Олье Дени. Коллеж социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Кайуа Р. ЗИМНИЙ ВЕТЕР

Первая заметка в начале этого текста напоминает, что набросок «Зимнего ветра» был представлен весной 1937 г. заговорщикам из Гран Вефор: «Я хочу лишь сказать, сообщает Кайуа, что я сделал во время собрания, проходившего в пыльном кафе Палас-Рояль (это был Гран Вефор, тогда почти заброшенный), доклад, за которым последовала дискуссия. В конце этого собрания и была основана новая группа» («Приближения». С. 58).

Окончательный текст «Зимнего ветра», составленный в течение лета, оказывается в руках Полана с октября 1937 г. В своем введении к «Переписке» между Кайуа и Поланом Лоран Женни no-

казал значение диалога, который затем следует. Из этого обмена мнениями появится идея собрать в N.R.F. из текстов автора «Зимнего ветра» некое целое, которое могло бы стать определенной рекламой деятельности Коллежа.

Год спустя номер вышел в свет. Полан информирует Кайуа о реакции читателей: «Некоторые реакции (странным образом повторяющиеся) на Коллеж: Социологии: Но почему N.R.F. становится фашистским?» (Я полагаю, что это тон «Зимнего ветра»). На что Кайуа отвечает: «Мне немного неприятна эта история с фашизмом. Это настолько не имеет отношения к делу, что любая дискуссия об этом слове является совершенно неинтересной (за пределами избирательной кампании). («Переписка». С. 87—88). Несмотря на эти невинные протесты, такая реакция вынудила Кайуа не обращаться более к этому тексту (по крайней мере во Франции) до 1974 г., до публикации «Приближения к воображаемому». Однако его чтение не везде вызывало подобные подозрения. Полан посылает номер N.R.F. Этъемблю, который преподает в Чикаго. Тот подтверждает, что получил текст, в письме Кайуа 24 июля: «Ваш чудесный „Зимний ветер" напомнил мне, что я примкнул к Новой Церкви. Что представляют собой ее символы? Каковы догмы? Она похожа на Орден иезуитов или на коммунистическую партию? («Дневники». С. 207).

Заголовок требует некоторых разъяснений. В этих двух словах скрывается определенный смысл: ледяная строгость и сладострастие, подчеркнутые для посвященных. Для ученика французских социологов зима ассоциировалась в первую очередь с работами Мосса, Гране, Дюмезиля, на которые Кайуа неоднократно ссылался на конференции о «Празднике» 2 мая 1939 г. Смена времен года, в такт которой дышат общества эскимосов, привела Мосса к тому, что он сделал из зимы кульминационный момент жизни общества: это было время консолидации группы, интенсификации обмена, аффектов, расходов. Это был сезон праздников, потлача, оргий. Но при движении к более суровой, более строгой зиме ее вкусы и ее этика заставляют Кайуа изменить свое мнение: зиму в Китае, описанную Гране, предвещает и продлевает западный ветер. Это период космического замерзания, сезон, когда все замыкается в самом себе, сезон абсолютной закрытости, когда все в мире останавливается вместе с движением рек. Ее закон — это разделение. Она требует абсолютного и беспрекословного разделения полов, чтобы мужские добродетели могли без остатка посвятить себя противостоянию силам рассеивания, угрожающим всему мирозданию. В «Священной зиме» Лоран Женни анализирует сложный иероглиф, составленный Кайуа для обозначения холодного времени года (Роже Кайуа. Рискованная мысль. 1992).

N.B.: Кайуа был самым молодым в Коллеже Социологии. Родившемуся в 1913 г., ему не было 25 лет, когда он основал свою организацию «социологической молодежи». Преподаватель грамма-

216

тики (1936), получивший диплом Практической школы высших исследований (пятого отделения), он совсем недавно вышел из Эколъ Нормаль, тогда как Батаю, родившемуся в 1897 г., хотя еще и не грозила тучность сенатора, но все же было уже сорок. Немного до этого возраста недоставало и Лейрису. Эти размышления о гражданском обществе имели свое особое значение. Они вписывали в уставы Коллежа проблему перехода к эпохе человека.

Extra ecclesiam nulla salus 1

Все восставшие против мира, все, кого он перестал устраивать, все непокорные испытывают одну и ту же потребность в действии и страдают от одной и той же неспособности действовать. Они понимают, что следует объединиться, чтобы стать сильными, но они опасаются, что это средство будет более дорогостоящим, чем тяготящая их слабость, они боятся, что объединение потребует от них еще больших жертв, чем бессилие, вынуждающее отказываться от борьбы. Ученики великих индивидуалистов прошлого столетия, они предчувствуют, что тот путь, где узы солидарности ограничат их независимость, не принесет им ничего хорошего. Одним словом, они опасаются, что, оказавшись сильными, утратят свое право на существование, и на этом перекрестке их охватывает внезапное недомогание. Однако игра стоит свеч. 2

I. Судьба индивидуализма

Разложение общественной нравственности представляет собой процесс, в результате которого появляется новая ячейка, или даже ячейки, содержащие в себе ростки новых сообществ и новых объединений. Появление самостоятельных индивидов является знаком, что общество получило возможность воспроизводиться.

Ф. Ницше. Воля к власти. 3

1 Вне церкви нет спасенья. Это высказывание Оригена цитируется Ницше
в «Воле к власти» («Христианин с его формулой extra ecclesiam nulla salus де
монстрирует жестокость по отношению к противникам христианского стада»).
Эта ссылка, как и следующая, взяты из раздела, озаглавленного «Социальный
организм».

2 Эти страницы, резюмирующие доклад, сделанный в марте 1937 г. для
слушателей, которые затем вновь встретятся в Коллеже Социологии, сохрани
ли лишь общий ход рассуждений, исключающих любой анализ деталей, лю
бую конкретную аргументацию. Отсюда их схематичный, даже выхолощен
ный характер. Иначе потребовалось бы написать целую историю реакций ин
дивида на изменения в общественной жизни XIX столетия.

3 Кайуа представил в номер одно-единственное из «Исследований», одну
короткую заметку для лекции, посвященной переводу (выполненному Женевь
евой Бьянки) этой книги, которую Ницше «оставил после себя как свой важ-

217

Когда изучают историю идей не только во Франции, но и во всей Европе, начиная с эпохи романтизма, то неизменно поражаются огромному, не знающему себе равных влиянию великих индивидуалистов. Эта традиция достигает своей кульминации у Штирнера и находит самое яркое и богатое выражение у Ницше. Замечательно, что работы этого направления, кажется, намеренно располагаются вне эстетического пространства, охотно принимают назидательный характер и используют силу афоризмов. Если крайние следствия какой-либо доктрины не принимаются, то совсем не обязательно отвергается ее исходный принцип. Автономия нравственной личности становится фундаментом общества. Тем временем шаг за шагом разворачивается кризис индивидуализма, в котором внешние, массовые, непосредственно действующие причины играют свою роль: развитие социологии подорвало его фундаментальные постулаты, а политические и социальные события, не оставлявшие возможности жить в стороне, постепенно привели к тому, что всякое существование в тени башен из слоновой кости стало казаться тусклым и пыльным. Этого было достаточно, чтобы заставить приверженцев великих индивидуалистов пересмотреть свою позицию и подтолкнуть их к деятельности чисто коллективного характера. Тем не менее это не мешало им терзаться сомнениями и задавать себе вопрос, к чему приведет их этот соблазн: к углублению их позиции, к уступкам стаду племени или к чистой и простой капитуляции.

Не стоит и надеяться выбраться из этого затруднения, не рассмотрев причин, которые привели интеллектуала к отделению от социальной группы и к позиции, прямо враждебной любому возникающему сообществу. Это отделение совпадает по времени с идеологией, отрицающей феномены инстинктивного притяжения и сцепления, в которых позже обнаружат живую силу социальных объединений. В них, разумеется, усматривали всего лишь фактический интерес и озабоченность справедливым распределением. Со всеми размышлениями по этому поводу человек в глубине своей души не чувствовал ничего общего, все они уводили его в сторону от существования в обществе. К тому же все определения не имели никакого отношения к обществу, основанному на несправедливости и привилегиях, и оно представлялось скандальным и ненавистным.

нейший труд». Он заканчивает эту заметку поклоном, адресованным издателю: «Этой книге предназначено оказать великую услугу всем, кто стремится изучать всегда актуальную мысль Ницше». За этой заметкой следовала другая, столь же короткая, о книге «Ницше» Тьери Мольнье, из которой я выбрал следующую ремарку: «Замечательно, что один из самых молодых теоретиков крайне правых начинает с книги о Ницше и в конце предисловия к ней пишет: „Следует развивать вкус крови в философии. Следует развивать жестокость в метафизических системах, развивать волю к жизни и к смерти". Такая озабоченность не кажется нам чуждой и далекой; именно поэтому мы намерены брать уроки и у Ницше. Разногласия возникают по другому поводу».

218

Поэтому сознающий индивид не испытывал к этому обществу ничего, кроме равнодушия, его созерцательная натура не приносила ему ничего, кроме враждебности и раздражительности, его недоверчивый характер делал невыносимыми ограничения, навязываемые ему группой, и он рассматривал их как преследования и придирки. Не имея в своем арсенале отношений с обществом ничего, кроме защитных реакций, он, естественно, сохранил свою симпатию к тем, кто нуждается в опеке, к изгнанникам, к публичным женщинам и людям вне закона, и постепенно сотворил себе героя из несговорчивого каторжника, которого всегда ожидали оковы. 1 Тему добросердечной проститутки или великодушного бандита в литературе романтизма ошибочно считают признаком грубой чувственности, тогда как есть и другие важнейшие знаки новой эпохи: завершение разрыва в ценностных ориентациях, в том числе уже и в нравственных, между писателем и устойчивой частью социального тела.

Между тем, доводя до крайности свою точку зрения, индивидуалист начинает разоблачать как обман и тиранию все, что, как ему кажется, и образует общество: семью, государство, нацию, нравственность, религию, к которой он иногда добавляет разум, истину и науку, либо потому, что связи, которые они создают, оказываются также и преградами, либо для того, чтобы хоть в некоторой степени вернуть им их сакральные одеяния. Тогда появляется на свет тип методического иконоборца, отчаявшегося в поисках профанного, которого и описывает Штирнер: «Терзаемый неутолимым голодом, испуская крики отчаяния, ты бредешь вдоль окружающих тебя стен в поисках профанного. Но напрасно. Скоро Церковь захватит всю землю и мир сакрального победит». Такие условия предполагают одну-единственную нравственную реакцию: профанацию, ожесточенное разрушение сакрального, единственное, что способно дать анархисту чувство действительной свободы.

Фактически это не более чем иллюзия: кощунство остается состоянием сарказма или богохульства; действия, далекие от того, что обещают слова, кажутся иногда не настолько щедрыми и не настолько гордыми, как они, и не прикрывают собой их отсутствие. Самые великие из индивидуалистов были людьми слабыми, меланхоличными, неприспособленными, рабами одной-единственной вещи, которой они привыкли наслаждаться и к обладанию которой они с трепетом стремились: де Сад все свои оргии выдумал в стенах карцера. Ницше в Сильс-Мария, одинокий и больной теоретик насилия, Штирнер, чиновник с размеренным образом жизни, защищающий преступление.

1 А. Рембо. Сезон в аду (Дурная кровь). Кайуа уже цитировал эту фразу в работе «Париж, современный миф» (N.R.F. Май 1932. Переиздано в книге «Миф и человек»).

В то же самое время поэзия, в свою очередь, воспевала любое освобождение, однако это была поэзия бегства, которая убаюкивала, успокаивала, приносила забвение и окрашивала суровый мир в мягкие краски сновидения. По этой тропинке, ведущей в тупик, нельзя было двигаться вечно. Победа должна была искушать больше, чем бегство. Сегодня проблема ставится в еще более жестких терминах, хотя и стало ясно, что общество благодаря своей сплоченности обладает силой, разбивающей словно стекляшку любое усилие индивида: тому, кто от этого не отказывается, настало время понять, что индивиды на самом деле решили вступить в борьбу, но на пути к успеху, где их попытка обладала риском перерасти в эпидемию, они должны были помериться силами с обществом на его собственной территории и использовать его же оружие, то есть, сами сформировавшись в обществе, более того, перестав создавать ценности, защищавшие удел мятежников и повстанцев, и, наоборот, рассматривая как первые ценности общества те, которые им хотелось бы установить, они были беспощадны.

Такой проект предполагает определенное воспитание мятежного чувства, которое от духа бунта переходило бы к открытой империалистической позиции, а также убеждение в необходимости подчинить свои импульсивные и непроизвольные реакции дисциплине, расчету и терпению. Одним словом, требовалось, чтобы сатанинское стало люциферовским. 1

Кажется, было необходимо, чтобы последовательный индивидуалист уничтожил свое отношение к власти и к сакральному вообще. С этой точки зрения ему следовало действовать в направлении, противоположном предписаниям Штирнера, и направить свои силы не на осквернение, а на утверждение сакрального. Впрочем, именно в этом движении он достигнет самого глубокого противостояния обществу, которое само повергает себя в крайнее профанное состояние, и ничто не разлагает его больше, чем внедрение этих ценностей. Более того: при образовании группы, управляемой желани-

1 Об оппозиции сатанинского и люциферовского см.: «Париж, современный миф» ( В кн. «Миф и человек», с. 199, комментарий к словам «несговорчивый каторжник, которого всегда ожидали оковы»). «Именно этот комплекс я называю люциферовским духом. Он соответствует тому моменту, когда восстание, движимое волей к власти и не теряющее своего страстного и субверсивного характера, сообщает пониманию, ясному и циничному видению реальности, первостепенную роль для осуществления своего плана. Это переход от волнения к действию». См. датированную тем же временем статью по этому поводу в «Verve». A также беседу с Ляпужем по поводу конференции о шаманизме, организованной Левицким: «Я увлекся этим вопросом... Я чувствовал себя тогда поклонником Люцифера, я принимал его за настоящего мятежника».

Заметим, что Сартр («Тошнота» которого только появилась в марте 1938 г.) начинает в июле 1938 г. редактировать роман, который через семь лет появится под названием «Дороги свободы»: тогда же он назывался «Люцифер» (см.: «Письма к Сартру». С. 27).

220

ем сражаться с обществом как таковым, план столкновения с ним как с более прочной и более плотной 1 структурой сочетается с попыткой обосноваться подобно раковой опухоли в структуре более хрупкой и более рыхлой, хотя и более объемной. Речь идет о движении к сверхсоциализации, 2 и рассматриваемое с этой точки зрения общество оказывается естественным образом уже предрасположенным к максимально возможной сакрализации с целью максимально увеличить своеобразие своего существования и силу своего воздействия.

Индивидуалисты теперь могут успокоить свою совесть. Приступая к коллективным действиям, они не отказываются от своей веры, они вступают на единственную дорогу, где им предстоит подняться от пустых теоретических споров к действительной борьбе, они лишь переходят от простых столкновений к регулярным сражениям. Они начинают свою священную войну. Война же, как говорит Клаузевиц, является продолжением политики другими средствами.

11. Основание коллективного усилия

Не помню, говорил ли я уже здесь, или нет, что людей больше всего отличает их способность, совершив одни великие деяния, увидеть в других предел своих возможностей (de Retz. Memoires. Amsterdam, 1717. IV . P. 177— 178). 3

Поскольку существует изначальный и неразложимый опыт своего Я, образующий элементарную пружину анархического индиви-

1 Понятие плотности общества (нравственной, а не просто демографиче
ской) было введено Дюркгеймом в книге «Разделение общественного труда»
(1893): движение слаборазвитых обществ к «высшим» обществам сопровожда
ется процессом конденсации. Для Кайуа, напротив, такое движение связано со
слабостью, от которой Коллеж желал бы избавиться.

2 Это слово появляется в заметках о работе Ф. де Фелиса «Священные
яды, божественные опьянения», которые Кайуа представил в «Южные дневни
ки» в апреле 1937 г.: «Религия, в сущности, возникает как сила объединения,
сплочения, не как сила рассеивания, а, если рискнуть и ввести неологизм, как
сила сверхсоциализации, поскольку присутствие сакрального как раз и обеспе
чивает нерасторжимость общества». Вообще говоря, Кайуа демонстрирует к
предлогу «sur» такое же пристрастие, как Батай к предлогу «а»: сверхнасыще
ние, сверхдетерминация, сверхрационализм заимствованы у Башляра. В свою
очередь Батай, кажется, кажется, определяет «Ацефал» как попытку «сверх
фашизма».

3 Кайуа в сентябре 1939 г. посвятит одну заметку в N.R.F. кардиналу Рецу
(«Воспоминания» которого как раз появятся в Плеядах) и некоторым другим
фрондерам (и фрондершам) — «существам, которые, — пишет он, — мало му
чаются страстями, которые находятся за пределами их власти... существам, о
которых Корнель (неизвестно, был ли он их живописцем или же наставником)
писал, что «их великодушие подчиняется их стремлению к славе». См. также
учебное издание Сида, подготовленное Кайуа в 1939 г.

дуализма, постольку необходимо выявить и неотъемлемое от существования основание коллективного усилия. Его ни в коем случае нельзя использовать как данный исключительно ретроспективно аффективный пласт фактических определений расы или языка, территории или исторической традиции, который обусловливает существование наций и питает чувство патриотизма. 1 Это было бы санкцией на изменение и усиление того, что хотелось бы видеть ослабленным. Совершенно ясно, что движение, зарождающееся внутри общества и направленное против него, не может быть основано на тех силах, которые, прочерчивая границы этого общества и усиливая его сплоченность, вступают в конфронтацию с его противниками.

Социальное ядро такого типа должно основываться на элементах совсем иной природы: стремление сделать какое-либо общее дело уже предполагает избранные черты сходства, способные направлять процесс включения в сообщество и создавать тем самым необходимое и достаточное основание его существования, предоставляя каждому из его участников двойственный опыт притяжения и отторжения. Речь идет об одном неопровержимом и обыденном факте, который стал очевидным даже самим приверженцам индивидуализма: о нравственном противостоянии по меньшей мере двух классов существ, столь отличающихся друг от друга по своим реакциям, по своим представлениям о мире, по своим ценностям, что кажется, что они относятся к непохожим видам животных.

На самом деле, встречаясь с представителями другого класса, вступая с ними в определенные отношения, мы обнаруживаем перед собой существо иного нравственного вида, почти иной расы. Этих людей мы вынуждены избегать как чего-то странного и вредного. Их поведение всегда представляет собой опасность, на них нельзя надеяться, их вульгарность непредсказуема. Другие, наоборот, ведут себя так, как мы и ожидали, так, как, кажется, и мы сами вели бы себя в соответствующей ситуации, то есть так, как нам хотелось бы, чтобы они себя вели. Таким образом, благодаря поведению самих этих существ, то есть в мире без лжи совершаемого действия и под давлением реальностей, от которых было бы неразумно убегать и которые постоянно напоминают о порядке, проводится идеальная демаркационная линия, посредством которой мы отделяем себе подобных и остальных. С одной стороны этой линии устанавливается сам факт существования сообщества крепко связанных друг с другом лиц, которые непроизвольно признаются близкими людьми, способными оказывать взаимную и ничем не обусловленную помощь. С другой стороны — остается множество несчастных, с которыми не имеют ничего общего, по отношению к которым

1 В «Иерархии существ» («Les volontaires». Апрель 1939, № 5, номер, специально озаглавленный «Фашизм против разума») Кайуа вновь обращается к различию, которое Батай заимствовал у Ницше, различию между «территорией отцов» (отечеством, Vaterland) и территорией детей (Kinderland).

есть все основания испытывать презрение и от которых инстинктивно отстраняются как от чего-то нечистого, излучающего опасность заражения. От них исходит некий призыв, скрытое искушение, 1 которое всегда возникает на самом высоком уровне по отношению к самому низкому и которое оправдано только у тех, кто находится на самой вершине существования и желает там удержаться.

Здесь различие не в степени, а в природе. Никто не в ответе за место, которое занимает в этой иерархии душевных качеств: 2 неполноценный не предстает перед судом, но устраняется посредством санитарных мер ради сохранения целого. Как при сборе урожая требуется отделить целые плоды от червивых, так и по отношению к неуверенным в себе людям вооруженный нейтралитет и сохранение дистанции являются лишь простыми средствами самозащиты, абсолютно необходимыми, чтобы избежать заражения. Общество, как и всякий организм, должно уметь избавляться от своих отходов.

Симпатии и антипатии, которые, как известно, не передаются, могут вследствие своей субъективной и фрагментарной природы приниматься за индивидуальные и эфемерные, чрезвычайно слабые рудименты жизненной системы такого рода. Между прочим, нет никакой случайности в том, что коллективное мнение охотно представляет их как лживые, советует проходить мимо и не принимать их в расчет под предлогом беспристрастности, как только речь идет о решении, интересующем не столько само общество, сколько публичные службы. Здесь, кажется, чувствуется необходимость создавать препятствия любому виду эндогенной агрегации, основанной

1 Это и есть « Искушение Святого Антония», которое цитируется в книге
«Миф и человек», и в «Богомоле» (с. 72 и 87), и в «Мимикрии и легендарной
психоастении» (с. 141). Одна ссылка есть также в «Полуденных демонах», в
исследовании форм полуденной апатии («Revue de l'histoire des religions». Де
кабрь 1937. С. 162). A также одно замечание о значении этой темы для «общей
феноменологии воображения» в «Южных Дневниках», сентябрь 1936, с. 676.

2 См. «Иерархию существ»: «Теоретически говоря, имеет смысл устано
вить принцип иерархии существ, действующий универсально и вне связи с ка
ким-либо видом внешнего ограничения характера коллектива, например с ра
сой, национальностью, религией, классом, собственностью, происхождением и
т. д. В таком случае мы вынуждены, выходя за пределы этих ограничений, рас
сматривать некое сообщество избранных, орден, образованный людьми реши
тельными и здравомыслящими, с целью объединить родственные души, а
также подчинить, по меньшей мере официально, тех из себе подобных, кто
мало способен к самостоятельным поступкам. Мы вынуждены рассматривать
сильно сплоченную ассоциацию, накладывающую свою собственную архитек
туру на уже существующие различные структуры, разрушающую некоторые
из них и осваивающую другие. Как бы то ни было, это и есть принцип равенст
ва прав, обобщенный, как этого хочет демократия, и ограниченный, как того
требует фашизм, отвергающий с порога идею ордена или сообщества избран
ных» (с. 323). Чтобы устранить всякую двусмысленность, следует сказать, что
именно коммунистической партии, единственному наследнику ордена иезуи
тов, Кайуа доверяет осуществление этих намерений.

на дифференциальных рефлексах. Здесь существуют одновременно и фермент, разлагающий эту жизненную систему, и начало перестройки жизненных сил, которые способны постепенно добиваться успеха и переворачивать социальное равновесие в свою пользу. Поэтому социализация непосредственных индивидуальных реакций проявляется, напротив, как первая фаза развития одного социального существования внутри другого. Углубленные и систематизированные, рассматриваемые как выражение определенной фундаментальной реальности, эти реакции, несомненно, способны передать индивиду, самым ревнивым образом относящемуся к своей независимости, сознание самой сильной и сплоченной группы, включающее в случае надобности и осознание тотального отчуждения его самого.

Фактически, когда индивидуалисты прошлого века мечтали о завоевании общества (но никогда не делали и попытки эту мечту осуществить), то свои надежды они связывали с формациями именно такого типа. Никто никогда не обращал внимания, до какой степени важен тот факт, что Бальзак и Бодлер с симпатией относились к Лойоле и рассматривали perinde ас cadaver Общества Иисуса как образец своих обществ Стариков Горы и Ассасинов. Никто не замечал, до какой степени важно, что одному из них нравилось описывать махинации одной таинственной ассоциации, действующей внутри современного общества, а другой считал, что новая аристократия формируется на основе загадочного благородства, которое нельзя добыть ни трудом, ни деньгами. 1

В конечном счете эти размышления направлены на то, чтобы понять, как некоторая военная и закрытая ассоциация, специально

1 Бальзак: в предисловии к «Истории Тринадцати». Бодлер: в IX части «Живописца современной жизни». Кайуа приводит эти ссылки в работе «Париж, современный миф» (Миф и человек. С. 201—202). См. также заметки, появлявшиеся в N.R.F.: в июне 1936 г. о книге Феррана «Эстетика Бодлера» («проблема в том, чтобы точно знать, не пытался ли он сам [Бодлер] перевернуть (резкий термин здесь совершенно необходим) отношения эстетики и этики. Как бы то ни было, он любое произведение искусства оценивает не как человек со вкусом, а руководствуясь благочестивым гневом (это его собственное выражение) представителя Святой Инквизиции); в марте 1937 г. по поводу Бальзака от Бутерона до Плеяд („Человеческая комедия" является внушительной (насколько это вообще возможно) иллюстрацией системы идей и вкусов, где страсть, понятая и как мысль, и как чувство, рассматривается одновременно и как фундамент общественной жизни, и как ее сильнейший растворитель»); наконец, в январе 1938 г. по поводу последних томов того же самого издания сочинений Бальзака («Вотрен является как повелителем, так и бунтовщиком. Он не столько наследник слабовольных чахоточных романтиков, сколько предвозвестник новой расы прожорливых и практичных завоевателей»). К Бальзаку и Бодлеру следовало бы добавить и имя Д. X . Лоуренса.

Корнель также был в глазах Кайуа прежде всего «учеником иезуитов» (См. первое издание Сида, отмеченное рецензией, и «Воскрешение Корнеля», N.R.F., октябрь 1938). Наконец, я напомню и название журнала, основанного Кайуа в 1936 г.: «Inquisitions», a также аннотацию о его выходе в свет на форзаце книги «Миф и человек: Инквизиция (воинственные тексты)».

подготовленная для борьбы, получает в наследство от действующего монашеского ордена его дух и умонастроение, от военной организации — ее дисциплину, от тайного общества, если это необходимо, — его способы функционирования и деятельности.

Эти три типа сообществ непосредственно связаны со строгим разделением, с разрывом связей с остальным обществом. Анализ показал бы, что они отличаются друг от друга не столько своими целями, сколько внешними условиями своего развития, согласно которым общество либо признает их полномочия, либо терпит их против своей воли, а то и вовсе переводит на нелегальное положение. Вступление в эти сообщества осуществляется посредством инициации или ученичества. Их члены отличаются от остальных и объединяются друг с другом благодаря особой униформе или незаметным знакам. Их этика, основанная на таком положении, предусматривает строгие обязательства членов этих сообществ по отношению друг к другу и подталкивает их к тому, чтобы смотреть на остальных не столько как на людей, имеющих такие же права, сколько как на материал для своей деятельности.

Поэтому они стремятся обнаружить в социальной структуре оправдание не только отношениям отталкивания и притяжения между индивидами, но и чему-то вроде различия между Господином и Рабом, которое установил Ницше. Возможно, здесь есть необходимость сделать нашу лексику более современной, так чтобы используемые нами термины не были заимствованными из ушедшей в прошлое ситуации и, как следствие, не отрывались бы от настоящего положения вещей, а также чтобы они перестали казаться парадоксальными, когда следование букве доктрины превращает рабов в угнетателей, а господ — в несчастных людей, неспособных защититься от оскорблений.

Поэтому есть некоторая польза в том, чтобы сделать эту оппозицию из пары слов ближе к современной реальности и продублировать ее, например, оппозицией производителей и потребителей, 1 одновременно напоминающей об экономическом субстрате и выражающей определенную жизненную установку, которая, хотя полностью и не определяется этой парой, но часто, в самых простых

1 См.: Агрессия как ценность // Новый орден. Июнь 1937. № 41. С. 57, — где Кайуа писал: «В различных рассуждениях, еще недостаточно подкрепленных экономическими данными и склоняющихся к нравственному делению всех существ на производителей и потребителей, следует настаивать прежде всего на бесконечной пластичности последних по отношению к неподатливой природе остальных. Эти потребители являются жертвами, довольствующимися тем, что Батай называл «отсутствием нужды» (с. 304). По этому же поводу см. «Иерархию существ» Кайуа: «Им принадлежат все удовольствия, телесные и духовные, за исключением сухих радостей независимости и власти, которые становятся инородными и словно непостижимыми для самого счастья, насыщающего их и иссякающего в них до тех пор, пока не обнажится источник других желаний».

случаях, является ее прямым следствием. Что касается потребителей, то они характеризуются как тип людей, предрасположенных к наслаждению, ничего не производящих, только управляющих, паразитирующих на труде других, не признающих ничего, кроме принципа удовольствия, неспособных к великодушию. Именно им производитель приносит тот дар, который его обязывает совершить сама природа и которым сам он не может воспользоваться, так как его предрасположенность к производству столь сильна, что он пренебрегает отдыхом и вознаграждением.

Наделенный судьбой творца, он создает обычаи, которых придерживаются остальные. Он открывает заповеди, которым следуют другие, даже те, кто находится в подчинении у множества его врагов. Он сохраняет монополию на храбрость и инициативу и дорожит своим авторитетом. Он уверен в своем бесспорном превосходстве над торжествующими и пресытившимися потребителями, которые не могут выйти за пределы своего собственного сознания и слишком хорошо понимают, что в их распоряжении не осталось никакого активного, эффективного и плодотворного принципа. Идентифицируя свое Я, которое у производителей проявляется в потребности созидания, потребители лишают себя чувства независимой иронии, отказываются смотреть на жизнь как на трагедию, и это высшее безразличие дает им возможность отличать себя от остальных и подтверждает, что любой, кто не способен на подобную элегантность, ничего не стоит.

III. Мораль закрытого сообщества

Я всегда думал, что что-то может быть основано на презрении; теперь я знаю, что: мораль (А. Де Монтерлан. Бесполезная служба). 1

1 Кайуа опубликовал рецензию на «Бесполезную службу» в «Inquisitions» (июнь 1936): «Из всего этого, — читаем мы, — можно вывести несколько фундаментальных принципов чистой этики, которые следует включить в кодекс чести духовной аристократии: особое значение презрения, вежливость и трезвость». В одной заметке, появившейся в феврале 1939 г. в «Volontes», в заметке, переполненной аллюзиями на темы, обсуждавшиеся Коллежем, и в особенности на конференции в Касталии, проходившей на несколько недель раньше, Кено также похвалит «Бесполезную службу» (эта заметка переиздана в «Путешествии в Грецию» в 1973 г.). В N.R.F. в январе 1939 г. Кайуа, наоборот, опубликует очень строгую статью о «Равноденствии в сентябре», написанном Монтерланом по поводу Мюнхена. Однако и там он напомнит, что ценит «Бесполезную службу» как учебник здоровой и великой морали. Я считаю, продолжает он, ее изучение очень важным. Почти все ее максимы являются золотыми правилами. Наконец, в одном посмертном издании, совсем недавно появившемся, можно прочесть следующее: «Некоторые выражения, даже целые страницы „Бесполезной службы" еще звучат в моей памяти» (Апология Тацита // N.R.F. Февраль 1973). В «Сектантском духе» (написанном во время войны в

226

Природа Господина, позволяющая ему лишь изредка торговаться с другими, затрудняет живое ощущение союза с себе подобными. Они воспринимаются скорее как соучастники, так как преступление становится для них лишь самым слабым рефлексом. Такое положение приводит сначала к осознанию определенной этики, которая окончательно может оформиться только в ходе развития аристократической структуры, но ее самые важные аспекты могут быть определены сразу же.

Здесь необходимо привести ее краткое описание. Честность в ней почти не рассматривается как безусловное основание морали в целом. Таким основанием является инстинкт, выражающий императив уникальности и целостности существования, соединяющий все постулаты этой этики в один-единственный принцип, одно-единственное правило. Эта этика строится на утверждении, что мир наступает тогда, когда человек так же отвергает все внутренние распри, как любой организм очаги инфекции, когда он подавляет все вспыхивающие внутри его мятежи и умеет защититься от любого предательства, искушающего его, унижающего и расслабляющего его волю. Честность — это такая сила, которая оставляет человеку лишь его лицо и вынуждает молчать об огнедышащих собаках, трепещущих под маской королей. 1 Но я напомню, что герой велик, когда перед ним чудовище, с которым следует сразиться, он становится великим еще до того, как его победил. 2 Он не должен надеяться на тех, кто пригоден только для угнетения.

Затем идут презрение, любовь к власти и вежливость — добродетели, которые, не являясь неизбежно главными, берут свое начало непосредственно в описанной выше жизненной установке и прекрасно характеризуют ее оригинальность.

Основанная на опыте неравенства людей, добродетель презрения хранит этот опыт, раскрывает его и санкционирует. Иллюстрируя фактическое положение вещей, она не предполагает никакой надменности, но из этого не следует, что сама надменность должна внушать страх. Потому что индивида не презирают за его ошибки, его нельзя презирать за ошибки, так как он вправе относиться к вещам так, как этого требует его природа. Презирают, в сущности,

Аргентине и переизданном в «Инстинктах и обществе». Париж, 1964) Кайуа обратится к воспоминаниям де Дрие, опубликованным Монтерланом в N.R.F. в 1941 г., и назовет «слабо упорядоченным и лишенным строгих правил» то общество, которое он основал сразу же после войны вместе с коллегами своих друзей. Лейрис в «Зеркале тавромахии» (написанном в октябре 1937 г.) цитирует «Бестиариев» Монтерлана. В оглавлении N.R.F. фигурирует статья Жана Валя «„Прокаженные" Монтерлана».

1 Поль Валери. Стихотворение «Анна» из «Альбома древних стихов».

2 См. «Игры теней Эллады» («Путешествие в Грецию», переизданное в
книге «Миф и человек»): «Тезея оправдывает не столько то, что он победил
Минотавра, сколько то, что он должен был с ним сразиться. Чудовища созда
ны для полубогов».

171

того, кто совершил или допустил действия, абсолютно несовместимые с тем, что он сам должен сделать или вытерпеть. Он не предпринимает ничего, чтобы скрыть обманчивую, по крайней мере неконтролируемую сторону этого чувства, так как никто не может утверждать, что, оказавшись в тех же самых условиях и будучи обязан действовать, не будет вести себя так же, как и тот, кто достоин презрения. Поэтому презрение плодотворно, только если оно требовательно. Если оно не вызывает жестокости по отношению к самому себе, то оно ничего не стоит. Однажды испытав, его следует рассматривать как долг, обязывающий никогда и ни при каких обстоятельствах не приписывать себе заслуг, так чтобы каждый акт презрения оказывался делом чести и залогом будущих поступков. Но следует обратить внимание, что презрение дает право не считаться с теми, кого оно отделяет от равных себе, от противников, с которыми необходимо соблюдать законы войны и использовать строгую вежливость паритета.

Что касается власти, то ее важно рассматривать как силу самой природы, против которой нет смысла роптать, но с которой дозволено бороться и, может быть, победить. Нет ничего более мелочного и убогого, чем эта принципиальная ненависть власти, истощающая в неравной и напрасной борьбе самых храбрых, ужесточающая их позицию и вынуждающая в конце концов обожествлять каприз и упрямство. Разумно стремиться к власти, будь это власть над душами или над телами, престиж или тирания. 1 Каждый, впрочем, реализует это стремление в ограниченной области, которая может неожиданно стать значительно более обширной, так как отношения между людьми таковы, что власть можно найти там, где страстно стремятся к свободе. Поэтому власть кажется роковой силой, и даже в оковах на нее смотрят с уважением и серьезностью, демонстрируя, что любовь к власти в принципе отличает победителей от рабов.

Точная и педантичная, словно дворцовый этикет, вежливость превращает в ритуал отношения между людьми, обнажает разумность самого поступка и увеличивает тем самым его непринужденность. Кроме того, она способствует поддержанию определенного внутреннего напряжения, которое было бы трудно сохранить, пренебрегая простой выправкой. В ассоциациях закрытого типа, обреченных усложнять свою иерархию, вежливость является частью эти-

1 Кайуа предложил издательству Галлимара коллекцию «Тираны и тирании» (см. письмо Батаю, цитированное выше); первые планируемые заглавия: «Гелиогабал» и «Ши-Хуан-ди» (которому был посвящен «Орден и империя» в книге «Миф и человек»). В начале 1938 г., также в издательстве Галлимара, появляется посмертный труд Э. Галеви «Эра тиранов», название которого повторяет название одного выступления, сделанного в ноябре 1936 г. во французском философском обществе. После этого выступления Мосс отправил ему письмо, на которое Кайуа просил Батая сделать ссылку. Обо всем этом можно узнать из материалов конференции «О власти», на которой Батай выступил 19 февраля 1938 г.

228

ки и становится чем-то вроде особого института. Когда она кодифицирует отношения между посвященными, то ее эзотерический и конвенциональный характер только усиливается, так как она должна использоваться и для того, чтобы лучше дифференцировать профанов. На самом деле грубиян является не столько тем человеком, который пренебрегает обычаями, сколько тем, кто ничего не знает о них или практикует обычаи другой группы. Поэтому вежливость, способ признать своих и узнать чужих, становится на практике средством держаться на расстоянии. Фактически, когда требовалось показать кому-то свою враждебность или свое презрение, достаточно было, как известно, продемонстрировать чрезмерную вежливость, которая сразу же сдерживала брань и исключала любую фамильярность. В связи с этим не стоит забывать, как некоторые знаменитые индивидуалисты, например Бодлер, догадывавшийся, какое беспощадное оружие скрывается за безукоризненным совершенством, превратили дендизм в привилегированную форму современного героизма.

Таковы первые добродетели ассоциации, целью развития которой является она сама. В них нет ничего, что индивид не мог бы принять без всякой задней мысли. Наоборот, он узнает в них следствие некоторых своих пристрастий, ранее остававшихся неопределенными, до тех пор, пока он не нашел область применения, позволившую их уточнить. Их передвижение по социальной лестнице не только не притупляет их, но сообщает им тот рост решительности и силы, который позволяет отличить ясное сознание от темного, смутного и неуверенного предчувствия. Эти добродетели направлены на то, чтобы сделать границы группы более резкими, чтобы отделить ее глубоким рвом от общества, в котором она появилась: те, кто практикует их с этой целью, вскоре, в свою очередь, оказываются в среде, то есть в органическом смысле слова — в ядре сильной плотности, способном постепенно притягивать к себе плавающие вокруг, в жидком растворе общества, тела. Таким образом, активные клетки начинают играть действительно положительную роль вместо того бесплодного и неуравновешенного волнения, в котором прежде они находили удовольствие.

*

Время уже не так милосердно. Теперь над миром проносится великий ветер субверсии, холодный, суровый, арктический ветер, смертельный и исцеляющий, убивающий слабых, больных и птиц, которым не пережить зиму. В природе свершается немое, медленное и необратимое очищение, словно незримой поступью приближается смерть. Оседлые люди, укрывшись в теплых жилищах, пытаются оживить свои конечности, в которых застывшая в венах кровь уже не циркулирует. Они залечивают свои раны и отморо-

229

женные места — и дрожат. Они опасаются выходить наружу, где могучий кочевник с непокрытой головой, с закрывающими лицо космами жестких волос, ликуя всем своим телом, смеется над ветром, опьяненный силой его ледяной волны.

Плохое время, может быть, четвертичный период — наступление ледников, — начинается для этого надломленного, стареющего, наполовину разрушенного общества: дух испытания, безжалостной и весьма непочтительной недоверчивости, дух, преклоняющийся перед силой и осуждающий способность сопротивляться — и достаточно хитрый, чтобы сорвать маску со всякой хитрости. Этот климат будет весьма суровым, а отбор действительно жестким. Каждый должен будет представить доказательства: оглохшим ушам — в виде песен, но неумолкающих и проникновенных, ослепшим глазам — в виде украшений, но сверкающих ярче звезд. Жадными и умелыми руками, чрезмерно развитым осязанием нужно будет передать более материальное, более реалистичное чувство, что видимость не обманывает, когда чудесный мираж появляется из пустоты.