Ильин И. О формальной демократии

(30 октября 1950 года)

Есть два различных понимания государства и политики: механическое и органическое. Механическое -- отстаивает человеческую инстинктивную особь и ее частные интересы; оно измеряет жизнь количественно и формально. Органическое исходит от человеческого духа и восходит к национальному единству и его общим интересам; оно качественно и ищет духовных корней и решений. Которое же из этих понимании желательно и спасительно для грядущей Росии?

Рассмотрим сначала механическое воззрение.

Оно видит в человеке прежде всего инстинктивную особь, имеющую свои "желания" и "потребности": каждый желает меньше работать, больше наслаждаться и развлекаться; плодиться и наживать; иметь свои безответственные мнения и беспрепятственно высказывать их; подыскивать себе где угодно единомышленников и объединяться с ними; ни от кого не зависить и иметь как можно больше влияния и власти. Ведь люди родятся "равными" и потому каждому из них должны быть предоставлены одинаковые права для отстаивания своих "желаний" и "потребностей": это "неприкосновенные права свободы", которые "не терпят ограничений". Поэтому каждая человеческая особь должна иметь в государственных делах равное право голоса. Сколько людей, столько равных голосов. Что кому нравится, то пусть каждый беспрепятственно и отстаивает. Единомышленники всех стран пусть свободно объединяются; поданные голоса пусть подсчитываются; большинство голосов будет все решать. "Тогда пойдет все гладко и станет все на место"...

Что же касается качества всех этих "желаний", планов и затей у всех этих "единомышленников", а особенно мотивов и намерений всех этих "голосователей", то до них никому не может быть дела: все это ограждается неприкосновенною "свободою", ненарушимым "равенством" и "тайною" голосования. Каждый гражданин как таковой заранее считается разумным, просвещенным, благонамеренным и лояльным, неподкупным и "почтенным"; каждому дается возможность обнаружить все свои "доблести" и прикрыть словами о "публичном благе" все свои замыслы и затеи. Пока не пойман -- он не вор; пока не взят с поличным -- он требует к себе всеобщего уважения. Кто еще не попался на месте преступления (например, предательства, иностранного шпионажа, вражеской агентуры, подготовки заговора, взятки, растраты, подлога, шулерства, торговли девушками, выделки фальшивых документов или монет) -- тот считается политическим "джентльменом" независимо от своей профессии и полноправным гражданином ("про его художества все знают, да не докажешь"). Главное: "свобода", "равенство" и "счет голосов". Государство есть механическое равновесие частных (личных и партийных) вожделений; государство строится как компромисс центробежных сил, как лицедейство политических актеров. И политика должна двигаться "по равнодействующей" (по параллелограмму сил!) взаимного недоверия и состязающихся интриг...

К сожалению, это воззрение (насколько я знаю) нигде не высказано в такой откровенно-отчетливой форме. Оно и не является доктриной; это лишь молчаливый политический "догмат", укоренившийся в мире и выдаваемый за само собою разумеющуюся "сущность демократии": все формально свободны, все формально равны и все борятся друг с другом за власть, ради собственных интересов, прикрываемых общею пользою.

Такое формальное и количественное понимание государства ставит его судьбу в зависимость от того, как и чем заполняется та содержательная пустота и то безразлично-беспризорное качество, которые предоставляются людям формальною "свободою". Государство и правительство суть лишь "зеркало" или "арифметическая сумма" того, что делается в душе и в правосознании человеческой массы. Там вечно что-то само собою варится, в этом непроглядном и в то же время неприкосновенном котле: всякое вмешательство запрещается как "давление"; всякое ограничение или воздействие -- клеймится как "стеснение свободы". Каждому гражданину обеспечивается право на кривые и лукавые политические пути, на нелояльные или предательские замыслы, на продажу своего голоса, на гнусные мотивы голосования, на подпольные заговоры, на незаметную измену, на тайное "двойное подданство" -- на все те низости, которые бывают людям столь выгодны и столь часто их соблазняют. Гражданину дается неограниченное право тайного самособлазна и совращения других, а также незаметной самопродажи; ему обеспечивается свобода неискреннего, лживого, коварного, инсинуирующего слова и двусмысленного, расчетливого замалчивания правды; ему дается свобода "верить" лжецам и негодяям или же притворяться поверившим (корыстно симулировать такое-то или противоположное политическое настроение). И для свободного выражения всех этих духовных соблазнов ему дается "избирательный бюллетень". "Мотивы голосования" должны быть свободны; образование партий не терпит стеснений; ограничивать политическую пропаганду -- значит "проявлять насилие"; судить и осуждать за "политические воззрения" нельзя: это значило бы покушаться на "сердцеведение" и "преследовать за образ мыслей" (по-немецки "Gessinungs-Justice"). Свобода мнений должна быть полною; государственные чиновники не смеют покушаться на нее и урезывать ее. И самое глупое, самое вредное, гибельное и гнусное "мнение" -- "неприкосновенно" уже в силу одного того, что нашелся вредный глупец или предатель, который его провозгласил, укрываясь за его "неприкосновенность". А возможно ли заставить его мнить свое мнение пассивно? Как помешать ему проводить его мнение в жизнь -- шепотом, тихой сапою, тайным сговором, подпольной организацией, незаметным накоплением складов оружия?... Свобода слова, союзов и оружия только выражает и осуществляет свободу мнений...

Понятно, что все это сразу обезоруживает государство перед лицом его врагов и разлагателей; и в то же время обеспечивает этим врагам и разлагателям полную свободу и безнаказанность. Государство и правительство обязаны обеспечивать народу свободу соблазняемости, а разлагателям и предателям -- свободу соблазнения; естественно, что очередное голосование подводит итоги -- успеху обеспеченного соблазна. И такой порядок будет продолжаться до тех пор, пока соблазн не подорвет самую идею голосования и самую готовность подчиняться большинству (ибо согласно недавно высказанной революционной формуле бельгийца Шпаака: "меньшинство не обязанно подчиняться большинству"): тогда голосование будет заменено восстанием, и сорганизовавшееся тоталитарное меньшинство захватит власть.

Это означает, что формально-количественное понимание государства открывает двери настежь всем политическим авантюрам, переворотам и революциям, что мы и наблюдаем из года в год, например, в Южной Америке. И поистине, негодяи всего мира были бы совершенными глупцами, если бы они не заметили и не использовали эту великолепную возможность захвата власти. Правда, американские "гангстеры" не додумывались до этого и "озорничали" вне политики: и сицилийские "маффиатори" тоже довольствуются частным прибытком. Но додуматься было не так уж трудно. Природа не терпит пустоты; и по мере того, как благородные побуждения (религиозные, нравственные, патриотические, духовные) слабели и выветривались в человеческих душах, -- в образовавшиеся пустоты формальной свободы неизбежно должны были хлынуть нелепые, злые, порочные и жадные замыслы, подсказывавшиеся демагогами-тоталитаристами слева и справа.

Итак, формальная свобода включает в себя свободу тайного предательства и явного погубления. Механическое и арифметическое состязание частных вожделений с самого начала готовило в душах возможность слепого ожесточения и гражданской войны. Пока центробежные силы соглашались умерить свои требования и найти компромисс -- государство могло балансировать над пропастью; но восстали "пророки" классовой борьбы и приблизили момент гражданской войны. Что может им противопоставить формально-механическое понимание государства? Уговоры главноуговаривающих? Рыдания о гибнущей свободе? Или идеи сентиментальной "гуманности", забытой совести, отвергнутой чести? Но это значило бы -- "вмешаться" и тем самым отречься от формальной свободы и от механического понимания политики! Это значило бы утратить веру в политическую арифметику и впасть в сущую демократическую ересь!.. Ибо формальная демократия не позволяет сомневаться в благонамеренности свободного гражданина... Еще Жан-Жак Руссо учил, что человек от природы разумен и добр; и что единственно, чего ему не хватает, это свободы. Надо только не мешать ему свободно извлекать из своего доброприродного сердца -- руководительную "общую волю", мудрую, неошибающуюся, спасительную... Только не мешайте... -- а уж он из-вле-чет!..

Люди уверовали в это два века тому назад. Уверовали французские энциклопедисты и революционеры, а за ними анархисты, либералы и сторонники "формальной демократии" во всем мире. Уверовали до такой степени, что даже забыли о своей вере и о ее опасностях: решили, что это и есть "сама" "несомненная" "истина" и что она требует в политике -- благоговения перед свободой, почтительного формализма и честного подсчета голосов. И вот, два века этой практики поставили современных политиков перед величайшим политическим землетрясением мировой истории...

Что же им делать? Урезывать формальную свободу? Отказаться от механики частных вожделений? Отменить голосовую арифметику? Но это значило бы усомниться в "священных" догматах современной демократии! Кто же дерзнет на это? Кто сам себя дезавуирует? И что же тогда противопоставить тоталитаристам слева и справа?

Но если здесь -- тупик, то что же тогда? Неужели соглашаться на уродства и зверства тоталитарного режима?! Невозможно!