Альберт Х. Трактат о критическом разуме

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава II Идея критики

§ 5. Преодоление догматизма: принцип критической проверки

Классическая методология, как она представлена в учении о познании классического рационализма, — в своих интеллектуалистском и эмпиристском вариантах — была ориентирована, в сущности, на методологическую версию закона достаточного основания, а именно на идею, что любая точка зрения, любое убеждение, любая мысль должна оправдываться ссылкой на позитивные, надежные основания, незыблемый фундамент. Если при этом желают избежать бесконечного регресса или порочного круга, то, как правило, ничего другого не остается, как сослаться на абсолютные и несомненные очевидности, достоверность которых может быть подтверждена в лучшем случае ссылкой на их очевидный характер. Таким образом, процесс обоснования следовало бы прервать на чем-то очевидном. Но при этом возникает трудность, что дает право поставить под сомнение оправданность основополагающего методического постулата классического учения, достигнутую соответствующим образом архимедову опорную точку, а тем самым и основание всего процесса [1]. В связи с этим оказывается несостоятельной ссылка на очевидный характер определенных воззрений, поскольку познающий должен все-таки в конечном итоге решить, готов ли он признать определенные предполагаемые воззрения в качестве очевидных. Такое признание — независимо от того, идет ли речь о божественных, сверхъестественных очевидностях или естественных очевидностях нашего разума или ощущений — является всегда оценкой, в соответствии с которой определенные воззрения включаются в более широкий контекст, стало быть, она функционирует в качестве абсолютной предпосылки. Как видим, в рамках методологии, основывающейся на постулате обоснования, невозможно в принципе прервать произвольно процесс обоснования в определенной точке.

1 См. об этом книгу Бартли У. В. Flucht ins Engagement, в которой анализируется проблема регресса обоснования. По этой проблематике см. также книгу Франца Кренера Die Anarchie der philosophischen Systeme, Leipzig, 1929, в которой я фактически усмотрел готовую рукопись для моей будущей книги. В указанной работе осуществлено системно-логическое исследование проблемы философского плюрализма, неполноты философской системы и обоснования такого рода систем. При этом показана абсурдность надежного основания и требования полноты, имеющая место во многих философских концепциях.

57

Впрочем, очевидно, что догматический характер классической модели рациональности не настолько безобиден, как это, видимо, можно было бы допустить. Уже при обсуждении обоих вариантов классического учения о познании мы установили, что характерная для этого учения дог-матизация интуитивных воззрений и очевидных чувственных восприятий годится для того, чтобы зафиксировать познание на достигнутом им соответствующем уровне и тем самым защитить его от новых воззрений, стало быть, препятствовать научному прогрессу, который осуществляется обычно антиинтуитивным и антииндуктивным путем, т. е. путем радикального изменения наших мыслительных и чувствительных привычек. Следовательно, ориентация на классический постулат обоснования сводится фактически к предпочтению консервативных стратегий. Если теперь подведем итог нашим предыдущим рассуждениям, то можем при этом исходить из положения, которое, возможно, покажется весьма радикальным, но тем не менее оно обобщает вкратце основную критику классической модели рациональности и лежащее в ее основе стремление к достоверности: все достоверности в познании самопроизводятся и потому не имеют никакого значения для понимания реальности. Это значит: мы можем постоянно удостоверяться в чем-то тем, что путем догматизации иммунизируем от всякой возможной критики какие-либо составные части наших убеждений и тем самым защищаем их от возможного крушения. И хотя такого рода иммунитет не является обязательным для определенных составных частей убеждений, как это навязывается применением модели очевидности к теоретико-познавательным проблемам, но он может быть выявлен посредством соответствующего метода. Стало быть, в нашей воле поступить таким образом. То, что классическая методология и различные теологические учения о познании — разумеется, в отношении соответствующих компонентов познания — постулируют как необходимое, оказывается на деле общей возможностью мышления, реализация которой зависит от нашего свободного выбора. Уже сам факт, что классический интеллектуализм не считал нужным признавать достоверность ощущений, в то время как классический эмпиризм полагал возможным отказываться от достоверности интуитивных воззрений как несущественных для познания, указывает на эту свободу, затрудняющую ориентированное на идею обоснования мышление.

На факт, что в принципе мы можем и должны постоянно устанавливать волевым решением необходимую для регресса обоснования достоверность конечного основания, указал, прежде всего, Гуго Динглер. Он учел это в своей философии, которая хотя и не выходила за рамки классической концепции рациональности [2], но отказалась от применения модели очевидности. Вместо очевидных абсолютных данностей в его

2 Динглер поставил проблему достоверности как центральную проблему мышления. См., например, его книгу: GrundriB der methodischen Philosophic Die Losungen der philosophischen Hauptprobleme, Fussen 1949, S. 8. В своей книге Der Zusammenbruch der Wissenschaft und der Primat der Philosophic, Munchen, 1926 (S. 18 f.) он следующим образом выразил трудности проблемы обоснования: «Как только была осознана мысль о трудности такого обоснования, встал, конечно, с необходимостью вопрос: 1) с чем связана эта трудность обоснования; 2) как обосновать достоверность самих конечных (или лучше сказать, предпоследних) оснований (или собственно первое основание, на котором базируются все остальные)? Этот второй вопрос, включающий в себя и первый, и есть собственно центральный вопрос всей философии», — мы можем добавить: всей философии, признающей постулат достаточного обоснования. Как уже упоминалось, в его «Philosophie der Logik und Arithmetik» находим нашу трилемму Мюнхгаузена, которая, разумеется, не осознана Динглером как трилемма. Он также выбирает прерыв процесса обоснования в определенной точке как единственно практикуемую возможность, но он апеллирует здесь к воле как самопроявляющейся конечной данности.

58

учении открыто выступила в качестве законодателя воля: «если желать обладать абсолютной достоверностью, — говорил он, — то имеется единственная возможность вывести ее из воли». [3] В этом, собственно, следует признаться, и состоит понимание того факта, что всякая достоверность в познании самопроизводима. Поэтому Динглер попытался основать логику на желании образования однозначных понятий, заменив основные законы логики требованием однозначности [4]. Более того, он намеревался построить «абсолютно закрытую систему рационального совершенного знания о бытии для господства над ним и его рационального преодоления» [5], которая исходила бы из однозначных практических указаний, и как таковая включала бы в конечном итоге все систематические науки, и рассматривала бы в качестве абсолютного значимого основания как для образования понятий, так и для реализации необходимых действий лишь «свободную, самообосновывающуюся волю» [6]. При этом из процесса так называемого «вытяжения» (выведения — "Exhaustion") [7] следовало, что «законы» этой системы никогда не должны пересматриваться. Они вводятся, закрепляются и «исчерпываются» — «вытягиваются» — через осуществление в реальность, так что эффект связанных с ними экспериментов можно логически выводить из устанавливаемых в любой момент условий. Следовательно, абсолютная достоверность таких законов природы основывается на их аналитическом характере [8], их пригодности для воспроизводства соответствующих экспериментальных условий. О состоянии реальности как таковой они ничего не высказывают.

3 Dingier Hugo. Philosophie der Logik und Arithmetik, a. a. O., S. 23.
4 Dingier H. Philosophie der Logik und Arithmetik, a.a. O., S. 21 ff. und S. 24. Здесь под основными законами логики понимаются такие законы традиционной логики, как: закон тождества, закон противоречия и закон исключенного третьего. Эти три закона являются для него подлинной основополагающей наукой, «поскольку они понимаются как практические указания для образования однозначных понятий», а. а. О., S. 62.
5 См.: Dingier Hugo. Das System. Das Philosophisch — rationale Grundproblem und die exakte Methode der Philosophie, Munchen, 1930, S. 16 ff.
6 Об опыте построения геометрии в качестве «установочной точки зрения» см.: Dingier Hugo. Die Grundlagen der Geometric Ihre Bedeutung fur Philosophie, Mathematik, Physik und Technik, Stuttgart 1932.
7 Об этом см.: Dingier Hugo. Die Grundlagen der Physik. Synthetische Prinzipien der mathematischen Naturphilosophie, 2. Auflage, Berlin und Leipzig 1923, S. 133 ff.
8 Подробнее об этом см.: Dingier H. Die GrundriB der methodischen Philosophie, a. a. O., S. 50.

59

Тем самым принцип обоснования классической модели рациональности, который с самого начала был нацелен на то, чтобы связать друг с другом истину и достоверность, т. е., чтобы сделать возможным достоверное познание, привел в конечном итоге к тому, что для достижения абсолютной достоверности нужно было пожертвовать реализмом, а, следовательно, и идеей содержательной истины, поскольку аналитические высказывания, как известно, хотя и истинны «с необходимостью», но они ничего не высказывают о реальности. Таким образом, радикальное осуществление принципа достаточного, а тем самым и достоверного, обоснования приводит к замене познания решением. «Всякое создание науки и так называемого познания, — говорит Динглер, — заключается, естественно... в действиях. Потому вся наука должна иметь свои конечные основания в учении о действиях, а тем самым, стало быть, в этике» [9]. Кто не признает динглеровского априоризма, который с некоторым правом можно было назвать эпистемологическим «децернизмом», — он сам его так именует, чтобы не смешивать его с обычным конвенционализмом, — может согласиться с тем, что здесь последовательно, до логического конца доведено развитие классической концепции рациональности и что в силу примата решения акцент в этом учении сделан на важной проблеме роли решений в познавательном процессе, так что из-за господства модели очевидности до сих пор, видимо, не всегда обращалось должного внимания на огромную роль решений в этом процессе.

Разумеется, радикализация концепции обоснования в учении Дин-глера ставит одновременно под сомнение и классическую концепцию рациональности и, более того, заставляет осознать тот факт, что здесь дается фундаментальное решение для методического постулата достаточного обоснования*, определяющее все построение науки, ее идеал и научную программу, решение, которое может быть и принципиально иным. В связи с таким важным выбором было бы уместно заново осмыслить лежащую в его основе проблемную ситуацию. Для чего мы можем сразу допустить, что динглеровский процесс вытяжения осущестхвим повсюду [10]. Если

9 Dingier H. Philosophie der Logik und Arithmetik, a. a. O., S. 32. Обратите внимание, что он Здесь явно говорит о так называемом познании, потому с полным правом можно допустить, что он ограничивает науку прагматически обоснованными аналитическими суждениями.
* Существенные элементы в концепции Эрлангенской школы Пауля Лоренцена позаимствованы из учения Динглера. Об этом подробно речь идет у Альберта в I и III приложениях к наст. изд. С. 226-227, 244-246. — Прим. пер.
10 См.: Popper Karl R. Logik der Forschung, S. 12 und S. 47 ff., где фактически осуществлена динглеровская программа, хотя Поппер и выдвинул против нее существенные возражения. Виктор Крафт в своей критике конвенционализма — см. по этому поводу его книгу: Mathematik, Logik und Erfahrung, Wien 1947, S. 79 ff. — высказал сомнение в возможность повсеместно применять этот метод, но кто намерен придерживаться его, мог бы, конечно, всегда сослаться на то, что поиск соответствующих ad-hoc гипотез для объяснения аномалий может сразу же провалиться, но это не может служить основанием для отказа от всего процесса, ибо применение в науке других методов часто также не приводит сразу к успеху. Томас Кун в своей книге: The Structure of Scientific Revolutions высказал точку зрения, что наука развивается нормальным образом — т. е. на фазе ее нормального развития — в рамках одной парадигмы, и его описание того, каким образом исследователи избегают необходимости сомневаться в доминирующей теории — соответствующей парадигме, — не выходит за рамки того, что Динглер именует применением метода вытяжения.

60

это так, тогда встает вопрос: какие точки зрения можно выдвинуть за или против динглеровского решения, а вместе с этим и вопрос: какие альтернативы существуют. Здесь нет места несущественной точке зрения, согласно которой следует придать решающее значение методу, с помощью которого можно в любом случае спасти теоретические конструкции человеческого мышления, если не может существовать реальности, которую они выражают. Следовательно, существенная альтернатива динглеровской концепции могла бы заключаться в том, чтобы посредством соответствующих методических принципов разрушить наши теоретические конструкции реальности [11]. Если дать возможность нашим убеждениям — а также теоретическим конструкциям, в которых они облачены — разрушить противодействие реального мира, тогда у нас появляется одновременно возможность проверить, насколько они соответствуют истине, и с помощью корректировки наших ошибок приблизиться к истине. Чтобы это можно было сделать, мы должны, разумеется, пожертвовать лежащим в основе классического учения поиском достоверности и смириться с перманентной недостоверностью, независимо от того, выдержит ли в будущем испытание и сохранится ли наша точка зрения.

11 Нет необходимости особо подчеркивать, что этим я затронул методологию, которую Карл Р. Поппер развил в споре с другими концепциями в своей упомянутой выше книге: Logik der Forschung и разрабатывал в дальнейшем в своих поздних работах.

Развитие классического учения ясно показало, что стремление к достоверности и поиск истины исключают в конечном итоге друг друга, если не хотят довольствоваться бессодержательными истинами. Восходящая к нему динглеровская концепция вскрывает, благодаря радикализации ею концепции обоснования, по существу, прагматический характер всякой догматизации и то, что в ней стремление к достоверности порой преобладает над желанием познания реальности. Кроме того, за догматизацией компонентов наших убеждений обычно стоит намерение сохранить эту концепцию, несмотря на те возражения, которые могут быть выдвинуты против нее, а тем самым и несмотря на то, как дана реальность. В общем, не только не признают, но в большинстве случаев и не замечают, что наличие у системы или высказывания иммунитета от критики в любом случае не является в познавательном отношении ее достоинством, а, напротив, ее большим недостатком, и все-таки придерживаются мнения о прагматической ценности достоверности. Мнение, что любая достоверность самопроизводится в познании, является крайне субъективным и тем самым не имеет никакого значения для понимания реальности. Тот факт, что достоверность можно установить по желанию, если только решаются иммунизировать соответствующие убеждения от всех возможных возражений, ставит под сомнение познавательную ценность всякой догмы и методическую ценность всякой стратегии догматизации. Все это, как мы видим, имеет далеко идущие последствия не только для науки, но и для всех других сфер социальной жизни.

61

Еще раз представим себе ситуацию, с которой мы вступили в конфронтацию в связи с вопросом о приемлемости фундаментального выбора в пользу классического принципа обоснования. Здесь, пожалуй, могла бы иметь место точка зрения, что речь идет о так называемых конечных предпосылках или высших принципах, но в таком случае рациональное обсуждение на этом бы и закончилось: следует сделать выбор как раз за или против названного принципа. Но такой выбор приводит к рациональному обсуждению обширной проблематики, так как здесь имеют дело прежде всего с принятием или отклонением фундаментальной концепции рациональности, стало быть: deprincipiis поп disputandum*. Можно теперь, конечно, решиться признать определенное высказывание или требование в качестве абсолютной предпосылки и тем самым уклониться от их обсуждения. Следовательно, классический принцип достаточного обоснования можно тоже обсуждать так, чтобы не усложнять при этом ситуацию. И это вполне возможно в силу явно основополагающего характера данного принципа, хотя, с другой стороны, можно придерживаться также и мнения, что в большинстве случаев основополагающие и важные принципы нуждаются в рациональном обсуждении. Однако теперь мы знаем, что догматизируют в принципе каждый тезис, что, стало быть, любую точку в нашем пространстве убеждения можно превратить в некоторой степени в архимедову опорную точку, и все-таки стоит, пожалуй, прежде всего выяснить: необходимо ли, или, может быть, целесообразно ли это делать.

* De principiis non disputandum (лат.) — о принципах не спорят. — Прим. пер.

То, что нет никакой необходимости это делать, можно доказать самым простейшим образом: тем, что фактически иначе поступают, тем, что, следовательно, в этой дискуссии принцип достаточного обоснования отвергается в качестве высшего принципа, тем, что ищут альтернативы, а затем отбирают наиболее подходящую точку зрения для оценки соответствующих принципов. Все это позволяет, как здесь показано, не предпринимать никаких дальнейших шагов. То, что догматизация принципа в контексте этой ситуации в любом случае является нецелесообразной, следует уже из того, что намереваются судить о принципе, следовательно, не собираются обсуждать его прежде всего непосредственно в качестве абсолютной предпосылки. В проведенном нами до сих пор анализе уже упоминались точки зрения для такой оценки. Мы видели, что последовательное применение идеи обоснования — идеи позитивного оправдания — приводит к трудностям в первую очередь из-за того, что должно быть готовым отказаться от приближения к истине в той мере, в какой пытаются достичь достоверности. И, напротив, если вместо идеи обоснования выдвинуть идею критической проверки, критической дискуссии всех принимаемых во внимание высказываний на основе рациональных аргументов, тогда хотя и отказываются от очевидной достоверности, но, тем не менее, есть надежда приблизиться с помощью метода проб и ошибок — опытным путем

62

конструируя проверяемые теории и критически обсуждая их с позиции существенных точек зрения — к истине, разумеется, осознавая при этом, что достоверности нам никогда не достичь. У нас есть все основания полагать, что приверженцы идеи обоснования исходили в целом из совместимости поиска истины и стремления к достоверности. Потому для них принцип обоснования был относительно непроблематичным. Однако лишь теперь в ходе развития классической концепции рациональности обнаруживаются указанные выше трудности, ставящие ее под сомнение, вследствие чего существенным образом изменяется теоретико-познавательная проблемная ситуация. В этой ситуации попперовский постулат критической проверки и основанная на нем методология предлагаются в качестве альтернативы, кажущейся предпочтительней с познавательной точки зрения.

Это решение проблемы имеет, впрочем, своим преимуществом то, что в рамках его вообще не может возникнуть упомянутая выше трилемма Мюнхгаузена, поскольку она следует исключительно из попытки найти архимедову опорную точку познания. Но тем самым методология критической проверки, предлагаемая вместо методологии достаточного обоснования, может довольствоваться тем, что не существует такой архимедовой опорной точки, разве только самим ее создать. А в таком случае она ничего не стоит. Трилемма преодолевается тем, что стали исходить из иного понимания всей проблемной ситуации. Новое решение проблемы устраняет трудности, бывшие камнем преткновения для прежних попыток, которые были ориентированы на идею обоснования. Решение проблемы следует непосредственно из того, что принцип обоснования из статуса догмы — или если хотите: самоочевидности (нечто само собою разумеющегося) — превращается в проверяемую гипотезу [12] и вступает в конфронтацию с альтернативной гипотезой, принципом проверки.

Новая концепция рациональности, воплощенная в принципе критической проверки, отличается от классического учения прежде всего тем, что она не требует апелляции к каким-либо догмам и не допускает догматизации в решении проблем какого бы ни было рода — метафизических или научных теорий, этических систем, исторических тезисов или практических, а, следовательно, и политических предложений. Тем самым отвергается одновременно и всякое требование непогрешимости какой-либо инстанции в пользу последовательного фаллибилизма. Кто приписывает какой-нибудь инстанции — разуму, интуиции или опыту, совести, воле или ощущениям, человеку, группе или классу людей, например, сановникам — в более или менее ограниченной сфере знания или решений непогрешимость, фактически утверждает, что данная инстанция при соответствующих обстоятельствах никогда не может ошибаться [13]. Данное утверждение явно идет дальше, чем тезис, согласно которому эта инстанция, в сущности, высказывает в известном случае истину с большей

12 Разумеется, что слово «гипотеза» в широком смысле слова использовано здесь в общепринятом значении.
13 Об этом см.: Robinson Richard. An Atheist's Values, Oxford 1964, S. 207 ff.

63

или меньшей достоверностью, следовательно, фактически не ошибается. Итак, тезис о непогрешимости имеет смысл лишь в отношении общего класса случаев. Он утверждает невозможность заблуждения данной инстанции при определенных обстоятельствах, следовательно, он склонен догматизировать определенные высказывания, требования или решения, поскольку в нем содержится фактически догматизация всех элементов определенного класса высказываний. Потому всякий инфаллибилизм (непогрешимость) оказывается потенциальным догматизмом. Последовательный критицизм, не допускающий никаких догм, напротив, включает в себя с необходимостью фаллибилизм в отношении любой возможной инстанции. В то время как классический рационализм возводит определенные инстанции — разум или ощущения — в эпистемологические авторитеты, а потому считает их непогрешимыми и тем самым пытается выработать у них иммунитет от критики, — в противном случае, цель достоверного обоснования оказывается недостижимой — критический рационализм же не может признавать больше никакой непогрешимой инстанции, а, стало быть, законной догматизацию определенных решений проблем. Не существует ни решений проблем, ни надлежащей инстанции для них, которые должны заранее уклоняться с необходимостью от критики. Можно даже согласиться с тем, что авторитеты, обладающие таким иммунитетом от критики, нередко характеризуются именно так потому, что их решения проблем имели бы меньше шансов устоять перед возможной критикой. Чем сильнее такого рода претензия, тем, вероятно, больше подозрений в том, что за ней стоит страх перед открытием заблуждений, а это значит — страх перед истиной. К этому мы еще вернемся.

§ 6. Контекст обоснования и контекст открытия: характер методологии

Принцип критической проверки, равно как и принцип достаточного обоснования, может пониматься как всеобщий постулат, учитываемый повсюду, где речь идет о решении проблем. И все-таки имеет смысл принять во внимание прежде всего последствия этого принципа для учения о науке, так как в этой области существуют относительно развитые и конкретные предложения для методического разрешения интересующих нас вопросов. Кроме того, науку можно рассматривать в качестве сферы социальной жизни, в которой принцип критической проверки, пожалуй, до сих пор более всего осуществлялся на практике. Свобода от догм — по меньшей мере, в основной сфере науки — считается нечто само собою разумеющимся, хотя наука, конечно, и не грешит безусловным исключением таких норм. Часто создается такое впечатление, что теория познания и учение о науке со своими комментариями отстают от практики научной жизни.

64

И хотя сегодня в учении о науке начинает проводиться точка зрения последовательного критицизма, тем не менее, в нем еще обнаруживается целый ряд черт, кажущихся понятными лишь в рамках классической идеи обоснования. В первую очередь к ним относятся встречающийся часто еще (по меньшей мере, имплицитно) теоретический монизм, ставка на аксиоматический метод, находящийся на переднем плане при формировании и обосновании более предпочтительной теории, и вообще выделение статическо-структурных и формальных аспектов познания за счет его динамических аспектов, то есть пренебрежение развитием, конфликтом альтернатив, выбором между ними, что оказывается обычным явлением как в научной сфере, так и в других областях социальной жизни. Однако методология критической проверки не может быть направлена на то, чтобы придать научной практике вспомогательный характер при оправдании и закреплении определенных и без того доминирующих концепций. Напротив, она должна исходить из того, что важнее содействовать их критической оценке и пересмотру с целью облегчить процесс познания. Правда, могут возразить, что [методология критической проверки] является чисто прагматической точкой зрения, которая не может приниматься во внимание учением о науке как теоретической — возможно даже формальной — дисциплине. Но на это возражение можно дать относительно простой ответ. Учение о науке, в силу его желания решать методологические проблемы, так же никак не может быть нейтральным, как и философия морали [14]. Разумеется, вполне возможно разработать учение о науке, являющееся нейтральным постольку, поскольку оно пытается анализировать и объяснять действительные связи в сфере научной жизни, практикуемые в этой среде нравы и обычаи — включая «безнравственность» — представителей наук. Но на самом деле оно оказывается прежде всего не чем иным, как социологической дисциплиной, — социологией науки, каковой она уже фактически была, но не методологией в том значении, какое придается в нашем исследовании [15].

С некоторых пор для различения этих двух дисциплин и обсуждаемого ими комплекса проблем проводят обычно различие между контекстом оправдания, или контекстом обоснования и контекстом открытия научного познания [16]. Оно до определенной степени фактически может быть полезным, несмотря на то, что его способ выражения внушает, с одной

14 К вопросу о критике распространенного в аналитическом мышлении тезиса о нейтральности см., например: Agassi Joseph. Epistemology as an Aid to Science: Comments on Dr. Buchdahls Paper, The British Journal for the Philosophy of Science, Vol. X, 1959, S. 135 ff.; см. также мою статью: Konstruktion und Kritik, 2. Auflage, Hamburg 1975.
15 Исследования Куна, например, его книга: The Structure of Scientific Revolutions носят обширный историко-социологический характер. И, напротив, см. критику методологического натурализма Карлом Поппером в его книге: Logik der Forschung [Русский пер.: Поппер К. Логика научного исследования... С. 75-78.], а также рассуждения Виктора Крафта в защиту понятия критико-нормативного знания в его книге: Erkenntnislehre, Wien, 1960.
16 См.: Reichenbach Hans. Experience and Prediction. An Analysis of the Foundations and the Structure of Knowledge, Chicago 1938, S. 3 ff. Это различение соответствует традиционному различению между quaestio facti и quaestio juris*.
* Quaestio facti — quaestio juris (лат.) — вопросом о факте и вопросом об оправдании. — Прим. пер.

65

стороны, принятие идеи обоснования, а, с другой — отождествление эвристики и психологии. Тем самым навязывается мнение, что психологические проблемы, социальные факты и в целом действительные связи не представляют никакого интереса для методологии, — мнение, которого из-за господствующего и по сей день формализма придерживаются в вопросах учения о науке. К тому же, утверждается прежде всего следующее.

Во-первых, согласно критицистской концепции в так называемом контексте обоснования речь идет не об оправдании высказываний и системы высказываний, а об их критическом исследовании и оценке.

Во-вторых, в соответствии с задачей идеи обоснования эвристическая проблематика не может больше просто так исключаться из методологии, даже если оказывается несостоятельной определенная предпосылка, часто допускаемая в связи с обсуждением эвристической проблематики, а именно: должен существовать достоверный путь для приобретения знания.

И, наконец, в-третьих, в рамках методологии должны учитываться, по меньшей мере, существенные черты человеческой познавательной ситуации, — а вместе с тем и действительные связи, играющие в ней определенную роль. А это значит, что надлежащий научный метод не должен, например, конструироваться утопически.

Ориентация современных теоретико-научных исследований на анализ возможных формальных связей между высказываниями различного рода производит отчасти и до сих пор впечатление, что учение о науке — это относится и к учению о практических науках — есть ни больше и ни меньше как применение — или даже часть — формальной логики, включая важные разделы математики, с привлечением в лучшем случае, может быть, еще некоторых разделов семантики неестественных языков. Теперь, правда, вряд ли станут возражать против тезиса, что логика и математика играют значительную роль для теоретико-научной проблематики, и все же прослеживается еще формальная тенденция к их ограничению. Чем важнее оказывается логический контекст для оценки научных высказываний, тем невозможней становится рациональный анализ и критика познания, даже если пренебрегать внелингвистическим контекстом, в который погружены эти высказывания. К этому контексту относятся не только факты, выражаемые соответствующими высказываниями, но и факты, образующие контекст человеческой познавательной деятельности, а это значит: не только изолированная мыслительная и созерцательная деятельность отдельных индивидов, но и критическая дискуссия как образец социальной интеракции, включая институты, которые ее поддерживают или ослабляют, требуют или сдерживают. Следовательно, интерес представляет не только одна формальная логика, но и логика науки как социальное действие.

66

Уже в нашей критике классического учения о познании мы имели дело с тезисами, выходящими за рамки чисто логического контекста, например, когда обсуждались содержащиеся в этом учении вопрос о существовании вакуума, гипотеза о существовании независимой от контекста наблюдений и свободной от предрассудков интуиции, или утопический постулат об элиминации всех предрассудков. Уже сейчас хотелось бы заметить и заявить, что как раз привлечение психологических идей для решения теоретико-познавательной проблематики является proton pseudos * такого рода взглядов, и что речь идет именно о полном исключении таких соображений из учений о познании или науке в пользу формального и, в лучшем случае, семантического анализов.

* Proton pseudos (лат.) — мнимое первоначало. — Прим. пер.

Но было бы очень сомнительным и опрометчивым пытаться избежать данной проблемы, ибо это означало бы, что в таком случае следовало бы истолковать в качестве эмпирика проблематику человеческой созерцательной деятельности или в качестве интеллектуала проблематику человеческой мыслительной деятельности как методически несущественную, так что было бы крайне затруднительно вообще провести четкое различие между обеими позициями. Кроме того, было бы все же невозможным защитить собственные рассуждения от возможного влияния результатов лингвистики, если занимаются языковыми фактами, чего вряд ли можно было бы избежать. Как только однажды была признана теоретико-познавательная значимость прагматического контекста — в смысле общепринятого сегодня различения синтаксиса, семантики и прагматики — осуществилось само по себе упомянутое выше ограничение учения о науке.

Уже анализ классической проблемы обоснования с необходимостью выводит нас за рамки формального контекста и требует учета прагматической точки зрения. Равным образом это относится и к попытке преодолеть классическую идею обоснования путем применения идеи рациональной критики. Выбор между принципом достаточного обоснования и принципом критической проверки — это выбор в области прагматики, который, разумеется, среди прочего должен осуществляться с учетом логического контекста. Сам факт того, что проблема рациональности является не только формальной, но и прагматической проблемой, отнюдь не означает, что для ее решения можно было бы ограничиться анализом фактических связей в сфере научной жизни или попыткой их объяснить, как этого ожидают от социологии науки. Здесь речь идет в первую очередь об определении научного метода, содержащего, как еще увидим ниже, не только формальный, но, более того, фактический и социальный аспекты. Таким образом, разработка методологии критической проверки требует учитывать, кроме формального, также лингвистический и иные фактические контексты, являющиеся важными для решения проблемы человеческого поведения. Но включение прагматики никоим образом не означает санкционирование натуралистического ошибочного вывода в сферу учения о науке, вывода от фактических высказываний через сферу науки к высказываниям нормативным для этой области, а лишь

67

говорит о необходимости учитывать человеческие возможности в методологии человеческого познания. В определенной степени методология есть не что иное, как фундаментальная технология для решения проблемы поведения, ориентированная на определенные ценностные точки зрения, которые тесно связаны со стремлением человека к познанию истины, а следовательно, и к самой истине. Принятие определенного метода, включая и метод критической проверки, влечет за собой моральное решение, [17] так как оно означает принятие имеющей большие последствия для социальной жизни методической практики, важной не только для построения, разработки и проверки теорий, но и для их применения, а стало быть, и для роли познания в социальной жизни. Предлагаемая критицизмом модель рациональности является проектом образа жизни, социальной практики и потому имеет этическое и, более того, политическое значение. Не преувеличением, а лишь констатацией простого и очевидного факта будет утверждение, что принцип критической проверки связывает, между прочим, логику и политику.

17 См.: Popper Karl R. The Open Society and its Enemies, (1944) Priceton, 1950, S. 423 [Русский пер.: Поппер К. Р. Открытое общество и его враги. Т. 2. М.: Феникс, 1992. С. 275]: «Этика не есть наука, однако, хотя и не существует „рационального научного базиса" этики, существует этический базис науки и рационализма». Впрочем, в 23 главе его книги находим анализ социального аспекта научного метода. Дикглер, как уже упоминалось, также признавал этическую основу науки. См. его книгу: Philosophie der Logik und Arithmetik, S. 32.

Если теперь обратимся к указанному выше различению контекста открытия и контекста обоснования, то можно констатировать, что в рамках нашего подхода оно оказывается эффективным лишь постольку, поскольку его можно совместить как с опровержением методологического натурализма, так и с преодолением связанного часто с ним методологического формализма. Методология науки поставляет критическую точку зрения для оценки научной практики и тем самым управляет практикой критики, содействующей прогрессу человеческого познания тем, что делает возможной проверку ошибочных взглядов. Она формулирует мораль научного мышления и научной деятельности, не нуждаясь, разумеется, при этом в безусловных нормативных правилах.

§ 7. Диалектическое мышление: поиск противоречий

Мы видели, что ориентация на классическую идею обоснования сводится к предпочтению консервативной стратегии в познавательном процессе, а это значит — к выбору поведения, позволяющего оградить прежние заблуждения от существенной критики и изменений и тем самым их сохранить. Этим тормозится прогресс познания, который, вопреки прежним представлениям о правильно обоснованных истинах, осуществляется антиинтуитивным и антииндуктивным путем. Критицистская методология может исходить из того, что в зависимости от обстоятельств

68

прогресс познания требует преодоления старых и укоренившихся привычек мышления и восприятия, которые сообразно принципу психической и социальной инертности имеют тенденцию противостоять любому такому изменению, и чем сильнее сопротивление, тем радикальнее и обширнее соответствующее новшество. Отстаиваемое в классическом учении требование о необходимости устранять до начала познания все предрассудки создает на первый взгляд впечатление, что оно противодействует радикальным образом этому эффекту инертности, но это — иллюзия. На самом деле оно исходит из утопической оценки человеческой познавательной ситуации, в которой к тому же крайне недооценивается возможное позитивное значение имеющихся предпосылок для познавательного процесса [18]. Так называемые предрассудки, как они закрепляются в привычках мышления и концептуальных построениях, являются прежде всего не чем иным, как теоретическими концепциями, сформированными в рамках прежних решений проблемы поведения, а также предыдущими поколениями и образующими основу для решения последующих проблем. Вряд ли можно согласиться с идеей [19], что эти концепции ошибочны и должны сразу же устраняться, — хотя бы уже потому, что они были наследованы, переданы традицией или приобретены в предшествующих ситуациях. Данная идея представляет собой ошибочный негативный генетический вывод. Таким же ошибочным оказывается и представление, что дух можно полностью очистить от них. Оно обычно мстит за себя тем, что за такими попытками «основательного» очищения познавательных усилий, как правило, сразу же вновь появляются прежние предрассудки под маской теперь уже осознанных, очевидных и потому правильно обоснованных истин [20]. В таком случае стоящее за постулатом обоснования стремление к познанию сводится по сути дела не к чему иному, как к попытке найти надежные основания для прежних предрассудков; следовательно, то, что и без того считается само собою разумеющимся, сильнее закрепляется в собственном мышлении и действии.

18 Об этом см.: Popper Karl R. The Open Society and its Enemies: а. а. О., Кар. 23; [Пonnep K. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 255] Ders., On the Sources of Knowledge and Ignorance, а. а. О.; [Русский пер: IJonnep К. Об источниках знания и незнания // Вопросы истории естествознания и техники. 1992, № 3]; а также: Peirce Charles Sanders. Einige Konsequenzen aus vier Unvermogen // Charles S. Peirce Schriften I. Zur Entstehung des Pragmatismus, hrsg. von Karl-Otto Apel, Frankfurt 1967, S. 184 ff. (Русский пер.: Пирс Ч. Некоторые последствия четырех неспособностей // Пирс Ч. Начала прагматизма. СПб.: Алетейа, 2000. С. 11-12.]

19 По этой проблематике см.: Popper Karl R. Towards a Rational Theory of Tradition (1949), в его сборнике статей: Conjectures and Refutations, a. a. O., S. 120 ff., а также мою статью: Tradition und Kritik // Club Voltaire II, Munchen 1965, S. 156 ff.; см. также: Medavar P. B. Tradition: The Evidence of Biology в его сборнике статей: The Uniquenss of the Individual, London 1957, S. 134 ff.

20 Можно вспомнить, например, Декарта, на «универсальное сомнение» которого ссылается Пирс в указанной выше его книге, в частности, его доказательства бытия бога или его «трансцендентальные» усилия, часто понимаемые как лишь стремление оправдать традиционный способ мышления в качестве «необходимого», а это значит, что в основе его лежит невозможность представить себе нечто необычное, т. е. отсутствие фантазии.

69

Методология критической проверки должна отказаться от признаваемой классической теорией познания фикции о существовании вакуума как не соответствующей действительным чертам человеческой познавательной ситуации и попытаться использовать с пользой для дела так называемые предрассудки для прогресса познания. А это значит, что не следует пытаться отвергнуть их целиком, — что уже утопично, поскольку часто остаются неизвестными глубоко заложенные предрассудки. Кроме того, не следует стремиться обосновать их, — что всегда возможно, — а необходимо в зависимости от обстоятельств, насколько это возможно, проверить данные предрассудки путем рассмотрения их последствий. Следовательно, речь идет об обсуждении их в качестве не догм, а гипотез, которые в процессе важных для них проверок могут быть в принципе отвергнуты. В таком случае следует, по возможности, выявлять или даже создавать такого рода проверочные ситуации. Стало быть, если нужно приблизиться к истине, то для этого необходима не апелляция к конечным и достоверным основаниям, а поиск важных несовместимых инстанций, а это значит — поиск противоречий.

Если попытаться определить роль логики в таком процессе, то можно сказать, что она рассматривается здесь не как инструмент позитивного обоснования, а как органон критики [21]. Соответственно методология также ориентирована не на закон достаточного основания (подобно классической методологии), а, напротив, на методологический вариант закона исключения противоречия, который можно сформулировать приблизительно так: постоянно ищи существенные противоречия с целью подвергнуть прежние убеждения риску разрушения, чтобы у них была возможность оказаться достоверными. Следовательно, этот поиск рекомендуется не потому, что были бы желательны и должны были бы сохраняться противоречия сами по себе, и даже не потому, что так было бы справедливее по отношению к противоречивому характеру реальности, а потому, что при внезапном возникновении существенных противоречий в силу принципа непротиворечивости следует пересмотреть свои убеждения [22]. Таким образом, мы в данном случае идем обходным путем, то есть не просто примиряемся с любой непротиворечивой системой, что было бы относительно простым и выгодным делом, а ищем противоречия с целью форсировать дальнейшее развитие мышления. При этом необходимость ревизии следует из невозможности устранить принцип непротиворечивости без крайне нежелательных последствий: в таком случае становятся возможными любые утверждения [23].

21 См.: Popper Karl R. Science: Conjectures and Refutations (1953), в книге: Conjectures and Refutations, a. a. O., S. 33 ff., S. 64. [Русский пер.: Поппер К. Предположения и опровержения. Рост научного знания // Поппер К. Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983. С. 288.

22 На этот момент ясно указывает Карл Поппер в своей критике диалектического мышления; см. его статью: What is Dialectic? (1940) // Conjectures and Refutations, a. a. O., S. 312 ff; немецкий вариант: Was ist Dialektik? // Logik der Sozialwissenschafien. hrsg. von Ernst Topitsch, Kdln-Berlin, 1965, S. 262 ff. [Русский пер.: Поппер К. Что такое диалектика? // Вопросы философии, 1995, № 1. С. 118-138.] См. также критику гегелевского диалектического метода Эдуардом фон Гартманом в его книге: Uber die dialektische Methode, Berlin, 1868, S. 38 ff.

70

Если использовать данный принцип указанным образом, то получается метод, который с некоторым правом можно именовать ясно и однозначно «диалектическим», соответствующим давней философской традиции [24]. Причиной путаницы, вызванной философскими выходками немецкого идеализма в применении термина «диалектика» [25], могло быть стремление избегать этого слова, но отказываться от его использования нет никаких причин, пока не возникает неясности в его применении. Уже в досократовской диалектике, точнее, в школе элеатов, оперировали разработкой «гипотез» и так называемым методом косвенного доказательства, который был направлен на вывод противоречий, из чего делалось заключение об ошибочности определенных утверждений [26], — методом, вошедшим затем прежде всего в математическое мышление. Однако идея использовать методически логическую связь с целью сделать возможным значимый дедуктивный аргумент по обращению негативного значения истинности, может быть обобщена и вообще возведена в соответствии с принципом обоснования в основную идею научного и, более того, критического метода. Следовательно, этот метод является диалектическим постольку, поскольку он придает большое значение поиску и устранению противоречий, процессу диалога, например, дискуссии между собеседниками. Он потому именуется негативным методом, что от него зависят не только возможность позитивного обоснования и соответствую-

23 См. в связи с этим параграф 2 наст, книги. Как таковая непротиворечивость является всего лишь минимальным логическим требованием для познания. Потому чисто когерентная теория истины недостаточна. Требование непротиворечивости приобретает интерес с методической точки зрения только тогда, когда в него включается активный поиск существенных, но несовместимых с прежними знаниями идей и наблюдений.

24 Об этом см.: Наrtтапп Eduard v., а. а. О., A. Dialektik vor Hegel, S. 1 ff. Попперовский критицизм есть не что иное, как дальнейшее развитие этого старого диалектического метода, — с учетом критики извращения его Гегелем, — причем оказывается, что этот метод является одновременно и методом естествознания. См. об этом предыдущую ссылку на его Logik der Forschung, а. а. О., S. 27, а также его анализ в: Die Zielsetzung der Erfahrungswissenschaft (1957) // Theorie und Realitat, 2. Auflage, Tubingen 1972, S. 29 ff.; cl. также: Feyerabend Paul K. Problems of Empiricism // Beyond the Edge of Certainty, a. a. O., Agassi Joseph. Science in Flux, Dordrecht/Boston 1975, S. 9 ff. [Русский пер.: Агасси Дж. Наука в движении // Структура и развитие науки. М.: Прогресс, 1978. С. 123-126.] О диалектическом обсуждении математических проблем см.: Lakatos Imre. Proofs and Refutations, The Logic of Mathematical Discovery, ed. By John Worrall and Elie Zahar, Cambridge, 1976. [Русский пер.: Лакатос И. Доказательства и опровержения. (Как доказываются теоремы.) М.: Наука, 1967.]

25 Об этом см.: Topitsch Ernst. Die Sozialphilosophie Hegels als Heilslehre und Herrschaftside-ologie, Neuwied und Berlin 1967, а также соответствующие разделы в его книге: Sozialphilosophie zwischen Ideologic und Wissenschaft, 2. Auflage, Neuwied und Berlin 1966.

26 См. об этом следующие работы: Szabo Arpad. Anfange des Euklidischen Axiomensystems // Zur Geschichte der griechischen Mathematik, Darmstadt 1965, S. 355 ff; он же. Greek Dialectic and Euclid's Axiomatics // Problems in the Philosophy of Mathematics, ed. by Imre Lakatos, Amsterdam 1967, S. 1 ff., где доказывается, что метод греческой математики, как он представлен прежде всего в евклидовой аксиоматике, возникает из досократовской диалектики. Об этом факте не следовало бы забывать наследникам гегелевской диалектики.

71

щие усилия по обоснованию, но и возможность опровержения и усилия по опровержению, из которых, разумеется, затем можно вывести предварительное подтверждение. Конечно, определяющей характеристикой указанного метода является не одно лишь устранение противоречий, ибо эту цель можно в любом случае очень легко достичь, если готовы отказаться от содержания и объяснения. Таким образом, речь идет о конструировании достоверных теорий, представляющих интерес для познавательной цели.

Теперь ясно, что в контексте этого принципа мышление — как это имеет место в случае с постулатом обоснования — неспособно консервировать убеждения и удерживать познание на его прежнем уровне, а, напротив, направлено на преодоление прежнего состояния знания и пересмотр существующих убеждений. Усилия направлены не на оправдание существующего посредством сведения к достоверным основаниям, а на его опровержение путем подтверждения противоречий. Таким образом, можно действительно сказать, что диалектика и развитие в определенном смысле связаны друг с другом, в то время как, с другой стороны, связанное с теоретическим монизмом аксиоматическое мышление в силу его стремления к надежному фундаменту имеет тенденцию к инертности, к закреплению уже достигнутого. В этой связи было бы интересно заметить, что термин «аксиома» — равно как и термин «гипотеза» — происходит диалектически из греческой математики [27], и что он первоначально означал не несомненную и самоочевидную истину или лишь «правдоподобное предположение», а просто «требование», что значит не более как утверждение «о достижении согласия между участниками диалога» [28], то есть он служил предпосылкой аргументации. Аксиомы евклидовой геометрии как образец правильно организованной системы знаний, которая должна была быть в течение столетий идеалом для построения науки, позже стали явно претендовать на статус несомненной истины, что привело к их догматизации. Данный статус они сохраняли до открытия неевклидовых геометрий. Несмотря на это потрясение, идеал аксиоматизации как образец достоверно значимых знаний в большинстве случаев оставался связанным до сих пор с идеей обоснования. Считается, что с помощью аксиоматического метода можно повысить достоверность «глубинных оснований частных наук» [29]. По меньшей мере, в рамках узкой области математики и метаматематики идеал достоверности оставался в большинстве случаев незыблемым. Только теперь, как представляется, принципиальный фаллибилизм втор-

27 Об этом см.: Szabo Arpad. Anfange des euklidischen Axiomensystems, a. a. O., S. 401 ff.
28 Так, Сабо на с. 458 указанной выше работы приходит к выводу, что «дедуктивная математика с самого начала была частным случаем философии, точнее, частным случаем диалектики элеатов».
29 См.: Hilbert David. Axiomatische Denken (1918) в книге: Hilbertiana, Darmstadt 1964, S. 3 und passim; о критике различных программ по обоснованию математического знания см.: Lakatos Imre. Infinite Regress and Foundations of Mathematics, a.a. O., S. 165 ff.

72

гается и в эту область знания, вследствие чего терпят крах все программы обоснования [30]. По-видимому, математика также не является островком достоверности в океане нашего ошибочного знания. Таким образом, у нас есть все основания заново переосмыслить роль аксиоматического мышления и значение аксиоматического идеала для построения всей области знания.

Поскольку за идеалом аксиоматического построения всей науки, ее конструирования в качестве исчисления, в котором просматриваются и могут контролироваться все отношения логической зависимости, стоит фундаменталистская точка зрения, что посредством его реализации преодолеваются раз и навсегда противоречия, различие мнений и разногласия, что все решения в познавательной области и даже за ее пределами могут быть заменены в известной степени расчетом, — идея, сыгравшая, как известно, значительную роль в философском мышлении (например, у Лейбница [31] и его последователей), — постольку мы имеем здесь эпистемологическую утопию, которую фактически можно рассматривать, вопреки намерениям ее сторонников, как последовательное выражение статической модели рациональности, несовместимой в существенном отношении с представленным здесь идеалом критического и — в уточненном выше смысле — диалектического метода. Разумеется, в рамках этого метода вполне возможны аксиоматизации в качестве временной компоненты процесса научного познания, так как необходимый для них принцип непротиворечивости ни в коем случае здесь не выбрасывается за борт, а определенным образом методически используется. Как мы видим, речь идет не о диалектике, которая должна преодолеть логику, а о диалектике, пользующейся преимущественным образом логикой для прогресса познания и не предполагающей при этом, что ум, способность к постижению истины и решению всегда идут рука об руку, и что постижение истины идеальнее всего должно достигаться, в зависимости от обстоятельств, с помощью расчета, если только удается найти для этого подходящий базис.

30 См. об этом кроме указанной в предыдущем примечании работы Лакатоса статью: Kalmar Laszlo. Foundations of Mathematics — whither now? // Problems in the Philosophy of Mathematics, ed. by Imre Lakatos, Amsterdam 1967, S. 187 (Г., а также дискуссию по этому вопросу.

31 См., например, его рассуждения по поводу плана книги о реальной всеобщей науке в одной из незаконченных работ, в которой есть следующий характерный пассаж: «...исчисление... имеет отношение ко всем нашим рассуждениям и... строится не менее строго, чем арифметика или алгебра. С его применением могут быть навсегда покончены споры, поскольку они разрешимы на основе данных; и стоит только взяться за перья, как уже будет достаточно, чтобы двое спорящих, отбросив словопрения, сказали друг другу: давайте посчитаем!» Работа опубликована в: Die philosophischen Schriften von G. W. Leibniz, 7. Band, hrsg. von C.J.Gerhardt, Hildesheim 1961, S. 26, 65. [Русский пер.: Лейбниц Г. В. План книги, которая будет называться: «Начала и образцы новой всеобщей науки...» // Лейбниц Г. В. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1984. С. 444-445.) Между прочим, эта идея Лейбница, по-видимому, вдохновила мышление Бертрана Рассела и неопозитивизм.

73

§ 8. Конструирование и критика: теоретический плюрализм

Для исследования последствий критического рационализма в области учения о науке можно исходить из того, что в научном мышлении мы стремимся к познанию состояния действительного мира и тем самым к теориям, обладающим по возможности большей объяснительной силой и глубже проникающим в структуру реальности [32], — к теориям, о которых мы можем предполагать, что они приближаются, насколько это возможно, к истине, хотя и никогда не могут достичь достоверности в этом. Уже отсюда ясно, что в принципе это зависит не от генезиса таких теорий, а от их созидающей силы и возможности их проверки. Между прочим, это означает, что их происхождение из метафизических концепций не воспринимается с позиций критицистского учения о науке как недостаток, тем более, что такие концепции (обычно имеются в виду лишь концепции досократиков [33]) могут оказаться с научной точки зрения весьма плодотворными. Наука развивается поступательно не благодаря выведению с помощью дедуктивного метода достоверных истин из очевидных интуиций или выведению с помощью индуктивного метода такого рода знаний из очевидных восприятий, а, напротив, благодаря умозрительному рассуждению и рациональной аргументации, конструированию и критике. И в обоих случаях метафизические концепции имеют значение, а именно: сломить посредством поставки антиинтуитивных и антииндуктивных идей наши привычные способы мышления и восприятия и набросать для реальных отношений схему возможных альтернативных объяснений, позволяющих критически осветить прежние убеждения [34]. Такой конструктивной и критической метафизике противостоит догматическая метафизика, которая либо развивается лишь для того, чтобы удерживать прежнее состояние научного мышления, либо даже изолирует себя целиком от научного мышления, чтобы полностью сохранить любым спо-

32 См.: Popper Karl R. Die Zielsctzung der Erfahrungswissenschaft. а. а. О., а также его работу: Truth, Rationality, and the Growth of Scientic Knowledge // Conjectures and Refutations, a. a. O., S. 215 ff. [Русский пер.: Поплер К. Истина, рациональность и рост научного знания // Поппер К. Предположения и опровержения... С. 328.) Кроме того, см. мою книгу: Traktat uber rationale Praxis, Tubingen, 1978.

33 Об этом см.: Nietjfche Frkdrich. Die Philosophic im tragischen Zeitalter der Griechen. Dritter Band der Schlechta-Ausgabe, Darmstadt 1966, S. 349 ff. [Русский пер.: Ницше Фр. Философия в трагическую эпоху. М.: REFL-book, 1994. С. 192-253.), а также: Popper Каrl. Back to the Presocraties (1958) // Conjectures and Refutations, a.a. O., S. 136 ff.

34 На большое значение метафизических идей для возникновения естествознания Нового времени, научной революции XVII в. указал, прежде всего, Александр Койре. Он показал, что с их помощью была разрушена старая космометафизика и на ее месте создана метафизическая основа для построения новой науки. Об этом см. его: Etudes Galileennes, а. а. О., а также: Newtonian Studies, а. а. О. Кроме того, см. интересную книгу: Bunts Edwin Arthur. The Metaphysical Foundations of Modern Physical Science, London 1924, 2. Auflage, London, 1932.

74

собом иммунизированную от возможных исследовательских результатов картину мира. Вследствие этого позитивистский принцип бессмысленности оказывается сомнительным и рекомендуется правильно осветить отношение науки и метафизики, а также фактическое значение философской спекуляции для познания. При этом важно не оценивать в целом метафизические концепции в себе и для себя, а вскрыть существенные различия между ними, чтобы иметь возможность использовать их спекулятивный и критический потенциал для прогресса познания.

Если важно развивать по возможности всеобъемлющие теории большой объяснительной силы, то уже из этого становится понятной возможная польза метафизических спекуляций, а именно: из них часто возникают, хотя бы эскизно, всеобъемлющие теории для истолкования реальности, которые могут представлять интерес при определенных обстоятельствах для образования научных теорий. Они не могут быть применены непосредственно, а следовательно, и сразу же проверены, но в них тем не менее содержатся объяснительные точки зрения, а тем самым и научные исследовательские программы, поставляющие содержательные и проверяемые теории [35]. Разумеется, для этого необходимо не воспринимать метафизические идеи как интуитивное знакомство с априорной действительностью, — хотя бы потому, что они не могут быть опровергнуты фактами, — а пытаться развивать их последовательно дальше до опровержимых теорий, способных конкурировать с прежними теориями. Ибо сам факт того, что такого рода концепции находятся еще вне конкуренции, расценивается с позиции принципа критической проверки как недостаток, который следует устранить. С другой стороны, из этого явствует и бесплодность всех попыток воспрепятствовать разработке таких концепций — например, потому, что они до сих пор не соответствуют хорошо обоснованным теориям — уже на первоначальной стадии их развития. То обстоятельство, что метафизические концепции не могут быть опровергнуты сразу же фактами, не является еще достаточным основанием не воспринимать их всерьез, тем более, что они могут быть несовместимы с научными теориями, а их отбрасывание с порога означало бы лишь, что не используется заложенный в них критический потенциал. Следовательно, современное состояние научного познания было бы истолковано как нечто незыблемое.

35 См. примечательное описание Ницше в: Die Philosophic im tragischen Zeitalter der Griechen, a. a. O., S. 361 ff. [Русский пер.: Ницше Фр. Философия в трагическую эпоху // Ницше Фр. Философия в трагическую эпоху. М.: REFL-book, 1994], а также: Popper Karl R. The Nature of Philosophical Problems and their Roots in Science (1952) // Conjectures and Refutations, a. a. O., S. 66 ff., Feyerabend Paul K. How to be a Good Empiricist — A Plea for Tolerance in Matters Epistemological, а. а. О., У. W. N. Watkins Confirmable and Influential Metaphysics // Mind, LXV1I, № 267, 1958, S. 344 Ff., Radnitxky Gerard. Uber empfehlenswerte und verwerfliche Spielarten der Skepsis, a. a. O., Agassi Joseph. Science in Flux, а. а. О., [Агаccu Дж. Наука в движении // Структура и развитие науки... С. 156-157); а также мое Введение в Die okonomische Tradition im soziologischen Denken // Albert H. Marktsozioiogie und Entscheidungslogik, Neuwied-Berlin 1967.

75

Таким образом, мы подошли к важной составной части методологии критической проверки, а именно: к теоретическому плюрализму. Если, как показывает критический анализ постулата обоснования, нельзя никогда с достоверностью доказать, что определенная теория истинна (даже тогда, когда кажется, что она решает поставленные перед ней проблемы), то в таком случае стоит искать постоянно альтернативы, другие теории, которые могли бы быть лучше, потому что обладают большей объяснительной силой, позволяющей избежать определенных ошибок или вообще преодолеть трудности, с которыми не справлялись прежние теории. В целом, как свидетельствует история науки, любая теория имеет какие-то недостатки [36]. Она не справляется целиком с определенными фактами, которые должны, в свете ее объяснительных возможностей, расцениваться как аномалии, исключения или отклонения, которые она все-таки надеется в перспективе преодолеть. Однако в большинстве случаев мы уже потому не склонны отказываться полностью от этих трудностей, что теория все же позволяет структурировать проблемную ситуацию, которая, в противном случае, оставалась бы неструктурированной [37], позволяет установить границы, в пределах которых можно вычленять проблемы и возможные решения. «Мысль может выражаться в разных формах; научная теория не исчезает, если она заменяется другой» [38]. Разумеется, совершенно ошибочно считать, что все трудности могут быть преодолены в рамках прежней теоретической концепции, старой парадигмы. Для их преодоления необходимо, может быть, даже радикальное изменение метафизической границы отношений, как это имело место, например, при переходе от аристотелевской к новоевропейской картине мира. Отсюда очевидна конструктивная и критическая роль метафизики в прогрессе познания [39].

36 Это относится также и к области развитых наук; см. об этом книгу: Kuhn Thomas S. The Structure of Scientific Revolutions. [Кум Т. Структура научных революций. (2-е изд.) М.: Прогресс, 1977.] Ни один специалист не будет оспаривать, что эта идея касается и социальных наук, например, внутренней структуры относительно развитых теорий экономической традиции; см. мою книгу: Marktsoziologie und Entscheidungslogik, а также мои статьи: Zur Theorie der Konsumnachfrage // Jahrbuch fur Sozialwissenschaft, Bd. 16, 1965, S. 139 ff., и: Erwerbsprinzip und Sozialstruktur // Jahrbuch fur Sozialwissenschaft, 1968, Heft I.

37 О значении намерений структурировать неструктурированные ситуации мы знаем в некоторой степени из психологических исследований; см. об этом, например: Sherif Muzafer and Sherif Carotin W. An Outline of Social Psychology, rev. Ed., New York 1956, Sherif Muzafer and Hovland Carl I. Social Judgment. Assimiliation and Contrast Effects in Communication and Attitude Change, New Haven-London 1961, Festinger Leon. A Theory of Social Comparison Processes // Human Relations, Vol. VII, 1954, S. 117 ff. Что результаты этих исследований представляют интерес также и для учения о науке, это может оспаривать лишь тот, кто намерен очистить эту дисциплину от всех эмпирических примесей, что, конечно, соответствует господствующему формализму.

38 Так пишет Александр Койре в: Galilee et la Loi d'Inertie // Etudes Galileennes, a. a. O., S. 181 f., где он обратил внимание на то, что в свое время не довольствовались противопоставлением аристотелевской физики и метафизики, подобно дерзкому и радикальному Джордано Бруно. Нужна была, кроме того, новая физика на основе такой метафизической концепции.

76

Если исходить из того, что теории стремятся ограничить поле действия возможного события, то можно сделать вывод, что его новое ограничение путем изменения теоретической установки постулирует в определенной степени, в зависимости от обстоятельств, кажущееся невозможным в качестве возможного, а казавшееся до сих пор возможным в качестве невозможного. Таким образом, в этом смысле можно отстаивать концепцию невозможного, а это значит: создавать не обусловленные современным состоянием науки возможности. При этом данное обстоятельство не может служить основанием, чтобы их с порога отвергать. Здесь критическая метафизика может выполнять для научного мышления ту же самую функцию, что утопия для политического мышления [40]; подобно утопии, цель которой заключается в радикальном изменении современного состояния человеческого общества [41], метафизика направлена на радикальное преобразование нынешнего состояния познания. Стало быть, обе включают в себя отрицание существующего — критический потенциал, использование которого, конечно, предполагает выработку конкретных альтернатив, поскольку существующее научное знание так же не может быть заменено метафизикой, как и современное общественное состояние не может быть заменено состоянием, предвосхищаемым утопией, т. е. конструируемым в социальном вакууме. Конкретизация метафизики осуществляется посредством разработки теоретических альтернатив, а конкретизация утопии — разработкой институциональных альтернатив [42]. В обоих случаях должно быть ясно, что обнаруживаемое в результате проверки противоречие принуждает к непредвиденному пересмотру реальности. Попытка избежать критического диалога с реальностью — попытка скачка на высший уровень — приводит в обоих случаях к подавлению критики и господству устойчивой, не подлежащей корректировке системы. Таким образом, речь идет не только о том, чтобы использовать критический потенциал таких концепций. Следует также попытаться подвергнуть их самих действительной критике, — следовательно, настолько их развить, чтобы они разбились о реальность, — причем в случае с утопией думается, что наши знания о действительных связях и отношениях мы можем использовать для осуществления проверки так, чтобы удержать в определенных границах издержки такого краха.

39 Так, никак не является обоснованным возражение против марксовой социологии или против познавательной программы марксизма, что своим возникновением гегелевская метафизика обязана побочным рождениям, как считает Роберт Такер. См. его интересную книгу: Karl Marx. Die Entwicklung seines Denkens von der Philosophic zum Mythos, Munchen 1963, S. 218 ff. und 288 ff. Напротив, возвращение марксизма в рамках диалектического материализма к чисто метафизической схоластике заслуживает с критицистской точки зрения негативной оценки, потому что мы имеем здесь яркий пример догматической метафизики.
40 Этой мыслью я обязан Полу Фейерабенду.
41 Об этом см. инструктивное изложение Лсшека Колаковского в: Der Sinn des Begriffes "Linke" // Kolakowskis Leszek. Der Mensch ohne Alternative, Munchen 1960, S. 142 ff. 42 Cm. VII главу настоящей книги.

77

Таким образом, мы вплотную подошли к обсуждению критической функции мышления альтернативами, а следовательно, и теоретического плюрализма. Как уже упоминалось, методологию достаточного обоснования связывают обычно с теоретическим монизмом, который при определенных обстоятельствах так a priori усиливает господствующую теоретическую точку зрения по отношению к возможным — и по возможности еще неразвитым — альтернативам, что их вряд ли можно рассматривать в качестве конкурентов. Речь идет о том, чтобы превратить их в надежную теорию и надежно и достоверно обосновать, при определенных обстоятельствах довести их обоснование до глубинных оснований в том случае, если до этого оно было недостаточным, и посредством их незначительных модификаций привести в соответствие с реальностью. Этой цели, как нам известно, можно достичь при условии, что мы готовы окупить издержки этого дела [43], состоящие в ослаблении содержания и объяснительной силы теории и в ее закреплении в догматической метафизике [44]. Наконец-то все существенные факты будут интерпретироваться не только в свете соответствующей теории, но и в своем значении, которое всегда может быть достигнуто посредством введения надлежащих ad-hoc гипотез, тем более, что не подвергается сомнению значимость теоретического мышления для наблюдений. С точки зрения критицизма можно сказать, что такого рода теории фактически изымаются из научного обращения, даже если они используются еще внутри институциональной сферы науки, ибо научные учреждения — университеты, исследовательские институты, академии и т. п. — ни в коем случае сами по себе не гарантируют обеспечение и сохранение критического мышления. Они позволяют обезопасить в какой-то степени сферу науки от внешних влияний, вследствие чего делают возможной относительно спокойную научную дискуссию; но они не всегда могут воспрепятствовать добровольному отказу от критики.

43 Вспоминается предложенный Динглером метод вытяжения, который, как показывают исследования Куна, нередко применяется в научной практике.
44 См.: Feyerabend Paul К. How to be a Good Empiricist, a.a. O., S. 3 ff.

Таким образом, одним из следствий теоретического монизма является использование фактов лишь для иллюстрации или укрепления господствующей теории, и потому они одинаково интерпретируются, однако при этом из виду упускается критическое значение контрфактов. Такое положение дел объясняется отмеченным уже выше обстоятельством, которое я хотел бы обозначить как невозможность теоретического вакуума, и в качестве частного случая следует, видимо, из упомянутой выше тенденции к структурированию неструктурированных ситуаций. Обеспечение научной деятельности по решению проблем зависит от успешного структурирования проблемных ситуаций, которое нужда-

78

ется в установлении теоретических, хотя еще и недостаточных, границ отношений, так что при наличии лишь одной единственной теории функцию по установлению таких границ она квазиавтоматически берет на себя. Даже если теперь с позиций критического эмпиризма на передний план выдвигается проверка этой теории, — а следовательно, и поиск контрфактов (при определенных обстоятельствах следует даже пытаться их экспериментально установить), — то все же вряд ли удастся, при внезапном обнаружении в дальнейшем противоречивых фактов, избежать мыслить в контексте этих границ отношений. И все-таки из-за отсутствия альтернатив мы стремимся сохранить критикуемую на основе контрфактов теорию, поскольку для выражения тех же самых явлений, ситуаций и проблем используют границу отношений, для которой данная теория поставляет интерпретации и решения. Единственный способ структурирования имеет до некоторой степени характер монопольной ситуации. В таком случае нет ничего странного в том, что имеющаяся в нашем распоряжении критика оценивается сразу же негативно и существующие трудности преодолеваются с помощью метода вытяжения.

Уже на этом основании методология критической проверки считает необходимым осуществлять не только поиск контрфактов, но и, в первую очередь, поиск альтернативных теоретических концепций с целью сделать возможными конструирование и применение конкурирующих границ отношений, а вместе с тем и иные решения проблем. В рамках таких конкурирующих теоретических установок уже зафиксированные, но теоретически «неосмысленные» аномалии сохраняют свое значение для объяснения реальных событий [45]. Более того, наличие одной или нескольких теоретических альтернатив нередко позволяет устанавливать или даже восстанавливать факты, несовместимые с прежней привилегированной теорией и потому способные содействовать ее опровержению [46]. Альтернативная теория может приводить к экспериментам, обнаруживающим несовместимую со старой теорией возможность раскрывать явления. Эксперимент, результаты которого ставят под сомнение не только существующую теорию, но и, более того, означают успех теоретической альтернативы, имеет гораздо больше шансов быть интерпретированным в качестве критической инстанции. В борьбе с концепцией, которая объясняет, кроме уже ранее объясненных фактов, еще и факты, противоречащие прежней теории, и, более того, объясняет еще, например, почему она в одних ситуациях приближает к правильному решению,

45 См. упомянутые выше исследования Куна, рассуждения Эткинса в связи с критикой теоретического закона эффекта обучения в рамках теории ожидающего поведения в: Atkinson J. W. An Introduction to Motivation, Princeton/Toronto/London/New York 1964, S. 292 (Т., или обсуждение аномалий в экономическом мышлении, в отношении которого, разумеется, выдвигаются определенные возражения. По этому поводу см. мою статью о теории потребления.
46 Об этом см., например: Feyerabend Paul К. A Note on the Problem of Induction // The Journal of Philosophy, Vol. LXI, 1964, S. 349 ft

79

а в других — приводит к более или менее очевидным отклонениям, старую теорию трудно сберечь от краха посредством стратегии иммунизации, так как в любом случае ее значение для познания незначительно. Таким образом, теоретический плюрализм является средством, препятствующим догматизации теоретических концепций и превращению их в метафизическую научную систему, защищенную иммунитетом от критики, и потому может содействовать критическому применению альтернативных метафизических концепций.

Этим намечены основные мероприятия по реформе эмпиризма, какой она должна быть с позиций критицизма. Данная реформа не пренебрегает, например, значением опытных данных для образования теорий, на что справедливо всегда указывал эмпиризм. Но она исключает догматизацию опыта, представляющую столь же большую опасность для эмпиристского мышления, как, например, догматизация интуиции или разума — для интеллектуализма. Ей удается этого достичь тем, что она учитывает — часто не совсем сознательно — теоретическую нагруженность так называемых эмпирических данных, которая, как раз, если о ней забывают, навязывает переоценку независимости эмпирического базиса теоретического мышления и тем самым содействует некритическому обсуждению и застою тех теорий, понятийный аппарат которых выражает этот базис. Только когда таким путем развенчивается эмпиристский миф о фактах, можно активизировать критическую функцию фактов для образования теорий. Парадоксальным образом этот миф сказывается даже — вопреки собственным интенциям эмпиризма — на том, что определенные теории уклоняются от проверки с помощью фактов. Следовательно, он практически превращает эмпиристскую тенденцию в свою противоположность. Подобным же образом, например, интеллектуалистский миф о фактах, основывающийся на очевидности интуиции, фактически мешает образованию теорий, поскольку он содействует в конечном итоге лишь общепринятым уже теориям и не служит на пользу теоретической спекуляции и возможной на ее основе критике.

Благодаря этой ревизии преодолевается позиция пассивизма, — как по отношению к образованию теорий, так и касательно наблюдения, — господствовавшая в классическом учении о понимании процесса познания. Чувственное или духовное созерцание уступает место конструированию и эксперименту, следовательно, человеческой активности, трансформирующей результаты способности воображения в символические конструкции и проверяющей их посредством мысленных и реальных экспериментов, т. е. посредством активного вмешательства с целью оценить их продуктивность, а тем самым и их относительную надежность. Таким образом, познание движется между конструированием и критикой; оно является частью человеческой практики, в ходе которой должны сталкиваться решения. Теория познания, а с ней также и учение о науке, есть теория этой практики, которая предоставляет для нее методические

80

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия