Елизаров Е. Апология «Капитала». Политическая экономия творчества

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава II. Историческая функция прибавочного продукта

§ 5

Итак, мы находим, что какого-то объективного, то есть не зависящего от воли и сознания человека членения общественного продукта на необходимый и прибавочный нет и не может быть. В силу этого обстоятельства многое в «Капитале» оказывается лишенным прочного логического основания. Между тем анализируемая категория представляет собой отнюдь не вспомогательное второстепенное понятие, но один из краеугольных камней всей политико-экономической теории. А это неминуемо означает, что общая логическая конструкция последней, с самого начала возводимая как строгий аналог гегелевской парадигмы, на деле оказывается лишенной должной устойчивости. Другими словами, уже предварительный анализ диктует необходимость переосмысления (вернее сказать, более глубокого проникновения в существо) того, что закладывается в самый фундамент.
Разумеется, эти замечания не могут рассматриваться как указание на ошибку. Просто многие вопросы могут быть заданы только после того, как будут разрешены какие-то старые проблемы. Поэтому те, которые задаются здесь, вряд ли могли быть заданы полтора столетия назад, когда еще только начиналась работа над «Капиталом»
Однако существуют и другие соображения, диктующие необходимость более внимательного подхода к этой категории политической экономии Маркса.
Представление о том, что построение развитой теории — это всегда последовательное восхождение от сравнительно простых представлений о действительности к абстракциям предельного уровня сложности по большей мере не имеет ничего общего с истиной. Чаще всего именно простое и самоочевидное на поверку анализом обнаруживает себя чем-то вроде бездонной пропасти, выстланной целым нагромождением загадок, которые разрешаются лишь тысячелетиями интеллектуального подвижничества. Исходные понятия — это вовсе не структурные элементы объективной реальности, какими они предстают на первый поверхностный взгляд, а столь же (если не более) абстрактные начала, сколь и конечные выводы. Так, например, категории Добра и Зла, вечное противоборство которых в сознании всех народов формировало все мироустройство, далеко не столь просты и самоочевидны, как это казалось когда-то, ибо и по сию пору их сущность так и остается не выявленной до конца. Между тем отголоски этой борьбы вполне отчетливо звучат и в откровениях «Капитала», и в сегодняшнем противостоянии мировых политических союзов: именно их диалектикой определяется очень многое в нашем мире — достаточно вспомнить такие хлесткие иносказания, как «Мировая Антанта», «Империя Зла», «Свободный мир», «мировая Террористическая угроза»…
Разумеется, отрицать существование прибавочного продукта нельзя, его реальное физическое существование практически на всех этапах истории столь же бесспорно, сколь бесспорно существование и самого общества и общественного производства. Более того, ретроспективный взгляд на развитие нашей цивилизации легко обнаружит, что практически все (кстати,— это будет показано ниже — не только материальные) его свидетельства являются не чем иным, как прибавочным продуктом. Необходимый полностью исчезает в ходе воспроизводственных процессов, поэтому сохраниться в состоянии только то, что не может быть тотчас же потреблено обществом. «Итак, совершенно независимо от всякого накопления,— пишет Маркс,— уже простое повторение производственного процесса, или простое воспроизводство» неизбежно превращает по истечении более или менее продолжительного периода всякий капитал в накопленный капитал, или капитализированную прибавочную стоимость. Если даже капитал при своем вступлении в процесс производства был лично заработанной собственностью лица, которое его применяет, все же рано или поздно он становится стоимостью, присвоенной без всякого эквивалента, материализацией — в денежной или иной форме — чужого неоплаченного труда». (У К.Каутского, может быть, лучшего из популяризаторов Маркса, это сказано проще и доходчивей: «...даже при простом воспроизводстве всякий капитал через известное число лет превращается в накопленный капитал, состоящий из одной прибавочной стоимости».)
Словом, едва ли не все из созданного человеком, что окружает нас сегодня,— это та или иная форма прибавочного продукта. И уже только поэтому он заслуживает самого пристального рассмотрения.
Но его реальное существование ставит перед нами два принципиальных вопроса.
Первый: что вообще заставляет человека производить его? Именно заставляет, вынуждает экономический организм общества функционировать со все большим и большим напряжением? Ведь животное царство не знает такой необходимости, впервые в естественной истории нашей планеты она обнаруживается только с появлением человека. Поэтому если в самой истории мы хотим видеть строго закономерное, а значит в определенной мере принудительное начало, элемент принудительности должен содержаться уже здесь.
Второй: за счет каких ресурсов возможно его получение? Ведь если в каждом цикле производится больший объем, чем в предыдущем, мы обязаны предположить, что в каждом цикле скрытно действует какое-то таинственное начало, именно которое и позволяет «на выходе» получить материальный прирост. Простым увеличением длительности работы невозможно получить сколько-нибудь значительное увеличение объемов общественного производства в целом. Суммарная продолжительность рабочего времени с учетом отдыха и неизбежных отвлечений на физиологически нужды имеет свои пределы, нарушение которых грозит вырождением целой нации. Примем во внимание, что в качестве расчетной базы должен приниматься отнюдь не восьмичасовой рабочий день с двумя выходными и ежегодным отпуском, а доставшийся от феодализма, которому идея охраны труда была столь же чужда, сколь и капиталисту. Поэтому в действительности за счет ужесточения режима труда можно получить увеличение, не превышающее нескольких процентов от исходной величины, на практике же за вполне обозримое время мы сталкиваемся с ростом производства не на доли единицы, но в десятки и в сотни раз.

§ 6

Уже первый вопрос заставляет задуматься над самыми фундаментальными вещами.
Здесь мы вынуждены обратиться к истокам нашей истории; ведь это только сегодня мы можем обнаружить прибавочный продукт в том, чем заслуженно гордится человеческая цивилизация. В самом же начале структура прибавочного продукта ничем (можно даже подчеркнуть: абсолютно ничем) не может отличаться от структуры необходимого, то есть обязана быть все той же совокупностью предметов непосредственного удовлетворения базовых потребностей. К слову, эта совокупность обязана включать в себя также и разумный запас. Ведь, как известно, формирование запаса свойственно не одному только человеку, но и многим представителям животного царства. Таким образом, прибавочный продукт и запас — это не одно и то же. Словом, способностью предвидеть неблагоприятное развитие событий поставленный вопрос не разрешается. Дело совсем в другом.
Для того, чтобы понять природу происхождения прибавочного продукта, понятого как производимый сверх меры собственных потребностей, нужно уяснить, чем может быть первобытное общество в самом начале своей истории. И в первую очередь — то важное обстоятельство, что собственно обществом ему еще только предстоит стать. В сущности, это неоформленное множество ничем не связанных друг с другом семейных общин, каждая из которых живет своей обособленной жизнью и каждая вынуждена самостоятельно обеспечивать себя всем необходимым. Эти замкнутые разрозненные хозяйства полностью автаркичны; ведущие их субъекты в строгом смысле еще даже не люди, хотя они уже и перешагнули рубеж, отделяющий их от животных. В сущности, они даже не могут иметь общий язык — ведь если нет совместной деятельности, вовлекающей их в какой-то единый поток, нет никакой необходимости и в таком средстве коммуникации; ему, как и началам экономики, тоже еще только предстоит сформироваться.
Именно необходимость самостоятельно обеспечивать себя всем, что нужно для выживания, исключает обмен; последний возможен только там, где у каждого из его субъектов образуется излишек продуктов, производимых сверх меры собственных потребностей и способных заинтересовать другую сторону. Но такая ситуация уже предполагает начала общественного разделения труда и известной специализации хозяйствующих субъектов.
Время для разложения интегрального результата общественного производства на долю, призванную покрывать абсолютную жизненную необходимость, и часть, которая ассоциируется нами с излишеством и богатством, наступает на сравнительно высоких ступенях развития, но отнюдь не в истоках истории. На самой же заре все изолированные друг от друга своей автаркичностью хозяйства производят по сути дела одно и то же, и это одно и то же является строго необходимым для каждого из них.
Мы имеем косвенное, но все же достаточно надежное свидетельство этому. В Ветхом Завете, который отразил в себе многое из повседневного быта древних народов и в известной степени может рассматриваться еще и как этнографический документ, одежды из виссона, то есть льняной ткани тончайшей выделки, которую вначале носили лишь цари и первосвященники и только со временем — богатые люди, лишь однажды встречаются в Книге Бытия (их дарит Иосифу фараон); далее «виссон крученый узорчатой работы», «шерсть голубого, пурпурового и червленого цвета», «кожи бараньи красные, и кожи синие, и дерево ситтим» начинают встречаться только в книге Исхода. Лишь к его времени относится отчетливое свидетельство того, что все это становится элементом, пусть и не столь широкого, но все же обихода: «каждый, у кого была шерсть голубого, пурпурового и червленого цвета, виссон и козья шерсть, кожи бараньи красные и кожи синие, приносил их»; «князья же приносили камень оникс и камни вставные…». Долгое же время даже члены семьи главы рода практически ничем не отличаются от простых рабов: они выполняют ту же работу, носят такую же одежду, едят за одним столом одну и ту же пищу. Надежным источником, этнографически точно рисующим племенной быт, его обычаи, нравы, законы, являются и другие книги Священного Писания, поэтому, оставляя в стороне чисто религиозный аспект, мы вправе ко многому в них подходить как к документу. Этот документ нередко очень красноречив. Уместно вспомнить жалобу старшего наследника из притчи о блудном сыне: «вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими».
Но, вернемся к истокам. Разумеется, слабое развитие производительных сил первобытного общества вовсе не исключает ситуации, когда из двух соседствующих общин одна может испытывать хронический дефицит продукта, гарантирующего выживание, другая обладать возможностью производить в несколько больших, чем нужно для собственного потребления, объемах. Причины нехватки могут быть разными (микроклиматические условия обитания, специфика ландшафта, неблагоприятная половозрастная структура, наконец, множество каких-то других случайных обстоятельств); разными могут быть и условия возможности перепроизводства.
Но если уж затронуты действительные причины, то главное все же нужно видеть в том единственном, что отличает человека от животного. Производство сверх необходимого появляется только на новой ступени в развитии жизни, поэтому в основании прибавочного продукта должно лежать прежде всего то, что свойственно одному человеку. В конечном же счете он отличается от своего биологического предшественника лишь одним — способностью к творчеству. Проигрывая многим представителям животного царства в силе, в скорости, в выносливости, ему удается возвыситься над этим царством исключительно благодаря этой способности. В той или иной степени этой способностью обладают все, но большая мера творчества (разумеется, соединенная с перечисленными случайными факторами) в состоянии выделить человека не только из животных, но и из среды себе подобных, обладающих ею в меньшей степени.
Впрочем, пока нам важно только одно — наличие хронической невозможности обеспечить собственную жизнеустойчивость у одних и способность обеспечить избыток необходимого у других. А сочетанием с какими именно факторами среды вызвано то и другое, строго говоря, несущественно, ибо речь идет не об устранении случайных условий обитания, а о мобилизации скрытых ресурсов первичного социального синтеза.
Таким образом, мы вправе сказать, что тот продукт, который изготавливается сверх меры собственного потребления, является прибавочным только для своего непосредственного производителя, но отнюдь не «вообще». В более широкой системе явлений, включающей и его, и будущего потребителя, он продолжает оставаться безусловно необходимым, и только потому продолжает производиться. Там же, где его «прибавочность» принимает не относительную, но абсолютную форму, он становится вообще никому ненужным, а значит, ничто, кроме прямого неразумия, не может заставить человека тратить силы на его изготовление. Подобное производство — это не только экономический нонсенс, ибо, впустую расходуя жизненный ресурс общины, ставит ее на (а то и за) грань выживания. Кстати, и сегодня таким образом понятая «прибавочность» влечет за собой разрушительный для любой экономики кризис.

§ 7

Сформулированный выше вопрос можно задать и по-другому: с какой стати кому-то нужно производить продукт, который он не в состоянии потребить сам?
Но для начала оговорим еще одно обстоятельство: речь идет не об отдельной позиции общей номенклатуры товаров, которую можно обменять на какую-то другую их разновидность,— имеется в виду интегральный результат совокупного труда взаимодействующих друг с другом хозяйствующих единиц. Ведь, строго говоря, возможность конвертировать некий избыток товара «А» в избыточную же часть товара «В» прямо предполагает дефицит того и другого на каждом из противоположных полюсов обменного взаимодействия, но это же значит, что в сумме оба субъекта обмена производят товарную массу, объем которой не превосходит меру суммарной потребности обоих. Поэтому взаимное насыщение не может не остановить рост производства каждого из них у черты, за которой избыток каждого из продуктов становится ненужным ни тому, ни другому. Но вместе с тем уничтожается и всякий стимул дальнейшего прогресса; принуждение к постоянному увеличению объемов производства не возникает. А следовательно, сама история, так и не получив необходимого импульса, обязана остановиться уже на старте. Нам же следует осознать, что прибавочный продукт имеет самое прямое и непосредственное отношение к историческому прогрессу, собственно, он и должен стать его прямым воплощением.
На первый взгляд, выход из логического тупика, который явственно обнаруживается здесь, может быть найден в появлении каких-то новых потребностей.
В порядке отступления следует заметить следующее: принятая в марксистской теории терминология справедливо требует для них определения «общественные», но «общество» (общественное производство, общественные потребности и т.д.) существует только там, где уже функционируют механизмы и порождения новых потребностей, и производства прибавочного продукта. Все это — тесно взаимосвязанные начала, и там, где нет ни того, ни другого, возможны лишь переходные стадии от все еще полустадных форм стихийного сосуществования индивидов к собственно человеческому обществу. Поэтому, строго говоря, такое определение вряд ли допустимо в «нуль-пункте» земной истории, а здесь говорится именно о нем.
Возвратимся к самому началу: откуда им взяться там, где полностью удовлетворены все базовые потребности эволюционирующего существа, уже порвавшего со своим животным прошлым, но все еще не ставшего человеком? Ответа, во всяком случае, для этой (переходной) стадии, не существует.
В отличие от естественного отбора, социальное развитие нуждается в стимуле. Таким стимулом всегда был недостаток. Человеческое общество может получить импульс к восхождению на качественно более высокий уровень развития только при сохранении хронического дефицита продукта, призванного удовлетворять базовые физиологические настояния его членов. Там, где полное самообеспечение не составляет непреодолимых трудностей, никакое совершенствование невозможно (уже хотя бы только потому, что отсутствует всякая мотивация к нему),— поэтому если хронического дефицита нет, его нужно искусственно организовать. Иначе говоря, при всей парадоксальности этого утверждения, прогресс возможен только там, где какая-то часть суммарных трудозатрат будет (постоянно, на протяжении поколений и поколений) выпадать из процессов непосредственного жизнеобеспечения и превращаться в нечто такое, что в чисто биологическом контексте лишено всякого положительного смысла. Эта часть может воплощаться в какую угодно форму, лишь бы (в рамках первично сформировавшегося круга физических потребностей индивидов) она была начисто лишена всякой сиюминутной целесообразности. Сокровенная тайна прибавочного продукта вообще не может быть осознана в виде индивидуальной пользы или частного интереса,— ниже это будет рассмотрено подробно.
Возможности любого биологического вида, как правило, сбалансированы с возможностями среды его обитания (где нет такого равновесия, вид попросту вымирает). Поэтому животное, как правило же, вполне обеспечивает себя необходимым. Надо думать, что уже первые проблески сознания дают человеку преимущество перед ним, поэтому обеспечение собственного выживания должно даваться ему значительно легче. Другими словами, с нехваткой насущного он должен сталкиваться реже.
Словом, возможности производства сверх необходимого безусловно существуют, но первичный импульс к нему, может быть сообщен только омертвлением известной части совокупного труда в каких-то не свойственных биологической особи формах деятельности. Ниже мы увидим, что в действительности нет ничего более животворного, нежели эта форма омертвления. Пока же заметим, что объединение первично разобщенных групп и формирование социума может произойти только в процессе совместного производства абсолютно лишенных утилитарного прикладного смысла, неспособных принести какую-то немедленную пользу, вещей. Именно этому производству предстоит преобразовать первобытные формы совместного существования, и чем масштабней будет процесс кажущегося омертвления живого труда, воплощенного в его результатах, тем интенсивней станет процесс социального синтеза.
Таким образом, в реально свершившейся истории (а значит и в структуре политико-экономической теории) возможность появления прибавочного продукта могла возникнуть только при одном условии, а именно: условии принципиального изменения исходной номенклатуры всего, что производится первобытной общиной.
В сущности, это очевидно. Если содержание прибавочного продукта будет оставаться тождественным составу необходимого, другими словами, если прибавочный продукт будет составлять все ту же совокупность предметов удовлетворения обязательных первичных потребностей, никаких изменений в социальной организации он вызвать не сможет. Назначение этого продукта, как и назначение любого другого, состоит в том, чтобы в конце концов быть потребленным, но если он полностью «проедается» только для того, чтобы произвести точно такую же массу в точности тех же вещей, что и в предыдущем цикле, то, независимо от того, кем и в какой форме будет осуществляться подобное производство, структура общества рано или поздно кристаллизуется и история человечества застынет в раз навсегда заданных формах. Структура первобытного сообщества так и не получит никакого импульса к совершенствованию и развитию. Единственное изменение, о каком можно будет говорить в этих условиях, — это медленное колебание масштабов производства, повторяющее собой динамику численности населения.
Таким образом, уже только на основе сказанного можно видеть, что диалектика прибавочного продукта, как и положено диалектике, представляет собой действительно тонкую и сложную материю, уяснение которой требует значительных усилий абстрагирующей мысли. Но одно можно сказать со всей определенностью: историческая роль прибавочного продукта состоит в принудительном объединении изначально разобщенных автаркией примитивного собирательного хозяйства общин.

§ 8

Положение, при котором один из хозяйствующих субъектов испытывает хронический дефицит, в то время как другой имеет возможность производить необходимый продукт сверх меры собственных потребностей, порождает известную зависимость. В свою очередь, последняя — возможность принуждения. Именно зависимость одних от других и именно принуждение одних другими предстают как первопружина социальной интеграции. Однако их действие не может быть устойчивым и постоянным.
Мы говорим о подчиняющемся определенным законам, а следовательно, принудительном развитии человеческого общества, и можем видеть, что уже самые первые цивилизации, возникающие в долинах великих рек, очень скоро (если не сказать исторически внезапно) обнаруживают хорошо развитый инструментарий государственного управления. При этом бросается в глаза, что центры сосредоточения политической власти и центры сосредоточения первичных богатств практически полностью совпадают, а значит едва ли способен вызвать возражения тезис о том, что первые постепенно эволюционировали из вторых. Другими словами, доминирование одних социальных групп над другими, принуждение одних другими может впервые возникнуть только там, где впервые же создается прибавочный/необходимый продукт. Мы обозначаем это через дробь, для того чтобы подчеркнуть всю условность деления в точке его зарождения.
Нам, правда, привычней видеть инструмент государственного принуждения только там, где существуют какие-то силовые контингенты. Но ведь политическое принуждение в его классическом виде (полиция, армия, тюрьмы) не может взяться ниоткуда. Не вызывает сомнения, что весь его арсенал обязан был претерпеть известную эволюцию, в ходе которой одни механизмы заменялись другими, более развитыми и совершенными, а самое главное — более функциональными и эффективными в новых условиях совместного существования более широкого социума. Поэтому логично заключить о том, что, как полюсы концентрации политической власти (вместе со всеми ее институтами) могут развиться лишь из первичных полюсов концентрации необходимого/прибавочного продукта, так и политическое принуждение в исходном пункте своей истории может быть только продолжением древнейшей экономики. Точки кристаллизации социума и, одновременно, формирования политических центров — это и есть общины, когда-то впервые порождающие избыток.
Любая форма принуждения нуждается в специальном механизме, в этом смысле не является исключением и экономическое. Его инструментом как раз и предстает осаждающийся на катодах формирующейся социальной структуры материальный излишек. Но эту роль, повторимся, он может играть только потому, что существующие рядом с ними замкнутые хозяйства других общин не в состоянии обеспечить стабильность и устойчивость своего собственного жизнеобеспечения (а иногда и просто выживание). Именно поэтому все те, кто испытывает недостаток, со временем оказываются в прямой экономической зависимости от того, кто способен производить больше того, что необходимо ему самому.
Однако здесь мы сталкиваемся с парадоксом. Его существо состоит в том, что материальная зависимость одних хозяйствующих субъектов от других невозможна там, где излишек полностью перекрывает весь образующийся рядом с ним дефицит. Важно понять, что устойчивая зависимость, а значит и устойчивое подчинение нуждающихся, могут быть гарантированы только в том случае, если избыток продукта будет (хотя бы отчасти) выпадать из сферы удовлетворения первичных физиологических потребностей и формировать собою какой-то новый, если так можно выразиться, «надстроечный» круг потребления. Проще говоря, трудно предположить, что принуждаемый станет подчиняться чужой воле, если будет уверен, что избытку продукта, который производится успешным и сильным соседом, нет никакого иного применения, кроме как оставить в полном распоряжении того, кто испытывает в нем постоянную нужду. Да и тому, кто способен обеспечить этот избыток, нет никакого резона тратить свои силы на его производство: благотворительность, тем более требующая от жертвователя излишних усилий, едва ли свойственна первобытному обществу. Словом, бескорыстное подвижничество, изнурение себя производством сверх необходимого только для того, чтобы просто передать его кому-то другому, вещь абсолютно невозможная в нем.
Между тем известно, что чисто экономическое принуждение, которое не подкрепляется никакими другими мерами, нежизнеспособно. Оно всегда нуждалось и будет нуждаться в политико-правовом закреплении, а также в становлении специального политического аппарата, который имеет и реальную возможность, и признаваемое всеми право осуществлять насилие, и уже первые памятники письменности оставляют нам свидетельства учреждений, призванных регулировать долговую зависимость. Так, например, в первом известном нам письменном своде законов, Кодексе Хаммурапи, появившемся в XVIII столетии до нашей эры, устанавливается, что если должник не возвращает в срок деньги с процентами, он поступает в кабалу кредитору: «Если долг одолел человека, и он продал за серебро свою жену, своего сына и свою дочь или отдал их в кабалу, то три года они должны обслуживать дом их покупателя или их закабалителя, в четвертом году им должна быть предоставлена свобода». Долгое время долговая кабала существует в Древней Греции; ее отмена связывается только с реформами Солона. Те же нормы мы видим и в законодательстве Древнего Рима: «Пусть будут [даны должнику] 30 льготных дней после признания [им] долга или после постановления [против него] судебного решения. [По истечении указанного срока] пусть [истец] наложит руку [на должника]. Пусть ведет его на судоговорение [для исполнения решения]. Если [должник] не выполнил [добровольно] судебного решения и никто не освободил его от ответственности при судоговорении, пусть [истец] ведет его к себе и наложит на него колодки или оковы весом не менее, а, если пожелает, то и более 15 фунтов. [Во время пребывания в заточении должник], если хочет, пусть кормится за свой собственный счет. Если же он не находится на своем содержании, то пусть [тот, кто держит его в заточении,] выдает ему по фунту муки в день, а при желании может давать и больше».
Надо думать, что уже к тому времени существовали вполне материальные институты, которые имели возможность исполнить эти статьи законов. Меж тем известно, что древнее писаное право только закрепляет нормы, до того хранившиеся обычным, то есть правом, сложившимся в результате традиционного применения.
Именно этим — постоянно развивающимся — учреждениям и предстоит быть основным регулятором социального общежития на протяжении долгих тысячелетий человеческой истории. Словом, со временем по крайней мере часть потребительского излишка должна «конвертироваться» в иные, внеэкономические, механизмы принуждения.
По вполне понятным причинам становление аппарата политической власти, не только не останавливает концентрации общественного продукта на одном из социальных полюсов, но, напротив, усиливает ее. Ведь с самого начала он формируется именно как инструмент содействия ей и лишь спустя значительное время оказывается способным обрести какое-то самостоятельное значение.
(В скобках заметим, что, если первоначально принуждение возникает только там, где существует возможность производства прибавочного продукта, то со временем положение меняется на противоположное: само принуждение обусловливает это производство. Так первые волны колонизационной экспансии греческих племен были вызваны прежде всего дефицитом необходимого продукта, неспособностью общины прокормить возрастающую численность. Однако очень скоро основанные ими колонии становятся поставщиками не только средств пропитания: «Порожденная развитием рабовладения колонизация стимулировала дальнейший рост иноземного рабства в Греции. Военные столкновения с туземцами уже с первых же моментов основания новой колонии обеспечивали невольниками и колонистов и метрополию. С момента заселения до момента устойчивой организации полисной жизни наиболее доступным товаром в обмене с метрополией был раб и уже позднее — хлеб, рыба, продукты питания, строительное сырье и, наконец, собственная ремесленная продукция». Породив то, что называется классическим рабовладением, именно этот неожиданный приз военной колонизации и открыл новую, может быть, самую яркую, главу мировой истории.)
Таким образом, становление и развитие инструментария политического принуждения обязано влечь за собой увеличение объемов необходимого/прибавочного продукта. Однако дефицит не может и не должен быть устранен полностью, речь может идти лишь о частичном снижении его остроты; ведь далеко не в последнюю очередь именно он определяет эффективность стихийного социального строительства. Поэтому, как бы парадоксально это ни звучало, задача общественного самоуправления заключается в том, чтобы сделать умеренную нехватку всего необходимого постоянной и — более того — принципиально неустранимой. Только устойчивый недостаток насущного может создать известный потенциал трудового напряжения, готовность к дополнительным трудозатратам, которые могут быть использованы теми, кому через поколения предстоит образовать верхние ступени формирующейся социальной пирамиды. А это, в свою очередь, означает, что все возрастающая и возрастающая масса прибавочного труда должна отвлекаться на производство вещей, далеких от непосредственного утоления базовых физиологических нужд.
Сохранение дефицита и есть едва ли не главная задача того отвлечения, о котором говорится здесь. Если значительная часть совокупного общественного труда будет направляться на удовлетворение каких-то новых (физиологически бессмысленных) потребностей, то недостаток всего необходимого для чисто биологического выживания как раз и будет становиться хроническим. Напротив, если прибавочный для одних продукт будет исправно направляться только на жизнеобеспечение других, его устранение неизбежно, а вместе с этим неизбежна и стагнация развития.
Таким образом, если продукт будет сохранять неизменной свою патриархальную форму, то есть будет продолжать накапливаться в виде предметов удовлетворения базовых потребностей, развитие общества пойдет по затухающей и рано или поздно остановится. Напротив, если часть интегрального продукта приобретает какой-то новый вид, не связанный с непосредственным воспроизводством жизненных сил, то это значит, что соответствующий объем живого труда выпадает из процессов интегрального жизнеобеспечения и направляется в новые отрасли. Именно это обстоятельство и порождает расширенное воспроизводство.
В свою очередь, только там, где появляется расширенное производство, включаются новые механизмы регулирования совместного бытия. К их числу необходимо отнести и порождение ранее не существовавших общественных потребностей, которые, в свою очередь, предстают как стимул для дальнейшего развития и роста. Вот только важно понять, что не новые потребности сообщают первичный импульс расширению производства, но расширение производства сверх какого-то критического уровня начинает порождать новые потребности.
Следует только напомнить, что историческое и логическое не всегда совпадают, и то, что в логике следует друг за другом, в реальной истории может развертываться практически одновременно. Поэтому конспективно очерченная схема:
— концентрация необходимого продукта на одном из социальных полюсов;
— становление аппарата политического принуждения;
— диверсификация интегрального продукта и всей системы общественных потребностей
могла развертываться не только в строгой хронологической последовательности; развитие этих процессов могло совершаться и параллельно.
Таким образом, окончательное завершение естественного отбора и «включение» механизмов собственно человеческой истории может произойти лишь при том условии, если прибавочный труд, а вместе с ним и прибавочный продукт — хотя бы отчасти — будут сбрасывать свою архаическую форму и примут качественно новый вид. В этом преображенном виде последний становится предметом удовлетворения каких-то иных, вторичных потребностей, уже не свойственных животному началу в человеке, но присущих исключительно той составляющей его сложносоставной природы, которая выделяет ее из животного царства.
Смена качественной формы прибавочного/необходимого продукта предполагает соблюдение известного баланса. С одной стороны, выживание отдельных хозяйствующих единиц и интегральное развитие невозможны там, где нет расширенного воспроизводства на уровне более широкой общности, другими словами, на уровне суммарного производства. Ведь если ничто из производимого кем-то избытка будет не в состоянии помочь терпящим бедствие, предотвратить катастрофу (а в конечном счете общую стагнацию и вырождение всей метасистемы) будет невозможно. Поэтому речь может идти о выпадении лишь некоторой части прибавочного продукта, ибо какая-то его доля все же обязана направляться на более полное удовлетворение базовых потребностей тех, кто испытывает нужду. С другой, там, где дефицит необходимого продукта может быть полностью перекрыт излишком, который концентрируется на противоположном полюсе формирующегося метасообщества, расширенное воспроизводство также невозможно. Всегда должна сохраняться известная напряженность для повышения деятельной активности субъекта; отсутствие стимула отнюдь не способствует ей. Разумеется, поначалу речь может идти только о стихийно регулируемом равновесии, но и бессознательность не является препятствием для его установления.
Но все же основное заключается не в сохранении дефицита. Существо проблемы состоит в том, что с направлением части совокупного труда на производство вещей, не связанных с непосредственным удовлетворением физиологического дискомфорта, в формирующемся обществе возникает принципиально новая, неведомая живой природе потребность. А именно: потребность в поступательном расширении масштабов, постоянном изменении всего содержания, диверсификации совокупной человеческой практики.
Наконец, главное: омертвление общественного труда за счет производства, казалось бы, никому не нужных вещей, пробуждает творческое начало в человеке. Пробуждает уже хотя бы по той простой причине, что отвлечение части суммарного потенциала на создание вещей, не способных немедленно повлиять на общее жизнеобеспечение, вызывает необходимость производства прежних объемов необходимого продукта меньшими трудозатратами. А это осуществимо только за счет введения новой технологии, новых средств, новой организации коллективного труда. Словом, только творчество является подлинным движителем всеобщего развития. Поэтому лишь его пробуждение и может положить начало собственно человеческой истории. Впрочем, здесь мы погружаемся в контекст решения второго из поставленных выше вопросов.

§ 9

Таким образом, не новые потребности полагают начало производству прибавочного продукта; им просто неоткуда взяться там, где практически все подчинено лишь физиологическому жизнеобеспечению. Появление принципиально новых видов деятельности, непосредственно не связанных с простым выживанием, но вместе с тем пробуждающих в человеке то, что, собственно, и делает его человеком, прежде всего обостряет потребность в базовых продуктах потребления. Ведь каждый из этих видов отрывает ее субъект от производства насущного, а значит, в еще большей степени обостряет угрозу (но вместе с тем и рождает и необходимость поиска выхода). Появление же новой потребности в существовании (а значит и в постоянном производстве) каких-то новых продуктов будет осознано лишь позднее.
Не следует сразу же искать в этих продуктах то, что со временем составит собой обязанные бросаться в глаза каждому знаки принадлежности их обладателей к иерархическим вершинам формирующейся социальной пирамиды. Основная функция прибавочного продукта на начальной стадии исторического развития состоит вовсе не в дифференциации общества (то есть того, что еще попросту не существует в природе), но в его формировании. Поэтому самыми неожиданными, но вместе с тем и самыми естественными (если не сказать единственно возможными) результатами прибавочного труда становятся ирригационные системы и мегалитические постройки, гигантские памятники материальной культуры, поглотившие и воплотившие в себе несчетные объемы трудозатрат. Именно — и, как кажется, только — благодаря этим оставшимся в тысячелетиях формам своей реализации энергия огромных людских масс переносится из области простого жизнеобеспечения в сферы, над которыми уже не властны одни лишь физиологические позывы. Вот только необходимо понять, что все эти грандиозные потоки принудительного труда, вовлекающего в себя практически все население больших регионов, начинаются с маленьких ручейков, пробивающихся там, где впервые появляется возможность получения прибавочного продукта. Все то, что осталось от древних цивилизаций: и ирригационные системы, и величественные зиккураты, и сооружения заупокойного культа являет собой самый излет инерции,— первый же импульс человеческой деятельности, уже не связанной с непосредственным жизнеобеспечением, тысячелетиями набирал силу именно в этих случайных истоках.
Из всех живых существ один человек живет постоянным ожиданием будущего, временной же горизонт животного всегда ограничен наличной данностью, и все, что выходит за пределы настоящего момента, для него лишено целесообразности. Между тем только полная бессмысленность в настоящем некоего глобального совместного действия, которое в той или иной форме вовлекает в свой поток всех участников, только принципиальная его независимость от сиюминутных настояний живой плоти может стать основополагающим условием социализации пусть и выделившейся из царства животных, но все еще остающейся близкой к стаду общностью «предлюдей».
Впрочем, даже если и предположить, что уже эти «предлюди» были способны провидеть отдаленную пользу ирригации и оправдать светлым будущим приносимые сегодня жертвы, большинство из них попросту не располагало свободным трудовым ресурсом, который мог бы быть направлен на строительство этих грандиозных даже по современным понятиям сооружений. Успех же самого строительства мог быть обеспечен только вовлечением в свой поток сверхкритических человеческих масс. Но если сложно разглядеть отдаленную пользу вполне утилитарных начинаний, то тем более трудно невооруженному способностью к абстрагирующей мысли сознанию разглядеть немедленную практическую пользу строительства культовых сооружений.
Словом, на этой стадии развития бессмысленно едва ли не все, что не связано с немедленным устранением физиологического дискомфорта, поэтому сегодняшние представления человека о целесообразности предприятий, не способных дать мгновенный эффект, не вправе рассматриваться нами в качестве арбитражных. Для того чтобы было легче понять различие пониманий, заметим, что многим из сегодняшних обладателей университетских дипломов далеко не очевидна практическая целесообразность чрезмерных затрат на строительство древних храмов или сооружений древнего погребального культа. Поэтому действительный состав потребностей и круг миропонимания далеких наших предшественников — во многом закрытая для нас область, постижение которой сопоставимо с раскрытием тайны египетских иероглифов.
Но даже останавливаясь перед ее границами, мы вправе делать вывод о том, что именно благодаря такой концентрации труда на производстве чуждого любой животной потребности начала разобщенные автаркией аморфные массы первобытных производителей становятся едиными народами, а составляющие их индивиды — в полном смысле этого слова людьми. Добавим, что только такая занимающая жизнь целых поколений концентрация общих сил на достижение единой цели впервые в естественной истории планеты порождает опыт совместного коллективного труда. Ведь все, что предшествует ей, даже если там оказывается задействованным несколько исполнителей, не выходит за рамки свойственных многим видам животных инстинктивным формам распределения функций и координации совместных усилий.
К слову, идея связи ирригационных работ с происхождением государственности далеко не нова; в работе эмигрировавшего в Соединенные Штаты немецкого ученого Карла Виттфогеля «Восточный деспотизм», которая была опубликована еще в 1957 году, возникновение государства в ряде стран Древнего Востока обусловливается необходимостью строительства гигантских ирригационных сооружений в аграрных областях. Суть его концепции состоит в том, что государство возникает вследствие потребности общества в постоянном осуществлении крупномасштабных работ по созданию оросительных каналов и ирригационных сооружений. Общество в отдельных регионах (Междуречье, Египет, Китай) не может существовать без того, чтобы не строить оросительные каналы. Осуществить же такие работы, мобилизовать огромные массы людей может только постоянно действующая организация власти и управления, то есть государство. Необходимостью же проведения масштабных ирригационных работ он объясняет и отставание Восточных цивилизаций от Запада.

§ 10

Одним из ключевых элементов идейного наследия Маркса является вывод о том, что в условиях всех известных истекшей истории общественно-экономических формаций прибавочный продукт имеет главную ценность в качестве специфического инструмента экономического принуждения. Основной же целью принуждения во все времена являлось формирование и закрепление адекватной интересам господствующих классов системы общественных отношений. Между тем, если ретроспективно развить этот вывод на самые начальные этапы развития человеческого общества, мы неминуемо обнаружим, что первым его назначением должно было стать принуждение к окончательному разрыву со все еще полустадными формами сосуществования, образование начал социальной иерархии и жесткому структурированию впервые возникающих общественных связей.
Итак, мы можем заключить о том, что «точками кристаллизации» будущего социума предстают центры производства первичного избытка необходимого продукта. Эволюция именно этого избытка запечатлевается в последовательной трансформации простых запасов самого насущного в ирригационные каналы и храмы, в знаки роскоши и богатства, наконец, в бессмертные произведения искусства. При всем разнообразии этих форм каждая из них аккумулирует в себе то, что объединяет их,— живой труд, принудительно отрываемый от производства строго необходимых для простого выживания вещей. При этом порождение и последующая трансформация каждой из этих форм есть в то же время расширенное производство и воспроизводство все более совершенствующейся системы цементирующих социум общественных отношений, распределение и регламентация социальных ролей, прав и обязанностей всех индивидов и групп.
Вывод о том, что прибавочный продукт служит инструментом принуждения в процессе стихийного классово ориентированного социального строительства — это величайший вклад Маркса в развитие не только политико-экономической, но и философско-исторической мысли. Однако впервые этот вывод возникает не на страницах «Капитала». Речь идет о ранней работе, «Философско-экономических рукописях 1844 года». Именно там дается обоснование причин классовой дифференциации, именно там формулируются необходимые условия воплощения извечной мечты человека о не знающем социальной вражды справедливо устроенном обществе.
Стихийное изменение патриархальной формы необходимого/прибавочного продукта кладет начало бесконечному процессу диверсификации человеческой деятельности (Маркс называет это разделением труда), рождению новых потребностей и новых средств их удовлетворения. Каждая следующая ступень этого разделения есть в то же время и новый этап в развитии общества; в свою очередь, с каждой новой ступенью укрепляется и прямая зависимость от него каждого индивида.
Диверсификация совокупной деятельности обладает одним существенным для социального строительства свойством, которое проявляется в способности соединять людей, делать их необходимыми друг другу. Если угодно, делать принудительным совместное их существование и порождать общий интерес в совместном же совершенствовании всех сторон общественной жизни. Известно, что этому способствуют и один язык, и одни обряды, и один уклад жизни, но действие этих факторов требует столетий, разделение же труда обладает свойством ферментировать интеграционные процессы. Социальное строительство идет куда быстрее именно там, где ничем не сдерживается порождающее всеобщую зависимость друг от друга разделение труда и развиваются производительные силы общества: «Уровень развития производительных сил нации обнаруживается всего нагляднее в том, в какой степени развито у нее разделение труда». (К тому же уместно задаться вопросом: откуда взяться единому языку и единым обрядам, где нет объединяющей всех деятельности; так что интегрирующий всех процесс формирует не одну только государственность; собственно деспотическое государство — это только вершина, которая скрывает под поверхностью видимого куда более фундаментальные начала.)
Ни технический, ни социальный прогресс невозможны без все углубляющейся диверсификации производства, развития и дифференциации его орудий, возникновения новых ремесел, специализации индивидов. Но заметим, все это влечет за собой не только совершенствование совокупного труда и повышение его производительности; рождение новых видов деятельности и новых навыков к труду — это еще и накопление интегрального опыта зарождающейся цивилизации — а значит, развитие способности адекватно реагировать на все вызовы времени.
Словом, Маркс вовсе не случайно назовет совокупность производственных отношений, то есть социальных связей, возникающих по поводу производства, распределения, обмена и потребления материальных ценностей, началом не просто цементирующим любое общество, но составляющим самую сердцевину его содержания, его квинтэссенцию, его суть.
Степени разделения общественного труда удивляются уже античные авторы. Оттенок какого-то благоговейного восторга звучит в словах Плутарха, описывающего возрождение разгромленных персидским нашествием Афин. По его свидетельствам, начинания Перикла собрали на этой грандиозной строительной площадке: «…плотников, мастеров глинных изделий, медников, каменотесов, красильщиков золота, размягчителей слоновой кости, живописцев, эмалировщиков, граверов, матросов, кормчих, тележных мастеров, содержателей лошадей, кучеров, крутильщиков канатов, веревочников, шорников, строителей дорог, рудокопов». «При этом,— добавляет он,— словно у полководца, имеющего собственную армию, у каждого ремесла была организованная масса низших рабочих, не знавших никакого мастерства, имевшая значение простого орудия…». Впрочем, разделение труда достигает высоких степеней еще задолго до времен, описываемых Плутархом, так, во время строительства египетских пирамид выделялись отдельно профессии рабочих по камню: камнесечцев, камнетесов и камнерезов. Ясно, что этими перечнями не исчерпывается вся номенклатура существовавших тогда ремесел, но они дают вполне отчетливое представление о степени диверсификации человеческой деятельности, которая достигается уже в глубокой древности.
Таким образом, появление прибавочного/необходимого продукта и последующее умножение разнообразных его форм уже с самого начала рождает всеобщую зависимость всех от всех, делает в буквальном смысле слова принудительным совместное существование и постоянное взаимодействие не только индивидов, но и больших самодостаточных семейств; в конечном же счете создает все великие цивилизации. Начинается же все со случайного избытка.

§ 11

Сам термин «разделение труда» впервые в теоретический оборот вводит Адам Смит. Именно этим понятием он и начинает свою книгу. Он же связывает с ним и общественный прогресс: «Величайший прогресс в развитии производительной силы труда и значительная доля искусства, умения и сообразительности, с какими он направляется и прилагается, явились, по-видимому, следствием разделения труда». Правда у него оно «представляет собою последствие <…> склонности к торговле, к обмену одного предмета на другой». Другими словами, следствие здесь оказывается на том месте, где надлежит быть причине. Не в последнюю очередь по этой причине заслуга в исследовании того, что стоит за рассматриваемым явлением, принадлежит Марксу.
Теория марксизма различает три крупных этапа всеобщего разделения. Первое — это выделение пастушеских племен; существо второго состоит в отделении ремесла от земледелия, которое положило начало отделению города от деревни и возникновению противоположности между ними; третье — это обособление торговли от производства и выделение купечества.
Но заметим главное. Уже в самом начале этого процесса порождается классовое деление общества: «Первое крупное общественное разделение труда вместе с увеличением производительности труда, а следовательно, и богатства, и с расширением сферы производительной деятельности, при тогдашних исторических условиях, взятых в совокупности, с необходимостью влекло за собой рабство. Из первого крупного общественного разделения труда возникло и первое крупное разделение общества на два класса — господ и рабов, эксплуататоров и эксплуатируемых».
В эпоху рабства же возникает и противоположность между умственным и физическим трудом.
Уже античная мысль ставит оба следствия в жесткую нерасторжимую связь друг с другом. Так, Аристотель в своей «Политике» пишет: «Живое существо состоит прежде всего из души и тела; из них по своей природе одно — начало властвующее, другое — начало подчиненное. Разумеется, когда дело идет о природе предмета, последний должен рассматриваться в его природном, а не в извращенном состоянии. Поэтому надлежит обратиться к рассмотрению такого человека, физическое и психическое начала которого находятся в наилучшем состоянии; на этом примере станет ясным наше утверждение. У людей же испорченных или расположенных к испорченности в силу их нездорового и противного природе состояния зачастую может показаться, что тело властвует над душой».
Наглядным свидетельством тому (на взгляд, кроме всего прочего, еще и фактического родоначальника всех расистских теорий) является наличие неразвитых подобий разумного существа — обиженных самой природой «недочеловеков», которым отказано в возможности самодостаточного существования. Единственным их спасением является только одно — симбиотическое соединение с теми, чьим уделом оказывается управление; предоставленные сами себе эти жалкие особи обречены на полное вырождение. Правда, и тот, кому надлежит взять на себя заботу о спасении первого, не в состоянии существовать без них. «Так, необходимость побуждает прежде всего сочетаться попарно тех, кто не может существовать друг без друга,— женщину и мужчину в целях продолжения потомства»; точно так же необходимость сводит вместе «властвующих и подчиненных», способных к организации и планированию с теми, кому доступно лишь выполнение чужих предначертаний. Эллин и раб — это совершенно разные существа, но при всем этом они не могут существовать друг без друга, ибо «в целях взаимного самосохранения необходимо объединяться попарно существу, в силу своей природы властвующему, и существу, в силу своей природы подвластному. Первое благодаря своим умственным свойствам способно к предвидению, и потому оно уже по природе своей существо властвующее и господствующее; второе, так как оно способно лишь своими физическими силами исполнять полученные указания, является существом подвластным и рабствующим. Поэтому и господину и рабу полезно одно и то же». «Неизбежно приходится согласиться, что одни люди повсюду рабы, другие нигде такими не бывают». Словом, с самого часа своего рождения одни предназначаются для подчинения, другие — для господства.
Вычленяя из всего сказанного Аристотелем рациональное зерно и переводя все это в контекст глобального процесса разделения труда мы обнаруживаем, что уже в самом начале этого транс-исторического потока происходит разделение чисто исполнительской и организационной управленческой деятельности, каждая из них получает относительную самостоятельность.
Разумеется, эти выводы афинского мыслителя не вправе приниматься гуманитарной мыслью в качестве руководящего принципа. Но вместе с тем, что бы ни говорилось их противниками, нужно признать: способность к последней (во всяком случае в достаточной для эффективного управления кем-то, кроме самого себя) может быть развита далеко не в каждом. Впрочем, не в каждом может быть развита и переходящая границы любительства способность к музыке, шахматам, философии и т.п.
Начала же каждой способности, в конечном счете, кроются в избыточной части необходимого продукта.

Выводы

Сказанное позволяет сформулировать следующие выводы.
1. Прибавочный продукт при всем желании не может производиться там, где потребность в необходимом удовлетворена в полной мере. Ничто иное, как центры производства прибавочного продукта образуют собой «точки кристаллизации» всей будущей цивилизации. Эти центры формируются только там, где рядом с ними складывается хронический дефицит; сочетание возможности производства сверх необходимого с существующей рядом неспособностью обеспечить выживание образует собой обязательное условие окончательного выделения человека из царства животных.
При этом суммарное производство хозяйствующих общин, одна из которых в состоянии обеспечить более высокую производительность, другая стоит на грани выживания, не превосходит объемы, безусловно необходимые для поддержания жизнеспособности обеих.
2. Появление прибавочного продукта порождает прямую экономическую зависимость субъекта потребления от субъекта производства. Экономическая зависимость, в свою очередь, порождает экономическое принуждение. Экономическая зависимость в сочетании с экономическим принуждением дают начало процессам первичного социального синтеза.
3. Внеэкономическое принуждение и весь политический его инструментарий возникают на основе экономического; и со временем уже не прибавочный продукт становится средством принуждения к чему бы то ни было, но именно этот инструментарий — орудием принуждения к производству прибавочного продукта.
4. Сохранение инерции первичного социального синтеза возможно только там, где известная часть прибавочного продукта выводится из процессов удовлетворения базовых потребностей и меняет свою форму. При этом прибавочный труд канализируется в производство, вещей, излишних для удовлетворения базовых потребностей организма. Тем самым полагается начало диверсификации социальных потребностей и разделению труда.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия