Трёльч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава III. Понятие исторического развития и универсальная история

5. Историческая динамика позитивизма

Марксизм представлял собою исключительно действенное продвижение исторического мышления в конкретную действительность; особой заслугой его было то. что он открыл широкую зависимость этой действительности от технического и хозяйственного базиса. Нечто подобное было уже у Вольтера и
Монтескье и их последователей, затем у Мёзера и Герена и, наконец, у некоторых историков романтического направления,

303

но без исключительной принципиальности, без острого анализа социально-экономических фактов и понятий и, самое главное, без синтетических и генетических средств диалектического метода. Диалектический метод остался в марксизме выражением динамического мышления, которое умело теоретически охватывать коллективные единства и переходы развития и сохранять в то же время их внутреннее единство и жизненность. Именно поэтому марксизм принципиально и сознательно всегда отклонял абстрактное неопосредствованное механистическое или чисто эмпирически-индуктивное мышление новейшего естественнонаучного метода или каузальности. В этом пункте Маркс и Энгельс остались солидарны с Гегелем, а также с Гумбольдтом и <исторической школой>, не говоря уже о Лассале, несмотря на всю его натурализацию истории. Тесно связанное со всем этим тяготение к универсально- историческим концепциям сохранилось также и у них, но позже оно было утеряно в марксистском социологизме. Все эти три школы принадлежат немецкой мысли.
С другой стороны, натурализируя диалектику, марксизм сближался с сильным вне немецким движением, приобретавшим все больший вес с 30-х годов XIX века: с пронизыванием естественнонаучными методами всего мышления, сначала философии, а затем и истории. Это движение происходило из самых исконных и доселе крепких корней западноевропейской науки, которая со времен Декарта и Бэкона стояла на позициях абстрактного механического натурализма или индуктивного эмпиризма и тем самым имела установку на естествознание. Теперь, объединяя тот и другой, в атмосфере хозяйственно-технического подъема и политического развития крупных государств Запада, точные и естественные науки овладели всем мышлением. Для исторической науки все это означало совершенно новые основоположения и установки, которые, сближая ее сначала с физикой, затем с биологией, приводили ее наконец к точной естественнонаучной психологии, но при этом, отдавая должное своеобразию исторической жизни, она прежде всего пыталась по-своему, из <естественных законов> истории решить старую проблему, поставленную Просвещением, проблему универсальной и общечеловеческой истории.
Существенное отличие всего этого направления от диалектического и органологического лежит в иной идее связи между единичным и всеобщим, между бытием и ценностью, всякий раз, когда дело идет о конструировании самого предмета истории, в особенности - о понятии развития. Для Гегеля и Маркса предметом истории было культурное целое определенного народа или определенного общественного периода, причем связь целостности с отдельными звеньями и последних между собою была диалектической, т. е. единством

304

противоположностей, вызывающим их в себе и снова сливающим их с собою, и это единство само было полнозначной индивидуализацией единого мирового разума или, по крайней мере, человеческого разума. Мистическая идея единства, одновременно и порождающего, и связывающего противоположности, и всякий раз индивидуального синтеза, включающего себя тем не менее в общее движение самореализации, - таковы были предпосылки этой теории; вызывавшая опасения интуитивная мистика рационально разрешалась диалектикой в строгую разумную необходимость. Благодаря этому прошлое, приводимое к каждому данному моменту настоящего, становилось сверх того еще и само настоящим, внутренне и логически связанным с данным моментом, и этим достигалась все большая глубина каждого момента настоящего, а понятие всерасчленяющего и просто рядопоследовательного времени превращалось в живую внутреннюю сущность взаимопроникновения прошлого и будущего.
В позитивистски- естественнонаучном методе все это происходит совершенно по-иному. И он, конечно, следуя знамению времени, конструирует предмет истории прежде всего как общество, т. е. как культурное целое некоторого народа или периода. В этом отношении предшественником для обоих направлений был уже находившийся под влиянием борьбы и стремлений французской буржуазии Вольтер, и поэтому в обоих направлениях чувствуется несомненно вольтерьянская школа. Но этот предмет понимается здесь совершенно иначе. Отношение частей к целому и единичных процессов изменения между собою, т. е. предмет в его развитии, понимается здесь как естественнонаучно или даже статистически охватываемая совокупность единичных элементов и как закономерно в формулах конструируемые ряды изменений, которые устанавливаются из сравнения множества единичных частных процессов. Таким образам, перед нами - соединение из частичных единств, в каждом из которых целое еще не содержится индивидуально, но которые создают это целое только посредством своего взаимодействия, предопределенные к этому способностью к созданию биологического целого таким образом, что оно становится в конце концов все-таки высшим понятием! Своеобразие исторического познания здесь, таким образом, заложено в это предрасположение и его мощное развертывание в социальном, однако все его образования должны, по крайней мере сначала, быть постигнуты естественнонаучными средствами или аналогиями, поскольку дело идет об устойчивости предмета, взаимодействии между предметами и о чередовании его изменений. К этому предрасположению и к закону рядообразования сводится то, что стремилась более энергично охватить и уяснить диалектика. Зато в конечном счете все же

305

всегда метафизическая тайна этих предрасположений и рядообразований в новом умственном направлении отодвигается из поля внимания в темноту непознаваемого или метафизики, в то время как естественнонаучные средства определения групповых образований и рядоизменений выступают на передний
план и попадают полностью в поле зрения науки. Само собою разумеется, что здесь исчезает также и вытекающее из диалектического саморазвертывания разумного единства нарастание ценности, т. е. имманентная всему процессу как единству и движущей силе цель самореализации разума; на ее место становится или самоочевидность прогресса, обеспеченного ростом <интеллигенции>, или спор об упадке или подъеме, или же конструируемое с помощью дарвинизма учение о механическом прогрессе естественного отбора; в общем, цель выпадает из пределов объективного процесса и переносится в субъект, который использует свои знания о ходе развития и законах развития для наилучшего переустройства общества и культуры. При отрицании всякой проникающей в глубь вещей метафизики не может существовать и объективного масштаба для искомого наилучшего, вследствие чего оказывается необходимым удовлетвориться более или менее утилитарными и субъективно-всеобщими оценками. Равным образом исчезает понятие времени, растворяющего лишь видимые и внешние разобщенности и сплавляющее их в диалектически логической динамике: вместо него выступают отделяющиеся и снова составляющиеся единичные отрезки времени, т. е. измеряемое движением солнца хронометрическое время. Проблема присутствия всего развития рода в памяти каждого поколения разрешается отчасти при помощи физиологического учения о наследственности, отчасти при помощи психофизиологических теорий, касающихся памяти Диалектика и подобные ей методы всем этим, конечно, полностью устраняются. Однако ее проблемы, хотя они и решаются другими средствами, продолжают оставаться на горизонте и в глубине фона позитивистской истории, и поэтому нет ничего удивительного, что то там, то здесь происходят снова прикрытые или наивные заимствования из диалектики, что созерцание предмета снова становится интуитивно-диалектическим и что, в частности, образующиеся из сравнения и аналогии ряды снова превращаются в некий внутренне необходимый, гонимый повышающейся тенденцией к цели и жизненно единый поток. Но все эти заимствования и приближения затем опять отступают на задний план перед торжеством полного приобщения к принципам естественнонаучного метода, стремления к всеобщим индуктивно получаемым законам сочетаний и движений единичных основных элементов. В позитивизме, таким образом, история становится, наконец, наукой на

306

современный вкус, как и всякая другая истинная наука. Таким образом, если в Германии диалектика истории увлекла за собой и природу в диалектику натурфилософии, то здесь на Западе чисто причинная закономерность природы втягивает в себя и историю. Создается прямо противоположная картина.
Приняв все это во внимание, позитивный метод охотнее обозначается как <социологический> 98. В этом нет ничего нового, если вспомнить Гегеля, органологию и особенно Маркса. Гегель прямо сделал предметом истории откровение мирового разума в великих духовных общностях государств и народов и приписал разуму диалектический закон ступенеобразного само обнаружения в духе великих народов, причем выступающие в узловых пунктах индивиды представляют собою лишь <проводников мирового духа> или собирательные и решающие точки диалектического развития. Маркс полностью объяснил государство и политически правовое самооформление народного духа как необходимое следствие периода классовой борьбы и лишь для будущего считал возможным существование общества без государства. Принципиальное утверждение государства, культурного единства, духовной системы в качестве центрального предмета истории является общим достоянием новейшей исторической мысли со времени Вольтера и его учеников, и в такой же мере свойственно немецкой диалектической, как и западноевропейской и социологической теориям истории. Но во всяком случае предпочтительное обозначение этого центрального предмета как <общества> у англо- французов и представителей естественнонаучной теории истории имеет свои особые основания и влечет за собой важные последствия. Центральное положение государства, даже если око является только выражением духа общности и культуры, настолько подчеркивает перевес единства, подчинение целому единичного, диалектическое самоопосредствование единого духа в выявляющих его индивидуальностях, что Гегель и Лоренц фон Штейн сохранили выражение <общество> для не охватываемой государством свободно движущейся и произвольно группирующейся жизни индивидов. Это соответствует в одинаковой мере и известным традициям политического опыта немцев, и в особенности диалектическому методу. В резком противоречии с этим стоит не только основной дух англо-французского политического опыта, но и, главным образом, его воспитанный на естествознании метод 99. Культурное единство строится в первую очередь из взаимодействия и связей между индивидами, и духовное единство - лишь следствие бесчисленных переплетений и усложнений. Государственный порядок - это одно из проявлений этих переплетений, наряду с другими, и притом никоим образом не самое важное;
наоборот, оно зависит от случайных и особых интересов,

307

имущественных отношений и общего положения индивидов. Предмет истории должен, таким образом, в первую очередь пониматься как общество и только как таковой он вообще может быть разложен и снова составлен исключительно на основе принципов естествознания, в то время как указанное
учение Гегеля приводит либо к мистике государства, либо к юридической догматике. Таким образом, здесь на Западе центральный предмет предстает исключительно как общество, и только как таковое оно, если оставить в стороне его политическую и юридическую видимость как <сущность> или
<qualitas occulta>, становится объектом науки, в то время как государство превращается в одно из изменяющихся форм общества и в этом приобретает характеристику своей сущности. В силу этого натуралистическая теория и обозначается как социологическая в собственном смысле по сравнению с политической, мистической и сверх идеальной теорией государства. Только в связи с понятием общества, но не с понятием государства возможен метод чисто причинного построения и объяснения из отдельных элементов; и если подлинная проблема общества лежит в загадке его духовного и органического единства, то это действительно проблема и загадка, а не предпосылка и не объяснение. Социологическое понятие истории, построенное на общей теории общества и законов его развития, становится в таком случае самоочевидностью. За коны сравнительной социологии становятся законами и формулами хода истории, а вытекающая из этих законов в качестве возможного результата идеальная форма общества этической целью истории.
Отсюда также понятно, почему новое учение по преимуществу называет себя критично - генетическим>, как будто диалектика тоже не ставит в центр своего внимания понятие развития. Но оба понятия развития в действительности до такой степени различны, что тот, кто стоит на точке зрения естественнонаучного понятия причинности, не может не видеть в диалектике вообще не причинность, а непрестанную мистику чуда. Причинно-генетический метод предполагает взаимную связь мельчайших элементов природы и духа или мельчайших элементов психики и строит все относительно длящееся, как и все изменения, исходя из этих взаимодействий. Нет тождества, которое во всем этом полностью раскрывалось бы и в которое возвращалась бы всякая единичность, и которое поэтому только одно обеспечивает необходимость и связь совершающегося; нет также никакого логического ритма и правила движения от всеобщего к единичному и обратно. Существуют только мельчайшие действия, доступные лишь анализирующей науке, из которых создаются относительно связные и устойчивые комплексы, и суммирова-

308

ние мельчайших изменений, совместное действие которых изменяет эти комплексы, а в некоторых случаях даже придает им новую форму устойчивости. Позитивизм тоже признает, что всеобщее, коллективное, надиндивидуальное или <ансамбль> и <комплекс> выступают в истории на передний план и что в этом - своеобразная черта исторический науки; но это обстоятельство именно и рассматривается только как первое впечатление, как трудность, которую нужно разрешить и трактовать по аналогии с биологией, и если возможно, с физикой. Изменения поэтому находят свое существенное и последнее отношение ко всеобщему только в том, что они совершаются в каждом относительно устойчивом теле сообразно с постоянно повторяющимися, устанавливаемыми путем сравнения закономерностями и что они - эти изменения - суммируются в регулярностях, которые делают возможным установить типичные рядопоследовательности относительно прочных и способных к дальнейшим превращениям сложных изменений целого Статистика и сравнение восполняют в области истории анализ и эксперимент, которые здесь, к сожалению, невозможны. Таким образом, в позитивизме развитие трактуется только в смысле объяснения видимо единого и видимо катастрофичного из суммы мельчайших действий; в нем создаются простые рядопоследовательности изменений, которые постоянно повторяются, и этим обеспечивают точное расчленение прошедших событий, равно как и предварительный учет будущего: таким же путем, можно реконструировать неизвестные линии развития по аналогии с происшедшим в другом месте и его законами; критически свести чересчур поражающие или на обычный взгляд странные факты к тому, что согласно общим законам считается возможным - таковы приемы исторической критики, которые часто не останавливаются перед величайшими насилиями над фактами, и которые становятся на место интуитивной конструкции <постигаемой> индивидуальной связи. Конечно, если такие рядопоследовательности охватывают развитие всего человечества в целом к последней цели, то, так как развитие человечества не может быть предметом сравнения и не может рассматриваться как частный случай всеобщего рядообразования, метод фактически оказывается бессильным, и построение начинает блуждать в дебрях более или менее телеологической философии истории. Последнее обстоятельство постоянно создает большое затруднение для натуралистической теории исторического познания, но не мешает ей презрительно относиться к телеологии и восхвалять необходимость. Конечно, при всем этом не может быть и речи в какой-либо априорной необходимости: все это всегда лишь эмпирические обобщения. Но так как иллюзия свободы или спонтанного новополагания творческих сил вообще не может

309

иметь корней в этом образе мыслей, то ее рядам и регулярностям приписывается также и необходимость.
Детерминизм не конструируется метафизически, но принимается как практическая очевидность Равным образом исключается возникновение действительно новых исторических сил, даже и в том смысле, что общий разум проявляет себя как нечто новое в новых и более высоких самообнаружениях. В диалектике живое движение и образование жизненно нового в пределах единства общего разума осуществлялось через антагонизмы и синтезы. Здесь же налицо всегда лишь новые комбинации устойчивых основных элеметов, что в сущности является и убеждением естествознания о телесном мире, но эти комбинации могут принимать до такой степени поразительные формы и сочетания, не похожие на предшествующие, что они могут казаться чем-то новым 100 .Точно так же, как с понятием нового, изначального, обстоит дело и с родственным ему понятием индивидуального. Диалектическая динамика превращала целое исторического разума в новое индивидуальное выражение, которое несет в себе особым образом ценность и смысл целого. Причинная эволюция знает здесь только переплетение бесконечных единичностей, которые лишь практически ставят причинному анализу известный предел точности, носами .по. себе делают возможным понять индивидуальное как составляющуюся из них совокупность 101 При таких обстоятельствах становится понятным, почему в позитивизме исключается, также теория
крупных индивидуальностей как по преимуществу открывателей и проводников законов разума Они представляют собою лишь внешние проявления тех мельчайших изменений, которые становятся заметными, когда вызревают в целые наслоения. Проблема <коллективная или индивидуальная история?> здесь, очевидно, решается полностью в пользу первой. Повсюду
выступает основанный на индукции и сравнении закон закономерного суммирования .и правильной последовательности или причинности вместо романтического созерцания, диалектического слияния противоположностей и интуитивного образования ритма. В конце концов остаются все-таки неразрешенными вопросы: как же относятся друг к другу природа и жизнь души? Или в чем же основание этой всегда сохраняющейся закономерности? Или откуда происходит общность, способность к взаимодействию и взаимозаменяемости и неизменность как телесных, так и физических основных элементов? Все это вопросы, которые становятся либо уделом респектабельного агносгицизма, либо философии, которая часто оказывается просто другим именем для того же агностицизма.
Для нас в данном случае особенно важной является вытекающая из всего предыдущего позиция позитивизма по отношению к универсальной истории. Так как позитивизм в

310

целом вырос из идей англо-французского Просвещения, он продолжал также и его идею человечества и прогресса, и его склонность к концепциям всемирной истории. Ею занимались, конечно, Гердер и диалектика, ею занимался также и Шеллинг. Но позитивизм развивает эту идею, следуя нравственным и духовным естественным законам стоического и христианского естественного права, которые еще и до наших дней господствуют над западноевропейским мышлением, там, где дарвинизм не положил им конца; конечно, при условии полного изгнания пантеистического основания из первого (стоики) и теистического - из второго. Диалектика и родственные ей направления следовали романтическому качественному понятию индивидуальности и не включали в себя каких-либо всеобщих законов природы, но признавали ступенеобразное движение народов как всякий раз индивидуальных конкретизаций разума. Наоборот, позитивизм исходит из однородности элементов и всеобщности связывающих и смешивающих их естественных законов и знает организм лишь как продукт усложнения или как рационально-техническую проблему сознательной организационной работы. С такими идеями, а не с метафизической и философской идеей организма как индивидуальности это направление в свою очередь энергично выступает против анархии и атомизма XVIII столетия, но при этом и оно рассматривает понятие индивидуальности только как количественное, атомистическое, стремящееся к выравниванию, понятие. С его помощью оно борется против метафизики XVIII столетия как временного нарушения поступательного движения к рациональной самоорганизации человечества, которая сама создается в силу естественных законов развития. Так понимаемый прогресс организующего интеллекта означает для позитивизма идею человечества и гуманности. Эта гуманность для него не является, как для немцев, гармонией развивающейся индивидуальной личности и ее вдвиганием в ее индивидуальную исторически жизненную связь, но обозначает единство, однородность и организованность человечества. Таким образом повсюду создается решительное противопоставление немецкой исторической мысли даже там, где в последней сохранилось тяготение к универсальной истории, как у Гегеля и Шеллинга; полностью эта противоположность проявляется в тех случаях, когда немецкая историческая наука мыслит партикуляристски, как у органологов и их последователей, т. е. в историческом реализме. Частное и индивидуальное, национальное и традиционное у позитивистов и их учеников скрывается при таких обстоятельствах, как было замечено выше, в непроизвольном отождествлении прогресса человечества с собственными
национальными ценностями и организационными обычаями, подобно тому, как некогда у евреев монотеизм сочетался с

311

иудейской исключительностью в учении об избранном народе или как в панславизме христианская соборность соединяется с исключительными притязаниями славянства в учении об освободительной миссии славянства по отношению к загнивающему Западу. Таким образом, то американская демократия, то английский парламентаризм, то слава Французской революции превозносятся как сущность человечества и закономерного прогресса. При этом прогресс всегда мыслится как универсальная идея, тогда как немецкая теория о полноте выражения индивидуальностей народов и сравнительном
своеобразии каждой единичности внутри этих индивидуальностей часто рассматривается как проявление негуманной аристократии духа, как анархизм или, в случае надобности, даже прямо как варварство, отрицающее единство человечества и коснеющее на примитивной клановой точке зрения. Мы были
свидетелями подобных вещей в военной пропаганде во время мировой войны - еще один пример того, какое огромное практическое значение имеют философско-исторические и теоретико-исторические принципы 102
Таковы общие основные черты исторической науки, построенной на естественнонаучном понятии причинности При всем том, однако, позитивистская история может иметь самые разнообразные формы концепций, к которым и следует обратиться для того, чтобы понять ее специфические проблемы и степень ее плодотворности. В действительности, теория здесь
становится все более сложной, и чем больше она старается быть на уровне реальных исторических проблем, тем больше вносит она в себя тонких, подсказанных историей поправок,
Начало возведения истории в ранг естественной науки связано с концепцией Сен-Симона. Его система так же сумбурна, как и его жизнь. Ясно только одно, что он ведет свое происхождение от исторических работ Вольтера и его школы, прежде всего от Юма, которого он считал величайшим из всех предшествующих историков. Бэкон, программу которого думал осуществить еще Вольтер, для него тоже большой авторитет. Он вообще считает естественнонаучно ориентированную <англо-французскую> науку единственно возможной; и историю, и этику он стремится поднять на высоту этой <позитивной> науки. Как было уже не раз замечено раньше, Вольтер определял предмет истории как общество. Конечно, у него оно одушевлено и объединено <духом> культуры, нации, расы. Кроче не без злорадства отмечает эти родственные немецкому идеализму взгляды великого насмешника и противника Боссюэ, с которым он в действительности соперничал и которому он поэтому нередко следовал, и сводит их на секуляризирующее воздействие христианской идеи духа и внутренней глубины. Но, конечно, сам Вольтер, уже в то время выученик

312

английского психологизма, снова разрешал этот <дух> в различного рода психологически-прагматические ряды причинностей, резко подчеркивая при этом материальные интересы, а его просвещенная вера в разум полностью отказывалась исследовать действительное развитие этих формирований духа. Он отмечал лишь приближение или отпадение от разумного идеала, первым действительным осуществлением которого было для него его время, враждебное церкви, поднимающее .буржуазию, богатеющее и цветущее искусствами 103 У представителей его школы, особенно у Юма, все сильнее подчеркивались психологизирующий прагматизм и объяснение, исходящее из материальных интересов. К идее развития - конечно, в ее историческом смысле - приближались при этом лишь отдельные писатели, как Тюрго, из беглых замечаний которого ведет свое происхождение знаменитый закон трех стадий, или как родственный ему Кондорсе, который видел в росте интеллекта от суеверия к положительной науке психологический закон прогресса. В конце концов Монтескье попытался произвести сравнительное и соотносительное рассмотрение народов как целостностей и поставил их в очень тесную связь с их антропогеографическими условиями, к чему может быть присоединено во всяком случае учение о причинном развитии. Именно из этого пункта, присоединяясь главным образом к высоко ценимому им Кондорсе, начинает свою работу, остроумный Сен-Симон, граф и бывший феодальный сеньор, принявший филантропическую проблему революции и попытавшийся разрешить ее с дилетантизмом энциклопедиста,. воспитанного на англо-французском эмпиризме и современном ему естествознании. Образование эволюционных рядов, упорядочивающих факты и наблюдения по степени их близости друг к другу и по ступеням нарастания развития, т. е. по степени приближения их к позитивной науке и по их результату для научно обоснованной утилитарной социальной этики - таков его научный пафос. Причинные и телеологические элементы в этом построении духовного развития еще тесно связаны друг с другом. Универсальная история еще господствует. Однако по Сен- Симону рядообразование должно покоиться просто на точном наблюдении причинности, и цель должна выводиться только из знания или обзора причинного ряда как приспособление человека к заложенным в окружающей его обстановке целевым возможностям - иллюзия, которая крепко держалась в этом умственном течении. С гордым сознанием истинного аристократа Сен-Симон указывал, что в этом образовании рядов или генерализации в рамках англо- французского научного мировоззрения он восстанавливал честь старого, ведущего себя от Декарта логизирующего духа французов. Он убежден, конечно, что этот всеобщий закон рядов есть

313

подлинный закон природы. Но в действительности тут снова выступает на сцену телеологический характер рядообразования, так как Сен-Симон постоянно говорит об основном результате и цели, о новом обществе, которое для него представляет собой <социальную систему> в духе Вольтера как единое совокупное действие хозяйства, техники, позитивной науки, искусства, политики, военных и просветительных учреждений, причем материальное производство и институт права собственности оказываются для него основным ядром целого, ядром, значение которого растет по мере прогресса позитивной науки. Такова важнейшая идея Сен-Симона, получившая огромное значение для французской исторической науки. Из опыта Французской революции, когда, несмотря на быструю смену политических учреждений, продолжала сохраняться экономически- правовая структура буржуазного порядка, он вынес убеждение, что основу всякого общества следует видеть не в государственных учреждениях, а- именно в элементах экономически- правовой структуры. Если современное и будущее общество доказывали, как ему казалось, значение этой структуры, он считал возможным распространить подобную же <социальную систему> на все общественные формы прошлого; он полагал, что нашел центральный предмет истории в обществе и законе его структуры. Он не замечал более глубоких проблем в этом <законе структуры>; для него он покоится на вечно повторяющейся и точно наблюдаемой <координации фактов> (coordination des faits), а для естественного закона этого достаточно; аналогии с законом тяготения или с биологией просто излюбленная забава. С тем большим усердием он работает над конструированием ряда этого предмета истории в ряд развития от мертвой природы к органической и от этой последней к человеку и его социальной истории, в особенности же он делает все новые и новые наброски рядов исторических форм общества вплоть до идеального общества будущего. Он надеется показать, что перевес экономических элементов и элементов права частной собственности вытекает из изначальной психофизической организации, из связи интеллекта с реальными потребностями жизни, и что определенные духовные особенности подчинены тем или другим социально-экономическим условиям. Применяя взгляды Тюрго, он соподчиняет богословское суеверие и феодализм, критически-спекулятивную философию и революцию, позитивно-эмпирическую науку и индустриальное общество, причем те или иные дальнейшие особенности общего жизнеустройства, военные и мирные, революционные и демократические тенденции, основные линии воспитательной и образовательной деятельности общества также оказываются соподчиненными.

314
Всеобщее развитие течет сквозь все эти формы вперед к современному позитивно-индустриальному общечеловеческому обществу - такова его идея, которая оказывается возможной лишь потому, что в основе целого в качестве его движущей силы лежит интеллект и его стремление к удовлетворению потребностей. В сущности это приближение не только к телеологическому, но даже и к идеологическому, обоснованному в духе, характеру диалектики. Он предпочитает также выводить те или иные новые ступени из противоположностей, которые были имманентны предшествующим ступеням, но не осознаны в них, причем расхождение этих противоположностей обусловливает прогресс. И здесь, таким образом, стихийное приближение к диалектике! Но во всяком случае не больше, чем приближение. Ибо все это должно быть доказано как некий фактический закон, основанный на строгой координации и последовательности наблюдений и обобщений. Немецкая философия кажется ему мистической и априорной захолустной философией, в стороне от главного потока культуры. В ней он готов признавать только ее энергичное устремление к социальной и культурной реформе, которую следовало бы, по его мнению, обосновать не на мистических идеях, но на ясном естественнонаучно понимаемом ходе вещей . И только в этом пункте он готов с нею солидаризироваться. В действительности он со свойственным ему энтузиазмом строит на своем мнимо полностью обоснованном бытийно- научно и натуралистически законе рядов, к выводам из которого относится, конечно, и детерминизм, еще и программу использующего это познание преобразования будущего, и при этом, как часто бывает, бытийно-научное познание законов внезапно превращается в ценностно-научное формирование будущего. Познание почерпнутых из бесконечного сравнения законов природы служит, как уже и у Юма, только с гораздо большей силой и с большим энтузиазмом, преобразованию и переработке природы, делает возможным предвидение и исчисление, а вместе с этим овладение природой и ее преобразование. Его очень мало заботит обоснование употребляемых в данном случае оценок. Это обоснование тоже должно служить позитивной науке, т. е. должно быть взято из основанной на сравнении фактов эмпирической и поэтому утилитарной этики, которая должна служить физическому и нравственному благу самого многочисленного и до сих пор самого бедного класса. И, в заключение, эта этика совладает у него с освобожденным от культа и догмы экономизированным и научно преобразованным христианством, духовная организующая сила которого, обнаруженная им в средние века, должна быть использована в нашу новую позитивную эпоху. И в этом Сен-Симон видит свое отличие от Вольтера и
XVIII столетия. Это и есть новое христианство, Nouveau

315
christianisme, привитое к натуралистическому детерминизму; не организаванный католицизм, как у Конта, но восторженное первохристианство. Загруженный до бортов естественной наукой корабль идет затем на всех парусах к утопии, о которой, собственно, и идет речь, когда упоминается имя Сен-Симона.
Во всем этом мы замечаем своеобразное сходство и одновременно противоположность по сравнению с немецкими романтиками и органологами. Вместе с ними сенсимонизм осуждает эпоху индивидуализма и социального атомизма, равно как и крайний государственный централизм, вместе с ними он превозносит христианство и средние века; и в нем живет стремление к возобновлению органического понимания общества. Но в отличие от романтики и органологии сенсимонизм утверждает новейшее естествознание, математически- рациональную и эмпирически-индуктивную науку и соответствующую ей технику и экономику как великий мировой прогресс. Не в механицизме и атомизме XVIII в. крылась ошибка, но в построенной на них метафизике и в соответствующем ей ошибочном эгоистическом духе. Француз хочет создать чистый мир нового синтеза, отнюдь не возрождать старый мир или хотя бы возводить его в идеал. Такова разница исторического мышления и универсально-исторической концепции этих двух направлений, немецкого и французского, - разница, имеющая громаднейшее значение. В данном случае англо-французская мысль продолжает XVIII столетие и хочет лишь исправить его второстепенные недостатки, проистекающие из ложной метафизики. И именно трезвое исследование фактов в области социальных отношений и естествознания приносит ей желанный культурный синтез.
Крупные французские историки 30-х и 40-х годов находятся уже под сильным влиянием этих социологических идей. Огюстен Тьерри, которого часто считают романтиком за его любовь к местному колориту и его склонность к Вальтеру Скотту, был в течение некоторого времени приемным сыном Сен-Симона и видел рычаг истории по преимуществу в классовой и расовой борьбе. Мишле был учеником Тьерри и не ушел от влияния этих идей; но с другой стороны, через Кузена он весьма близко подошел к немецкой исторической науке и перевел Вико. Его <Введение во всемирную историю> (1831) - в первую очередь, понятно, гимн Франции как носительнице
Евангелия свободы. Но и Гизо стоит на чисто социологической точке зрения. Его <Размышления о всеобщей истории культуры> (1828) - мастерский социологической анализ. Однако ни один из этих историков не имеет никакого отношения к реформаторской программе Сен-Симона. Она стала предметом
восторженного культа в его много раз распадавшейся на различные течения секте 105

316

Устойчивое влияние оказала поэтому не столько утопия Сен-Симона, сколько его историческая теория, которая, несмотря на все ее претензии на новаторство, была лишь последовательным применением западноевропейского мышления, выступившего на передний план со времени революции, к истории. Это мышление получило мировое значение в философии ученика Сен-Симона Огюста Конта - великого французского мыслителя, который является заключительным звеном умственного течения, начатого Локком и Юмом. Он в гораздо большей последовательностью, чем Сен-Симон, пропитал свое мировоззрение духом французской генерализации и логики, и в силу этого он противостоит немецкой мысли от Лейбница до Гегеля, как подлинный партнер в игре. В силу этого положение дел приходит к полной ясности. Говоря об общих философских принципах, следует помнить, что Конт принимает в качестве предпосылки своей теории, как и его учитель, англо-французский эмпиризм с его полным отказом от всякой метафизики, всяких вопросов о внутренней природе и внутренней связи процессов. Если он считает общезначимым для всей действительности математику, числовое определение отношений, статическую измеряемость и анализ тел, равно как и динамическую или механическую исчисляемость их движений и полагает, что эти методы неосуществимы до конца при рассмотрении сложных органических и социальных явлений только в силу особого многообразия и подвижности их элементов, - то этот последовательно математический дух его учения является лишь формой связи наблюдаемых фактов, предпосылкой, утверждающей принцип измеряемости, но предпосылкой, которая абсолютно лишена метафизического понимания внутренней связи и внутренней разумности действительного. Здесь резко выступает всемогущество разлагающего и классифицирующего или, выражаясь терминами гегелевской философии, абстрактного и рефлектирующего смысла всего его мышления. Поэтому центр тяжести последнего лежит в отдельных научных дисциплинах и в возможности возведения их в ранг <позитивной> науки, обоснованной на наблюдении и опыте и упорядочивающей весь материал на основании твердо установленных правил. Но этот позитивизм, признающий только отдельные науки, должен быть в то же время и философией, должен отвечать требованиям картезианского логицизма. Это требование удовлетворяется тем, что отдельные науки сводятся на лежащие в их основе методы. Философия становится логикой отдельных наук, и, так как эта логика является в основе своей логикой естествознания, философия становится учением о различных особенностях одного и того же естественнонаучного метода в пределах различных научных областей, причем принимается во внимание не

317

только взаимное обособление, но и взаимное отношение, и взаимная связь этих частных применений метода, восхождение их от наиболее общего к наиболее сложному знанию. Так логика превращается в знаменитую иерархию позитивных наук, которая в математике, астрономии, физике, химии и
биологии уже освободилась от путаницы теологической и метафизической эпох, в истории же продолжает вести тяжелую борьбу с затемняющими ее остатками обоих прошлых периодов. Поэтому ближайшей задачей является освобождение истории от этих остатков, ибо ее нынешнее состояние - главное препятствие для последовательно позитивной и естественнонаучной философии. История осталась раем и убежищем для всех романтиков, теологов, фантастов, любителей философских конструкций, остроумцев и энтузиастов; завоевать ее для науки - такова задача философии, стремящейся к
полноте своего завершения. Это тем более необходимо, что история одновременно как логически, так и телеологически образует собою высшую и объединяющую точку: логически - потому что она является предпосылкой всех прочих наук и представляет собою самый сложный и объединяющий все
методы завершающий пункт иерархии наук; телеологически - потому что всякое знание, несмотря на свои постоянные, в первую очередь теоретические задачи, находит свое оправдание в том, что оно дает для жизни, и именно поэтому является предпосылкой идеального общественного строя, объединенного в конечном счете в единое общество человечества. Конт приходит, вместе с этим, к идее синтетической или универсальной истории; она одна в сущности его и интересует. Здесь, следовательно, мы также наблюдаем прыжок от чисто интеллектуалистически- рассудочной теории к энтузиазму практики. Конт старается смягчить этот прыжок тем, что он вдвигает между теорией и практикой инженеров, техников и организаторов как носителей особой соединяющей науки, но он не пытается осветить внутреннюю связь между бытием и ценностью. Именно поэтому он вынужден также создавать масштаб практического переустройства общества на основании этической концепции полезности для общего блага, которая абсолютно лишена внутренней космически разумной необходимости, ибо это было бы для него возвратом к метафизике, мистике и априоризму. Так намечается союз с Бентамом, с чисто субъективно воспринимаемой полезностью, сводимою
у него по премуществу к аффекту духа и выдвигаемой им с течением времени все более и более на передний план по сравнению с чисто интеллектуальной стороной. Общефилософское мировоззрение Конта является, таким образом, чисто позитивно-эмпирической логикой упорядочения установленных фактов без всякого внимания к гносеологии и ее пробле-

318

ме отношения мышления к бытию, а вместе с тем, следовательно, и к метафизическим вопросам. Для Конта гносеологии не существует вовсе, поскольку в той части, что поддается пониманию, она совпадает с физиологией, в том же, что не может быть уяснено последней, она отодвигается в область непознаваемого. Но и психология у него не играет никакой роли и не дает никакого истолкования исторических фактов из
более глубоких и более общих связей психической структуры 106. Поэтому для Конта не существует также и особой духовной динамики, наоборот, динамика у него тождественна механике. да и вообще его основные понятия статики и динамики получают свое полное объяснение уже в математике. Он целиком доверяется чисто опытному естественно-необходимому ходу вещей. Все же потрясающие события 1848 года. поколебавшие его веру в человеческий прогресс, и зовы его старости ко всеобъемлющей евангельской любви привели его к восторженной мистике, к обоснованию общественной организации в обожествленном человеческом разуме, который в мертвом мире существует как единственное божество, как мистическая сила сознания рода человеческого и его самоорганизации, требуя для себя веры и почитания в культе преклонения человечества перед самим собою, внешне близком к католической церковности. Но как ни велико значение этой поправки, вызванной ощущением ущербности, присущей всей системе в целом и свидетельствующей об этических и даже религиозных потребностях этого чистого эмпирика и интеллектуалиста, она все же не имеет никакого значения для самого главного: для концепции и понимания истории, вытекающих из этой системы.
Новая историческая теория, на долю которой выпал такой триумф, строго определяется из этих предпосылок философской системы Конта. Она по природе своей - <социология> 107, т. е. теория сущности общества, которое берет свое начало в семье и ее физиологически обусловлелной форме общности, через состояние орды приходит к военно-правовому государству, затем к национально-культурному обществу и, наконец, возвышается к вырастающему из предыдущего окончательно сложившемуся всечеловечеству. Общность и ее развитие все время стоят а центре. Таким образом, эта концепция истории не лишена ни величия, ни размаха, и вполне сознает своеобразие этой области знания. Поэтому она и не может быть выводима прямо из физиологии, которая у Конта тождественна с биологией и психологией, но имеет свой собственный предмет и метод, свои поддающиеся эмпирическому установлению социологически- исторические факты и законы, которые являются царством совершенно новых фактов подобно тому, как биология стоит обособленно от химии. Но при всех этих конкретных

319

особенностях она все же остается существенно научной теорией, для которой обычно так называемая история, т. е. установление фактов и рассказ о них, служит лишь материалом и, с другой стороны, примером. В сравнении с этой абстрагированной от фактов теорией сама описательная история является лишь прикладным знанием, и поэтому она имеет сравнительно небольшое значение. Наоборот, историческая теория, знаменитая <histoire sans noms> (история без имен) есть учение о законах исторических образований и исторического движения и вместе с тем общий обзор развития от теологически-мистической стадии к стадии современной, позитивно-рационалистической. Индивидуальное и эмпирическое рассматриваются, правда, очень точно, только как материал для конструкции, т. е. не имеют самостоятельного значения. Пусть блестящие писатели вроде Тэна применяют теорию к отдельным изображениям и обнаруживают блеск литературного и индивидуализирующего искусства; для основной задачи все это имеет второстепенное значение, так как сущность истории не в индивидуальном, но в прогрессе человечества в направлении к позитивному периоду, который познается из закономерных рядов и благодаря этому познанию осуществляется как результат сознательной деятельности. Таким образом, описательная история опять-таки трактуется как собрание примеров и как предмет литературного искусства, в то время как настоящая научная история сводится к отцеживаемой из фактов теории истории, - буквально то же отношение, что и между теоретической и прикладной физикой. Таково принципиальное равнодушие этой естественнонаучной конструкции из всеобщих законов по отношению к индивидуальному, в то время как у Гегеля в аналогичном случае, т. е. При установлении различия между философией истории и описательной историей дело идет о гораздо более тесной, даже существенной связи между всеобщим и индивидуальным, благодаря которой первое становится созерцаемым только во втором, и это созерцание образует сущность исторической науки. У Конта, наоборот, конкретное созерцание относится
только к порядку будущего, познаваемому из законов. Созерцание общего в индивидуальном вообще не имеет смысла в этой системе.
Теперь необходимо поставить вопрос об основных понятиях и выводах этой точно и эмпирически, а не метафизически и интуитивно обоснованной теории истории. Центральным понятием и здесь является, само собою разумеется, понятие культурного общества, которое рассматривается как всегда принципиально одинаковое единое тело исторической жизни. Дело
идет, следовательно, о сущности этих тел общности и обусловливающего их социализирующего принципа, равно как и о

320

закономерных рядах их изменений, которые упорядочиваются без затруднения в ряд ступенеобразного прогресса. Таков смысл обоих известных принципов статики и динамики общества, причем опять-таки следует помнить, что оба обозначения взяты Контом из математики и могут быть применены как к социальным телам, так и ко всем прочим, астрономическим, физическим, химическим и физиологическим 108. Оба эти понятия строго соотносительны. Но совершенно очевидно, что у Конта в конечном счете всегда перевешивает статика очерченных и твердых тел, как это имеет место и во всей его
позитивной науке, несмотря на то, что он весьма пространно рисует динамику или развитие человечества. В специфически социологическом понимании обе категории соответствуют сверх того еще и соотносительным идеям порядка и прогресса, причем опять-таки для мыслителя, стремящегося прежде всего к порядку и соперничающего в этом с католицизмом, порядок безусловно более важен, чем прогресс. Точно так же, несмотря на все его устремления к реалистическому рассмотрению каждого единичного образования в его особом положении и его связи, Конт всегда сохраняет свой устойчивый идеал:
Просвещения с его соответствующей идеальной связью общественного порядка, которую он хотел бы обосновать не на. каких-либо метафизических идеях, но на реалистическом обозрении всех условий и которая именно поэтому превращает каждую предшествующую ступень прогресса в форму предварения единого действительно нормального состояния общества. Он абсолютно нечувствителен к бесконечному многообразию индивидуальных образований и особому свойственному им смыслу, вследствие чего статический принцип или принцип общественной структуры для него всегда един и лишь проявляется в различных исторических формах, а развитие или
динамика обозначает только постепенное очищение или уточненное или позитивное становление статического принципа.
Итак, статика преобладает, и в таком случае становится вполне понятным объяснение, что, если исходить из всех принципов позитивного метода, началом научнопознавательного процесса будет <ensemble des lois purement
statiques de l'organisme sociale> (совокупность чисто статических законов социального организма) 109 . Труднее определить методы и задачи самой этой статики. Вкратце здесь можно только сказать, что это уже хорошо известная нам идея организма в натуралистической форме: гармония причинно объясняемых единичных отношений как относительно устойчивое и когерентное жизненное единство. В конце концов все вращается, таким образом, вокруг закона этой относительной гармонии или вокруг доминанты всей этой калейдоскопической игры бесконечных отношений и вместе с тем вокруг господствующей над

321

всей этой областью тенденции к образованию некоего <ансамбля> (<ensemble>). Эта тенденция представляется далее в виде научно-познавательной способности разума или <интеллигенции> и ее употребления в целях практического овладения природой и жизнью, причем <интеллигенция> прочно связана с физиологическими свойствами тела и мозга, но внутренние их отношения, отношения следствия, совершенствования и усложнения неизвестны; постепенно <интеллигенция> приобретает власть верховного руководителя над остальными физиологическими предрасположениями, над эгоистическими и альтруистическими аффектами. Только с этой разумностью, <интеллигенцией> мы вступаем в новое природное царство общества и истории, которое предполагает все другие царства природы, но обогащает их новой, закономерно связанной областью феноменов. <Интеллигенция>, следовательно, наряду с увеличивающейся сложностью и изменчивостью явлений есть некоторая тайна <ансамбля>, центр надиндивидуальной и прединдивидуальной организующей силы. Она не создает <ансамбль>, но овладевает им. Она вызывает согласованность различных интеллектов в научном или псевдонаучном консенсусе каждой ступени, она привязывает частный интерес к интересу общности с помощью понимания. Она, таким образом, теснейшим образом связана с социальностью, обозначает собою дух общности и интересы общности, обусловливает в конце концов технику, хозяйство, господство над природой и нравы, выкристаллизовывает слой духовных вождей и создает вообще разделение труда, организует государства, право. мораль и науку каждой ступени. Тем самым она делает людей независимыми от данных изначально естественных условий, от прежней власти аффектов; она в особенности обосновывает традиции и авторитет, власть вождей и правительства, и Конт, этот истый выученик католицизма, бесконечно повторяясь, обозначает это отношение как корреляцию духовной и светской власти. В принципиальной двусторонности каждого общества, выражающейся в том, что оно является одновременно и учреждением <интеллигенции>, и переплетением более узких практических отношений, изначально коренится отличие духовной власти от власти светской. Основная идея статики является, таким образом, составной по своему характеру, соединением чисто эмпирической, подчиняющейся естественнонаучной закономерности взаимной игры случайных взаимодействий и взаимных приспособлений живой материи с интеллектом, организующим, объединяющим и удовлетворяющим практические интересы. Из игры взаимодействий нарастает масса определенным образом создающихся и подвергающихся влиянию групп вообще: следовательно, это чисто механическая идея, несмотря на то, что, принимая во внимание запутан-

322

ность процессов, сама механика взаимодействия не может быть вскрыта даже приблизительно. Из взаимных приспособлений живой материи и интеллекта проистекают единство организации, дух общности и общая цель, надиндивидуальное и доиндивидуальное - одним словом, все то, что наследуется через традицию и организацию и во что врастает каждое поколение для того, чтобы приспособить его к своим целям. Все это, по крайней мере в основном, вполне понятно. Тайной остается лишь сам интеллект, но дальнейшее освещение этой тайны позитивизм считает ненужным, раз он доказал, что интеллект зависит от предшествующих стадий, среды и возможностей приспособления и что он ограничен в своем существе пределами индивидуального нормального разума. Да и сама цель общественных тел представляет собою не что иное, как использование интеллекта, обогащенного позитивным знанием, на службе здешнему, посюстороннему физическому и моральному всеобщему благу. Так как единичные люди могут принимать участие в этом всеобщем благе только в зависимости от их положения, их условий и их вхождения в целое, то это всеобщее благо может быть только наивозможно большим счастьем наивозможно большего числа людей.
Организующая сила интеллекта действует при этом почти как мистический принцип, и <социальность>, над которой он господствует, тоже есть нечто таинственное. Все это безусловно остатки христианско-католических идей, и Конт выразительно приписывает христианству в качестве его всемирно-исторического творения знание об основах духовного единства и духовного водительства общества. Существенную роль у него играют также и отзвуки Аристотеля, Лейбница и немецкой исторической школы права, о которой Конт неоднократно высказывается с большой похвалой 110. В этой связи он может даже прямо сказать, что предмет познания историко-социологических наук, как и биологических, в первую очередь есть нечто всеобщее и надиндивидуальное, лишь выражающее себя в единичном, но затем он, конечно, сейчас же прибавит, что это всеобщее должно в дальнейшем разрешиться в свои единичные процессы и быть понято из них, насколько это допускает чрезвычайная сложность предмета. Особенность историко-социального естествознания как раз и заключается в том, что ему приходится иметь дело с необычайно сложным переплетением процессов, и эта особенность отличает эту область от всех других и превращает метод истории, несмотря на все, в особый метод. Достаточно, если при этом не пострадает возможность изображения связи в форме эмпирического закона корреляции. Позитивный характер науки этим достигается и утверждается полностью. Все индивидуальное и особенное равным образом сводится к недоступному для

323

обозрения переплетению, и в случаях особо резкого отступления от нормальной связи рассматривается как явление болезни, которое, как и всякая патология, помогает понять нормальную структуру. Да и вообще индивидуальное встречается более часто только в условиях малоурегулированных примитивных отношений, на ступенях же развитого интеллекта и расширившегося в своем объеме соответственно этому культурного общества оно встречается все реже .
В остальном анализ структурных единств и их многообразных форм причинностей во всех отношениях чрезвычайно тонок и поучителен и очень часто превосходит в этом отношении чересчур упрощенное гегелевское объяснение всякой структуры как чистой индивидуализации мирового разума,
возникающей из внутреннего движения мирового духа. Реализм, устанавливающий зависимость от чисто материальных и случайных обстоятельств, подобно марксистскому мышлению, правда, весьма на него не похожему в других отношениях, является настоящим обогащением истории, которая не может отказаться от включения духовного развития в обусловленную природой среду и от социальных законов и поэтому не знает
общего закона, подчиняющего обе линии действительности. Такая сверхчеловеческая иллюзия, импозантно выраженная в гегелевской идее божества и гегелевской натурфилософии, разбита позитивизмом,
Указание на соответствие <ансамбля> каждой ступени образования интеллекта имеет в виду уже и второе понятие динамику развития. С ним мы и подходим к проблеме универсальной истории. Она целиком овладевает мыслью Конта, когда он судит о ней с точки зрения этики и будущего Но
именно поэтому же она лишь весьма слабо проглядывает у него, когда он имеет дело с историей отдельных циклов и со <статикой>. Напротив, подталкиваемая этикой динамика натягивает на себя семимильные сапоги мировой и всечеловеческой истории и устанавливает всего лишь три ступени, к которым относятся весьма различные социальные тела, и только на последней они срастаются, сообразно с объединяющей тенденцией интеллекта, в нераздельную общность человечества. Однако все это происходит здесь не так, как в диалектике, где каждое единичное социальное тело само проистекало из движения как конкретизация и индивидуализация мирового разума и где поэтому общее движение конструировалось из заключенных в нем отдельных движений, причем статический момент был просто представлен понятием тождественного во всех единичных проявлениях мирового духа. Наоборот, у Конта статический момент лежит в каждый раз особо достигнутом, твердом и завершенном состоянии организующей <интеллигенции>, которая есть создание согласующихся друг с другом субъектов,

324

связанных помимо этого еще и, тысячью материальных взаимодействий: задача заключается лишь в том, чтобы найти всегда сохраняющееся в таком однажды установившемся <ансамбле> основание и ряд, в котором упорядочиваются в следовании друг за другом изменения социальных тел, образуя ряд развития всего человечества в целом. Статика сама по себе могла бы дать, как и немецкая органология, только параллельные ряды и сравнение социальных тел. Движущая же сила, которая ведет у Конта от примитивных социальных тел к более высокоорганизованным и, наконец, к объединению всех во всечеловеческом обществе, должна быть найдена и обоснована совершенно особым образом. Она коренится сначала в слабости человеческой <интеллигенции>, так как последняя в состоянии охватить лишь самое простое, самое общее, ближайшее и практически самое необходимое, все же остальное она истолковывает, исходя из единственно известного, т е. из самой себя, антропоморфически, фантастически и произвольно, включает в эти фантазии и вымыслы свои неосуществимые желания и старается по возможности дольше удержаться в полученном таким путем псевдонаучном состоянии. Из этой слабости проистекает борьба косности и аффектов с интеллектом, скрытым в этих вымыслах и выявляющимся в результате растущих потребностей или случайных нужд. Следствием всех этих отношений бывает, однако, только замедление движений интеллекта, который сначала утверждается в теологических и религиозных фантазиях и антропоморфизме и затем уже из них, главным образом, в средневековом католицизме, широко и полно организует общество. Далее интеллект критикой и превращением теологии в метафизику разрушает религию, заменяет ее гипотезами и априорностями и, опираясь на существующий в этот период принцип свободы совести, разлагает общество своим анархизмом и революционностью. И наконец, в заключение он, становясь позитивным и точным, создает единство всех в чистой и поэтому обязательной для всех науке, а из нее приводит к полному единству общества вплоть до охвата всего человечества в единой науке и единой организации. Таков знаменитый закон трех стадий в его полном осуществлении 112
Конечно, такой закон может относиться только к человечеству в целом, он, следовательно, имеет универсально-исторический характер и лишь как следствие этого, уже после того, как он познан в общем, он может быть применен также и к изменениям внутри отдельных групп, для понимания которых этот закон всегда служит Конту неизбежным философским априори. Эти группы тоже пронизаны борениями и антагонизмами, вытекающими из интеллекта, и благодаря этому внутристатическому движению они прогрессируют от одной формы к другой через все

325

стадии вплоть до последней, где они растворяются в человечестве. Интеллект повсюду создает противоположности практического и теоретического характера, разрешение которых является его собственным прогрессом и вместе с тем постепенным преобразованием каждого общества. Таким образом. всеобщее универсальное движение в конце концов смыкается с движением отдельных циклов.
Благодаря этому теория Конта, несмотря на всю ее противоположность диалектике, очень подходит к последней и в целом, и в частностях. Совершенно очевидно, что закон трех стадий покоится на принципиальном единстве бытия и цели, на том, что цель уже содержится в самом начале развития, на тождестве всегда равного себе, несмотря на все формы и противоположности, основного устремления интеллекта. Очевидно также и то, что он основан на использовании самих возникающих из устремления интеллекта противоположностей в качестве рычагов и средств его усиления, объединения и всемогущества. Интеллект расщепляется в противоречии обоих своих порождений, критики и духа общности, и в позитивную эпоху создает синтез обоих из волнений и беспорядка революционной и метафизической эпох. И если этот закон имеет силу в общем и целом, то он имеет силу также и внутри каждой отдельной группы, духовная сущность которой содержит в себе интеллектуальные и практические противоречия, разрешая их, интеллект медленно, через многие препятствия и под постоянным воздействием внешних условий движется вперед. И у Конта, как и у Гегеля, движение трехтактное, благодаря чему оказывается возможным, правда, иной по характеру, но не менее тонкий и проницательный анализ исторических образований. Совершенно исключительное значение Конт придавал изучению первобытных эпох и средневековья; его анализ современного морального, интеллектуального и социального кризиса - поистине мастерская работа. Только под покровом этой диалектики контовские группы, составленные сначала сочетанием физиологических, антропогеографических и материальных причин, оживают и превращаются в жизненное единство и понятное движение. Возникает вопрос, следует ли относить этот отзвук диалектики на счет исторического инстинкта и исторической тонкости, которыми в высокой степени обладал Конт, несмотря на все тяготение к абстракциям и естественным законам, или же в нем следует видеть прямое влияние немецкой исторической науки. Последнее более чем вероятно, если принять во внимание, что Конт высоко ценил идею непрерывности <великого> Лейбница и учение немецкой исторической школы права113
Но приближение к диалектике у Конта все-таки весьма условно, так как совершенно очевидно, что она противоречит Духу позитивизма. Это обнаруживается уже в том пункте, в котором Конт ближе всего подходит к диалектике: в утвержде-

326

нии, что основная тенденция духа или интеллекта содержится в них уже в начале процесса, и в выведении центрального движения из закона этого духа. Ибо контовский дух не только не является мировым духом, но это целиком и полностью дух отдельного антропологического субъекта. Этот дух оказывается еще и исключительно чистым интеллектом, формальной способностью к познанию эмпирических законов, служащих практическим жизненным целям, полностью пустым, без внутренней глубины и содержательности в религии, искусстве, государственности или в индивидуальной личности, и в силу всего этого в начале он - богословское суеверие, а в конце - принцип полезности. Он не обладает движением, которое вытекало бы из его внутреннего существа; его движение следует лишь из потребностей генерализации и из практических побуждений, привходящих извне. Даже наиболее важное проявление теологической эпохи, организующую силу католицизма или христианства Конт принужден приписать упадку религии и проявляющемуся уже в этом периоде перевесу научно-метафизических элементов, ибо он вообще не знает религиозного элемента, самостоятельного и живого, впрочем так же, как он не знает и художественного. Поэтому при внимательном рассмотрении и сам закон специфического развития интеллекта является только законом развития в направлении к позитивным наукам, причем все дальнейшие импульсы и цели развития исключаются, отрицаются всякая метафизическая глубина и единство, которые могли бы охватить и связать эти разнообразные содержания. Но отзвук диалектики становится еще менее заметным, когда дело доходит до метода установления этих законов. Они выводятся уже не из сущности и самосозерцания духа, но из чисто эмпирической <координации> существующих фактов. Нет никакой диалектики, но лишь естественный закон рядообразований, устанавливаемый деятельностью интеллекта при помощи абстракции. Конечно, развитие человечества в целом не может быть предметом сравнения, и, следовательно, закон его развития не может быть установлен как естественный закон путем сравнения множества случаев. Но тут Конт пользуется искусственным приемом, который заключается в том, что он разлагает развитие человечества на различные специальные частные ряды развития таких областей, как наука, промышленность, социальное образование и т д., и затем из якобы наблюдаемой одинаковости протекания этих процессов развития он создает точную абстрактную формулировку закона прогресса в целом. Искусственность этого приема, конечно, легко вскрыть, если принять во внимание, что ведущим и упорядочивающим принципом во всех этих областях всегда является все тот же интеллект и что в данном случае речь идет повсюду о телеологии и непрерывности

327

проявляющегося во всем этом все того же интеллекта. В действительности и для Конта в данном случае образцом служит телеология высоко чтимого им Боссюэ, переведенная на язык имманентной непрерывности и истолкованная в смысле интеллектуалистической и индустриальной телеологии мирового
развития, вместо Провидения и вечного блаженства. Но чем яснее становится такое сближение, тем резче отбрасываются следуемые отсюда выводы. Рядообразование должно строиться исключительно на обобщениях путем сравнения и никоим образом не на внутренне присущей ему движущей силе к конечной цели. Естественные законы коррелятивных и непрерывных изменений должны быть чисто фактическими законами, устанавливаемыми из опыта; они не могут быть поняты априори из существа духа, и потому они в такой мере равнодушны к достижению цели человечеством, что высшая мудрость заключается в трагической покорности мудреца мировому закону. Отнесение к цели поэтому ни в коем случае не может быть метафизическим, но просто субъективно антропологическим, так как растущая изменчивость и сложность связи допускают повышающееся приспособление и использование целеполагающего интеллекта из него самого, однако это приспособление и использование возможно, конечно, только в узких границах, допускаемых естественными законами. Далее, при подчиненности всякого исторического процесса естественным законам налицо оказывается лишь абсолютная необходимость и равноценность всех возникающих в данное время и в данном
месте исторических образований, которые поэтому объясняются чисто причинно, т. е. относительно, и не могут быть предметом оценки на основании некоторого абсолютного масштаба. Повышающееся приспособление и усовершенствование суть просто факты опыта, впрочем, ограниченного значения. Ибо даже высшая цель - это лишь наивысшая возможность приспособления к чисто фактическим отношениям, причем, однако, сама <Наивысшая возможность> вырастает в позитивистский идеал общества. Внутренняя сущность процессов статической корреляции и динамической непрерывности остается принципиально абсолютно темной и непознаваемой - всего лишь чистым фактом, который устанавливается наблюдением и сравнением; а то, что считается возможным почувствовать и понять из существа интеллектуального движения, должно быть низведено до простых устанавливаемых наблюдением сосуществований и последовательностей. Благодаря этому все эти факты упорядочиваются в законы и тенденции, при которых индивидуальное выступает только как
переплетающийся клубок, как аномалия или как нарушение, но ни в коем случае не как неразрешимая проблема. Принципиальный релятивизм понимания всякого образования как

328

момента, определяемого каждый раз особо из положения его в целом, является, таким образом, не индивидуализмом, а просто натуралистическим детерминизмом, причем последний тоже не может быть понимаем метафизически. Таким путем и можно прийти к чисто причинной и абстрактной теории истории, к <histoire sans noms soit de personnes soit de peuples> (<истории, в которой нет ни личных имен, ни имен народов>), которая описывает и конструирует процессы в формулах координации и последовательности.
Положенные в основу науки наблюдение и сравнение сами по себе для Конта не составляют никакой проблемы. Он логик, но не гносеолог. Но и как логик он не может, конечно, не обращать внимания на то, что отбор, постижение и истолкование фактов сами зависят от определенных предпосылок и что в качестве <фактов> они сами впервые создаются мышлением. Он, во всяком случае, признает, что решающее значение при этом имеют привносимые и в силу этого априорные категории. Но он выводит эти категории сразу из наук, предшествующих в его иерархии истории, из физики, химии и в первую очередь из физиологии. Необходимо привнести представление о <среде> для того, чтобы определить истинное место и истинный смысл фактов. Однако Конт ясно указывает, что и этого недостаточно для того, чтобы схватить самое главное: корреляцию и динамику. Эти последние и для него суть привносимые категории, вытекающие из понятия совокупности, <ансамбля>, но не из единичных фактов, которые, наоборот, ими только впервые и конституируются. В особенности закон трех стадий является у него всепроникающей и всеопределяющей предпосылкой для схватывания фактов. Попав в этот <порочный круг>, он думает освободить себя от него, поясняя, что именно особенностью биологически- исторически-социологического исследования и является то обстоятельство, что здесь
приходится исходить из <ансамбля>, как он выразительно называет целостность, и лишь затем объяснить этот <ансамбль> из мельчайших взаимодействий. В постижении же ансамбля временами действует некий род гениального чутья, которое позже, при более высоком состоянии науки, в свою очередь, станет позитивным способом познания путем разрешения целого в закономерно представляемые взаимодействия 114
Этим снова достигается сближение с гегелевским различением между диалектически- конкретным и рефлективно- абстрактным методами, и исключительное значение последнего отодвигается на более далеко ушедшее по пути прогресса будущее, Все это указывает на глубокое внутреннее противоречие, которым окутан этот натуралистический метод истории. Он все
время колеблется между самым непосредственным приближением к диалектике и таким же непосредственным приближением к

329

чисто эмпирическим генерализациям и абстракциям из лишенных связи единичных фактов. Поскольку на первый план выдвигается интеллект и его прогрессивно движущая сила, мы приближаемся к гегелевскому <духу>, который, хотя и сведен к простой способности к формальным абстракциям и к удовлетворению практически-жизненных интересов, тем не менее содержит в себе полноту этического, научного и художественного идеализма. Наоборот, поскольку выступает зависимость интеллекта от физиологической организации, социологических законов, среды и материи, мы получаем фаталистические рядообразования сосуществований и последовательностей чисто фактически необходимого характера, которые в своих перекрещиваниях и совокупных действиях образуют определенные состояния человеческой истории подобно каменной кладке или зоологическим и растительным орнаментам. Основная причина этого противоречия лежит в неопределенности концепции интеллекта, о котором мы в одном месте читаем, что он - ведущий и организующий принцип всего процесса, в другом - что он слабейшая часть мозга, и поэтому он лишь медленно, с трудом и несовершенно может приспособляться к изменяющемуся общему положению. Таково раздвоение, которое не может быть устранено никакой натуралистической концепцией, если она не подпадает окончательно под влияние метафизического материализма и вообще не устраняет дух из своей системы. Ибо общие понятия, в которых охватывается духовная связь исторических образований и внутренняя динамика их изменений, - понятия существенно иные, чем те, в которых могут быть схвачены психологические, антропогеографические и социологические, аналогичные естественным законам формы повторяющихся сочетаний и чередований.
Вытекающая из этих предпосылок общетеоретическая картина универсальной истории такова.
Социально-культурные структурные образования следует рассматривать статически, как коррелятивную связь бесчисленных и самых разнообразных условий, над которыми господствует интеллект. Изменения обстоятельств и приспособляющаяся к ним и одновременно развертывающая свою потребность к генерализации сила интеллекта обусловливают развитие, законы которого составляются поэтому из законов собственного движения интеллекта и т законов его отношения к изменениям природных условий. Что при такой двойной закономерности создается постоянное прогрессивное нарастание,
казалось, можно было бы объяснить своего рода предустановленной гармонией между интеллектом и средой, в действительности же оно объясняется из законов приспособления, и это объяснение в сущности лишь ослабляет и прикрывает идею гармонии. Таким образом, история есть картина становящегося

330

самостоятельным, концентрирующего и усиливающего свою организаторскую силу интеллекта и его реакций на изменяющиеся природные условия и общее положение. Освобождение от аффектов и усиление власти над ними не уничтожает, однако, аффекты, напротив, оно делает их самостоятельными и, следовательно, концентрирует их наряду с интеллектом с целью использования интеллектуально-позитивного познания для этически гуманитарных задач. Последние становились для Конта постепенно все более дорогими, а вместе с тем и <альтруистическое чувство> все больше превращалось в самостоятельную движущую силу развития наряду с интеллектом. Конт думает, что ни интеллект не нуждается в дальнейшем логическом анализе, ни <альтруистическое чувство> в дальнейшем анализе психологическом. О границах, где логика и психология переходят уже в метафизику, у него нет и речи. Универсально-историческое развитие устанавливается прямо из фактов и их расчленения согласно законам становления интеллекта и чувства.
Первая ступень по этой теории есть антропоцентрическое и антропоморфное религиозное истолкование мира, которое начинается с оживления бесконечного количества разнообразных предметов. Такое истолкование не уничтожает распыленного состояния людей, разделенных на орды, наоборот, укрепляет его и лишь косвенным образом приводит в движение человеческий дух, подстрекая его фантазию как форму приспособления к жизненным потребностям, могущим быть удовлетворенными только путем колдовства. При этом табу создает здесь средства установления примитивнейшей формы порядка и средства защиты в бесконечной борьбе с животными и людьми; оно вызывает почитание местных фетишей и обусловливает важнейшее событие производственного
прогресса, переход к земледелию. К этому образу, жизни, соединяющему и упорядочивающему людей, интеллект приспособляется, выбирая самые значительные и наиболее длительно почитаемые фетиши и создавая таким путем переход к политеизму. С возникновением культа выделяется духовенство, возникает принцип духовного руководства и разделения труда, появляется военная деятельность, направленная к созданию более крупных государственных образований, и, как следствие этого, на место людоедства и умерщвления людей становится рабство. С рабством появляются домашняя работа и начало ремесел и как результат всего этого - теократический,
наследственный и консервативный строй общества. Лишь в двух случаях эта всеобщая власть теократии была нарушена, когда из-за сильного развития военно-политических интересов теократия оказалась невозможной и само духовенство было поглощено военно-политической властью: так было у

331

греков и римлян. С них началось, так сказать, появление избранных народов человечества: ими были заложены основания европейской культуры, которая и составляет ядро истории человечества в целом. У греков сравнительно ограниченное развитие милитаризма не препятствовало светскому независимому и индивидуальному развитию искусства и науки, причем последняя достигла только в математике уровня позитивных знаний, в метафизике же и морали действовали фантастика и анархия. У римлян, наоборот, безграничное усиление милитаризма привело к подчиняющему и организующему весь мир империализму, от которого возможно было только обратное движение к распаду, к оборонительной организации частей и к аграрно-бюргерскому хозяйству при одновременном иссякании рынков рабского труда. Этим римский мир был подготовлен к осуществлению перехода к монотеизму, в котором уже взращенный греками единообразный интеллект начинает приспособляться к организационному единству общества. Таково происхождение католицизма и христианства; еврейское захолустье империи играло в этом процессе роль лишь первого толчка и материала. В этом пункте романтический католицизм, влияние Ж. де Местра и собственный католический инстинкт Конта .устремляются на построение исторической картины, но это, конечно, лишь концепция католицизма как формирующей и организаторской силы, оценивающая в последнем лишь ту его чудодейственную созидающую силу, которая воспитывала дух общности в целях создания упорядоченного общества и мирной по преимуществу, хозяйственно преуспевающей вселенной. Религиозный иррационализм здесь, ему кажется, уже достаточно преодолен и нейтрализован в догме и организации, так что теперь теологии можно приписывать только ее благодетельное влияние в форме духовного единства и порядка. Из этого вытекает институт духовного водительства или папства, который, однако, не управляет непосредственно, но лишь воспитывает и контролирует дух; из этого же порядка вытекают далее общность народов как единой семьи, признание индивидуальных прав человека, патриархальный уклад домашней жизни, высокая оценка профессионально- дифференцированного труда и сословного порядка. Возможно, конечно, что весь этот величественный порядок духа представляет собою лишь внесенную в него военно-политическую организацию, которая теперь, после разложения римского империализма, обнаруживается в выделившихся из него частях в чисто оборонительной форме, создает на месте рабства возникшее из колоната крепостничество и закладывает всем этим основы ремесленно-городской жизни.

332
Все это - первый и идеальный порядок отношений между духом и природными, ремесленными и политическими основами жизни или первая идеальная гармония между духовной и светской властью. Конечно, это идеальное состояние сразу низвергается с высоты, потому что теологическая наука средневековья запутывает интеллект, а полувоенная феодальная система запутывает гражданский порядок жизни в безысходные противоречия, которые не могут быть терпимы как длительные состояния. Развитие этих противоречий в позднее средневековье подточило изнутри всю систему гармонии духовной и светской власти для того, чтобы создать в свободной и положительной науке новое духовное руководство, а в полной демилитаризации и индустриализации гражданской жизни - новый светский жизнепорядок, которые потом должны объединиться в системе нового и окончательного <позитивного> порядка жизни. Но развитие к этой возвышенной цели протекает не так ясно и просто 115. Ибо при разрушении средневекового равновесия между наукой и государственным порядком первая впадает в скепсис или в метафизически- индивидуалистическую абстрактность и теряет способность к организации, вследствие чего создается грубый перевес государственной власти, подчиняющей себе все: религию, науку и искусство. Между средневековьем и вышедшим из его разложения новым целеустремлением лежит массив нового крупного государства. Но в действительности это лишь переходная форма и предварительное средство защиты против полного разложения, которое проистекает из протестантской, деистской и анархизирующейся науки. Это крупное государство, наконец, после того, как под его покровом вырастают чисто позитивные науки, взрывается силой тех самых метафизических теорий Просвещения и антимилитаристской буржуазии в ходе великой революции. Переход анархической критики и метафизики, открывающийся протестантизмом и завершающийся Просвещением, есть вторая ступень, - краткий промежуток, в который интеллект на время потерял свою способность к организующей деятельности. Революция ее естественное завершение. Ею открывается простор для позитивистского упорядочения мира, мирное и промышленное объединение человечества, которое будет по-новому организовано и будет управляться академией экспертов, состоящей из естественнонаучно и социологически образованных научных авторитетов, и комиссией политиков и техников-специалистов. Это - третья ступень, которой принадлежит будущее. Так и Конт приходит к пророчеству и утопии с тою лишь особенностью, что его пророчество и утопия проникнуты величайшей позитивистской трезвостью,
хотя в основе её нельзя не заметить некоторых религиозных черт, сильно пропитанных духом католицизма. Все же утопия Конта является научным расчетом в отношении к будущему, опирающимся на естественный закон развития. По отношению

333

к ней вполне приложим знаменитый лозунг позитивизма. <Savoir pour prevoir et prevoir pour pourvoir> (<Знать, чтобы предвидеть, и предвидеть, чтобы иметь возможность действовать>).
Совершенно очевидно, что эта конструкция, несмотря на все естественные законы и изучение среды, абсолютно телеологична и лишь подводит универсально-исторический фундамент под культурный синтез современности. При этом весьма сильно использованы диалектические противоположности как рычаги движения. Но по содержанию эта конструкция - прямая противоположность гегелевской. Она определяется западноевропейской естественнонаучной французской и католической культурой и хозяйственным развитием Запада так же, как конструкция Гегеля определяется протестантской неогуманистической идеологией и слабо развитой в хозяйственном отношении действительностью. Само целеполагание таково, что иным оно и не может быть, т. е. у обоих мыслителей в конечном счете это - суверенное полагание лично для них приемлемого синтеза, выросшего из культурно-исторической действительности, воспитавшей каждого из них.
Такова теория. От нее, как и у Гегеля, следует отличать конкретную или эмпирическую работу историков, которая, конечно, уже не есть <история без имен> (<histoire sans noms>); ее задача - упорядочить индивидуальную жизнь на основе этой <нормальной> линии развития, познать и объяснить чрезмерно сложные переплетения, аномалии и временные нарушения нормального развития. Теории Конта оказались по самой своей природе приложимыми в особенности к таким областям исторического исследования, которые по недостатку письменной традиции уже сами по себе дают мало индивидуально характерного и поэтому могут быть до известной степени схвачены лишь в форме общих построений. Поэтому особенный толчок контовские идеи дали наукам о доисторическом человеке, к чему следует отнести также и антропологически ориентированную историю первобытной религии. Дальнейшее развитие этих наук пошло также и иными путями, отступающими от указанных Контом, в частности, в отдельных случаях сознательно или бессознательно, были снова выдвинуты такие самостоятельные содержания и творческие силы, которые далеко выходили за пределы чистого формального интеллекта, - все это вполне понятно, но нисколько не изменяет мнения об огромном значении движения, ведущего свое начало от Конта. Более трудным оказалось применение его теории к документализированной истории, открывающей индивидуальную жизнь. В данном случае с расширением исторических знаний собственная теория Конта становилась все более искусственной; другие же историки, создавая исторические

334

представления, никогда не могли полностью провести его теорию. История Греции Грота предшествовала Конту и была оплодотворена идеями Бентама, благодаря чему она и родственна учению Конта. Бокль для своей истории Англии успел написать лишь двухтомное теоретическое введение; для конкретного и индивидуального изображения процесса у него не хватило
сил 116 Тэн, самый блестящий из историков-позитивистов, придерживался главным образом теории среды: прогрессивно-диалектическое развитие отступает у него на задний план; он работал с понятиями индивидуальных предрасположений расы, национальности и личности и в остальном скрывался за априорным, выводимым из теории характером собрания своих знаменитых <фактов>. Одновременное влияние на него Гегеля и сильно, и
достаточно известно 117. Еще более независимым от теории Конта и более гибким в понимании индивидуальных фактов был Лесли Стивен, выдающийся историк развития английской культуры, взгляды которого до некоторой степени совпадают с Контом лишь в подчеркивании фактов и в концепции цели будущего, но в остальном он достаточно бесстрастно следует ходу вещей. В области, пограничной между доисторическим периодом и историей, стоит Фюстель де Куланж, который в своей чрезвычайно поучительной книге <Древняя гражданская община> (<Cite antique>) устанавливает тесную связь религиозных идей с общественными учреждениями и их взаимное влияние, но в общем сохраняет за религиозными идеями их качественно самостоятельный характер и понимает христианство диаметрально противоположно Конту не как организацию, но как индивидуалистическое разложение религиозно-общественной власти античного города 118. Во всех этих случаях подлинное исследование пробило брешь как в выводах, так и в методах контовской естественнонаучной теории истории. Ни одной значительной работы по государственной и военной истории не было создано на основе этой теории, да и для самого Конта новейшее крупное государство было всего лишь диалектически- телеологически конструируемой аномалией в развитии. Практически позитивизм во Франции развивался больше со стороны эмпирической психологии, основанной на наблюдении и ассоциации, причем воздействие этой психологии сказывалось в усилении скептических тенденций, тогда как контовская утопия и универсальная история были забыты 119

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия