НОВОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО СУЩЕСТВОВАНИЯ БОГА
1. НЕДОСТАТОК КЛАССИЧЕСКИХ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ (ОТ АНСЕЛЬМА ИЗ АОСТЫ ДО КАНТА)
Фундаментальный недостаток классических доказательств существования Бога вытекает из позиции мысли, которая их строила; и критика, которой они время от времени подвергались, вылилась, наконец, в критику этой позиции.
Возьмем, например, самое знаменитое, онтологическое доказательство. Формально безукоризненная аргументация; но реально несостоятельная, как заметил с самого начала монах Гаунило, — потому, что esse quo maius cogitari nequit*, из которого берет истоки это доказательство, было ничем иным, как esse cogitatura**, в то время как были согласны в том, что одно дело — cogitare, а другое — esse***. И в самом деле, замечание Гаунило (как и последующая критика Фомы Аквинского и, наконец, само кантовское опровержение) имеет тот смысл, что от мысли не переходят к реальности и что сама помысленная реальность — элемент мысли, а не реальность, которая, как таковая, всегда остается чуждой мысли. Приверженцы и противники онтологического доказательства все стояли на одной и той же почве: вторые ее ясно осознавали — и поэтому, в конечном счете, говорили с максимальной точностью, что существование не признак понятия. Для Канта, как и для всех других критиков, существование могло быть лишь неким данным. А кто говорит «данное», предполагает изначальное противопоставление активного начала (бытие, реальность, вещь в себе) и пассивного (чувственность, интуиция, мысль), хотя это, второе, начало понимается само как наделенное собственной активностью, посредством которой оно в состоянии реагировать на внешнее бытие. Можно быть эмпириками, как Локк, или априористами, как Розмини — в обоих случаях дух не содержит в себе бытие, а должен получить его извне; и он получает его посредством ощущения или интуиции, но всегда как данное, которое не является его продуктом.
Поборники онтологического доказательства выражают великое требование самой своей слепой верой, что из мысли должно быть возможным вывести бытие. И Ансельм из Аосты указывает на истинный путь, чтобы дойти до центра мысли, способной произвести из своего лона бытие, когда в основу разума он кладет веру и считает, что доказательство существования Бога возможно лишь для того, кто верит: Nisi creditero, non intelligam*. Это значит, что определенным образом Бог должен уже быть в нас, чтобы мы могли его обрести, хотя и не существует перехода между мыслью, свойственной библейскому insipiens* (упомянутому Гаунило), qui dixit in corde: non est Deus**, и божественным бытием. Однако сама вера есть данное; и в силу этого, по сути дела, хотя и является важным и знаменательным требование, на которое указывает онтологическое доказательство, — между позицией insipiens'a и позицией верующего принципиальной разницы не существует. Вера — не что-то изначальное и составляющее саму сущность мысли, которая, рассмотренная в самой себе, как в одном случае, так и в другом оказывается лишенной бытия.
И у самого Картезия, хотя он и подчеркивал имманентность бытия мысли (которая, сознавая собственную конечность, обладает поэтому идеей бесконечного (идеей бесконечного, а не самим бесконечным), — это бытие еще идея, которая, будучи причастной к конечной природе человеческой мысли, не может, как справедливо заметил Спиноза, дать основание абсолютной достоверности, каковой желают для существования Бога. Если бесконечное, как говорят, находится вне конечного, то оно не может быть из него выведено.
2. ИНТЕЛЛЕКТУАЛИСТИЧЕСКАЯ ПОЗИЦИЯ В АПРИОРНЫХ И АПОСТЕРИОРНЫХ ДОКАЗАТЕЛЬСТВАХ
Позиция мысли, характерная для всех этих тщетных попыток обрести высшую достоверность, — позиция интеллектуализма, согласно которому мысль — это зритель, а не начало, производящее саму реальность: интеллект, а не воля. Философия Нового времени преодолела, можно сказать, окончательно интеллектуализм — и, в силу этого, отрицала дуализм интеллекта и воли. Она доказала, что коль скоро положено понятие интеллекта (который не является, подобно воле, продуктом реального), то не понятен ни интеллект, который являлся бы свободным интеллектом, ни воля, которая бы являлась свободной волей. И с крахом интеллектуализма, разумеется, пала всякая возможность онтологического (как и всякого другого) доказательства существования Бога, трансцендентного мысли, которая должна дойти до него. Ибо мысль, которая бы имела Бога вне себя, никогда, естественно, не смогла бы дойти до него с помощью априорного доказательства, как это предполагается сделать посредством онтологического доказательства.
Не сможет она дойти до него и посредством апостериорных методов, которые, помимо трудностей онтологического доказательства, вытекающих из дуалистической концепции мысли и бытия, имеют также трудности, проистекающие от другого дуализма между природой и Богом, который они постулируют. Трансцендентность больше, чем трансцендентность: из конечного всегда пытаются извлечь бесконечное. Безнадежное занятие!..
3. ИНТЕЛЛЕКТУАЛИСТИЧЕСКИЙ ПОРОК ИММАНЕНТИЗМА СПИНОЗЫ
Спиноза, увидевший абсурдность данного занятия, воспроизвел онтологическое доказательство в имманентистской форме — осужденной поверхностными критиками и умами, боящимися настоящего пантеизма и ничего иного. Он исходил из определения субстанции как causa sui*. Но его имманентизм — это желание и программа новой мысли, а не система этой новой мысли. В действительности его позиция, со всем его имманентизмом и его критикой абстрактного интеллектуализма, остается все еще интеллектуалистической, потому что метод и органон его философии — еще интуиция мысли, которая видит реальность уже ставшей (natura naturans и natura naturata**). Она перед ним — и так как она предстает перед ним, то не нуждается ни в чем ином, чтобы быть понятой. Есть природа — и нет субъекта: его нет в системе реальности, которая, в силу этого, — натуралистическая система. А значит, нет и свободы, хотя все Спинозово построение смотрит на свободу как на главную цель, которой должно достичь. Будучи натурализмом, а не пантеизмом, философия Спинозы вместо того, чтобы дать нам совершенно божественную реальность, вычеркивает божественное из мира, потому что упраздняет в нем субъект, дух, человека, который бы имел в себе силу познать или выявить Бога.
Его философия интеллектуалистична также и потому, что она метафизична в кантовском смысле слова. Она выстраивает априорную реальность, не основываясь на опыте. Она выводит more geometrico* одни идеи из других идей, постулированных догматически. И все, что оказывается результатом этого построения — мысль субъекта, который, поместив себя вне реальности, остался вне ее навсегда. Итак, налицо абсолютное отсутствие той достоверности, на поиски которой он пошел после Картезия (посредством метода, считавшегося им наиболее состоятельным и эффективным, — поскольку картезианская достоверность ему казалась иллюзорной).
4. ОСТАТОК ИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМА И МЕТАФИЗИКИ В КАНТОВСКОМ КРИТИЦИЗМЕ
Чтобы преодолеть интеллектуализм и обрести достоверность Бога, нужно было преодолеть метафизику. Кант прав. Но метафизика не преодолевается с помощью эмпиризма, который принимает ее интеллектуалистическую предпосылку (т.е. изначальное противопоставление субъекта объекту — и, стало быть, логическое превосходство второго над первым). Поэтому опыт не должно понимать как второстепенное отношение между двумя этими элементами, каждый из которых оставался бы всегда тем, чем он, по сути дела, является, если бы не вступал в отношение с другим. Реальность — не предпосылка мысли, которая ее познает. Субъект не является пустым: он — не тот субъект, который мог бы оставаться вечно пустым, если бы не наталкивался на объект, который его наполняет вызываемыми в нем впечатлениями. Такова постановка проблемы познания в эмпиризме, которая может дать основание — если учесть, что она делает возможной реальную форму познания — лишь познанию, настолько догматичному, насколько является таковым познание наибольшего рационалиста из метафизиков; т.е. познанию совершенно субъективного, абсолютно несопоставимого с реальностью, которую эмпиризм стремится познать и которую он считает образцом и истоком всякого легитимного познания.
Исторически метафизика начинает преодолеваться посредством идеализма, когда Кант обращает внимание на конструктивную деятельность субъекта как трансцендентального Я (т.е. Я по ту сторону опыта, который его всегда предполагает), а объект заставляет состоять в феномене, являющемся продуктом этой деятельности. И все же метафизика продолжает жить в этом критическом идеализме, потому что кантовский феномен еще не является абсолютным, но допускает реальность в себе (не познаваемую, но выступающую отправной точкой чувственных впечатлений, дающих деятельности Я материю, которую она сможет облечь в свои формы и усвоить). Ноумен в кантовской критике — это остаток старого эмпиризма и старой метафизики; и из лона критической философии он заставляет вновь возродиться интеллектуалистический догматизм. Проблема достоверности оказывается решенной наполовину, и поэтому Бог остается простым идеалом, а не высшей познаваемой и познанной реальностью.
5. ПРЕОДОЛЕНИЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМА И МЕТАФИЗИКИ
Метафизика и интеллектуализм, от которых нужно освободиться, дабы обрести достоверность Бога, могут быть побеждены лишь на почве, на которую Кант впервые перенес философию — и на которой еще так много тех, кто противится войти, продолжая забавляться хитросплетениями старой метафизики или ухищрениями эмпиризма — и, в силу этого, рассеивается в пустых уловках бесплодной мысли (потому, что она, по определению, пуста и неспособна объять собой реальность). Кант говорит об опыте, но о новом опыте, о котором эмпирики никогда не думали. Его опыт — опыт уже не объекта, а субъекта. Субъекта, который трудится не над объектом, а над собственной интуицией объекта, т.е. над самим собой. Он — материя и одновременно форма самого себя: материя — в силу того, чем он непосредственно является; форма — в силу того, чем он в конечном счете становится посредством своей деятельности. Интуиция дает нам его непосредственный способ существования; понятие или мысль — его способ существования, приобретенный в силу его собственной деятельности. В этом процессе, полностью внутреннем субъекту, от интуиции до мысли, заключена достоверность идеализма, который покончил раз и навсегда с данными хитросплетениями и уловками. Речь идет не о том, чтобы выпрыгнуть из себя (иллюзорное, абсурдное и невозможное занятие!), но о том, чтобы углубиться в себя и построить самого себя.
Идеализм не упустил этого нового принципа достоверности — и поэтому разработал новое понятие истины: ибо какова достоверность, такова и истина; и, наоборот, классической истине не может соответствовать иная достоверность, чем весьма сомнительная достоверность догматизма и метафизики. Новой достоверности, которой философия Нового времени добивается, начиная с Картезия и Бэкона, и которую открывает Кант — после стольких пророческих намеков нашего Вико этой достоверности, которую можно определить как спиритуалистическую, соответствует и новое понятие истины — новая логика.
6. ДОСТОВЕРНОСТЬ БОГА КАК РЕЗУЛЬТАТ ЛОГИКИ
Здесь следует заметить, что достоверность Бога, т.е. доказательство его существования, можно получить лишь благодаря логике. Последняя определяет понятие истины — и, тем самым, Бога, который и есть истина, понятая абсолютно (как следует понимать все, что хотят мыслить философски). Однако логика когда-то могла пониматься как чисто формальная и инструментальная наука, от которой должно отличать реальную и метафизическую науку. Но то была логика интеллектуалистически понимаемой мысли, как пустой субъективной деятельности, имеющей в себе свои законы, которые следует соблюдать при познании истины; т.е. то была логика интеллектуалистической позиции, в которой, и в самом деле, был понятен абстрактный поиск характерных черт истины, еще не познанной, но постулированной как объект, который должно познать (хотя постулированная таким образом истина должна была потом неизбежно явить себя непознаваемой). Но коль скоро преодолена эта позиция; коль скоро истина понята как продукт мысли в процессе ее формирования, т.е. как сама мысль в качестве свободного развития самой себя, — то логика этой мысли не может быть ничем иным, кроме как логикой, внутренне присущей истине в самом ее становлении (и уже, само собой разумеется, не абстрактной истине, которая была иллюзорным мифом метафизиков, но актуальной и конкретной истине — единственной, имеющейся для мысли, которая ее познает и выявляет).
Идеалистическая логика заставляет нас присутствовать при самокритике понятия истины, метафизически постулированной как что-то предшествующее и не зависимое от мысли (которая при желании ее познает). И она делает это в своей диалектике абстрактного и конкретного логоса, которую здесь следует вкратце напомнить.
7. ТОЖДЕСТВО МЕТАФИЗИЧЕСКОЙ ИСТИНЫ
Истина метафизики — истина, определенная навсегда логикой тождества, которая как раз и является логикой натурализма и интеллектуализма. Если объект мысли находится по ту сторону мысли, он — то, что он есть; и даже если его понимают как движение, то он — некое определенное и неизменное движение, которое мысль может считать познанным, когда она установила его не поддающуюся усовершенствованию дефиницию. До тех же пор, пока дефиниция изменяется, исправляется и совершенствуется, положено оставаться в области субъективной работы мысли, которой еще не удалось сообразоваться с истиной, с коей она должна совпасть. Мысль движется, а вещи покоятся; и первая движется до тех пор, пока не обрела той ценности истины, к которой она стремится; и коль скоро она ее обрела, то исключено, чтобы она могла двигаться дальше. Абсолютная истина — чистое, неподвижное бытие. Так понимал Бога Аристотель, поскольку он видел в Боге истину всех истин — тот объект, познание которого делает возможным всякое другое познание.
Стало быть, главной характерной чертой этой истины является бытие, которое тождественно самому себе: А = А.
Но уже Аристотелем обнаруживается, после Сократа, что это тождество самому себе на самом деле не является тем непосредственным и чисто природным тождеством, в которое верили элеаты — и продолжали верить атомисты и все плюралисты, единству тождественного бытия противопоставлявшие множество всех равно тождественных существ. Мыслимое тождество — это отношение себя с самим собой (опосредование или, если угодно, рефлексия). Требуется субъект — и требуется предикат; требуется суждение, с помощью которого конституируется понятие любой мыслимой вещи, если сказать, что сама вещь существует. Вместе с Сократом вошли уже в тот мир, в котором мысль освобождается от природы и начинает пониматься как сверхчувственность или идеальность реальности, которая для него одна из реальностей. Нет истины без соединения (+++), говорит Аристотель, — без соединения двух терминов, без раздвоения единства и последующей его рефлексии над самим собой.
8. РЕФЛЕКСИЯ ТОЖДЕСТВА, СВОЙСТВЕННОГО ИСТИНЕ, И КРУГ ОПОСРЕДОВАНИЯ ЕЕ С САМОЙ СОБОЙ
И вот само тождество освобождает истину, поскольку она хочет быть объективной, от ее мнимой неподвижности. Истина не является мертвой, она живет. И ее жизнь не сравнима с тем природным движением, которое замыкается в самом себе; которое всегда одно и то же, и фиксирует само себя в абстрактном тождестве, каковое мысль может предполагать уже реальным в природе без вмешательства в нее. Что же такое это отношение тождества (А = А), составляющее сущность истины?
Чтобы дать себе об этом полное представление, нужно принять во внимание, что оно (отношение) включает в себя не только рефлексию, но и рефлексию самой этой рефлексии: т.е. это А = А не является, в свою очередь, грубым фактом, событием, аналогичным всем природным событиям (логически понимаемым как предшествующие мысли — и, стало быть, от нее независимые). Между тем это А = А имеет логический смысл, поскольку оно не существует предоставленное самому себе с возможностью своей противоположности. Принцип тождества имеет логический смысл, поскольку тождество понимается как непротиворечие, т.е. поскольку А не есть не-А. Если бы было возможно, чтобы А было А (точно так же, как оно было бы не-А), то А = А было бы фактом, а не логическим принципом, способным придать ценность истины содержанию А. Утверждение себя, которое осуществляет истина, — утверждение, адекватное ценности этого отрицания ее противоположности. Логическое утверждение, которое истина осуществляет относительно себя, одновременно есть отрицание ее отрицания. И это отрицание является тем подтверждением первого утверждения, которое придает последнему надлежащую ему ценность. Таким образом, принцип тождества находит свое логическое дополнение (свою истину) в принципе не-противоречия.
Однако этого недостаточно. Тождество и противоречие должны взаимоисключать друг друга. Или быть — или не быть. Но это взаимоисключение может иметь смысл лишь при условии, что между одним членом и другим, между утверждением и отрицанием, нет третьего члена, который открывал бы путь мысли между двумя этими противоположными членами. Рефлексия тождества над самим собой не реализуется, если негативность отрицания не является абсолютной настолько, чтобы отсылать истину обратно к самой себе и закупоривать ее в замкнутом круге опосредования ее с самой собой. Ложность отрицания не проверяла и не укрепляла бы истину утверждения, если бы между утверждением и отрицанием не было среднего члена.
9. ЛОГИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП КАК ПРИНЦИП ИСКЛЮЧЕННОГО ТРЕТЬЕГО
Итак, тождество и непротиворечие, безусловно, являются характерными чертами истины — но лишь поскольку этот двойной логический принцип завершается и проявляется как принцип исключенного третьего, единственная конкретная форма истины (тогда как тождество и непротиворечие суть абстрактные формы или идеальные моменты его истинной, полной и действительной формы, являющейся конкретной формой). Принцип исключенного третьего — живой синтез или органичное единство двух предыдущих принципов, истинных, если они понимаются в этом синтезе. Если верно, что А есть А, то будет ложным, что А есть не-А, и это должно будет разрешиться между суждением, которое утверждает, и суждением, которое отрицает. В противном случае будут иметься следующие два отношения:
А есть А
А есть неА —
оба проблематичные, т.е. оба — выражение субъективной позиции мысли, которая уже может спрашивать себя, какова истина, еще ее не зная; но, естественно, ни одно из них обоих не сможет принадлежать объективной истине, рассмотренной в самой себе. Истины еще не будет (и, строго говоря, не будет также и мысли).
10. АКТ ИСТИНЫ
Эта абстрактная ситуация преодолевается решением, которое утверждает А = А, поскольку отвергает, чтобы А было не-А, и исключает, чтобы было tertium quid*, благодаря которому А могло бы быть ни А, ни не-А. Без этого решения нет истины, потому что нет действительного тождества бытия с самим собой. И это решение — не то субъективное согласие, о котором говорят метафизические логики, потому что данное согласие чуждо внутреннему процессу истины — конструктивному процессу, без которого, в конечном счете, отсутствовала бы и сама истина (которую метафизическим логикам нужно предпосылать согласию, как и всякому другому субъективному акту мысли). Решение там, где есть одна-един-ственная истина, вечная истина, архетип мысли, может быть лишь актом истины. Актом абсолютно свободным, поскольку у него нет ничего внешнего, что могло бы детерминировать его; актом сознательным, поскольку различение между бытием и небытием, которое является единственной основой самодетерминации самого акта, могло бы осуществляться лишь в сознании и благодаря сознанию.
11. ИСТИНА КАК АКТ САМОСОЗНАНИЯ И ЛИЧНОСТЬ
Итак, истина, согласно которой А = А, — сознательный и свободный акт, духовный акт: по-лагание самосознанием самого себя. Последнее не является особенным самосознанием, потому что оно полагает себя, поскольку полагает себя как абсолютную и бесконечную ценность в акте своего самополагания: бытие, которое, противореча небытию, отрицает его, — и в самом деле бесконечно и абсолютно, исключая между собой и своей противоположностью всякий возможный третий член и оставаясь в силу этого единым, бесконечным, абсолютным бытием — не личностью среди личностей, но именно бесконечной и абсолютной Личностью.
12. БОЖЕСТВЕННЫЙ ХАРАКТЕР ИСТИНЫ КАК ЛИЧНОСТИ
Итак, божествен характер истины, и религиозен характер отношения человеческого духа с истиной (которая в силу этого не позволяет себя безнаказанно игнорировать и навязывает себя человеку, и находится перед его духом не как природный закон, который, несмотря на свою грубую и гнетущую силу, оставляет безразличными души, свободные противостоять ему и противиться даже с риском ущерба, коего они сами могут искать и охотно претерпевать как почитаемую отличительную черту деятельности, наиболее достойной свободного воления, — но как повеление лица, от власти которого невозможно ни при каких условиях освободиться тому, кто хотел бы сохранить сущностный характер свободного агента или личности).
Тому, кто хотел бы? А мог бы кто-то не хотеть? Можно ли мыслить, не мысля мыслить истину, и не сообразовываться с ней? Можно ли не мыслить? Ни одна вещь не является возможной, ни другая, поскольку не существует мысли скептика, которая не была бы, в силу такой двойной идеальной необходимости, абсолютным почитанием Истины (являющейся как раз поэтому единственным законом, с которым никогда не случается так, чтобы кто-то пытался от него освободиться); и она остается всегда изначальной и неизбывной силой, которая может увлекать души, даже ленивые и отклонившиеся от высшего света духа; она, которая, в силу этого, влечет людей и побуждает ко всяческому духовному совершенствованию и к той универсальности мышления и воления, в которой заключена самая благотворная любовь и вечный источник всякой наиболее желанной радости и самого действенного утешения в муках мира.
13. АБСТРАКТНОСТЬ БОЖЕСТВЕННОГО ЛОГОСА, ЯВЛЯЮЩЕГОСЯ ТОЖДЕСТВЕННОЙ ИСТИНОЙ
Вот так Бог, бесконечная и абсолютная Личность, возникает из самого понятия истины, как необходимо понимать ее с точки зрения метафизической логики (которая должна быть названа логикой абстрактного логоса — поскольку этот логос, идеал человеческой мысли, замкнутый в своей рефлексивной тождественности, является логосом, который мысль мыслит в себе определенным, коль скоро осуществлено абстрагирование от мысли, которая его мыслит и от которой он не может в действительности оторваться, как предполагают натуралист и интеллектуалист).
И в самом деле, если допустить, что он мог бы, то он должен был бы оторваться, т.е. существовал бы сам по себе — как субстанция (как ее понимал Спиноза), как природа (как ее понимает любой натуралист), должная существовать по ту сторону познающей ее мысли. И если бы существовала сама по себе истина, которую мы мыслим и о которой, найдя ее в нашей мысли, мы спрашиваем себя, что она такое, — она, обусловливая мысль, ограничивала бы ее; и в рамках границ, в которых она вынуждала бы ее замкнуться в себе, она подавляла бы ту ее свободу, которая является ее жизненно важным атрибутом. Итак, тот логос, о котором мы говорили, является просто абстрактным. И уже как абстрактный и фиксированный в качестве чистого объекта, вечного представления для зрителя, вот он ожил, явил сам себя живущим жизнью субъекта — духом, личностью. Вот абстрактное, метафизически постулированное понятие логоса и сняло само себя, благодаря самокритике своей внутренней логики.
Мы уже больше не перед статуей, а перед живым ваятелем, который переливает в нее свою жизнь.
И между тем этот ваятель, это живое существо существует лишь как нечто абстрактное. Но как возможно, чтобы жило и имело внутри себя принцип автономной жизни чисто абстрактное существо?
14. СНЯТИЕ АБСТРАКТНОГО ЛОТОСА
Здесь тот рубеж, где трансцендентальный идеализм Нового времени вмешивается в реализацию этой жизни, образ которой он абстрактно очерчивает себе в помысленном бытии. Ему достаточно отметить, что абстрактный логос, в котором раскрывает себя Бог, имманентен мысли, являющейся конкретным логосом, не поскольку она сама полагает себя как чистую мысль, освобожденную от абстрактного логоса, но поскольку она осуществляется и реализуется; и эта живая истина, которая чувствует себя трепещущей внутри нашей мысли, — не что иное, как реальная и действительная жизнь самой нашей мысли.
Ваятель и есть тот самый человеческий субъект, который в мысли, объективируясь, видит самого себя перед самим собой, трудящимся, в своей объективности, над тем, чтобы изваять свою божественную статую. Раздвоение и рефлексия истины, включающей в себя свою свободу и духовность, — это раздвоение и рефлексия Я, которое осуществляется именно таким образом, отчуждая себя от себя (становясь объектом самого себя) и возвращаясь к самому себе, потому что оно конституируется и реализуется лишь постольку, поскольку ему удается быть единством себя и другого, субъекта и объекта. Личность Бога, в которой невозможно сомневаться, — личность Я, в силу этого не начинающего замыкаться в субъективной реальности и обожествлять свою конечную природу, строя себе иллюзии, что оно владеет Богом, в то время как оно имеет лишь пустой образ самого себя.
Этот личностный характер Истины, которая осуществляется логически в нашей мысли, наделен абсолютной объективностью и действительно придает мысли ту необходимость и универсальность, благодаря которой, мысля согласно истине, человек одолевает свою конечную партику-лярность и парит в бесконечном и вечном.
15. НЕВОЗМОЖНОСТЬ СЧИТАТЬ АБСТРАКТНО СУБЪЕКТИВНЫМ КОНКРЕТНЫЙ ЛОГОС
И вправду, всякая попытка, совершающаяся, чтобы преуменьшить объективность этой истины, которая является нашей истиной, всякое подозрение против этого Бога, который доминирует, так сказать, в дыхании нашей мысли (поскольку последняя возвышается до истины в самом своем имманентном ритме) впадает в абсурд — ибо, если бы не была объективной, т.е. достоверной, истина, которая зреет в нашей мысли, последняя оставалась бы обреченной на абсолютный скептицизм, т.е. на абсурдную попытку мыслить в качестве истины эту истину, находиться вне всякой истины. И всякая попытка, которая, с другой стороны, делается, чтобы дать, как бы там ни было, нашей мысли извне не ее истину, разбивается о то, что должно предполагать в реципиенте некую разумную способность отличать истинное от ложного и постигать таким образом истину, — способность, являющуюся неким предварительным светом истины.
Впрочем, или мысль и истина совпадают — или за пределами истины нет мысли (и, стало быть, нет также и способа говорить об истине и выявить ее). Ведь атеизм — не мнимый, а реальный — не атеизм того, кто отрицает Бога, но атеизм того, кто отрицает человека (который, коль скоро он существует, обретает раньше или позже своего Бога; но если его однажды подвергли отрицанию, он увлекает с собой в ничто всякую возможность благоговения перед Богом).
16. ЕДИНСТВО МЫСЛИ И ИСТИНЫ
Но не говорить о Боге, об истине невозможно, как невозможно не мыслить, поскольку, дабы обойтись без них, мыслят. И поэтому нужно спасать мысль не меньше, чем истину, которая имеет это свойство, как было указано, полагать себя как все, бесконечное, абсолютное. И кто бы ни пытался мыслить, ему не удается на самом деле, сколь бы ни была смиренной его воля, сколь бы ни был ограниченным и узким его ум, мыслить ничего, что в мыслящем себя акте не было бы всем — всем мыслимым благодаря этой мысли. Поэтому абстрактный логос по праву символизируют посредством замкнутого круга, внутри которого он сжимается (синтеза двух моментов, первый из которых отсылают ко второму — так же, как и второй отсылают к первому) и из которого нет выхода. Таково суждение, такова система мысли в ее сущностном единстве, таковы сонет или поэма — таков любой объект, в котором определяется мыслящая деятельность. Круговое движение означает тотальность, бесконечность; дефект его — изъян мысли (неопределенность мыслей и образов со смутными очертаниями, со все время разомкнутыми и в каждой точке колеблющимися линиями — изъян, который является горем духа и наказанием). Истина, когда ее улавливают, наполняет всю душу, и ее постигают как целое. Отсюда необходимость не допускать одновременно с ней и помимо нее чего-то другого (пусть даже это будет сама мысль, чье сохранившееся наличие явилось бы ее ограничением, а значит, и уничтожением). Поэтому Платон увещевал, что истину должно любить всей душой, потому что если бы одна ее часть примыкала к помыслен-ному и отождествлялась с ним, то другая мутила бы истину в мысли познающего — и затемняла ее; и, более того, сотрясала бы ее и уничтожала. И является обычным опыт того, что при чтении интересующего нас произведения, при прослушивании захватывающей нас музыки, при созерцании притягивающей нас к себе и чарующей картины человек полностью переносится в объект мысли и в нем предается забвению; точно так же постоянен опыт мистиков, чувствующих себя растворенными и уничтоженными в Боге.
И действительно, без этой внутренней и совершенной отливки субъекта в объекте нет для субъекта истины, которая была бы на самом деле таковой. И, стало быть, поскольку для субъекта истина существует и не может не существовать, нужно сказать, что существование истины — это унификация истины и субъекта. Из чего следует уяснить, что не субъект уничтожается в истине и не последняя в субъекте, но они уничтожаются в оппозиции и реализуются в единстве.
17. ОБЪЕКТИВНОСТЬ ПЕРЕХОДА ОТ АБСТРАКТНОГО ЛОГОСА К КОНКРЕТНОМУ
Впрочем, переход от абстрактного логоса к конкретному — не субъективный переход философа, но объективный переход самого логоса, который, полагая себя в нашей мысли как самосознание, разрывает свою оболочку чистого объекта и растворяется в субъективной жизни мысли. Тогда как нужно было бы, чтобы, как истина, он мог находиться в нашей мысли в роли чистого объекта, дабы быть в состоянии отличить себя все же от первой. Ибо если хорошо поразмыслить, то та толика объективности, которая может существовать в представлении (я не говорю уже: в понятии) самосознания, является столь же и толикой неистины, внедренной в это самое самосознание. До тех пор, пока мы не любим своего ближнего как самих себя (и не видно поэтому между нами и ближним той же самой связи, что между нами и нашей самостью), наш ближний и в самом деле не считается таковым. До тех пор, пока мысль другого ощущается как присущая другому, а не как наша, эта мысль и действительно не является для нас мыслью. Она будет книгой или заглавием книги, но не эпизодом жизни духа. Человек, каковым является нам подобный, встреченный на улице, рассмотренный по его манере одеваться, по его природе и вообще по его внешнему виду, и в самом деле будет нам подобным лишь тогда, когда мы услышим, как он говорит, и поймем его язык; и его слова, в конечном счете, прозвучат у нас не в ушах, а внутри как выражение самой нашей души. Он будет, и это будущее — наша надежда и регулятивный принцип нашего поведения. Будет, а не есть.
Самосознание, замкнутое в форме объекта, противоположного Я (нашему Я), — не то полное, могучее, творческое самосознание, которое порождает бытие и уничтожает не-бытие; которое сияет в нашем духе и вдыхает в него жизнь и веру в жизнь. Чтобы реализоваться как самосознание, оно должно открыться. И оно открывается в самосознании мысли, которая первую преходящую и идеальную позицию противопоставила истине.
18. БЕСКОНЕЧНОСТЬ САМОСОЗНАНИЯ, В КОТОРОМ АБСТРАКТНЫЙ ЛОГОС СТАНОВИТСЯ КОНКРЕТНЫМ ЛОГОСОМ
Впрочем, самосознание, рассмотренное в себе, не менее бесконечно и абсолютно, чем рассмотренная в себе истина. Поскольку последняя, о которой идет речь и которая хотя и наша, так как она берет начало из критики нашего актуального познания, — не особенное самосознание, как можно было бы посчитать на первый взгляд. То самосознание, которое для идеалиста является активным и позитивным принципом опыта, есть трансцендентальное Я (т.е. то Я, которое делает возможным опыт и идеально предшествует ему и которому поэтому нельзя приписать ни одно из определений, возникающих постепенно в ходе развития опыта благодаря продуктивной деятельности этого самого принципа). Все, что является особенным, оказывается таковым именно во множественности опыта (множественность которого, с другой стороны, непонятна без единства данного принципа, производящего и содержащего в себе этот опыт). Человек как индивид среди индивидов, как природное существо среди природных существ, ограниченный тем или иным образом, — человек опыта, предполагающий то Я, без которого говорить об опыте не имеет смысла. Конкретный и реальный человек, который предстает перед самим собой в определенном физическом и моральном облике, — этот человек сам объект мысли, являющейся творцом данного облика; и его, в силу этого, не следует смешивать с Я, которое он предполагает и которое поэтому называется трансцендентальным.
Человек, существо, отличное от своего Творца, — всегда объект мысли, обусловленной этим трансцендентальным Я. Всякое конечное может быть таковым лишь при условии деятельности, конституирующей его конечность, — деятельности, являющейся этим Я, которое нужно признать в качестве принципа опыта и всякой мысли. Этот принцип, находящийся по ту сторону опыта, не следует поэтому смешивать ни в коем разе ни с временным и пространственным человечеством, ни с каким-то другим мирским и эмпирическим объектом. И тот, кто не знает покоя, если ему не обеспечивается трансцендентная Реальность, пусть все же обретет покой: это Я, поскольку оно наше Я, поскольку оно трансцендирует человека и всю природу. Только оно производит природу и человека как свою собственную реальность. И поэтому его уже давно называют в этой связи не трансцендентным, а трансцендентальным — поскольку его трансцендентальное бытие не устраняет того, чтобы оно было имманентным опыту, хотя оно от него глубоко отличается.
Так вот: если истина — это всё, то этот трансцендентальный и изначальный принцип — тоже всё. Абсолютное и бесконечное единство — одной; и абсолютное и бесконечное единство — другой. Два единства, которые стали бы чудовищным абсурдом, если бы не были, каковы они суть, одним единством, — тем единством, которое делает возможной мысль как единую мысль (какова всякая моя мысль, или мысль Я, т.е. всякая конкретная, актуальная мысль) и как мысль об истине, всегда являющейся единой (как единая истина, т.е. не как абстрактная, а как реальная, конкретная, актуальная истина).
19. ВОЗМОЖНАЯ И РЕАЛЬНАЯ ЛИЧНОСТИ
И в заключение: существует истина, которая может быть истиной, но не является ею, — простой абстрактный логос. И существует истина, которая является истиной, — конкретный логос. Первая — уже личность, но она Личность, которая может быть таковой и не является ею; последняя — Личность в своем всемогущем наличии и актуальности. Если бы не было возможным идти вперед от абстрактного логоса к конкретному и в последнем дать основу достоверности и реальности первому, то доказательство существования Бога, которое мы вывели из логического понятия истины, не выходило бы за пределы границ, на которых останавливались все предшествующие доказательства. Но в конкретном логосе эта истина проявляется как то единство бытия и мысли, в котором критика Нового времени открыла принцип всякой достоверности, — единство, благодаря коему бытие уже не должно обретаться мыслью, потому что последняя имеет его в себе и производит его (и мыслит его, производя его, как и производит его, мысля его).
20. ПОНЯТИЕ БОГА В ФИЛОСОФИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ
Не был ли это тот знак, к которому уже давно стремился Картезий посредством своего cogito (в котором esse — логическое, потому что реальное, следствие cogitare)? И не было ли это также вдохновляющим мотивом мистиков — врагов всякой рациональной теологии, поскольку она своими заумными спорами и выкрутасами замыкала ум в абстрактных идеях, отчуждая его и все более отдаляя от того глубокого корня, в котором заключено непосредственное единство человека и Бога? Не была ли это также та цель, на которую устремляли взор древний и новый платонизм, от Плотина до Спинозы, стремясь подняться от множественного к Единому, в глубину ума и за пределы ума, в место, где последний соединяется с бытием? И когда Лейбниц посредством своего учения о монадах пытается освободиться от тесных объятий этого фундаментального Единства, в котором забаррикадировался Спиноза, удается ли ему избежать логической необходимости Высшей Монады, которая является монадой монад, центром объединения и общим источником жизни всех бесконечных монад? Идеализм придает ясность тому представлению, что в основе мысли должен все-таки лежать живой принцип целого.
21. ФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ ДОСТОВЕРНОСТЬ
Вне этого принципа, имманентного мысли, нет ни достоверности, ни рационального доказательства, каковое могло бы сопровождаться тем опытом, той интуицией реальности, без которой всякая самая пригнанная система — мертвая абстракция, лишенная всякого тепла убеждения, способного разогреть душу и открыть ее живой вере. Всякое умозрение становится бесплодным мудрствованием, затеняющим древо жизни духа, лишающим его луча истины. Сама вера вырождается в словесную формулу, откладывающуюся в памяти, но не движущую душу и не способную влить в нее ту силу, в которой она нуждается для своего развития (поскольку реальность всякой души — в ее развитии, в ее формировании, которое может быть лишь самоформированием — и поэтому требует постоянной свободной деятельности. А последняя может поддерживаться только сознанием себя, поскольку в конечном счете она сама — не что иное, как это сознание).
22. МЫСЛЬ И РЕЛИГИОЗНОЕ ЧУВСТВО
Итак, самосознание — это деятельность, благодаря которой человек обретает самого себя и обретает истину; человек становится человеком, в то время как утверждается и развивается все более мощно внутри него реальность Бога, которого нет, если нет его — его, живого, действующего, полностью вовлеченного в свое действие. Последнее по праву было провозглашено, в противовес чисто спекулятивной мысли, истинным методом познания Бога, поскольку есть мысль — и мысль (т.е. мысль, которая, мысля, закостеневает в своем объекте как таковом — и отчуждается от самой себя, и блуждает в абстрактном мире идей, не способная обрести принцип истины и жизни; и другая мысль, являющаяся истиной, которая всегда присутствует в каждом своем объекте и пользуется этим самым объектом как средством для собственной жизни, как опорой для каждого своего нового порыва к собственной идеальной форме, познавая не для того, чтобы познавать, а для того, чтобы реализовать самое себя, чтобы подниматься все выше к собственной цели, и поэтому действуя скорее, чем познавая). Хотя это разделение имеет относительную ценность и существует, чтобы обозначать скорее различие степеней, а не природы (поскольку никакое познание не является рассеиванием в объекте, который утратил бы ценность истины, добываемую благодаря своему возврату к субъекту и в жизни последнего реализуемую сполна; и, лишенный истины, перестал бы быть помысленным, т.е. быть объектом). Так что, в итоге, если верно, что для поиска Бога нужно уже обрести его, то нет человека, сколь бы глухим он ни был к голосу духа, который бы его не искал (потому что нет человека, который бы его не нашел). Религиозность, как и умственные способности, как доброта, как художественная чувствительность, может быть развита в большей или меньшей степени. Чтобы лишить ее себя вовсе, человек должен был бы уподобиться животному, если бы это было все же возможно. Он должен был бы утратить всякий свет разума и перестать мыслить — потому, что мыслят, лишь опираясь на истину, которая, если она познана как таковая, движет и приводит в движение мысль посредством диалектики, раскрывающей и одновременно реализующей Бога, чье присутствие пробуждает внутреннюю жизнь духа. Он гнездится в глубине, как бы неизвестный и почти что неслышимый, или величаво шествует в сияющем свете сознания, наполняет сердце радостью, являющейся здоровьем души и источником всякой ее силы. Атеист не находит его, потому что ищет его вне себя, где Он все же долготерпеливо поддерживает прерывистое дыхание этой его негативной мысли. Злодей оказывает ему ложное почтение своей упрямой волей, которая является рассеянной и лишенной ориентиров, но сильной во зле мыслью, со своей логикой и со своей истиной, которая однажды должна будет показаться ему недостаточной и обманчивой; и время от времени его одолевают внутренние муки, которые переворачивают вверх дном его сформировавшиеся представления и устоявшиеся привычки, потому что Бог всегда находился там в ожидании и вдруг поднялся, чтобы внести сумятицу в привычные мысли громким провозглашением новой истины.
Человек, который чувствует таким образом в себе присутствие божественного, не замыкается пантеистически в надменной гордости за атрибут, столь превосходящий его конечную природу. Но чувствует внутри самого себя высокий принцип, на который в своем конечном бытии он опирается и от которого должен ожидать и просить свободно посредством своей собственной воли всякого блага, имеющего истинную ценность. Там, в этом изначальном и трансцендентальном единстве, он может чувствовать, что не только собирается как в своем первоначале все его бытие, но сосредотачивается и объединяется бытие всех существ, которые, как кажется чувственному наблюдению, толпятся вокруг него в бесконечной окружающей его природе (а она в своем корне есть не что иное, как содержание самого его чувствования — того чувствования, что лежит в основе Я и поэтому верно названо фундаментальным чувством).
