Бенедиктов Н. Русские святыни

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть III. РУССКАЯ СИСТЕМА СВЯТЫНЬ

Глава 5. ОТЗЫВЧИВОСТЬ И УЖИВЧИВОСТЬ

При редкостном своеволии русский человек является очень уживчивым, миролюбивым и отзывчивым. Там, где он не подвергается нападению, русский весьма добрый сосед. Стоит вспомнить границу с Норвегией. Норвежцы — мирные соседи, а коли так, то и граница здесь мирная тысячу лет. Русские одинаково русские и на границе с Польшей, и на границе с Норвегией. С Польшей воевали в силу польской агрессии. Мир как отсутствие войны всегда ценится русскими по высшему разряду первоочередных ценностей.

Русские вели много и очень много войн, но анализ этих войн показывает, что они все за редчайшими исключениями со времен богатырей носили справедливый и освободительный характер, идет ли речь о войне в глубине древностей с аварами, когда «обры примучивали дулебов», а в результате пропали сами, оставив поговорку «погибоша аки обре», или идет речь о последней войне с нацизмом, закончившейся взятием Берлина русскими войсками. Вряд ли есть надобность перебирать все бесконечные войны в истории российской, чтобы убедиться в этом. Слишком страшные войны вела Россия, чтобы русские захотели воевать. Нет, как уже говорилось, и богатыри древнерусские, и нынешние воюют, защищая родину, сирот, детей, стариков, жен.

210

За последние перестроечные годы русским пришлось выслушать много злых слов об извечной агрессивности русского народа. Развалился Союз, и начались межнациональные войны, столкновения и трения. И тогда обнаружилось, что войны идут или шли в Таджикистане, Азербайджане, Армении, Грузии, Абхазии, Осетии, Чечне, Ингушетии, Молдавии, налицо национальные трения или столкновения в Киргизии, Казахстане, Узбекистане, Украине, Литве, Латвии, Эстонии, начались осложнения в ряде национальных образований РСФСР, и только чисто русские области не отмечены национальными трениями. Причем отсутствие национальных осложнений настолько ясно всем, что под аккомпанемент русофобских речей как живое опровержение всей этой клеветы бегут на русскую территорию люди всех национальностей, и в Нижнем Новгороде можно видеть турок-месхетинцев, армян, азербайджанцев, грузин, осетин, чеченцев, таджиков, украинцев и т. д.

Уживчивость и отзывчивость русских развита в удивительной степени. Вот впервые опубликованы обобщенные данные о потерях в войнах, о пленных, и согласно этим данным общие прямые людские потери страны за все годы Отечественной войны оцениваются почти в 27 млн. человек 1 , а Вооруженные силы из них потеряли 11,4 млн. 2 Разница страшная — около 20 млн. гражданского населения убито немцами и их союзниками (всей цивилизованной Европой). Вооруженные силы Германии и ее союзников потеряли 8,6 млн., и если бы русские советские войска вели такую же варварскую войну, то Германия и ее союзники должны потерять мирного населения по схеме 27 : 11,4 = х : 9,6, и этот х означал бы около 20 млн., а гражданского населения, следовательно, более 11 млн. Но ведь этого нет. Можно

1 Гриф секретности снят. М, 1993. С. 128.

2 Там же. С. 130.

211

высказать возражения — это-де воевали государства, а не народы. Можно сравнить пленных: советских в плену — 4 млн. 59 тыс., вернулось 1 368 349 1 , Германии и ее союзников — 3 млн., из них свыше 600 тыс. освобождено непосредственно на фронте, и вернулись из плена после войны 1939 тыс., т. е. вернулось около 2,5 млн. 2 . Из русского плена, как видим, вернулось вдвое больше, и опять же можно сказать, что это политика режимов, а не поведение народа. А так ли?

Вот свидетельство очевидца. И. Солоневич пишет о том, что видел летом 1945-го в Германии: «...бауэр ел вовсю. Но своему разбитому солдату — он не давал ничего», а в сибирских деревнях люди давали хлеб даже преступникам, «несчастненьким» 3 . Н. Лосский приводит документальные свидетельства, что во время Крымской войны русские солдаты раненых французов на перевязку уносили прежде русских, поскольку-де «чужие», пожалеть надо, «своим»-то всякий поможет, а немец Отто Бергер, вспоминая о плене, говорит об отношении к пленным как к несчастным, которым и при страшной послевоенной нужде старались всячески помочь 4 . Как видим, по отзывчивости и человеческой доброте есть различия между немцем и русским с безусловным превосходством русского.

Думается, отзывчивость и миролюбие русского народа были не последним доводом в пользу добровольного присоединения к России. Каждый может взять сборник архивных документов, изданный в 1992 г ., т. е. в период большого шума о русской «тюрьме» народов, и увидит документы, просьбы и ходатайства о русском подданстве ненцев, ал-

1 Гриф секретности снят. С. 338—339.

2 Там же. С. 390.

3 Солоневич И. Л. Народная монархия. С. 129—130.

4 Лосский Н. О. Указ. соч. С. 291—292.

212

тайцев, украинцев, молдаван, курляндских и семигальских, литовских жителей, кабардинцев, осетин, лезгин, мегрельцев, кахетинцев, имеретинцев, тушин, хевсуров, пшавов. армян, грузин, бакинцев, шушинцев, карабахцев, шакинцев, шагагцев, шурагельцев, абхазов, ахтинских, алтыпаринских, докузпаринских, мескенжалинских, цебельдинских народов, казахов и каракалпакцев, туркмен, ташкентцев, киргизов байжигитовского рода и дикокаменных, и прочая, и прочая 1 . Конечно, перечислены не все, однако стоит помнить, что Россия сохранила все — и неперечисленные здесь большие, и малые народы. Сравнение с Европой — в ее пользу. Англичане, немцы, голландцы вырезали, убивали и травили целые народы — тасманийцев, гереро, коса, зулу, банту, индонезийцев. История Африки, Азии и Америки полна таких страшных страниц. Любой грамотный человек должен знать страшные избиения народов, устроенные цивилизованными англичанами на Тасмании, где они перебили всех до одного, в Индии (см. картины Верещагина), в Судане, Южной Африке, Китае, избиения немцами гереро, а французами — берберов, туарегов, арабов, итальянцами — эфиопов.

И уживчивость русских удивительна. Так, русская эмиграция в XX веке сравнительно с другими эмиграциями дала наименьшее число преступлений, оказалась самой законопослушной. Мэры Парижа, Чикаго, Питтсбурга — городов с большой русской общиной — отмечают эту законопослушную уживчивость русских людей. «Со своим уставом в чужой монастырь не ходят», — гласит русская поговорка. Г. И. Литвинова пишет: «Когда эмигранты 80-х годов создали мафиозные группы и их стали называть «русской» мафией, то Конгресс русских американцев заявил решительный протест и добился успеха: под страхом

1 Под стягом России. М, 1992.

213

штрафных санкций мафию теперь не называют русской. Еврейской ее тоже не называют. Именуют советской» 1 .

Бывает нередко, когда эту черту миролюбия, уживчивости, отзывчивости, «всемирного болельщика», по словам Ф. Достоевского, называют женской, и отсюда делают вывод о женской сути народа: «Это неверно: русский народ, особенно великорусская ветвь его, народ, создавший в суровых исторических условиях великое государство, в высшей степени мужествен; но в нем особенно примечательно сочетание мужественной природы с женственной мягкостью» 2 . И в самом деле отзывчивость и уживчивость бросаются в глаза, однако для Европы символом России все же служит медведь. Представьте Святослава, Владимира Мономаха, Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Грозного, Минина и Пожарского, Петра I , Румянцева, Суворова, Кутузова, Скобелева, Брусилова, Жукова и попытайтесь назвать их женственными. Названы только воины, но разве отличны от них по степени суровости и мужественной государственности Иван Ш, Александр II , Александр III , Ленин? Назовите женственными Ломоносова или Менделеева, Павлова или Королева, и вы почувствуете всю ложь определения. Нет, о женственности речь не идет, отзывчивость, сочувствие, даже мягкость, но не женственность. Царям с улыбкой правду говорить русский человек мог, но при этом милость к падшим призывал. И эта милость — жалость иногда даже излишняя, ибо и к преступникам, и к иностранцам относятся по-русски нередко чрезмерно предупредительно как к «несчастным», или как к «чужим», которых пожалеть нужно. Идет это от силы и от доброты, однако, как говорилось, находятся иные, видящие в этом слабость.

1 Литвинова Г. И. Русские американцы. М., 1993. С. 80.

2 Л о с с к и й Н. О. Указ. соч. С. 290.

214

Глава 6

СПРАВЕДЛИВОСТЬ — ПРАВДА — СОВЕСТЬ

В русском языке «справедливость» означает и «жизнь по правде», и «жизнь по совести». Известно, что правда соединяет в себе оттенки истины и справедливости. В XIX веке о «правде-истине» и «правде-справедливости» писал Н. К. Михайловский. Совесть есть личное чувство ответственности за правду и справедливость. Правда отличается от истины чувством справедливости и возвышения человека, любви к нему. Можно человека считать сосудом греха, и вряд ли найдется человек без греха, — один Бог безгрешен. Даже апостолы — люди. Вспомните тройное отречение Петра от Иисуса, или неверие Фомы, или преследование христиан Савлом, вспомните слабости вселенского отца церкви Григория Богослова, и вроде бы легко сделать вывод о греховности любого человека. Однако это лишь часть правды, а значит, не вся правда, и коли так, то и большая неправда. Ведь назови человека свиньей раз, другой, третий, и он в конце концов захрюкает. Так гласит русская поговорка, и на недоверии к человеку, принижении человека к греховному существу строит свое отношение западный мир — напомню хотя бы А. Якова сегодня, отцов американской конституции и Т. Гоббса вчера. И подобное западное понимание человека логично и последовательно соединяет впечатление о человеке как греховном и злом существе, с человеческой гордыней, с антропоцентризмом. Мир человеческий, построенный на недоверии и злом человеке, как бы противостоит миру добра, истины, правды и красоты, отодвинутому в заоблачные выси. И один мир — реальный человеческий мир — построен на недоверии, и «он практичен», что постоянно подчеркивает А. Янов, но в нем нет места правде, совести, справедливости, и в нем нет ис-

215

точника этих святынь. В лучшем случае можно говорить о механическом, животном, рациональном, рыночном равенстве. Другой мир построен на доверии к человеку. Митрополит Вениамин (Федченков) оправдывает доверчивость местоблюстителя патриарха митрополита Сергия (Страгородского) «по простому психологическому закону, выраженному св. Григорием Богословом после его ошибки «в дружбе» Максима Циника: «Кто сам верен, тот всех доверчивее. Всякий судит о других по самому себе». А по мнению митр. Вениамина, который знал митрополита Сергия десятки лет: «Митрополит Сергий сам совершенно честный человек и добросовестный христианин» 1 . Отличие русского человекоощущения от западного бросается в глаза, и доверие его к другим людям и вчера, и сегодня отмечается всеми исследователями. Вот мнение И. Солоневича: «Французский моралист Вовенар, современник Вольтера, сказал: «Тот, кто боится людей, любит законы». Русское мировоззрение отличается от всех прочих большим доверием к людям и меньшей любовью к законам. Доверие к людям сплетается из того русского оптимизма, о котором писал профессор Шубарт, по моей формулировке — из православного мироощущения. Напомню еще раз: православие отличается от остальных христианских религий, даже и догматически, тем, что оно «приемлет мир», который, хотя и «во зле лежит», но вследствие нашего греха, нашей ошибки, которую мы по мере нашей возможности, должны исправлять. Или, иначе, заботясь о «будущей жизни», мы не должны забывать и эту, ибо и эта создана Творцом. Отсюда идет доверие к человеку как к той частице бесконечной любви и бесконечного добра, которая вложена Творцом в каждую человеческую душу. Православие предполагает, что человек по природе своей добр» 2 .

1 Митр. Вениамин (Федченков). Указ. соч. С. 368—369.

2 Солоневич И. Л. Народная монархия. С. 402—403.

216

Эта доверчивость может казаться западному человеку «непрактичным» чувством, но он признает ее благочестивость (см. Янова), святость, а о жизненности такой установки в начале нашей работы речь уже шла. И речь в данном случае идет не только об отличии русского от западного мироощущения, но и об истинности, и о «практичности», о справедливости и точности ощущения мира. Вспомним приведенные выше примеры с апостолами и святыми. Разве апостол Петр потому известен как апостол, что отрекся от Христа трижды? Разве апостол Фома потому апостол, что не сразу поверил в Христа? Разве несдержанность с людьми сделала Григория Богослова вселенским отцом церкви? Ясно, что вовсе не потому, а вопреки этому качеству. Несмотря на свои слабости и преодолевая их, укрепляясь в вере и проповедуя учение Христа как то, во что они поверили всем существом своим, Петр и Фома стали апостолами, и они не отрекались и верили. Их же человеческие слабости лишь подчеркивают зрелую духовную мощь учителей человечества, дают масштаб восхождения от самых слабых отрекающихся и неверующих (как большинство людей тогда, да, видимо, и сегодня) до высоты, на которую большинство не способно. Так же обстоит дело и с Григорием Богословом. Не слабости, объединяющие его со многими людьми, но та сила духа, веры, размышления и слова, свойственная ему одному и не присущая большинству, — вот что делает его вселенским отцом церкви. Иными словами, доверие к человеку есть и любовное отношение к нему, но и истинно верное отношение, правда жизни, позволяющая видеть в человеке образ и подобие Божие, а следовательно, не лживое существо, не злобное и трусливое животное, но сильную в своих проявлениях и постижениях истины, добра и красоты личность. Нельзя сказать, что главным качеством многих великих русских людей было пьянство, ибо пьяниц много, а великих мало, и велики

217

они не потому, что пили. Тем более смешно противоположное рассуждение, поскольку трезвых и глупых очень много, и от одной трезвости никто еще великим не стал. Значит, русский взгляд на человека справедлив и правдой своей, ибо он точнее говорит истину о человеке, дает ему уроки и опыт. Конечно, доверчивость может оборачиваться и слабостью. Сегодня это видно особенно ясно. Очень многие поверили демагогам и их посулам, голосовали за них, но вечно обманывать нельзя и общее отрезвление пойдет не на пользу этим обманщикам, хотя не избавит от новых.

Как уже говорилось, социологические исследования показывают постоянное различие блоков ценностей и их иерархии у русского и западного человека. Высший блок наиболее значимых для русского человека ценностей назван блоком справедливости. Для западного человека личная индивидуальная свобода определяет понятие справедливости. Если что-то или кто-то мешает личной свободе, то западное соображение говорит о несправедливости. Добиваясь восстановления личного удобства как проявления личной свободы и своеволия, западный человек сочтет справедливым навязывание его миропорядка другим людям и, как правило, об этом не очень и задумывается. Отсюда и двойной счет во взаимоотношениях, в политике и т. п.

Для русского человека двойной счет во взаимоотношениях исключен. Братание народов будет с его стороны воспринято как акт предельно взаимный. И свобода может быть понята лишь как жизнь по правде и справедливости. Собственно, по-русски «жить по справедливости» означает «жить по правде» или «жить по совести». Это вовсе не означает равенства, потому что люди не равны — они могут быть слабы, малы, больны, бездомны, несчастны, а дело настоящего человека — пожалеть их и помочь им. Более того, другие — не русские — весьма часто, если не как правило, вызывают у нас пластичное желание понять их и

218

почувствовать, ибо им может быть в чужой обстановке неуютно. Отсюда повышенная до чрезмерности внимательность к иностранцам. И уж совсем не идет речь о механическом равенстве людей, формул, законов и т. п.

Идеал высшей правды, справедливости есть принцип соединения истины и добра, превращение идеала в святыню. Отсюда особый национальный идеал — Святая Русь в отличие от Прекрасной Франции, доброй Старой Англии и т. п. Отсюда и сохранение, по мнению Н. А. Бердяева, идеала Святой Руси в парадоксальной форме Третьего Интернационала. Нелишним будет отметить, что « XIV — XV века — это, как давно уяснено, время расцвета святости; именно в эту пору родился образ и понятие «Святая Русь» 1 . Поиск и нахождение смысла жизни человека — жить по правде, по справедливости, по совести — приводили к восстановлению идеала Святой Руси и выводили тем самым народ из тупика. В период удельной Руси русские вместо единства и мира поделились на уделы и мелкие княжества, постоянно дрались между собой из-за мирских благ, корысти, власти, из-за имущества и гордыни убивали друг друга. Несовместимость жизни по совести с таким поведением подчеркнута историей первых русских святых Бориса и Глеба, невинно погибших в братоубийственных столкновениях. Отсутствие единства привело к жуткому монголо-татарскому игу, своеобразному наказанию за грехи стяжательства, гордыни, несправедливости, неправды предшествующего периода. И выход из тяжелой ситуации — освобождение и восстановление Руси — обозначился через нахождение смысла жизни, идеала Святой Руси (Сергий Радонежский и Дмитрий Донской, Нил Сорский и Иосиф Волоцкий и другие), что привело к объединению русского народа.

1 Кожинов В. В. История Руси и русского слова... С. 453.

219

И в другой раз — в период капитализма — соблазнившиеся властью и сытостью генералы и масоны привели Россию к февралю 1917 года, взорвавшему страну. Как уже говорилось, Н. Бердяев прав, говоря о восстановлении страны через новый образ «жизни по справедливости» (Святой Руси) в виде Третьего Интернационала.

И современная ситуация напоминает приведенные примеры. Желание «догнать и перегнать» Америку по количеству потребленного, призыв жить сегодня, а не ради будущих поколений, жить интересами, а не справедливостью (известное заявление М. С. Горбачева о том, что нет постоянных друзей, а есть постоянные интересы) — все это привело к разрушению страны, войнам на постсоветской территории, развалу экономики, страданиям людей. И выход из этой ситуации должен быть обозначен в новой форме и в том вечном человеческом смысле — жить по справедливости, жить по совести, жить по правде. Как эта форма будет выражена в словах: Святая Русь, Третий Интернационал, русский социализм — ответ даст история. Но выход — в этом направлении. В свое время отошедшие от церкви образованные люди утратили христианскую идею Царства Божия, однако мучились неправдами реальной жизни и были настроены на поиск социальной справедливости на земле. Англичанин Стивен Грэхем много лет изучал Россию, великолепно владел русским языком. В своей книге «Путь Марфы и путь Марии» он пишет, что с англичанином разговор кончается беседой о спорте, с французом — беседой о женщине, с русским интеллигентом — беседой о России, а с крестьянином — беседой о Боге и религии. Русская идея, по мнению Грэхема, — христианская, на первом плане в ней любовь к страдающим, внимание к личности, страстное искание социальной справедливости как проявления высшей гармонии. Вне высшей справедливости как жалости к униженным, укрощением грубого, вне высшего

220

добра и покровительства малым мира сего русский человек не видит света. Вариант размышлений, к сожалению, встречающийся в мире, — «права или не права, но это моя страна» — для русского человека исключен. Выбора здесь нет никакого, ибо святыня высшей правды всегда будет выше даже горячо любимой родины и народа. Отсюда идеал справедливости для русского выше ценности родины, выше ценности труда, а уж тем более выше свободы, и сам определяет собой ее суть. Например, свободой человек пожертвует ради спасения своей жизни, или жизни другого человека, или ради спасения отчизны. Уже потому свобода личная для русского сама по себе не будет стоять на высшем пьедестале. Откинуть совесть как чувство справедливости и справедливость как принцип совести и выбрать неправую жизнь, неправдивую и неправую державу — вряд ли удастся в России сделать такую схему принципом жизни.

Именно в этом пункте наступает смычка общечеловеческого и национального, и исходная точка ценностей аргументации любого рассуждения — о религии или о культуре, о государственном устройстве или о партийных программах, о ценах или о форме собственности, об умственном или физическом труде — в конечном счете речь идет о святости справедливости, правды как единства добра и истины, о совести как чувстве справедливости, о социальном порядке как воплощении социальной справедливости.

Справедливость как принципиальный исходный стержень жизни был в России понят и освоен народной жизнью давно. И. Солоневич пишет: «Был найден детски простой секрет сожительства полутораста народов и племен под единой государственной крышей, был найден — после Петра утерянный — секрет социальной справедливости. Но и он был утерян только верхами народа» 1 . Это позволило

1 Солоневич И. Л. Народная монархия... С. 123.

221

мирно строить государство и братство народов. В национальном плане горе и радости были общими. Назовем ли мы Россию братством народов или тюрьмой народов, все равно должны будем признать, что привилегированного русского народа не было. Царей присоединенной Грузии не обидели, Багратидов назвали князьями Грузинскими и дали на кормление село (ныне город) Лысково Нижегородской губернии. Шамиля, захватив, не уничтожили, а также дали ему русских крестьян на кормление в Костроме. Барин мог быть из грузин, чечен, крымских Гиреев, французов, немцев, молдаван (Кантемир), но крестьяне были русскими. Элитарного чувства превосходства у русских не было и не могло выработаться потом. При советской власти сохранялись те же отношения. Горьковская область давала валовой национальный продукт на 21 млрд. тогдашних рублей (тех же долларов), а расходная часть бюджета области была 900 млн. рублей., т. е. меньше 4% от заработанного. В это же время Таджикистан тратил в два раза больше, чем зарабатывал. И это касалось всех республик. Режим царский и советский эксплуатировали русское чувство братства и жалости к малым народам. Именно не только советский, но и царский режим: Польша вошла в состав империи анархической и отсталой развалиной, а к 1913 году была одной из наиболее развитых частей империи. А самостоятельная Польша без русского донора к 1939 году давала 85% того, что производила в 1913 году. Русское море утихомиривало местные водовороты, жертвуя собой.

Как говорилось выше, богатырский эпос рисует нам дохристианское мироощущение русских людей — трудиться, не грабить, защитить слабого и помочь ему, не кланяться начальству и т. п. И это мироощущение живет с нами — иначе былины и сказки остались бы только в архивах. Нет, мы видим, как с чувством собственного достоинства говорит Илья Муромец с князем, по рассказу Пушкина мы знаем, что так же говорит крестьянин и с императрицей. Ха-

222

рактерна историческая легенда о том, как уволенный после 25-летней армейской службы нижегородец солдат Орешкин «громко» пропивал в трактире выходное пособие. Пытаясь успокоить солдата, трактирщик сказал, что, дескать, негоже буянить перед лицом его императорского величества (в трактире висел портрет императора). Орешкин заявил, что ему плевать на его величество, за что буян и был посажен в «холодную». Обо всем, касавшемся лично царя, докладывали ему. Николай I на доносе о случае в трактире написал резолюцию: «Орешкина отпустить. Впредь моих портретов в трактирах не вешать. А Орешкину передать, что я на него тоже плевал. Николай».

А вот другая сказка, показывающая, что русское восприятие и XX век мало изменил. В сказке Б. Шергина (1896—1973) «Золоченые лбы» рассказывается, как «царь да ише другой мужичонко исполу промышляли... Царь за рюмку, мужик за стокан». И явился мужик Капитонко пьяный и незваный на придворный банкет: «Это царю неприлично:

Кисла ты шерсть, ну куда ты мостиссе? Какая те, пьянице, пара? Поди выспись.

Капитонку это не обидно ли?

— Не ты, тиран, напоил! Не тебя, вампира, и слушаю! Возьму батог потяжелее, всех разбросаю, кого не залюблю.

Брани — дак хоть потолком полезай. Царь с Капитонком драцца снялись. Одежонку прирвали, корону под комод закатили. Дале полиция их розняла, протокол составили.

С той поры Капитона да амператора и совет не забрал. И дружба врозь. Мужичонка где царя не увидит, все стращает:

— Погоди, навернессе ты на меня. Тогда увидам, которой которого наиграт».

Похожую историю из XV века читал я в материалах Нижегородского Печерского монастыря. И напрашивается сравнение: если отвлечься от особенностей жанра, то вся

223

жизненная картина отстаивания чувства достоинства — отношение к начальству в Киеве у Ильи Муромца, на Севере у мужичонки Капитона, в Нижнем Новгороде — одинакова, и неважно, происходит и рассказывается это в X , XV , XIX или XX веке. Все равно, это очень русская история, где социальная несправедливость обидна и осуждается. И ругается тогда мужик, как говорилось в документе Печерского монастыря, бранными словами на власть имущих.

И православие также несло с собой идеал социальной справедливости. Г. Федотов специально разбирает этот вопрос: «Святость, недостижимая в общественной жизни, возможна лишь в личном совершенстве — в подвижничестве немногих героев духовной жизни. Из этой бесспорной истины делают ошибочный вывод: социальная жизнь безразлична для христианина, и даже больше — он должен искать своего собственного спасения и не ставить своей задачей спасение других людей. Но знаменитый епископ и проповедник конца IV в. св. Иоанн Златоуст прекрасно показывает несостоятельность этого религиозного эгоизма: «Не будем довольствоваться исканием собственного спасения; это означало бы погубить его. На войне и в строю, если солдат думает только о том, как бы спастись бегством, он губит себя и своих товарищей. Доблестный солдат, который сражается за других вместе с другими, спасает и самого себя. Раз наша жизнь есть война, самая жестокая из войн, сражение, битва в строю, будем оставаться в рядах, как приказал нам Царь, готовые разить, проливать кровь и убить, думая об общем спасении, ободряя стоящих, поднимая лежащих на земле. В этой битве много наших братьев опрокинуты, ранены, залиты кровью, и никто не печется о них — ни мирянин, ни священник, никто из товарищей по оружию, друзей и братьев; каждый из нас преследует собственные интересы» ( I — IX слово на Мф. гл. 5).

Трудно сильнее выразить начало солидарности, товарищества, братства в христианском идеале жизни. Так как

224

общественный строй не безразличен для духовного и морального благополучия людей, так как он может или развращать, соблазнять их, или воспитывать к добру, то отсюда ясно: социальный строй не может быть безразличен для христианина. К какому же строю он должен стремиться? К такому, где более всего воплощена справедливость и братские начала жизни, где легче всего борьба со злом и где личность поставлена в наиболее благоприятные условия для своего духовного развития» 1 .

Г. П. Федотов справедливо пишет, что христианская любовь должна быть направлена к душе человека, но и к его телу, и пишет, что с идеалом братства несовместимо сосуществование разных социальных противоречий — богатства и бедности, так как оно свидетельствует о небратском, черством отношении к ближнему 2 , а «совершенный идеал братской христианской жизни есть коммунизм любви. Впоследствии общежительный монастырь повторит, но на основе внешней дисциплины и хозяйственной предусмотрительности, идеал коммунистической христианской жизни» 3 .

В своей статье «Социальное значение христианства» Г. П. Федотов приводит много текстов Нового Завета, проповедей Иоанна Златоуста и Василия Великого, трактующих социальный идеал христианства: «В обличении социального зла социалисты и даже коммунисты нашего времени не могли превзойти отцов IV века. Даже прудоновское «собственность есть воровство» мы слышим из уст Златоуста и Василия Великого» 4 . И в социализме и коммунизме «без труда вскрывается их христианское происхождение» 5 .

1 Федотов Г. П. О святости, интеллигенции и большевизме. Изд. СПб. ун-та, 1994. С. 54—55.

2 Там же. С. 59.

3 Там же. С. 61.

4 Там же. С. 66.

5 Там же. С. 75.

225

Конечно, атеизм, излишние надежды на материальное изживание духовных корней, вера в предельную производность морали от условий жизни — все это мешало обнаружить единство православия и коммунизма. Борьба с церковью усугубляла этот раскол. Однако идея социальной справедливости есть то главное социальное содержание, которое объединяет православие и коммунизм. Разве не призыв к объединению трудящихся и жалость к униженным и угнетенным составляли суть массовой идеологии XX века? Разве не читали в школьных хрестоматиях текст:

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови,

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви.

Конечно, справедливость вовсе не подразумевает равенства. Но как раз по этой части и не могло быть раскола православного и коммунистического мироощущения. Люди не равны между собой — сильные и слабые, сытые и голодные, талантливые и не очень, зрячие и слепые, музыкальные и глухие. Уже поэтому русская православная философия для социальной и политической сфер разрабатывает понятие ранга (И. А. Ильин), а Маркс клеймит приложение одной мерки к разным людям как буржуазное право и реальную несправедливость. К разным людям мы обязаны прикладывать разные мерки, для мужчины и женщины позволительный разовый подъем тяжестей до сего времени в законодательстве различен: 60 кг для мужчины и 20 кг для женщины. Думается, что не проблема равенства или справедливости сегодня разводит две идеологии — православие и коммунизм. Разводит достаточно второстепенный вопрос об атеизме. Вчера он имел некоторые основания и был воинствующим и силовым, и сегодня многие путают коммунизм с атеизмом. И если можно объяснить коммунисту, что атеизм не самое главное в учении, то сегодня столь же

226

трудно бывает объяснить это православному. С их стороны также встречаются забывшие заповедь: «Не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит?» ( I Иоанн. 4. 29). И конечно, приходится признать вместе с представителями религиозного социализма, что цель и смысл жизни человеческой в осуществлении и служении вечным святыням, что позволяет логически точно истолковывать идею социальной справедливости, объединяющую и русскую идею, и ее социальный идеал 1 .

Глава 7

КРАСОТА

Как известно, «место религии в Японии в значительной мере занято культом красоты» 2 . Академик В. М. Алексеев пишет в своих воспоминаниях о Китае: «Нет такого китайца, который не любил бы свой театр» 3 , а поэтому когда он спрашивал китайского возчика: «Что поешь?» — улыбается и частенько называет какую-нибудь оперу. Это потрясает: я что-то никогда не слышал, чтобы наш русский мужичок пел арию Ивана Сусанина...» 4 . Сравнения с Востоком показывают, что по части восприятия искусства и его значения для нас мы можем не оказаться, как пели когда-то, впереди планеты всей. Однако в современном евро- и даже американоцентристском мире приходится отсчет вести от западного восприятия мира.

1 Антонов М. Ф. Ложные маяки и вечные истины. М., 1991. С. 144.

2 Овчинников В. В. Ветка сакуры. М, Молодая гвардия, 1988. С. 40.

3 Алексеев В. М. В Старом Китае. М., Изд. восточной литературы, 1958. С. 59.

4 Там же. С. 234.

227

Художественное восприятие мира для западного человека явно не принадлежит к числу первоочередных мотивов жизни. Можно сказать и так: Запад скорее Рим, нежели Греция и Византия. Так, в западно-католическом богослужении, как известно, нет икон, и уже это уменьшает возможности укрепления и усиления художественной стороны мировосприятия. Западно-католическое богослужение идет на непонятном для большинства латинском языке, и, следовательно, художественно-словесный и художественно-литературный ряды воздействия на прихожанина сотни и тысячи лет были исключены как форма эстетического воздействия и воспитания. У основателя официальной идеологии и философии католической церкви Фомы Аквинского в «Сумме теологии» в ликах бытия Божьего нет прекрасного, а есть единое, благое, истинное. Фома Аквинский полагает, что «красота тождественна с благом», но видит их различия в понятии: «Красота прибавляет к благу некую соотнесенность с познавательной способностью, и потому благом следует называть то, что просто удовлетворяет желание, а о красоте говорить там, где и самое восприятие предмета доставляет удовольствие».

Как видим, прекрасное у Фомы стоит не на первом месте в ряду высших ценностей, и, кроме того, связано и не разведено с познавательной способностью и удовольствием, а коли так, то эта позиция не исключает формалистического рационализма или рационалистического формализма и утилитаризма. Стоит вспомнить, что в доказательствах бытия Божьего по Фоме господствует формальный рационализм и полностью отсутствует эстетическое основание. Неотомисты лишь последние сто лет были вынуждены заговорить о красоте как важнейшем проявлении Божьего бытия.

Как выше упоминалось, в русле этого же мировоззрения стоит и тот факт, что лишь в XIV веке в Европе зафик-

228

сирован человек, для которого восприятие прекрасного стало реальным мотивом деятельности. Это Петрарка, который взошел на гору только для того, чтобы полюбоваться прекрасным видом.

И стоит вспомнить, что протестантские церкви усугубили это западное восприятие, рационализировав молитвенные дома и богослужения. Каждый, кто бывал в молитвенных домах сект западного происхождения, отмечал отсутствие икон, украшений, росписи на стенах, упрощенную архитектуру и т. д., и т. п., что резко обедняло художественную сторону жизни верующих. Позитивизм, прагматизм, утилитаризм, сциентизм, буржуазный рационализм и сегодня основательно сужают сферу прекрасного в жизни западного человека.

Писатель Дж. Оруэлл в своем очерке об англичанах неоднократно подчеркивает в качестве их основной черты «глухоту к прекрасному»: «Обсуждая жилищную проблему Англии, средний человек даже и не берет в голову эстетический ее аспект. Не существует никакого мало-мальски широкого интереса к искусствам, не считая разве что музыки» 1 . По его мнению, в Англии господствует почти «всеобщая глухота к эстетическим ценностям» 2 .

Нас, русских, это может удивлять, и мы можем предположить, что Дж. Оруэлл слишком строго судит своих соплеменников. Однако его мнение поддерживает и Ч. П. Сноу в своих воспоминаниях о Л. М. Леонове, сравнивая западное и русское отношение к искусству. Л. М. Леонов рассказал о застолье у Сталина, на котором присутствовал А. М. Горький и еще несколько человек. Речь шла о литературе. Ч. П. Сноу пишет: «В леоновском рассказе, часто думал я с тех пор, кое-что необычно и непонятно. Для американского президента или британского премьер-министра было бы необыч-

1 Оруэлл Дж. Указ. соч. С. 198.

2 Там же. С. 232.

229

но, если не сказать большего, тратить время на то, что по сути было литературным обедом. Одно из множества любопытных обстоятельств, имеющих отношение к Сталину: он был куда более образован в литературном смысле, чем любой из современных ему государственных деятелей. В сравнении с ним Ллойд Джордж и Черчилль на диво плохо начитанные люди. Как, впрочем, и Рузвельт. Черчилль в унынии старости впервые в жизни раскрыл книги Джейн Остин и Троллопа. Сталин же — а в этом плане и все следовавшие за ним советские лидеры до сегодняшнего дня — изучал классическую литературу еще школьником. Западникам трудно представить, что, общаясь с советскими политиками и учеными, они попадают в общество, лучше образованное в литературном (но не в зрелищном) смысле, чем их собственное» 1 . И далее Ч. П. Сноу добавляет: «Театральные вкусы Сталина были еще основательней» 2 . «Сталин возложил на себя обязанности Верховного Литературного Критика» 3 . «Подозреваю, он чувствовал, как никто на Западе чувствовать не способен, волшебную силу художественной литературы» (курсив мой.— Н. Б.) 4 .

К сказанному стоит добавить, что преувеличений в этих словах нет. Ведь Черчилль числится и сегодня на Западе не только политиком, но и мастером литературы, автором целого ряда сочинений, получил Нобелевскую премию по литературе. И все же так и он «чувствовать не способен». Добавим, что Сталин был верховным оценщиком (и весьма профессиональным) не только литературы и театра, но и кино, музыки, скульптуры, архитектуры, изобразительного искусства, поэзии и даже карикатуры. Об этом сегодня существует масса свидетельств людей, кото-

1 Сноу Ч. П. Указ. соч. С. 659.

2 Там же.

3 Там же. С. 660.

4 Там же. С. 661.

230

рым можно доверять. Речь идет не о восхвалении Сталина. Этим в еще большей степени отличались и Ленин, и Плеханов. И это свойство не одних правящих большевиков.

Вспомним русских императоров, их отношение к музыке и картинам, архитектуре и скульптуре, театру, балету, литературе. Екатерина II , Николай I , Александр II могут быть описаны по отношению к искусству как «Сталины» своего времени. Например, Николай I и его отношения с Пушкиным и Жуковским, Гоголем и Глинкой, или Александр II и его отношения с А. К. Толстым и Н. Г. Чернышевским. Если Сталин добивается постановки «Дней Турбиных» М. А. Булгакова, то Николай I — «Ревизора» Гоголя. Вне такого отношения к искусству нет русской жизни, и правители старались этому соответствовать. Суть именно в этом. Если же у них не хватало собственных способностей и образования, то их старались «загримировать» под требуемое соответствие «трона» и русской жизни, примерно так, как это проделали с Л. И. Брежневым и его литературными сочинениями или с Ельциным и его опусами.

Дж. Оруэлл и Ч. П. Сноу правы — на Западе отношение к искусству отлично от нашего. Если приходится слышать от руководителя политического отдела британского посольства, т. е. от британской элиты, слова о том, что он Диккенса не читал, то у каждого русского, как и у автора этих строк, не может не возникнуть недоумения. А затем размышление приводит к выводу, что у них образование хуже, а не знают и не образовывают в этой части потому, что эта часть — искусство, отношение к прекрасному — не кажется им чем-то значительным и важным.

Иное мы видим в русской культуре, в которой «мы по природе своей стремимся к прекрасному», как говорил Василий Великий. Можно условно сказать, что по мировосприятию мы скорее Греция и Византия, нежели Рим. Условность и неточность сравнения состоят в том, что и до принятия христианства художественное восприятие мира

231

было важнейшим мотивом поступков русского человека. Стоит вспомнить, что само принятие христианства по византийскому образцу было обусловлено этим мотивом: как известно, послы-эксперты князя Владимира склонились в сторону православия, которое произвело на них глубокое впечатление красотой богослужения в Софийском соборе Константинополя.

И в дальнейшем этот мотив не исчезает, проявляясь в неожиданных образах в поворотные и трагические времена. Так, «Слово о погибели земли русской» есть плач не только по утраченному богатству и погубленной стране, но и скорбь по утраченной и опоганенной красоте. Православие иконами, языком богослужения, храмами и облачением священников усиливало художественную сторону жизни. В XIX веке произошел спор, в котором художественное восприятие мира явно продемонстрировало свое преимущество перед научными подходами. Когда Чаадаев говорил, что наша история ничего не дала миру, то достаточно было сослаться на «Слово о полку Игореве». Научное размышление легко может пренебречь одним фактом, записав его в исключение или даже в фальсификацию. Художественное восприятие мира ближе к истине, ибо художественная гениальность «Слова о полку Игореве» исключает единичность и предполагает уровень, почву, культуру и множество художественных памятников. И сегодня мы знаем, что наша история вовсе не культурная пустыня, а множество высших образцов искусства.

Само единство философии и искусства в России уже поразительно. Многие философы — сами поэты и писатели (Хомяков, Соловьев, Герцен, Чернышевский, Достоевский, Одоевский, Толстой и т. д.), для других художественная сторона мировоззрения есть определяющий мотив. Чего стоит С. Трубецкой с его «Умозрением в красках», К. Леонтьев с его эстетизмом или П. Флоренский с его доказательством бытия Божьего: «Есть «Троица» Рублева — есть Бог!»

232

И золотой, и серебряный век нашей литературы явно свидетельствуют в пользу громаднейшего значения художественной стороны нашего мировосприятия и исключительной связи этой грани со словом и речью. Не случайно Томас Манн говорил, что в России литература — больше, чем литература. И действительно, литература в России не только литература, но продолжение и выражение жизни, отстаивание прекрасного и начало дела.

Каков первоочередной круг ценностей, в который включена красота в русской системе ценностей-святынь? Уже из сказанного напрашиваются ближайшие понятия: Бог и слово. Русская религиозная традиция и философия наполнены эстетическим отношением к миру. Что касается слова, то его значение видно уже из привычного нам и вовсе не трюизма для Запада словосочетания: «литература и другие виды искусства». В этом выражении литература как бы вынесена в особый ряд в силу своей господствующей роли из ряда других искусств.

Понятия «добро» и «правда» (как «истина» и как «справедливость») также попадут в круг ближайших, и это, думается, не требует объяснений. А вот о понятиях «жизнь», «природа», «родина» надо сказать больше. Уже говорилось о том, что русский человек в «Слове о погибели земли русской» соединил родину с природой отношениями красоты: земля русская «красно украшена» озерами, реками, лесами и т. п. В «Слове о полку Игореве» мы видим то же самое единство красоты родины и окружающей природы. Окружающий человека мир воспринимается как упорядоченный свод и гармония, которую могут разрушить античеловеческие и антирусские силы. Выше уже писалось о родине и прекрасном в споре Пушкина и Чаадаева. Легко заметить, что великие писатели земли русской выступали защитниками и любителями природы («красоты божьего мира») — и Пушкин, и Тютчев, и Лермонтов, и Некрасов, и Есенин, и Леонов, и Рубцов, и Распутин, и т. п. И на этом же основа-

233

нии стоит здание русского философского и научного космизма. Отрешение от родины и от природы резко сужает сферу прекрасного. Не случайно позиция «жизнь — источник прекрасного» объединяет самых разноплановых русских философов — от Чернышевского до Соловьева.

И последнее. Отношение к прекрасному всегда носит бескорыстный характер и показывает наличие развитой системы ценностей. Если нужда-потребность, полезность, благо, ценность и, наконец, святыня есть ступеньки от жизни к житию, от мертвого к живому, от червя к человеку и святому, то отсутствие какого-либо звена-ступеньки показывает ущербность и недоразвитость человека или нации. Если вместо самоценности и бескорыстия красоты речь идет лишь о полезности, удовольствии, то любовь возвышающая и объединяющая заменяется сексом и животным началом, проституцией и блудом. В этом смысле святыня как высший этап развития ценностей всегда бескорыстна как побудительный мотив, и образцово-показательная святыня — красота. Поэтому по значению красоты в системе ценностей можно судить и о развитии человеческого в человеке, в народе, его зрелости, его восприятии слова, Бога, добра, правды, природы, истины, других людей. В этом одна из сторон известного выражения о красоте, которая спасет мир и даст ему гармонию добра, правды, природы, родины, мира.

Глава 8

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ

То, что любовь к родине есть безусловное и сильнейшее выражение народного духа, доказывать не надо. То, что идея защиты родины пронизывает весь героический эпос и всю нашу литературу, философию, описано неодно-

234

кратно. Много раз описано и различие в патриотизме и его значении на Западе и в России. Там слишком часто души волновала слава, отчаяние было здесь. Там слишком часто защищали родину, чтобы защитить семью и дом, здесь жертвовали жизнью, семьей и домом, чтобы спасти родину» 1 . Можно было бы лишь упомянуть о любви к родине как само собой разумеющейся, однако, к сожалению, это не так. И слово «патриот» не потеряло сегодня в иных устах ругательного оттенка, и слишком много «непатриотов» имеют возможность влиять на положение народа и страны, чтобы не уделить этому внимания. И перебирать мнения нынешних щелкоперов нет надобности, ибо они даже не вторичны , а, по крайней мере, третичны. Важно обратиться к одному из первых, кто попытался притушить значение патриотизма — П. Чаадаеву. Лицо во многих отношениях неприятное — «возвел искусство одеваться почти в степень исторического значения», а бытовой комфорт и внешняя нарядность были для него условиями, располагающими к сосредоточенному самоуглублению 2 . Чаадаев преисполнен гордыни и претензий, отчего часто просто неловко читать его отзывы о людях — столь занижена их оценка и проступает невероятное ощущение самоизбранности. Возьмите его оценку Гоголя: «Он слишком спесив, слишком бескорыстен, слишком откровенен, откровенен иногда даже до цинизма, одним словом, он слишком неловок, чтобы быть иезуитом. Он больше ничего не может, как даровитый писатель, которого чрез меру возвеличили, который попал на новый путь и не знает, как с ним сладить» (курсив мой. — Н. Б.)» 3 . Чаадаев склонностью к бытовому комфорту и претензией на историческую избранность как бы диктует характерные черты нынешних «непатриотов», но в одном отношении

1 Нестеров Ф. Ф. Связь времен. М., 1987.

2 Чаадаев П. Я. Сочинения. М, 1989. С. 3.

3 Там же. С. 465.

235

отличается — был, безусловно, лучше эпигонов, и все споры с ним опубликованы. Он более интересен.

Что говорил Чаадаев о недостатках любви к родине, ибо ее саму он не осмеливался отрицать? Вот его слова: «Есть разные способы любить свое отечество. Например, самоед, любящий свои родные снега, которые сделали его близоруким, закоптелую юрту, где он, скорчившись, проводит половину своей жизни, и прогорклый олений жир, заражающий вокруг него воздух зловонием, любит свою страну, конечно, иначе, нежели английский гражданин, гордый учреждениями и высокой цивилизацией своего славного острова; и, без сомнения, было бы прискорбно для нас, если бы нам все еще приходилось любить места, где мы родились, на манер самоедов. Прекрасная вещь — любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное — это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству. Не чрез родину, а чрез истину ведет путь на небо» 1 .

Сразу хочется привести текст современного философа: «Попробуйте объяснить человеку, живущему атмосферой биржи и городского комфорта, блоковские строки:

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые,

Как слезы первые любви.

Он скорее предпочтет пошлый анекдотец о Червячихе, увещевающей Червячонка не покидать навозную кучу:

1 Чаадаев П. Я. Сочинения. С. 139—140.

236

«Ведь это твоя родина». Ему такая символика ближе» 1 . Злость и сравнения, направленные против любви к родине, стали более пошлыми, но суть их осталась. Ведь сравнение с англичанином, фактически, есть сравнение удобств, комфорта и престижа, и из этого сравнения видно, что любовью к родине здесь не пахнет: через любовь к родине не лежит путь на небо, этакая любовь разделяет народы, вызывает ненависть, одевает в траур и т. д. «Прекрасная вещь — любовь к отечеству» — слова в таком контексте явно несут нагрузку просто вежливого оборота. Любовь к родине — это любовь к высокой цивилизации с учреждениями и комфортом, вот это и есть истина, ведущая к небу. По полному тексту видно, что Чаадаев именно так говорит о любви. Не случайно именно эта сторона всколыхнула его оппонентов. Однако не это главное для нас здесь.

Важно, что противопоставлена любовь к родине и любовь к истине, и истина выше патриотизма. С последним положением в России вряд ли кто и спорить возьмется. Однако, отрекаясь от родины, сохраним ли мы истину? Ведь родина нам дана не только в мыслях, но и непосредственно. И наша любовь к родине не делает нас слепыми по отношению к ее недостаткам. Любовь не сводится к интересу, не сводится к достоинствам предмета любви. Разве мы женщину любим за то, что она самая красивая, умная, домовитая и т. д. ? Всегда есть более красивые, более умные, лучшие хозяйки и т. д., и мы можем это видеть, но «не по хорошу мил, а по милу — хорош». И отрекаясь от любви или принижая ее как непосредственно данное чувство в пользу абстракции, которая может субъективно лишь казаться истиной, сохраняем ли мы правильную иерархию чувств: «Не любящий брата своего (родину), которого ви-

1 Сагатовский В. Н. Русская идея: продолжим ли прерванный путь? СПб., 1994. С. 29.

237

дит, как может любить Бога (истину), которого не видит?» И любви к истине на самом-то деле в данном случае нет. И на это Чаадаеву весьма аргументированно указывали в своих возражениях А. С. Пушкин, Н. И. Надеждин, Д. П. Татищев, П. А. Вяземский, С. С. Уваров и многие другие. Общее мнение большинства современников: «Опровергнуть это писание было бы нетрудно, потому что его заключения выведены из противоречивых фактов» 1 , и неоднократно показывались не только противоречия, но и построенные на незнании истории выводы. Главное высказал А. Пушкин: не хотел бы переменить отечество или историю своих предков — этот ответ известен. Интересно заключение П. А. Вяземского: «Тут вышел бы спор не об отвлеченном предмете, а бой рукопашный за свою кровь, за прах отцов, за все свое и за всех своих» 2 .

К сожалению, и сегодня хлынула волна смердяковых, желающих, чтобы «умная нация победила глупую нацию», чтобы самоед-Червячонок осознал свою родину как навозную кучу и потянулся бы к благословенным английским или американским островам. Ненависть или равнодушие к своим предкам, однако, как всегда, искажает взгляд, и к богу-истине не ведет. Нетрудно заметить, что все «непатриоты-пророки» недавней реформы оказались профессионально несостоятельны. И неважно, кто и что из них обещал — рай через полгода, как Гайдар, или взлет цен всего в 2—3 раза, как Пияшева — и тот и другой оказались далеки от истины. И как министры, и как экономисты. Желая в чаадаевском духе увидеть Россию белым листом бумаги, они попытались начертить свои письмена, но вместо созидания истины-Бога произвели лишь адские разрушения. Мудрец и не может не любить родину, и путь на небо

1 Чаадаев П. Я. Указ. соч. С. 522—553.

2 Там же. С. 533.

238

ведет через родину — и герои, положившие душу за други своя и за родину, первые попадают на небо. Мудрецы, утерявшие родину, теряют любовь и теряют истину. Любящее родину сердце вдвойне болезненно переживает ее недостатки, несчастья, и уж вовсе любовь не противоположна истине. Русь тогда только может быть идеалом Святой Руси, когда не противоречит истине. А в вопросе любви к родине и истине лучше остаться с родиной, истиной, А. Пушкиным, П. Вяземским, Ф. Тютчевым, нежели с Червячихой.

Глава 9

СОБОРНОСТЬ И ЛИЧНОСТЬ

О соборности сегодня много пишут. И понятно, почему пишут: «Соборность — этим словом можно предельно кратко выразить сущность русской идеи, ее неповторимого вклада в сокровищницу мировоззренческих ценностей становящегося единого человечества» 1 .

В свое время первоучители Кирилл и Мефодий ввели это слово в символ веры для перевода греческого слова «кафолический». Философский смысл этого понятия был четко выделен А. С. Хомяковым, и им же было показано, что речь идет не о числе собравшихся, не о географии или этнографии: «Одно это слово содержит в себе целое исповедание веры». «Собор выражает идею собрания не только в смысле проявленного, видимого соединения многих в каком-либо месте, но и в более общем смысле всегдашней возможности такого соединения, иными словами: выражает идею единства во множестве. Церковь свободного едино-

1 Сагатовский В. Н. Указ. соч. С. 104.

239

душия, единодушия полного» 1 . И как в XIX веке западные иезуиты не могли толком понять этого слова, так и сегодня, неверно, его переводят на Западе терминами вроде «тоталитаризма», «системы», «машины» и проч.

Возьмите, к примеру, термин «тоталитаризм». Это термин, в первую очередь, западной социологии, обозначающий принцип построения тоталитарного режима, т. е. режима, подчиняющего все в обществе какому-либо механическому порядку. Поскольку принципом жизни западно-демократических государств является индивидуализм, то все ему мешающее — нехорошо. Тоталитаризм, конечно же, будет ограничивать индивида, вписывать его в механический порядок, а значит, мешать исходному принципу жизни. Отсюда западный страх перед тоталитаризмом, и Гитлер усилил этот страх.

Однако главная ошибка западных теоретиков и наших западников состоит в буквальном переносе западных механических терминов на условия русской жизни. Ведь согласно этой терминологии тоталитарным порядком можно назвать и рабов, скованных одной цепью, и двадцать восемь панфиловцев, объединенных долгом, этим термином можно назвать мафию, скрепленную преступлениями, и монастырь во главе с Сергием Радонежским. Можно ли вместо соборности или всеединства употреблять термин «тоталитаризм»? Это все равно как вместо человека — образа и подобия Божия, и значит, по сути своей, образа любви, добра и красоты, употреблять термины «механизм» или «машина». В этом случае всегда вспоминается «Атомная сказка» Ю. Кузнецова, описывающая Ивана-дурака, зарезавшего царевну-лягушку (ведь машину или механизм можно разбирать и собирать заново), из нее ушла

1 Хомяков А. С. Письмо к редактору « L ' union chretienne » о значении слов «кафолический» и «соборный» по поводу речи иезуита отца Гагарина// Наука и религия, 1992, №4—5. С. 4—5.

240

жизнь и волшебство, а в это время «улыбка познанья играла на счастливом лице дурака».

Единый порядок стоит выше личности, и он всегда имеет какую-то определенную идею. Высокий смысл и античеловеческий смысл несут разное отношение к человеку — один его возвышает, а другой подавляет. Высокий и высший смысл единого порядка делает человека сопричастным этой идее и может потребовать самоотвержения и даже самопожертвования. Индивидуализм же никогда не совмещается с самопожертвованием.

Именно поэтому русские «тоталитарные» режимы, подчиняя личность высокой идее, возвышали ее и возвышались с ней. «Тоталитарный» православный порядок ввел Владимир Равноапостольный, приняв христианство. И мы получили великую Киевскую Русь — наследницу Византии, первых святых, Нестора и Иллариона, Анну, русскую королеву Франции, и т. д. Жесткий «тоталитарный» порядок на Руси, объединив ее, ввел Дмитрий Донской, и тогда мы видим Московскую Русь, святых митрополита Алексия, Сергия Радонежского, Андрея Рублева, Пересвета и Ослябю. Аналогичные размышления приходят на ум и по поводу Петра I и Ленина. Высокая задача — святая Русь, спасение Отечества, Великая Россия — объясняет и появление великих людей, предельно самоотверженно строивших Россию и творивших подвиги духа в науке, искусстве и религии. Эта великая задача, оправдывавшая единый порядок, придает смысл жизни каждому и чувство всемирной связи и отзывчивости, чувство боления и ответственности за всех живущих, ушедших и будущих. Приняв великую идею, мы будем вынуждены принять и ее право требовать от любого человека подчинения этой идее, объединения и возвышения во имя этой идеи.

Категориальная путаница, стоящая за «тоталитарным» словоупотреблением, должна разъясниться. И дело здесь.

241

видимо, в следующем. «Тоталитаризм» как понятие заменяется постоянно «системой», и ее нередко пишут с большой буквы, подчеркивая громадность и бесчеловечность машины, механизма. Тоталитарность, система, машина, механизм — понятия одного круга и всегда связанные с подчеркиванием мертвого, неживого и нечеловеческого начала. И на самом деле уровни развития и уровни взаимосвязи в мире всегда располагаются соответственно уровням неживого, живого, социального. Соответственно располагаются и термины, подчеркивающие внутренние взаимосвязи каждого уровня: для неживого будут достаточны термины «система и элемент», для живого «целое и часть», а для социального «единство и многообразие (множество своеобразного)».

Между категориальными парами есть серьезное различие. Любое целое есть система, но не всякая система есть целое, ибо в элементе может не отражаться система (множество), как в кирпиче не отражается дом, в веревке сеть, и т. п. Целое же всегда отражается в частях, части подчинены целому и могут воспроизводиться целым. На этом принципе построены многие идеи палеонтологии, антропологии и других наук о живом и о восстановлении целого по частям (по челюсти — человека, например). Целое всегда завершенное и законченное, а вот единство может быть не законченным. Целое стремится к консервации и «сообразованию» с собой всех частей, а единое не стремится к этому. Если часть целому не подобна (рука или челюсть не подобны целому организму), то своеобразное общество подобно целому миру, и то единое, что есть в каждом обществе, уже есть и в этом обществе.

Отсюда: попытки приложить к обществу понятия «система и элемент» предполагают понимание общества как античеловеческого механизма, где человек является только легко заменяемым винтиком (должностью, чином).

242

если мы прилагаем к обществу понятия «целое и часть», то получаем философию холизма Я. X . Смэтса, британского фельдмаршала, который в своем рассмотрении целого (Британской империи) считал возможным эксплуатировать и приносить народы колоний (части) в жертву метрополии. И только в случае с единством — человечеством и своеобразным народом — мы можем исключить этот момент, ибо каждый народ есть уже целый мир, и его сохранение есть умножение и увеличение единого человечества. Нарастание единства есть и нарастание различий, которые и являются условием развития единого и появления нового. Нарастание единства есть нарастание многоцветия, многообразия. Поэтому «тоталитарная» русская философия всегда писала о всеединстве, видела в единстве идеал развития человечества, позволяющий каждому народу не только сохранить, но и умножить свою культуру и своеобразие. Все это, по мысли русских философов, только увеличивало единство. С этим были согласны в русской философии и материалисты, и идеалисты, и верующие, и атеисты, и поэты, и ученые. Категориальная путаница понятий тоталитарного, целого и единого не должна мешать раскрытию смысла, выраженного в иерархии русских ценностей на всех уровнях. Это и всечеловечность, боление за всех, по Достоевскому, и уживчивость, по Солоневичу.

Когда говорят «соборность», то подразумевают не просто объединение людей и не просто свободное объединение ради какой-то цели. Ведь объединяются в шайку и преступники нередко ради ограбления, и футболисты ради того, чтобы выиграть игру. Речь идет о свободном объединении и согласии людей ради «обожения» всех и каждого, т. е. согласие людей ради воплощения высших святынь любви, истины, красоты. При этом объединении действует закон «неслиянно и нераздельно», т. е. личности остаются сами собой, не сливаются друг с другом, они сво-

243

бодны в своей воле, выборе и поступках, но единый настрой не позволяет их разделить на отдельные составляющие. П. Флоренский дал хороший образ соборности: когда люди, внешне объединившись, преследуют свои цели, и каждый выводит свою мелодию, то это какофония, а не соборность; когда люди, объединившись в симфонический оркестр, исполняют каждый свою партию согласно партитуре, то это симфония, но не соборность, ибо нет свободы оркестрантов. Иному участнику оркестра за весь концерт надо в тарелки стукнуть два-три раза, и если вынуть его из оркестра, то музыка его бессмысленна вне целого. Это механический порядок. Соборность — это русский хор, где каждый ведет свою мелодию, но чувствуя других и сливаясь с ними душой в одном порыве, творит одну общую мелодию. Эта гармония русского хора и есть соборность. Соборность, как органическое жизненное единство, как живое целое содержит в себе идею всеобщей солидарности человечества, всеобщей ответственности всех перед всеми, общей вины всех и каждого, которая столь высокохудожественно выражена в православном обряде взаимного отпущения грехов, проводимом в Прощеное Воскресение перед началом покаянных дней Великого Поста.

Внутреннее духовное единство всех обязывает, на всех налагает взаимную ответственность друг за друга. «Отцы ответственны за детей, ибо все их дела — добрые и худые — продолжаются в следующих поколениях; все их грехи увеличивают лежащую на потомстве тяжесть. А потомки ответственны перед предками, ибо, будучи свободны во Христе, они, в свою очередь, могут или облегчить, или увеличить эту тяжесть, продолжить дело предков в хорошем или худом и тем самым облегчить или увеличить их ответственность.

И рядом с этой преемственной связью, объединяющей поколения в одно солидарное целое, есть такие же узы со-

244

лидарноети, сплачивающие воедино современников. Никто не спасается и никто не осуждается отдельно от других, ибо суд Божий видит всех связанными во единое общечеловеческое и мировое целое; в этом целом все друг на друга влияют и воздействуют, а потому и все друг за друга отвечают — и за предков, и за потомков, и за современников, и за всю тварь поднебесную 1 .

Величайшая и глубочайшая ответственность друг за друга, бескорыстная преданность общему делу, сказывается практически во всех сферах жизнедеятельности русского человека. Этим живет и сельская община, действенная и практическая школа общегосударственного патриотизма, и монастырь, и городская артель, и военные соединения, «объединенные в батальоны массы русских почти невозможно разорвать; чем серьезнее опасность, тем плотнее смыкаются они в единое компактное целое» 2 . Именно эта черта позволяла преодолевать невероятные трудности и испытания, с лихвой выпавшие на долю русского народа.

В само понятие соборного общения органически входит представление об общественном согласии, сотрудничестве и гармонии. Естественно, что частная собственность, как своеобразное качество жизни, начало обособляющее и разделяющее, противоположно идее соборности. Экономическая жизнь, основанная на принципе частной собственности — капитализм, — «есть организованный эгоизм, который сознательно и принципиально отрицает подчиненность хозяйства высшим началам нравственности и религии; он есть служение маммону, маммонизм...» 3 . Частная собственность, не только не «является условием свободы, как это признано на Западе, но прямо порабощает человека

1 Трубецкой Е. Избранное. М., 1995. С. 217.

2 Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 22. С. 403. ]

3 Булгаков С. Н. Христианский социализм. Новосибирск, 1991. С. 225.

245

вещественным началам мира. Процесс самоутверждения, связанный с приобретением материального богатства, есть в то же время процесс саморастраты, самораспыления и самоутраты личности, отдающей себя во власть вещей. Чем ничтожнее твое бытие, тем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденность жизни...Всю ту долю жизни и человечности, которую отнимает у тебя политэконом, он возмещает тебе в виде денег и богатства» 1 . Это изречение атеиста Маркса вполне в духе православия и перекликается с высказыванием известного богослова Н. Лосского: «Личность, утверждающая себя как индивид и заключающая себя в пределах своей частной природы, не может в полноте себя осуществлять — она оскудевает. Но, отказываясь от своего содержимого, свободно отдавая его, переставая существовать для себя самой, личность полностью выражает себя в единой природе всех. Отказываясь от своей частной собственности, она бесконечно раскрывается и обогащается всем тем, что принадлежит всем» 2 .

Православная идея общежития, как совместного жития в любви, единомыслии и экономическом единстве, по-гречески «киновия», по латыни «коммунизм» (Флоренский П.), всегда жила в русской душе. Монастыри, как центр экономической, художественной, просветительской деятельности, представляют собой, по мнению монаха К. Н. Леонтьева и священника П. Флоренского, действительное воплощение и осуществление коммунистических идей. «Там не говорят: это мое, это твое; оттуда изгнаны слова сии, служащие причиною бесчисленного множества распрей. И заметь, что касательно того, что принадлежит вообще всем, не бывает ни малейшей распри, но все совершается мирно. Если же кто-нибудь покушается отнять что-либо и обра-

1 Лосский Н. О. Указ. соч. С. 94—95.

2 Там же.

246

тить в свою собственность, то происходят распри, как будто вследствие того, что сама природа негодует, что в то время как бы отовсюду собирает нас, мы с особым усердием стараемся разъединиться между собою, отделиться друг от друга, образуя частные владения, и говорим эти холодные слова: «то твое, а это мое». Тогда возникают споры, тогда огорчения. А где нет ничего подобного, там ни споры, ни распри не возникают. Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное владение вещами, и оно более согласно с самой природой» 1 .

Социализм или коммунизм, как служение общему делу, сверхличным ценностям, вполне органичен православию. Это вовсе не значит, что социализм возможен только религиозный. Но как только социализм перестает пониматься как выявление и условие коренных начал человека («возлюби ближнего своего как самого себя» или «всестороннее и всемерное развитие каждого как условие развития всех») и рассматривается как удобный вариант сожительства, то он начинает вырождаться и выхолащиваться. Не случайно В. И. Ленин критиковал понимание социализма как организации «для удовлетворения нужд»: «Этого мало. Этакую-то организацию, пожалуй, еще и тресты дадут». И добавлял, что социалистическая организация нужна «не только для удовлетворения нужд членов, а для обеспечения полного благосостояния и свободного всестороннего развития всех членов общества» 2 . Не для удовлетворения нужд, но для выявления в каждом и для каждого всей системы ценностей вплоть до высших и глубинных святынь — любви, добра, истины и красоты во всем их многообразии. Если же «удовлетворение нужд» становится главной целью общества, тогда оно вырождается в весьма

1 Флоровский Г. В. Восточные отцы церкви IV века. М., 1992. С. 214.

2 Л е н и н В. И. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 232.

247

прозаичное буржуазное мещанство (шведская модель «социализма»), вульгаризуется и отождествляется с самыми элементарными житейскими требованиями. Потому очень важен и отраден поворот компартии России к православию как союзнику в деле возрождения России, ибо только на путях взаимного диалога и сотрудничества возможно действительное преодоление тяжелейшего кризиса, охватившего все сферы национальной и государственной жизни. «Христианство дает для социализма недостающую ему духовную основу, освобождая его от мещанства, а социализм является средством для выполнения велений христианской любви, он исполняет правду христианства в хозяйственной жизни» 1 . Понятна существующая у русских склонность к общинным формам собственности (монастырь, приход, братства, община, артель и т. п.) и здоровое, трезвое отношение к собственности как таковой. «Ни золото, ни имения сами по себе не приносят вреда, но вредно пристрастное их злоупотребление» (Марк Подвижник).

«У русского нет уверенности в том, что его собственность свята (в отличие от европейца, добропорядочный бюргер не способен бросить своего имущества, не сожжет дом, не пожертвует всей собственностью, если это необходимо в ходе военных действий подобно русским людям практически всех слоев общества), что пользование жизненными благами оправдано и что оно может быть согласовано с совершенною жизнью» 2 .

Напротив, всякая деятельность, направленная на обогащение, сопровождается чувством неправоты и стыда. Состояние богатства достигается обманом, хитростию, преступлением, всегда коренится в какой-либо несправедливости, а потому воспринимается как грех, как наказание.

1 Булгаков С. Н. Христианский социализм. С. 227.

2 Кологривов В. И. Очерки по истории русской святости. Брюссель, 1961. С. 8.

248

Отсюда типично русское явление — полностью потратить накопленное состояние на милостыню и социальное служение (строительство храмов, больниц, школ, музеев и т. п.), раздарить все до последней копейки и пойти спасать свою грешную душу:

Роздал Влас свое именье,

Сам остался бос и гол

И сбирать на построенье

Храма божьего пошел.

Конечно, все это еще не означает, что русская действительность не знала самого института частной собственности. Кулак и «мироед» — тоже одно из явлений русской жизни, но никогда ни кулак, ни мироед, ни вообще частный собственник не привлекали трудового человека, никогда не выступали в качестве желанного примера, а порой открыто вызывали сложное чувство неприязни, сожаления и отвращения. Потому всякие попытки введения в России европейской системы парцеллярного раздела земель и частной собственности на землю полностью проваливались и обыкновенно заканчивались или убийством новоявленных «буржуев», или поджогами их домов и имений.

Западные критики постоянно видят в социальном, а значит, соборном русском начале цепи, сдерживающие развитие личности. Думается, что воспитание человека прямо зависит от того, как много воспринятого от других людей человеческого он сделает своим — это и речь, и поступки, и чувства. Никогда дети, воспитанные волками, не становятся полноценными людьми. Если же человеку предоставлена свободная воля, то социализация проходит таким образом, что в нем в высшей степени сильно развивается личностное начало. Это и есть русский путь. Не случайно от Ю. Крижанича до В. Шульгина, Н. Лосского и любого, видящего нынешнее неустроение, всеми отмечает-

249

ся, что «вследствие свободного искания правды и смелой критики ценностей, русским людям трудно столковаться друг с другом для общего дела. Шутники говорят, что когда трое русских заспорят о каком-либо вопросе, в результате окажется даже и не три, а четыре мнения, потому что кто-либо из участников спора будет колебаться между двумя мнениями» 1 .

Христианство учит, что совершенство личности заключается в ее нравственной отдаче 2 . Достоевский с его, по словам Н. Бердяева, «исступленным чувством личности», истолковал этот акт-отдачу. Это не безличное служение раба, это свободный выбор человека: «Разве в безличности спасение? Напротив, напротив, говорю я, не только не надо быть безличностью, но именно надо стать личностью, даже в гораздо высочайшей степени, чем та, которая определилась на Западе. Поймите меня: самовольное, совершенно сознательное и ничем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу всех есть, по-моему, признак высочайшего развития личности, высочайшего ее могущества, высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли. Добровольно положить собственный живот за всех, пойти на костер можно только сделать при самом сильном развитии личности. Сильно развитая личность, вполне уверенная в своем праве быть личностью, уже не имеющая за себя никакого страха, ничего не может сделать другого из своей личности, то есть никакого более употребления, как отдать ее всю всем, чтобы и другие были такими же самоправными и счастливыми личностями» 3 .

И русская литература, и философия, и война рассматривались в России как общественное служение, долг перед

1 Лосский Н. О. Условия абсолютного добра... С. 275.

2 Лосский В. Н. Очерк мистического богословия восточной церкви. Догматическое богословие. М., 1991. С. 109.

3 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 79.

250

людьми бывшими, живущими и будущими. Самопожертвование в бою — самое наглядное проявление подвига как выражения личной воли. И все же наиболее интересная вариация личного выбора, личной воли, личного подвига — это русские святые.

Мир без святынь есть то, что Пушкин обозначил как «жизни мышья беготня». Святость же есть практическое созидание узренного смысла и святыни в земной действительности. Достигнутое состояние освобожденности, полноты бытия и совершенства, радости и блаженства, свободно и непринужденно изливает поток любви, добра и света на всех и на вся. От любви к Святыне, любви восходящей рождается и любовь нисходящая, сострадающая и ликующая, желающая помочь всем остальным выйти из-под рабства греха и стать соучастниками общей радости. Святость в православии понимается не только как индивидуальное спасение (своего рода «трансцендентальный эгоизм») и бегство от грешного мира. Но обязательно спасение всего мира, как людей, так и природы, что и отражено в известном изречении: «Спасающий — спасется!» Святость вне мира («святой действительно стоит над миром, святость в своем этимологическом изначальном смысле и означает состояние «надмирности» и «премирности», не зависит от мира и собственно лично ни в чем не нуждается) есть совершенство, праведность, моральная чистота, но как только они начинают приобретать самодовлеющее значение, то мгновенно вырождаются в самозамкнутость, т. е. самомнение, высокомерие и горделивое чувство превосходства, что приводит к ниспадению, полной утрате святости. Святость есть явленный смысл бытия, наглядный пример качественно иного состояния, указывающий на возможность другой, лучшей жизни. Святой добровольно идет и не может не идти, ибо погибающих жалко (невозможно смотреть, как гибнут другие, и оставаться в покойном самодовлеющем созерцании), на вольную жертву, на служе-

251

ние заблудшим, а это всегда самопожертвование, т.к. происходит столкновение качественно различных состояний: «мир во зле лежит» и, естественно, со всею ненавистью обращается против света святости. В акте вольной жертвы происходит самоотдача несовершенному и тем самым преодоление косной необходимости и восполнение существующего несовершенства. В жертве центр тяжести полагается не в себе, а в другом (чтобы сами гасильники возгорелись) и не просто в наличном другом, в том, который есть, но в подлинной сущности другого, которое составляет его духовный потенциал и, следовательно, может реально осуществляться в действительности.

Святой, находясь в состоянии «несовершенного совершенства» (чем выше духовное состояние подвижника, тем сильнее развито чувство собственного недостоинства перед открывающейся священной реальностью, только и только при этом условии и возможно сохранение и преумножение духовного богатства личности), не может не сочувствовать и сопереживать несовершенному как родственному в сокровенной глубине, так как, по слову Иоанна Златоуста, «нет праведника без греха, нет и грешника без всякого добра», а коли так, то «падшее» состояние несущественное, наносное, а значит, вполне преодолимое. Надо только помочь ему увидеть в себе подлинное содержание и встать на путь его дальнейшего развития. Но здесь возникает неожиданный поворот, связанный со свободой человека. Святой, отдавая себя в жертву, идет на риск, т. к. его дар, его искреннее стремление помочь могут быть отвергнуты, и пропадут впустую. Подвижник не имеет права, да и не может лишить другого его порочной, но собственной воли, не может заставить его стать чище и выше, ведь в этом случае помощь ничем не будет отличаться от изощренного насилия над человеком. Он должен помочь таким образом, чтобы ничуть не нарушить внутренней свободы другого человека. Это требует очень тонкого, искусного, вдумчивого

252

подхода. «Если обрушиться на первый запрос проснувшейся слабой совести и развращенной воли целым потоком советов и требований, то она почувствует себя совершенно подавленной, и человек с безнадежностью отступит от раскрывшегося перед ним тернового пути» 1 .

Нужно попытаться разбудить скрытые в человеке духовные возможности для того, чтобы тот на собственном опыте пережил ужасающее состояние порочности и, главное, невозможности оставаться в прежнем положении. В русском мировосприятии издавна подмечена следующая особенность: явная, пусть и совершенно искренняя, оказанная помощь невольно ставит этого ближнего в тайную, внутреннюю зависимость от благодетеля, т. к. он, по совести, а только так в дальнейшем он и собирается поступать, должен отблагодарить (должен и уже не свободен) тем же, а это далеко не всегда по разным причинам и обстоятельствам бывает возможно. Таким образом «должник» оказывается в наихудшей кабале: рабство в духовном плане воспринимается русскими несравненно тяжелее и несноснее, чем рабство внешнее. Радетель становится не только не любим, но и прямо ненавистен, ненавистен тем, что он необходим в силу совестной обязанности ему. Никакого преображения личности не совершается, напротив, человек озлобляется и уходит в откровенный цинизм, кощунство и святотатство. Вот оттого русский человек добро делает смущаясь и краснея. Избежать этого пагубного последствия возможно посредством смиренного делания тайного добра, что абсолютно не нарушает драгоценную свободу личности. В этом случае жертва «спасает человека не как действующее извне колдовство, а как духовное воздействие, освобождающее его изнутри и преображающее его природу лишь при условии самостоятельного определения

1 Храповицкий Антоний. Словарь и творения Достоевского // Москва, 1991. №11. С. 184.

253

его воли» 1 . В этом-то и выявляется неуловимое притягательное воздействие красоты. Потому красота спасет мир! Весьма примечательно, что самым почитаемым на Руси святым является Николай Мирликийский, житие которого насыщено примерами тайного благодеяния. Отсюда и желание тайного, никому не ведомого подвига: взять на себя грех другого и нести наказание чужое, и справедливое для этого чужого, как свое, глубоко личностное. Отсюда же и принципиальная скромность, неказистость, неизвестность многочисленного сонма святых подвижников, которые, творя добро, продолжали искренне считать себя самыми последними грешниками, исполнившими только то, что обязаны были совершить. Подвиг бескорыстного самопожертвования является живым примером для современников и будущих поколений. Притягательная сила воздействия подвига заключается в призыве к свободному произволению человека, его самостоятельному самоопределению. Подвиг будит, тревожит совесть, вскрывает ее внутреннюю динамику, что, собственно, и дает возможность духовного возрождения.

Однако существует возможность, что зов этот может быть не услышан, может быть сознательно отвергнут, что в том-то и заключается сердцевина понятия самопожертвования, что «надо жертвовать именно так, чтобы отдавать все и даже желать, чтоб тебе ничего не было воздано за это обратно, чтоб на тебя никто ни в чем не изубыточился» 2 .

Высшая степень подвига — это предельное самопожертвование во имя спасения, точнее возможности спасения, ибо никаких гарантий не предполагается в принципе, ибо гарантия уничтожает свободу другого, пусть и преступного, отверженного, падшего. Апостол Павел желал сам быть отлученным от Христа (а значит, добровольно

1 Трубецкой Е. Избранное. М., 1995. С. 213.

2 Достоевский Ф. М Полн. собр. соч. Т. 5. С. 80.

254

осуждал себя на вечные мучения) за израильтян, за пребеззаконный еврейский люд (см.: К Римлянам. 9:3), только бы они сами пришли ко Христу. У людей, исповедующих атеистическое мировоззрение, таким пределом является самопожертвование собственной жизнью. И это само по себе не менее свято, ибо если у верующего есть убеждение в бессмертии души, воскресении и вечной жизни, то ему и смерть не страшна, да это уже и не смерть, а успение, — временное состояние до срока (воскресение), то у атеиста утрата жизни означает окончательную и Бесконечную гибель. В любом случае, «в жертве сразу дано и наше человеческое ничтожество, и слабость, и наше человеческое достоинство, и сила, действительно несокрушимое самоутверждение, самое сокровенное самопорождение» 1 . Подвижник погибает по видимости, по факту существования, т. к. он, как и все прочие, биологически смертен, но уже в этих определенных границах конечности начинает светиться и мерцать вечное священное, неотмирное содержание, чистая качественность и истинный смысл бытия. Именно в подвиге происходит максимум выявления подлинной сущности личности, предел ее индивидуализации, лицо преображается в лик, бесконечное живет в конечном, жизнь преображается в житие. Этот лик явлен, вставлен и запечатлен для всех последующих поколений, и он содержит в себе все моменты предшествующего процесса становления.

Серафима Саровского невозможно представить себе иначе, чем он изображен на иконе: в епитрахили, чуть согбенный, с большим нагрудным крестом (благословение матери на подвиг), являющий всем своим обликом неизъяснимое духовное благородство, источающий неуловимое, но действенное сияние света, ласки и любви. Но то же самое относится и к другим народным героям, подвижникам и праведникам (Дм. Донской, Суворов, Матросов, Жуков и т. д.).

1 Лосев А. Ф. Родина // Русская идея. М., 1992. С. 423—424.

255

Добровольная сочетаемость бесконечного с конечным, совершенного с несовершенным, свободного с несвободным незаметно, но верно делает просто сущее бытие — потенциально насыщенным бытием, неким зарядом, пока еще не разрешенным и не выявившимся наружу обликом бытия, но уже смутно чающим своего выявления. Человек смотрится в лик святого, и соприкосновение с совершенным, священным и дорогим рождает ответный, безотчетный порыв совести, откликающейся на зов священного и дающей начало покаянию, исповеданию и восхождению. Таким образом, в акте самопожертвования, в подвиге происходит взаимоутверждение обеих сторон — и святой, и порочной — значит, он есть не простое самоопределение и самоутверждение, но выливается в целостное торжествующее жизнеутверждение. Святость есть предельно возможная индивидуализация личности.

Но та же самая индивидуализация есть в то же время и максимальная социализация личности. Святой, выполняя дело своего спасения, спасает и других, потому его подвижничество важно для всех, всего народа, всего общества. Спасаясь лично, он тем самым повышает духовный уровень всего общества, подвигает и других ко спасению. В данном случае православная терминология подразумевает общее повышение роли святынь, святости, а следовательно, большей общественной и личной ориентации в сторону «обожения» человека.

Глава 10

О РУССКОМ ОБРАЗОВАНИИ

Все сказанное выше не пропало, а продолжает существовать в народном сознании, в пластах различной глубины. В России все есть для того, чтобы нормально жить: гро-

256

мадная территория, уникальные запасы природных богатств, полезных ископаемых, громадные по масштабам производительные силы, высокий уровень просвещения и профессиональной культуры кадров, талантливый и миролюбивый, трудолюбивый и терпеливый народ. Нужно только хорошо понять себя, стать русскими, а тогда в раствор будет внесен кристаллизатор, как квасцы в тесто. Тогда продолжится русская история, когда в ней найден будет смысл, вытекающий (но не сводящийся, конечно) из прошлого.

И на сегодня точка прорыва — наукоемкие технологии, поэтому приобретает особый смысл разговор о принципах русского образования. П. Сорокин, знающий русское образование и десятки лет проработавший в США, писал, что экзамен на степень магистра в Петербургском университете он сдал в октябре-ноябре 1916 года и «такой экзамен был сложнее, чем испытание на степень доктора философии в американских университетах». Защита магистерской диссертации в русском университете «была чудесная баталия зрелых и компетентных умов, столкнувшихся в совместном поиске истины и достоверных знаний. Как для участников диспута, так и для всех присутствующих на нем это было ярчайшей демонстрацией интеллектуальных возможностей и настоящим академическим наслаждением. Понятно, что каждый такой диспут подробно освещался в прессе и служил темой для дискуссий в интеллектуальных кругах еще некоторое время после диспута. Я могу только глубоко сожалеть, что в американских университетах не бывает таких праздников мысли» 1 . Видимо, значение истины и ее поиска, а также несовместимые с этим превалирование престижа и его получения другими способами, нежели описанный, и есть различие, основанное на разнице святыни и интереса или пользы. Однако и сегодня у многих сомнение в ценно-

1 Сорокин П. Долгий путь. Сыктывкар, 1991. С. 71—73.

257

сти русского образования. Идущий в нашей сумятице поиск новых путей и сомнение во всех основах коснулись и образования. Появились бесчисленные гимназии, лицеи, академии и университеты, институты и колледжи. Объявилась мода на зарубежную педагогику, и жизненной установкой многих родителей стало образование за границей. Но одновременно большое количество студентов из-за рубежа стало обучаться в наших вузах. Видимо, есть необходимость разобраться в сути проблем нашей школы, в ее особенностях, обдумать ее достоинства и недостатки.

Вот, например, первый факт для осмысления. Сошлемся на доклад доктора Джека Гурмана (США) о рейтинге образования в американских и мировых университетах последнего, пятого издания его доклада. В докладе есть таблица, в которой соответственно расположены 74 ведущих университета мира из 3,5 тысячи существующих. Из них — 24 советских: Московский (2-е место), Ленинградский (5), Киевский (17), Львовский (19), Харьковский (22), Казахстанский (5), Кишиневский (30), Тбилисский (31), Тартуский (33), Иркутский (38), Белорусский (39), Ростовский (40), Казанский (43), Горьковский (46), Одесский (48), Ереванский (49), Пермский (50), Самаркандский (51), Ташкентский (52), Томский (54), Калининский (55), Уральский (56), Башкирский (58), Саратовский (59) (так даны названия университетов).

То, что система оценок может быть не абсолютна и, допустим, Уральский или Томский университет на самом деле выше по уровню, нежели Кишиневский, в данном случае не занимает нашего внимания, интересно другое. Следующее место по количеству признанных лучшими и включенных в список университетов принадлежит Франции: 19 из 74, лучший университет мира — в Париже. Затем идет Германия — 12 университетов, потом Англия — 3 (Оксфорд, Кембридж, Эдинбург). Далее по 2 университета

258

имеют в списке Швейцария, Бельгия, Канада, по одному — Австралия, Израиль, Швеция, Дания, Япония, Италия, Испания, Чехия. Американских университетов в этом списке нет. Еще раз подчеркнем: в списке лучших университетов мира есть явные лидеры по уровню национального образования — Россия (не считать же университет в Алма-Ате чем-то отдельным от русской школы образования, ведь не из кочевья казахского он вырос), Франция, Германия. Уже Англия выглядит в сравнении с ними весьма скромно. Налицо явный перепад уровней. И еще одно замечание сразу же приходит в голову. В период появления университетов в России главное влияние на систему образования, как известно, оказали французская и немецкая традиции, а значит, ведущие национальные школы мира. Английская совершенно явно оказала меньшее влияние, и можно предположить, что британская система образования стоит от нас дальше по самому типу организации и содержания образования.

Размышляя о нашем образовании и культуре, не стоит забывать и о следующем. В мире всегда был высок престиж русской школы. Как писала Г. И. Литвинова в своей последней книге о русских в США, там технические фирмы в рекламе подчеркивают, что у них работают русские инженеры. Это служит гарантией высокого уровня технической мысли. Лев Любимов в своих воспоминаниях «На чужбине» рассказывает о высочайшем престиже русской культуры во Франции. То же самое можно сказать о Германии. Вспомним изобретателя телевидения русского инженера В. К. Зворыкина, химика В. Ипатьева (кстати, нобелевский лауреат Р. М. Вильштеттер считал его самым великим человеком в истории химии), авиаконструктора И. Сикорского, лингвиста Р. Якобсона, физика Г. Гамова, генетика Н. В. Тимофеева-Ресовского, столпов американской и французской социологии П. Сорокина и Г. Гурвича, историков Г. Вернадского и М. Ростовцева, экономиста В. Ле-

259

онтьева. А разве требуется доказывать высочайший авторитет в мире биологов И. Павлова, Н. Вавилова, В. Вернадского, авиаконструктора А. Туполева, физиков С. Вавилова и П. Капицы, математиков Н. Боголюбова и А. Колмогорова, историков Б. Рыбакова и М. Тихомирова, генетиков Н. Дубинина, Б. Астаурова, философов А. Лосева, И. Луппола, философа и творца первого в мире прототипа компьютера — аналогового интегратора — П. Флоренского, минералога А. Ферсмана, историка и антрополога М. Герасимова, химика А. Несмеянова, географа Н. Баранского и многих других. Вспомним только лучшее и первое в мире: автомат И. Калашникова, космические корабли С. Королева, истребитель МиГ-31, суда на подводных крыльях Р. Алексеева, подводные лодки с титановым корпусом, пушки В. Грабина, танки, экранопланы, треть мировых фундаментальных открытий, непрерывную разливку стали и кислородно-конверторный процесс И. Бардина, метод автоматической сварки под флюсом Е. Патона, лазеры и мазеры Н. Басова — А. Прохорова и многое другое. Подчеркнем, что речь идет не только об отдельных ученых, но и об уровне и авторитете нашей отечественной школы. Так, Питирим Сорокин, получивший почетное звание «отца американской социологии», работавший сначала в Петербургском, а затем десятки лет в Гарвардском университете, на склоне своей жизни в воспоминаниях пишет, что уровень подготовки в Петербургском университете был, безусловно, выше Гарвардского. А ведь Гарвард — это гуманитарная элита США, ее высший уровень.

По-видимому, вряд ли справедливо красить только черной краской следующий этап в развитии нашей школы — советский. Сорокин не мог дать ему оценки. Но достаточно вспомнить, например, такой факт, говорящий об уровне нашей школы, о системе подготовки в ней: когда в 1957 году был запущен первый советский спутник, США прислали в

260

Союз комиссию для выяснения причин успеха. Руководитель группы адмирал Риковер по возвращении сделал в Конгрессе США знаменитый доклад под весьма примечательным названием: «Что знает Ваня и чего не знает Джонни». Были показаны достоинства советской системы образования и недостатки американской. Об этом же писал в то время и известный профессор Гарварда, председатель «Комиссии 2000 года» социолог Д. Белл в своей книге о реформе образования. Были приняты серьезные решения о реформе американской системы образования и подтягивании ее к высшему — советскому — образцу. Финансирование образования и внимание к школе в Америке резко изменились к лучшему, а у нас, к сожалению, явно к худшему. Система, правда, пока работает. Однако приходится помнить и о симптомах опасных. Так, в газете «Московский комсомолец» от 1—8 октября 1998 года напечатана заметка под примечательным названием «На математических олимпиадах нас стали побеждать школьники из Ирана и Китая». На двух последних международных олимпиадах по математике призовые места заняли 12 российских школьников, еще 10 призовых мест удалось завоевать отечественным вундеркиндам на олимпиадах по физике. В то же время на последней математической олимпиаде на Тайване в командном зачете победила команда Ирана (КНР команды по политическим мотивам не прислала). Наши школьники заняли второе место. На физической олимпиаде в Исландии первенство принадлежало китайцам (наши заняли второе место, третье — Иран). Важно отметить, что методику подготовки китайцы заимствовали у нас. Даже подготовка к международным соревнованиям проводится по нашим учебникам и задачам всероссийских олимпиад. Иранцы 4 года назад тоже начали преподавать математику по русским учебникам, естественно, переведенным. Уже в период перестройки Г. Литвинова с внучкой попадает в США и с

261

удивлением узнает о том, что ее внучка — лучший «математик» в американском классе, хотя в обычной московской школе из троек по математике не выбиралась. Академик Н. Н. Моисеев пишет: «Я думаю, что в России была создана лучшая в мире система образования... В 70-е годы меня дважды приглашали с циклами лекций для аспирантов в США... Мои американские слушатели меня просто не понимали, и мне приходилось рассказывать об азах, которым мы учили наших студентов на 3-м или 4-м курсах... Резюмирую: сохранение и развитие нашего образования — основная опора в формировании российского будущего» 1 . Весьма прозападно настроенные филологи Л. Сараскина и Т. Толстая, поработав в США, отмечают несравненно лучшие материальные и финансовые условия и столь же контрастирующее худшее качество образования в американских школах по сравнению с русскими. И речь, как все понимают, идет не о генетике, не о природной расположенности русских к знаниям. Речь идет о системе образования, о принципах построения школы.

В чем же особенности нашей школы и в чем ее отличия от британской и американской? Первая и привычная для нас черта — единство и согласованность всех звеньев образования. У нас в образовании были более-менее четко согласованы все ступени — начальная, средняя школа, техникум, вуз, аспирантура, высшие ступени квалификации. Для каждой ступени по вертикали были выработаны требования и единые программы. Учащиеся могли перемещаться по всей стране и все же существовать как бы в одной и той же школе примерно с одними требованиями. Были согласованы и звенья по горизонтали. Мы знали, как соотносится ПТУ со школой, техникум — со школой и вузом.

1 Моисеев Н. Н. Расставание с простотой. М, Аграф. 1998. С. 416—417.

262

Для них разрабатывались особые программы, особая сетка часов, однако в рамках единых требований, позволяющих оставаться в единой системе образования. Учащийся мог поступать в вуз из школы, или из школы в ПТУ и техникум, а затем в вуз, и в принципе система позволяла предъявлять к абитуриентам одинаковые требования. Такого единства мы не находим в англо-американской системе образования. Колледж там может быть «равен» нашему ПТУ, а также нашему техникуму, училищу, а может давать и университетский уровень образования. Даже вертикаль дробится на разные ветви — для сильных и для слабых. Тот факт, что человек закончил колледж, вовсе не означает тождественного уровня образования: надо знать, что это за учебное заведение, его программу, наличие или отсутствие в нем общеобразовательных звеньев. Соответственно и высшие учебные заведения не представляют собой какого-то единого типа образовательного учреждения с нашей точки зрения. Вторая характерная черта нашей школы — фундаментальность подготовки. Каждое звено нашего образования должно было давать определенную общеобразовательную и специальную базу. Общеобразовательный уровень всегда предполагал и довольно широкий культурный кругозор. Представить, что человек с высшим образованием в России не читал Пушкина, совершенно невозможно. Но автору доводилось в жизни сталкиваться с англичанами и американцами, не читавшими Диккенса, Дефо и т. п., а ведь в нашу страну приезжают отнюдь не «маргиналы», В нашей школе каждый может получить определенный уровень знаний физических, математических, химических, но этот же уровень совершенно не обязателен для британцев и американцев, которые в колледжах типа нашего ПТУ или техникума нередко получают специальные знания без их фундаментальной основы. Этим, видимо, и объясняется удивляющая нас немногочисленность в списке лучших

263

университетов английских и американских учебных заведений. Самостоятельно осваивать фундаментальные знания весьма непросто, и отнюдь не каждый может это проделать. Чаще всего это путь одиночек.

И третья черта нашей системы — обязательность знаний и требований. У нас было невозможно легально закончить школу или другое учебное заведение без обязательной сдачи контрольных работ, экзаменов по большинству предметов. Иногда это принимало даже чрезмерные масштабы: например, поступающий на математический факультет университета сдавал все школьные предметы на вступительных экзаменах. Так было в 40-х годах. Конечно, были спортсмены, артисты, всякого рода общественные работники, для которых эта обязательность могла оказаться фикцией. Но все знали, что это нарушение, а не правило. В то же время в США студенты могут учиться, обходясь без большинства считающихся у нас обязательными предметов, ограничиваясь набором совершенно второстепенных с точки зрения получения конкретной специальности курсов. Допустим, будущий инженер заменяет некоторые математические курсы прослушиванием курса по эстетике античных статуй V века до нашей эры. А вот английская ситуация, совершенно немыслимая у нас: специалист по Шекспиру может не читать Л. Толстого! У нас для филолога обязательны и Шекспир, и Толстой, там же такой обязательности нет. Отсутствие обязательности означает и отсутствие целевого назначения знаний. И тогда предельно узкая специализация (специалист по Шекспиру, не читавший Толстого) существует вместе с образованием вообще, для общей культуры, а не для профессии и специальности. Это своего рода необязательное образование.

Отмеченные различия русского и англо-американского образования сегодня приобретают практическое значение. Французско-немецкие влияния, привитые на ствол греко-

264

православной культуры, дали нам особую русскую школу. Октябрьская революция и социальные бури ударили шквалом по образованию, начался период разброда, шатаний. Были педологи, было бригадное обучение, были А. Макаренко с его «Педагогической поэмой» и школа дефективных детей «Республика ШКИД» имени Достоевского с В. Сорокиным, много было новинок и много было «мусора». Школа стала светской, религиозное образование было отменено, однако она стала достаточно идеологизированной организацией. И все же особенности русской школы при советской власти сохранились и приобрели более твердые очертания. Из этих особенностей главные, по нашему мнению, уже названные — единство и согласованность всех звеньев, фундаментальность, обязательность знаний и требований.

Сегодня наша школа опять переживает тяжелый период поисков и реформ. Видимо, она останется светской и потеряет или должна потерять свою идеологичность. Она должна, судя по логике развития, усилить и укрепить свои национальные особенности и найти новые способы организации учения, то есть укрепить единство и согласованность всех звеньев образования. Для нормального существования школе нужны необходимые условия — материальные и духовные. Материальные требования всем понятны, и недостаток финансово-материального обеспечения ощущают все. Это не требует комментариев. Но не менее важны и духовные условия и в первую очередь те духовные принципы, основы, которыми должна руководствоваться школа. До революции это была формула Уварова: «Самодержавие, православие, народность». После революции — советская власть, коммунизм, дружба народов. Сегодня подобная государственная идея не выработана, потому отсутствует и единый принцип гуманитарного образования. Пока нет возможности выстроить гражданское образование вокруг единого стержня. Попыткой подобного рода выглядит стрем-

265

ление разработать и ввести курс граждановедения. Работа над ним идет весьма неровно именно из-за неясности представлений о смысле государства и общества.

На этом фоне вдвойне показательны процессы, идущие в российской высшей школе. Выборность ректоров и активная роль ученых советов вдруг потеряли свою недавнюю привлекательность, а так как многие из ректоров с пиететом смотрят на США, то там и увидели образцы для подражания, и началось внедрение англо-американского типа образования в высшей школе. Вместо целостного высшего образования с выпуском специалистов вводится двухуровневая система подготовки: четыре года — бакалавриат, а затем еще два года — магистратура. Удивительность этого нововведения состоит в том, что бакалавр по нашим законам и схеме подготовки не является специалистом. Специальные курсы ему не читаются, идет образование «вообще». После четырех лет обучения лишь пятая часть бакалавров может попасть на обучение в магистратуру, после чего студент, наконец, станет специалистом. Так и хочется задать знаменитый вопрос П. Милюкова: «Что это — глупость или измена?» Ведь при нашей жуткой бедности, нехватке всего и вся, 80% высшей школы будет работать вхолостую, давая образование «вообще» и не выпуская специалистов. По этой части мы действительно «догоним и перегоним» США, а уровень и качество подготовки быстро сведут преимущества нашей системы образования к нулю. Но ведь, может быть, главный и последний наш шанс достойно выжить в этом мире — сохранение и укрепление преимуществ отечественной системы образования, достоинств русской школы. Нашей стране удается сохранить позиции в основном за счет хороших традиций, которые, естественно, хорошо бы сохранить.

И последнее. В сентябре 1993 года вышел 442-й номер журнала «Америка» — специальный выпуск об американ-

266

ских университетах. Вот некоторые факты из этого журнала: «Не было ни одного случая, чтобы американский преподаватель пожаловался на уровень подготовки российских студентов» (с. 48), «один год обучения в престижном частном колледже стоит 23 000 долларов», «к 2000 году плата за обучение может подняться до 40 000 долларов» (с. 14), «количество дней, которые должен был проработать средний американец, чтобы оплатить один год учебы в хорошем частном университете в 1992 г .: 251,4», «процентный рост платы за обучение в Беркли за 3 года: 85» (с. 56). Задумаемся же над этим!

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия