Асмус В. Платон

ОГЛАВЛЕНИЕ

III. УЧЕНИЕ О ЗНАНИИ

Рассмотренный в предыдущей главе логический аспект учения об “идеях” вводит нас в учение Платона о знании. Это учение в свою очередь неотделимо от его учения о душе. Вопрос о знании отнюдь не ставится у Платона ни как отдельная, изолированная, ни тем более как основная проблема философии. Основополагающее значение гносеологическая проблема получила только начиная с XVII в. и только в некоторых направлениях и учениях философии. Конечно, и у Платона имеются исследования и рассуждения (особенно в “Государстве”), посвященные вопросу о знании и о его видах. Однако учение Платона о познании неотделимо от его учения о бытии, от его психологии, от его учения о человеке (антропологии),от его

учения о мире (космологии), от его диалектики.

Подчеркнуть зависимость теории познания Платона от других частей его философии, и в том числе от его психологии, необходимо для исправления некоторых неверных толкований учения Платона. В конце

61

XIX в. в Германии появился ряд работ по истории греческой философии, и в частности по Платону, авторы которых отступили от чувства исторической реальности. В первую очередь это относится к историческим работам неокантианцев марбургской школы. И основатель этой школы Герман Коген, и позже примкнувший к ней Пауль Наторп, и еще позже сложившийся как ученый Эрнст Кассирер написали ряд работ, посвященных Платону и греческой философии. В этих работах, особенно в капитальном труде Наторпа Platos Ideenlehre, 19031, не только подчеркивается и преувеличивается значение гносеологической проблемы у Платона, но и вся его теория познания сближается с теорией Канта. Порой Платон начинает выглядеть чуть ли не как античный “трансценденталист”марбургского чекана. Исторически это была бесспорная “модернизация”или, как когда-то говорили, “стилизация”Платона под Когена и Канта.

Конечно, у Платона налицо ряд учений, которые могут быть истолкованы как предвосхищение в какой-то мере не только теории врожденных идей Декарта, но даже трансцендентального априоризма Канта. Выделение и анализ этих сторон и тенденций философии Платона правомерно, а мастерское их исследование, бесспорно, останется

1 В добавлении ко 2 изданию этого исследования (Metakritischer Anhang), опубликованном в 1920 г., Наторп уже существенно изменяет свою точку зрения на Платона.

62

заслугой историко-философских работ марбургской школы. Однако еще более очевидна дурная тенденциозность сближения Платона с Кантом.

Правомерен и плодотворен подход крупнейшего советского исследователя платонизма проф. А. Ф. Лосева, для которого так называемый трансцендентализм Платона только один, и при всей его важности отнюдь не последний, не завершающий аспект платонизма, но аспект, подчиненный высшим его аспектам, в том числе прежде всего диалектическому.

Платоновское учение о познании тесно связано с его учением о душе. Платон видит в душе начало, посредствующее между миром нечувственных “идей” и миром чувственных вещей. Высшее целевое назначение души -постижение “идей”. Поэтому природа души должна быть сродни природе “идей”. Когда душа ведет исследование сама по себе и не встречает препятствий, она “направляется туда, где все чисто, вечно, бессмертно и неизменно”(Платон, Федон, 79 D). Пребывая в непрерывном соседстве и соприкосновении с постоянным и неизменным, она “и сама обнаруживает те же свойства”(там же, 79 Е). Это и есть то ее состояние, которое называют размышлением. Размышляя, душа “решительно и безусловно ближе к неизменному, чем к изменяющемуся”(там же, 79 Е). Она в высшей степени подобна (homoitaton) “божественному, бессмертному, умопостигаемому, единообразному,

63

неразложимому, постоянному и неизменному в самом себе”(там же, 80 В).

Та душа, которая в течение всей жизни человека умышленно избегала любой связи с телом, остерегалась его и сосредоточивалась в самой себе, постоянно в этом упражняясь, иными словами, посвящала себя истинной философии, -такая душа, говорит Платон,“уходит в подобное ей самой безвидное место, божественное, бессмертное, разумное и, достигши его, обретает блаженство... и -как говорят о посвященных в таинства -впредь навеки поселяется среди богов”(там же, 81 А). В то же время, будучи самим движением,1 душа есть нечто вечно подвижное. Но именно поэтому она лишь в высшей степени подобна “идеям”, но не полностью им тождественна. Она лишь “причастна”свободному от условий времени и не зависящему от изменений бытию. Одновременно она причастна также и становлению (genesis). Высшая природа души дана в сращении с чувственными склонностями, а эти склонности направлены на преходящее. В нашем мире душа напоминает морского полубога Главкона, сына Сизифа и Меропы. В этом Главконе, нынешнем обитателе моря, трудно узнать его истинную прежнюю природу. Из прежних частей его тела “одни переломались, другие стерлись и совершенно испорчены волнами, иные же приросли вновь, образовавшись из раковин, морских мхов и кремней, -до того, что его природа стала походить гораздо скорее на звериную, чем

64

на прежнюю. Так созерцаем мы и душу, исполненную множеством зол”(Платон, Государство, 611 D).

Развитие этой мысли о “серединном” положении души между миром чистого бытия и миром обусловленных телом страстей и желаний сложилось у Платона в учение о трояком составе души.

Не легко решить вопрос, откуда Платон мог почерпнуть идею этого троякого деления. Диоген Лаэрций, автор богатого сведениями жизнеописания древних греческих философов и изложения их учений, полагает, будто первым наметил его Пифагор. Но уже Эдуард Целлер высказал соображение, что приписанная Пифагору классификация частей или способностей души возникла в работах поздних пифагорейцев и носит следы влияния Платона (26).

С другой стороны, сохранилось сообщение Стобеяоб ученике Пифагора Арезе Кротонском, который будто бы наметил учение, согласно которому душа человека состоит из трех частей. Части эти-ум (noos), аффективное, или страстное, начало (thymosis) и начало желания (epithymia). В соответствии с этим и Платон различает в душе (“Государство”, IV, 435 С; 441 С; IX, 580 Е) три части: 1) разумную (to logisticon), 2) аффективную (to thymoeides) и 3) вожделеющую (to epithymeticon). Уже у пифагорейцев классификация душевных, функций сопровождалась наивными указаниями на области их телесной локализации. Так поступает

65

и Платон: ум он помещает в голове, аффективное начало - в груди, а начало вожделения -ниже грудобрюшной преграды, в печени.

А в “Федре”(246 А)1 учение о душе связывается у Платона одновременно и с мифологическими мотивами его космологии и антропологии, и с его теорией знания. Здесь Платон, пользуясь образом мифа, уподобляет “идею”души соединенной силе, состоящей из крылатой колесницы и возничего. Возничий управляет парой коней, из коней его один прекрасен и благороден и происходит от таких же, другой противоположен этому и происходит от противоположных. Отсюда и управлять ими неизбежно тяжело и трудно.

Знание, по Платону, относится к бесцветной, бесформенной и неосязаемой сущности, зримой только для одного кормчего души -разума (Платон, Федр, 247 С).

Увидев с течением времени сущее, душа бывает довольна этим. Созерцая истину, она питается ею и предается радости. Следуя за шествием богов, души, наиболее способные следовать за божеством и уподобившиеся ему, увлекаются вращательным движением неба. Во время этого круговращения душа созерцает знание-не то знание, которому присуще рождение, и не то, которое не изменяется при изменении того, что мы называем знанием теперь существующего, но то, которое заключается в том, что существует

66

как действительно существующее (Платон, Федр, 247 D).

Для психологии Платона характерно, что души различных людей он представляет-и в отношении нравственных доблестей, и в отношении способности к познанию -далеко не однородными и^ не равноценными. Даже души, наиболее способные следовать за божеством и уподобившиеся ему, с трудом созерцают сущее, так как “возничие”этих душ приводятся в смятение “конями”. Другие души, направляясь вслед за - богами вверх, на крайний поднебесный свод, то поднимаются, то опускаются и, так как кони сильно рвутся, одно видят, другого не видят. Все остальные, стремящиеся следовать к высшей области, вследствие бессилия своего носятся в поднебесном пространстве, пытаясь опередить друг друга. Вследствие порочности “возничих”у многих душ ломаются крылья. Все такие души, несмотря на большие труды, уходят, не достигнув созерцания сущего, и, уйдя, довольствуются пищей, в основе которой лежит представление (Платон, Федр, 248В).

Душа, никогда не видевшая истины, не примет человеческого образа. Ибо человек должен понимать истину на основании того, что называется идеей. Исходя из многих чувственных восприятий, он переходит путем логического рассуждения к единому (Платон, Федр, 249 В).

Путь к усмотрению этого единства лежит, по Платону, через воспоминание (anamnesis).

67

“Это единое, -поясняет Платон, -есть воспоминание о том, что некогда наша душа видела, когда она с богом шествовала, сверху смотрела на то, что мы называем теперь существующим, и “ныряла”в действительно сущее”(Платон, Федр, 249В-С).

Отсюда Платон делает вывод, что одно только размышление человека, любящего мудрость, способно окрыляться: при помощи памяти такой человек всегда пребывает по возможности при том, будучи при чем, божество оказывается божественным (там же, 249 С).

Учение, здесь сформулированное в образах мифа, более обстоятельно развивается (в плане теории познания) в диалогах “Теэтет”и “Менон”. Предмет “Теэтета”-именно вопрос о существе знания. Платон поясняет, что ему важно выяснить не то, какие существуют частные виды знания, а то, что такое знание само по себе (Платон, Теэтет, 146Е). Диалог не дает положительного ответа на вопрос, но последовательно рассматривает и опровергает три выдвинутых философами, но несостоятельных, с точки зрения Платона, решения этого вопроса. Это: 1) взгляд, согласно которому знание есть чувственное восприятие, 2) взгляд, согласно которому знание -правильное мнение, и 3) взгляд, согласно которому знание -правильное мнение со смыслом.

Чтобы исследовать, а затем опровергнуть отождествление знания с чувственным восприятием, Платон рассматривает теоретическую

68

основу этого отождествления. Она соi стоит в учении о безусловной текучести всего существующего и о его безусловной относительности. При этом Платон метит не в Гераклита с его учением о непрерывном потоке, а в Протагора. Доводы Платона в первую очередь направлены против знаменитого тезиса Протагора о человеке как о мере всех вещей: “мерой”, возражает Платон, может быть только человек, уже обладающий знанием. Далее против учения Протагора и его единомышленников о безусловной текучести всего являющегося выдвигается возражение, согласно которому защитники этого учения лишены возможности точно указать, что именно движется, или течет: все ускользает от определения в вечном и безусловном потоке движения (Платон, Теэтет, Т82В). Наконец, Платон указывает, что при безусловной текучести всего познание оказывается невозможным еще и потому, что посредством одних лишь чувственных восприятий невозможны умозаключения, без которых, однако, не достигается никакое знание о сущности. Ответ на вопрос, что такое знание, необходимо искать в том, что получает душа, когда осуществляет рассмотрение сущего сама по себе (Платон, Теэтет, 187 А). Необходимое для подлинного знания единство принципиально не может быть найдено в области чувственных восприятий, так как в этой области все течет и все лишено необходимой определенности.

69

Так обосновывает Платон вывод, согласно которому чувственному, как текучему, необходимо должно предшествовать нечто уже не текучее и не чувственное, а потому и знание не может быть тождественно чувственному восприятию.

Но знание, во-вторых, не может быть и “правильным мнением”(he alethes doxa). Опровержению этого утверждения посвящены в “Теэтете”страницы 187 А-С.

Утверждение это предполагает, будто возможно не только “правильное”(т. е. истинное) мнение, но и мнение ложное. Однако, по Платону, это не так. Он доказывает, что тот, кто имеет ложное мнение, не может пребывать во лжи безусловно: для него по крайней мере нечто истинно (если он знает, что его мнение ложно) или даже все истинно (если он не знает, что мнит ложно). С другой стороны, из предмета ложного мнения также нельзя вывести никакой лжи.

Ложное мнение нельзя представить себе и как такое мнение о существующем, которое мыслит его как другое существующее. Для такого мышления была бы необходима различающая и сравнивающая деятельность рассудка, а так как сравниваемые предметы различны, то и при этом условии ложь не может возникнуть.

Итак, ложное мнение невозможно. Но если это так, то нельзя говорить о соотносительном с ним истинном мнении: Отсюда получается вывод, что знание нельзя определять как “правильное мнение”,

70

По Платону, лжи вообще не может быть ни в каких ощущениях и ни в каких чувственных образах. Здесь Платон предвосхищает утверждение, которое позднее вслед за ним разовьет в своих логических работах Аристотель, а в новое время -Декарт. По Платону, ложь впервые появляется только тогда, когда возникает вопрос о том, как следует соединять то, что мы ощущаем и представляем, с тем, что мы знаем. Вообще никакое определение лжи, по Платону, невозможно, если ему не предшествует определение самого знания (Платон, Теэтет, 199 С-D).

Мы пришли, таким образом, к выводу, что ложное мнение невозможно. Но знание нельзя определить, думает Платон, и просто как истинное мнение -независимо от соотносительности мнения истинного с мнением ложным. Платон обосновывает этот тезис, сравнивая сообщение истины с внушением убеждения. Внушение убеждения равносильно внушению мнения. Такова обычная цель речей оратора или судьи. Если при этом судья выскажет правду, то внушаемое им мнение, конечно, будет и истинным. Но из этого примера как раз и видно, что знание и правильное мнение отнюдь не одно и то же.

В-третьих, некоторые утверждают, будто знание не просто “истинное мнение”, а “истинное мнение со смыслом”(doxa alethes meta logoy episteme). Опровержению этого утверждения в “Теэтете” посвящаются страницы 201 С-А.

71

Сначала Платон анализирует примеры. из которых как будто видно, что одно “истинное мнение”еще не дает знания и чти для возникновения знания к истинному мнению должно присоединиться еще нечто -“смысл”. Так отдельные звуки С и О еще не образуют слога СО: чтобы возникло знание слога, к простому сочетанию звуков должно присоединиться предварительное осознание их единства и целостности в “эйдосе”(“виде”) слога.

Если теперь мы зададимся вопросом, что же такое соединение элементов со смыслом, то придется выяснить само понятие “смысла”. Исследование это приводит к выводу, что знание не может быть определено и как “соединение истинного мнения со смыслом”. Как бы ни понимать “смысл”, то ли как выражение в слове (logos), то ли как перечисление элементов, то ли как указание на отличительный признак, прибавка “смысла”к “правильному мнению”не создает "и не может создать того, что зовут знанием.

Таким образом, знание не есть ни ощущение, ни правильное мнение, ни соединение правильного мнения со смыслом. Во всех случаях знание следует отграничить от чувственности и рассматривать не как порождение чувственных образов и представлений, а как предшествующее им условие. “Теэтет”Платона подводит вплотную к мысли, что знание должно быть соединением, синтезом чувственности и ума и что именно ум осмысливает элементы чувственного опыта.

72

Каким образом возможен этот синтез различных и отграниченных Друг от друга деятельности чувств и ума? В решении этой задачи новую ступень исследования представляет диалог “Менон”. Он не велик по объему, но важен для понимания учения Платона о знании.

Непосредственный предмет “Менона” -определение существа добродетели. Какими бы частными признаками ни определялась добродетель, существенно, что о добродетели имеется некое общее понятие. Научиться самой добродетели невозможно. Зато изучимо и обязательно должно быть изучено знание о добродетели.

Как и в “Теэтете”, в “Меноне”сопоставляются “правильное мнение”и “знание”. В известном смысле “правильное мнение”вполне правомерно. Оно может управлять совершением любого дела не хуже знания, с не меньшей пользой. Так, политики, например Фемистокл, правят городами, основываясь не на знании, а на правильном мнении, Однако знание все же - и, по Платону, с полным на то основанием -ценится значительно выше правильного мнения. Эту разность оценки Платон поясняет при помощи аналогии со статуями Дедала: статуи эти, “пока не связаны, бегут и убегают, а связанные стоят неподвижно”(Менон, 97 D, пер. А. Ф. Лосева). То же следует сказать и о правильных мнениях. Пока они остаются постоянны, они хороши и производят доброе. Но все дело в том, что они не могут

73

(“не хотят”) долго оставаться неизменными. Они “убегают”из человеческой души и потому лишены ценности, до тех пор пока кто-нибудь не свяжет их размышлением о причине. Такое “связывание”Платон называет припоминанием.

В платоновском понятии “припоминания”необходимо разобраться. На первый взгляд может показаться, будто, заговорив о “припоминании”, Платон покидает почву трезвого философского исследования и всецело отдается во власть мифотворческой фантазии. Выведенный в “Меноне”Сократ предлагает мальчику, никогда не изучавшему геометрии, решить задачу удвоения данного квадрата. Посредством искусно поставленных вопросов он наводит мальчика на правильное решение поставленной перед ним задачи. Из этого факта тотчас извлекается философский вывод: “Получается, что в человеке, который не знает чего-нибудь, живут верные мнения насчет того, чего он не знает... Теперь эти мнения зашевелились в нем, словно сны... При этом он все узнает, хотя его будут не учить, а только спрашивать, и знания он найдет в самом себе... А ведь найти знания в самом себе -это и значит припомнить, не так ли?-Конечно.-Значит, то знание, которое у него есть сейчас, он либо когда-то приобрел, либо оно всегда у него было... Если оно всегда у него было, значит, он всегда был знающим, а если он когда-либо приобрел, то уж никак не в нынешней жизни... А если он приобрел их

74

(знания.-В. А.) не в нынешней жизни, то разве не ясно, что они появились у него в какие-то иные времена, когда он и выучился |.всему]?.. А поскольку и в то время, когда он уже человек, и тогда, когда он им еще не был, в нем должны жить истинные мнения, которые, если их разбудить вопросами, становятся знаниями,-не все ли время будет сведущей его душа? Ведь ясно, что он все время либо человек, либо не человек... Так если правда обо всем сущем живет у нас в душе, а сама душа бессмертна, то не следует ли нам смело пускаться в поиски и припоминать то, чего мы сейчас не знаем, то есть не помним?”(Платон, Менон, 85 С-С”пер. А. Ф. Лосева).

Мифологическая подоснова этого воззрения очевидна. По убеждению Платона, сближающему его с орфиками и пифагорейцами, душа наша бессмертна. До того как она вселилась на Землю и приняла телесную оболочку, она будто бы созерцала истинно сущее бытие. Она сохранила о нем знание даже под гнетом земных чувственных впечатлений, удаляющих от постижения истинно сущего.

Воззрение это, конечно, миф идеалиста или мистика. Но в оболочке этого мифа выражено и философское содержание. Это мысль о связи всех знаний, которая отражает всеобщую связь всех вещей: “Раз все в природе друг другу родственно, а душа все познала, ничто не мешает тому, кто вспомнил что-нибудь одно, -люди называют это

75

познанием,-самому найти и все остальное, если только он будет мужествен и неутомим в поисках...”(Платон, Менон, 81 D).

В “Теэтете”Платон отграничил знание от чувственных впечатлений. Здесь же он показал, что наряду1"со знанием существуют неясные и нерасчлененные акты “мнения”, также опирающегося на чувственные впечатления. В “Меноне”теория познания Платона делает следующий шаг. Здесь знание еще более резко, чем в “Теэтете”, отграничено от чувственности, а “истинное мнение”отделено от “мнения”просто. В этом диалоге, кроме того, показано, каким образом в знании впервые происходит1 синтез истинного мнения с чувственностью. Происходит этот синтез посредством того, что Платон называет “связыванием”всегда текучей чувственности: “Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Поэтому-то знание ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно связано”(Платон, Менон, 97 D-А).

Следующий этап в исследовании вопроса о знании-диалог “Пир”. В нем, так же как в “Теэтете” и “Меноне”, рассматривается вопрос о связи знания с чувственностью. “Правильное мнение”толкуется здесь как постижение, занимающее середину между знанием и чувственностью. Понятие “середины” -важное понятие философии Платона. На его значение указал в своих исследованиях учения Платона профессор А. Ф. Лосев.

76

В широком смысле платоновская “середина”-диалектическое опосредствование, категория перехода, связи.

В “Пире”знание и чувственность сближены, по-видимому, до" полного слияния, до неразличимости. Но это их сближение представлено не столько как результат философского анализа, сколько в образах мифа. Мифологическим воплощением середины представлен демон любви и творческого порождения Эрот. Сын богатства и бедности, Пороса и Пении, Эрот соединяет, совмещает в себе качества отца и матери. Он ни бессмертен, ни смертей, ни богат, ни нищ, он стоит посередине также между мудростью и невежеством (Платон, Пир, 203В-А).

Особенность “Пира”, делающая этот диалог новой после “Теэтета”и “Менона”ступенью в развитии вопроса о знании, как это прекрасно показал проф. А. Ф. Лосев, в том, что единство знания и чувственности толкуется в “Пире” не как “фиксированное”, а как единство в становлении: “Бессмертное и смертное, вечное и временное, идеальное богатство и реальная скудость, знание и чувственность, красота и безобразие -объединились здесь в одну цельную жизнь, в одно совокупное порождение, в один самостоятельный результат, в одно становящееся тождество”(14, стр. 400).

При этом становление, о котором говорит “Пир”, происходит, как подчеркнул А. Ф. Лосев, главным образом в сфере

77

знания: Эрот “Пира”-Эрот познавательного и созерцательного восхождения; поучение Диотимы, излагаемое ею Сократу,-поучение о том, какой путь познания необходим, чтобы достичь интуиции прекрасного, а сама эта интуиция в значительной мере характеризуется как интуиция ума. Воспитание чувств, которым сопровождается познавательное восхождение, образует, если так можно выразиться, лишь . сопутствующий “обертон”.

Сказанным анализ знания у Платона не ограничивается^ В “Государстве”единство знания и чувственности, данное в “Меноне”и “Пире”, Платон представляет с еще более высокой точки зрения. “Государство”и изображает становление знания в образах мифа, и развертывает анализ вопроса об отношении между бытием и знанием, об отношении знания и бытия к благу.

Введением в анализ всех этих вопросов является миф, которым открывается VII книга “Государства”. Это знаменитый миф о пещере. Платон приглашает нас вообразить следующую картину: люди находятся в огромной подземной пещере, которая имеет сверху выход для света. Они живут в ней с детства, скованные по ногам и по шее-так, что могут видеть только то, что находится перед ними, не имея возможности поворачивать голову вокруг. До этих узников доходит свет от огня, горящего далеко вверху и позади них. Между этим огнем и узниками проходит на высоте дорога, а против

78

дороги построена наподобие ширм стена. Мимо стены идут люди. Они несут возвышающиеся над стеной разнообразные предметы: сосуды, статуи, фигуры. Одни из путников разговаривают, другие молчат.

Вся эта воображаемая картина, по Платону, -подобие нашей человеческой жизни, точнее, нашего человеческого познания. Мы -узники в пещере. Мы видим не самые вещи, а тени от вещей, падающие на стену пещеры. Мы называем только видимые нами тени, но воображаем, будто называем самые вещи.

Теперь представьте себе, приглашает нас Платон, будто кто-то развязал обитателей пещеры, заставил их встать, поворачивать шею, ходить и смотреть на свет. Что бы при этом испытали освобожденные? Они испытали бы от внезапно поразившего их блеска только чувство боли и бессилия взирать на то, тени чего они видели прежде. Им казалось бы, будто тени, виденные ими тогда, более истинны, чем то, на что они пытаются взирать теперь.

Вообразим далее, будто кто-то стал такого развязанного узника силой увлекать вверх по крутому всходу и не отпускал до тех пор, пока не вытащил его на солнечный свет. Насильно увлекаемый таким образом узник страдал бы, досадовал на увлекающего его ввысь, и, когда он вышел бы на свет, его ослепленные блеском глаза даже не могли бы видеть истинно существующие предметы.

79

Из всего представленного в этом мифе Платон извлекает вывод, прямо относящийся к познанию. Чтобы созерцать горнее, заключает он, понадобилась бы привычка к восхождению, упражнение в созерцании. Сначала раскованному узнику было бы легко смотреть только на тени, затем на отражающиеся в воде фигуры людей и других предметов и только в последнюю очередь на самые предметы. Упражняющийся в созерцании освобожденный узник видел бы находящиеся на небе светила и самое небо легче ночью, взирая на сияние звезд и луны. И только в завершение всех упражнений он оказался бы способным созерцать солнце -не изображение его на воде, а солнце само по себе. Только пройдя весь этот путь восхождения к свету, раскованный узник, вышедший из •пещеры, смог бы познать солнце, т. е. заключить о нем, что оно, в видимом месте всем управляя, есть некоторым образом причина всего, что усматривали его товарищи, когда сидели скованные во мраке пещеры.

Кто достиг такого освобождения, тот не станет завидовать людям, которые, находясь в пещере, выдавали за знание свое созерцание чувственно воспринимаемых теней истинно сущего. Он уже не будет мечтать о почестях и похвалах, какие узники в пещере воздавали друг другу, и о наградах, которые давались тому, кто с проницательностью смотрел на проходящее и внимательно замечал, что обычно бывает прежде, что потом, что происходит вместе, и, основываясь на

80

этом, угадывал, что имеет быть (Платон, Государство, VII, 514 А-D).

“Этот-то образ, -заключает Платон, - надобно весь прибавить к тому, что сказано прежде, видимую (т. е. чувственную.-В. А.) область зрения уподобляя житью в узилище, а свет огня в нем -силе солнца”(Государство, VI, 517 А-В).

Все это воззрение на знание теснейшим образом связано с учением о “благе”. По Платону, идея “блага”не есть ни бытие, ни знание, но начало, которым порождаются и бытие, и знание. Также и эту свою мысль Платон поясняет аналогией со зрением. Создатель чувств породил и силу видеть, и силу, или способность, быть видимым. Но чтобы увидеть, например, цвета, необходимо, чтобы к этим двум силам, или “родам”, присоединился третий род -свет. Но свет исходит от Солнца. Хотя Солнце не само зрение, оно есть его причина (Платон, Государство, VI, 507D-508A).

Применим сказанное о зрении к познанию. То самое значение, которое принадлежит благу “в мыслимом месте”по отношению к уму и к созерцаемому умом, принадлежит и Солнцу “в видимом месте”по отношению к зрению и зримому. Душа познает, направляясь на то, что озаряется истиной и сущим. Но если она вращается в том, что покрыто мраком, она рождается и погибает, руководится мнением и тупеет. Именно это, доставляющее истинность познаваемому и сообщающее силу познающему, следует, по

81

Платону, называть идеей блага, а также причиной знания и истины, поскольку она постигается умом. Считать свет и зрение солнцеподобными справедливо, но считать их самим Солнцем несправедливо. И точно так же признавать знание и истину благовидными справедливо, но считать которое либо из них самим благом несправедливо. Ибо природу блага надлежит ставить и выше знания, и выше истины (Ср. Платон, Государство, VI, 508 Е-А).

Рассматривая “виды”, или “идеи”, философ может или рассматривать их реализацию в мире вещей, или,, напротив, подниматься в мысли до их начала, пребывающего выше всякого знания. В первом случае душа использует “идеи” в качестве “гипотез”, или “предположений”: разделяя род на виды, душа “принуждена искать... на основании предположений, пользуясь разделенными тогда частями как образами и идя не к началу, а к концу”(Государство, VI, 510В). Это как бы путь вниз: от “идей”к вещам. Так поступают, “когда ваяют или рисуют; все это -тени и1 образы в воде. Пользуясь ими как образами, люди стараются усмотреть те, которые можно видеть не иначе как мыслью”(там же, 510 Е).

Род познаваемого, постигаемый не чувствами, не воображением, а только мыслью, Платон называет “мыслимым”(noeton). В “мыслимом”, поясняет Платон, имеются две “части”. Для отыскания первой части душа вынуждена основываться на предположениях

82

и не доходит до начала, так как не может подняться выше предположений, но пользуется самыми образами, или подобиями, отпечатлевающимися на земных предметах (Платон, Государство, VI, 511 А).

И есть вторая часть мыслимого, второй случай рассмотрения “идей”. В этом случае душа идет не к “концу”, а к “началу”: она сводит все “гипотезы”к идее “блага”, как к тому, что пребывает выше всех “предположений”. “Узнай же теперь,-говорит Платон, -и другую часть мыслимого... ее касается ум силою диалектики, делая предположения, -не начала, а в существенном смысле предположения, как бы ступени и усилия, пока не дойдет до непредполагаемого, до начала всяческих. Коснувшись же его и держась того, что с ним соприкасается, он таким образом опять нисходит к концу и уже не трогает ничего чувственного, но имеет 1 дело с эйдосами через эйдосы, для эйдосов и оканчивает на эйдосах”(Платон, Государство, VI, 511В-С, пер. А. Ф. Лосева).

Это понимание “блага”выводит мысль за пределы одного лишь познания. Платоновское “благо”(to agathon) -и знание и бьггие, точнее говоря, оно выше знания и блага. По отношению к знанию и бытию “благо”мыслится как совмещающее в себе противоположные определения. Оно имманентно по отношению к бытию и знанию, так как оно их источник и их основная сила. В то же время оно всецело трансцендентно по отношению к бытию и знанию.

83

ВИДЫ ЗНАНИЯ

Так решается вопрос об отношении знания и бытия к благу. Учение это-классический образец идеалистической объективной телеологии, т. е. учения о целесообразности на основе объективного идеализма. К нему восходят все последующие учения о целесообразности от Аристотеля до Шеллинга и Гегеля.

Но в той же VI книге “Государства”Платон развивает понятие о видах знания. Основное деление классификации Платона -разделение знания на чувственное и интеллектуальное. Чувственное знание -низший вид, интеллектуальное-высший. Каждая из этих сфер в свою очередь делится на два вида. Интеллектуальное знание делится на “мышление”(noesis) и “рассудок”(dianoia).

Под “мышлением”Платон понимает деятельность одного лишь ума, свободную от примеси чувственности, непосредственно созерцающую интеллектуальные предметы. Это та деятельность, которую Аристотель назовет впоследствии “мышлением о мышлении”(noesis noeseos), а неоплатоники-вслед за Платоном - интеллектуальной интуицией (“умным видением”). Тот же термин используют впоследствии Фихте и Шеллинг. Даже Гегель, отвергший этот термин, отнюдь не отрицал существования непосредственного интеллектуального созерцания предметной истины. Все эти идеалисты, начиная с Платона, полагали, будто, находясь в сфере интеллектуальной

84

интуиции, познающий пользуется умом ради самого ума.

Второй вид интеллектуального знания -“рассудок”. Под “рассудком”Платон понимает такой вид интеллектуального знания, при котором познающий также пользуется умом, но уже не ради самого ума, а для того, чтобы понимать чувственные вещи. “Рассудок”Платона уже не непосредственный, не интуитивный, а опосредствованный, “дискурсивный”вид знания. И в сфере “рассудка”познающий применяет интеллектуальные “эйдосы”, но применяет их только в качестве “гипотез”. Рассудок, согласно Платону, действует между сферами ума и мнения. Он ниже ума и выше ощущений.

Чувственное знание Платон также делит на две области: “веру”(pistis) и “подобие”(eicasia). Посредством “веры”мы воспринимаем вещи в качестве существующих и утверждаем их в этом качестве. “Подобие”-вид уже не восприятия, а представления вещей, или интеллектуальное действование с чувственными образами вещей. От “мышления”оно отличается тем, что здесь нет действия с чистыми “эйдосами”. Но “подобие” отличается и от “веры”, удостоверяющей существование. “Подобие”-мыслительное построение, основывающееся на “вере”.

С этими различиями у Платона тесно связано различение знания и мнения. Знает тот, кто любит созерцать истину. Например, знает прекрасное тот, кто мыслит о самих прекрасных вещах, кто может созерцать как

85

само прекрасное, так и причастное ему, кто причастного не принимает за само прекрасное, а самого прекрасного не принимает за всего лишь причастное ему. Мысль такого человека справедливо назвать знанием (gnome).

В отличие от знающего обладатель мнения любит прекрасные цвета, образы, звуки, но его ум бессилен видеть и любить природу самого прекрасного. Мнение не есть незнание, но оно не есть и знание: оно темнее знания и яснее незнания (Платон, Государство, V, 478 С). Так, о тех, кто усматривает многое справедливое, но самого справедливого не видит, правильно будет сказать, что они обо всем мнят, но не знают того, о чем имеют мнение. И напротив, о тех, кто созерцает само неделимое и всегда себе равное, справедливо сказать, .что они всегда знают всё это, но не мнят.

В отличие от мнения знание есть потенция, особый род существующего. Род этот характеризует направленность: знание направляется к своему предмету, и всякая потенция, направляющаяся к одному и тому же и делающая одно и. то же, называется той же самой в отличие от всякой, направленной на иное и делающей иное.

Математические предметы и математические отношения Платон выделяет в особый вид бытия и соответственно в особый предмет знания. В системе видов знания математическим предметам также принадлежит некое “серединное”место. Это место между областью

86

“идей”и областью чувственно воспринимаемых вещей, а также областью их отображений.

“Идеи”постигаются только посредством знания, и знание возможно только относительно “идей”. Это развитие учения элейцев, которые полагали, что истинно сущее бытие, и только оно одно, постигается разумом.

В отличие от “идей”математические предметы и математические отношения постигаются посредством рассуждения, или размышления рассудка. Это и есть второй вид знания.

Чувственные вещи постигаются посредством мнения (doxa). О них невозможно достоверное знание, их нельзя постигнуть с помощью рассуждения; если их можно постигнуть, то лишь недостоверно, лишь гипотетически.

Итак, размышление, направленное на математические предметы, занимает, по Платону, середину между подлинным знанием и мнением. Почему же математические предметы занимают такое положение? Дело в том, что, по Платону, математические предметы родственны и вещам, и “идеям”. Предметы эти, как “идеи”, неизменны; природа их не зависит от отдельных экземпляров, представляющих их в чувственном мире. Например, природа треугольника не зависит от того, какой частный треугольник мы станем рассматривать. Но вместе с тем, поясняет Платон, математики вынуждены прибегать для постижения своих предметов к помощи

87

отдельных фигур. Фигуры же эти рисуются или представляются посредством воображения. Именно поэтому математическое знание не есть знание, совпадающее с тем, при помощи которого постигаются “идеи”. Оно совмещает в себе черты истинного знания с некоторыми чертами мнения.

ДИАЛЕКТИКА ПЛАТОНА

Разумное постижение истинно сущих родов бытия, или “идей”,-совершеннейшее знание-Платон называет “диалектикой”.

Для Платона диалектика-это не логика только, хотя в ней есть и логический (и даже формально-логический) аспект; это не учение о познании только, хотя в ней есть и гносеологический аспект; это не учение о методе только, хотя в ней есть и аспект метода. Диалектика Платона прежде всего учение о бытии. Идеализм Платона, так же как и его теория познания и диалектика, имеет явно выраженный онтологический характер. “Идеи”Платона прежде всего истинно сущие роды бытия. В соответствии с этим “диалектика”, как ее понимает Платон, это прежде всего учение об онтологических прообразах, образцах и причинах вещей чувственного мира. Поэтому “диалектика”Платона соприкасается не только с его учением о душе (психологией), учением о познании (гносеологией), учением о мышлении (логикой), учением о методе (методологией), но и со всем комплексом учений о мире

88

(космологией), о системе небесных светил (астрономией), о числах, о душе мира и т. д.

Здесь мы достигли пункта, где изложенное выше понимание родов бытия, соответственно “идей”, должно быть существенно дополнено и даже исправлено. Как мы видели, “идеи”в сравнении с вещами чувственного мира были наделены у Платона признаками, которыми элеец Парменид характеризовал свое истинное бытие: “идеи”вечны, не рождаются и не погибают, не изменяются, всегда тождественны себе, неподвижны, безотносительны в своем бытии.

В нашей советской философской литературе такое воззрение на бытие называется “метафизическим”1. Согласно этой терминологии

1 Термин “метафизика”первоначально имел другой смысл и означал не способ воззрения на бытие, а особую область исследования бытия. В I в. до и. э. ученый Андроник из Родоса, заново издавший рукописи сочинений Аристотеля, вслед за группой трактатов, посвященных вопросам физики (ta physica), поместил группу трактатов, относящихся к области исследования, которую сам Аристотель называл “первой философией”(he prote philosophia). Это были исследования, посвященные умозрительному познанию высших, первоначальных, принципов бытия и познания. Трактаты по “первой философии”, сгруппированные и изданные Андроником, получили название “Метафизики”(ta meta ta physica), буквально “то, что следует после физики”. Впоследствии под термином “метафизика”стали понимать всякие, не только аристотелевские, исследования умозрительных вопросов о высших началах бытия и познания. Стали появляться под таким названием книги и трактаты. Некоторые предпочитали термин “первая философия”. Например, Декарт свой основной труд, излагавший,

89

восходящей к Энгельсу, отцом древнегреческой метафизики был Парменид. Но не был ли его продолжателем также и Платон? Не совпадает ли развитая им характеристика истинно сущего бытия с метафизической характеристикой этого бытия у элейца?

умозрительное учение о бытии и познании, назвал “Размышления о первой философии”(Cogitationes de prima philosophia). Другие вместо аристотелевского термина “первая философия”предпочитали пользоваться термином Андроника Родосского “метафизика”. Так поступали не только схоластики. Например, итальянский философ конца XVI -первой половины XVII в. Кампанелла назвал свой трактат о бытии “Метафизикой”. Метафизическим исследованием (Disquisitio metaphysica) назвал свой трактат, направленный против метафизики Декарта, французский материалист и последователь Эпикура Пьер Гассенди.

Кант постоянно в своих работах говорит о метафизике в античном смысле этого понятия, разумея под “метафизикой”“первую философию”. Но уже у Канта к этому, прежнему значению термина присоединяется новое. Дело в том, что Кант мечтал о разработке новой метафизики, “критической”по методу, т. е. основанной на предварительном исследовании вопроса о границах доступного человеку познания бытия. Эту, “критическую”метафизику Кант противопоставил всей прежней, которую он называл “догматической”.

Гегель, так же как и Кант, понимает под “метафизикой”философию, характеризующуюся методом познания. Но в то время как для Канта старая “метафизика”есть метафизика “догматическая”, докритическая, для Гегеля старая и отвергаемая им метафизика неприемлема потому, что практикуемый в ней метод исследования чужд диалектике. Иными словами, термин “метафизика”у Гегеля одновременно и сохраняет свое значение - умозрительного учения о бытии и познании,-и приобретает значение новое, частное. В этом новом и частном значении “метафизика

90

В известном смысле именно так и было. В ряде диалогов Платон развивает, бесспорно, метафизическую, в марксистском смысле этого термина, характеристику истинно сущего бытия, или “идей”. Доказательства были представлены выше.

Однако в чрезвычайно важных диалогах: в “Софисте”, “Пармениде”, а также в некоторых других-Платон отступает от метафизической характеристики “идей”. В этих диалогах он стремится доказать, что высшие роды всего сущего: бытие, движение, покой, тождество и изменение-могут мыслиться только таким образом, что каждый из них и есть и не есть, и равен и не равен самому себе, и пребывает как тождественный самому

”у Гегеля значит именно “старая метафизика”, т. е. догегелевская антидиалектическая метафизика.

Маркс и Энгельс установили новое применение слова “метафизика”, связали это слово с характеристикой не предмета исследования, а только его метода. Под предметом исследования они стали понимать весь материальный мир. В методе исследования они строго различили метод, отрицающий диалектический характер происходящих в мире процессов, и метод, характеризующий все эти процессы как диалектические. Первый метод получил теперь название “метафизики”или “метафизического”метода, второй -“диалектики”или “диалектического”метода.

Кто знает происхождение и историю терминов “метафизика”и “диалектика”, тот никогда не встретится с затруднениями в их понимании и применении. Напротив, затруднения и недоразумения неизбежны для тех, кто не понимает, какие изменения в значение этих терминов были внесены в сравнении

с античностью Кантом, Гегелем и классиками марксизма.

91

себе и переходит в “иное”по отношению к самому себе, в противоположное себе.

Когда философ характеризует истинно сущее как вечное, неизменное, неподвижное и тождественное, он еще не характеризует, по Платону, всей его сущности. В силу доказательств, развиваемых в “Софисте”, должна быть отвергнута не только безусловная подвижность, но и безусловная неподвижность сущего. Как только сущее делается предметом истинного философского познания, обнаруживается, что познаваться оно не может ни при условии, что сущее рассматривается как движущееся, ни при условии, что оно рассматривается как неподвижное. Кто познает, тот действует (Платон, Софист, 248 D-Е); то, что познается, испытывает действие. И действие, и страдательное состояние предполагают изменение, а изменение в свою очередь предполагает движение.

К противоречиям ведет и исследование познания. Познание сущего предполагает разум, разум может быть мыслим только в душе; душа же, будучи живой, необходимо причастна движению. “Поэтому,-рассуждает Платон, -для философа и для всякого, кто особенно ценит знание, по-видимому, совершенно необходимо не принимать неподвижной вселенной...”(там же, 248 D). Еще менее допустима, еще более нелепа, по Платону, точка зрения тех, “которые двигают сущее всеми способами”(там же). Решение вопроса состоит в том, чтобы поступать подобно детям, которые делают, “чтобы все

92

было неподвижным и двигалось”, т. е. “признавать бытие и вселенную вместе и недвижимой и подвижной”(там же).

Но как показывает Платон, это решение приводит к новому противоречию. Кто утверждает, что движение и покой равно существуют, тот должен: 1) или признать, что движение и покой тождественны с бытием, а следовательно, тождественны между собой, 2) либо признать, что бытие, хотя и кроет в себе движение и покой, но тем не менее отличается от них обоих. В первом случае получается нелепый вывод, будто движение должно остановиться, а покой -двигаться. Во втором -бытие, будучи отличным и от движения и от покоя, не должно ни двигаться, ни покоиться. Но “что не движется,-спрашивает Платон, -как тому „ не покоиться... что не покоится, как, опять-таки, тому не двигаться?” (Платон, Софист, 250 D).

Разрешение сформулированного здесь противоречия Платон дает в том же “Софисте”в учении о родах сущего (там же, 254 D-В). Движение, читаем здесь, несовместимо с покоем и покой -с движением. Но так как движение существует и покой существует, то бытие должно быть совместимо и с движением, и с покоем. Итак, мы уже получили три высших рода: бытие, движение и покой.

Станем исследовать дальше. Каждый из этих трех родов есть одновременно и тождественный (по отношению к самому себе), и

93

иной (по отношению ко всем остальным родам).

Отсюда необходимо возникает новый вопрос: об отношении родов тождественного и иного к родам покоя и движения. Совпадают ли эти роды между собой или же тождественное и иное должны быть отличаемы от движения, покоя и бытия?

Платон доказывает, что тождественное и иное должны быть отличаемы от покоя и движения. И о покое, и о движении, так же как и о всяком другом роде, необходимо приходится утверждать, что они одновременно и тождественны (по отношению к себе), и представляют иное (по отношению к другому). Но так как покой и движение-противоположности и так как все, что высказывается о противоположностях, не может быть ни каждой из этих противоположностей в отдельности, ни той и другой вместе, то покой и движение должны отличаться от тождественного и иного.

Тождественное отличается и от бытия. В самом деле, если бы тождественное не отличалось от бытия, то, утверждая, будто покой существует так же, как существует и движение, мы должны были бы утверждать, будто покой тождествен с движением. Но если тождественное отличается не только от покоя и движения, но также и от бытия, то это значит, что в тождественном мы должны признать четвертый и самостоятельный род сущего наряду с родами покоя, движения и бытия,

94

То же самое Платон доказывает и относительно иного. Иное отличается не только от тождественного и от покоя. Иное отличается также и от бытия. В самом деле, иное всегда относительно, и только относительно (Платон, Софист, 255 D). Напротив, к природе бытия принадлежит и относительное, и безусловное. Поэтому “иное” образует пятый род сущего, самостоятельный по отношению к родам бытия, покоя, движения и тождественного.

В учении Платона об ином существует очень важная особенность. Состоит она в том, что, по Платону, все первые четыре рода сущего - и бытие, и покой, и движение, и тождественное -принадлежат или причастны роду иного. Так, движение есть иное. Оно иное не как движение, но лишь поскольку движение не есть покой, не есть бытие, не есть тождественное.

В качестве иного по отношению ко всем остальным каждый род сущего не есть все остальные роды. Движение не есть покой. Но в то же время движение есть, поскольку оно как существующее движение должно быть причастно бытию. Далее. Движение не есть тождественное. Но в то же время, будучи движением, т. е. самим собой, оно причастно тождественному и в этом смысле есть и тождественное. Движение и есть, и не есть тождественное. Оно одинаково причастно тождественному и иному. Будучи иным в отношении к покою и тождественному, двикение есть иное в отношении к самому

95

иному. Поэтому движение одновременно и есть, и не есть иное.

Будучи иным и по отношению к бытию, движение -в этом смысле -не есть бытие или, иначе, есть небытие. Оно есть одновременно и бытие, и небытие: бытие-поскольку причастно бытию; небытие-поскольку причастно иному и, стало быть, есть иное, чем бытие, т. е. небытие.

Эту характеристику Платон распространяет и на все остальные роды сущего. Каждый из них одновременно есть и бытие, поскольку он причастен к бытию, и небытие, т. е. иное, чем бытие, поскольку он причастен иному. Не избегает этой участи и само бытие: так как бытие есть иное, чем покой, движение, тождественное и чем само иное, то оно не есть все эти роды и, стало быть, будучи бытием, есть в то же время в указанном смысле и небытие (Платон, Софист, 257А-В).

Особенно важно при этом заметить, что небытие, о котором у Платона идет речь при обсуждении родов сущего и отношений между ними, означает у него отнюдь не нечто совершенно противоположное бытию. Небытие есть лишь иное, чем бытие. Оно, если можно так сказать, не есть “чистое”небытие. Платон остается верен мысли элейца Парменида, который утверждал, будто “чистое”небытие не может быть даже мыслимо. Кто доверит, например, будто нечто не есть великое, тот не высказывает этим, будто это невеликое противоположно великому, т. е.

96

мало: он хочет сказать .только то, что оно есть нечто иное, чем великое. В этом смысле, например, “некрасивое”есть особый вид иного, существующий так же, как существует “красивое”(там же,1 257 D-Е). С этой точки зрения “некрасивое”есть одно существующее, которое мы противопоставляем другому существующему (Платон, Софист, 257 Е).

Так как “иное”есть род существующего, то все случаи “иного”также должны быть существующими. Область “иного”поистине беспредельна. Каждое отрицание, мыслимое относительно какого-либо понятия, означающего известный предмет бытия или известное свойство этого предмета, очерчивает беспредельную область “иного”, которая противопоставляется, как один вид существующего, другому понятию, как другому виду существующего. Таким образом, “существующее, бесспорно, становится тысячи раз несуществующим”(там же, 259В).

Противоречия здесь не получается именно потому, что всякая частная область “иного”рассматривается Платоном как нечто существующее. Мысль эта восходит не только к элейцам, но, быть может, даже к атомистам -к хорошо известному их утверждению, согласно которому “небытие”существует “ничуть не меньше”, чем “бытие”. Однако имеется принципиальная противоположность между смыслом этого утверждения у Платона и у атомистов. Понятие “небытия”у атомистов-одно из понятий их материалистического

97

учения о мире. “Небытие”для них -то же, что пустое пространство, пустота. Это не абстрактно-онтологическое понятие, а понятие их материалистической космологии и атомистической физики.

Но и для Платона “небытие”существует, хотя соотносительное с ним “бытие”Платон вразрез с атомистами понимает идеалистически: как бытие “бестелесных видов”.

Положение о существовании “небытия”Платон выводит из необходимости, с какой бытие переходит в свое иное. Самый переход этот толкуется у Платона не только как необходимый для мысли, но в силу соответствия между видами познания и предметами познания как выражающий природу самого бытия.

В то время как в “Софисте”излагается “диалектика”пяти высших родов сущего, в “Пармениде”исследуется “диалектика”единого и многого. Эта диалектика принадлежит к изощреннейшим построениям мировой философской мысли.

По учению, развиваемому в “Пармениде”, бытие, поскольку оно рассматривается само о себе, едино, вечно, тождественно, неизменно, неподвижно, бездейственно и не подлежит страданию. Напротив, то же самое бытие, поскольку оно рассматривается через свое иное, множественно, возникает, содержит

1 Виртуозное исследование этой диалектики развито А. Ф. Лосевым в труде “Очерки античного символизма и мифологии”, т. I. M., 1930.

98

в себе различия, изменчиво, подвижно и подлежит страданию. Поэтому, согласно полному определению своей сущности, бытие одновременно и едино и множественно, и вечно и преходяще, и неизменно и изменчиво, и покоится и не покоится, и движется и не движется, и действует и не действует, и страдает и не страдает. В каждой паре этих определений все вторые определения высказываются как определения иного. Но так как иное есть иное по отношению к бытию, или, другими словами, иное бытия, то все эти определения оказываются определениями также и самого бытия. Итак, бытие как по самой своей природе (онтологически), так и по своему понятию (гносеологически и логически) заключает в себе противоположные определения.
99

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия