Олье Дени. Коллеж социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Батай Ж. Кайуа Р. САКРАЛЬНАЯ СОЦИОЛОГИЯ СОВРЕМЕННОГО МИРА

Суббота, 2 апреля 1938 г.

Мартовская «Декларация» 1937г., которую Батай зачитал в ходе данного выступления, призывала к социологии, которой было бы запрещено любое эпистемологическое дистанцирование: в силу того что ее интересовали исключительно так называемые примитивные общества, «целая сторона современной коллективной жизни, ее самый существенный аспект, ее глубинные слои выпадают из поля зрения».

СОЦИОЛОГИЯ НАСТОЯЩЕГО

Ничего особенно оригинального во всем этом не было: такого рода критика чаще всего и противопоставлялась французской социологической школе. Раймон Арон, например, упоминает об этом, чтобы объяснить энтузиазм, испытанный им при первом соприкосновении с немецкой социологией: «Читая Макса Вебера, я слышал шорохи и треск нашей цивилизации, голоса еврейских пророков и, словно насмешливое эхо, завывания фюрера... [Дюркгейм], быть может, был прав, когда считал, что революции не приносят обществу глубоких преобразований и производят больше шума, чем пользы. В тридцатые годы меня волновали марксизм и Советский Союз, а национал-социализм угрожал Франции и еврейству всего мира. Социология, которая не понимала трагедии революции, витала где-то высоко над нашей реальностью» («Мемуары». С. 70— 71). В своей первой книге «Современная немецкая социология» (1936) Арон не упускает случая выразить это свое предпочтение; по поводу такого понятия, как лига (Bund) Шмаленбаха, он подчеркивает, что оно «позволяет понять как некоторые первобытные формы религиозной жизни, так и молодежное движение, или национал-социализм».

163

В то время как Люсьен Леви-Брюль определял первобытное сознание через «пралогические» механизмы «участия», Коллеж потребовал, чтобы и у европейца было право на пралогическое мышление. «В действительности не существует логического сознания» — создает Кайуа очередную лапидарную формулу (рецензия на книгу Леви-Брюля «Мистический опыт и символы у примитивных народов» // N.R.F. Август 1938 г.; перепечатана в «Chronos». Р. 75). Монро преувеличивает: «При чтении Леви-Брюля нетрудно сообразить, если отталкиваешься от обратного, что у „цивилизованных " людей умственные операции якобы охотно обходятся без аффективных подструктур и что „логико-экспериментальное" мышление (Парето) не занимает у них ничтожного места» («Современная поэзия и сакральное», глава «Первобытные люди»).

Фактически Коллеж: колеблется между двумя позициями. Иногда он обвиняет современный мир в том, что тот сверху донизу остается невежественным. Именно это делает Кайуа, когда пишет в «Двойственности сакрального»: «Область профанного расширилась... и ныне охватывает почти полностью все человеческие дела» («Человек и сакральное»). Об этом говорит также и Лейрис, когда в «Зеркале тавромахии» выражает сожаление по поводу того, что «эти откровенные факты (вторжение сакрального в коллективную жизнь) становятся все более и более редкими в такую эпоху, как наша, эпоху, подавленную насущной необходимостью и складывающуюся таким образом, что человек скорее смирится с разладом с самим собой, чем с гипертрофией логического мышления» (с. 23). Иногда же Коллеж, напротив, со смешанным чувством очарования и ужаса выискивает следы возвращения сакрального.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ПРИМИТИВИЗМУ

Со времен двадцатых годов и сюрреализма ссылки на примитивизм сменили территорию проживания. Они перекочевали из области изобразительных искусств в политику; о примитивизме вспоминают уже не в связи с полотнами Пикассо и Масона или с музыкой джаза, а по поводу нацистских сборищ. Анкета Монро о руководителях сознания тематизирует эту мутацию: «Не усматриваете ли вы в великих послевоенных национальных движениях (русский коммунизм, итальянский фашизм, немецкий национал-социализм) агрессивный возврат племенных религий, которые были ликвидированы Римской империей и победившим христианством, поразительный возврат на более обширные территориальные просторы и в более сложные социальные объединения?»

Вопреки колебаниям некоторых Кайуа отвечает на этот вопрос утвердительно. Опубликовав в «Cahiers du Sud» за декабрь 1937г. рецензию на две работы американского этнографа Роберта Лоуи, он пишет: «Результаты социологических исследований

164

при соответствующей интерпретации могут дать ключ к глубокому пониманию современных событий. Достаточно сказать, насколько важно, что непосвященный читатель благодаря прочтению этих двух книг будет иметь возможность вникнуть в сложнейшие проблемы, которые ставит жизнь «первобытных» людей, и благодаря этому познакомиться с методами, гипотезами и выводами, которые он затем легко сумеет применить к той среде, в которой живет. Учитывая данные обстоятельства, учитывая силу современного политического брожения и растерянность перед ним даже самых подготовленных умов, не будет преувеличением утверждение, что эта операция для многих может стать настоящим откровением» (Chronos. P. 65).

Что касается Дени де Ружмона, то он обнаруживает в Германии нечто совсем близкое тому, что Лейрис обнаружил в Африке: «Это великий тамтам племени, которое разъединено», — пишет он (Немецкий дневник // Journal d'une epoqe. P. 318). И в другом месте: «Современные массы, лишенные духовной культуры и пропитанные атеизмом настолько, что христиане даже не способны себе этого представить, оказываются в отношении религиозных фактов более несведущими, более разоруженными, в большей степени „ варварами ", чем полинезийские народности с их ритуалами и колдунами. А если в этих массах пробуждается религиозный голод, то он также рискует найти удовлетворение в средствах самого грубого характера, например в одном только чувстве телесного братства, патетики шествия рука об руку. Это не просто гипотеза: достаточно оказаться по ту сторону Рейна, чтобы до дрожи священного ужаса ощутить чудовищную реальность одной из этих религий, находящейся на стадии личинки» (р. 357). Таким же было и мнение Мосса, как об этом свидетельствует письмо, процитированное Раймоном Ароном: «Дюркгейм, а вслед за ним и мы, являемся, как я полагаю, основателями теории власти коллективного представительства. А вот то, что современные общества, впрочем, в той или иной мере вышедшие из средневековья, могут поддаваться внушениям подобно тому, как австралийцы испытывают возбуждение от своих плясок, и двигаться, держась за руки, как дети в хороводе, это нечто такое, чего мы в принципе не предвидели. Этот возврат к примитивизму не стал предметом наших размышлений. Мы довольствовались лишь кое-какими намеками на состояния толпы, тогда как речь идет совсем о другом» (Арон. Мемуары,).

В этой интерпретации современного мира в свете категорий примитивистской социологии Карло Гинзбург заподозрил двусмысленное политическое упрощение. И Дюмезиль тщетно пытался противопоставить ему «состояние духа, в котором мы все, социологи и мифологи, пребывали в 1938 — 1939 гг.: связь нацизма и германской античности представлялась нам совершенно очевидной» [Дюмезиль. Наука и политика // Annales. Сентябрь-октябрь 1985. С. 71).

165

Теперь мы подходим к завершению цикла докладов, начатого в ноябре прошлого года. Полагаю, что будет небесполезно еще раз зачитать сегодня тот первый текст, который нас объединил и который достаточно ясно выразил цель, поставленную перед нами. Я считаю, что это не лишено пользы, потому что, как мне кажется, мы в значительной мере сумели выполнить те задачи, которые сформулировали.

Напомню, что, перейдя к их решению, мы начали со ссылок на результаты, достигнутые современной социологией: Кайуа даже перечислил работы, которые послужили нам отправными пунктами. Это перечисление должно было привести к публикации суммарной библиографии, от чего мы вынуждены были временно отказаться главным образом из-за болезни Кайуа. Вместе с тем мы собрали ее элементы, достаточно многочисленные и уточненные, чтобы эта публикация могла быть предпринята в ближайшее время. 1

Поскольку данные, на которые мы опираемся, представляются достаточно ясными, мы попытались определить свою личную позицию. Кайуа говорил о неоорганицизме и о биологизме. Что касается меня, то я хотя и не принял чересчур ограниченное определение, но высказался в том же смысле, что и Кайуа. Во всяком случае мы согласились, вслед за Дюркгеймом, видеть в социальной реальности нечто иное, чем просто сумму индивидуальных действий. Лично я в ходе многих выступлений, ответственность за которые мне пришлось на себя взять, попытался представить общество как поле столкновения сил, действие которых, правда, может оказаться выраженным в нас самих. Но это такие силы, которые в любом случае являются внешними по отношению к нуждам и сознательной воле каждого индивида. Я настаивал на том факте, что на каждом уровне бытия, начиная от атома и вплоть до молекулы, от полимолекулярного образования до образования многоклеточного, от клетки до организма и до общества, композиции различаются суммой своих составляющих, потому что их объединяет движение целого. Именно это движение целого исчезает, и исчезает только одно оно, когда наступает наша смерть. Если следовать за моей логикой, то неуместным становится также говорить о жизни как принципе. Неуместными становятся также попытки поставить такую форму жизни, как например человеческая жизнь, на один уровень с клеточными процессами, к которым, казалось бы, ее возможно свести. Существование будет менять свою природу каждый раз, когда оно переходит от одного уровня композиции к более высокому. Это значит, что молекула, состоящая из атомов, является непостижи-

1 Коллеж, таким образом, должен был создать для себя свой собственный печатный орган (а пока его приютил N.R.F.). См. письмо Батая к Кайуа. По мере возможности я попытался в данном издании восстановить в подстрочных примечаниях эту библиографию, которую Коллеж не сумел опубликовать.

166

мой реальностью для разума, которому известны были бы только атомы, потому что молекула добавляет атомам молекулярное движение целого. Переходя от одного уровня к другому, от одной композиции к более сложной, можно дойти до общества и показать, что действие, которое состояло бы в том, чтобы не замечать социальной реальности, находящейся вне индивидов, было бы столь же абсурдным, как не замечать... 1