Арон Р. Мнимый марксизм

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть вторая. ЭКЗИСТЕНЦИАЛИСТСКОЕ ПРОЧТЕНИЕ МАРКСА

По поводу "Критики диалектического разума"

В "Критике диалектического разума" Сартр не перестает говорить о непреходящей ценности марксизма, по крайней мере для нашей эпохи. Он пишет: "Есть "момент" Декарта и Локка, "момент" Канта и Гегеля и, наконец, Маркса. эти три философии последовательно стали своего рода гумусом всякой частной мысли и горизонтом всякой культуры. Они непреходящи до тех пор, пока не пройдет исторический момент, выражением которого они являются. Я часто отмечал, что "антимарксистский" аргумент есть просто-напросто возрождение домарксистской идеи. Так называемое "преодоление" марксизма будет в худшем случае лишь возвратом к домарксистской мысли, а в лучшем случае возрождением мысли, содержащейся в философии, которую хотели преодолеть" *. Такие торжественные декларации можно встретить на многих страницах книги.

* Все цитаты взяты из "Критики диалектического разума".

160
" Я говорил и повторяю, что единственно верная интерпретация истории человечества дается диалектическим материализмом" (с. 134). Я считаю "достижением марксистскую теорию ценностей и цен" (эту фразу несоветский марксист, обладающий хотя бы минимумом экономической культуры, не решится принять на свой счет). После анализа понятия нехватки (rarete), которое может показаться мало согласующимся с марксистской ортодоксией, Сартр спешит добавить в примечании: "Здесь необходимо ясно понять, что обнаружение в опыте нехватки отнюдь не претендует на то, чтобы противостоять марксистской теории или дополнять ее. Оно имеет другую цель. Главное открытие марксизма - это положение о том, что труд как историческая реальность и как применение определенных орудий труда в определенной социальной и материальной среде есть реальный фунтамент организации социальных отношений" (с. 225).
К какой доктрине обращены эти декларации верности? Согласно только что приведенной цитате, главным открытием марксизма является то, что труд есть "реальньй фундамент организации социальных отношений". Понятие "реальный фундаменте так же двусмысленно, как и столь дорогое Энгельсу понятие "в конечном счете". Лично я считал бы это действительным открытием, и однако, я не имею чести быть марксистом. Равным образом я не отказался бы вслед за Сартром "безоговорочно принять тезисы Энгельса,


161
изложенные им в письме к Марксу". "Люди сами делают свою историю, однако в данной, их обусловливающей среде" (с. 60). Я охотно добавил бы вместе с Сартром, что это высказывание - не из самых ясных и допускает множество интерпретаций. Другая, еще более торжественная цитата не шокирует немарксистов: "Мы безоговорочно принимаем тезис, которым Маркс определяет свой "материализм": "Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще" (с. 31) '. Понятия обусловливает и вообще не поддаются точному определению. Примат способа производства материальной жизни, выраженный в такой форме, выигрывает в отношении истины, но проигрывает в эффективности.
Абстрактные и туманные положения того марксизма, к которому примыкает Сартр, не производят на читателя сильного впечатления, тем более что главная задача работы Сартра "Проблема метода" ' - отстоять у плохих марксистов несводимость любой сферы человеческого существования (слово "несводимость" повторяется неоднократно). По поводу воззрений де Сада Сартр пишет, что "идеологическая система несводима" (с. 76), что необходимо целостное исследование идеологии, что нужно "выяснить ее субьективное значение (т. е. значение для того, кто ее выражает) и ее направленность, чтобы затем понять различные искажения, которым она подверглась, а потом перейти к ее объективной реализации". Если


162


следовать этому методу, то крайне редко можно найти работы, которые были бы подчинены классовой идеологии. Но Сартр идет дальше. Он не сомневается в том, что надо "признать несводимое своеобразие сформированных таким образом социально-политических групп" и "определять их в самой их сложности через неполноту их развития и их искаженную объективацию" (с. 81). Далее, "экзистенциализм только констатирует специфичность исторического события; он хочет вернуть ему его функцию и множество его измерений" (там же). И наконец, в отношении Флобера тезис о несводимости переживаемых значений к интерпретационным схемам утверждается с такой же убежденностью: "Через "Госпожу Бовари" мы должны и можем увидеть движение земельной ренты,"революцию восходящих классов и медленное созревание пролетариата. Тут имеется все, но самые конкретные значения совершенно несводимы к самым абстрактным значениям".
Таким образом, с одной стороны, Сартр выражает безусловную преданность марксизму, но марксизму, обедненному содержанием, а с другой стороны, снова возвращает в историю событие и индивида, "роль которого не определена раз и навсегда: именно структура рассматриваемых групп всякий раз определяет эту роль" (с. 84), а также автономию социально-политических групп и несводимость творений духа. Если верить Сартру, речь идет, конечно же, о возврате к источникам. Если марксисты не умеют читать (с. 35), то

163


это вина не Маркса, а марксистов. По словам Сартра, марксисты, особенно в эпоху сталинизма, проповедовали волюнтаристский идеализм. Вместо того чтобы кропотливо изучать сложную историю человечества, они механически применяли к ней свою интерпретационную схему, не заботясь о знании фактов.Они игнорировали множество промежуточных звеньев между процессом производства и переживаемым опытом. Будучи непреходящей философией нашей эпохи, марксизм превратился в ХХ в. в бесплодную философию. Сартр согласен с Гароди в том, что "в наши дни марксизм действительно образует единственную систему координат, позволяющую определить место той или иной мысли и охарактеризовать ее в какой бы то ни было области - от политической экономии до физики, от истории до этики" (с. 30). Сделав эту уступку, Сартр теряет интерес к марксистам и возвращается к своей собственной проблеме: он хочет вдохнуть жизнь в марксизм, обновить его и надеется достичь этого не через оригинальную интерпретацию нашей эпохи, а отыскав для марксизма. философский фундамент, каковым был бы не материализм, а экзистенциализм.
Сартр, по его собственному определению, ставит задачу вернуть марксистскому знанию человека. "Он не противопоставляет, как это делает Кьеркегор в отношении Гегеля, иррациональную единичность индивида универсальному знанию. Он хочет в само знание и в универсальность

164


понятий снова ввести непреходящую единичность человеческой экзистенции". этот текст проясняет смысл философских усилий Сартра с тех пор, как события побудили автора "Бытия и ничто" перейти от онтологии к онтике, от человека как "напрасного страдания" к историческому человеку, находящемуся в поисках самого себя и истины. До 1940 г. Сартр принадлежал к наследникам Кьеркегора и Ницше (во время учебы в Высшей нормальной школе он много читал Ницше), а не Гегеля. Гуссерль помог ему осознать самого себя и свой метод. Хайдеггер снабдил его концептуальным аппаратом, с помощью которого он сформировал свое собственное видение мира еще до пребывания в Берлине в 1933 - 1934 гг. До 1945 г. ни философские, ни литературные произведения Сартра не наводили на мысль о примирении сознаний, каждое из которых, объективируемое другим, обречено ощущать само существование другого как угрозу.
Отныне все обстоит иначе: "Неверно, что каждое сознание хочет смерти - а тем более жизни другого. Все решает совокупность материальных обстоятельств" (с. 371).

Марксизм в нашем столетии получил две главные интерпретации. Марксизм II и III Интернационалов базируется на четырех основных работах: "Манифест Коммунистической партии", содержащий почти все исторически действенные идеи; "К критике политической экономии";


165


"Капитал" (первый том которого, вышедший при жизни Маркса, содержит трудовую теорию стоимости, теорию заработной платы и эксплуатации, разоблачающую капитализм); "Анти-Дюринг", написанный Энгельсом (кроме одной главы), но прочитанный Марксом в рукописи и одобренный им.
Официальная философия марксистов обоих Интернационалов вдохновлялась в основном "Анти-Дюрингом". Широко распространенные в Советском Союзе изложения так называемой марксистской философии исходят из "диалектического материализма" (диамата), как его понимал Энгельс: первичность материи,теория познания-отражения, объективные законы становления в природе и обществе, наиболее общие из которых имеют диалектический характер (закон перехода количества в качество, закон единства и борьбы противоположностей, закон отрицания отрицания). Такого рода материалистическая философия несовместима с экзистенциализмом Сартра, и он ее без обиняков отверг (например, в статье "Материализм и революция", опубликованной в "Temps modernes". В философии Сартр показывает себя более непримиримым, чем в политике. В отношении событий он проявляет неодинаковую строгость, но он всегда без колебаний осуждает материализм, сциентизм, позитивизм Энгельса и его последователей. Сартр делает только одну уступку. Он не просто отрицает наличие диалектической связи в неживой природе, а считает, что нынешнее


166


состояние наших знаний не позволяет нам категорически утверждать или отрицать такие связи. Но если это так, то абсурдно исходить из того, что не достоверно,- из диалектики природы. Лучше исходить из того, что очевидно, - из диалектики индивидуального сознания и истории .
Вероятно, Маркс в конце жизни оказался в плену у сциентизма. Историк в обычном смысле слова должен придерживаться текстов. Ни один текст не позволяет резко противопоставлять Маркса Энгельсу, а также предполагать, что первый отвергал философские идеи второго. Объективистская интерпретация законов естественной и человеческой истории восходит как к Энгельсу, так и к Марксу. Но оставим этот вопрос, неизбежно вызывающий споры.
Вот уже тридцать лет, как произведения молодого Маркса, известные теперь уже в полном составе, включая работу "К критике гегелевской философии права", "экономическо-философские рукописи" 1844 года, а также "Немецкую идеологию" (последняя была предоставлена авторами "грызущей критике мышей"), извлечены на свет и широко комментируются. Советские марксисты-ленинцы видят в этих работах только этапы проделанного Марксом пути от младогегельянства к марксизму. Зато эти тексты оказали неоценимую услугу революционерам и их попутчикам, которых отталкивала скудость философии, официально признаваемой в Советском Союзе марксистской, и которые не хотели покидать движение,


167


являющееся, на их взгляд, единственным воплощением интересов пролетариата и будущего.
Здесь историк в современном скромном смысле слова вновь охотно выскажет несколько оговорок. Теория отчуждения, которая находится в центре гегельянизированного марксизма, уже не занимает такого места в сочинениях, написанных после 1846 г. Само слово "отчуждение" (Entfremdung) много раз встречается в "Капиталец. Но больше никогда не говорится о родовом человеке (Gattungsmensch). Более того, начиная с "Немецкой идеологии" Маркс и Энгельс высмеивают немцев, которые этими туманными и претенциозными словами заменяют историко-социологический анализ.
Конечно, критический и гуманистический дух молодого Маркса обнаруживается и в его зрелых произведениях. В "Капитале", представляющем собой критику буржуазной политической экономии, Маркс ставил целью, в частности, показать отчуждение человека при капитализме. Но прежде всего он хотел научно исследовать функционирование капитализма и предсказать ero неизбежную эволюцию. Усматривая в "Капитале" прежде всего экзистенциальный анализ, мы, возможно, сохранили бы то, что нас сегодня больше всего интересует, но, без сомнения, искаженно представляли бы замысел самого Маркса.
То же касается социологии и истории. Решив, что философия уже достигла завершенности и что теперь важно ее реализовать, Маркс работал как


168


экономист, социолог и историк - как человек науки в том смысле, какой придавали этому слову ученые его эпохи. Если хотите, он был философом, так как философское решение направляло и поддерживало его научную волю. Может быть, Маркс сказал бы, что когда философ размышляет об обществе и об истории, то исполняет свое предназначение, но он не допустил бы, чтобы относили к философии экономическую и историческую интерпретацию общества, которая казалась ему целостной и научно доказанной теорией. Впрочем, марксизм II Интернационала, разработанный людьми, лично знавшими Энгельса, в сущности представлял собой социологическо-историческую интерпретацию капитализма, или современного общества, включающую тезисы о противоречии между производительными силами и производственными отношениями, о пауперизации, о классовой борьбе и т. д. Дискуссия о марксизме до 1917 г. касалась тезиса о трудовой стоимости, или о пауперизации. Она предполагала сравнительный анализ действительной эволюции капитализма и предвидений Маркса.
Работы молодого Маркса неожиданно приобрели важное значение в Германии между 1921 и 1933 гг., а во Франции после 1945 г., когда интеллигенция, увлеченная социалистическими,прогрессистскими или коммунистическими идеями, прошла путь Маркса, но в обратном направлении. Маркс начал со своего рода гегельянского экзистенциализма и закончил социо-экономикой.


169


Интеллигенция же от социоэкономики пришла к экзистенциализму. Поскольку она не знала политэкономию, а марксистская политэкономия уже устарела (такова судьба всех научных трудов), поскольку история пошла по непредвиденному пути, поскольку объективный детерминизм вызывал у интеллигенции отвращение, она в умозрениях молодого Маркса нашла тайну "непреходящего" марксизма, который, как полагал сам Маркс, он "преодолел" к тридцати годам.
Но как же тогда решить, кто марксист, а кто нет? Когда речь идет о вкладе Маркса в общественные науки, мы готовы сказать, что все мы немножко марксисты. Если для того, чтобы заслужить этот священный или проклятый эпитет - "марксист", нужно принять всерьез философскую мысль Ленина или Сталина, то какой философ, достойный этого имени, может называться марксистом? Если считать "Капитал" последним словом экономической науки и принимать трудовую теорию стоимости и теорию эксплуатации, то тогда по пальцам одной руки можно пересчитать экономистов, которые в 1966 г. относятся к числу избранных.


Позиция Сартра по отношению к марксизму выражается в четырех суждениях.
1. Что касается материалистической метафизики, или объективной диалектики, то он определенно и категорически против нее. Каково бы ни было его желание сотрудничать со сталинистами,

170


он никогда не делал уступок по принципиальным вопросам своей философии.
2. Что касается экономическо-исторической социологии Маркса, то Сартр очень часто утверждает, что речь идет о приобретенных или об очевидных истинах. Так, например, он пишет: "Разумеется, все эти формальные замечания не претендуют на то, чтобы добавить хоть что-нибудь к ясной синтетической реконструкции, осуществленной Марксом в "Капитале". Они даже не являются комментариями на полях, так как реконструкция сама по себе настолько ясна, что не нуждается ни в каких комментариях" (с. 276). эта формулировка (которой не хватает снисходительности в отношении многочисленных комментаторов) показывает легкость, с которой Сартр принимает в марксистской мысли все то, что лично его не интересует, но очень важно для самого Маркса, как, например, "синтетическая реконструкция капитализма".
3. Если марксистами следует называть тех, кто активно работает в рядах коммунистической партии, то Сартр после 1945 г. чаще всего предстает как парамарксист. Не считая короткого периода руководства Революционно-демократическим объединением, Сартр был "типичным попутчиком". Он никогда ни на йоту не поступался своей свободой мысли, но при этом заявлял о солидарности с действиями коммунистов, что порой вызывало раздражение, так как он воздерживался от вступления в ряды борцов. При случае



171


критикуя Советский Союз (например, во время венгерской революции), Сартр сознательно придерживался принципа "двойной мерки". Пытки и концентрационные лагеря приобретали различное значение в зависимости от цвета режима или партии, находящейся у власти. Хорошо, если бы Сартр как философ свободы разоблачил перед г-ном Хрущевым культ личности. Но неконформист не избежал левацкого конформизма.
4. Мы подошли к последнему, самому трудному аспекту отношения Сартра к марксизму. "Критика диалектического разума" находится по эту сторону исторического материализма, классовой борьбы и "Капитала". Был объявлен второй том этой книги. Задача первого тома - обосновать марксизм путем его дополнения экзистенцией. При этом за отправную точку берется индивидуальное сознание. "Если не видеть изначального диалектического движения в индивиде и в его жизнедеятельности, в его стремлении к самообъективации, то надо отказаться от диалектики или превратить ее в имманентный закон истории" (с. 101). Сартровская критика желает быть для марксизма тем, чем, согласно усвоенным нами в школе формулировкам, кантовская критика была для физики Ньютона. Сартр хочет показать возможность такой Истории, которая будет прогрессивной реализацией Истины.
Сартр теперь охотно использует понятие праксиса для обозначения индивидуальной


172


деятельности.Он даже посвящает несколько страниц биологической природе человека и его потребностям. Но перемена лексикона не должна нас обмануть. Между тем, что он называет сейчас индивидуальным праксисом или конституирующей диалектикой, и понятием "для-себя", которое анализируется в "Бытии и ничто", нет существенного различия. Индивидуальный праксис, как и сознание, есть замысел, сохранение прошлого и устремленность в просвечивающее будущее, глобальное видение ситуации и цели. История была бы полностью диалектичной, т. е. вполне понятной, если бы она сливалась с историей отдельного индивида - интеллигибельной, так как она конституируется человеческими действиями, каждое из которых понятно как индивидуальный праксис, или просвечивающее сознание.
Сартровская диалектика не начинается с диалога, со встречи "я" и "другого". Напротив, встреча с "другим" создает угрозу для свободы каждого: дело не в том, что "другой" меня стихийно порабощает и относится ко мне как к вещи,- дело в том, что, поскольку сознание как праксис есть работающее сознание, есть отношение человека к природе и к другим людям, проявляющееся через обработанную материю (орудия производства), возникает риск отчуждения в межиндивидуальных отношениях. Единственно человеческое отношение между индивидами содержит в себе взаимность, или равенство (оба выражения фигурируют в "Критике диалектического разума").


173

В философии, отрицающей существование человеческой природы, нужно найти критерий, с помощью которого можно было бы определить, что следует признать нечеловеческим. Таким критерием является взаимность (с. 207). "...В своей практической структуре праксис одного для исполнения своего замысла признает праксис другого, т. е. в сущности он рассматривает дуалистичность деятельностей как несущественный признак, а единство праксисов - как существенный". Однако в реальной истории эта взаимосвязь никогда не проявляется, и виной этому нехватка, которая превращает другого во врага. Какой вид животных может быть более опасным для человека, чем вид ловкий, умный, прилагающий все усилия к тому, чтобы отобрать у него средства к жизни? В качестве такого вида животных выступает человек, жертва и пленник нехватки, делающей каждого врагом другого. Таким образом, нехватка, которая столь дорога представителям классической политэкономии (но не Марксу и Энгельсу, больше интересовавшимся излишком, или проклятым остатком), возвращает нас к представлению Гоббса: homo homini lupus est
Таким образом, история не имеет необходимого характера. Ее источником и интеллигибельным фундаментом является случайный факт, который, однако, характеризует жизнь нашего вида на планете, недостаток ресурсов питания для многочисленных ртов. этот недостаток вынуждает все


174


общества уничтожать часть своих членов - живущих или еще не родившихся. Постоянно испытываемый недостаток интериоризирован в сознании и создает климат нехватки и насилия, в котором протекает человеческая история.
Этот первый момент критического опыта чужд не только мысли марксистов, но и воззрениям самих Энгельса и Маркса. Ни тот, ни другой не выходили за пределы архаического общества и рассматривали только социализированного человека. С точки зрения Маркса и Энгельса, разделение труда, а не насилие лежит в основе борьбы классов, которую они явно не связывали ни с человеческой природой (подобно Гоббсу), ни с гегелевской диалектикой господина и раба. Исторический механизм классовой борьбы интересовал их больше, чем, если можно так выразиться, трансцендентальная дедукция борьбы классов. Хотя сартровская концепция нехватки, бесспорно, чужда марксизму Маркса (для теории "Капитала" не существенна роль относительной нехватки в формировании цен; сегодня только самые смелые советские ревизионисты отваживаются рекомендовать устанавливать цены в зависимости от нехватки товаров на рынке), тем не менее она, на мой взгляд, совместима с марксистскими устремлениями. Как бы то ни было, она оказывает Сартру двойную услугу. Она помогает ему выйти Из безнадежного мира "Бытия и ничто" и "Процесса при закрытых дверях". Исторически постоянная причина бесчеловечного отношения


175


человека к человеку - нехватка. Но онтологически причина эта имеет случайный характер. Второй том "Критики диалектического разума", если он когда-либо увидит свет, должен показать, помимо нехватки, зарю изобилия и взаимосвязь сознаний.
Нехватка накладывает отпечаток бесчеловечности на все отношения между людьми, она кладет начало диалектике истории. Но она не имела бы таких последствий, если бы индивидуальный праксис и личная свобода не находились под непосредственной угрозой праксиса других людей. Используя другой лексикон Сартра, можно сказать, что каждый из нас есть замысел, глобальное видение окружающей среды в свете сложившейся ситуации и желаемой цели. Как бесчисленные свободы могут сосуществовать без взаимного порабощения? Действительно, без этого они сосуществовать не могут, по крайней мере в условиях нехватки: сознания обьективируются в своих произведениях, и эта объективация становится отчуждением, потому что другие либо скрадывают, либо извращают ее значение. В конце концов все сознания впадают в то, что Сартр назвал инертной практикой. Социальная организация превращается в вещь, которой индивиды подчинены как материальной необходимости. эта необходимость остается интеллигибельной, так как источник ее свободный праксис, являющийся, однако, своего рода антипраксисом или антидиплектикой. Руссо писал, что человек рождается свободным,


176
но повсюду видит оковы. Сартр пишет, что человек по природе своей свободен или, вернее, у него нет никакой природы,поскольку, будучи свободным, он творит самого себя. Но повсюду человек, продолжает Сартр, есть орудие человека, он чувствует себя одиноким даже в толпе. Свою свободу человек может реализовать, только ущемляя свободу других.
Понятие ряд (serie), проиллюстрированное на примере цепочки пассажиров, ожидающих автобус у Сен-Жермен-де-Пре, характеризует межиндивидуальные отношения в порабощении инертной практикой. эти пассажиры хотя и собрались вместе, но тем не менее не видят друг друга. Они стоят друг за другом, и только случайный порядок их прихода (а не срочность дел) определяет порядок, согласно которому они сядут в автобус. Каждый едет по своим делам и не интересуется делами соседа. Их объединяет только то, что они нуждаются в одном и том же транспортном средстве, и нехватка (если в автобусе нет места для всех) делает их врагами.
Конечно, не все коллективы, которые Сартр последовательно анализирует, представляют такую же упрощенную, почти карикатурную схему. Социальный класс есть не что иное, как коллектив типа ряда. Пролетариат в спокойном состоянии, как объективное бытие являет собой множество, разобщенность, внутренние конфликты, подчиненность свободных праксисов не только предпринимателям, но и практико-инертному

177


ансамблю, в который неизбежно включены составляющие его бесчисленные индивиды. Но как могло быть иначе? Каждый пролетарий рождается в условиях, которые он не выбирал; он делается пролетарием, интериоризирует свои объективные условия не потому, что он потерял бытие свободы, а потому, что не может иначе реализовать свою свободу. Пока в обществе остаются пролетарии, они в какой-то степени имеют общее бытие, но они разобщены в силу деления самого общества по отраслям промышленности и по предприятиям.
Только в процессе совместной деятельности индивидуальные праксисы преодолевают свою изолированность, соперничество, порабощенность друг другом и инертной практикой. Совместная деятельность - это коллективный замысел, единая цель, к которой стремятся все сознания, движимые единой волей. Очередь на автобусной остановке символизирует "рядовой" коллектив. Толпа, которая берет Бастилию, символизирует группу. Вдруг все меняется местами. Число, которое в коллективах порождало разобщенность, одиночество и порабощение, становится фактором доверия и динамизма действия. Толпа, берущая Бастилию, обладает единой душой, единой верой и, если можно так выразиться, единым сознанием. Пролетариат сводится к некоторому способу бытия, к exis, в котором все сознания отчуждены; группа действия, толпа, берущая Бастилию, возвращает индивидуальным праксисам по-


178


терянную свободу на новом, более высоком уровне. Таким образом, объединение индивидов в революционную толпу превращается в символ коллективного освобождения. Подобная позиция привела бы в изумление классиков западной философии.
Но невозможно каждый день брать Бастилию. Если я сегодня выступаю на стороне своих товарищей по борьбе, то это не значит, что я полностью теряю свою свободу. Может быть, я завтра предам их - во всяком случае, я не могу быть уверен в том, что никогда их не предам. Таким образом, моя собственная свобода не позволяет мне распоряжаться своим будущим. Я не могу не сомневаться в себе самом, и поэтому группа конституируется в качестве таковой только через клятву каждого ее члена, дающего другим право наказывать его, если он не выполнит своих обязанностей. Группа требует клятвы и призывает к террору. Подстерегаемая внешними врагами, а также подвергаясь угрозе внутреннего разложения, группа держится как воля и как действие благодаря добровольному подчинению всех закону совместной деятельности.
Пролетариат-группа рождается из класса-коллектива в действии и через действие. Но группа в свою очередь познает формы порабощения, характеризующие социальное существование. Она сама рискует превратиться в инертную массу, против которой она восстала. Группа тоже должна создать себе учреждения и стать


179




квазиорганизмом, т.е. утратить полупрозрачность двух вполне понятных праксисов - праксиса отдельного индивида и группы (толпы, которая берет Бастилию).
Но чем институциализированная группа отличается от коллективов, населяющих поле практико-инертного? Она отличается постольку, поскольку сохраняет в себе единую волю, обусловливающую совместную деятельность, и поскольку члены группы не забыли клятву верности, связавшую их навсегда.
Ясно, что эта диалектика ряда и группы, инертной практики и революционного праксиса принадлежит Сартру, а не Марксу. Она предполагает, что индивидуальное действие является единственной практической и диалектической реальностью, движущей силой всего, что мятеж есть, так сказать, "начало человеческого" (с. 453).
Подобная диалектика, хотя Сартр и отрицает, что она соперничает с марксистским видением исторического становления, скорее подводит к мысли о бесконечном чередовании отчуждения и революции. Индивиды постепенно оказываются пленниками определенного социального порядка, который можно сравнить с материальной необходимостью. Затем они восстают против этого порядка и отвоевывают свою человечность, устраивая революцию, которая в свою очередь институциализируется, впадает в инертность и утрачивает единую волю, отличавшую ее от инертной практики.

180

Верно, что теория группы, противопоставление рабочего класса - коллективного бытия и группы революционного праксиса может сойти за философское оправдание большевистской практики подмены класса как субъекта истории партией, но не думаю, что такого рода оправдание устраивает идеологов Москвы и Пекина.
Ретроспективно Сартр признает фатальность сталинизма. Он пишет: "Исторический опыт неопровержимо доказал, что строительство социалистического общества на первом этапе, рассматриваемом абстрактно, в плане власти, не могло обойтись без бюрократии, террора и культа личности" (с. 630). В этой фразе, которую кое-кто прочтет с возмущением, поскольку в ней предполагается неминуемое кровопролитие в истории, заключено, на мой взгляд, свидетельство искренности автора. Признаться, я мало чувствителен к ретроспективному доказательству того, что происшедшее не могло быть иным. Любой талантливый философ может привести подобные доказательства, разумеется, при условии, чтобы от него не потребовали сделать то же самое в отношении будущего. Но московские и пекинские ортодоксы вряд ли примут высказанную Сартром еретическую идею. "Диктатура пролетариата,- продолжает Сартр,- никогда не осуществляется всем рабочим классом. это и невозможно, ведь диктатура пролетариата представляет определенный компромисс между активной и суверенной группой и пассивностью ряда".


181

Что нового вносит "Критика диалектического разума" в марксизм? Резкое противопоставление аналитического и диалектического разума, естественных и гуманитарных наук, неинтеллигибельности природных явлений и внутренней интеллигибельности истории означает разрыв не только с марксизмом Энгельса и Ленина, но и с марксизмом самого Маркса. Неоднократно повторяющееся утверждение, что индивидуальный праксис есть единственное условие интеллигибельности, единственная практическая и диалектическая реальность, предписывает философу, стремящемуся к тотальной интерпретации истории, такую задачу, которую сам Сартр, вопреки всему, не может разрешить до конца. В самом деле, как включить в марксистское знание весь пережитый опыт, избежав разложения знания и уничтожения самого опыта? Если подлинную действительность составляют только люди, их деятельность, их страдания и помыслы, то как суммировать эти единичные, незаменимые экзистенции? Как перейти от множества перспектив (ведь каждый имеет свою точку зрения на историю) к единой истине, которая составляет знание, но не "лиминирует индивидов наподобие того, как их безжалостно уничтожает война или революция? Почему формальная и статическая диалектика инертной практики и действия, ряда и группы должна завершиться прежде, чем будет положен конец нехватке? К тому же Сартр и сам иной раз сомневается в том, что такая диалектика может иметь конец.


182



Так, на с. 349 в примечании он ставит вопрос: "Исчезнут ли с устранением капиталистических форм отчуждения все другие формы отчуждения?" В самом деле, почему так должно произойти?
По Сартру, индивиды свободны только тогда, когда они находятся в одиночестве или в революционной толпе. "Свободное развитие праксиса может быть только тотальным или тотально отчужденным" (с. 420). Он рассуждает о сложных и многообразных межиндивидуальных отношениях, прибегая к формальному понятию взаимности, или равенства. Не удивительно, что в ожидании конца нехватки Сартр ищет спасения в революционном действии. Причем у него нет особых иллюзий относительно последствий этого действия. Во всяком случае, он полон решимости не мириться с буржуазной демократией и с прогрессивными реформами, даже если суверен, созданный революцией, будет более жестоким и деспотичным, чем суверен буржуазной демократии. Поскольку человеческое начинается с мятежа и, следовательно, с клятвы и террора, вся история носит насильственный характер. Общественные классы могут существовать только во враждебных отношениях друг к другу, иначе они будут низведены до пассивности ряда. Нужно либо смириться с отчуждением, либо бороться с ним - третьего Сартр не признает. Для чего задаются вопросом, противоречит ли позиция одного философа позиции другого? Ясно,


183


что моей целью не было отказать Сартру в праве считать себя марксистом или признать за ним это право (он не нуждается в моем разрешении). Я хотел лишь показать, что он остался самим собой. Я полагаю, что после публикации "Бытия и ничто" нельзя было предвидеть появление "Критики диалектического разума". Напротив, между выходом "Бытия и ничто" и "Критикой диалектического разума" была определенная эволюция (пусть каждый сам решит, по восходящей или по нисходящей линии).
На с. 288 Сартр прямо отрицает один из тезисов "Бытия и ничто": "Главное отчуждение проистекает не из выбора, сделанного до рождения, как можно было ошибочно заключить из работы "Бытие и ничто",- оно проистекает из однозначной внутренней связи между человеком как практическим организмом и окружающей его средой". Отчуждение как борьба сознаний должно иметь социальный источник. В противном случае мы возвращаемся не к Марксу, а к Гоббсу. Но так как Сартр без колебаний принимает данные Марксом конкретные интерпретации реальной истории, то все его усилия сосредоточены на типично сартровском феноменологическо-экзистенциальном анализе, связанном только с гегелевскими элементами марксистской мысли,- анализе утонченном и горьком, исполненном затаенной обиды и абстрактного благородства, то восхитительной, то раздражающей, а местами упрощенной в своих антиномиях словесной виртуозности, так как


184

жизнь людей в обществе неизбежно протекает во взаимоотношениях рядов и групп, между отчуждением и свободой; в зависимости от обстоятельств гуманизация межиндивидуальных отношений, движение к взаимности праксисов требует насилия или же приспосабливается к реформам. Помог ли Сартр, как он того хотел, обновлению марксизма, превращенного сталинистами в бесплодный догматизм? Не думаю. Метод Маркса сегодня принадлежит общему сознанию, он доказал свою плодотворность. В Москве и в так называемых социалистических странах создали определенную доктрину, идеологический катехизис, возведенный в ранг государственной истины. Марксисты-ленинцы, которые вольно или невольно подписываются под этой государственной истиной, отвергают, по их мнению с полным правом, марксизированный сартризм "Критики диалектического разума" или, если угодно, марксизм, приспособленный к сартровской моде.
Критический опыт, осуществленный на 755 страницах, возможно, интересует философов, но он мало что дает социологам, экономистам, историкам, которые находят в нем либо известные им идеи, изложенные трудным языком, либо категорические утверждения относительно таинственного диалектического Разума, без которого, как пишет Сартр, "в настоящее время нельзя сказать и нельзя написать о нас и нам подобных ни одной


185


фразы и ни одного слова, не допустив грубейшей ошибки".
Мне, конечно,не ускользнуть от столь глобальной критики, и поскольку надо сделать заключение, я его сделаю в стиле, который, как считает Симона де Бовуар, был свойствен мне в молодой во время наших бесконечных дискуссий. Итак, перед нами дилемма. Либо Сартр хочет представить изощренную интерпретацию того, что в Советском Союзе называют марксизмом-ленинизмом,и тем самым дать молодым философам возможность, не принося в жертву свой интеллект, вступать в коммунистическую партию. (В этом случае "Критика диалектического разума" продолжает "Гуманизм и террор" и "Коммунисты и мир", в которых больше политики, чем марксизма.) Либо он намеревается обновить западную марксистскую мысль. Но в таком случае надо брать за образец самого Маркса и изучать капиталистические и социалистические общества ХХ в., как это делал Маркс в отношении капиталистических обществ XIX столетия. Марксизм нельзя обновить, возвращаясь от. "Капитала" к "экономическо-философским рукописям" 1844 года или пытаясь совершить невозможное примирить Кьеркегора и Маркса.
Одним словом, вместо того чтобы заявлять о своей верности "Капиталу" XIX столетия, было бы лучше написать "Капитал" ХХ в.
этот очерк в сокращенном виде был опубликован в "LeFigaro litteraire" (29 октября - 4 ноября 1964 г.) по случаю при-


186


суждения Сартру Нобелевской премии, от которой он отказался. Ему предшествовало письмо Пьеру Бриссону:

Мой дорогой друг,
автор "Тошноты", "Процесса при закрытых дверях", "Бытия и ничто", "Слов", несомненно, обладает выдающимся умом. Только слепые или невежественные нуждаются в Нобелевской премии, чтобы приобрести известность. Впрочем, если Capmp и не был известен до выхода в свет "Тошноты", то его всегда признавали. Мы, несколько студентов Высшей нормальной школы, подозревали в нем гениальный ум. Но я не люблю (и он тоже) академических восхвалений, которыми вот уже несколько дней осыпают лауреата. эти восхваления тем более смехотворны, что они касаются ангажированного писателя и не раскрывают, по каким причинам Сартр ангажирован.
Мне кажется неуместным пользоваться этим случаем, чтобы вспомнить нишу молодость. Разрыв нашей дружбы произошел более пятнадцати лет назад, и хотя мы теперь обмениваемся рукопожатиями и не оскорбляем друг друга, мы продолжаем жить в разных мирах. Пользуясь формальными свободами, более или менее уважаемыми буржуазной демократией, в условиях которой живет и Capmp, он отдает свои симпатии революционным режимам, которые, с его точки зрения, подготавливают действительную свободу. Я думаю иначе. Но сегодня сведение полити-ческих


187


счетов было бы так же неприлично, как и комедия примирения и возврата к далекому прошлому.
Поэтому я предпочел бы предоставить другим комментировать работу, сложность и богатство которой не поддаются журналистской импровизации. В конце концов я уступаю (и не без сожаления) вашей настойчивости, но я буду учитывать пометки на полях "Критики диалектического разума", которую перечитал этим летом. Я не исчерпаю тему, указанную в названии очерка. Легко показать, что Capmp никогда не станет хорошим марксистом, но остается узнать, почему он так хочет быть марксистом. Выражаясь его языком, если он не марксист, то это из-за его свойства быть тем, кем он не является, и не быть тем, кто он есть. Другими словами, Сартр искренне убежден в истинности марксизма, который отвергают марксисты и который удивил бы самого Маркса.

{
188
} Альтруссер ,




189
ной лишь эпистемологической проницательности марксистов, собравшихся вокруг Альтюссера, мы обязаны тем, что можем размышлять об этой политической обстановке в нашей теоретической обстановке и наоборот". Дальше другая ключевая фраза: "Остается обдумать нелегкое соединение региональной, исторической и регрессивной эпистемологии с глобальной теорией действия структуры. Альтюссер или, чтобы осмыслить Маркса, Кант и Спиноза". Сопоставление этих двух цитат в высшей степени адекватно характеризует марксистские школы, которые расцвели в Париже после второй мировой войны. Немцы утратили свою философскую почву: после прихода Гитлера к власти в 1933 г. марксизм был запрещен. Кроме того, он был скомпрометирован советской действительностью. Французы взяли на себя роль поставщиков политико-философской идеологии, претендующей на универсальность, "носителей этой исторической функции", выражаясь языком Бадью. Так называемая структуралистская школа, весьма модная в наше время, отличается от феноменологическо-экзистенциалистской школы, господствовавшей в течение двенадцати лет, но унаследовала ее стиль, ее претенциозность и невежество.
Обе школы больше интересуются философскими априорностями, чем исторической действительностью. Ни Сартр, ни Альтюссер, судя по их работам, не имеют ни малейших знаний в области политической экономии и совершенно не

190


интересуются ни планированием,ни механизмом рынка. Ни тот ни другой не согласны с марксистами, верными учению, считавшемуся марксистским до парижской (посмертной) интерпретации Маркса, и не стремятся продолжить критический анализ капитализма, данный в "Капитале", до наших дней. Оба озабочены не проблемой отношения наследия Маркса к сегодняшнему миру, а вопросом, который выпускник Высшей нормальной школы назвал бы кантианским, а Энгельс - мелкобуржуазным: как возможен марксизм? Или: как можно быть марксистом? Или, что то же самое: как можно не быть марксистом? Морис Мерло-Понти уже ответил на этот вопрос, заявив, что нельзя быть ни марксистом, ни антимарксистом.
Марксизм обеих школ предназначен для агреже 1 по философии (работы агреже по философии мало понятны для тех, кто не получил соответствующего образования), а критика Сартром сциентизма и Альтюссером эмпиризма имеет целью подменить философскими исследованиями социологический, экономический и исторический (или, если хотите, эмпирический) анализ. Но бросающаяся в глаза противоположность стиля и содержания обнаруживает переход от одного поколения к другому, изменение обстановки в Париже и, более того, в мире. Феноменологическо-экзистенциалистский марксизм подчинял "Капитал" ранним работам Маркса, и прежде всего "(Экономическо-философским рукописям" 1844


191


года, туманность, незавершенность и противоречивость, которых зачаровывали читателя, обученного А. Кожевым и отцом Фессаром. Сартр, конечно, провозгласил в "Критике диалектического разума" истинность "Капитала". Он объявил ее настолько ясной, что всякий комментарий будто бы идет в ущерб ее чистоте и очевидности *. (это наводит на мысль, что Сартр никогда не читал "Капитала". Впрочем, зачем бы он стал его читать?) Зато благодаря Альтюссеру "Капитал" снова занял среди других работ Маркса первое место, без сомнения заслуженное. После поражения революции 1848 г. лондонский изгнанник посвятил свои силы именно "Капиталу". Будучи молодым человеком, он хотел подвергнуть критике религию, искусство и политику. В конце концов он написал только первый том "Критики политической экономии" (подзаголовок "Капитала" в немецком издании).
Эта первая противоположность - примат ранних работ или примат "Капитала" - влечет за собой различие тем и лексикона. Феноменологическо-экзистенциалистский марксизм воспринял понятия праксиса, отчуждения, гуманизма, истории и историчности. Альтюссеровский марксизм отвергает гуманизм и историцизм. Праксис исчез (временно). Только структуры заслуживают того, чтобы быть объектом познания. Теперь именно

* Critique de la raison dialectique, р. 276.


192


становление (или диахрония, или история) создает трудности.
Противоположность позиций Сартра и Альтюссера на самом деле не так резка, как кажется. Альтюссер знает "Капитал", капиталистическую или советскую экономику не больше, чем Сартр. Его книга "Читать "Капитал" " ничему не учит ни самого автора, ни его читателей в отношении какой-либо конкретной экономики. Бадью сказал бы, что это "описание, характерное для вульгарного марксизма". Сартр в "Критике диалектического разума" хотел обосновать марксизм в качестве понимания исторической тотальности. Альтюссер хочет выделить из "Капитала" теорию (или теоретическую практику), которая, как он полагает, содержится в этой работе. Иначе говоря, Альтюссер думает обосновать (или показать) научность "Капитала". Оба замысла (Сартра и Альтюссера) хотя и различны, но сходны по своей необоснованности, если не сказать - по своей внутренней противоречивости. Каким образом философия, имеющая своей отправной точкой просвечивающий и тотализирующий (диалектический) характер "для-себя" (или всякого пережитого опыта), может обосновать ретроспективное понимание незавершенной исторической тотальности? Каким образом философ, не знающий экономической науки, может с помощью концептуальных рассуждений выявить научность "Капитала", которой не признают ни сторонники, ни противники Маркса?


193




Смена лексикона - третье различие - связана не только с различием двух миров: с одной стороны, феноменологическо-экзистенциалистского мира, а с другой - структуралистского. Мерло-Понти и Сартр никогда не были членами Коммунистической партии. И того и другого к политике толкнули события. "Бытие и ничто" и "Феноменология восприятия" не предполагают каких-либо политических или социальных позиций. Более того, борьба сознаний (каждое сознание объективирует другое и тем самым лишает его свободы) плохо согласуется с примирением людей между собой, объявленным непарижским марксизмом. Даже в "Критике диалектического разума" Сартру не удалось разрешить явное противоречие между онтологическим пессимизмом и онтическим оптимизмом: только в группе, т. е. в процессе действия и в акте насилия, сознания преодолевают свою взаимную враждебность. Причем сознания перестают относиться друг к другу враждебно только тогда, когда имеют перед собой другие, враждебные им сознания, которые также примиряются между собой только в процессе действия. Таким образом, марксизм "Критики диалектического разума" приводит к философии, которую недоброжелатели назвали бы фашистской, проповедующей насилие.
Альтюссер и его друзья были или еще являются членами Коммунистической партии. Не выходя из партии, они хотят осмыслить (или переосмыслить) марксизм-ленинизм. В отличие от


194



феноменологическо-экзистенциалистских попутчиков, они не находятся вне партии, они не претендуют на то, чтобы убедить марксистов-ленинцев в своих добрых чувствах и в своем желании сотрудничать с ними. Будучи марксистами-ленинцами, они исходят (или исходили?) из своей ангажированности и стремятся к тому, чтобы просвещать через рефлексию, не подвергаясь цензуре со стороны хранителей веры. Отсюда склонность к сохранению священных слов, к приданию им нового смысла. Отсюда сложный характер мысли, полной теологических ухищрений и претендующей на научность или, скорее, на наукообразность, порой очень далекой от исследования актуальных проблем, но имеющей ту же направленность, что и мысль Сартра: сделать доступной для изощренных умов простую догму. Или, если выразиться более резко: как преобразовать марксизм так, чтобы он избавлял агреже по философии от революционной ностальгии и одновременно приносил им интеллектуальное удовлетворение?
Может быть, альтюссеризм если и не избавляет от ностальгии, то дает удовлетворение. Довольно двусмысленный и темный, допускающий различные прочтения, как и учение самого Маркса, он не приходит ни к советизму, ни к маоизму и остается индифферентным к тому и другому. Он представляет собой опыт нового интегризма, но этот интегризм находится на таком высоком уровне абстракции, что, осуждая ревизионизм,


195


Альтюссер не решается кого-то поддержать Москву или Пекин (хотя логика чувств, если не идей, должна привести его скорее в Пекин, чем в Москву).

00.htm - glava03
I. Новое открытие плюрализма

Возьмем в качестве отправной точки "структуру" (в смысле внутреннего строения) марксистского дискурса начиная с конца XIX в. эта структура содержит пять основных элементов: 1) диалектический материализм; 2) исторический материализм; 3) критический анализ капитализма; 4) теория партии и связанного с партией революционного действия; 5) социалистическое пророчество. В марксизме-ленинизме фигурируют только эти пять элементов. Гегелевские темы, в частности проблема отчуждения, служили заменой диалектического материализма для ряда марксистов,из которых одни были членами партии (Лукач), другие - социал-демократами (А. де Ман), третьи занимали промежуточные позиции (Корш), четвертые оставались в стороне.
И в истории, и в логике идей диалектический материализм неотделим от критического анализа капитализма. Его происхождение связано с работой Ф. Энгельса "Анти-Дюринг", с которой Маркс ознакомился в рукописи и которая посвящена философским вопросам. В ней изложены метафизика (материализм), философия природы (диалектика природы), эпистемология (теория


196


познания-отражения, диалектические законы мышления и действительности). Ни исторический материализм, изложенный в Предисловии к "К критике политической экономии", ни критический анализ в "Капитале" не нуждаются в диалектическом материализме. Даже примат производительных сил, или теория соответствия и противоречия между производительными силами и производственными отношениями, логически не нуждаются в материалистической метафизике или диалектике природы.
Корпус марксизма-ленинизма состоит из различных догматических текстов, связанных воедино после 1917 г., т. е. после взятия власти в России большевиками и сакрализации ленинской мысли. Ленин довел до конца одну из марксистских идей и связал философские уклоны с политическими. С его точки зрения, примирение материализма с идеализмом равносильно примирению с буржуазией. Отсюда положение марксизма-ленинизма о неразрывной связи материализма и революции, связи, которую Сартр осудил в статье, вышедшей в "Temps modernes" после Освобождения, когда он еще надеялся превратить коммунистическую партию в философию свободы.
Ленинский анализ, уязвимый в собственно философском плане, однако, получил некоторое подтверждение в историческом опыте. Есть определенная взаимосвязь между философскими и политическими компромиссами. Успешная разработка в странах Восточной Европы


197


феноменологическо-экзистенциалистской проблематики (праксис, отчуждение, овеществление и т. д.) связана с ревизионистскими тенденциями. Впрочем, эта взаимосвязь легко объяснима; большого значения она не имеет. Только ленинский или сталинский догматизм позволяет сохранять в неизменном виде марксистский дискурс, который начинает с законов диалектики (переход количественных изменений в качественные, отрицание отрицания) и с диалектики природы, затем обращается к историческому материализму (примат производительных сил и производственных отношений), иллюстрирует истинность исторического материализма с помощью анализа капиталистического строя и его становления, выводит отсюда необходимость организации партии и революционного действия и делает вывод не столько о неизбежном крахе капитализма, сколько о неизбежной победе социализма - завершении предыстории человечества и гармонизации отношений между людьми благодаря установлению господства над природой.
Социал-демократы до 1914 г. ставили под вопрос критический анализ капитализма. В то время марксизм был в глазах марксистов научным постольку, поскольку они рассматривали его как подлинную науку о капитализме. Он отличался от утопических теорий социализма знанием того, что было, и предвидением того, что будет, тогда как утопические теории не изучали действительность, а предлагали социальные рецепты, оторванные от


198



реальной жизни. Первые расхождения внутри марксистского движения - расхождения, которые уже были окрещены ревизионистским расколом,- были связаны с вопросом о развитии капитализма, о перспективах революции. Может ли деятельность социалистической партии в капиталистическом обществе привести к революции? Сравнение предвидений Маркса и исторического становления, анализ истории ХХ в., включая историю Советского Союза, с помощью Марксова метода, ведет к разложению марксистской догмы, но тем не менее критический анализ капитализма в духе исторического материализма представляет собой одну из возможных тем марксизма. Работы К. Папаиоанну и многих других считаются антимарксистскими, так как они противоречат марксизму-ленинизму, но если теория должна учитывать постоянно меняющуюся историческую обстановку, то труды, направленные против марксизма-ленинизма, как раз верны духу марксизма.
Могут возразить, что эти марксисты утратили революционность. Несомненно. Но московские марксисты-ленинцы тоже ее утратили, по крайней мере в отношении стран Восточной Европы. Они постулируют, что революция принадлежит здесь прошлому и что, следовательно, отныне социальный прогресс возможен без политической революции *. Но как доказать, что это не верно в

* Cf.: Misere de la philosophie. Oeuvres, ed. Pleiade, 1, р. 136 ',


199


отношении Западной Европы, где вот уже двадцать лет продолжается рост экономики, конечно, не без трудностей, но без больших кризисов?
До 1914 г. марксисты задавались вопросом о соотношении реформ в рамках капитализма и революции. В период между двумя войнами их интересовал вопрос о том, осуществила ли русская революция марксистское пророчество, хотя эта революция произошла не там, где, с точки зрения Маркса, должны совершаться социалистические революции. Более того, кризис 1930 г., фашизм, пятилетние планы, приближающаяся война владели умами больше, чем сравнение еще не упрочившегося советского режима и капитализма, неуверенного в самом себе. В настоящее время подлинно марксистские дебаты касаются общих черт и различий двух индустриальных обществ - советского и буржуазного. В этом русле написаны и работы Альтюссера. Он ставит задачу восстановить марксистский интегризм после десталинизации и относительного успеха неокапитализма.
Это восстановление осуществляется философом и теологом, но не экономистом и не социологом. Хотя оно требует "эмпирических" исследований (я не боюсь навлечь на себя презрение молодого поколения), т.е. знания того, что представляют собой экономические или политические системы в индустриальных обществах, у Альтюссера оно является результатом чтения и перечитывания трудов Маркса. Как член компартии, Альтюссер,

200


подобно своим предшественникам, должен выражать собственные мысли цитатами из сочинений Маркса. Его метод - метод теологов - заключается в том, что выбираются определенные тексты Маркса и делается смелое заявление о том, что Маркс сам не вполне понял подлинный смысл и значение совершенной им научной революции. Как философия альтюссеризм занимается прежде всего истолкованием "Капитала" или, точнее, теоретической практикой "Капитала". Речь идет исключительно о научном методе, который применялся в "Капитале", о концептуальной структуре книги.
С этой точки зрения различие между "Критикой диалектического разума", провозгласившей истину "Капитала" и затем игнорирующей ее, и альтюссеризмом, основанным на чтении "Капитала", не так уж велико, по крайней мере по отношению к марксизму-ленинизму. Возьмем перечисленные выше пять элементов. Сартр отрицает или, во всяком случае, остерегается признать диалектику природы. Об этом не ставился вопрос и в работах сторонников Альтюссера. Конечно, диалектический материализм явно фигурирует в марксизме Альтюссера, но под названием "теория теорий" (или "теория", или "философия").
Все работы Альтюссера в какой-то степени относятся к тому, что он сам называет диалектическим материализмом, т. е. к философии (или теории) всякой практики, и в том числе научной


201




практики. Но интерпретированный таким образом диалектический материализм почти ничего общего не имеет с марксистско-ленинским диалектическим материализмом (диаматом), связанным с произведением Энгельса "Анти-Дюринг". К тому же Альтюссер использует диалектический материализм для обоснования исторического материализма. Точнее, он излагает лишь те его элементы, которые требуются для понимания исторического материализма. Здесь опять бросается в глаза общность его позиции с позицией Сартра. Сын, как и отец, хочет с позиций философии переосмыслить исторический материализм. Сартр-попутчик не скрывает, что исторический материализм в его интерпретации несовместим со сциентизмом или материализмом Энгельса. Альтюссер как добрый теолог называет диалектический материализм теорией теорий, но даже не задается вопросом о совместимости этой теории с марксистско-ленинским диаматом.
И приверженцы Сартра, и сторонники Альтюссера исходят из социалистического пророчества, по крайней мере имплицитно, но ни те ни другие не приводят никаких доводов в его пользу. Пророчество связано с отрицанием капитализма и революционной волей, но никакими аргументами не подкрепляется. Выражаясь модным языком, здесь налицо пробел. Много наговорено, а по сути дела полное молчание, много представлено, а на самом деле - полное отсутствие. Сартр заявляет (после смерти Сталина и выступления


202


Хрущева), что культ личности есть первое и неизбежное проявление социализма *, при этом он ссылается на диалектику групп и суверена. Он поддерживает десталинизацию и даже демократизацию, но не объясняет (и не может объяснить), почему строй с централизованным планированием и общественной собственностью на средства производства не впадает в инертную практику.
Еще более красноречиво молчание Альтюссера о социалистическом пророчестве и о революции. Разумеется,он и его друзья марксисты-ленинцы осуждают капитализм, ждут социализма и рассчитывают на революцию. Но, если отвлечься от этих традиционных догм, что они думают о мирном сосуществовании и о советско-китайских разногласиях? Чью сторону принимают? ** Что об этом ничего не говорится в работах "За Маркса" и "Читать "Капитал"", вполне естественно: теолог не обязан указывать секту, к которой принадлежит. Но молчание становится многозначительным, потому что работы новых сектантов не позволяют обосновать какую-то определенную позицию.
Сартр с помощью понятия группы разработал теорию партии, коллективного единства действия. Он призывает восстать против инертной практики. Через анализ группы действия он преображает борьбу, поскольку сознания

* Critique de la raison dialectique, р. 630. **Смотри приведенные выше цитаты из Бадью.


203

преодолевают одиночество и объединяются в конечном счете только благодаря насилию. В самой революции, но не после революции человек примиряется с человеком.
Мы напрасно искали бы в работах Альтюссера "За Маркса" и "Читать "Капитал"" теорию партии или класса. Понятие политической практики порождает определенную теорию партии, но не выражает ее в явном виде. Социалистическое пророчество, которое философия Альтюссера не исключает, но полностью игнорирует, психологически и присутствует, и отсутствует в ней. Присутствует в традиционных изобличениях империализма и бесчеловечности капитализма, но отсутствует во всех научных и философских текстах. Все происходит так, как будто прирожденный интеллигент не может не быть социалистом, революционером, противником капитализма и империализма и т. д.
Но тогда только эпистемологический статус исторического материализма или "Капитала" заслуживает внимания агреже по философии, которые ближе к младогегельянцам, высмеянным Марксом с 1845 г., чем к самому Марксу.
Таким образом, мы подошли ко второму и третьему элементам марксистских тем - к историческому материализму и критическому анализу капитализма. Они-то и составляют основной корпус марксизма. В этом месте Сартр и Альтюссер встречаются, но выбирают разные дороги.
Альтюссер хочет быть интегристом. Будучи


204


марксистом, он в 1965 г. делает две уступки по отношению к интегризму начала века. Первая уступка связана со схемой становления капитализма, нарисованной в "Манифесте Коммунистической партии" и "Капитале". эта схема должна быть пересмотрена, что приведет к пересмотру теории революции. Такой уступки требуют исторические факты, которые должен признать даже неэмпирист (как бы он ни интерпретировал понятие исторического факта). Вторую уступку заставляет сделать экзамен на звание агреже по философии, а не анализ всеобщей истории. Речь идет о том, какой смысл нужно придать понятию примата производственных отношений, какое соотношение установить между базисом и надстройкой. Само собой разумеется, что эти вопросы не оригинальны, но и возрождение исторического материализма есть скорее повторение, чем начало. Во всяком случае, Альтюссер, как и Сартр, постоянно озабочен тем, чтобы не скатиться на позиции сталинизма и избежать механического, чуть ли не автоматического объяснения любой политической, художественной, философской практики через практику экономическую. Одним словом, теория должна сохранить специфику человеческих миров (или, на языке Альтюссера, специфику практик) и дать возможность понять стихийно наблюдаемую историю - например, несоответствие между развитием производительных сил (прежде всего в CIIIA) и обострением капиталистических противоречий, социалистические революции в


205



промышленно отсталых странах. Можно сказать, перефразируя известный тезис Маркса, что народы ставят перед собой задачи, которых не могут решить. Совершенно очевидно, что любой марксизм (сартровский или альтюссеровский) должен объяснить этот факт или, по крайней мере, учесть его.
Обе интерпретации - сартровская и альтюссеровская, феноменологическая и структуралистская исходят из признания множественности специфических смыслов, или духовных миров, или практик. Впрочем, признание этого плюрализма имеет и политическую, и философскую функцию. Оно отвергает "механистический" и "тоталитарный" марксизм, который претендовал на то, чтобы, исходя из примата производительных сил или производственных отношений, объяснить любой продукт труда, скажем поэзию Валери, через классовую принадлежность (Валери мелкий буржуа), или через состояние производительных сил, или, наконец, через овеществление человеческих отношений при капитализме. Когда Люсьен Гольдманн связывает структурализм Леви-Стросса с неокапитализмом, то он поднимается не намного выше сталинского уровня.
Могут сказать, что плюрализм, общий для Сартра и Альтюссера, принадлежит мудрости наций или что он, во всяком случае, свойствен всем социологам и историкам, которые не ослеплены фанатизмом. С тех пор как философы начали размышлять об истории человечества, о многообразии социальных организаций и об их становлении,


206


они колебались между интересом к единичным фактам и изучением ансамблей. В некотором смысле понятие ансамбля - социального, исторического резюмирует всю проблематику гуманитарных наук. Будучи центральным понятием в неокантианской критике истории, оно остается центральным и в структурализме Леви-Стросса, хотя идеальный тип капитализма Макса Вебера и первоначальные структуры родства Леви-Стросса, включенные, как он считает, в саму действительность, разделяет большой промежуток времени.
Сартр первую часть "Критики диалектического разума" посвятил открытию, или новому открытию, множественности специфических миров. В связи с этим он критикует вульгарных марксистов (веберианцы согласились бы с ним, не требуя никаких доказательств). Для восстановления единства исторических ансамблей Сартр располагает только понятием посредствующего звена. Но с какой бы невероятной изобретательностью он ни находил посредствующие звенья между земельной рентой и "госпожой Бовари", у читателя остаются некоторые сомнения *. Отвергая метод вульгарного марксизма, Сартр между социальной ситуацией и индивидуальной судьбой вводит

* "Через "Госпожу Бовари" мы должны и можем увидеть движение земельной ренты, эволюцию восходящих классов и медленное созревание пролетариата. Тут имеется все" (Ibid., р. 92). Может быть, тут действительно имеется все, но чтобы это увидеть, надо обладать острым зрением.

207


психоаналитическую интерпретацию, он стремится изнутри понять творение, личность, философию саму по себе, поэзию как таковую. Но почему, связав эти посредствующие звенья, соединив все понимания (в смысле немецкого Verstehen), мы должны прийти к примату производительных сил и производственных отношений? Почему производственные отношения (собственность на средства производства или техника производства) должны быть первичными в плане бытия или в плане познания? Далее. Когда Сартр подходит к классической апории марксизма (отношение события к историческому ансамблю становления), то высмеивает старика Плеханова, который в результате банального и малоудовлетворительного умозаключения утверждал, что революционная сумятица неизбежно порождает военную диктатуру и что последствия "факта Наполеон Бонапарт" (т.е. того факта, что диктатором стал именно этот неповторимый индивид) быстро изгладились. Но что предлагает Сартр вместо этой классической аргументации? "Мы хотим показать,- пишет он,- что Наполеон был нужен, что революция породила одновременно необходимость диктатуры и личность того, кто должен был осуществлять эту диктатуру. Таким образом, исторический процесс дал лично генералу Бонапарту предварительные полномочия и предоставил случаи, позволившие ему, и только ему, ускорить конец революции. Одним словом, речь идет не об абстрактной всеобщности, не о такой ситуации,

* Ibid., р. 58-59.


208


когда было возможно множество Наполеонов, но о конкретной тотализации, в процессе которой реальная буржуазия, состоящая из реальных, живых людей, должна была положить конец этой революции, о тотализации, в процессе которой эта революция породила своего собственного могильщика в лице Бонапарта в себе и для себя, т. е. для этих буржуа и на их же глазах" *. Такого рода постигающая тотилизауия может объяснить задним числом, почему все события были в точности такими, какими они были, но она явно не может доказать, что события не могли быть иными, чем они были. Ни эта буржуазия, ни эта революция не мешали австрийским пулям задеть (а не пощадить) молодого Бонапарта на Аркольском мосту. Короче говоря, Сартр, исходя из множественности специфических миров, отрицая гетерогенность событий и обстоятельств в диахроническом порядке, в конце концов разработал только постигающие тотализиции.
Противопоставление ряда и группы, инертной практики и мятежа принадлежит Сартру, а не Марксу. Оно приобретает видимость марксистского благодаря понятию отчуждения. Каждый погружен в ансамбли, которые пронизывают его насквозь, но никто себя в них не узнает.
Альтюссер не меньше, чем Сартр, настаивает на множественности практик (или факторов, или

209

уровней, или областей) *. В каком-то смысле он идет дальше Сартра в своем плюрализме, поскольку он не считает, что экономический фактор играет доминирующую роль во всех общественных формациях, и полагает, что даже там, где этот фактор доминирует, предоставляется широкая автономия другим факторам **. Специфичность временности (temporalite), свойственной различным факторам, представляет своего рода генерализацию закона неравномерного развития капиталистических стран, сформулированного Лениным. Таким образом, Альтюссер воспроизводит аргументы тех, кто вчера еще считался антимарксистом, и поэтому выдвинутый им плюрализм не избежал критики со стороны хранителей веры.
Прежде чем идти дальше, вернемся еще раз к понятию события и сопоставим альтюссеровскую концепцию с сартровской. Сартр фактически не различает основные линии становления и частности этого, что произошло". Он соединяет случайность с необходимостью, приписывает событию такой же атрибут необходимости, что и "основным линиям становления". Альтюссер

* В словаре альтюссерианцев эти слова кажутся взаимозаменимыми. Если бы я практиковал симптоматическое чтение, то увидел бы здесь "недостающий акт", невозможность понятия того, что они обозначают всеми этими терминами.
** Хотя экономический фактор в конечном счете является детерминирующим, в конкретной общественной формации он не доминирует.

210

предлагает всем другой подход. Он отвергает как проблему, так и ее решение. С его точки зрения, проблема, поставленная в терминах Энгельса, Плеханова или Сартра, научно не может быть решена. Следовательно, проблемы как таковой не существует. Чтобы дать читателю представление о мыслях и стиле Альтюссера, приведу цитату из его работы "За Маркса": "Для появления любой научной дисциплины необходим определенный уровень, а именно такой уровень, когда понятия могут иметь некоторое содержание (если они лишены содержания, то они не понятия). Таков уровень исторической meopuu Маркса: уровень понятий структуры, надстройки и всех их спецификаций. Но когда ma же научная дисциплина намеревается породить исходя из другого, не своего, уровня, не являющегося объектом какого-либо научного познания (как, например, в нашем случае - генезис индивидуальных воль исходя из бесчисленных обстоятельств и генезис окончательной равнодействующей исходя из бесчисленных параллелограммов...) возможность своего собственного объекта и соответствующих ему понятий, тогда она впадает в эпистемологическую пустоту или (что является для нее помутнением разума) в философскую полноту" . Нужно ли говорить о том, что на уровне
*(Pour Marx, р. 127. "Философия" берется в данном случае в пренебрежительном смысле - в смысле необоснованого или уже устаревшего философского замысла. Здесь точне было бы сказать "идеологическую", а не "философскую".

211

людей и их деятельности науки уже нет, а есть только повествование или что историческая наука начинается с определения понятий - структуры, надстройки, производственных отношений, а факты достигают историчности в себе или для историка только по отношению к формам, которые определяются категориями? Может быть, обе формулировки выражают мысль Альтюссера. Историческое повествование на уровне индивидов не принадлежит к науке. Иначе говоря, это повествование может стать объектом исторической науки только после научного определения (т.е. определения через категории) общественных формаций. Поскольку, исходя из анализа противоречий русского общества в 1917 г., мы никогда не обнаружим Ленина как конкретного индивида, мы будем выбирать между двумя решениями: либо ненаучное повествование, либо наука, которая объяснит события, но не их частности. Когда Троцкий писал историю (может быть, ненаучную?) русской революции, то не удержался от вопроса (ненаучного?): могла ли бы партия большевиков без Ленина взять власть в ноябре 1917 г.?
этот первый анализ иллюстрирует метод Альтюссера и его двусмысленности. Вместо того чтобы решать проблемы, их устраняют игрой понятий, оставляя возможность выбора между двумя интерпретациями:либо отвергнуть проблему как ненаучную в определенном смысле слова (повествование о революции явно не имеет ничего общего с ядерной физикой или структурной

212

фонологией); либо решить проблему,заменив ее другой, путем перехода из одной области науки в другую,
Что приводит к забавным результатам. Возьмем почти уникальный пример - историческое событие, которому альтюссерианцы дают "историческое объяснение". это объяснение, ставшее классическим в марксистской литературе и даже во всеобщей историографии (если оставить в стороне словарь), они заимствовали у Ленина. "Особая ситуация в России перед возможной революцией была связана с накоплением и обострением исторических противоречий, которых не было в других странах, а именно: с одной стороны, Россия экономически отставала от империалистического мира ни целое столетие, а с другой - находилась в его авангарде" *. Или еще: "Весь марксистский революционный опыт доказывает, что если общего противоречия (но оно уже конкретизировано: противоречие между производительными силами и производственными отношениями, воплощенное в основном в противоречии между антагонистическими классами) достаточно для определения ситуации, когда революция стоит "на повестке дня", то оно само по себе не может породить "революционную ситуацию" и тем более - ситуацию революционного взрыва и победы революции. Чтобы противоречие стало "действием" в полном смысле слова, началом взрыва, необходимо такое сочетание

* Ibid.. р. 95.

213

"обстоятельств" и "течений", что, каково бы ни было их происхождение и смысл (многие из них по своему происхождению и смыслу, как это ни парадоксально, с необходимостью чужды и даже "абсолютно противостоят" революции), они "слились" бы так, чтобы сплотить огромное большинство народных масс для штурма режима, который господствующие классы не в состоянии защитить" *. Положение об "огромном большинстве народных масс" очень редко бывает верным и никогда не доказуемо, даже относительно революции 1917 г. Приведенные формулировки содержат туманную и банальную социологическую интерпретацию исторической обстановки в России 1917 г., облаченную в марксистскую фразеологию. Дореволюционная простая марксистская схема, согласно которой революция совершается в результате вызревания экономических противоречий капитализма, заменяется сложной схемой, комбинирующей множество факторов, и историческая обстановка определяется в зависимости от этого множества факторов. Такое крупное историческое событие, как революция, переход от одной общественной формации к другой, вытекает не из основного противоречия (в таком случае революция должна была бы произойти в Соединенных Штатах), а из совокупности факторов и их соотношения.
Альтюссер местами говорит языком Сартра: "Как будто для Ленина империализм не был накоплением

* Ibid., р. 98.

214

этих действительных противоречий, их структурой и их действительным соотношением, как будто эта структурированная действительность не составляла единственный объект его политической деятельности. Как будто можно было одним словом магически обозначить действительность незаменимой практики - практики революционеров, их жизни, их страданий и жертв, короче, их конкретной истории через другую практику, основанную на первой,- практику историка, т. е. человека науки, с необходимостью размышляющего о свершившемся факте необходимости" *. Вернемся к "Критике диалектического разума" Сартра. "Из этих людей,- пишет Сартр,- живших и страдавших, боровшихся в период Реставрации и ниспровергнувших трон, никто бы не был тем, кем стал, если бы Наполеон не совершил государственный переворот. Что стало бы с Гюго, если бы его отец не был генералом империи? А Мюссе? А Флобер, о котором мы писали, что он интериоризировал конфликт между скептицизмом и верой? Если после всего этого будут утверждать, что эти изменения не могли существенно повлиять на развитие производительных сил и производственных отношений прошлого века, то это будет трюизм **. Но если развитие

* Ibid., р.181.
** Легко заметить, что вывод о "трюизме" ложен. Самостоятельность производительных сил не такова, чтобы политический режим не оказывал влияния по крайней мере на скорость развития.

215

производительных сил и производственных отношений считать единственным фактором истории, то мы снова скатываемся на позиции "экономизма", которого мы хотели избежать, и марксизм становится негуманистическим" *.
С этой негуманистичностью Альтюссер обычно мирится, хотя вышеприведенная цитата из его работы, написанной несколько лет назад, выдает его ностальгию по пониманию переживаемого опыта. Впрочем, эта ностальгия, кажется, исчезает по мере того, как его школа утверждается в своем бытии.
Таким образом, Сартр, как и Альтюссер, отвергает сталинский марксизм, делая акцент на плюрализме - плюрализме смыслов на одном языке, плюрализме практик - на другом. Благодаря этому плюрализму оба объясняют событие, которое опровергло историческую схему 11 Интернационала и от которой сам Ленин собирался отказаться до 1917 г. Оба хотят найти средство анализа единичных ситуаций и внести свой вклад в революционную деятельность, которую один называет праксисом, а другой - политической практикой (или производством новых производственных отношений). Но Сартр субъектами истории считает индивидуальные сознания и пытается слить случайное с необходимым, постулируя необходимость случайного, смешивая неинтеллигибельность с необходимостью и выдвигая

* Sartre J.-P. Critique de la raison dialectique, р. 85.

216


множество посредствующих звеньев. Альтюссер в качестве основополагающего понятия берет понятие производства, или практики, и доказывает множественность практик. Он хочет разработать историческую науку с помощью фундаментальных категорий исторического материализма.
В концепции Альтюссера единственная цель диалектического материализма - показать научность исторического материализма.

II. Плюрализм в поисках единства
Макс Вебер считал, что плюрализм есть непосредственное данное исторического наблюдения. Он обосновывал его с помощью неокантианской теории реальности и универсума ценностей. Сартр использует плюрализм как боевое оружие против сталинского марксизма и вместе с тем как регулятивную идею постоянно обновляющегося и обогащающегося историко-социологического анализа. С его точки зрения, коль скоро производственные отношения играют "в конечном счете" детерминирующую роль, то и все остальные бесчисленные посредствующие звенья заслуживают внимания. Психология и психоанализ снова становятся законными.
Как мы видели, плюрализм Альтюссеру тоже нужен прежде всего для того, чтобы опровергнуть сталинский марксизм и объяснить "событие века" русскую революцию в марксистских терминах. Примитивная схема параллельного развития производительных сил и производственных




217


отношений, экономических противоречий и революционной напряженности сменяется противоположной схемой неравномерности развития в связи с различными факторами, несовпадениями, "отставаниями" и "опережениями" *.
Но плюрализм Альтюссера имеет другой смысл. На первом этапе** плюрализм посредством словесных ухищрений создает концептуальную систему, которая относится скорее к диалектическому материализму (к теории), чем к историческому материализму (или науке об истории). На втором этапе он снова ставит подлинную проблему единства "целого" и, как предполагается, дает ее оригинальное решение. Наконец, этот сконструированный, концептуализированный, а не эмпирически наблюдаемый плюрализм демонстрирует в работе теорию (или философию), которая отвергает одновременно эмпиризм, историцизм и гуманизм. Боги выпускников Высшей нормальной школы послевоенных лет умирают ***.
Внешне лексикон Альтюссера кажется безукоризненно марксистским, поскольку он содержит два ключевых марксистских понятия производство и практика. Таким образом, ничто не мешает ему говорить на языке, на котором
* Альтюссерианцы применяют эти слова, несмотря на то что они плохо согласуются с их отказом от всякого эволюционизма. ** Не в хронологическом смысле. Речь идет о развитии концептуальной системы. *** Возродятся ли они после мая 1968 г.?


218


марксисты обычно выражают совершенно другую мысль. Например, на с. 51 книги "За Маркса" читаем: "Можно с полным основанием сказать, что производство знаний, являясь свойством теоретической практики, есть процесс, который совершается в мышлении таким же образом, каким mUt3tlS mutandis' процесс экономического производства происходит целиком в сфере экономики". Но совершается ли процесс физического преобразования материи целиком в сфере экономики? Во всяком случае, ответ на этот вопрос предполагает предварительное определение понятия экономики. Фраза Альтюссера в той мере, в какой она имеет смысл, подчеркивает коренную гетерогенность двух процессов - процесса познания и экономического процесса. При этом использование одних и тех же терминов несколько маскирует риск отхода от догмы единства теории и практики.
Понятия практики и производства представляются если не равнозначными, то по крайней мере неотделимыми друг от друга. "Вообще под практикой,пишет Альтюссер,- мы понимаем всякий процесс преобразования некоторой данной первичной материи в определенный продукт - преобразования, осуществляемого определенным человеческим трудом с применением определенных средств ("производства")" *. Наука, теория или произведения искусства становятся "продуктами". Ничто не мешает обобщить понятие труда

* Althusser L. Pour Магх, р. 187.



219


и включить в него деятельность поэта или ученого. Ничто не мешает обобщить понятие продукта и рассматривать всякое преобразование первичной материи (пусть даже эта материя будет идеологией) как производство. Сам Маркс был склонен к тому, чтобы исключить торговлю и сферу обслуживания из производительной деятельности (этой позиции придерживаются в СССР при подсчете национального дохода). Но что бы ни думали об этом обобщении (на мой взгляд, оно искусно, но бессмысленно), оно видоизменяет формулировку проблем, но ни одну из них не решает. Вместо того чтобы ставить вопрос о соотношении теории и практики, ставят вопрос о соотношении теоретической (или научной) и экономической или политической практики.
Производство предполагает три элемента: первичную материю, преобразующий труд и продукт. Все производства имеют соответственную структуру в том смысле, что все они исходят из первичной материи (материальной или идеальной) и завершаются получением продукта (товара или знания). Между этими двумя моментами появляется "практика в узком смысле слова, т. е. сам момент преобразующего труда, который в специфических условиях приводит в действие людей, средства производства и определенный технический метод использования этих средств" *. Альтюссеровская схема явно применима как

* fbid., р. 167.

220


к экономическому производству, так и к производству научному или художественному. Может быть, термин "производство" предпочтительнее термина "творчество" даже в отношении деятельности ученого или мастера. Ни тот ни другой не творят ex nihilo 4. И тот и другой преобразуют первичную материю, т. е. обыденное знание или предыдущее состояние научного познания в первом случае, личный или социальный опыт - во втором в новое знание или произведение. Но соответствие структур облегчает маскировку, свойственную теологу.
После этого признания множественности производств, или практик, было бы вполне естественно ожидать исследования, направленного на строгое и исчерпывающее разделение этих специфических деятельностей *. Но Альтюссер ограничивается перечислением некоторых из производств: научного (теоретического), экономического, политического, художественного и идеологического. Вначале он интересуется соотношением экономической, политической и научной практик, а затем - соотношением практики идеологической и научной. В первом случае для него важно выявить плюрализм "практических практик", необходимый для того, чтобы согласовать классический марксизм с ходом истории. Во втором же случае речь идет о том, чтобы восстановить старое марксистское различение идеологии и науки


* Жюльен Френд заявил, что имеется шесть сущностей: экономика, право, политика, наука, искусство и религия.


221


различение, внутренне присущее самому марксизму.
Для восстановления научного статуса марксизма Альтюссер предлагает различать три вида общностей (generalites). Первые общности - это общие понятия, включенные в обыденный опыт. В качестве примера Альтюссер приводит понятия "производство", "труд", "обмен". Работая над общностями первого порядка, наука создает общности третьего порядка - точно определенные понятия, конкретные общности, характерные для всякого подлинного знания. Различение общностей первого и третьего порядка выполняет двоякую функцию *. Во-первых, развеивается идеологическая иллюзия эмпиризма и сенсуализма. Наука никогда не работает над существующим, сущностью которого были бы чистая непосредственность и единичность ("ощущения" и "индивиды" **). "Она всегда работает над общим, даже когда общее выступает в виде факта". Во-вторых, конкретное не дано как исходная точка. Оно есть конечная точка. Наука вырабатывает собственные научные факты - хотя бы посредством критики идеологических "фактов", выработанных предыдущей "теоретической практикой" ***.
* Ibid., р. 187.
** это опровержение является традиционным для преподавания философии в большинстве лицеев Франции.
*** Выражение двусмысленное, так как теория противопоставляется идеологии. Надо полагать, теоретическая практика ретроспективно выступает как идеологическая.



222


Преобразование общностей первого порядка в общности третьего порядка осуществляется, как и всякое производство, с помощью средств производства, представленных группой понятий, единство которых, более или менее противоречивое, составляет "теорию" науки в рассматриваемый исторический момент - "теорию", определяющую поле, в границах которого ставится всякая "проблема" науки. Короче, "теоретическая практика создает общности третьего порядка посредством воздействия общностей второго порядка на общности первого порядка" *. эти положения являются столь общими (общность первого порядка), что они составляют, самое большее, программу эпистемологических исследований. Здесь слышны отзвуки мыслей Башляра (наука отталкивается не от невежества, а от заблуждения, не от необработанных фактов, а от фактов неверно концептуализированных), а также Фуко, который в то время, когда Альтюссер писал работу "За Маркса", еще не обращался с Марксом так бесцеремонно: поле науки, или общность второго порядка, воскрешает в памяти эпистеме Фуко, социологическим эквивалентом которого является введенное П. Бурдье понятие интеллектуального поля. Наука ставит только некоторые проблемы - не те, которые она может решить, а те, которые она рассчитывает решить, те, которые ее

* Ibid., р. 188.


223


неосознанная концептуальная система позволяет ей видеть или чувствовать.
Теория всех общностей входит в диалектический материализм, поскольку она применяется ко всем техническим или научным производствам. Но Альтюссер применяет ее только к одной теории - историческому материализму, или экономической науке, или исторической науке. Громадное научное открытие Маркса - определение нового поля деятельности науки посредством новых, на этот раз научных, а не идеологических понятий исторического материализма ("производственные отношения", "прибавочная стоимость" и. т. д.). Одним взмахом магической палочки Альтюссер решает две проблемы, над которыми тщетно бились марксисты. Маркс якобы разработал, хотя это не вполне сознают, научную практику, предназначенную для того, чтобы изучать тотальность, или, выражаясь языком Альтюссера, способную к конкретному исследованию "структурированного целого". Такими "структурированными целыми" являются общественно экономические формации. Познание целого, различение науки и идеологии все это так же старо, как и сами сочинения Маркса. Рассмотрим действенность альтюссеровской общности второго порядка по отношению к общности первого порядка (а именно другие "идеологические" интерпретации марксизма).
Решение одной из этих проблем всегда было связано с решением другой. Можно выделить два


224


идеально-типических решения, данных марксистами разных школ. Для простоты назовем одно решение позитивистско-сциентистским (оно принадлежит Ленину и Сталину), а другое - гегельянским (с многочисленными вариантами, в том числе феноменологическими и экзистенциалистскими).
Первое решение имеет ортодоксальный характер. Его придерживаются все марксисты-ленинцы, в том числе и в Советском Союзе. Оно исходит из эпистемологической равноценности законов истории и законов естественных наук. Законы становления имеют диалектический характер, поскольку в них преломляются наиболее общие законы (закон непрерывного развития и изменения, закон перехода количества в качество, закон отрицания отрицания). Те же законы выявляются естественными науками. Марксизм своим научным характером обязан открытию законов истории. Эта интерпретация "диахронических законов" оставляет место для спора о "синхронических" отношениях между базисом и надстройкой, между функционированием капитализма и будущим строем. Московские теологи спорили об этом в течение пятидесяти лет, так же как они спорили по поводу диалектического материализма (наука или философия, синтез научных результатов или анализ знания?).
Так как диахронические законы относятся к позитивной науке, то, несмотря на эти колебания, сущность остается: истинное марксистское


225




сознание противопоставляется ложному буржуазному сознанию, как противопоставляется научная истина идеологическим иллюзиям (или искажениям).
Молодой Лукач в работе "История и классовое сознание" впадает в другую крайность. Эксплицитно он не отрицает (он всегда был и остается активистом), что диахронические законы истории похожи на законы естественных наук, но он обосновывает истинность марксизма не столько познанием прошлого, сколько предвидением будущего. По его мнению, только пролетариат желает себе будущего. Буржуазия принадлежит обществу, которое она не способна преодолеть и которое дегуманизирует и ее саму, и эксплуатируемый ею класс. Лукач считает, что примат экономики особенно проявляется в капиталистическом обществе. Очень тонко и умело он противопоставляет марксистское восприятие (или интерпретацию) истории другим восприятиям (или интерпретациям) как целостное восприятие - частичным. Примерно то же можно прочесть в "Критике диалектического разума" Сартра. И Лукач, и Сартр являются историцистами в гегелевском смысле слова: история (действительность) представляет собой осуществление истины (поскольку мы не хотим выходить за пределы материализма, может быть, надо сказать: создание (или производство) гуманизированным животным человека?). Строго говоря, такого рода марксизм приводит скорее к заключению пари о

* М а г х, ed. Pleiade, t. 11, р. 79 '.


226


будущем, нежели к предсказанию победы. Он нуждается в философии, которая даст возможность определить реализацию человека или истины.
Все авторы, как марксисты, так и антимарксисты, считающие марксизм в основном философией истории, Ж. Ипполит или 0. Фессар неустанно цитируют "экономическо-философские рукописи" 1844 года. Они думают, что нашли в этих "Рукописях" тайну марксистской философии.
"Коммунизм как положительное упразднение частной собственности - этого самоотчуждения человека - и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего достигнутого развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, то есть человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм = гуманизму, а как завершенный гуманизм = натурализму; он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он - решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение" *.
Как отцы-иезуиты, так и парижские



227



парамарксисты, когда экзистенциализм был в моде, интерпретировали зрелые работы Маркса в духе этой философской утопии. На мой взгляд, в чем-то они ошибались, а в чем-то были правы. Действительно, концептуальная структура марксистской мысли всегда будет связана с понятием отчуждения, с завоеванием человеком своей человечности. Но если бы Маркс не стремился и не надеялся строго научно обосновать победу коммунизма, то он не потратил бы на "Капитал" тридцать лет (он его так и не закончил). Ему было бы достаточно нескольких недель и нескольких страниц для экзистенциалистского анализа положения человека в буржуазном обществе, если бы парижский стиль 50-x годов ХХ в. удовлетворял его требованию доказательности истины.
Решение Альтюссера противоположно обоим предыдущим. Во-первых, оно исходит из примата синхронии над диахронией или, точнее, теории истории над историей, теории способов производства над теорией их последовательности, теории их последовательности над познанием становления *. Во-вторых, сциентистская версия

* Даже Леви-Стросс подозревается в философских ошибках, в "идеологической" привязанности к изображению линейного, непрерывного времени, к временной, но не вечной интерпретации синхронии. "Синхронизм,- пишет Альтюссер,- это вечность в спинозовском смысле слова, или адекватное познание сложного объекта через адекватное познание его сложности" ("Le Capital", t. II, р. 57). И чуть дальше: "Как только выясняется роль синхронии, "конкретный" смысл диахронии исчезает и от нее остается только ее возможное эпистемологическое


228


марксизма("целостная философия становления",базирующаяся на так называемых законах становления) исчезает, но не потому, что отрицается научный характер марксизма, а потому, что исходят из другой модели науки, или из другого определения научности. Примат теории и синхронии, новое определение научности согласуются с современной философской атмосферой в Высшей нормальной школе. Остается узнать, как реагировал бы на это перевоплощение человек, живущий в совершенно другой атмосфере? И чего стоит это "научно"?
В чем заключается наука об истории, принимающая за образец спинозовскую концепцию познания вечного? Такая наука состоит из двух разделов *, равнозначных двум классическим разделам марксизма. Первый раздел - общая теория "структуры" всех обществ, второй раздел - теория структуры капиталистического способа производства.
Будучи немножко историками, немножко

----------применение, но при условии, если ее подвергнуть теоретической конверсии и рассматривать в ее истинном смысле - не как категорию конкретного, а как категорию познания. Тогда оказывается, что диахрония есть ложное название процесса, или того, что Маркс называет развитием форм. Но здесь мы опять возвращаемся к познанию, к процессу познания, а не к развитию реального конкретного" (Ibid., р. 58).
* Она могла бы включать и много других разделов. Она есть исследование или программа. Но в работах Альтюссера и его приверженцев она больше ничего существенного не содержит.

229

экономистами и немножко социологами, альтюссерианцы знают только те способы производства, которые перечислил Маркс в Предисловии к "К критике политической экономии": рабство, феодализм, капитализм на Западе, азиатский способ производства в другой части земного шара. Вероятно, создание и обоснование этой типологии* связаны с понятием прибавочной стоимости. Различные способы производства дифференцируются прежде всего по способу получения и распределения прибавочной стоимости. Капитализм представляет собой, если можно так выразиться, совершенную и вместе с тем завуалированную форму эксплуатации человека человеком: прибавочная стоимость не требует различения господина и раба, помещика и крепостного, она требует юридической свободы трудящегося и свободы контрактов. В соответствии с законами рынка владелец средств производства присваивает себе прибавочную стоимость. Раз альтюссерианцы заимствовали такую типологию способов производства, пришла в движение философская механика.
Было признано как очевидный факт, что существует множество производств, каждое из которых имеет свою специфику (хотя все они предполагают преобразование первичной материи в


* Данная типология не есть периодизация в соответствии с эпистемологическими тезисами "Введения...", о котором речь впереди. Рабство и крепостничество имеют место в совершенно различных способах производства.

230

продукт согласно определенному методу или определенной практике). Следовательно, мы имеем великолепную проблематику для агреже по философии: одинаковы или различны соотношения различных производств (или факторов, или уровней) в разных общественных формациях? Назовем структурой форму соотношений различных производств или факторов (экономика, политика, идеология) определенной общественной формации - и вот уже мы имеем структурную теорию общественных формаций, даже самой истории. Каждая общественная формация (или строй, или способ производства) будет структурно определяться по соответствующему месту, которое в ней занимают различные факторы.
этот анализ дает возможность вернуться к старому различению или вспомнить старую трудность. Если структура (в том смысле, какой был указан в предыдущем параграфе) в различных формациях различна, то в каком смысле экономическая практика может играть детерминирующую роль, хотя бы только в конечном счете? Ответ будет ясен, если прибегнуть к словесному различению: экономическая практика всегда в конечном счете играет детерминирующую роль, хотя в некоторых общественных формациях может доминировить политическая практика.
Довольно банальная идея. Ее можно найти и в работах молодого Лукача. Марксисты-ленинцы тоже никогда не закрывали глаза на определенные факты. Они понимали, что экономика занимает

231

иное место при феодализме, чем при капитализме. Все происходит так, как будто в эпоху средневековья политическая практика была "доминирующей", поскольку собственники или сеньоры изымали прибавочную стоимость с помощью политической власти, военной силы или же духовного господства. И наоборот, при капитализме все происходит так, как будто владелец средств производства изымает прибавочную стоимость, не прибегая к политическим или военным средствам, а только к помощи экономических механизмов. Вот почему наши агреже-теологи так страстно заинтересовались совершенно абстрактным вопросом: в каком смысле практика может играть "доминирующую" роль в "структурированном целом", все уровни которого (факторы или практики) специфичны?
Является ли такой вопрос научно значимым? Заключен ли в нем ответ при нынешнем состоянии нашего знания? Содержит ли он в себе ответ вообще? Во всяком случае, прежде всего надо будет составить исчерпывающий перечень различных "факторов", разработать "понятие" о каждом из них, выяснить, в каком смысле так называемый специфический фактор концептуально остается одним и тем же в различных общественных формациях. Затем надо будет разработать теоретический статус (выражаюсь языком секты) понятий "доминирующая практика" и "в конечном счете детерминирующая практика". Иначе можно допустить ошибку, в которой обвиняют других: при-

232

нять обыденные понятия (общность первого порядка) за научные понятия и поставить ложные проблемы, или проблемы, решение которых сводится к бессодержательным предложениям из-за их общности, как, например: различные практики соединяются специфическим образом в каждой общественной формации.
Эту типологию вполне можно перевести в псевдоструктурализм или даже в механическую комбинацию. Подобным школьным упражнением занимается г-н Балибар. Он изрекает банальную истину, что всякое "производство" предполагает трудящихся, средства производства (которые делятся на предмет труда и средства труда) и нетрудящихся (в соответствии с отношениями собственности или реального присвоения). Вооруженный этими пятью терминами, структуралист-любитель воображает такую "комбинацию", которая даст ему возможность постичь не только различные наблюдаемые способы производства, но даже возможные, но не реализованные способы производства.
Всякое производство предполагает трудящегося (первый элемент), преобразующего предмет (второй элемент) с помощью средств производства (третий элемент). Процесс производства заключает в себе реальное присвоение средств производства, или внешнего вещества (четвертый элемент), и, наконец, юридическую собственность либо на предметы, либо на средства производства, либо на произведенные продукты (пятый элемент). Все пять элементов содержат только одну

233

оригинальную идею - различение между реальным присвоением и отношениями собственности. различение и полезно, и двусмысленно. Полезно в том смысле, что нельзя смешивать реальное присвоение средств производства рабочим с собственностью на эти средства производства. Рабочий пользуется машинами, которые юридически принадлежат акционерам и которые на самом деле контролируются управляющими (собственниками или нет). Такого рода законные и вместе с тем банальные различения возражений не вызывают. Трудности возникают из-за юношеских притязаний на концептуальное определение инвариантов всякого способа производства или из-за теологического стремления отличить отношения собственности, имманентно присущие базису, от юридических форм собственности, "не входящих в "комбинацию", являющихся частью "надстройки", а не "базиса", которым мы здесь занимаемся". "Идеологическая" цель этого "научного" анализа сразу бросается в глаза: объяснить несоответствие между отношениями производства и отношениями собственности. Добавим к этому, что для сохранения отношений собственности в базисе марксист должен различать собственность, характерную для самого процесса производства, и собственность в юридическом смысле слова. Что такое собственность не в юридическом смысле слова, если не реальное присвоение? *

* Ibid., р. 204 - 210.

234

С помощью этих пяти элементов выясняются это некоторые характеристики любого процесса производства - те самые, которые выявлял Маркс: средства производства, организация труда, индивидуальный и коллективный труд, прибавочная стоимость (или прибавочный труд) и различные формы производства и распределения прибавочной стоимости. При азиатском способе производства прибавочная стоимость присваивается государством, а при капитализме - капиталистом. Система барщины разделяет по времени труд и прибавочный труд. Капитализм не маскирует это разделение, хотя борьба за сокращение рабочего времени показывает постоянство этого явления.
Если идти дальше, то невольно приходится обращаться к историческим исследованиям. В самом деле, каковы формы этих различных элементов? Каковы их различные возможные комбинации внутри определенного способа производства? Каковы "сложные взаимоотношения" различных элементов способа производства, а также их взаимосвязи с другими факторами? Например, как иначе, если не путем "эмпирического" исследования, выяснить распределение капиталистической прибавочной стоимости в зависимости от средств производства и организации труда? Альтюссерианец исходит из различения феодального и капиталистического способов производства. При феодализме эффективно действует политический фактор, при капитализме же производственные

** Ibid., р. 319.

235

отношения сохраняются и воспроизводятся сами по себе. Ясно, что, какова исходная точка, таков и вывод, поскольку ни один способ производства не был изучен в своей "эмпирической" реальности. Более того, это рассуждение воспроизвело, но не обосновало первоначальное различение "способов производства". Чем в большей степени каждый из них представляет собой сложное целое, тем более уязвима для критики детерминация "структуры" единственным элементом.
"Эмпирически" характерная черта современных индустриальных обществ - небывалое развитие средств производства и сходство организации труда (или реального присвоения средств производства), несмотря на различие юридического статуса предприятий. Закон несоответствия действовал таким образом, что развитие производительных сил и производственных отношений не обнаруживает предусмотренного "соответствия". Оказалось, что процесс производства и процесс эксплуатации не зависят друг от друга. Остается привести закон, сформулированный г-ном Беттелеймом и заслуживающий почетного места в философском сборнике нелепиц: "Закон необходимого * соответствия или несоответствия между производственными отношениями и характером производительных сил" **. Невозможно опровергнуть закон, который допускает либо А, либо не-А.

* Следовало бы сказать, что ни соответствие, ни несоответствие не являются необходимыми.
* М а г х, ed. Pleiade, 1, р. 273 '.

236

Либо производительные силы и производственные отношения соответствуют друг другу, либо нет. Маршал Лапалис не сказал бы лучше '.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия