Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. От романтизма до наших дней.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава двадцать шестая
Людвиг Витгенштейн: от «Логико-философского трактата» к «Философским исследованиям»

1. ЖИЗНЬ

Людвиг Витгенштейн родился в Вене в 1889 г. Его отец Карл Витгенштейн был среди основателей сталелитейной промышленности империи Габсбургов. В 1906 г. он отправил сына учиться в Англию. Закончив техническую школу, Людвиг стал студентом инженерного факультета Манчестера, а оттуда в 1911 г. по совету Фреге отправился в Кембридж (Trinity College). Здесь под руководством Рассела он изучал основы математики. Но вспыхнувшая в 1914 г. война заставила философа уйти добровольцем на фронт. Захваченный в плен, он оказался в итальянской тюрьме в Кассино. После освобождения в августе 1919 г. он обсуждает с Расселом в Голландии рукопись своей работы, озаглавленной по предложению Джорджа Мура «Tractatus logico-philosophicus» («Логико-философский трактат»). С 1920-го по 1926 г. он преподавал в начальной школе в маленьких провинциях Нижней Австрии, затем строил дом для своей сестры. Вернувшись в Кембридж, Витгенштейн начал преподавать в 1930 г. в Trinity College. В 1939 г. сменил Мура на кафедре философии. Во время Второй мировой войны философ не погнушался работой санитаром в одном из лондонских госпиталей, затем лаборантом в Ньюкасле. Последние лекции относятся к 1947 г. Затем год одиночества в Ирландии. Навестив в 1949 г. своего бывшего ученика, американца Нормана Малколма, философ узнает по возвращении в Кембридж, что болен раком.

Малколм, бывший в день смерти 29 апреля 1951 г. рядом с учителем, слышал последние слова Витгенштейна: «Скажите им, что это была восхитительная жизнь!» «Ими» были близкие друзья философа, комментирует Малколм, «и, когда я думаю о его глубоком пессимизме, об умственном и моральном напряжении и

463

страданиях, о беспощадности, с которой он эксплуатировал собственный интеллект, о его потребности в нежности, с которой соединялась горечь, отталкивавшая привязанность, мне все кажется, что он был невыносимо несчастлив. Тем не менее, умирая, он повторял самому себе: "Какая была сказочная жизнь!" Странные и таинственно волнующие слова».

2. «ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЙ ТРАКТАТ»

«Трактат» вышел в 1921 г. на немецком языке в «Натурфилософских анналах» (XIV, 3—4, 185—262), и уже через год появилась английская версия в Лондоне с предисловием Б. Рассела. Основные тезисы Витгенштейна звучат так: «Мир есть все, что происходит. Мир — целокупность фактов, а не предметов [1, 1.1]. Происходящее, факт, — существование со-бытий. Co-бытие — связь объектов (предметов, вещей) [2, 2.01]. Объект прост [2.02]. Объекты образуют субстанцию мира. Потому они не могут быть составными [2.021]. Устойчивое, сохраняющееся и объект суть одно и то же. Объект — устойчивое, сохраняющееся; конфигурация — меняющееся, нестабильное [2.027, 2.0271]. Мы создаем для себя картины фактов [2.1]. Картина — модель действительности [2.12]. То, что в картине должно быть общим с действительностью, дабы она могла по-своему — верно или неверно — изобразить ее, есть присущая ей форма изображения [2.17]. Мысль — логическая картина факта [3]. Имя обозначает объект. Объект — его значение («А» есть тот же знак, что и «А») [3.203]. Мысль — осмысленное предложение [4]. На первый взгляд предложение — как оно, например, напечатано на бумаге — не кажется картиной действительности, о которой в нем идет речь. Но и нотное письмо на первый взгляд не кажется изображением музыки, а наше фонетическое (буквенное) письмо — изображение нашей речи. И все-таки эти знаковые языки оказываются даже в обычном смысле слова изображениями того, что они представляют [4.011]. Граммофонная пластинка, музыкальная тема, нотная запись, звуковые волны — все они находятся между собой в таком же внутреннем отношении отображения, какое существует между языком и миром [4.014]. О чем нельзя говорить, о том следует молчать [7]» [1].

1 Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Философские работы. Ч. 1. — М.: «Гнозис», 1994. — С. 5-24, 73.

464

Мы видим в «Трактате» определенную онтологию. Теории реальности соответствует теория языка Язык (согласно так называемому раннему Витгенштейну) есть «проективное изображение» реальности.

Мы изготавливаем факты из изображений. То, что изображение обязано иметь общего с реальностью, это — точным или ложным образом — форма символического изображения.

Следовательно, мысль проективно отражает реальность. Например, предложение «Сократ — афинянин» описывает факт гражданства Сократа. Молекулярное предложение «Сократ — афинянин и учитель Платона» отсылает к сложному факту, устанавливающему не только гражданство Сократа, но и взаимосвязь с Платоном. Простой факт делает истинным или ложным простое предложение, а молекулярный факт есть комбинация простых фактов, делающих истинным или ложным молекулярное предложение.

3. АНТИМЕТАФИЗИКА ВИТГЕНШТЕЙНА

Между предложениями нет иерархии, можно говорить лишь о наборе их. Полное собрание предложений — целостное знание. Как далеко простирается знание? Как располагается реальность, фигуративно проектируемая посредством языка? Нельзя сказать, что эти проблемы сильно беспокоили Витгенштейна. Для обоснования теории языка ему пришлось изобрести свою онтологию. Исследователи (например, Маслоу, Шпехт) в оценке ее расходятся с Расселом и неопозитивистами, трактовавшими фигуративно изображенную реальность как реальность эмпирическую. «Пространство, время, цвет, — пишет Витгенштейн в "Трактате", — суть формы предметов». Ясно, что все пространственно-временное, колоритное, так или иначе физически ощущаемо. «Целокупность истинных предложений — наука в ее полноте (или целокупность наук) [4.11]. Философия не является одной из наук. (Слово «философия» должно обозначать нечто, стоящее под или над, но не рядом с науками.) [4.111]. Цель философии — логическое прояснение мыслей. Философия не учение, а деятельность [4.112]» [1].

«Смысл предложений — его соответствие и несоответствие возможностям существования или не-существования со-бытий [4.2]» [2].

1 Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Философские работы. Ч. 1. — М.: «Гнозис», 1994. — С. 24.
2 Там же, с. 29.

465

Критику метафизики Витгенштейн начинает так. Люди не в состоянии непосредственно извлечь из повседневного языка его логику. «Язык переодевает мысли. Причем настолько, что внешняя форма одежды не позволяет судить о форме облаченной в нее мысли; дело в том, что внешняя форма одежды создавалась с совершенно иными целями, отнюдь не для того, чтобы судить о ней по форме тела. Молчаливо принимаемые соглашения, служащие пониманию повседневного языка, чрезмерно сложны. Большинство предложений и вопросов, трактуемых как философские, не ложны, а бессмысленны... Большинство предложений и вопросов философа коренится в нашем непонимании логики языка... И неудивительно, что самые глубокие проблемы — это, по сути, не проблемы. Вся философия — это критика языка [4.002, 4.003, 4.0031]» [1].

Философское произведение состоит в истолковании. Философская активность проясняет комбинации символов между собой. Так, на долю философии выпадает деятельность по прояснению характера утверждений эмпирических наук, логических тавтологий и псевдосуждений метафизики.

Таковы основные идеи «Трактата». Философ, разумеется, отдает себе отчет в том, что по ту сторону науки есть мир. «Мы чувствуем, что, если бы даже были получены ответы на все возможные научные вопросы, наши жизненные проблемы совсем не были бы затронуты этим... Решение жизненной проблемы мы замечаем по исчезновению этой проблемы. (Не потому ли те, кому после долгих сомнений стал ясен смысл жизни, все же не в состоянии сказать, в чем состоит этот смысл.) В самом деле, существует невысказываемое. Оно показывает себя, это — мистическое» [6.52—6.522]. Мистическое — не то, как мир есть, а что он есть. «Смысл мира должен находиться вне мира. В мире все есть, как оно есть, и все происходит, как оно происходит; в нем нет ценности — а если бы она и была, то не имела бы ценности... То, что делает его не случайным, не может находиться в мире, ибо иначе оно бы вновь стало случайным. Оно должно находиться вне мира... Высшее не выразить предложениями... Так же, как со смертью, мир не изменяется, а прекращается. Смерть не событие жизни. Стало быть наша жизнь не имеет конца, так же как наше поле зрения не имеет границ [6.41, 6.42, 6.431, 6.4311]» [2].

Смысл мира следует искать вне его. Конечно, тогда не останется и вопросов, но это и есть ответ. Проблема жизни решается в момент ее исчезновения. Это и есть так называемая мистическая часть «Трактата».

1 Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Философские работы. Ч. 1. — М: «Гнозис», 1994. — С. 18—19.
2 Там же, с. 70-71,72

466

4. НЕНЕОПОЗИТИВИСТСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ «ТРАКТАТА»

Читаемый, обсуждаемый и толкуемый в разных перспективах «Трактат» стал одним из самых влиятельных философских сочинений нашего века Неопозитивисты, вычеркнув мистическую его часть, сделали акцент на антиметафизической установке, теории тавтологичности логических утверждений. Атомарные предложения стали именоваться протокольными, а философии досталась роль уточняющей научный язык деятельности. Кто-то из ученых назвал даже «Трактат» Библией неопозитивизма

Сегодня этот образ слегка померк: вспомнили, что Витгенштейн не был членом Венского кружка, никогда не посещал его заседаний, наконец, неопозитивистам не сочувствовал, что следует из «Писем Энгельману» (1967) и «Писем Людвигу фон Фикеру» (1969). В письме Фикеру 1919 г. (за три года до приезда М. Шлика, основателя Венского кружка, в австрийскую столицу) Витгенштейн пишет по поводу публикации «Трактата»: «Возможно, будет полезно, если я напишу пару слов о моей книге. Из чтения ее, я уверен, Вы не извлечете ничего особенного. Вы не поймете ее, а аргументы покажутся Вам странными. На самом деле ничего странного в них нет, ибо смысл книги этический. Однажды я даже хотел сделать добавление в Предисловие, и я сделаю это сейчас для Вас, ибо это ключ к пониманию работы. Действительно, в ней есть две части: та, что написана, и другая, ненаписанная. Именно вторая важнее...»

Не потому ли важнее ненаписанное, что касается трудновыразимого — религии и этики? Так сопрягаются логика и философия «Трактата» с его мистическим фоном. Проблемой основания, по мнению А. Яника и С. Тулмина («Великая Вена», 1973), перед Витгенштейном стоял вопрос, как найти метод примирения физики Герца и Больцмана с этикой Кьеркегора и Толстого. Неопозитивисты, не понимая глубины этой проблемы, называли нонсенсом мистические колебания философа. «Целое поколение учеников, — комментирует ситуацию Энгельманн, — считали Витгенштейна позитивистом, и у него немало было с ними общего: линия на разделение того, о чем можно говорить, и того, о чем следует молчать, была ими продолжена Разница лишь в том, что последние решительно не имели того, что стоило умолчания. Суть позитивизма в установке, что только проговариваемое обладает ценностью. Позиция Витгенштейна была противоположной: все самое ценное в человеческой жизни таково, — он искренне в это верил, — что о нем не следует говорить. Когда все же он предпринял попытку измерить область непроговариваемого и вместе с тем далеко непустячного, то оказалось, что это не берег исследованного им острова, а целый океан».

467

5. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ФИЛОСОФИИ

В предисловии к «Трактату» Витгенштейн написал: «Истина идей, здесь изложенных, вне всяких подозрений и окончательна». И философ замолчал. Проблемы определенным образом разрешены, а 14 июля 1924 г. он ответил Кейнсу, пытавшемуся вернуть Витгенштейна в Кембридж: «Вы просите, чтобы я нашел в себе силы и возможность для научной работы. Нет, здесь уже ничего нельзя поделать, во мне нет достаточно сильного импульса для таких занятий. Все, что я хотел сказать, сказано, источник иссяк. Возможно, звучит странно, но это так».

На самом деле не все проблемы были окончательно решены, и уже в январе 1929 г. мы видим Витгенштейна в Кембридже. Мотив возвращения к философии созрел в марте 1928-го, во время конференции в Вене, собранной математиком-интуиционистом Л. Э. Брауэром (L. E. Broiiwer). Кроме того, не забудем: 1) встречи Витгенштейна с членами Венского кружка, подробно описанные Вайсманом в книге «Витгенштейн и Венский кружок» (1967); 2) многократные переговоры с Рамсеем по поводу ревизии расселовских «Principia mathematica» и некоторых тезисов «Трактата», относящихся к основаниям логики и математики; 3) опыт работы с детьми в школе и анализ детского языка.

Так возникла новая теоретическая перспектива интерпретации языка, заявленная в работах: «Философские наблюдения» (1929—1930), «Философская грамматика» (1934), «Голубая и коричневая книги» (1935), «Замечания по основаниям математики» (1944), «О точности» (1951), наконец, «Философские исследования» в двух частях (1945— 1949), самое зрелое произведение Витгенштейна.

6. «ФИЛОСОФСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ» И ТЕОРИЯ ЯЗЫКОВЫХ ИГР

«Философские исследования» начинаются суровой критикой традиционных интерпретативных схем, рассматривающих язык как собрание имен, деноминатов и десигнатов объектов, названий вещей и лиц, объединенных логико-семантическим аппаратом со связками «есть», «или», «если, то» и т. д. Ясно, что задача понимания здесь сводится к даче объяснений посредством явных дефиниций. Такие «остенсивные» (ostentation — перефразировка) дефиниции постулируют серию актов и ментальных процессов, образующих переход от языка к реальности. Теории рафигурации (языкового изображения), логического атомизма и ментализма, как видим, тесно связаны.

468

На самом деле языковая игра в деноминацию вовсе не изначальна. Даже когда я указываю на вещь или человека, называя по имени: «это Мария», «это красное», — мой собеседник лишен определенности относительно качественных свойств указываемых объектов. Сообщая, что каждое слово этого языка что-то обозначает, мы не сообщаем ничего по существу, — пишет Витгенштейн в «Замечаниях по основаниям математики». — Полагают, что обучение языку состоит в наименовании предметов: людей, форм, цветов, болезненных состояний, настроений, чисел и т. д. Назвать их — словно прикрепить ярлык к вещи. Можно сказать, что так мы готовимся к употреблению слов. Так к чему же мы готовимся?

«Мы называем вещи и затем можем о них говорить, беседуя, можем ссылаться на них... В то время как способы действия с нашими предложениями многообразны. Подумай только об одних восклицаниях с их совершенно различными функциями. Воды! Прочь! Ой! На помощь! Прекрасно! Нет! [27]» [1]. Можно ли их назвать наименованиями предметов?

Языковых игр бесконечно много, как бесконечны способы использования слов, знаков, пропозиций. Множественность не есть что-то фиксированное, данное раз и навсегда. Одни игры рождаются, другие, старея, исчезают. Само слово «игра» указывает на факт, что язык, говорение, будучи типом активности, составляют часть жизни.

Попробуем оценить множественность лингвистических игр из следующих (и подобных им других) примеров:

«Отдавать приказы или выполнять их... Решать арифметические задачи... Переводить с одного языка на другой... Спрашивать, благодарить, проклинать, приветствовать, молить [23]» [2].

Интересно, как нынешние логики оценили бы такую структуру языка и множественность способов его употребления?

1 Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы. Ч. 1. — М.: «Гнозис», 1994. - С. 90.
2 Там же, с. 91.

469

7. ПРОТИВ ЭССЕНЦИАЛИЗМА

Язык как активность есть часть жизни. Так редукционистская модель логического атомизма приходит в негодность. Понятие «языковой игры» введено не в целях «грядущей регламентации языка», а как указание на его альтернативные функции, которые посредством сходства и различия описывают и показывают употребление слов в контексте жизни, институтов и человеческого поведения.

Вместе с логическим атомизмом разбит вдребезги и ментализм, неиссякаемый источник недоразумений, порожденных магией остенсивной модели. Когда, по аналогии с миром физических объектов, мы не можем указать на «одно телесное действие, которое бы называлось указанием на форму (в отличие, скажем, от цвета), то мы говорим, что этим словам соответствует некая духовная деятельность. Там, где наш язык предполагает наличие тела, там склонны говорить о существовании духа [36]» [1].

Не принимает Витгенштейн и эссенциализм, усматривающий вечные субстанции. Идея кристальной чистоты логики также отвергнута. Вместо того чтобы искать сходное в том, что мы называем языком, «я говорю, что нет общего основания для употребления одного и того же слова, просто слова роднятся одно с другим множеством различных способов». Благодаря этому родству или родствам, мы и называем их «языками».

Понятие обозначает «семейное сходство». Такие понятия, как «предложение», «слово», «доказательство», «дедукция», «истина», не есть сверхпонятия, устанавливающие сверхпорядок. Если их и употребляют, то так же, как и слова «стол», «лампада», «дверь». По существу, продолжает Витгенштейн, язык не есть формальное единство, как мы воображали, — это семейство конструктов, более или менее похожих друг на друга. «Как же тогда быть с логикой? Ведь ее строгость оказывается обманчивой. А не исчезает ли вместе с тем и сама логика? Ибо как логика может поступиться своей строгостью? Ждать от нее послаблений в том, что касается строгости, понятно, не приходится. Предрассудок кристальной чистоты логики может быть устранен лишь в том случае, если развернуть все наше исследование в ином направлении... Проблемы решаются не через приобретение нового опыта, а путем упорядочения уже давно известного. Философия есть борьба против зачаровывания нашего интеллекта средствами нашего языка... Нас берет в плен картина. И мы не можем выйти за ее пределы, ибо она заключена в нашем языке и тот как бы нещадно повторяет ее нам. Когда философы употребляют слово — "знание", "бытие", "объект", "я", "предложение", "имя" — и пытаются схватить сущность вещи, то всегда следует спрашивать: откуда оно родом? [108—109, 115, 116]» [2].

1 Витгенштейн Л. «Философские исследования» // Философские работы. Ч. 1. - М.: «Гнозис», 1994. - С. 96-97.
2 Там же, с. 126-128.

470

8. ПРИНЦИП ПОЛЬЗОВАНИЯ И ФИЛОСОФИЯ КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ТЕРАПИЯ

Язык — это игра, а значение слова есть его употребление. Существуют также правила пользования. Следовать правилу — все равно что подчиняться команде: со временем образуется привычка подчиняться. Следовать правилу, вступать в общение, отдать приказ, сыграть партию в шахматы — все это суть привычки (обычаи, институты). Правила, образующиеся в результате дрессировки, социальны по своему характеру. В том смысле, в каком существуют процессы (также и процессы психические), характерные для понимания, понимание не есть психический процесс. Образ, державший мысль в заключении, был связан с фактом, что ментальный мир населен призраками, т.е. философскими проблемами. «Но это не эмпирические проблемы, а проблемы, решение которых приходит через проникновение в способ действия нашего языка, вопреки мощной тенденции непонимания. Проблемы разрешаются не в процессе порождения нового опыта, а скорее тогда, когда усваивается и упорядочивается давно известное. Философия — борьба против колдовских чар нашего интеллекта посредством языка».

«Философские проблемы возникают, когда язык на каникулах. Решение — в анализе. Философов, использующих слова "знание", "бытие", "объект", "я", "пропозиция", "имя" в попытке уловить сущность вещи, следует постоянно спрашивать: было ли данное слово когда-нибудь эффективно использовано в языке, считающемся родиной этого слова?»

Мы возвращаем слова от метафизического к их повседневному употреблению, поскольку язык составляет часть нашей естественной истории, так же как ходить, есть, пить, играть. Язык действует на фоне человеческих нужд в определенной человеческой среде. «Для большого класса случаев — хотя и не для всех, — где употребляется слово "значение", можно дать следующее его определение: значение слова — это его употребление в языке. А значение имени иногда объясняет, указывая на его носителя... Философ лечит вопрос: как болезнь [43, 255]» [1].

1 Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы. Ч. 1. — М.: «Гнозис», 1994. - С. 99, 174.

«Не ищите смысл, ищите употребление, — повторял Витгенштейн в Кембридже и добавлял: — То, что я даю, это морфология выражения в использовании. Я доказываю, что у всякого выражения есть функции, о которых вы и не подозревали. В философии мы вынуждены обращаться с понятием определенным способом. Я предлагаю

471

предположить и даже изобрести другие способы его использования. Я выдвигаю возможности, о которых вы никогда и не думали. Думаете, что есть одна, максимум две возможности. Я предлагаю вам подумать о других. Более того, я доказываю, что абсурдно ждать, что понятие приспосабливается к таким тесным возможностям. Я освобождаю вас, таким образом, от ментальных судорог, чтобы вы смогли осмотреть пространство использования слов и выражений и описать различные другие типы употребления». Итак, философия (почти как психотерапия) врачует языковые болезни. «Какова твоя цель в философии? — Показать мухе выход из мухоловки [309]» [1].

1 Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы. Ч. 1. — М.: «Гнозис», 1994. - С. 186.

9. ВИТГЕНШТЕЙН - УЧИТЕЛЬ НАЧАЛЬНОЙ ШКОЛЫ

Вернувшись из заключения в итальянской тюрьме и получив диплом в Вене, Витгенштейн целых шесть лет (1920—1926) учительствовал в трех небольших селениях Нижней Австрии. Это не просто забавный биографический факт, в нем можно увидеть две решенные задачи: 1) контакт с живым языком детей помог заземлить многие сложные академические проблемы при переходе к так называемой «второй философии»; 2) философ составил вместе с учениками «Словарь для начальных школ», без которого педагоги не обходятся и сегодня.

Школа, где преподавал Витгенштейн, была реформирована на основе принципов вюрцбургской школы, социал-демократом О. Глокелем (О. Glokel) и гештальт-теоретиком К. Бюлером (К. Buhler), отстаивавшими приоритет личностного начала в отличие от ассоцианистских теорий. Основатели школы задались целью выпустить генерацию людей трудолюбивых, решительных, справедливых, морально устойчивых, самостоятельных, понимающих важность культурных ценностей и умеющих их создавать.

Некоторые из казавшихся странными школьных новаций (уроки моделирования с деревом и бумагой, экскурсии, перечни слов, аргументации и др.) приписывались Витгенштейну, оригинальность метода которого была в установке на диалект в преподавании языка и введении его в специальные области (математики, биологии, астрономии, истории и т.п.).

472

Что касается упомянутого «Словаря», то он состоял из простых повседневных слов и выражений австрийских детей альпийского региона («дом», «кухня», «домашние животные», «хлев», «крестьянские работы», «огород», «деревья», «цветы», «лес», «птицы», «охота», «ремесла», «ручной инвентарь», «веса и меры», «коммунальное хозяйство»). Не остались без внимания и религия, жизнь прихожан, болезни, психология и все, что связано с человеческими телом и душой. Витгенштейн определенно хотел сделать своих детей рачительными хозяевами языка как родного обиталища. Несомненно, его интересовало и то, как расширить лингвистический спектр, ибо чем шире языковое употребление, тем больший спектр реальности попадает в сферу понимания. Судя по «Словарю», языковые игры касались множества дисциплин, таких как механика, астрономия, биология, ботаника, архитектура и даже анатомия. Скелет кота, сделанный учениками при содействии Витгенштейна, можно сегодня увидеть среди экспонатов Dokumentation di Kirchberg am Wechsel.