по странному совпадению, он становится фаворитом французского общественного мнения, враждебного правлению Людовика XV . Вместе с тем решающий переходный момент, характеризующий переход от борьбы за цивилизацию к борьбе за немецкое национальное государство, за единую Германию, должен быть отнесен к 1807 г., как следствию сражения под Иеной и Тильзитского мира. Когда Французская революция превратилась из движения за освобождение народов в агрессивную силу, утверждающую свое господство, с этого момента немецкий национализм уже в своих первых политических проявлениях казался несущим на себе печать сильного оттенка патриотического, то есть по сути дела антифранцузского чувства. И в самом деле, для него первейшей задачей была борьба против французского господства, а европейской истории было угодно сложиться так, чтобы эта отметина полностью никогда не была стерта. Поэтому не очень удивительно, что великая традиция националистических объединений и после 1918 г. никогда не отходила от своих первоистоков. Но это необходимо показать более детальным образом.

Первым объединением, следы которого можно обнаружить, была «Лига Добродетели» (Tugendbund). Эта ассоциация при весьма расплывчатой организационной форме и при мало определенной в деталях программе объединяла важнейших творцов прусского возрождения, таких как Штайн, Шарнхорст, Гнайзенау, Бойен и их друзей. Форма организации была скорее результатом взаимного внимания, личных дружеских отношений, а программа заключалась в осуществлении моральной, социальной и военной реорганизации потерпевшей поражение Пруссии и в обсуждении, какие

408

средства для этой цели являются наилучшими. Лига состояла почти исключительно из мужчин зрелого возраста. Поскольку организации в собственном смысле слова не было, то и организационные принципы отсутствовали. Во всяком случае о нелегальной подпольной деятельности не могло быть и речи: все происходило посредством тайных собраний и бесед между друзьями, движимыми одним и тем же идеалом. — А вот случай со знаменитой свободной гильдией майора Шилла уже свидетельствует о большем единении и интеграции. Здесь мы уже имеем дело с настоящей военной организацией, состоящей из офицеров и солдат прусской армии, либо той армии, которая имела дело с Наполеоном, либо армии, из которой вышли старые кадровые военные. Открыто провозглашавшейся целью было возвышение Германии по отношению к зарубежью, организационной формой — форма военного подразделения, внутри которого царит солдатская дисциплина. Именно здесь, в рядах корпуса солдат, сердца которых бьются в унисон во имя единой цели, постепенно начинает зарождаться современная форма по-настоящему национальной народной армии, бывшей детищем Французской революции и идеалом Шарнхорста. Восстание Шилла потерпело неудачу. Майор был убит на улицах Штральзунда, а его главные соратники были расстреляны в Везеле. Но в подготовительной стадии находились другие ассоциации. Весьма любопытная, хотя и оставшаяся в зародышевом состоянии группа образовалась в Берлине, где-то к 1812 г. Она формировалась в рядах молодежи, с интересом воспринимавшей первые уроки философа Фихте, его знаменитые «Речи, обращенные к немецкому народу». Тринадцать из слушателей Фихте, обнаружив совпадение своих переживаний, решили перейти от слов к делу. Они создают «немецкую ассоциацию», которую иногда называют также «Немецким орденом» {Deutscher Orden), которая несомненно имела источником своего вдохновения тевтонскую традицию и идею мужского ордена с национальными устремлениями. Идеалом, разумеется, остаются национальное возрождение и немецкое единство. Один весьма примечательный, даже странный человек — Kriegsrat Грунер вступает в контакт с ассоциацией, которая на сей раз стремится быть тайной. С 1810 и до лета 1812 г. Грунер является шефом прусской полиции, но ведет двойную игру: функционер, преданный королю Пруссии, союзник Наполеона, он одновременно поощряет антифранцузскую и вообще националистическую деятельность молодежи. Пока еще никому не удалось твердо установить, руководствовался ли Грунер в этих маневрах своими амбициями или же национальными идеалами. Карл Иммерманн, великий немецкий писатель, друг Гейне не смог отказать себе в изображении одного эпизода, включенного в величественную картину современной ему Германии в своем романе «Эпигоны». Там Грунер стоит бок о бок с Августом Шлегелем и множеством других своих современников периода романтической Германии, но именно этот странный персонаж стал своего рода

409

злым демоном, который искушает чистую и наивную молодежь, обрекая ее на погибель. Как бы там ни было, но именно Грунер 28 июня 1812 г. внушает Немецкому ордену идею необходимости оформиться в качестве организации и создать свой устав. Но игра полицейского была раскрыта, а он сам арестован. На этом заканчивается история ордена. Но идея этого формирования не исчезает бесследно. Сам по себе мертворожденный Немецкий орден ведет своих членов прямой дорогой к будущим тайным обществам, в орбиту Арндта и свободных гильдий 1813 г., в первую очередь гильдии майора фон Лютцова и его «черных» лент, гильдии знаменитых всадников в черных туниках, в черных касках с эмблемой мертвой головы, ставшей образцом для гитлеровских СС.

Прозвучало имя Эрнста Морица Арндта. И в самом деле, наверное, никто больше, чем он, не способствовал практическому и политическому формированию немецкого национализма. Тот факт, что Фихте, вне всякого сомнения, был несоизмеримо более широким и глубоким мыслителем, вряд ли оставляет какое-либо сомнение, но Арндт, находясь под глубоким впечатлением, оставленным веком Просвещения, и поэтому весьма далекий от тевтонских паяцев, подобных отцу Иоганну, обладал несомненным организационным даром. Именно из-под его пера вышли описания главных форм политических ассоциаций до и после 1814 г. Именно Арндт стал духовным отцом столь актуальной идеи немецкого Volkstum и именно в его патриотических и франкофобских памфлетах зарождающийся национализм смог найти точные указания, необходимые для своего оформления. Интересно отметить, что деятельность Арндта продолжается и после победы над Наполеоном, подготавливая, следовательно, новый этап в развитии немецкого национализма. Речь идет уже не о борьбе против иностранного захватчика, а о борьбе против господствующего строя, установленного в Германии, против Меттерниха и его так называемой «системы». Исходной точкой был его памфлет, который Арндт опубликовал в апреле 1814 г. под заголовком «Еще одно слово о французах и о нас», где он описывает меры, которые, по его мнению, только и могли бы гарантировать плоды победы и утверждение немецкого национального государства. Уже в первой строчке фигурирует институт, которому, впрочем, Арндт посвятил одно из других своих сочинений, которое и получило название «Проект немецкой ассоциации». В действительности в обоих случаях речь идет о патриотическом обществе, которое должно разрастись по всей Германии и цель которого должна состоять в том, чтобы пробудить национальный дух и помешать всякому ущемлению прав немецкого народа. В течение 1814 г. было основано большое число этих «немецких ассоциаций». В 1815 г. они приобрели формальный устав, чем были обязаны гесскому адвокату Карлу Хоффману, полковнику Landsturm. Вот главный текст, который заслуживает особого внимания, так как он перебрасывает мост между эпохой первых шагов немецкого национа-

410

лизма и современными идеями. Статья 1: «Членом не может быть кто-либо, не являющийся немцем по рождению». Статья 2: «В члены принимаются только те люди, которые исповедуют христианскую религию. Особо желательными являются смелые, скромные, благородные люди, трудолюбивые и набожные». Статья 3: «В члены не допускается кто-либо, кто по собственной воле и не будучи вынужденным служил иностранцам, руководствовался французскими принципами или действовал в соответствии с ними». Статья 19 объявляет, что общество является открытым, что оно осуждает все скрытное, знаковое, ритуальное и т.п. Только его название указывает его цель. Следующий параграф напоминает, что общество имеет «народный» (Volkisch) характер, а это значит, что оно стремится «распространять германскую добродетельность и традиции и искоренять иностранную порочность». Статья 24 перечисляет причины, по которым можно стать недостойным для того, чтобы быть членом общества. Они образуют любопытную смесь из положений общей морали и патриотизма. Недостойным оказывается, например, осужденный на законном основании; тот, кто выступает против законной власти; трус, атеист, дебошир, скупец и тот, кто испытывает тягу к языку, традициям и обычаям вечных врагов родины, то есть к французскому языку и к Франции. Буржуазный характер этого движения обнаруживается столь же четко, как и патриотизм, выступающий против всего иностранного. Каждое собрание ассоциации должно было открываться и завершаться молитвой, текст которой тоже был заранее известен. К Всевышнему обращались как к «Спасителю нашей Германии от духовного ига иностранных тиранов», молились за то, чтобы Бог «всегда оберегал нас от иностранного ига, чтобы он вдохновлял и поддерживал в нас подлинно немецкие чувства и все немецкие добродетели». И все это заканчивалось молитвой о мире.

В течение 1815 г. такие группы очень быстро распространились на востоке и юго-востоке страны. Грунер, который тем временем был выпущен на свободу, проникает в них с целью использовать в своих интересах, но начинается контрнаступление реакционеров. Меттерних и восстановленные у власти князья и слышать не желают о свободе и германском единстве. Серия памфлетов обрушивается против патриотического движения, которое он разоблачает как революционное. Некоторые ветви ассоциации оказываются под запретом, другие были распущены самими членами. В октябре 1815 г. во Франкфурте состоялся всеобщий съезд, который по собственной воле распускает общество. Национальное движение, в той мере, в какой оно желает сохраниться, считает для себя необходимым перейти на нелегальное положение, изменить методы, объединять в группы вместо уравновешенных, лояльных буржуа смелых юношей-заговорщиков. История этого конспиративного духа весьма поучительна. Именно тогда впервые встречаются методы действия патриотических сект послевоенной Германии со всеми их особен-

411

ностями, начиная с прямых террористических акций и кончая нравственными поучениями.

В течение всей этой эпохи, длившейся почти с 1815 по 1819 г., главной организацией была «Burschenschaft». В данном случае речь идет о патриотической организации студентов, предназначенной прийти на смену прежним студенческим обществам локального или регионального характера с откровенно декларируемыми целями, превратить университеты и университетскую жизнь в места проведения собраний, ставящих перед собой задачу объединения всех немцев. Программы всех ветвей Burschenschaften, Йенской или же Хайденбергской, Гисенской или Галльской, приоритетное место отводят вопросу о немецком единстве. Лозунг Мёллера ван ден Брука — «Единый и неделимый рейх», который, как известно, является лозунгом и теперешней Германии, оказывается уже представленным в речах и манифестах студентов этой эпохи. Везде идеал великого и единого рейха сопровождается идеалом единой национальной церкви, которая объединяла бы католиков, протестантов и лютеранцев под знаком единой германской веры. Надо заметить, что эта проблема унификации различных конфессий и верований в Германии очень широко обсуждалась в период романтизма. В какой-то момент казалось даже, что границы между католиками и протестантами как будто и в самом деле стираются, а антикатолический католицизм Гарденберга—Новалиса придает этой идее весьма любопытный вид. Известно также, что этот вопрос заинтересовал Гегеля за несколько месяцев до его кончины. Таким образом, становится совершенно очевидным, что нынешняя борьба национал-социализма против универсализма римской церкви и протестантских пасторов-диссидентов в гораздо меньшей мере находит свое основание в идеях неоязычества, как полагают некоторые, чем в старом стремлении немецких националистов связать политическое объединение рейха с аналогичным объединением церквей. Эта идея впервые прозвучала во всеуслышание именно в ту эпоху, которую мы рассматриваем.

Burschenschaft (или, скорее, Burschenschaften, ибо в каждом университете вскоре появилась своя собственная ветвь), также непосредственно, по прямой линии, восходит к проектам Арндта и «немецким ассоциациям». Созданная в декабре 1814 г. в Галле под именем «Тевтония», под лозунгом «честь, свобода, родина», она быстро разрастается вширь в течение одного 1815г. Роспуск «немецких ассоциаций» освобождает русло для свободного течения этой патриотической организации нового типа, которая на этот раз принимает форму партии молодежи. Очень быстро эта смена поколений перерастает в смену тональностей и методов. Если организация взрослых была легальной, законопослушной, даже мещанской, то Burschenschaft очень быстро проявила свою склонность к скрытной деятельности, мистическому экстазу, военной дисциплине. В ней столкнулись два идейных направления: революционный де-

412

мократизм, который, безусловно, никак не гармонирует с монархической лояльностью предшествующей ассоциации, и национализм, молодой, резкий, глубоко антифранцузский, намеренно христианский, в уже отмеченном смысле, а поэтому еще и антисемитский. Многие факторы, слившиеся воедино, объясняют эту тенденцию: страх перед Французской революцией, которая придумала идею эмансипации евреев, неистовое христианство романтической эпохи, роль некоторых еврейских финансистов, в особенности Ротшильдов, в системе Священного союза и режима Меттерниха. Наконец, явно выраженная осторожность немецких евреев во время освободительных войн, в ходе которых те, кто были обязаны Наполеону своим равенством и свободой, совсем не хотели служить в армиях его противников, предпочитая откупиться за принесенный ущерб, чем активно участвовать в сражениях. Во всяком случае дух Burschenschaften был предельно нонконформистским. Поэтому быстро обозначился раскол между молодежью и старыми членами. В 1818 г. Йена стала свидетельницей принципиального спора между рупором старших националистов профессором Фризом и вождем молодых — Карлом Фолленом. Фриз стремился предостеречь против всего, что связано с созданием тайного ордена, или общества, в крайнем случае он допускал лишь «Republikanische Religionsverbindung», не имеющий нелегального характера. А вот Фоллен исповедует Республику и именно Республика воодушевляет его. В действительности именно Карл Фоллен, а не кто-либо другой, является подлинным вождем молодого национализма. В общем один стоил другого.

Человек замечательного красноречия, очень широкой культуры, ослепительной красоты, прирожденный конспиратор, беззастенчиво путающий дело и собственную славу, Фоллен в буквальном смысле играл роль пророка среди апостолов. Он и впрямь видел себя в роли Иисуса Христа, а своих сторонников — в роли апостолов. Гимн его организации провозглашал: «Ты станешь Христом». Все здесь было символом смерти в двояком смысле жертвоприношения и убийства. Историк Трайчке, презиравший Фоллена, поскольку видел в нем лишь «могильщика» Burschenschaft, довел до нас один из гимнов той эпохи, называвшийся «Новогодняя песнь для христиан. Петь, маршируя». В тексте можно прочесть: «Звените кинжалами свободы! Ура! Воткните нож в горло! Жертва уже украшена пурпуром и лентами, на ней — корона, ее ждет алтарь мести!»

Нет никакого сомнения в том, что здесь мы оказываемся перед лицом подлинно «мужского ордена», Mannerbund, и что этих мятежных юношей вместе связывает нечто похожее на эротизм. Дело в том, что существовало вступление в члены различных степеней. Были рядовые, которые принимались посредством упрощенной церемонии, после принесения клятвы в верности в абсолютном молчании. Но была и маленькая группа «Unbedingten», которую Фол-

413

лен собрал вокруг себя в количестве 6—7 человек, включая, между прочим, и своего брата Огюста Фоллена и того самого молодого Карла Людвига Санда, будущего убийцу Коцебу.

Было много споров по поводу того, действительно ли эти мятежники исповедовали принцип: «Они задрожат при виде наших кинжалов!» На ум приходит образ молодого Шиллера, манифест «in tyrannos», которым служили «Разбойники», а Ницше, который не очень-то любил Шиллера, не преминул заметить, имея для этого определенные основания, что кинжал убийцы Коцебу, это орудие казни, как раз и имел надпись «In tyrannos». То же настроение духа обнаруживается век спустя у убийц Эрцбергера, Ратенау и многих других: смесь цинизма и духовной преданности, ландскнехта и члена мужского ордена, а также то же самое отсутствие ясных и четких идей, которое можно было встретить уже в рядах апостолов Фоллена. Религиозный характер группы очевиден. Тот же самый Занд, который заплатит своей головой и кровь которого, пролитая палачом, окропит носовые платки правоверных, которого один профессор теологии объявит образцом «настоящего немца», этот самый Занд следующим образом понимает смысл совместного действия: «Главная идея нашего праздника (речь идет о знаменитом празднике Вартбурга в октябре 1817 г., собрании студентов и гимнастов, учеников отца Иоганна, то есть националистической и антирелигиозной манифестации, за которой последовало сожжение запрещенных книг, таких как например Кодекс Наполеона, юдофильских и либеральных сочинений) состоит в том, что все мы благодаря посвящению стали священниками и что все мы являемся свободными и равными». Можно заметить странную смесь рациональных и иррациональных, либеральных и антилиберальных понятий. Затем следуют разоблачения наследственных врагов немецкого Volkstum . Их три: римляне, монахи и милитаризм. Из этих врагов до наших дней дожили только два: римляне, то есть дух римского права, заживо погребенный юристами III Рейха, и католическая церковь.

Исключительная сложность и многогранность сюжета позволяют нанести только несколько штрихов, проливающих свет на живучесть и устойчивость идей, развившихся в этот решающий момент национального пробуждения Германии. Уже одна только проблема Святой Инквизиции заслуживает специального исследования, так как эпоха романтизма составила для себя весьма своеобразное представление о тайных трибуналах германцев. Зарождение германской этнологии и археологии, изучение истории, литературы и обычаев средневековой Германии вызвали к жизни множество грез. Ненависть к римскому праву, фольклорный образ крестьян и независимых арендаторов, смутные, но обворожительные воспоминания о Тевтонском ордене и других мужских орденах приводят к возникновению по-настоящему навязчивой идеи о несущей возмездие Инквизиции. Сопоставление между духом дисциплины Фолле-

414

на и Святой Инквизицией можно легко провести. Достаточно указать на два литературных произведения этой эпохи: сцену тайного судилища в «Kaethchen von Heilbronn» Клейста и эпизод крестьянского суда, в котором правосудие осуществляется якобы при помощи меча Карла Великого, то есть эпизод, о котором Иммерманн рассказывает в «Эпигонах».

Тевтономания гимнастов Иоганна, их живописные костюмы, которые они сами считали «alt-deutsch», презирая ложные воротнички, жилеты и стрижку волос, достаточно хорошо известны, хотя, впрочем, и не слишком интересны, чтобы заслуживать детального рассмотрения. Эта смесь галлофобии, воинственности, плаксивой лояльности является из-за своих крайностей, скорее, комичной. Специально отметить стоит только статью 7 устава гимнастов, которая поручает приверженцам Иоганна совершение доносов, вменяя в обязанность разоблачать перед руководством кого бы то ни было, кто высказывался бы письменно или устно против Иоганна, его идей или физической культуры вообще.

Остается сказать еще несколько слов о конце этого первого этапа движения немецкого национализма. Убийство Коцебу 23 марта 1819г., другое, неудачное покушение, жертвой которого чуть не стал высокопоставленный чиновник из Нассо, вынудили немецкое правительство начать преследование этого террористического движения. Федеральные декреты от 20 сентября 1819 г. кладут конец этому бунту лицеистов и студентов. А вскоре усмиренными оказываются и их наставники. Фоллен вынужден удалиться в изгнание, его дыхание больше не раздувает пламя, вследствие этого быстро угасающее. Члены «Davidsbundler» после окончания учебы становятся обывателями. Не один из них заявляет, стоя перед судебными следователями, о сожалении по поводу того, что пренебрегал «достойной» учебой. Фоллен обескуражен, но все же не складывает оружия. Мы обязаны ему еще одним, последним актом, который, хотя временами и смахивает на фарс, но события были, безусловно, подлинными. Весной 1821 г. молодой преподаватель фон Шпервиц отправляется в Швейцарию, в Куаре встречается с Фолленом и несколькими правоверными. Фоллен убеждает его вернуться в Германию, чтобы тайно организовать «Junglingsbund», лигу молодежи, которая продолжала бы дело Burschenschaft, но на сей раз подчинялась бы приказам параллельной организации взрослых Mannerbund, из числа которых молодые знали бы только одного члена, тогда как все другие оставались бы для них скрытыми абсолютной тайной. Шпервиц согласился, принес присягу и принял программу Фол-лена, содержащую девять статей и предусматривающую революционный характер деятельности, детали организации Manner и Jungensbund, принесение присяги, а в статье 9 — угрозу смерти для предателей. Вернувшись в Германию, Шпервиц собирает все нонконформистские силы национальной молодежи; зарождается Лига молодежи и даже приобретает некоторый размах; почти все уни-

415

верситеты включаются в вербовку новых кадров. Статья 9 программы становится более конкретной: предатель предается смерти членом организации, определенным по жребию. Между тем молодежь беспокоит отсутствие какой-либо прямой или косвенной активности Лиги взрослых. Она, конечно, может продолжать существовать в абсолютной тайне, но они все же хотели бы, чтобы хотя бы время от времени она подавала признаки жизни. Эта обеспокоенность вынудила собравшийся подпольно весной 1822 г. Съезд молодежи принять решение об отправке тайного посланника, некоего Вессельхофта в вояж по всей Германии, чтобы он выяснил положение с Mannerbund. В октябре он уже смог дать свое заключение: нет и следа этой Лиги; напрашивается вывод, «что эта Лига является нелепым предприятием, управляемым из Швейцарии несколькими эмигрантами, которые хотели бы снова вступить на германскую землю». Между тем без Лиги взрослых Орден молодых терял свой смысл. Поэтому начинается торжественная церемония роспуска организации, которая никогда не позволяла забыть о своих истоках, то есть о том, что со всем своим оснащением она вышла из головы Карла Фоллена. Этот последний, совсем обескураженный, в мае 1824 г. отправляется в Париж, где его принимает Виктор Кузен. Затем он эмигрирует в Соединенные Штаты. А еще десять лет спустя Иммерманн в «Эпигонах» нарисует карикатуру на эту карикатуру.

На этом заканчивается история первых шагов интегрального национализма в Германии. Борьба за объединение того, что Меттерних назвал «географической нацией», а не нацией политической, продолжалась. Ее этапы: 1848—1849 гг., 1864, 1866, 1870—1871 гг., если ограничиться только этим, достаточно известны. Всегда случалось так, что вся последующая история XIX в. не воспроизводила ничего похожего на форму, ритуалы и концепции движения, о котором только что шла речь. Новый этап сопротивления, прямое следствие революции 1830 г., предстает с совершенно иной стороны. Он повсюду оказывается похожим на течения, аналогичные европейскому либерализму. На празднике в Гамбахе 27 мая 1832 г., который обычно по ошибке или законно противопоставляется церемониям Вартбурга, все походило на атмосферу банкетов, проходивших до февраля 1848 г. Те же самые студенты (или их младшие коллеги), которые в Вартбурге вечером выкрикивали свою анафему против евреев, в Гамбахе устраивают овацию ссыльному еврею Людвигу Бёрне. Агрессивный национализм эволюционирует в сторону прославления Лиги Наций. И снова решающее слово принадлежит выдающемуся человеку, адвокату, деятелю университета, бюргеру. Методом объявляется способ осуществления традиционной либеральной политики: свободные выступления с трибуны и в прессе, никакого прямого действия, кинжалов и истерик со стороны тех, кто обрекает на смерть и кто сам обречен.

Именно этот национально-либеральный буржуазный дух, содержащий всевозможные оттенки, цвета и тенденции от империа-

416
лизма до пацифизма, характеризует политику буржуазии II Рейха. Того самого Рейха, который падет 9 ноября 1918 г. Именно тогда вновь начинается тот самый спектакль, то новое доказательство закона сохранения энергии, тот возврат к ритуалам, методам, концепциям, которые считались окончательно отжившими. Дух 1819 г., оказавшийся в состоянии готовности уже перед войной, возрожденный благодаря неприязни, которую испытывала немецкая довоенная молодежь к превратностям буржуазной жизни, к блестящей каске Вильгельма II и к стилю псевдоренессанса, освященного в Jugendbewegung смертью тех людей, которые хотели вести войну с Фаустом и Заратустрой в заплечном ранце, начал вновь широко распространяться: дух непокорности, мифа и прямого действия. Но история не останавливается. То, что когда-то было прогрессивным, не остается таковым вечно, и Германия 1933 г. далеко отстоит от германской Конфедерации, вышедшей из Венского Конгресса.