Рикёр П. Память, история, забвение

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть первая. О ПАМЯТИ И ПРИПОМИНАНИИ

Глава 1. Память и воображение

2. Аристотель: «Память сопряжена с прошлым»

Трактат Аристотеля «Peri mnemes kai anamneseos», дошедший до нас под латинским названием «De memoria et reminiscentia» («O памяти и припоминании»), наряду с подборкой из девяти небольших работ, традиционно называемой «Parva Naturalia»13, можно рассматривать в контексте эристики и диалектики, унаследованных от Платона. Для чего здесь двойное название? Не для того, чтобы отличить сохраняющееся воспоминание от его вызывания в памяти, а чтобы подчеркнуть простое присутствие воспоминания в сознании, что в дальнейшем, в феноменологическом разделе, я буду называть простым воскрешением в памяти (evocation) в отличие от вызывания, или добывания, воспоминания (rappel).

13 Французский переврд «Малых естественнонаучных произведений», в том числе и рассматриваемого нами трактата «О памяти и припоминании», вышедший в издательстве «Les Belles Lettres», принадлежит Рене Мюнье. Я вместе со многими другими выражаю признательность Ричарду Сорабжи за английский перевод и комментарий к нему, опубликованные под названием «Аристотель о памяти» («Aristotle on Memory». Providence, Rhode Islande, Brown University Press, 1972). Следуя ему, anamnesis можно переводить как «вспоминание» (rappel, recollection); я предпочитаю слова «припоминание», «вторичное воспоминание» (rememoration) в соответствии с типологией памяти, которая в настоящем труде располагается вслед за изучением истоков проблемы.

36

Память в этом особом смысле характеризуется вместе с тем и как чувство (pathos), что решительно отличает ее от вызывания воспоминания14.

На первом месте стоит вопрос о вспоминаемой «вещи»; именно в этой связи произнесена ключевая фраза, которая сопровождает мое исследование на всем его пути: «Память сопряжена с прошлым» (449b 15)15. Именно контраст с «будущим» предположения и ожидания, а также с «настоящим» ощущения (или восприятия) подчеркивает эта исключительно важная, характерная черта. Различие проводится именно с позиции обыденного языка (не кто-то лично сказал бы... а сказали бы, что ...). Еще более выразительно звучит: только «в душе»16 говорят о том, что прежде (proteron) услышали что-то, почувствовали, помыслили (449Ь 23). Эта временная отметка, о которой также сообщается в языке, связана с тем, что в дальнейшем мы будем называть декларативной памятью. Она подчеркивается особенно настойчиво: в той мере, в какой истинно, что вспоминают «без предметов» (449Ь 19), в той же мере сдедует со всей решительностью утверждать, что память существует тогда, когда «протекает время» (when time has elapsed) (449b 26), или, короче говоря, «вместе со временем»17. В этом отношении человеческие существа, как и некоторые животные, обладают простой памятью, но не все они располагают «ощущением (восприятием, aesthesis) времени» (Ь 29). Это ощущение (восприятие) заключается в том, что отметка о предшествовании несет в себе различение «до» и «после». Итак, «до» и «после» существуют во времени (en khronoi)» (b 23) (and earlier and later are in time). Это полностью соответствует анализу времени в «Физике» (IV, 11), согласно которому мы воспринимаем время, только воспринимая движение; однако время воспринима-

14 Аристотель обозначает это воскрешение в памяти одновременно и существительным тпётё, и глаголом mnemoneuein (449b 4). Мюнье переводит так: «память и воспоминание» и чуть дальше: «совершать акт воспоминания»; Сорабжи: «память и воспоминание» (memory and remembering). Существительное anamnesis аналогичным образом дублируется глаголом anamim-neskesihai. Мюнье: «припоминание» (reminiscence) и «воспоминание через припоминание» (souvenir par reminiscence); Сорабжи: «вспоминание» (recollection, recollecting).

15 Мюнье: «Память направлена на прошлое»; Сорабжи: «Память сопряжена с прошлым» (Memory is of the past); грек говорит: «tou genomenou» (то, что случилось, что произошло).

16 Сорабжи: «говорят в своей душе» (says in his soul).

17 Мюнье: «Любое воспоминание сопровождается понятием времени»;

: «Всякое воспоминание включает в себя время» (All memory involves time).

37

Часть первая. О памяти и припоминании

ется как отличное от движения, если только мы его «замечаем» (horisomeri) («Physique», 218b 30)18, то есть если мы можем различить два момента — один как предыдущий, другой как последующий19. В этой точке анализ времени и анализ памяти совпадают друг с другом. Второй вопрос касается отношения между памятью и воображением. Их связь обеспечена принадлежностью к одной и той же части души — душе ощущающей, согласно делению, проводимому уже Платоном20. Однако трудность состоит в другом. Близость этих двух проблемных областей придает новую силу старой апории присутствия того, что отсутствует: «Можно спросить себя, каким образом (we might bepuzzled how), когда чувство присутствует, помнят о том, что не присутствует» (450а 26-27; перевод изменен).

На эту апорию Аристотель отвечает, что то, что ему кажется очевидным (delori), a именно что чувство рождается благодаря ощущению «в душе, в той ее части, которая руководит ею»21, принимается за своего рода образ (zographema), «о котором мы говорим, что это память» (ibid.). Здесь берется на вооружение — с помощью нового слова, к которому мы обратимся в дальнейшем, — хорошо известная проблематика emon, a вместе с ней и проблематика отпечатка (typos)', последняя связана с метафорой отпечатка и печати. Однако в отличие от «Теэтета», где отпечаток помещался «в душах» — чем создавался риск трактовки последних как способных впитывать в себя реальности, — Аристотель объединяет тело и душу и на этой двойственной основе разрабатывает краткую типологию различных вариантов отпечатков (451Ь 1-11). Однако наш автор не расстается с упомянутой метафорой. Рождается новая апория: если это так, спрашивает он, о чем в таком случае вспоминают? О чувстве или о вещи, из которой происте-

18 «Быть во времени значит измеряться временем и самому ему (движению. — И.В.), и его бытию... и находиться движению во времени значит именно то, что бытие его измеряет» (221а 5-7). — Здесь и далее см.: Аристотель. Физика // Аристотель. Соч. в 4-х т. Т. З.М., 1981. — Прим. перев.

19 «Мы разграничиваем их тем, что воспринимаем один раз одно, другой раз другое, а между ними — нечто отличное от них; ибо когда мы мыслим (noesomen) крайние точки отличными от середины и душа отмечает (eipei) два «теперь» — предыдущее и последующее, тогда это [именно] мы и называем (phamen) временем...» (219а 25 sq.).

20 Следует, однако, сказать, что «вещи, являющиеся предметами памяти, это такие вещи, которые отсылают к воображению и волей случая не существуют без этой способности» («whereas things that are not grasped without imagination are remembered in virtue of an accidental association»} (тогда как вещи, которые непостижимы без воображения, вспоминаются благодаря случайной ассоциации, 450а 22-25).

21 Чем? Душой или ощущением? Мюнье: «которая обладает ощущением»; Сорабжи: «которая вмещает в себя душу» («wtich contains the soul») (450a 25).

38

Глава 1. Память и воображение

каст чувство? Если о чувстве, то разве не отсутствующую вещь вспоминают? Если о вещи, то каким образом, воспринимая впечатление, мы сможем вспомнить отсутствующую вещь, которую мы не в состоянии воспринять? Иными словами, как возможно, воспринимая образ, вспоминать что-то отличное от него?

Решение этой апории состоит в обращении к категории отличия, унаследованной от платоновской диалектики. Присоединение к понятию отпечатка понятия рисунка, начертанного изображения, как сказали бы сегодня (graphe22), направляет на путь решения. В самом деле, именно понятие начертанного изображения содержит в себе ссылку на иное; иное, нежели чувство как таковое. Отсутствие как «иное» присутствия! Возьмем, говорит Аристотель, такой пример: нарисованное животное. Этот рисунок можно толковать двояко: либо рассматривать его как таковой, как простое изображение, нарисованное на чем-то; либо как eikon («копия», говорят оба наших переводчика). Такое допустимо, поскольку изображение имеет одновременно две стороны: оно существует само по себе и вместе с тем есть репрезентация другой вещи (allou phantasma)] здесь словарь Аристотеля четок; он оставляет термин phantasma за начертанным изображением как таковым, а термин eikon — за соотнесением с иным, нежели изображение23.

Решение хитроумное, но в нем имеются свои трудности: метафора отпечатка, одной из разновидностей которой является начертанное изображение, отсылает к «движению» (kinesis), результатом которого выступает отпечаток; но это движение в свою очередь отсылает к внешней причине (кто-то, что-то оставили отпечаток), в то время как двоякое толкование рисунка, начертанного изображения продолжает удвоение, внутренне присущее мысленному образу, — как сказали бы мы сегодня, двойную ин-тенциональность. Эта новая трудность мне представляется результатом соперничества между двумя моделями — отпечатком и изображением. Это соперничество было подготовлено в «Теэтете», где сам отпечаток трактовался как означивающий след (semeion); тогда именно в самом semeion объединялись внешняя причинность отпе-

22 Введенное чуть выше слово lographema содержит в себе корень graphe.

23 К этому словарю следует присоединить термин тпётопеита, который Сорабжи переводит как «reminder» (припоминать), обозначающий своего рода воспоминание, памятку (452а 2), к чему мы еще вернемся во второй — феноменологической — части настоящего исследования. Мюнье переводит тпётопеита простым словом «воспоминание», понимая под ним то, что заставляет думать об иной вещи.

39

Часть первая. О памяти и припоминании

чатка (kinesis) и означивание, внутренне присущее следу (semeiori). Скрытое расхождение между двумя моделями вновь проявляется в тексте Аристотеля, если сопоставить возникновение чувства и ико-ническое означивание, трактуемые нашими переводчиками как копии, следовательно, как похожесть. Это совпадение между воздействием (внешним) и похожестью (внутренней) будет главным для нашего изучения проблематики памяти.

Контраст между двумя главами аристотелевского трактата — тпёте и anamnesis — более очевиден, чем их принадлежность к одной и той же проблематике. Различение между тпётёи anamnesis имеет два аспекта: с одной стороны, простое воспоминание возникает так, как возникает чувство, тогда как вызывание в памяти24 состоит в активном поиске. С другой стороны, простое воспоминание находится под влиянием того, кто оставляет отпечаток, тогда как принцип движения и всей цепи изменений, о которых мы будем говорить, находится в нас самих. Однако связь между двумя главами обеспечивается той ролью, какую играет в них временная дистанция: акт вспоминания (mnemoneueiri) совершается, когда время уже протекло (рпп khronisthenai) (45la 30). Именно этот временной интервал между первичным впечатлением и его возвращением пробегает вызывание в памяти. В этом смысле время остается общей ставкой и для памяти-чувства, и для вспоминания-действия. Правда, эта ставка почти исчезла из виду в ходе подробного анализа вызывания в памяти. Причина этого в том, что теперь акцент делается на «как», на методе эффективного вызывания в памяти.

В общем, «действия по вызыванию в памяти производятся тогда, когда изменения (kinesis} следуют одно за другим» (451Ь 10)25. Однако эта последовательность может осуществляться либо в силу необходимости, либо в силу привычки; таким образом сохраняется некоторый резерв для варьирования, к чему мы вернемся в дальнейшем; это значит, что приоритет, отданный методи-

24 Мюнье оставляет слово «reminiscence»; Сорабжи предлагает «recollection» (припоминание); я в свою очередь говорю о вызывании в памяти, «rappell», или о вторичном вспоминании (rememoration), имея в виду в перспективе обращение к феноменологии, которое последует за «пояснением текстов» Платона и Аристотеля. Различение, проводимое Аристотелем между тпётё и anamnesis, как мне представляется, предвосхищает то различение, которое предлагает феноменология памяти: между простым воскрешением в памяти и поиском воспоминания, или усилием по вспоминанию.

25 Мюнье: припоминания происходят, когда движения естественно следуют одно за другим»; Сорабжи: «Acts of recollection happen because one change is of a nature to occur after another» «Акты воспоминания имеют место, потому что одно изменение естественным образом происходит вслед за другим« (451Ь 10).

40

Глава 1. Память и воображение

ческой стороне разыскания (термин, дорогой всем сократикам), объясняет настойчивость в поиске исходной точки для осуществления вызывания в памяти. Таким образом, инициатива разыскания связана с присущей нам «способностью к поиску». Исходная точка остается во власти исследователя прошлого, даже если последующее развитие разыскания подчиняется необходимости или привычке. Более того, в ходе движения остаются открытыми несколько направлений, исходящих из одной и той же точки. Таким образом, метафора пути вызвана метафорой изменения. Вот почему поиск может сбиться с пути, идя по ложным следам, так что удача играет здесь свою роль. Однако в ходе этих упражнений методической памяти вопрос о времени не теряется из виду: «Самый важный момент — это познание времени» (452Ь 7). Такое познание нацелено на измерение пройденных интервалов — измерение точное или неопределенное; в обоих случаях оценка «больше» или «меньше» является неотъемлемой частью познания. А эта оценка связана со способностью различать и сравнивать между собой величины, идет ли речь о расстояниях либо о больших или меньших размерах. Такая оценка даже может включать в себя понятие пропорции. Это суждение Аристотеля подтверждает тезис о том, что понятие временной дистанции внутренне присуще памяти и обеспечивает принципиальное различие между памятью и воображением. Более того, роль оценки промежутков времени подчеркивает рациональную сторону вызывания в памяти: «разыскание» есть «своего рода рассуждение (syllogismos)» (453a 13-14). Это не препятствует утверждению о связи тела с чувствами, которые также ведут охоту за образом (phantasma) (453a 16).

В противоположность редуцирующему прочтению создается, таким образом, плюрализм традиций интерпретации. Прежде всего традиция интерпретации ars memoriae, которая, как будет показано во второй главе, состоит в такой работе памяти, где операция запоминания превалирует над припоминанем простых событий прошлого. На второе место поставим ассоцианизм философов Нового времени, которые, как подчеркивает Сорабжи в своем комментарии, находят в текстах Аристотеля солидную поддержку. Но остается еще третья концепция, где акцент делается на динамизме, изобретении цепочек связи, как это делает Бергсон в своем анализе «усилия по вызыванию памяти».

В заключение прочтения и толкования трактата Аристотеля «О памяти и припоминании» можно попытаться определить значение этой работы для феноменологии памяти.

41

Часть первая. О памяти и припоминании

I

Главным вкладом является различение между тпётё и anamnesis. Мы обнаружим его в дальнейшем выраженным в других понятиях — простого вызывания в памяти и усилия по вызыванию воспоминания. Таким образом, Аристотель, проведя границу между простым присутствием воспоминания и актом вызывания в памяти, навсегда оставил пространство для дискуссии, не менее важной, чем обсуждение основополагающей апории, выявленной в «Теэтете», — апории присутствия того, что отсутствует. В целом его вклад в эту дискуссию неоднозначен. С одной стороны, признав характерной чертой воспоминания в сфере воображения соотнесенность со временем, он обострил эту загадку. В воспоминании отсутствующее получает временную печать предшествования. Зато ограничив в свою очередь дискуссию рамками категории eikon, соединенной с категорией typos, он рискует оставить апорию в тупике. Этот тупик также имеет двоякое значение. С одной стороны, на протяжении всего нашего исследования остается трудный вопрос: существует ли между образом-воспоминанием и первичным впечатлением отношение сходства, даже копии? Платон приступил к этой задаче, избрав в качестве мишени иллюзию, касающуюся такого рода отношения, и в «Софисте» попытался четко отделить друг от друга два вида миметических искусств — фантасматическое искусство, иллюзорное по своей природе, и искусство образное, способное на достоверное отображение. Аристотель, как представляется, не замечает риска ошибки или иллюзии, связанного с понятием eikon, сфокусированным на сходстве. Держась в стороне от злоключений воображения и памяти, он, вероятно, хотел защитить эти феномены от перебранки, провоцируемой софистикой, против которой у него, в его «Метафизике», были заготовлены возражения и аргументы, главным образом касающиеся вопроса о самоидентичности ousia (сущности)9*. Однако, не принимая в расчет степени надежности памяти, он вывел за пределы дискуссии понятие иконического сходства. Второй тупик: считая установленной связь между eikon и typos, он добавил к трудностям рассмотрения проблемы образ-копия другие, связанные с проблемой отпечатка. Каково на деле отношение между внешней причиной — «движением», породившим отпечаток, и изначальным чувством, которое дается в воспоминании и через него? Разумеется, введя категорию отличия в сердцевину самого отношения между eikon, истолкованным как письменное изображение, и изначальным чувством, Аристотель сумел значительно продвинуть дискуссию. Тем самым он повел наступление на понятие сходства, доселе никем не оспаривав-

42

Глава L Память и воображение

шееся. Но парадоксы отпечатка постоянно будут появляться вновь — главным образом в связи с вопросом о материальных причинах упорного сохранения воспоминания, предшествующего его вызыванию.

Что касается anamnesis, Аристотель с помощью этого слова первым дал разумное описание мнемонического феномена вызывания в воспоминании, которому противостоит простое воспоминание, приходящее на ум. Богатство и тонкость описания делают его родоначальником школ, исследующих модель интерпретации способов связи, соотносимых либо с «необходимостью», либо с «привычкой». Английские эмпиристы с их ассоцианизмом — всего лишь одна из этих школ.

Однако вызывает удивление тот факт, что Аристотель при описании того, как осуществляется вызывание в воспоминании в обычных жизненных ситуациях, сохранил одно из ключевых слов философии Платона, ставшее таковым начиная с «Менона» и других великих диалогов; слово это — anamnesis. Чем объяснить эту верность словам? Глубоким уважением к учителю? Использованием собственного авторитета, чтобы выгородить анализ, который натурализовал грандиозную проблему знания, забытого при рождении и вызванного в памяти путем научения? Или хуже того: замаскированным под верность предательством? Можно только теряться в догадках. Но ни одно из этих упомянутых предположений не выходит за рамки психологии автора. К тому же каждое из них подкрепляет свою претензию на истинность предполагаемой тематической связью, которая существовала между anamnesis Платона и Аристотеля. Эта тематическая связь двоякого рода: прежде всего в апоретическом плане это наследие eikon и typos, идущее от «Теэте-та» и «Софиста». Считалось, что у Платона в этих категориях осмыслялись возможность софистики и само существование софиста, вопреки теории припоминания, которая может прилагаться только к таким проблемам, как хорошая память мальчика-раба из «Менона»; у Аристотеля eikon и typos являются единственными категориями, призванными учитывать функционирование повседневной памяти; они не только обозначают собой апорию, но и указывают путь ее разрешения. Однако между Платоном и Аристотелем существует более глубокая связь, чем идущая к своему разрешению апория. Эта связь состоит в верности Сократу в употреблении двух символических терминов: «узнавать» (apprendre) и «разыскивать» (chercher). Сначала надо узнать, затем совершать трудное разыскание. Благодаря Сократу Аристотель не смог, не захотел «забыть» anamnesis Платона.

43