Бердяев Н. О фанатизме, ортодоксии и истине

Публикуемая статья не вошла ни в одно из
собраний сочинений Н.А. Бердяева и печатается в России впервые по
изданию: Русские эаписки.1. Париж-Шанхай, 1937.

Тема о фанатизме, связанная с приверженностью к ортодоксальным учениям, очень
актуальна. История ритмична, в ней огромную роль играет смена психических реакций. И
мы вступаем в ритм, когда преобладает направленность к принудительному единству, к
обязательной для всех ортодоксии, к порядку, подавляющему свободу. Это есть реакция
против ХIХ века, против его свободолюбия и человечности. Вырабатывается массовая
психология нетерпимости и фанатизма. При этом нарушается равновесие и человек
допускает себя до маниакальной одержимости. Индивидуальный человек делается
жертвой коллективных психозов. Происходит страшное сужение сознания, подавление и
вытеснение многих существенных человеческих черт, всей сложности эмоциональной и
интелле ктуальной жизни человека. Единство достигается не через полноту, а через все
большую и большую ущербленность. Нетерпимость имеет родство с ревностью. Ревность
есть психоз, при котором теряется чувство реальностей. Душевная жизнь опрокидывается
и фиксируется на одной точке, но та точка, на которой происходит фиксация, совсем не
реально воспринимается.

Человек, в котором нетерпимость дошла до каления. фанатизма, подобно ревнивцу, всюду
видит лишь одно, лишь измену, лишь предательство, лишь нарушение верности единому,
он подозрителен и мнителен, всюду открывает заговоры против излюбленной идеи,
против предмета своей веры и любви. Человека фанатически нетерпимого, как и
ревнивца, очень трудно вернуть к реальностям. Фанатик, одержимый манией
преследования, видит вокруг козни диавола, но он всегда сам преследует, пытает и казнит.
Человек, одержимый манией преследования, который чувствует себя окруженным
врагами, -очень опасное существо, он всегда делается гонителем, он-то и преследует, а не
его преследуют.

Фанатики, совершающие величайшие злодения, насилия и жестокости, всегда чувствуют
себя окруженными опасностями, всегда испытывают страх. Человек всегда совершает
насилия из страха. Аффект страха глубоко связан с фанатизмом и нетерпимостью.
Излечение от страха и было бы излечением от фанатизма и нетерпимости. Фанатику
диавол всегда кажется страшным и сильным, он верит в него более, чем в Бога. Фанатизм
имеет религиозные истоки, но он легко переходит на сферу национальную и
политическую. Национальный или политический фанатик также верит в диавола и его
козни, хотя бы религиозная категория диавола была ему совершенно чужда. Против сил
диавола всегда создается инквизиция или комитет общественного спасения, всесильная
тайная полиция, чека. Эти страшные учреждения всегда создавались страхом диавола. Но
диавол всегда оказывался сильнее, он проникал в эти учреждения и руководил ими.

Нет ничего страшнее страха. Духовное излечение от страха нужнее всего человеку.
Нетерпимый фанатик совершает насилие, отлучает, сажает в тюрьмы и казнит, но он, в
сущности, слабый, а не сильный, он подавлен страхом и сознание его страшно сужено, он
меньше верит в Бога, чем терпимый. В известном смысле можно было бы сказать, что
фанатическая вера есть слабость веры, безверие. Это вера отрицательная. Архимандрит
Фотий эпохи Александра I верил главным образом в диавола и антихриста. Сила Бога
представлялась ему ничтожной по сравнению с силой диавола. Инквизиция так же мало
верит в силу христианской истины, как гепеу (ГПУ - главное политическое управление
- Прим. ред.) мало верит в силу коммунистической истины. Фанатическая нетерпимость
есть всегда глубокое неверие в человека, в образ Божий в человеке, неверие в силу
истины, т.е., в конце концов, неверие в Бога. Ленин так же не верил в человека и в силу
{2}
истины, как и Победоносцев: они одной расы. Человек, допустивший себя до одержимости
идеей мировой опасности и мирового заговора масонов, евреев, иезуитов, большевиков
или оккультного общества убийц, -- перестает верить в Божью силу, в силу истины и
полагается лишь на собственные насилия, жестокости и убийства. Такой человек есть, в
сущности, предмет психопатологии и психоанализа.

Маниакальная идея, внушенная страхом, и есть самая большая опасность. Сейчас
фанатизм, пафос общеобязательной ортодоксальной истины обнаруживают себя в
фашизме, в коммунизме, в крайних формах религиозного догматизма и традиционализма.
Фанатизм всегда делит мир и человечество на две части, на два враждебных лагеря. Это
есть военное деление. Фанатизм не допускает сосуществования разных идей и
миросозерцаний. Существует только враг. Силы враждебные унифицируются,
представляются единым врагом. Это совершенно подобно тому, как если бы человек
производил деление не на я и множество других я, а на я и не-я, причем не-я
представлял себе единым существом. Это страшное упрощение облегчает борьбу.

Для коммунистов есть сейчас только один враг в мире -- фашизм. Всякий противник
коммунизма тем самым уже фашист. И наоборот. Для фашистов всякий противник
фашизма тем самым уже коммунист. При этом количество фашистов и коммунистов в мире
непомерно возрастает. Люди из вражды к коммунизму становятся на сторону фашизма и из
вражды к фашизму -- на сторону коммунизма. Объединение происходит по отношению к
диаволу, который есть другая половина мира. Вам предлагают нелепый выбор между
фашизмом и коммунизмом. Непонятно, почему я должен выбирать между двумя силами,
которые одинаково отрицают достоинство человеческой личности и свободу духа,
одинаково практикуют ложь и насилие, как способы борьбы. Ясно, что я должен стать на
сторону какой-то третьей силы: так и делает во Франции течение, связанное с "Esprit" и "La
Fleche", одинаково враждебное капитализму, фашизму и коммунизму. Фанатическая
нетерпимость всегда ставит перед ложным выбором и производит ложное деление. Но
интересно, что пафос фанатической нетерпимости в наше время есть результат не
страстной веры и убежденности, а искусственного взвинчивания, часто стилизация и есть
порождение коллективных внушений и демагогий. Есть, конечно, отдельные коммунисты
и фашисты, верующие и убежденные до фанатизма, особенно среди русских коммунистов
и немецких наци, менее среди итальянских фашистов, более скептических и подчиненных
расчетливой политике. Но у коммунистической и фашистской массы никаких твердых и
продуманных верований и убеждений нет. Эта масса, стилизуется под фанатизм
вследствие внушения и подражания, а часто и интереса.

Современный пафос нетерпимости очень отличается от средневекового; тогда
действительно была глубокая вера. Средний человек нашего времени идей не имеет, он
имеет инстинкты и аффекты. Нетерпимость его вызвана условиями войны и жаждой
порядка. Он знает лишь истину, полезную для организации. Двучленное деление мира,
вызванное требованиями войны, имеет свои неотвратимые последствия. Наша элоха не
знает критики и идейного спора и не знает борьбы идей. Она знает лишь обличения,
отлучения, и кары. Инакомыслящий рассматривается как преступник. С преступником не
спорят. В сущности, нет больше идейных врагов, есть лишь враги военные,
принадлежащие к враждебным державам. Спор есть терпимость, самый свирепый
спорщик -- терпимый человек, он допускает сосуществование иных идей, чем его идеи, он
думает, что от столкновения идей может лучше раскрыться истина. Но сейчас в мире
никакой идейной борьбы не происходит, происходит борьба интересов и кулаков.
Коммунисты, фашисты, фанатики "ортодоксального" Православия, Католичества или
Протестантизма ни с какими идеями не спорят, они отбрасывают противника в
противоположный лагерь, на который наставляются пулеметы.

Пафос ортодоксальной доктрины, которая оказывается полезной для борьбы и для
организации, ведет к полной потери интереса к мысли и к идеям, к познанию, к
интеллектуальной культуре, и сравнение с средневековьем очень неблагоприятно для
нашего времени. Никакого идейного творчества при этом не обнаруживпется. В этом
{3}
отношении наша нетерпимая эпоха поразительно бездарна и убога, в ней творческая
мысль замирает, она паразитарно питается предшествующими эпохами. Мыслители
наиболее влиятельные в современной Европе, -- как Маркс, Ницше, Киркегардт, --
принадлежат тому ХIХ веку, против которого сейчас происходит реакция. Единственная
область, в которой обнаруживается головокружительное творчество, есть область
технических открытий. Мы живем под знаком социальности, и в этой области происходит
много положительного, но никаких социальных идей, социальных теорий сейчас не
создается, все они принадлежат ХIХ веку. Марксизм, прудонизм, синдикализм, даже
расизм, -- все порождение мысли ХIХ века. Главное преимущество нынешнего века в том,
что он более обращен к реальностям, разоблачает реальности. Но, разоблачая старые
идолы, новый век создает новые идолы.

Для фанатика не существует многообразного мира. Это человек, одержимый одним. У него
беспощадное и злое отношение ко всему и всем кроме одного. Психологически фанатизм
связан с идеей спасения или гибели. Именно эта идея фанатизирует душу. Есть единое,
которое спасает, все остальное губит. Поэтому нужно целиком отдаться этому единому и
беспощадно истреблять все остальное, весь множественный мир, грозящий погибелью. С
гибелью, связанной с множественным миром, связан и аффект страха, который всегда есть
в подпочве фанатизма.

Инквизиторы бывали совершенно убеждены, что совершаемые ими жестокости, пытки,
сжигания на кострах и прочее есть проявление человеколюбия. Они боролись против
гибели за спасение, охраняли души от соблазна ересей, грозивших гибелью. Лучше
причинить краткие страдания в земной жизни, чем гибель для многих в вечности.
Торквемада был бескорыстный, отрешенный человек, он ничего не желал для себя, он весь
отдавался своей идее, своей вере; истязая людей, он служил своему Богу, он все делал
исключительно во славу Божью, в нем была даже мягкость, он ни к кому не испытывал
злобы и вражды, он был в своем роде "хороший" человек. Я убежден, что таким же
"хорошим" человеком, убежденным верующим, бескорыстным, был и Дзержинский,
который ведь в молодости был страстно верующим католиком и хотел стать монахом. Это
интересная психологическая проблема.

Верующий, бескорыстный, идейный человек может быть изувером, совершать величайшие
жестокости. Отдать себя без остатка Богу или идее, заменяющей Бога, минуя человека,
превратить человека в средство и орудие для славы Божьей или для реализации идеи
значит стать фанатиком -- изувером и даже извергом. Именно Евангелие открыло людям,
что нельзя строить своего отношения к Богу без отношения к человеку. Если фарисеи
ставили субботу выше человека и были обличаемы Христом, то и всякий человек, который
поставил отвлеченную идею выше человека, исповедует религию субботы, отвергнутую
Христом. При этом все равно, будет ли это идея церковной ортодоксии,
государственности и национализма или идея революции и социализма.

Человек, помешанный на отыскании и обличении ересей, на отлучении и преследовании
еретиков, есть человек давно обличенный и осужденный Христом, хотя он этого не
замечает. Патологическая ненависть к ереси есть одержимость "идеей", которая поставлена
выше человека. Но все ортодоксальные доктрины мира есть ничто по сравнению с
последним из людей и его судьбой. Человек есть образ и подобие Божье. Всякая же
система идей есть порождение человеческой мысли или безмыслия. Человек не спасается
и не гибнет от того, что придерживается какой-либо системы идей. Единственная
настоящая ересь есть ересь жизни.

Обличители и гонители ересей как раз и бывали еретиками жизни, еретиками в
отношении к живому человеку, к милосердию и любви. Все инквизиторы были еретиками
жизни, они были изменниками жизненному догмату о человеке. Кирилл Александрийский
был более еретиком жизни, чем обличаемые им еретики. За обличениями еретиков всегда
скрыта греховная похоть власти, воля к могуществу.
{4}
Патологическая одержимость идеей спасения и гибели, от которой следовало бы лечиться,
может быть перенесена и на социальную сферу. Тогда эта паническая идея порождает
революционный фанатизм и создает политические инквизиционные учреждения.
Нетерпимость и инквизиция оправдываются грозящей социальной гибелью. Так,
московские процессы коммунистов очень напоминают процессы ведъм. И здесь и там
обвиняемые сознаются в преступных сношениях с диаволом. Человеческая психика мало
меняется. В сущности, фанатизм всегда носит социальный характер. Человек не может
быть фанатиком, когда он поставлен перед Богом, он делается фанатиком лишь когда он
поставлен перед другими людьми.

Фанатик всегда нуждается во враге, всегда должен кого-либо казнить. Ортодоксальные
догматические формулы образованы не по отношению к Богу, а по отношению к другим
людям, они образовались потому, что возникли еретические мнения. Фанатизм всегда
означает социальное принуждение. Или он может принимать формы самосжигания, -- как,
например, в крайних течениях русского раскола, но и в этом случае он тоже означает
социальное принуждение с обратным знаком. Фанатизм крайней ортодоксии в религии
носит сектантский характер. Чувство удовлетворения от принадлежности к кругу
избранных есть сектантское чувство. Фанатизм очень накаляет волю и организовывает для
борьбы, для причинения мучений и для перенесения мучений. У самого мягкого, кроткого
фанатика, сознающего себя человеколюбцем, заботящимся о спасении душ и обществ, есть
элемент садизма. Фанатизм всегда связан с явлением мучительства. Идеологически
фаиатизм всегда есть исступление ортодоксии.

Категория ортодоксии, противополагаемой ереси, применяется сейчас к типам мышления,
ничего общего не имеющего с религией, -- например, к марксизму; но она религиозного
происхождения. Хотя она религиозного происхождения, но все же есть прежде всего
явление социальное и означает господство коллектива над личностью. Ортодоксия есть
умственная организация коллектива и означает экстерриоризацию сознания и совести.
Ортодоксия утверждает себя в противоположности ереси. Еретик есть человек, мыслящий
не в согласии с умственной организацией коллектива. Люди, почитающие себя
ортодоксальными по преимуществу и обличающие еретиков, т.е. инакомыслящих, любят
говорить, что они защищают истину и истину ставят выше свободы. Это есть самое
большое заблуждение и самообольщение ортодоксов.

Пафос ортодоксии, питающий фанатизм, ничего общего не имеет с пафосом истины, он как
раз ему противоположен. Ортодоксия образуется вокруг темы спасения и гибели,
ортодоксы сами испуганы и пугают других. Истина же не знает страха. Именно хранители
ортодоксии более всего искажали истину и боялись ее. Хранители религиозной
ортодоксии искажали историю. Хранители марксистской или расистской ортодоксии
также искажают историю. Эти люди всегда создают злостные легенды о враждебной им
силе. Истина подменяется пользой, интересами организованного порядка.

Человек, фанатизированный какой-либо идеей, как единоспасающей, не может искать
истины. Искание истины предполагает свободу. Истины нет вне свободы, истина дается
лишь свободе. Вне свободы есть лишь польза, а не истина, лишь интересы власти.
Фанатик какой-либо ортодоксии ищет власти, а не истины. Истина не дана готовой и не
воспринимается пассивно человеком, она есть бесконечное задание. Истина не падает
сверху на человека, как какая-то вещь. И откровение истины нельзя понимать наивно-
реалистически. Истина есть также путь и жизнь, духовная жизнь человека. Духовная же
жизнь есть свобода и ее нет вне свободы.

Фанатики ортодоксии, в сущности, не знают истины, ибо не знают свободы, не знают
духовной жизни. Фанатики ортодоксии думают, что они люди смиренные, ибо послушны
истине церковной, и обвиняют других в гордости. Но это страшное заблуждение и
самообольщение. Пусть в Церкви заключается полнота истины. Но почему ортодокс
воображает, что именно он обладает этой истиной Церкви, именно он ее знает? Почему
именно ему дан этот дар окончательного различения церковной истины от ереси, почему
{5}
именно он оказывается этим избранником? Это есть гордость и самомнение, и нет более
гордых и самомнящих людей, чем хранители ортодоксии. Они отождествляют себя с
церковной истиной. Существует ортодоксальная церковная истина. Но вот, может быть,
ты, фанатик ортодоксии, ее не знаешь, ты знаешь лишь осколки ее вследствие своей
ограниченности, сердечной окаменелости, своей нечуткости, своей приверженности
форме и закону, отсутствию даровитости и благостности.

Человек, допустивший себя до фанатической одержимости, никогда не предполагает такой
возможности о себе. Он, конечно, готов признавать себя грешником, ио никогда не
признает себя находящимся в заблуждении, в самообмане, в самодовольстве. Поэтому он
считает возможным при всей своей грешности пытать и гнать других. Фанатик сознает
себя верующим. Но, может быть, вера его не имеет никакого отношения к истине. Истина
есть прежде всего выход из себя, фанатик же выйти из себя не может. Он выходит из себя
только в злобе против других, но это не есть выход к другим и другому.

Фанатик -- эгоцентрик. Вера фанатика, его беззаветная и бескорыстная преданность идее
нисколько не помогает ему преодолеть эгоцентризм. Аскеза фанатика (а фанатики часто
бывают аскетами) нисколько не побеждает поглощенности собой, нисколько не обращает
его к реальностям. Фанатик какой-либо ортодоксии отождествляет свою идею, свою
истину с собой. Он и есть эта идея, эта истина. Ортодоксия -это он. В конце концов это
всегда оказывается единственным критерием ортодоксии.

Фанатик ортодоксии может быть крайним приверженцем принципа авторитета. Но он
всегда незаметно отождествляет авторитет с собою и никакому несогласному с ним
авторитету никогда не подчинится. Склонность к авторитету в нашу эпоху носит именно
такой характер. Авторитарно настроенная молодежь никаких авторитетов над собой не
признает, она себя сознает носительницей авторитета. Ультраправославно настроенная
молодежь, которая не любит свободы и обличает ереси, себя почитает носительницей
Православия. Это есть пример того, насколько идея авторитета противоречива и
несостоятельна. Авторитет на практике никогда не стесняет его фанатических
приверженцев, он стесняет других, их противников и насилует их. В сущности, никто
никогда не подчинялся авторитету, если считал его несогласным с его пониманием
истины. Исповедание какой-либо крайней ортодоксии, какой-либо тоталитарной системы
всегда означает желание принадлежать к кругу избранных, носителей истинного учения.
Это льстит гордости и самомнению людей. По сравнению с этим свободолюбие означает
скромность.

Очень приятно и лестно почитать себя единственным знающим, что такое истинное
Православие или истинный марксизм-ленинизм (психология та же). Робеспьер беззаветно
любил республиканскую добродетель, он был самый добродетельный человек в
революционной Франции и даже единственный добродетельный. Он отождествил себя с
республиканской добродетелью, с идеей революции. Это был законченный тип
эгоцентрика. Вот это помешательство на добродетели, это отождествление себя с ней и
было в нем самое отвратительное. Порочный Дантон был в тысячу раз лучше и
человечнее.

Эгоцентризм фанатика какой-либо идеи, какого-либо учения выражается в том, что он не
видит человеческой личности, невнимателен к личному человеческому пути, он не может
установить никакого отношения к миру личностей, к живому, конкретному человеческому
миру. Фанатик знает лишь идею, но не знает человека, не знает человека и тогда, когда
борется за идею человека. Но он не воспринимает и мира идей иных, чем его
собственные, неспособен войти в общение идей. Он обыкновенно ничего не понимает и
не может понять; именно эгоцентризм лишает его способности понимания. Он совсем не
хочет убедить в истинности чего-либо, он совсем не интересуется истиной. Интерес к
истине выводит из замкнутого круга эгоцентризма. Эгоцентризм совсем не то же самое,
что эгоизм.
{6}
Эгоист в житейском смысле слова все же может выйти из себя, обратить внимание на
других людей, заинтересоваться миром чужих идей. Но фанатик-эгоцентрик,
бескорыстный, аскетический, беззаветно преданный какой-либо идее, -- совсем не может,
идея центрирует его на самом себе. Для нашей смутной эпохи характерны не только
вспышки фанатизма, но и стилизация фанатизма. Современные люди совсем не так
фанатичны и совсем не так привержены ортодоксальным учениям, как это может казаться.
Они хотят казаться фанатиками, имитируют фанатизм, произносят слова фанатиков,
делают насилующие жесты фанатиков. Но слишком чисто это лишь прикрывает
внутреннюю пустоту. Имитация и стилизация фанатизма есть лишь один из способов
заполнения пустоты. Это означает также творческое бессилие, неспособность на мысли.
Претендующие на знание ортодоксальной истины накодятся в состоянии безмыслия.
Любовь к мысли, к познанию есть также любовь к критике, к диалогическому развитию,
любовь к чужой мысли, а не только к своей.

Фанатической нетерпимости противополагают терпимость. Но терпимость есть сложный
феномен. Терпимость может быть результатом безразличия, равнодушия к истине,
неразличения добра и зла. Это есть теплопрохладная, либеральная терпимость, и не ее
нужно противополагать фанатизму. Возможна страстная любовь к свободе и к истине,
пламенная приверженность идее, но -- при огромном внимании к человеку, к
человеческому пути, к человеческому исканию истины. Свобода может быть понята, как
неотрывная часть самой истины. И не все человек должен терпеть. К современной
нетерпимости, фанатизму, к современной ортодоксомании совсем не нужно относиться
терпимо, наоборот, нужно относиться нетерпимо. И врагам свободы совсем не нужно
давать безграничной свободы. В известном смысле нам нужна диктатура реальной
свободы. Современные же диктатуры во всех их формах покоятся на душевном
фундаменте, который обнаруживает тяжкое душевное заболевание. Нужен курс духовного
лечения. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия