Борисов С. Б. Культурантропология девичества. Морфология и генезис девичьей составляющей cовременной неофициальной
детско-подростковой культуры

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 6. Современный девичий фольклор

В настоящей главе мы предполагаем рассмотреть еще один важнейший компонент
девичьей культуры — девичий фольклор. Последний существует в двух основных
формах — устной и рукописной. Структуру главы мы решили выстроить
следующим образом. В первом параграфе мы предпримем краткий обзор
неальбомных рукописных жанров, поддерживающихся девичьими практиками
повседневности, во втором параграфе мы рассмотрим малые альбомные
«романтические» жанры, третий параграф мы посвятим анализу рукописного
романтического любовного рассказа как культурной формы, наиболее
развернуто и полно манифестирующей структуры девичьей ментальности и,
наконец, четвертый параграф мы посвятим анализу эротического фольклора,
бытующего в девичьей среде
6.1. Неальбомные жанры девичьей рукописной культуры
6.1.1. «Анкеты» («вопросники»)
Этот вид рукописной культуры популярен в девичьей среде с достаточно
давних форм. Так, Л. Кассиль в одной из повестей дает зарисовку бытования
анкет-вопросников в конце 1930-х — начале 1940-х гг.: «На столике… лежала
толстая тетрадь… На первой странице ее было крупно выведено: “Прошу писать
откровенно”. Я уже слышала, что в школе в старших классах ребята завели
такой вопросник. Там наставили разные вопросы о нашей жизни, настроении, о
дружбе, о любви, и каждый должен был писать тогда все начистоту и без
утайки. И наши девчонки, видно, собезьянничали у старших. “Когда вам
бывает скучно?” — было написано на второй странице… “Мстительны вы или
нет”… “Можете ли вы пожертвовать собой?” (Кассиль, 1987, 2, 77-79).
Механизм популярности анкет довольно откровенно раскрывают респонденты: «
Мне было всегда интересно узнать не то, кто нравится из артистов или какой
любимый фильм, а мне было всегда интересно, какой мальчик нравится девочке
(6-1); «…В школе мы делали анкеты, из которых узнавали, кто кому нравится?
кто с кем хочет дружить?… Всегда же приятно девчонке, если ей в анкете
пишут, что ты, скажем, нравишься одному человеку, и он хочет с тобой
дружить. Девчонки просто с ума сходили от этих анкет» (6-2).
Таким образом, подлинный смысл «анкет» заключается в организации
коммуникации с любовным подтекстом. «Заводили отдельную тетрадь или
блокнот, т.е. анкету. На каждой странице писались вопросы, на них в
письменном виде отвечали девочки. Вопросы как: «Что такое дружба?», «Что
такое любовь?», «Что такое измена?», «Какие мальчики нравятся?» (6-3);
«…Было время действия многочисленных анкет, или, как их иначе называли,
альбомов друзей. В таких анкетах писались ответы на поставленные вопросы,
такие как: от Ф.И.О. до «Кого ты любишь?»… Это был определенный способ
признания в любви… Однажды мальчик именно так предложил мне дружбу» (6-4).
Таким образом, «анкеты-вопросники» являются особым устойчивым жанром
девичьей рукописной культуры, реализующим главным образом функцию
«любовно-романтической» коммуникации
6.1.2. Новогодние «пожеланники»
Особым жанром девичьей рукописности, является новогодний «пожеланник», как
правило, треугольной формы. Он распространен достаточно широко, о чем
свидетельствуют сообщения респондентов: «Заводили отдельную тетрадь, она
вся сворачивалась треугольником, каждая страничка. Ее давали каждой
девочке, в нем она писала пожелания хозяйке…» (6-5); « Тетрадка
складывалась в треугольник — каждая страничка, и желающие должны были
написать свое пожелание и заклеить страничку. После Нового года можно было
открывать и читать» (6-6); «На Новый год мы писали друг другу поздравления
в тетрадь, листы которой были сложены углом или прямоугольником» (6-7).
Механизм записей в «пожеланнике» регламентирован: « На внутренней стороне
писали поздравление. Снаружи были надписи: «Кто: Волосникова Тамара.
Когда: 31 декабря. Где: дома. Во сколько: в 12.00. С кем: одна.».Тот, кто
поздравлял, отвечал на эти вопросы. «Что сделать перед вскрытием: съесть
конфету» (полн. см. 6-7).
Завершая описание «новогоднего пожеланника» как метажанра девичьей
рукописности, отметим сходство между военными письмами 1941-1945 гг. и
пожеланиками 1970-1990-х гг.: и те и другие имеют достаточно редкую в
обиходе форму треугольника.
6.1.3. Дневники
Тетрадь (блокнот) с записями о событиях и переживаниях текущих дней
является распространеннейшей культурной формой. Рассмотрим личный дневник
как ведущую разновидность дневника.
6.1.3.1. Личный дневник. Он выполняет одновременно несколько функций. Одни
из них явны самому автору, другие актуализируются лишь в определенные
периоды или в особых ситуациях, третьи — вообще не замечаются им. Вот
наиболее важные, на наш взгляд, функции личного дневника.
Релаксационно-психотерапевтическая. Снятие эмоционального и нервного
напряжения в результате письменной рационализации.
Экзистенциально-исповедальная. Реализует стремление поделиться самым
сокровенным.
Культурно-игровая. Дневник — своего рода излишество, прихоть, подражание
книжным барышням. Его можно вести, а можно и не вести, он не обязателен,
как всякая игра, но и, как всякая игра, доставляет удовольствие.
Литературно-творческая. В дневнике автор волей-неволей вынужден излагать
события в литературной или квазилитературной форме. Нарратив дневника
так или иначе организуется в виде жанра — рассказа, размышлений;
возникает необходимость сюжета, подбора тропов. Недаром некоторые авторы
воспринимают дневник как книгу — метафорическую «книгу жизни» или даже
отчасти прототип будущей реальной…
Аутокогнитивная. Перечитывая регулярно прошлые записи, девушка начинает
лучше понимать себя, логику своих чувств, мыслей, поступков.
Темпорально-аутокоммуникативная. Дневник выступает как культурный
механизм сохранения памяти о событиях индивидуальной жизни.
Эвентуально-диалоговая. В данном случае имеется в виду возможность
прочитывания дневника желаемым или, во всяком случае, ожидаемым,
«предсказуемым» человеком. Автор дневника более или менее сознательно
надеется найти понимание у будущего читателя.
Отрывки из личных девичьих дневников, свидетельствующие о более или менее
отчетливом осознании их авторами вышеперечисленных функций (по отдельности
и в различных сочетаниях) приведены в приложении (6-10, 6-11, 6-12)
Секретность, интимность личного дневника составляет одну из его наиболее
существенных черт.(«Я начинаю вести ДНЕВНИК…, я трачу бумагу и записываю
сюда ВСЕ, всю мою жизнь. …. Здесь его никто никогда не прочитает кроме
меня…» (6-13). В то же время авторы дневниковых записей нередко допускают,
что к их личным тетрадям будет проявлен чей-то интерес. К этой возможности
разные девочки-подростки относятся по-разному. Так, автор дневника 213 на
«титульном листе дневника» пишет следующую просьбу: «Прошу не читать
никому. Это личная жизнь!!!». В другом случае автор смиряется с
возможностью вторжения в его частную жизнь и лишь предупреждает: «Если
прочитаешь этот дневник, то для тебя откроется дверь в мою жизнь, где я
описала все свои дни, но запомни, написаны эти строки для меня, а не для
ВАС!» Вероятно, к возможному будущему читателю обращена и надпись на
первой странице («титульном листе») дневника 201: «Много чего можно узнать
здесь о моей жизни, хотя и не все написано, что было».
Если же знакомство с содержанием дневника все же происходит вопреки
желанию автора, это воспринимается им как оскорбление, нарушение
фундаментальных культурных норм: «Не стала писать, потому что прочитали
мой дневник. Это моя дорогая мамочка и Любка. Как они могли! Что за люди
бесчеловечные. Где у них культура?». «Удавшееся покушение» на тайну
личного дневника деморализует автора, лишает его душевного спокойствия:
«Пишу, а сама боюсь, как бы мама не пришла. Вот жизнь. Нельзя завести
дневник. А если уж завел, то пишешь, рискуя.» (полн. см. 6-14)
Любопытно, что бурная реакция на вторжение в частную жизнь посредством
несанкционированного хозяином чтения дневника отнюдь не исключает
потенциальной готовности автора разрешить ознакомиться с содержанием
дневника будущего близкого человека. Так, автор дневника 213 размышляет:
«…Никто меня не заставлял, никто, я сама все писала, без принуждения и
исписала целую тетрадку. Интересно, дам я прочитать своему будущему мужу
или нет. Даже не знаю. Может быть…» В другом случае девушка, писавшая в
дневнике и о первой менструации, и об опыте первой половой близости,
завершает 400-страничную тетрадь (ежедневник) словами: « Кто знает, может,
эта записная книжка поможет в жизни моей дочери, а может, сыну. А может,
она поможет больше и лучше узнать меня моей маме или мужу» (6-9).
Рассмотрим теперь вкратце более редкую разновидность дневника.
6.1.3.2. Коллективные дневники. Феномен коллективных дневников пока не
отмечен в научной литературе. В нашем распоряжении оказалось два таких
дневника. Один из них велся тремя соученицами по Куртамышскому педучилищу
в 1985-1986 гг. Открывается дневник констатирующей записью: «15.IX. — 1985
год (19.05 вечера). В этот день мы решили начать свой дневник. Не знаем,
сколько мы его проведем, но надеемся — все четыре года». Очень скоро
дневник обретает свойства квазисубъекта. Подборка отрывков из этого
дневника, представленная в приложении(см. 6-15), свидетельствует о том,
что к дневнику обращаются многократно, с разнообразными эпитетами,
приветствиями, извинениями, «герменевтическими» пожеланиями («понимаешь?»,
«пойми») и даже поздравлениями. В качестве особо яркого примера приведем
еще одну выдержку: «Здравствуй, дневничок! От всей души поздравляем тебя с
прошедшим Новым 1986 годом!» Дневник выступает в качестве незримого
слушателя, собеседника, наперсника, исповедника.
Таким образом. дневник можно рассматривать не просто как разновидность
рукописных практик, но и как культурно-психологический
(виртуально-диалогический) феномен.
6.1.4. Письма «счастливому солдату»
Этот вид девичьей эпистолярной активности, как представляется, не был
отмечен в исследовательской литературе. Мы введем данный феномен в
контекст девичьей культуры, процитировав запись из дневника (Шадринский
финансовый техникум):
«17.02.89. Сегодня, на уроке обществоведения, я решила завести дневник.
Причина этого стало вчерашнее письмо. 3 февраля я писала «счастливому
солдату» по адресу: Хабаровский край… в/ч … и вчера (16 февраля) мне
пришел ответ…на мое первое письмо, в котором я писала: «Привет из
Шадринска! Здравствуй, счастливый солдат! Пишет тебе одна девушка из
Шадринского финансового техникума во-первых, сообщаю, что меня зовут
Зинаида. Мой возраст 16 лет…. Жду письма твоего, счастливый солдат…»
По-видимому, адрес воинской части девочки получают друг от друга.
Исследование феномена «писем счастливому солдату» — выявление его
темпоральной локализации, каналов циркуляции адресов — дело будущего. Мы
же пока фиксируем само наличие этой разновидности рукописной девичьей
активности.
6.1.5. Эпистолярные клише в девичьей переписке
В девичьих письмах довольно часто встречаются повторяющиеся элементы. О
наиболее распространенных из них пишет респ. 183: «В лагере я знакомилась
с девочками, а затем мы переписывались. В письмах использовались различные
стишки, типа: «Добрый день, веселый час! Что ты делаешь сейчас? Все дела
свои бросай И письмо мое читай!» На прощанье… обводили свою левую руку и
писали: «Вот моя рука, шлет привет из далека».На конверте писали: «Жду
ответа, как соловей лета».
В числе примеров девичьего эпистолярного фольклора, которые удалось
обнаружить нам лично, имеются следующие. Начало письма: «Прежде чем начать
письмо, ставлю месяц, год, число»; «Добрый день, а может, вечер, может,
утренний рассвет. Прочитай, и ты узнаешь, от кого тебе привет» (из села
Елошное Курганской области, 1989 г.). Концовка письма: «Целую в щечку и
ставлю точку»; контур ладони с надписью «Моя левая рука шлет привет
издалека». Изучение подборки писем, направленных Елене N. в 1986-1989 г.г.
позволило выявить следующие варианты эпистолярных концовок. Большая часть
писем заканчивается контурным изображением ладони с надписями на нем. Чаще
всего (6-7 раз) на каждом пальце написано по слову, вместе складывающихся
в фразу: «Жду ответа, как соловей лета». Один раз помимо надписи на
пальцах текст размещен и на ладони: «Жду, жду письма через годы и моря». В
другой раз в конце одного из писем встречаем симптоматичную надпись: «Не
забывай рисовать свою руку в конце письма!»
Наконец, в качестве фольклорных можно назвать надписи на конвертах:
«Привет почтальону!» (из Латвии в Карелию, 1987), «Стоп, а где улыбка?»
(с. Белозерское Курганской области, 1989), «Лети с приветом, назад с
ответом» (из Ташкента в Екатеринбург, 1985)
6.2. Малые жанры альбомной романтической девичьей культуры
В настоящем параграфе мы предполагаем рассмотреть два основных вопроса.
Во-первых, дать общую характеристику эволюции девичьего альбома и
во-вторых, представить любовные жанры современного девичьего альбома (за
исключением рукописного любовного рассказа, который будет рассмотрен в
особом параграфе).
6.2.1. Эволюция девичьего альбома-песенника
Основные жанровые элементы современного школьного альбома-песенника,
полагает А. Ханютин, «восходят к русскому домашнему альбому XIX века». В
первой половине XIX века альбомная культура разделяется на элитарные
литературные альбомы с оригинальными авторскими текстами и массовую
альбомную продукцию, «нижние этажи» альбомной культуры. Именно во втором
потоке складывается своего рода «альбомный фольклор». «Изменение
общественного вкуса минует страницы массового альбома. Здесь идет своя
медленная эволюция, связанная с проникновением альбома в культурную жизнь
социальной группы более низкого ранга. О том, как протекала эта эволюция,
как менялся в это время репертуар альбома, мы почти ничего не знаем».
«Пансионы, женские гимназии, курсы, бывшие (особенно в конце XIX столетия)
местом сословного смешения, видимо, и стали основным каналом трансляции
альбомной традиции от привилегированных социальных слоев к слоям с более
низким социальным и культурным статусом» (Ханютин, 1989, 193-199).
Один из таких альбомов упоминается в автобиографической повести А.
Бруштейн, описывающей институт конца XIX века в западной части России
(Польша или Прибалтика): «У всех девочек есть альбомчики — бархатные,
кожаные, всякие. В углу каждой страницы наклеены картинки. Есть альбомчик
и у меня — синенький, славненький… полный стихотворной дребедени,
вписанной руками моих одноклассниц» (Бруштейн, 1964, 345).
Девичьи альбомы перенесли испытание революцией 1917 года и выжили (об
альбомах конца 1920-х годов см.: Григорьев, 1928, 70-71; об альбомах
середины 1930-х годов см.: Чуковский, 1989, 1, 441-466).
Девичьи альбомы 1920-х–1940-х годов (описания их см.: Лурье, 1992;
Борисов, 1997) — альбомы, на наш взгляд, во многом «переходного» типа. В
них доживают свой век песенные жанры ушедшей эпохи (дореволюционный
«жестокий романс», нэповская «блатная песня» — «Маруся отравилась»,
«Мурка», «Гоп со смыком»), в них присутствуют текущие официальные военные
и политические «шлягеры»; с институтско-гимназических времен в них
встречается жанр личных надписей хозяйке альбома с указанием даты. В то же
время в альбомах указанного периода отсутствуют те жанры девичьей
рукописности, которые возникнут позже — в 1950-е — 1970-е годы… Не стоит
забывать, что с 1944 по 1954 год социализация советских девочек происходит
в условиях «женских школ». Возможно, в частности, именно этим объясняется
слабая представленность проблемы межполовых отношений на страницах
альбомов-песенников второй половины 1940-х-первой половины 1950-х годов.
Главным образом, речь на страницах альбомов данного периода идет о
школьной девичьей дружбе.
В конце 1950-х — 1960-х годах происходит изменение в тематике песенников.
Возникает тема дружбы и любви между мальчиком и девочкой. Описание одного
из альбомов начала-середины 1960-х годов можно встретить в повести В.
Орлова «Происшествие в Никольском»: «Тетрадь Нины… на первом листе имела
название “Альбом для души, или Возраст любви и дружбы” с меленько
написанным эпиграфом…: “Эта книга правды просит. Не люби, который бросит”.
Дальше шли стихи, взятые из книжек и тетрадей подружек и записанные с
пластинок слова модных в ту пору песен… После стихов и песен шли разделы о
поцелуях, о дружбе, о любви и о различиях между любовью и дружбой.
Аккуратно были списаны Ниной образцы посланий к мальчикам. И на случай
любви удачной, и на случай любви неразделенной. Вера… наткнулась на
знакомые ей пункты отличий любви от дружбы, много их было, и все схожие:
«Если мальчик может делать уроки, оставшись в одной комнате с девчонкой,
значит это дружба. Если же уроки у них не получаются, значит, это любовь»
…Боже ты мой, какая это была чушь! …А тогда верили во все… волновались,
перечитывая свои глупые тетради…» (Орлов, 1975, 214-216).
Считаем нужным отметить, что в доступных нам альбомах-песенниках мы ни
разу не встречали ни сообщений о различиях между любовью и дружбой, ни
образцов посланий к мальчикам. Это свидетельствует либо о высоких темпах
появления и смены жанров девичьего альбома. либо о значительных
региональных отличиях.
Описание альбома рубежа 1960-х — 1970-х годов можно встретить в повести Э.
Пашнева «Белая ворона. Некий «критик» приходит в школу для сбора девичьих
альбомов: « — Вы понимаете, о чем я говорю? В разных школах они называются
по-разному: «Песенники», «Бим-бом-альбом», «Гаданья», «Сердечные тетради».
Иногда просто «Дневник моей жизни». Их заводят девочки в шестом, седьмом
классах и бросают, как правило, в девятом. Бросают в прямом смысле —
выбрасывают».
В тексте приводится комментарий хозяйки одного альбома:» — А вот здесь —
пожелание… Там вопросы и ответы, а здесь пожелание хозяйке тетради. Мишка
Зуев, комик написал…» Что пожелать тебе, не знаю, ты только начинаешь
жить. От всей души тебе желаю с хорошим мальчиком дружить»
В повести сообщается об одном из способов использования альбома:…«В
“Бом-бом-альбоме”, в “Песеннике” или даже “Дневнике моей жизни” в
двух-трех местах выбирались парные страницы, заполнялись самыми жуткими
охами и вздохами и склеивались. Прочесть секрет можно было, только
разорвав эти страницы в определенном месте, где был нарисован цветочек.
“…У меня там написана и заклеена неприличная загадка”, — сказала Нинка…».
В конце повести девочки сжигают альбомы: «Горел стишок “Кто любит более
тебя, пусть пишет далее меня”, горели два сердца, факел и цветки, горел
кинжал, пронзивший сердце свекольной величины и свекольного цвета…,
строчки советов: “Не догоняй мальчишку и трамвай, будет следующий”,…
сентенции типа: “Девушка — цветок жизни, сорвешь — завянет”» (Пашнев,
1990, 378-412).
К концу 1960-х — середине 1970-х годов, как представляется, складывается
«новый» девичий альбом-песенник. Речь идет о возникновении и закреплении
ранее отсутствовавших жанров: рукописного девичьего рассказа о любви
романтико-трагического и романтико-авантюрного содержания; стихотворного
рассказа о любви («Зависть», «Стрекоза»); правил («законов») любви и
дружбы; «теорем любви», «формул любви», «любовных аббревиатур», «
акростихов», «адресов любви»; «лекций профессора» (о любви). Характерно,
что ни один из этих жанров не указан в вышеприведенных описаниях альбомов
В. Орлова и Э. Пашнева. Помимо собственно девичьих жанров, в альбомы
1980-х годов попадает такой «обоеполый» жанр как «школьные термины».
Следует упомянуть, кроме всего, на тексты эротического содержания
(рассказы, басни, куплеты, загадки).
1960-е — 1980-е годы — период расцвета «новой» девичьей рукописности. В
1990-е годы отмечены тенденцией к упрощению жанрового состава
альбомов-песенников (это связано, возможно, с развитием «индустрии
девичьей культуры» (куклы «барби», книги и журналы о них, появление
специализированных девичьих журналов, книг «для девочек» выпуск
типографски исполненных девичьих альбомов различной модификации), но до
настоящего времени, насколько мы можем судить, альбом продолжает остается
важной частью девичьей культуры.
6.2 Жанры «нового» альбома-песенника
Рассмотрим подробнее некоторые жанры «нового» альбома-песенника, то есть
песенника в том жанровом составе, который сложился в 1960-е — 1980-е годы.
Основная тема девичьего альбома-песенника — это, конечно, любовь, или
может быть, точнее было бы сказать «любовь». Это лексико-семантическое
поле пронизывает и определяет большинство альбомных жанров.
6.2.1.
Большое место в создании «любовной ауры» альбома занимают «определения
любви и дружбы».
Это понятие мы применяем вполне условно, сознавая его неприменяемость в
девичьей коммуникации. Более того, следует оговорить то обстоятельство,
что определения рассыпаны по всему альбому и часто «прячутся» среди
афоризмов, четверостиший, цитат, также посвященных любви. Приведем лишь
несколько: «Любовь — это букет, в котором часто встречается крапива»;
«Любовь — это два дурака с повышенной температурой»: «Любовь — это пух, а
кто любит — тот лопух».
6.2.2. Жанр «адрес любви»
Уже в конце 1960-х годов в альбомах-песенниках можно было прочитать: «Мой
адрес. Город — любовь. Улица — свидания. Дом — ожидания. Квартира —
расставание». Мало изменился «адрес» и к 1990-м годам: «Адрес любви. Город
— любви. Улица — счастья. Дом — ожиданий. Квартира — свиданий»; «Мой
адрес: г. Ожидания, ул. Свидания. Дом любви. Время будет заходи!»
Жанр «адрес любви» своей заведомой вымышленностью напоминает время
древнерусских пародийных текстов: «Дело у нас в месице саврасе, в серую
субботу, в соловой четверк, в желтой пяток», «Месяца китовраса в нелепый
день». (Лихачев, 1997, 349). Впрочем, в значительно большей степени
альбомные «адреса любви» напоминают картографический жанр прециозной
литературы ХVII века. На «Карте страны Нежности» изображались, например,
море Неприязни и море Опасности, озеро Безразличия, реки Склонность,
Признательность, Уважение, а также города Чистосердечие, Благородство,
Доброта, Чувствительность, Забвение, Злословие и другие (Lathuillere,
1966).
6.2.3. Жанр «теорема любви»
Жанр «теорема любви» представляет собой свод четверостиший, соединенных
служебными «математическими» словами «Дано», «Доказать», «Доказательство»:
Дано: Помни друг мой дорогой формулу такую, что квадрат двух алых губ
равен поцелую.
Доказать: Нету года без июля, а июля без цветов. Нет любви без поцелуя,
в поцелуе вся любовь.
Док-во: Коль боишься поцелуя, постарайся не любить. Ведь любовь без
поцелуя никогда не может быть.
Данный жанр в качестве исходного образца берет математические
(алгебраические и геометрические) задачи на доказательство. Вряд ли в
данном случае имеет место пародирование, скорее, речь идет о превращении
иррациональной «любви» в «науку страсти нежной», о ее магической
легитимации: процесс написания любовных строк в виде математической задачи
осуществляет синтез рационального и любовного дискурса.
6.2.4. Жанр «формула любви»
Жанр «формула любви» представляет собой имитацию решения математического
задания с символами, дающего в результате фразу «Я вас люблю» (или «Я
люблю вас»). Вот как выглядит «формула любви» из блокнота 1979 года:

Аналогично вид имеет «формула любви» из альбома начала 1980-х гг.(см.
6-24), хотя математический текст там несколько иной.
По-видимому, «формулы любви», как и «теоремы любви», выполняют функцию
«игровой рационализации» и «легализации» полузапретной «сердечной»
тематики.
6.2.5. Квазиаббревиатуры
В девичьих альбомах нередко можно встретить квазиаббревиатуры с
«расшифровками». Вероятнее всего, девичьи альбомные квазиаббревиатуры
восходят к «текстовым татуировкам-аббревиатурам», распространенным в
местах лишения свободы и у представителей преступного мира. Авторы
«Словаря блатного жаргона», включающего также и словарь татуировок,
указывают на существование многочисленных «любовных» аббревиатур, «
дополняющих и без того сверхсентиментальную картину блатного фольклора»
(СБЖ, 1992, 344)
Преобладающая часть «аббревиатур», встречающихся в девичьих альбомах,
является частью «татуировочного тезауруса»: КЛЕН (клянусь любить его/ее
навек/навечно), ЛЕБЕДИ (любить его/ее буду если даже изменит), ЛЕВ (люблю
ее/его всегда), СЛОН (сердце любит одну/одного навеки), ЯБЛОКО (я буду
любить одного как обещала).Иногда совпадающие слова имеют различную
интерпретацию: ЛИМОН (люблю и мечтаю о нем — любить и мучиться одной
надоело, СБЖ, 1992, 348; Мильяненков, 1992, 51), ЗЛО (за любовь отомщу —
за все легавым отомщу, СБЖ, 1992, 348), УТРО (Умру только ради одного;
ушел тропою родного отца, Мильяненков, 1992, 52)
В девичьих альбомах встречаются и такие квазиаббревиатуры, которые
отсутствуют в «татуировочном тезаурусе»: ДУРАК (Дорогой, уважаемый,
родной, абажаемый кавалер), СМЕХ (Стремлюсь мстить его храня) (см.также
аббревиатуры ЛЕТО (Люблю его только одного), УТРО (Умру только ради
одного), УРАЛ (Умру ради ангела любимого) в книге: Лойтер, 1995, 109)
Речь идет, как представляется, о феномене своеобразного
любовного-символического эзотеризма (достаточно вспомнить классическую
квазиаббревиатуру, распространенную в христианской традиции: слово «рыба»
выступало как символ Христа, поскольку по-гречески буквы слова «ИХТЕ»
(рыба) могли «расшифровываться» как «Иисус Христос — Сын Божий»…( можно
указать и на каббалистическую традицию, также прибегавшую к вербальным
«декодировкам» букв в «священных» словах). Этот подход предполагает
деление «читателей» знака на профанов, усматривающих в слове обычный
вербальный знак с бесспорным денотатом, и посвященных, воспринимающих
слово как зашифрованный текст, смысл которого ясен немногим.
Помимо связи девичьих альбомных квазиаббревиатур с татуировками
преступного мира, можно указать и на их связь с феноменом «шифровок»,
имеющих распространение среди лиц подросткового возраста «во время
отбывания наказания в гомогенной половозрастной среде», в частности, в
девичьих колониях. Эти шифровки служат средством письменной (в том числе
любовной) коммуникации, и, пожалуй, лишь они могут быть названы собственно
аббревиатурами (Шумов, 1998, 45-53). Квазиаббревиатурные образования
являются лишь частью аббревиатурных конструкций, используемых в девичьей
эпистолярной колонистской практике
6.2.6. Акростихи
Еще одним жанров девичьих альбомов, также основанным на декодировке
текста, являются акростихи. Вот несколько «классических» примеров любовных
акростихов, ведущих начало еще из дореволюционной альбомной традиции:
Ты хочешь знать, кого люблю я?
Его не трудно отгадать:
Будь внимательней читая, —
Я больше не могу писать.
(ТЕБЯ)
Цепью я скован буду,
Ездить к вам не смогу,
Летать я еще не умею,
Увидеть я вас не могу.
Юность настала,
Время стучит в груди,
А если, вы в это не верите,
Слева заглавные буквы прочтите.
(ЦЕЛУЮ ВАС);
Лето скоро настанет
Юность скажет «люблю»,
Больше писать не стану,
Лишь поставлю букву
Ю — тебя мой любимый.
(ЦЕЛУЮ).
6.2.7. Альбомные стихотворные клише с подставляемыми буквами
Следует указать на такой жанр, как альбомные стихотворные клише с
подставляемыми буквами. Некоторые имеют форму квазиакростихов можно
отнести следующую формулу: [Л] — я букву уважаю, [Ю] — на память напишу,
[Б] поставлю — выйдет слово, [А] — скажу, кого люблю. В начале альбомов
часто можно встретить такое клише: «На […] моя фамилия, на […] зовут, на
[…] моя подруга, на […] мой лучший друг »
6.2.8. Стихотворные клише для писем, фотографий, поздравлений
В альбомы девочки-подростки нередко заносят стихотворные клише, пригодные
для использования в соответствующих ситуациях. Эти образы также нередко
пронизаны любовно-романтическими и (или) дружескими мотивами. Ниже мы
предельно кратко представим основные разновидности этого жанра (см. также:
Самиздат, 1997)
6.2.8.1. Стихи для начала писем. «Письмо писать я начинаю, а сердце тает
так в груди. А почему — сама не знаю, любовь ведь наша впереди».
6.2.8.2. Пожелания. «Что пожелать тебе — не знаю, но среди жизненных дорог
сумей найти себе такую, чтоб можно было превозмочь».
6.2.8.3. Стихи для фото. «Красоты здесь нет, она не каждому дается.
Простая здесь душа, да горячее сердце бьется»; «Если встретиться нам не
придется, если так уж сурова судьба, Пусть на память тебе остается
неподвижная личность моя»
6.2.9. «Приметы» и «значения» любви
Трудно указать точное время возникновения этого жанра. В нашем архиве
наиболее ранним является альбом 1948 года, в котором содержится небольшой
раздел «Пожатия пальцев»:
Большой — на улицу зовет.
Указательный — хочет знакомиться.
Средний — просит поцеловать.
Безымянный — просит разрешения гулять.
Мизинец — хочет сделать предложение
С тех пор по меньшей мере 50 лет по альбомам-песенникам кочуют
всевозможные «значения». О восприятии этих «примет» и «значений», являющих
собой пример тотальной семиотизации в режиме «любовного кода», пишет, в
частности респ. 170 в: «Верили во все, что написано в этой тетради.
Чихнули, например, бежим к тетради, открываем, ищем этот день недели,
смотрим на часы (со скольки до скольки) и читаем то, что напророчено.
Выискивали в этой же тетради, к чему горит лицо: … Вт. — Любит, а ты не
знаешь; Ср. — признание в любви; Четв. — свидание, любовь;… Сб. — измена,
кто-то любит и страдает; Вс. — любовь, свидание, веселье. К чему чешутся:
щека — к любви, …губы — к поцелую,… грудь — любимый вспоминает…К чему
икать: в понедельник — к знакомству,… суббота — к свиданию….Если звенит в
ушах: Понедельник — кто-то любит и скучает;… среда — кто-то объясняется в
любви, четверг — вечер с любимым…Конечно, сейчас смешно в это верить, но
тогда это воспринималось очень серьезно».
В тетрадях встречаются: «Приметы о рождении» («январь — добрый, февраль —
завидующий…»), «Значение волос», («черные — красивые, русые —
влюбленные»); «К чему снится парень» ( «пятница — к любви; суббота — к
исполнению желаний; воскресение — к вечной любви»); «Значение губ» (»
маленькие — влюбленные, розовые — ревнивые»); «Значение носа» («высокий —
знаменитый, маленький — красивый»); «Обращение» («Эй» — смеется, «Вы» —
уважает, «Ты» — считает своей, «Имя» — любит); «Пожатия» («слабо» — первое
замужество, «сильно» — любит); «Значение знаков» (Любовь — !!! Ссора — !!
Любовь с обманом — ?!!) Данный жанр входит в группу «интерпретативных
жанров» и демонстрирует сильнейшую интенцию девичьего сознания к любовной
семиотизации всевозможных данностей «жизненного мира».
6.2.10. Правила и законы любви
Этот альбомный жанр — продукт, по всей видимости, 1960-х годов. Он
выражает «математизацию» общественного сознания, в частности, «школьного»
сознания. Если «уездная» барышня о «законах» знала крайне мало, то
советская ученица 1960-х–1980-х гг. была наслышана и о «законе Архимеда»,
и о «законе Бойля-Мариотта», и о «втором законе Ньютона».В альбомах, таким
образом, возникает и обосновывается новый альбомный жанр — «правила
любви», «законы любви», «законы дружбы» и т.д.
Переходным к жанру «законов любви» являются, вероятно, выполненные в жанре
«катехизиса» и встретившиеся нам в альбоме 1976 года «признаки любви»:
«Признаки любви. Почему девушка после поцелуя голову кладет на плечо
парню? Потому что стесняется. Почему парень смотрит на девушку исподлобья?
Презирает. Почему парень сжигает письма? Страдает. Для чего парень берет
за талию? Любит. Для чего парень сжимает руку девушки и хочет, чтобы она
крикнула «Ой!»? Любит.»
И все же основным стал не катехизисный, а императивный стиль. Вот как
выглядят «классические» «законы любви»:
20 законов Любви
Любовь девушки заключается в мыслях.
Когда парень идет и говорит: «Люблю», не верь. При первой встрече
говорить не будет.
Парень хочет поцеловать девушку, хотя она не хочет.
Если панень хочет познакомиться с тобой, он бросает взгляды.
Если парень жмет руку, не кричи, этим ты выдаешь, что любишь его.
Чем крепче жмет руку, тем крепче любит.
Если парень прощается левой рукой, значит, безумно любит.
Не гаси у него свечку, значит, хочешь целоваться.
Сначала о любви не говори.
При первой встрече прощайтесь вежливо.
Если парень любит девушку, то он бросает частые взгляды.
В первое время не опаздывай на свидание.
Если при первом поцелуе девушка опустит глаза, то поцелуй ее еще раз.
При первой встрече не целуйтесь на прощание.
Никогда не пей спиртные напитки при девушке.
Если дует дым в лицо, значит любит.
Берет под руку, хочет жениться на тебе.
Думай так, чтобы любовь была продолжительной.
Если не веришь, что она тебя любит, будь с ней повежливее.
Иногда любовь кончается разлукой, а чаще всего бракосочетанием
(210)
Легко заметить, что т.н. «законы любви» представляют собой смешение
нескольких типов предложений. Первое — утверждения (1, 20), претендующие
на научность; включающие научные, официальные термины (бракосочетание), не
связанные с поведением. Второе — суждения интерпретационного характера:
«Если … значит» («если… то…») — 4, 5, 19 и др. Третье — суждения
императивного характера: «Никогда не…», «…Прощайтесь вежливо», «Не гаси…».
Причем, ряд суждений адресован девушке, а часть — юноше, «парню».
Число «законов» («правил») не регламентировано. Различными могут быть и
заголовки — от «12 правил любви» до «Секретов юноши», от «35 законов» до
«Значений любви».
6.2.11. Доклад профессора о любви.
Еще одна жанровая разновидность «классических» альбомов 1970-х – 1980-х
годов. Весьма наивные дидактические тексты вкладываются в уста некоего
«старого профессора». Так выглядит текст 1978 года: «Доклад о любви.
Иногда мальчишки и девчонки думают, что до любви им далеко, что они просто
дружат. И что они так просто любят друг друга, а не по-настоящему. Любовь
обычно приходит в 14-16 лет. Первое чувство самое первое и нежное и
чистое. Когда юноша и девушка идут вместе, он смотрит на не, значит, она
ему нравится. Когда он смотрит вдаль, то он просто хочет проводить ее до
дома. Когда юноша говорит о любви и хвалится, то он теряет достоинство в
глазах девушки. Девушки! Не дружите с такими парнями! Юношу легко узнать,
если он ее любит, то он при девушке краснеет. Девушку тоже можно легко
узнать: при встрече она опускает глаза и старается меньше говорить с
юношей. Когда юноша и девушка гуляют, то после прогулки юноша должен
проводить девушку до дома. Она первая должна сказать «до свидания» и
должна ждать, когда он скажет. Он должен спросить, когда она свободна. И
девушка должна назначить ему свидание. На улице юноша должен идти с левой
стороны и держать девушку за талию».
6.3. Девичий рукописный любовный рассказ
Разговор о девичьей рукописном любовном рассказе логично было бы начать с
истории его открытия. Первая публикация, специально посвященная феномену
девичьего рукописного любовного рассказа, появилась в 1988 году (Борисов,
1988).
Годом действительного «открытия» жанра можно считать 1992 год, когда в
свет вышли подготовленные и прокомментированные нами публикации текстов
нескольких десятков девичьих рассказов в таллинском и обнинском сборниках
(Борисов, 1992а, 1992б). Тем не менее говорить о том, что названный жанр
достаточно хорошо изучен, не приходится. Ниже мы рассмотрим отдельные
вопросы бытования и культурологической специфики девичьего рукописного
любовного рассказа.
6.3.1. К вопросу о генезисе жанра
На наш взгляд, период возникновения данного жанра — это 1950-е-1960-е
годы. Эти рассказы появились в ситуации относительного социального
благополучия, соединенного с настроениями романтизма.
С.М. Лойтер и Е.М. Неелов оспаривают это предположение: «…Нам
представляется, что любовные девичьи рассказы… обратили на себя внимание
собирателей лишь в 1980-е годы, а бытование их имеет несравненно большую
историю. Они просто … не собирались» (Лойтер, 1995, 92).
Увы, документальные свидетельства бытования любовных рукописных рассказов
рассказов в альбомах первой половины ХХ века отсутствуют (см., например,
Лурье, 1992; Борисов, 1997). И тем не менее постановка вопроса об
исторических «корнях» девичьих альбомных любовных рассказов, быть может,
достаточно продуктивна.
Изучение художественной литературы автобиографического характера,
посвященной быту дореволюционных женских учебных заведений, позволило нам
сделать несколько предположений.
Тяга к написанию текстов художественного характера «про любовь»,
по-видимому, была достаточно распространена среди учащихся женских
гимназий. Литературной «основой» такого творчества являлась массовая
«бульварная» литература. В повести К. Филипповой» одна из гимназисток в
качестве сочинения на свободную тему пишет рассказ о любви : «Трепетной
рукой он обвил ее стройный стан… ее сердце сладостно замирало». Учитель
словесности строго и точно оценивает этот опыт: «…Красивые, пышные фразы,
взятые из плохих романов» (подробнее см.: Филиппова, 1938, 114).
Вопрос: мог ли стать девичий рассказ о любви стать фактом коллективной
рукописной культуры? По-видимому, вероятность появления на страницах
«классического» гимназического альбома прозаического нарратива ничтожна.
Однако в конце XIX — начале ХХ вв. распространение в среде учащейся
молодежи получил «жанр» журнала.
Журналы могли быть вполне легальными и выпускаться учащимися гимназий (в
том числе женских) с согласия начальства в машинописном или
литографированном виде (Первые шаги, 1911; Ласточка, 1909-1913). Об
относительной массовости этого рода самодеятельно-официозной продукции
может свидетельствовать следующая фраза в (предположительно киевском)
девичьем журнале «Ласточка» за 1913 год: «…Очередной номер «Ласточки»
является в то же время и 50[-м] номером всех журналов, вышедших до сих пор
в нашем училище» (Ласточка, 1909-1913). В просмотренных нами подобного
рода журналах помимо рифмованных текстов «публиковались» природные
зарисовки, путевые дневники об экскурсионных поездках, рассказы о
химических опытах и т.д. Понятно, что о публикации любовных рассказов в
официозных «гимназических» журналах не могло быть и речи.
Существовали, по-видимому, однако и неофициальные, «подпольные» журналы,
которые тайно выпускали учащиеся. Один такой журнал — «Луч света» —
описывает в своей повести К. Филиппова. Знакомый одной из гимназисток
юноша представил в журнал рассказ об учителе-художнике, уволенном за
создание разоблачительного полотна; гимназистка Ирина написала рассказ «о
том, как одна девушка …хотела сделаться учительницей», а Мика Русанова
передала для журнала стихи, в которых « было все: и пылкая любовь, и
коварная измена, и смертоносный яд, и свадьба, и все завершалось самыми
грустными похоронами» (Филиппова, 1938, 133-137). Речь идет, таким
образом, о возможном появлении на страницах тайного гимназического журнала
стихотворного любовного рассказа, но о мелодраматическом прозаическом
нарративе, написанном для «коллективного духовного потребления» пока речи
не идет.
В автобиографической же повести А. Бруштейн описывается попытка создания
девичьего гимназического (формально — институтского) журнала «Незабудка» и
представляемые в него материалы: «Одной из первых приносит рассказ
“Неравная пара” Тамара. Мы читаем “…Бедный, но гениальный музыкант дает
уроки… княжне… У нее — ресницы!… У нее — золотые кудри… Описание красоты
молодой княжны занимает почти целую страницу… Молодые люди влюбляются друг
в друга… мечтают пожениться… Старый князь и старая княгиня… решают отдать
свою дочь в монастырь… Подслушав это родительское решение, молодая княжна…
бросается в озеро и тонет. Бедный музыкант бросается за ней — и тоже
тонет. Конец.” Этот рассказ… обходит весь класс, и все плачут над ним»
(Бруштейн, 1964, 403-404). В сущности, перед нами девичий рукописный
любовно-романтический рассказ. И если по воле то ли автора
автобиографической трилогии, то ли действительных «редакторов» рассказ был
отвергнут, и журнал не вышел, то мы тем не менее можем предположить, что в
других случаях «редакторы» девичьих гимназических журналов оказывались не
столь строгими, и подобного рода рассказы (а в повести приводится еще один
подобный рассказ — «Страдалица Андалузия») существовали в
рукописно-журнальной форме и имели, по-видимому, примерно такую же форму
бытования (девочки читают их, плачут и передают друг другу), что и
рукописные альбомные рассказы второй половины ХХ века.
Таким образом, можно говорить об историческом параллелизме культурных
форм. Современные девичьи рукописные рассказы о любви 1950-х–1960-х годов
развились до уровня субкультурного фольклора. По-видимому, рукописные
женско-гимназические рассказы о любви конца XIX — начала ХХ века не успели
сформироваться как жанр. Тем не менее, основой и тех и других является
архетип трагической смерти влюбленных.
6.3.2. Культурологические аспекты девичьего рукописного рассказа
Выход в свет сборника девичьих рукописных рассказов положил начало
процессу их культурологического осмысления. Д. Корсаков называет рассказы
«школьным советским эпосом», и отмечает, что не простительная для
профессионала «пронзительная пошлость» рассказов « в исполнении невинного
создания» предстает как «пронзительная святость». Он же указывает на
социокультурный слой, к которому принадлежат носители рассказов —
«барышни, воспитанные на индийском кино» — современный аналог
«начитавшихся французских романов барышень» (Корсаков, 1994).
Если Д. Корсаков усматривает первоисточник девичьих рукописных любовных
рассказов в современной массовой (кинематографической) культуре, то С.
Жаворонок определяет девичий рукописный любовный рассказ как «праправнучку
романтически окрашенной сентиментальной повести последней трети XVIII —
начала XIX в.» «Преемственность традиций сентиментальной повести, — пишет
она, — прослеживается на уровне темы девичьих рассказов (несчастная любовь
и, часто, безвременная гибель героев), сюжета (встреча — первая любовь —
испытание на верность — трагедия), а также ряда сюжетообразующих мотивов
(таких, как мотив несчастного случая, немилостивой Судьбы, посещение
могилы возлюбленного)». При этом С. Жаворонок справедливо упоминает и
другие письменные и устные культурные традиции, на которые ориентируется
девичий рассказ: «Встречающийся в девичьих новеллах буквально сказочный
happy-end говорит о влиянии на жанр сказочной и мелодраматической
традиций. Персонажи девичьих рукописных рассказов дублируют некоторые
черты героев девичьих баллад и бульварного романа рубежа веков»
(Жаворонок, 1998, 185).
Действительно, параллели тематически-сюжетным компонентам девичьего
рукописного любовного рассказа можно отыскать, по-видимому, где угодно — и
в античном романе, и в романе средневековом, и у Шекспира («Ромео и
Джульетта», «Отелло»), и у Тургенева («Отцы и дети»), и в кинематографе
начала ХХ века, и в советских женских журналах.
Остановимся коротко на фабульно-сюжетной характеристике девичьих
рукописных рассказов. В настоящее время зафиксировано около 50 и
опубликовано в разных изданиях порядка 40 — 45 различных рукописных
девичьих прозаических нарративов. В 60-70% из них имеет место смерть по
меньшей мере одного из героев. Выявленные нами «модели смерти» таковы:
Самоубийство девушки — самоубийство юноши: «История первой любви»,
«Ирина», «Аленкина любовь», «Интервью», «Рассказ о дружбе» (Борисов,
1992а, далее — 1992а), «В день свадьбы» (РШФ, 1998, далее — РШФ).
Самоубийство юноши — самоубийство девушки: «Сильнее гордости —
любовь»(1992а).
Гибель девушки — самоубийство юноши: «Суд», «Разлучница», «Измена
девушки», «Вот такая любовь» (РШФ).
Гибель юноши — самоубийство девушки: «Королева», «Третий лишний», «Помни
обо мне», «Легенда о любви»(1992а), «Баллада о красных гвоздиках»
(Борисов, 1996а).
Гибель обоих героев без самоубийства: «Первая любовь» (РШФ).
Смерть юноши : «Желтые тюльпаны», «Музыка, счастье и горе» (1992а).
Смерть девушки: «Горе», «Василек», «Марийка» (1992а), «И дочь Алена» (не
опубликована).
Гибель одного героя от рук другого: «Я всегда с тобой» (1992а).
Рассказы, не включающие гибель героев, тоже могут быть подразделены на
сюжетные группы:
Воссоединение любящих героев после испытаний: «Инга», «Неожидланная
встреча», «Трудное счастье», «Люби меня», «Роман о любви и
дружбе»,«Настоящая любовь»
Герой узнает, что является отцом ребенка любимой женщины: «Десятый ”Б“»,
«Повесть о любви».
Герой женится на соблазненной им девушке: «Финал», «Фараон».
Герой бросает соблазненную им девушку: «Подлость», «Тюльпаны».
Иные истории («Аленька», «Недотрога», «Полонез Огинского»).
Как представляется, семантическим ядром рукописных девичьих рассказов
являются именно трагические рассказы, если же брать за точку отсчета их,
то семантическим ядром трагических любовных рассказов являются рассказы с
«двойной» смертью героев, причем вторая смерть выступает как «отклик» на
первую и является результатом самоубийства. Итак, на наш взгляд,
семантическим ядром девичьего рукописно-любовного нарратива является не
любовь вообще и не смерть как таковая, а «самоубийство в ответ на смерть
любимого» (фабула 16 рассказов включает именно этот «ход»).
Что касается жанровых особенностей девичьих рассказов, мы бы хотели
остановиться на рассмотрении «новеллистической» архетипики девичьих
нарративов (С. Жаворонок время от времени называет «девичьими новеллами» и
«рукописными новеллами» не поясняя, какие черты рассказов побудили ее
прибегнуть к данному жанровому определению). Воспользуемся трактовкой,
данной в работе Л.С. Выготского: отличительной чертой новеллы является
несовпадение фабулы (предполагаемой действительной последовательности
событий) с сюжетом (последовательностью изложения событий в тексте).
Возьмем в качестве примера «классический» рукописный рассказ «Суд» — он
известен во множестве вариантов под названиями «Поэма о любви». «Рассказ
подсудимого», «Из зала суда», «Подсудимый» и др. Фабула его такова: а —
встреча гпероя и героини,начало их дружбы; b — соперница из ревности
вонзает нож в героиню; с — героиня умирает на глазах героя; d — соперницу
убивает герой; е — герой выпивает яд; f — герой выступает на суде; g —
герой умирает. Сюжет выглядит иначе: f — герой выступает на суде; а — мы
узнаем о встрече и дружбе героя и героини; с — героиня умирает на руках
героя; b — мы узнаем, что героиню убила соперница; d — герой убивает
соперницу; е — узнаем, что герой выпил яд; g — герой умирает.То есть, если
фабула выглядит как abcdefg, то сюжет имеет следующий вид: facbdeg.
Безусловно, далеко не все девичьи рукописные нарративы являются
новеллистическими, но, вполне возможно, именно новеллистическая форма и
породила жанр современных рукописных любовных девичьих рассказов. Обычное
повествование, где фабула совпадает с сюжетом, вряд ли смогло бы породить
и фольклоризировать жанр. Другое дело, что выстроить новеллистический
нарратив дано не каждому, не всякая девочка, взявшаяся за написание
рассказа под впечатлением от прочитанной рукописной новеллы, поймет, что
сильное воздействие, оказанное ею, вызвано применением нетривиальной
литературной техники. В итоге возникнет обычный рассказ, который в лучшем
случае прочитает несколько человек. Поэтому более важной проблемой
представляется выяснение культурологической, или, точнее,
«культурно-психологической» роли девичьих рукописных рассказов.
Инициационную концепцию девичьего любовного трагического рассказа
предложил Ю. Шинкаренко: «Меня, — пишет он, — давно занимал один пробел в
молодежной субкультуре. А именно — какие-то свидетельства, что подросток.
Достигнув определенного возраста, сам с собой играет в одну игру. В обряд
посвящения во взрослые, иначе говоря — в обряд инициации. Причем — в
классической его форме, в той, что свойственна первобытным народам…
Сознание отдельной личности… движется теми же этапами, что… сознание всей…
цивилизации. И в какой-то момент, полагали мы, подросток с его
несформировавшимся мышлением должен был прийти к умозрительному
проигрыванию «испытаний» и «временной смерти», чтобы заручиться здесь
некоей мистической поддержкой, освоить новый для себя опыт». В
опубликованной нами подборке девичьих рассказов (Борисов, 1992а) Ю.
Шинкаренко увидел опредмеченные механизмы «самоинициации»: «Фабула
большинства рассказов, кочующих из одного домашнего альбома в другой и
записанных С. Борисовым, однотипна: молодые люди переживают несчастную
любовь, испытывают себя на прочность чувств, иногда кто-то из них (или
оба) погибают… Анонимные авторы (а вслед за ними многочисленные
читатели-«переписчики» проигрывают в своем сердце тему «испытаний» и
«временной смерти»… И авторы, и читатели в какой-то мере отождествляют
себя с героями рассказов, вместе страдают, временно уходят вслед за ними в
потусторонний мир, а в реальность уже возвращаются с новым опытом, по
крайней мере — с желанием не повторять трагических ошибок в любви». Как
полагает Ю. Шинкаренко, не случайно именно девочки являюбтся создателями
«такой опосредованной формы инициации, как рукописный рассказ», ведь
именно они должны « научиться любить, чтобы создать семейный очаг»
(Шинкаренко, 1995)
О связи девичьих рассказов с феноменом инициации пишет и С. Жаворонок:
«Первая любовь рукописных рассказов связанга с переходом героя из одной
половозрастной группы в другую: первая любовь завершает период отрочества
и «открывает» период юности… Прохождение «любовной инициации» вызывает
героев из небытия — времени и пространства, где любви не было, сталкивает
их друг с другом и поворачивает, как любая инициация, лицом к смерти —
символической и реальной» (Жаворонок, 1998, 186). В отличие от Ю.
Шинкаренко, она « дарует» инициацию лишь героям рассказа, но не
девочкам-читательницам и переписчицам.
Думается, обе концепции инициации можно объединить: инициационные
(переходно-испытательные) события, участниками которых являются героями
повести, становятся инструментом «самоинициации» (термин Ю. Шинкаренко)
читательниц и переписчиц девичьих рассказов.
Рассмотрим еще одну важную тему, связанную с рукописным рассказом. На
первый взгляд, рассказы написаны с установкой на предельную достоверность,
в них нет ничего сверхъестественного. Однако при внимательном прочтении в
ряде текстов обнаруживаются фразы, указывающие на веру участников или даже
повествователя в некий «иной» мир, в котором любящие воссоединятся:
«Похороните меня вместе с ней. Может, я мертвый смогу признаться ей в
любви. Я встречу ее там и полюблю ее» (1992а, 71); «Я не могу жить без
Оли, и лучше будет, если мы снова будем вместе. Прощай, дорогая
мамочка»(1992а, 73); «…Он решил покончить с собой, так же, как Лилька с
Виктором, уйти с ними в другой мир, но не мешать им там любить друг друга»
(РШФ, 200); «Дорогой Эдик…, я иду к тебе на вечное свидание. Встречай
меня!… Прощай, солнышко. Я иду к Эдику» (1992а, 89-90)
Единственной артикулируемой и, стало быть, конституирующей, чертой «иного
мира» является его функция воссоединения разлученных «на земле» любящих.
По сути дела речь идет о квазирелигиозной составляющей девичьих рукописных
любовно-трагических рассказов. В этом смысле сами рассказы приближаются к
«житиям святых» — где герои во имя высшей религиозной ценности
претерпевают мучения, а их чтение — к чтению «житийной» литературы.
Действительно, рассказов у каждой девочки не так уж много — от одного до
трех-четырех. Если бы функцией этих рассказов было получение новой
информации, они бы скоро наскучили. Но, как и от житийных текстов, от них
не ждут новой информации — их перечитывают для повторного катарсиса,
нравственно-очистительного экстаза, сопровождающегося плачем. Девичьи
рассказы — это и «кристаллизатор», и «катализатор» плача, они помогают
реализовать фундаментально-антропологическую потребностью в плаче,
являющемся физиолого-эмоциональной проекцией переживания контакта с
вечными ценностями (Борисов, 1990г, 1990д, 1995г)
Девичьи трагико-любовные рассказы, на наш взгляд, не просто развлекают.
Они являются мощным воспитывающим фактором, определяющим систему ценностей
девочки на долгое время, а подсознательно, быть может, откладывающимся на
всю жизнь. Вот дневниковая запись 1983 года: «Сегодня Марина Вагайнова
принесла в школу тетрадь. Листая эту тетрадь, я прочитала рассказ. Он
называется «Помни обо мне». Рассказывается в этом рассказе о крепкой любви
Алены и Олега. Разлучить этих молодых счастливых людей не могло ну просто
ничто. Однако разлукой послужила смерть Олега. Алена навсегда разлучилась
с ним. Но она очень счастливый человек. Она очень сильно любила его, а
этого достаточно. Боже мой, как расстроил и потряс меня этот рассказ! Я
его запомню надолго»
Таким образом, чтение девичьих трагико-любовных рассказов, является
фактором, программирующим поведение и побуждающим, быть может, к
«образцовым» суицидальным (или квазисуицидальным) формам поведения.
То, что поведение кончающих жизнь самоубийством героев рассказа
воспринимается девочками как «высшее», едва ли не нормативное, отчасти
подтверждается следующей записью в альбоме-песеннике, сделанной подругой в
адрес хозяйки тетради: «Светланка!!! Пишу тебе свое пожелание 18 января
1977 г… Найди себе парня, правда, не сейчас, можно, когда тебе будет 16-17
лет. И иди с ним рука об руку. Пусть счастье у вас будет прекрасное. И
любите вы друг друга, как любили Давыдовы друг друга, и ты будь похожа на
Валю, но убиваться не надо. Просто, если несчастье будет, вспоминай его
хоть мертвого хоть живого…» («Песенник ученицы 6 класса», Светлана,
Шадринск, 1976-1977)
Таким образом, девичий рукописный любовно-трагический рассказ является
семантическим ядром девичьей рукописной культуры. Он является транслятором
символа романтической любви, высшим проявлением (и критерием) которой
является ответное самоубийство-воссоединение любящего после смерти
любимого.
6.4. Эротика в девичьем фольклоре
Эротическая тема представлена в девичьей культуре в трех основных видах:
стихотворные и прозаические «классические», то есть собственно
заимствованные из взрослой среды тексты (например, «Баня», «Японская
комната» — в прозе, «Свекор, или Ночь на печке» — в стихах);
смехоэротические жанры (басни, загадки, частушки, куплеты) и, наконец,
самодеятельный «дефлоративный нарратив».
До конца 1980-х-начала 1990-х годов, когда эротическая продукция стала в
массовом порядке публиковаться и распространяться, девочки-подростки
получали информацию либо из журналов типа «Семья и школа» («…Когда учились
классе в 5-6, то читали «Семью и школу», где была серия статей для
подростков о том, как устроены половые органы, как происходит зачатие и
как проходят роды. Эти… статьи читались нами у подруги в ванной комнате —
чтобы никто не видел, чтобы никто не подумал, что мы озабочены этой
темой»), либо из рукописных эротических текстов («Любили мы собираться
где-нибудь в запасном выходе и читать порнографические рассказы типа
“Баня”»; «Порнографические рассказы прочитала первый раз в 7 классе. Было
интересно и не больше. Действовало возбуждающе. От мамы прятала. Дали
подруги. Первый раз читали вместе, но больше нравилось одной. Не раз
перечитывала»)
Рассотрим подробнее три разновидности эротических текстов, с которыми
девочки-подростки часто сталкиваются в процессе социализации.
6.4.1. Песенные и стихотворные «дефлоративные» нарративы
«Дефлоративные нарративы» представляют собой до последнего времени не
описанный жанр подростковой и, особо, девичьей культуры. Существует по
меньшей мере несколько текстов, фабульно разрабатывающих тему добрачной
дефлорации. Рассмотрим их чуть подробнее.
В девичьих альбомах нам приходилось встречать стихотворение, начинающееся
словами «Усевшись с подругами в тесном кругу…»: «…Он как во сне обнимал
твои девичьи груди… Ты падаешь на спину… Не знаю, подумала ль ты о себе в
миг первой пронзительной боли? Бесцельно раскинулась… Ясно ль тебе, что ты
уж не девушка боле?»
Зафиксированная в официальных песенниках 1960-х годов песня «Дым костра
создает уют …» дала начало двум песенным текстам дефлоративного
содержания. Первый из них, по нашим оценкам, более распространен в
подростково-юношеской среде («Вот и кончился школьный бал… В квартире
твоей родителей нет…Ну что мне делать с тобою такой? На этот стол и на эти
книжки упал твой лифчик голубой…»), второй — более популярен среди
девочек-подростков («Ты с похода вернулась домой, но была уже не
девчонка…»)
Еще одно «падение» девушки описано в «альбомном» стихотворении « Выпускной
вечер «: «Платье белое …было брошено в углу на край стола… И девчонка,
первый раз отдавшись, не могла никак понять, что во власти страсти
оказалась…».
Другой популярный альбомный (и, видимо, устно исполняемый) текст —
«Голубое в клеточку такси»: «…А потом … отбросив в сторону портфель, ты
присядешь на диван… А потом сомкнутся губы жаркие… Ты лежишь раздетая и
жалкая, ты лежишь, сгорая от стыда. А наутро встанешь чуть испуганно…»
Большой популярностью в девичьей среде пользуется текст «За окном
барабанит дождь …», часто встречающийся в альбомах и нередко исполняемый
как песня: «Ты сегодня домой не пойдешь, позвонишь, скажешь: «Мама не
жди», потому что на улице дождь, а у нас еще ночь и стихи…. И ты скажешь
тихонько: «Пусти», чуть откинувшись на диван…. Будут руки ласкать и
искать, и тихонько пробьют часы первый час твоей женской судьбы…».
Тему рифмованного «дефлоративного нарратива» мы завершаем сообщением еще
об одном тексте: «Эти песни с удовольствием пели и парни и девочки. Помню,
например, одну из таких песен. Она без названия, но назовем ее «В первый
раз»: «…Ты в час ночи тащишься домой… В голове не может уложиться, как
впервые парню отдалась. Это было дома у подружки,… ты… сидела молча у
окна. Вдруг к тебе подсел какой-то парень, и… нежно… тебя поцеловал… Ты
под ним лежала и стонала… Отдалась ты ему безответно, потому что верила в
себя.».
Эротические стихотворные нарративы представляют собой устойчивый,
повторяющийся компонент девичьей рукописной культуры.
6.4.2. Прозаические «дефлоративные нарративы»
По нашим оценкам, 90-95% рукописных девичьих прозаических нарративов
составляют рассказы о романтической любви с минимумом телесных реалий, от
5 до 10% прозаических нарративов так или иначе посвящены описанию
эротических и собственно сексуальных отношений. Конечно, в девичьей среде
циркулируют и «классические» «жестко-эротических» тексты типа «Баня» и
«Японская комната».
Кроме того, существуют тексты, порожденные собственно девичьей средой. В
тетради, представленной нам студенткой пединститута в 1988 году, помимо
текстов романтико-трагического и романтико-авантюрного содержания, в
тетради были и рассказы откровенно вульгарно-эротического характера. Вот,
например, несколько строк из рассказа «История одного лета»: «Саша обнял
Свету… повалил наземь… расстегнул верхнюю пуговку платья. …Он… снял платье
с девушки… и мгновенно схватил…грудь Светки… Светка…сняла с себя плавки…
Светка… вскрикивала от боли и наслаждения…».
Дефлорация как центральная тема рассказа присутствует в ряде рукописных
текстов: «Подлость» («…Его рука скользнула меж грудей… Он… вдавил ее в
диван… Она увидела на простыне красное пятно…»; «Ирина» («…Он… продолжал
снимать все, что было на ней…»); «Финал» («…На нее навалилось чье-то
тяжелое тело»), «Я всегда с тобой» («Когда она очнулась, то увидела, что
она, раздетая догола, лежит в постели») ; «Фараон» (Борисов, 1992; 34-35,
49, 53, 74, 84)
Думается, что было бы неправильно преуменьшать роль подобных рассказов в
социализации девочек-подростков. Вкупе с песенно-альбомными текстами они
артикулируют темы соблазнения, дефлорации, полового насилия, дополнительно
актуализируя их для девичьего сознания.
6.4.3. Смехоэротический дискурс в девичьей культуре
Рассмотрим свидетельства, показывающие, каким образом распространяются
смехоэротические тексты в среде девочек: «…Ко мне подошла одноклассница и
сказала: “Хочешь, песенку спою?” и спела: “…пиратики, морские акробатики,
днем они дерутся, а ночью е-е-е-хали медведи на велосипеде…”… я ее сразу
запомнила, и потом всем девочкам во дворе пела, а потом всем двором пели
(конечно, чтобы взрослые не слышали)…. Когда первый раз кому-то поешь эту
песенку, то поясняешь…» (далее приводятся соответствующие подразумеваемые
«неприличные» слова)
В девичьих блокнотах и песенниках можно встретить построенные на
двусмысленностях юмористические рассказы «Подарок» и «Рецепт (Киевского)
торта»
Мы описали все известные нам жанры устного и письменного девичьегоий
фольклор. С функциональной точки зрения устный (нерифмованный) фольклор
представляет собой способ передачи прежде всего прагматических
поведенческих образцов, письменный же фольклор большей частью является
механизмом трансляции любовно-романтических (непрагматических) ценностей.
Песенный же фольклор осуществляет трансляцию как романтических ценностей,
так и прагиматически-эротической информации.