Трёльч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава II. О масштабах для суждения об исторических предметах и их отношении к культурному идеалу современности

1. Исходная точка для образования масштаба
исторической индивидуальности.

Важным результатом произведенного в первой главе обзора состояния оставленной проблемы является утверждение и обоснование общего в наши дни понимания, что философия истории не может быть систематикой исторического процесса, телеологической конструкцией поступенчатого осуществления цели. Причина заключается не в том, что в этом случае возникает угроза превратить все действующие лица в марионеток и совершить насилие над эмпирической историей. Об этом вообще не идет речь, так как такие вопросы даже не возникали. Причина заключается в твердом совершенном реализме современной истории, которая всегда, насколько это возможно, исходит из критически проверенных фактов и из индивидуального смысла и характера исторического созидания. Формальная философия истории или историческая логика совершенно так же исходит из данных эмпирического исследования, как философия и логика природы из предоставляющих точное и строгое описание явлений природы естественных наук. Этим не отвергается метафизический образ мышления, однако он, как в одном, так и в другом случае, способен дать реальным наукам и их выводам только толкования и связи, но никогда не может входить в сами эти науки и обосновывать их как знание фактов. Не отвергается этим и этическая направленность на великое долженствование людей, только из этого долженствования не объясняются конкретные образования: напротив, каждая направленность долженствования сама должна быть обнаружена во многом препятствующей ей и искажающей ее исторической действительности. Современный реализм исторического метода, достигшего высокого искусства и уверенности, больше не допускает конструкций типа гегелевской, фихтевской, спенсеровской и контовской, так же, как современные естественные науки не допускают возврата к натурфилософии Новалиса или Шеллинга.
Но в чем же состоит тогда задача материальной философии истории? В первую очередь, не в чем ином, как в обретении

102

масштаба, идеала, идеи создания из настоящего - рассмотренного в целом как общая ситуация и результат тысячелетий - нового культурного единства. Материальная философия истории по своей природе телеологична. Да и как могло бы быть иначе? Однако это не телеология объективно конструируемого, рассмотренного, исходя из последней вечной цели, мирового процесса, а телеология формирующей и конструирующей свое будущее из прошлого, исходя из данного момента, воли. Телеология первого типа доступна только божественному знанию, если единство общего процесса вообще существует и подлинная вечная цель не состоит в завершении развития индивидов; внутренняя история этого развития известна историку лишь в своей самой незначительной части в нескольких проявлениях, для Бога же она, вероятно, составляет подлинный смысл целого, поэтому для него совершенно безразлично, состоялось ли это завершение в начале, в середине или в конце исторического процесса, или где-нибудь еще. Телеология же второго типа есть доступная людям и требующая решения проблема, причем выступающая в своей концентрированности каждый данный момент то тут, то там. В спокойные времена, когда продолжается начатое развитие, эта проблема видится как продолжающийся прогресс, как не прекращающийся рост и извлечение выводов, что и послужило основой для разговоров о прогрессе. В катастрофические революционные времена она сводится к созданию новой идеи культуры из находящихся в наличии элементов; тогда говорят о вечных идеалах разума, к которым следует вернуться, или о преобразовании исторического наследия в новое содержание культуры, о возврате к прежним авторитетам и субстанциальностям, или о новых откровениях и озарениях, что в конечном итоге при требовании соединить старое и новое в значительной степени сводится к одному и тому же.
Таков, следовательно, - по крайней мере на первый взгляд - смысл материальной философии истории. Ее значение по существу практическое, этическое, если понимать слово этика в широком смысле, как это делали греки, или культурно-философское. Такой собственный наш современный культурный синтез не может быть создан без широкого обозрения истории и обращения к ее предшествующим ценностям и образованиям. Из этого, конечно, следует пространная и широкая связь понятий и глубокое изучение взаимоотношения между оценками прошлого и настоящего и развиваемого из него будущего. Однако вся эта пространная связь практически и нормативно обусловлена и должна придать содержание и направление нашей собственной проникающей в будущее деятельности. Это единственно возможное философское преодоление историзма, созвучное повсюду утверждающимся

103

представлениям о практической в конечном счете обусловленности и целенаправленности познания, которое по отношению ко всему конечному никогда не есть просто познание как таковое, а всегда - выбор и формирование конечного, служащие развитию и возвышению духа. Лишь в области религии затихают эта буря и натиск созидания; именно поэтому религиозность уже не есть познание, познающая разработка и упорядочение действительности. Поэтому чувствовать связь этого покоя в религии с бесконечным созиданием истории есть высшая цель всей жизненной мудрости, но она выходит далеко за пределы всех разрешимых проблем философии истории. Она прежде всего может ставить перед собой цель овладеть всей полнотой исторической жизни и знания, придав ей направление, которым должна следовать наша созидающая воля. Все остальное, если в нем еще окажется необходимость, может быть выведено из этого.
Следовательно, эта цель - полная противоположность чисто созерцательному отношению к истории. Правда, и такое отношение, если оно притязает на понимание последовательности и необходимости происходящего, исходя из глубочайшей основы мира, представляет собой сверхчеловеческую задачу и уничтожение практической воли, которой нужны неопределенность будущего и концентрация исторического материала с точки зрения идеала. Поэтому философы такого рода всегда приходили в конце своего пути к квиетизму. Напротив, если чистые историки обращаются только к созерцанию и рассматривают великую связь просто как сущую и становящуюся, как это делал такой великий исторический гений, как Ранке, то они не выходят за рамки чистой эмпирии и создают не философию истории, а ее предпосылку и основу. Правда, во <Всемирной истории> Ранке такая постановка историко- эмпирической задачи уже очень близка философии истории, вследствие чего ей грозит опасность квиетизма, в чем часто упрекали Ранке. Он часто оказывался близок к созерцательной философии истории, но всегда отличался от нее тем, что постоянно вновь и вновь подчеркивал чисто эмпирический связующий и утверждающий смысл исследования. Ракке раскрывает удивительное богатство сравнивающих, обобщающих, обозревающих наблюдений, которые, однако, всегда подчиняются чисто эмпирическому духу целого. Однако деятельность Ранке очень поучительна в связи с поставленной здесь задачей, поскольку он в своем обзоре всемирной истории, конечно, не может, да и не хочет опускать оценки. При этом проявляется связь его оценок с его собственной позицией и его идеалами созидания будущего. Поэтому он мог и должен был требовать, чтобы каждое поколение совершало построение всемирной истории, ставя новые цели, хотя одновременно он

104

определяет задачу историка как совершенно объективное созерцание божественного и действующего в истории 1. В этих противоречиях проявляется не разрешенная им проблема связи между чисто эмпирическим исследованием, созерцательной конструкцией и обусловленной настоящим оценкой. Два последних элемента находятся в противоречии друг другу. Для того чтобы действительно имело место философское преодоление истории, последний из этих элементов должен быть выявлен в своем полном значении и в своей проблематике, и созерцание может вырастать только из него и развиваться как его фон и основа. Ибо созерцание ведь может дать только ценностную и смысловую связь целого, затем ему придется пройти через решение теснящихся в собственной позиции вопросов ценности и смысла. Основные работы Ранке были написаны, и его мышление сложилось в блаженной тиши до мартовских дней, и он мог быстро выйти в созерцании за пределы ценностных проблем собственной позиции. Уже его последователи не могли это себе позволить в острой борьбе за национальное единение. В настоящее же время практические культурные проблемы усилились и усложнились. Поэтому задача философского преодоления истории ставилась все более страстно, и она уже не может ограничиваться осторожной эмпирией, продвинутой до границы созерцательно постигнутой всеобщей связи, и столь же осторожно сплетенной с этим ценностной системой европейской гуманности и наиболее возможного политическо- социального покоя. Мы должны со всей ясностью и резкостью поставить на первый план значение проблемы ценности, ее связь с современным положением, ее постановку и решение, исходя из исторического горизонта, а созерцание всеобщей истории может лишь развиваться из этого, как содержащееся в этой проблеме и требуемое ею. Об этом еще подробно пойдет речь в дальнейшем. Здесь вопрос об отношении между проблемой ценности и созерцанием можно еще отложить.
Остается, следовательно, в первую очередь и главным образом, задача материальной философии истории, названная выше практическо- этическая задача, а она ведет к проблеме масштабов, с помощью которых мы измеряем прошлое, настоящее и будущее, а вместе с тем к проблеме отношения этих различных масштабов друг к другу и к универсальному, общезначимому целому.
Но как же найти путь от эмпирической истории, от исторической логики действительного исследования к этой целиматериальной философии истории, к культурному синтезу современности? Если следовать всем характеризованным выше предпосылкам, признавать историческое мышление и исторический реализм, основывать подлинные науки о духе на

105

современном историзме, то иная исходная точка невозможна. Из этой исходной точки надо действовать. И в самом деле, из нее ведут линии, которые не только указывают на эту проблему, но и приближают к ее решению. Только путь этот ведет к цели медленнее и следует более извилистыми ходами мысли, чем хотели бы люди со средним уровнем мышления, направленным на быстро достигаемые, однозначные и радикальные или, как принято говорить теперь, абсолютные цели. Логика эмпирической истории конституирует свои предметы посредством осуществляющегося в них смыслового единства и стягивает тем самым большие группы людей и большие временные периоды в индивидуальные смысловые единства; для их создания соединяются в целом психологически понятные и ясные процессы, правда, не осуществляя полностью и исключительно такой смысл. А это означает, как уже подчеркивалось выше, что каждый индивидуальный смысл является одновременно и относительной ценностью, которая может созерцаться и чувствоваться только виртуально содержащим в себе все бесконечные ценностные возможности смыслом. Поэтому индивидуальную имманентную ценность исторического образования всегда следует сначала измерять ею самой, но она одновременно всегда кроме того и сверх того измеряется общей ценностной связью, даже если историк не обязательно должен об этом говорить. Каждый историк совершает это во всяком случае молча, и читатель также. Однако не может быть сомнения в том, что эта общая ценностная связь
возникает в собственной исторической ситуации наблюдателя и одновременно обогащается и корректируется созерцаемыми историческими смысловыми образованиями. Каждый человек пользуется масштабами в суждении об исторических предметах, выходящими за пределы чисто имманентного явления наличного смысла или ценности, и этими масштабами он, естественно, пользуется для формирования собственного времени и современной ему культуры, или хочет, чтобы они применялись так же другими. Но как он находит эти масштабы, если не может их взять из радикального естественного права, а должен сам вывести их из полноты исторического опыта и созерцания? В этом один из наиболее частых и трудных <порочных кругов> нашего мышления. Это относится не только к историку, это относится к человеку вообще и в любое время; только в столь сложные и ясные исторические времена, как наше, это составляет проблему общего сознания. Состояние парения между прошедшим, настоящим и будущим смыслом – таково духовное беспокойство, из которого эта проблема возникает, и в нем заключено движение, которое ведет к решению.
Когда ориентализация эллинской культуры в государствах диадохов стала угрожать одичанием и распадом,

106

сверхутонченностью и специализацией, произошло историческое самоосмысление и началось возрождение духа Африки и вытеснение духа Азии. Когда в позднее средневековье кризис стал повсюду требовать обновления и возрождения, люди обратились к истокам, духовным, а затем и светским, и в Реформации и Ренессансе вдохнули новую жизнь в старые исторические основы. Все это при отсутствии современного историзма происходило, правда, в очень догматических формах, но это всегда - новая и одна и та же проблема возврата современности к ее историческим истокам, оценка исторического, которая одновременно ведет к преобразованию настоящего, тесная связь оценки прошлого с образованием будущего. Когда позже освободившемуся от тягот истории Просвещению противопоставили себя романтика и историческая наука, та же проблема стала рассматриваться под более историческим углом зрения, хотя догматизация германохристианского средневековья связывала еще историческое мышление очень жесткими догматическими узами. Сегодня вновь возникает та же проблема: обновить настоящее ценностным суждением о прошлом и одновременно вывести это ценностное суждение из потребности и горизонта настоящего. В этом, в этой нерасторжимой связи положения в настоящем и оценки прошлого, а не в вопросе о масштабах изолированного, чисто созерцательного и абсолютно оценивающего отношения к событиям прошлого, заключена подлинная проблема. Проблема масштаба самым тесным образом связана с этим возрождением и означает новое видение настоящего, исходя из прошлого, и новое видение прошлого, исходя из настоящего. Сегодняшнее решение проблемы уже не может быть достигнуто с помощью простых, в сущности лишь мнимых догматизаций одного или нескольких моментов прошлого, оно должно исходить из конкретного исторического исследования и познания. И значение формальной философии истории или исторической логики состоит в том, чтобы, исходя из логического понимания эмпиpико-исторического исследования, найти решающий пункт исторического мышления и видения, который может привести к общим логическим основам данных проблем 2.
Этот решающий пункт прежде всего - индивидуальность исторического образования и стремление во всем исследовании к объективности, к тому, чтобы измерять это образование только его собственным волением и содержанием, к имманентной критике, как это иногда называют. Эта критика предполагает по возможности непосредственное вчувствование в чужие исторические смысловые тотальности, свободное от какого-либо воздействия собственных желаний и идеалов, которые может иметь в своем отношении к жизни наблюдатель. Что подобное, правда, всегда лишь приближаясь к такому

107

требованию, все-таки может приводить к значительным успехам и глубокому воздействию, бесспорно доказано историческим исследованием на примере многих выдающихся трудов. Только это позволяет находить в истории новые силы и озарения. В этом понятии индивидуального, введенного в историю и осознанного благодаря романтикам, заключено первое применение масштабов для оценки исторических явлений. Это - измерение каждого образования по его собственным идеалам и возможностям. Это заключено в плодотворной современной теории каждого художественного воления и относится также ко всему остальному, государственному, правовому, общественному волению и т. д. Исходя из этого, следует разворачивать всю проблему масштабов. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия