Стайнер А. Дело Мартина Хайдеггера, философа и нациста

Мартина Хайдеггера (1889 - 1976) многие считают одним из титанов философии 20 века. Всемирную известность принесла ему опубликованная в 1927 г. книга "Бытие и время", которую молодой Юрген Хабермас охарактеризовал как "самое значительное событие в философии со времен Феноменологии Гегеля..." [1]

Успех пришел к Бытию и времени мгновенно, а влияние распространилось повсеместно. На протяжении последних 70 лет многие течения современной мысли развивались под воздействием, а в некоторых случаях напрямую вырастали из работы Хайдеггера. Среди них мы можем вспомнить экзистенциализм, герменевтику, постмодернизм, эко-феминизм и различные направления в психологии, теологии и литературе. Его сочинения повлияли на таких разных авторов, как Герберт Маркузе, Жан-Поль Сартр, Жак Деррида, Пауль Тиллих и на бесчисленное множество других. Но одно событие омрачило достойную карьеру Хайдеггера как профессора философии во Фрайбургском университете. После захвата власти Адольфом Гитлером в 1933 г. всемирно известный философ Хайдеггер превратился в Хайдеггера - нациста, обладателя партийного билета за номером 312589.

Тема связей Хайдеггера с нацизмом недавно попала на страницы научных журналов и стала сюжетом для популярных газет и средств массовой информации. В прошлом году на Би-би-си появился телесериал о трех философах, которые оказали сильное влияние на нашу эпоху - Ницше, Хайдеггере и Сартре. Тема Хайдеггера не могла обойтись без обсуждения его связей с нацизмом. Позднее в том же году в New York Review of Books была опубликована статья об отношениях между Хайдеггером и его коллегами - Карлом Ясперсом и Ханной Арендт.

Вынесение на широкую аудиторию того, что раньше считалось туманной страницей жизни хорошо известного философа, вызвало нечто вроде потрясения и шока. Недавно, к примеру, один из зрителей этого сериала Би-би-си написал, что пришел в ужас от того, что "вся глубина его [Хайдеггера] связей с нацистами открылась лишь недавно". Долго существовавшая в отношении Хайдеггера близорукость может быть непосредственно объяснена тем систематическим сокрытием фактов, к которому во время и после нацистского периода прибегал сам Хайдеггер, а затем, вплоть до нынешнего дня, - его ученики и апологеты. Прежде чем обратиться к этой традиции умолчания, которая сама по себе является впечатляющей страницей в анналах исторических фальсификаций, следует изложить основные сведения об отношениях между Хайдеггером и нацистами.

Эти факты уже невозможно всерьез опровергать после того, как в 1987 г. была опубликована книга Виктора Фариаса (Farias) Хайдеггер и нацизм[2]. Фариас - это родившийся в Чили ученик Хайдеггера, на протяжении десяти лет изучивший практически все документы, имеющие отношение к деятельности Хайдеггера в период с 1933 по 1945 гг. Многие из этих документов были обнаружены в архивах бывшего восточногерманского государства, а также в Центре документации бывшего Западного Берлина. Со времени выхода в свет рубежной книги Фариаса появилось несколько других книг и статей, посвященных теме хайдеггеровской близости к нацизму. Превосходное обобщение исторического материала можно найти в статье 1988-го года "Хайдеггер и нацисты" [3]. Именно из этой статьи заимствованы многие материалы, приведенные в настоящем разделе.

Хайдеггер родился и вырос в швабском городе Месскирхе (Messkirch), в южной части нынешней Германии. Этот район был экономически отсталым, в нем господствовало сельское хозяйство, основанное на крестьянском труде, и мелкая промышленность. В политической жизни там преобладал популистский католицизм, тесно переплетавшийся с германским национализмом, ксенофобией и антисемитизмом. Современная культура, а вместе с ней идеи и либерализма, и социализма воспринимались как смертельные угрозы. Социал-демократическая партия, чье влияние росло по всей Германии, в этом районе обычно рассматривалась в качестве главного "внутреннего врага". В последующие десятилетия этой области суждено было стать одним из бастионов нацизма.

Семья Хайдеггера относилась к низшим слоям среднего класса. Его мать вышла из крестьянской среды, а отец был ремесленником. Хайдеггер оказался многообещающим учеником и получил стипендию, чтобы продолжить образование в средней школе в Кобленце. Там он попал в подготовительную школу для новичков. Школа была создана иерархами католической церкви как консервативный бастион против нараставшего в этом районе влияния либералов и протестантов. Однако некоторые светские преподаватели школы определенно придерживались демократических и прогрессивных убеждений. Их занятия относились к числу наиболее популярных. Мы в точности не знаем, как эти прогрессивные идеи воспринимались молодым Хайдеггером. Зато мы знаем, что уже в свои ранние и формирующие годы он наблюдал столкновение идей, боровшихся за преобладание в родной для него части Германии. Мы также знаем, что ко времени получения степени бакалавра Хайдеггер отказался от церковной вакансии и предпочел стать ученым. Кроме этого, он активно участвовал в политических и культурных спорах своего времени. Когда ему исполнилось чуть больше двадцати лет, он уже был лидером студенческого движения, выступавшего под знаменами правого католического популизма.

Реакционные и ксенофобские силы в этом районе укрепились после Первой мировой войны и революции в России. Результаты войны, оформившиеся в виде Версальского договора, заключались не только в унизительном поражении националистов, но и в утрате ряда территорий, которые отошли к Франции. Потерянные территории стали самой громкой и популярной темой для правых националистов послевоенного периода. Русская революция, со своей стороны, воодушевляя рабочий класс Германии, вызывала страх и ужас у крестьян - католиков, которые составляли большинство в сельских районах юга. В идеологии правонационалистических движений этого времени преобладало ощущение кризиса всемирной исторической последовательности. Дух (Zeitgeist) кризисной эпохи был отражен философом Освальдом Шпенглером, которого, в свою очередь, вдохновлял Фридрих Ницше. Мы знаем, что уже в начале своего пути Хайдеггер испытывал симпатию к националистической точке зрения. Очевидно и то, что подобное ощущение кризиса, возникшее в этом историческом водовороте, оставалось темой, которую философ Хайдеггер в дальнейшем пронес через весь свой жизненный путь.

Существует документальное подтверждение того, что Хайдеггер уже в 1932 г. испытывал симпатию к нацистам. И это не должно удивлять, если вспомнить его предшествующую биографию. Хайдеггер присоединился к нацистам сразу после захвата власти Гитлером. С 1933 года по 1945-й Хайдеггер состоял в НСДАП, нацистской партии, и платил взносы. Он стал ректором Фрайбургского университета в апреле 1933 г., через три месяца после прихода Гитлера к власти. 27 мая 1933 г. было опубликовано его знаменитое инаугурационное обращение. Защитники Хайдеггера утверждают, что это обращение представляло собой попытку отстоять автономию университета в тех условиях, когда нацисты стремились подчинить науку своей реакционной доктрине.

В действительности это обращение призывало студентов взяться за оружие, а преподавателей - служить нацистскому режиму. Оно прославляло приход нацистов к власти, как "начинающийся марш нашего народа к его будущей истории". В своей банальной речи Хайдеггер отождествляет немецкую нацию с нацистским государством и говорит об "исторической миссии немецкой Нации (Volk), Нации, которая осознает себя в государстве". Здесь присутствует даже обращение к фашистской идеологии зоологического детерминизма, когда Хайдеггер прославляет "власть, способную сохранить, в самом глубоком смысле, силы [нации], что укоренились в почве и крови".

30 июня 1933 г. Хайдеггер произнес речь в Ассоциации студентов Гейдельбергского университета, изложив свои представления о роли университета при новом нацистском порядке. Приведенный ниже фрагмент говорит сам за себя. Он показывает приверженность Хайдеггера нацистским идеям крови, расы и абсолютного подчинения Вождю (Fuehrer).

"Он [университет] должен быть интегрирован в национальную общность (Volksgemeinschaft) и слиться с государством..."

"До настоящего момента исследования и обучение в университетах ведутся так же, как они велись на протяжении десятилетий... Исследования вышли из-под контроля и скрывают свою неуверенность за идеей международного научного и академического прогресса. Обучение стало бесцельным и спряталось за экзаменационными требованиями".

"Против такого положения вещей надо вести жестокую борьбу в духе национал-социализма, и нельзя допустить, чтобы этот дух был уничтожен гуманистическими, христианскими идеями, которые подавляют его бескомпромиссность..."

"Опасность исходит не от работы во имя Государства. Она исходит только от безразличия и сопротивления. По этой причине на верный путь может вывести лишь настоящая сила, а не колебания и нерешительность..."

"Обучение в университете вновь должно стать делом риска, а не убежищем для трусости. Кто не выживет в бою, останется лежать там, где его сразили. Эта новая смелость должна сопровождаться упорством, ведь борьба за институты, где будут учиться наши лидеры, потребует долгого времени. Эту борьбу поведут силы нового Рейха, который станет реальностью благодаря канцлеру Гитлеру. Эту борьбу должна повести суровая раса, не думающая о себе, раса, которая живет постоянными испытаниями и которая устремлена к выбранной цели. Это борьба, которая определит тех, кто станут учителями и лидерами в университете" [4].

После войны Хайдеггер стремился представить в оправдывающем свете свое пребывание на ректорской должности и утверждал, что будто бы отстаивал чистоту университета от попыток нацистской политизации. Но, к несчастью для него, сохранилась эта речь и другие документальные доказательства, которые разбивают эти надежды отыскать алиби.

На основе документальных свидетельств о деятельности Хайдеггера в ректорский период можно проследить такие события:

21 августа 1933 г. во Фрайбурге распоряжением Хайдеггера был установлен "фюрер-принцип". Это означало, что ректор уже не будет избираться сотрудниками, как раньше, а будет назначаться нацистским министром образования. При такой системе "фюрер-ректор" станет непререкаемым авторитетом в университетской жизни. 1 октября 1933 г. цель была достигнута, когда он был официально назначен "фюрером" Фрайбургского университета. Для Хайдеггера это была важная веха на пути к его самой амбициозной цели - стать ведущим философом нацистского режима. Он представлял себя в качестве некого советника по философии при Гитлере.

4 сентября 1933 г., отказываясь от должности в Мюнхенском университете, он писал: "Отложив в сторону личные мотивы, я понимаю, что должен выбрать работу над такой задачей, которая позволяет мне лучше служить делу Адольфа Гитлера" [5].

3 ноября 1933 г. в качестве "фюрер-ректора" Хайдеггер издал распоряжение, переносившее нацистские законы о расовой чистоте на студентов университета. Суть распоряжения заключалась в материальной помощи тем студентам, которые состояли в СС, СА или иных военизированных структурах. "Еврейские или марксистские студенты", а также те, кто могли считаться неарийцами в соответствии с нацистским законом, лишались финансовой поддержки [6].

13 декабря 1933 г. Хайдеггер ходатайствовал о денежном вознаграждении для группы германских ученых, которые издали широко распространявшийся по всему миру сборник речей во славу Гитлера. В конце письма он добавил: "излишне говорить, что неарийцы не появятся в списке имен" [7].

22 декабря 1933 г. Хайдеггер писал баденскому министру образования и призывал при отборе претендентов на профессорское звание выяснять, "кто из кандидатов... наиболее последовательно придерживается национал-социалистических подходов в вопросах образования" [8].

Документальные свидетельства говорят также и о том, что Хайдеггер, публично прославляя дело нацистов, в частном порядке стремился разрушить карьеры тех своих студентов и коллег, которые были евреями или вызывали подозрение в политическом плане. Вот некоторые впечатляющие факты:

На Германа Штаудингера (Staudinger), фрайбургского профессора химии, ставшего нобелевским лауреатом в 1953 г., Хайдеггер тайно доносил, что тот был пацифистом во время Первой мировой войны. 10 февраля 1934 г. эта информация попала в местное министерство образования. Штаудингеру угрожала потеря работы и пенсии. Через несколько недель Хайдеггер предложил министру использовать более мягкое наказание. Мотивы этого поступка не имели ничего общего с раскаянием или сочувствием. Это был лишь продуманный ход, вызванный опасениями того, что преследование хорошо известного ученого вызовет нежелательную международную огласку. Он писал министру: "Вряд ли нужно добавлять, что в этом деле перемены не требуются. Вопрос состоит лишь в том, чтобы избежать, насколько возможно, новых осложнений во внешней политике" [9]. Министерство заставило Штаудингера подписать заявление об отставке, шесть месяцев продержало его в подвешенном состоянии и только потом, разорвав бумагу, восстановило его в прежней должности.

В деле Эдуарда Баумгартена (Baumgarten) перед нами открывается другой пример абсолютного оппортунизма и мстительности Хайдеггера. Баумгартен изучал американскую философию и в 1920-е гг. читал лекции в университете штата Висконсин. Он вернулся в Германию, чтобы работать под руководством Хайдеггера и между ними завязалась близкая дружба. Однако в 1931 г. у них возник личный конфликт после того, как Хайдеггер раскритиковал работу Баумгартена об американском прагматизме. Баумгартен покинул Фрайбург и стал читать лекции по американской философии в университете Геттингена. 16 декабря 1933 г. Хайдеггер, вновь выступая в роли доносчика, направил письмо руководителю нацистской профессуры Геттингена, где говорилось буквально следующее: "По своему семейному происхождению и идейной ориентации доктор Баумгартен принадлежит к числу либеральных демократов, близких к Максу Веберу. Находясь здесь [во Фрайбурге], он ни в коей мере не был национал-социалистом. Я был удивлен, когда услышал, что он читает лекции в Геттингене: я не могу понять, на основании каких научных работ он получил право преподавать. После разрыва со мной он поддерживал частые и интенсивные контакты с евреем Франкелем (Frankel), который преподавал в Геттингене и лишь недавно был изгнан от нас [на основании нацистских расовых законов]" [10].

Доктор Фогель (Vogel), которому было адресовано это письмо, счел, что оно "продиктовано ненавистью" и не стал давать ему ход. Однако его преемник отправил письмо в Берлин, министру образования, а тот отстранил Баумгартена от работы и посоветовал покинуть страну. К счастью для Баумгартена, он смог получить копию хайдеггеровского письма через некоего расположенного к нему секретаря. Лишь благодаря этому стечению обстоятельств сохранилось подобное документальное свидетельство. Трудно даже представить, сколько других пропитанных ядом писем написал Хайдеггер за этот период. Баумгартену очень повезло, что он вновь смог получить работу после обращения к нацистским властям. Эти факты стали известны во время слушаний по денацификации в 1946 г.

Заслуживает внимания и случай с Максом Мюллером (Mueller). Мюллер, который после войны стал известным католическим интеллектуалом, в период 1928 - 1933 гг. был одним из лучших студентов Хайдеггера. Кроме этого, он был противником нацизма. Он перестал ходить на лекции Хайдеггера, когда тот вступил в партию 1 мая 1933 г. Через несколько месяцев Хайдеггер своей властью "фюрер-ректора" сместил Мюллера с должности студенческого руководителя на том основании, что Мюллер "не соответствует политически" [11]. На этом история не закончилась. В 1938 г. Хайдеггер, хотя уже и не являвшийся ректором, вновь вступил в контакт с властями, чтобы помешать назначению Мюллера на преподавательскую должность во Фрайбурге. Он написал в администрацию университета, что Мюллер "непочтительно относится" к режиму [12]. Одно это предложение означало, в сущности, конец академической карьеры Мюллера. Мюллер, узнав об этом, лично обратился к Хайдеггеру и попросил убрать эту обвинительную фразу из характеристики. Хайдеггер, выступая в роли Пилата, отказался это сделать, и прочитал Мюллеру мораль, указывая на его католическую веру. "Как католик, вы должны знать, что каждый человек обязан говорить правду" [13].

Наконец, следует сказать об отношении Хайдеггера к его бывшему учителю, Эдмунду Гуссерлю. Гуссерль основал философскую школу феноменологии и был столь же известен в международном масштабе, как и сам Хайдеггер. Кроме того, Гуссерель был евреем. Он попал под действие законов о расовой чистоте, и ему запретили пользоваться университетской библиотекой во Фрайбурге. Претворяя в жизнь распоряжения нацистов, Хайдеггер не просто исполнял свои обязанности "фюрер-ректора". Есть много доказательств того, что Хайдеггеру нравилось выполнять миссию, с которой он себя связал. По свидетельству вдовы философа Эрнста Кассирера (Cassirer), Хайдеггер был убежденным антисемитом. За последние несколько лет стали известны и другие факты, позволяющие предположить, что антисемитизм Хайдеггера не исчез и после войны. Один свидетель, Райнер Мартен (Marten), вспоминает о разговоре с Хайдеггером в конце 1950-х гг., когда уважаемый профессор выразил беспокойство по поводу возрождающегося влияния евреев на философских кафедрах в университетах Германии [14].

Защитники Хайдеггера, в ряду которых самым современным является Рюдигер Шафрански (Safrranski), пытаются снять с него личную ответственность за судьбу Гуссереля. Они указывают на то, что Хайдеггер никогда не подписывал специальные распоряжения, по которым ограничивался бы доступ Гуссереля к университетским хранилищам [15]. Однако эта слабая защита едва ли опровергает роль Хайдеггера как проводника антиеврейских нацистских законов; законов, о которых он знал, что они нанесут сокрушительный удар по его бывшим друзьям и коллегам. Никакое объяснение не может перечеркнуть постыдный поступок Хайдеггера, который убрал посвящение своему учителю Гуссерелю при переиздании книги Бытие и время в 1941 г.

После войны Хайдеггер часто ссылался на факт своей отставки с ректорского поста, которая произошла после 30 июня 1934 г. Она совпала с печально знаменитой "ночью длинных ножей", во время которой преданные Гитлеру силы устроили трехдневную бойню, завершившуюся убийством Эрнста Рема и более чем сотни его штурмовиков. В последствии Хайдеггер утверждал, что после этой даты он решительно порвал с нацизмом. Однако в лекции по метафизике, прочитанной через год после этих событий, Хайдеггер открыто ссылался на "внутреннюю правду и величие национал-социализма".

"Та чепуха, которую сейчас пытаются представить как философию национал-социализма, - но которая не имеет ничего общего с внутренней правдой и величием этого движения (а именно, с противопоставлением глобальной технологии и современного человека) - забрасывает свою сеть в мутные воды "ценностей" и "целостностей" [16].

Это правда, что Хайдеггер начал дистанцироваться от отдельных аспектов национал-социализма. Книга Фариаса убедительно показывает, что после 1934 г. Хайдеггер противопоставлял реальному нацистскому режиму некое идеализированное представление о том, чем национал-социализм может быть. По Фариасу, этот утопический нацизм в сознании Хайдеггера отождествлялся с потерпевшей поражение фракцией Рема. Этот тезис об отношении Хайдеггера к Рему вызывает много вопросов, на которые до сих пор не получен удовлетворительный ответ. Бесспорным, однако, является тот факт, что Хайдеггер до конца своих дней верил в некую форму нацизма, во "внутреннюю правду этого великого движения".

Апологеты Хайдеггера не могут пройти мимо другого биографического факта. На протяжении всей своей жизни Хайдеггер поддерживал дружеские отношения с человеком по имени Ойген Фишер. В первые годы правления нацистов Фишер был одним из ведущих поборников расового законодательства. Он руководил берлинским Институтом расовой гигиены, который пропагандировал нацистскую расовую теорию. Одним из "исследователей" в этом институте был печально знаменитый доктор Йозеф Менгеле. Фишер был одним из интеллектуальных разработчиков нацистского "окончательного решения". Хайдеггер поддерживал теплые отношения с Фишером по меньшей мере до 1960 г., когда отправил ему рождественскую открытку. Определенная доля вероятности есть в том предположении, что благодаря личным отношениям с Фишером Хайдеггер мог знать о нацистских планах геноцида уже на самом раннем этапе [17].

Факты говорят, что после войны Хайдеггер так и не отрекся от своей поддержки нацизма ни публично, ни в частном порядке. И это притом, что его друзья, включая Карла Ясперса и Герберта Маркузе, призывали его сказать свое слово, когда уже стала известна правда о многочисленных преступлениях нацистского режима. Хайдеггер этого так никогда и не сделал. Что он сделал, - так это допустил мимолетное упоминание о Холокосте в своей лекции, прочитанной 1 декабря 1949 г. Говоря о технологии, он заявил:

"Сельское хозяйство превратилось теперь в моторизированную индустрию по производству пищевых продуктов. Такую же, в сущности, как утилизация трупов в газовых камерах и лагерях уничтожения, как блокада и голод в сельских районах, как производство водородных бомб" [18].

Уравнивая проблему механизированного сельского хозяйства с Холокостом и там самым превращая последний в некую тривиальность, Хайдеггер показал свое отношение к евреям - жертвам нацизма. Мы еще вернемся к этой теме, когда будем рассматривать философские взгляды Хайдеггера.

Основная причина, по которой Хайдеггер предпочитал после войны молчать, заключалась в его прежней активной деятельности на стороне нацистов. Редкие случаи, когда Хайдеггер отваживался сделать публичное заявление, выглядят примечательными. Первым примером его обращения к оценкам предыдущего периода является говорящий сам за себя документ, составленный для комиссии по денацификации. Мы рассмотрим его в следующем разделе. Наиболее важным из послевоенных заявлений Хайдеггера о его политической деятельности до войны является то интервью, которое он дал в 1966 г. журналу "Шпигель". Это интервью, по настоянию самого Хайдеггера, было опубликовано лишь после его смерти, то есть в 1976 г. Немалая часть беседы была посвящена вопросам технологии и тем угрозам, которые неограниченное развитие технологии создает для человека. Вот что говорит об этом Хайдеггер:

"Сегодня самый главный для меня вопрос состоит в следующем: каким образом политическая система сможет приспособиться к технологической эпохе, и какая это будет политическая система? У меня нет ответа на данный вопрос. Я не убежден, что это демократия" [19].

Высказав этот антиисторический тезис о технологии как абсолютном зле для существования человечества, Хайдеггер разъяснил свое восприятие нацистских подходов к данной проблеме:

"... Я вижу задачу мысли в том, чтобы, преодолевая преграды, сформировать целостное и точное отношение к самой сущности технологии. Национал-социализм, следует признать, двигался в этом направлении. Но эти люди были слишком ограничены по своему мышлению, чтобы обрести ясное понимание того, что же в действительности происходит сегодня и развивается на протяжении уже трех столетий" [20].

Нет, таким образом, сомнений в том, что и к концу своей жизни Хайдеггер думал о нацизме, как о политическом движении, которое шло по верному пути. Если оно потерпело неудачу, так это потому, что его лидеры не могли с достаточной решимостью осознать сущность технологии.

Примечания:

1. Jurgen Habermas, "On the Publication of the Lectures of 1935," trans. Richard Wolin, The Heidegger Controversy: A Critical Reader, ed. Richard Wolin, Cambridge: MIT Press, 1998, p. 191
2. Victor Farias, Heidegger and Nazism, Temple University Press, 1989
3. Thomas Sheehan, "Heidegger and the Nazis," New York Review of Books, June 16, 1988
4. Martin Heidegger, "The University in the New Reich" Wolin, pp. 44-45
5. Farias, 164
6. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
7. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
8. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
9. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
10. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
11. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
12. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
13. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
14. George Leaman, "Strategies of Deception: The Composition of Heidegger's Silence," Martin Heidegger and the Holocaust, ed. Alan Milchman and Alan Rosenberg, Humanities Press, 1996, p. 64
15. Rudiger Safranski, Martin Heidegger: Between Good and Evil, t rans. Ewald Osers, Cambridge: Harvard University Pressm 1998, p. 257
16. Sheehan
17. Richard Wolin, "French Heidegger Wars," Wolin, p. 282
18. Farias, 287.
19. Martin Heidegger, "Only a God Can Save Us": Der Spiegel interview, Wolin, p. 104
20. Martin Heidegger, "Only a God Can Save Us": Der Spiegel interview, Wolin, p. 111

Сокрытие фактов

Рассмотрев некоторые наиболее характерные факты из жизни немецкого философа Мартина Хайдеггера, мы можем теперь обратиться к тем мифам и хитрым уверткам, которые представляют собой строительные блоки его послевоенной репутации. Официальная версия этой истории, представленная самим Хайдеггером и его сторонниками, гласит, что его приход к нацистам в 1933 г. был ошибкой молодости, непродолжительным увлечением ученого, который был еще наивным в политике и в жизни. Всего через несколько месяцев, рассказывает далее эта история, молодой философ осознал свою ошибку, ушел с должности ректора Фрайбургского университета и таким образом отказался соучаствовать в деятельности нацистов. Более того, говорит легенда, еще оставаясь ректором, Хайдеггер пытался отстоять независимость университета от самых жестоких покушений со стороны нацизма и лично обращался к нацистским властям в защиту своих студентов и коллег из числа евреев.

Но даже если кого-то не убеждает это перечисление событий, он, по крайней мере, может признать, что Хайдеггер, как говорят его защитники, страдал от противоречий в своем характере. Его личное падение ничего не имеет общего с его философией, которую надо оценивать "по ее собственным заслугам". На практике это означает, что для апологетов Хайдеггера любая попытка связать его философию с его нацизмом является незаконной. Эта трактовка говорит также, что в донацистской философии Хайдеггера, особенно в Бытии и времени, не было ничего близкого к идеям нацизма. Аналогичным образом последующий поворот [Kehre] в философии Хайдеггера интерпретируется как чисто внутренний, не связанный с политикой отклик на некоторые проблемы, изначально запечатленные в его сознании.

Так выглядит эта многослойная оборона. Все эти приемы похожи на некий редут, за стенами которого расположились сторонники Хайдеггера, готовые отбивать атаку. Если первый рубеж обороны, то есть история о безрассудности молодого Хайдеггера, прорван, то дело еще не потеряно. Далее возвышается внутренняя стена - история о том, как Хайдеггер на ректорском посту противодействовал нацистам. Если же разрушена и эта линия обороны, и защитники вынуждены признать пороки Хайдеггера в человеческом плане, то тогда дело доходит до последнего оборонительного рубежа, до так называемой автономии философии Хайдеггера. Укрывшись за грозными рядами защитников, у многих из которых имелись безукоризненные антинацистские мандаты, Хайдеггер смог сохранить свою репутацию относительно непорочной до середины 1980-х гг.

Начало кампании по спасению репутации Хайдеггера от вердикта потомков можно проследить вплоть до усилий самого Хайдеггера. Очертания будущей легенды про ученого, наивного в политике, угадывались уже в биографическом эссе, которое Хайдеггер представил в 1945 г. комитету по денацификации. Там он писал:

"В апреле 1933 г. я был единогласно (при двух воздержавшихся) избран ректором на пленарном собрании университета, и не был назначен по распоряжению национал-социалистического министра, как это утверждала молва. [То, что такое назначение состоялось позже, когда Хайдеггера сделали "фюрером" университета, он, конечно, упоминать не хочет - А.С.]. Я согласился стать кандидатом на этих выборах и пойти на такую службу лишь под давлением круга моих коллег. До этого времени я не занимал, да и не хотел занимать какие-либо академические посты. Я никогда до этого не состоял ни в какой политической партии [И это тоже не вся правда: мы знаем, что в 20 с небольшим лет он был руководителем молодежного движения католиков правой ориентации - А.С.], не поддерживал отношений, как частных, так и официальных отношений подчиненного, с НСДАП или с властями. Я принял ректорский пост неохотно и только в интересах университета" [1].

Обрисовав картину неохотного вступления в ректорскую должность, письмо затем переходит к описанию того, как его автор вступил в нацистскую партию, преисполнившись запоздалой мыслью о том, что таким образом он сможет облегчить дело административной защиты университета.

"Вскоре после того как я принял ректорскую должность, ко мне явился лично окружной руководитель, которого сопровождали два чиновника, отвечавшие за университетские дела, и стал настойчиво говорить, что, в соответствии с пожеланиями министра, мне следовало бы вступить в Партию. Министр утверждал, что это поможет поддерживать мои официальные отношения с Партией и правительственными инстанциями, тем более, что до этого момента у меня отношений с такими инстанциями не было. После долгих размышлений, я заявил, что готов вступить в Партию ради интересов университета, но оговорил при этом условие не занимать в Партии никаких постов как в период ректорства, так и после него" [2]. [Однако он не может здесь объяснить, почему - если его вступление в партию мотивировалось лишь желанием облегчить работу на ректорской должности - он возобновлял свое членство в партии каждый год, вплоть до 1945 г., когда срок ректорских полномочий уже давным-давно завершился. - А.С.]

Наконец, он приводит доказательство своей оппозиции по отношению к нацизму после ухода с должности ректора в 1934 г.

"После отставки с ректорского поста мне стало ясно, что, при продолжении преподавательской работы, моя оппозиция принципам национал-социалистического мировоззрения будет только нарастать... Поскольку идеология национал-социализма становилась все менее гибкой и все менее поддавалась чисто философскому истолкованию ["Чисто философское истолкование" - именно так Хайдеггер пытается объяснить читателю свое изначальное увлечение нацизмом, который, к сожалению, утратил некий метафизический блеск к 1934 г. - А.С.], то уже тот факт, что я продолжал активно заниматься философией, сам по себе был определенным проявлением оппозиционности..."

"Кроме этого, я публично демонстрировал свое отношение к Партии тем, что не участвовал в ее мероприятиях, не носил ее значки и уже с 1934 г. отказывался начинать свои курсы и лекции с так называемого гитлеровского приветствия ["Хайль Гитлер!"]". [ Теперь, благодаря ряду документов, которые опубликовал Фариас, мы знаем, что это заявление представляет собой откровенную ложь - А.С.].

"Не было ничего удивительного в моем духовном сопротивлении, которое продолжалось последующие одиннадцать лет" [3].

Представляя себя человеком, который случайно и на короткое время увлекся некой формой "философского" нацизма, что затем перешло в "духовное сопротивление", Хайдеггер пытался возвести стену вокруг своих философских взглядов. Методы, которые он использовал, это замалчивание основной части собственных поступков, совершенных до и после 1933 г., увертки, полуправда и откровенная ложь.

В философии Хайдеггера термин "молчание" не означает простое отсутствие речи; под ним подразумевается активная форма бытия в мире. Подобным же образом и в его практике "молчание" означало активное сокрытие доказательств, связанных с годами нацизма. Большая часть переписки и иных личных документов Хайдеггера оставалась недоступной для исследователей на протяжении многих десятилетий. Семья Хайдеггера и его поклонники из числа ученых прятали эти документы за замком. Более того, в первые послевоенные годы академическое сообщество Германии испытывало ненависть к любым публикациям, которые затрагивали тему близости Хайдеггера к нацизму. Гвидо Шнеебергер (Schneeberger), один из первых исследователей, который осуществил на этом направлении большую новаторскую работу, никак не мог найти издателя для своей книги. В конечном итоге он опубликовал результаты изысканий за собственный счет в 1962 г.

Не удержался Хайдеггер и от откровенной фальсификации собственной истории. Существует хорошо документированный пример, связанный с переизданием его лекции 1935 г. по метафизике. Издание 1953 г. содержит скандально знаменитую характеристку "внутренней правды" нацизма. В издании 1953 г. полный фрагмент выглядит следующим образом:

"Та чепуха, которую сейчас пытаются представить как философию национал-социализма, - но которая не имеет ничего общего с внутренней правдой и величием этого движения (а именно, с противопоставлением глобальной технологии и современного человека) - забрасывает свою сеть в мутные воды "ценностей" и "целостностей"" [4].

Публикация этой статьи вызвала в Германии настоящий переполох. Некоторые спрашивали, почему же Хайдеггер решил опубликовать этот абзац именно в таком виде. Он отвечал:

"Мне было бы нетрудно вычеркнуть из рукописи эту фразу, да и любую другую, которую вы цитируете. Но я так не делал, и не буду делать впредь, прежде всего по той причине, что все эти фразы исторически являются частью определенного лекционного цикла..." [5]

Но мы теперь знаем, что Хайдеггер все же внес изменения в текст 1935 г., когда готовил его к новой публикации. Начать с того, что на месте более конкретных "внутренней правды и величия национал-социализма", которые присутствовали в изначальной лекции, появились более общие "внутренняя правда и величие этого движения". Ассистент, помогавший ему готовить гранки для публикации, заметил эту фразу, не сопровождавшуюся никаким пояснительным комментарием, и попросил Хайдеггера убрать ее. Хайдеггер ответил, что не сделает этого. Однако через несколько недель Хайдеггер все же изменил текст, ничего не сказав своему ассистенту. Он убрал прямое упоминание "национал-социализма" и заменил его более общим термином "это движение". Он также поместил в предисловие пояснительный комментарий про технологию. Хайдеггер до самой своей смерти уверял, что никогда не изменял текст этой лекции. В 1966 г. он повторил это утверждение в интервью журналу "Шпигель". Позднее была предпринята попытка окончательно внести ясность в этот вопрос и найти оригинальную рукопись лекции 1935 г. Страницу, на которой была вызвавшая дискуссию фраза, разыскать не удалось [6].

Те же методы - сокрытие доказательств, увертки и фальсификации - были использованы целыми легионами толкователей и апологетов Хайдеггера. До появления эпохальной книги Фариаса они в целом успешно предотвращали появление любого критического анализа самих идей Хайдеггера и их соотношения с его политической деятельностью. Забавная страница была вписана в эту историю теоретиком деконструктивизма Полем Де Маном (De Man). Де Ман в 1960-е гг. сделал немало для ознакомления американской интеллигенции с трудами Хайдеггера. Но в конце 1980-х гг. появились посмертные откровения о том, что руки Де Мана были не вполне чисты. Во время Второй мировой войны в оккупированной Бельгии он сотрудничал с нацистами и на этой почве написал несколько антисемитских статей для одного литературного журнала, который финансировали нацисты. После публикации сочинений Де Мана, относящихся к военному времени, разгорелась оживленная дискуссия о связи между его деятельностью в годы войны и его более поздними трактовками деконструктивизма [7].

Еще более злополучным защитником Хайдеггера оказался французский переводчик Жан Бофрэ (Beaufret). Бофрэ, бывший участник Сопротивления, перед своей смертью в 1982 г. опубликовал несколько томов бесед с Хайдеггером. На протяжении 35 лет он был самым стойким защитником Хайдеггера во Франции. Репутация бывшего бойца Сопротивления придавала дополнительный вес его попыткам защитить бывшего нациста. Но, похоже, что в случае Бофрэ еще очень многое остается неясным. Некоторое время он был тайным почитателем Робера Форрисона (Faurisson), одиозного историка - ревизиониста, который изучал Холокост. Бофрэ, как и Форрисон, отрицал сам факт Холокоста вообще, и газовые камеры в частности. В письме, отправленном Форрисону, содержится следующая фраза Бофрэ:

"Я полагаю, что со своей стороны я прошел примерно тот же путь, что и Вы, и теперь меня подозревают в том, что я выражал некоторые сомнения [относительно существования газовых камер]. К счастью для меня, об этом говорили только устно" [8].

Репутация Бофрэ никогда не ставилась под сомнение, пока в конце 1980-х гг. Форрисон не опубликовал его письма.

В качестве составной части своей кампании по "связям с общественностью" Хайдеггер и его сторонники особенно сильно хотели добавить к общему списку свидетельства немецких философов еврейского происхождения, которые сами пострадали при нацистах. С этой целью Ханну Арендт, известного философа и немецкую эмигрантку, настойчиво приглашали написать эссе для антологии во славу Хайдеггера, готовившейся к его восьмидесятилетию. Статья Арендт, озаглавленная "Хайдеггеру - восемьдесят", содержит тайный намек на политическую деятельность Хайдеггера:

"Теперь все мы знаем, что Хайдеггер поддался искушению оставить свою "обитель" и погрузиться в мир людских деяний. Что касается мира, то ему пришлось увидеть кое-что похуже, чем увиденное Платоном, ведь тиран и его жертвы находились не за морем, а в его собственной стране. [Имеется в виду недолгое пребывание Платона в Сиракузах. Он надеялся повлиять на сиракузского тирана Дионисия. После этого сравнительно краткого эксперимента и попыток смягчить правление Дионисия, добавив некую долю разума, Платон вернулся в Афины, сделав вывод, что его стремление приложить теорию к практике потерпело провал - А.С.]. Что касается самого Хайдеггера, то здесь, я полагаю, дело обстояло иначе. Он был слишком молод, чтобы извлечь уроки из шокирующего столкновения, которое, после десяти месяцев лихорадочной активности, заставило его тридцать семь лет назад вернуться в свою обитель, и чтобы мысленно переработать полученный опыт..."

"Мы, стремящиеся почитать мыслителей, даже если сами обитаем в миру, вряд ли удивимся и тем более придем в негодование от того, что Платон и Хайдеггер, погрузившись в мир человеческих деяний, обратились к тиранам и фюрерам. Этот факт должен быть отнесен не на счет обстоятельств эпохи, и уж, конечно, не на счет проявлений характера, а, скорее, к тому, что французы называют профессиональной деформацией(deformation professionelle). Ведь влечение к тирании может быть в теоретическом плане показано на примере многих философов (великое исключение представляет собою Кант). И если такая склонность не прослеживается в их поступках, то это происходит лишь потому, что очень немногие из них были готовы выйти за пределы "способности удивляться простым вещам" и "превратить это удивление в свой подлинный приют" [9].

Согласно юридическому заключению, представленному Арендт, прискорбная оплошность Хайдеггера не может объясняться ни обстоятельствами, при которых он жил, ни его характером, и, конечно же, не перекликается с его идеями. Тот факт, что Хайдеггер стал нацистом, для обозначения чего она находит эвфемистическую формулировку "поддался искушению оставить свою "обитель" и погрузиться в мир людских деяний", может быть увязан с одним лишь профессиональным риском занятия философией. А если другие философы не пошли по такому же пути, то это объясняется тем фактом, что они не относились к труду мыслителя столь же серьезно, как Хайдеггер. Они не были готовы "превратить это удивление в свой подлинный приют".

Высказывание Арендт замечательно своим полнейшим бесстыдством. Она ухитряется представить Хайдеггера жертвой, которая пострадала от величия собственной мысли. Сказать, что "ему пришлось увидеть кое-что похуже, чем увиденное Платоном", - это равнозначно утверждению, что им играли силы, которые были вне его контроля, что он не несет ответственность за свои поступки. Словно бы признавая абсурдность собственной позиции, Арендт переносит этот довод из основного текста в длинную пояснительную сноску. В этой сноске она переходит от высокой риторики своих рассуждений о Платоне к некоторым более конкретным вопросам, касающимся дела Хайдеггера. Она обращается к теме изначальной невиновности и политической наивности Хайдеггера и пишет так: "... Суть дела в том, что Хайдеггер, как и многие другие немецкие интеллектуалы его поколения, нацисты и антинацисты, никогда не читали Майн кампф" [10].

На самом же деле есть серьезные основания предполагать, что Хайдеггер не только читал гитлеровский опус, Майн кампф, но и одобрительно к нему относился. Том Рокмор (Rockmore) убедительно писал о том, что в речи Хайдеггера, произнесенной по вступлению в ректорскую должность, "многочисленные упоминания о битве задуманы как явная ссылка на одиозную гитлеровскую идею борьбы за исполнение предначертанной судьбы немецкого народа, сформулированную в Майн кампф" [11].

В заключительной части своего комментария Арендт пытается побить критиков Хайдеггера их же оружием и выставляет на всеобщее обозрение легенду, сконструированную самим Хайдеггером, о его искупительном поведении, которое последовало за "ошибкой".

"Хайдеггер исправил свою "ошибку" быстрее и более решительно, чем многие из тех, кто позднее осуждал его - он пошел на гораздо больший риск, чем это было принято в литературной и университетской жизни Германии того периода" [12].

Уже в 1971 г. Ханна Арендт знала или, по крайней мере, должна была знать нечто большее, чем ту сказку, на которую она ссылается в этой неловкой апологии. Она, несомненно, знала, например, о переиздании Хайдеггером в 1953 г. того эссе, в котором рассматривалась "внутренняя правда национал-социализма". Благодаря своей дружбе с Карлом Ясперсом она знала также о недостойном поведении Хайдеггера в отношении Ясперса и его жены-еврейки. (Хайдеггер прервал все личные отношения с Ясперсом и его женой вскоре после того, как стал ректором. Только после войны он попытался восстановить эти личные контакты. Несмотря на эпизодическую переписку, два философа так и не смогли вернуться к прежним личным отношениям из-за того, что Хайдеггер не захотел отречься от своей прежней поддержки нацизма).

Упоминание "гораздо большего риска", на который он шел, а также "духовной оппозиции" Хайдеггера по отношению к нацизму, являются отголосками собственных фабрикаций Хайдеггера, относящихся к послевоенному периоду. Почему же Ханна Арендт, известный либеральный оппонент нацизма, с такой страстью пыталась спасти репутацию Хайдеггера? Об этом можно только догадываться. Возможно, в этом проявилась доля лояльности к своему бывшему учителю, лояльности, которая была поколеблена, но не была разрушена нацистскими репрессиями и годами изгнания. (Некоторое время она находилась в нацистской тюрьме. Позднее, когда началась война, она попала на территорию оккупированной Франции, откуда ей удалось бежать). Самое доброжелательное толкование ее гротескных попыток защитить Хайдеггера заключается в том, что она отвернулась от той правды, которой не могла смотреть в глаза.

Когда сочинение Фариаса появилось на прилавках магазинов, это просто наэлектризовало атмосферу в среде последователей Хайдеггера во Франции. На протяжении девяти месяцев, что последовали за публикацией в октябре 1987 г. его книги Хайдеггер и нацизм, было издано не менее шести исследований по теме отношений Хайдеггера и нацизма. И этому не надо удивляться. В конце концов, ведь именно во Франции влияние Хайдеггера пустило наиболее глубокие корни за весь послевоенный период. Французская дань Хайдеггеру простирается от экзистенциализма Сартра в первые послевоенные годы до более поздних волн структурализма, постструктурализма и деконструктивизма, которые ассоциируются с Клодом Леви-Строссом, Мишелем Фуко (Foucault) и Жаком Деррида. Собственной интерпретацией отношения Хайдеггера к нацизму отметились также Жан-Франсуа Лиотар (Lyotard) и Жан Бодрияр (Baudrillard).

Отклики на книгу Фариаса можно, в широком плане, поделить на три основные группы. Первая - это безусловная защита Хайдеггера со стороны самых ортодоксальных хранителей его пламени. Эту группу представляет Франсуа Федье (Fedier), который после смерти его учителя Бофрэ превратился в главного защитника Хайдеггера среди французов. Федье продолжает отрицать, что у Хайдеггера были какие-либо проблемы с нацизмом и просто обходит стороной период ректорства, как увлечение молодости, не имеющее отношение к хайдеггеровской мысли. Ответ Федье в свете фундаментального материала, содержащегося в книге Фариаса и позднейших публикациях, не вызывает особого доверия, кроме как в среде самых ревностных служителей хайдеггеровского культа.

Вторая разновидность откликов, представленная Деррида и его последователями, в целом признает, что с философией Хайдеггера что-то было неладно, раз она позволила ему реализоваться в нацизме. Однако Деррида пытается побить Фариаса его же оружием и утверждает, будто конечной причиной обращения Хайдеггера к нацизму было то, что он сам к 1933 г. еще не сумел избавиться от "дохайдеггеровского" образа мышления, прежде всего, от рационализма и гуманизма. Когда Хайдеггер после своего "поворота" 1935 г. смог освободиться от "метафизики", тогда, по извращенной логике Деррида, его философия стала наилучшей формой антинацизма.

Эту порочную трактовку надлежащим образом довел до логического завершения один из учеников Деррида, Лаку-Лабарт (Lacoue-Labarthe), сказавший, что "нацизм есть гуманизм". Он подразумевал, что философские основания, на которых держалась просветительская традиция гуманизма, имели своим следствием преобладание человеческого начала, поставленного на службу всеохватывающему универсальному тоталитаризму. Подобная мысль стала общим достоянием для Деррида, Лаку-Лабарта и их последователей. Утверждение о том, что нацизм есть лишь иное проявление просветительского универсализма, недавно прозвучало у американских авторов Алана Милчмена (Milchman) и Алана Розенберга (Rosenberg). По их словам, "этот принцип осведомленного разума, являющийся основой расчетливого мышления, в своей тоталитарной и империалистической форме может рассматриваться как метафизическая основа, которая и сделала возможным Холокост" [13].

Опираясь на этот исходный тезис, Лаку-Лабарт выстраивает хорошо продуманную линию защиты Хайдеггера. В отличие от ортодоксальных хайдеггеровцев, он признает, что идеи Хайдеггера имеют отношение к его приверженности нацизму. Но после такого признания Лаку-Лабарт пытается спасти Хайдеггера и утверждает, что с Хайдеггера образца 1935 г. и последующих лет, преодолевшего метафизику и гуманизм, должны быть сняты обвинения в нацизме. Потом этот экстравагантный аргумент довели до логического завершения другие деконструктивисты, которые утверждали не только то, что второе пришествие Хайдеггера было свободным от фашистского позора, но и то, что его работы позволили нам впервые "задуматься о Холокосте". Если же читатель думает, что это полемическое преувеличение, то пусть прислушается к словам Милчмена и Розенберга:

"Как различные грани хайдеггеровской мысли позволяют нам глубже проникнуть в сущность Истребления и задуматься об Освенциме, так же и Холокост может помочь нам в постижении непроницаемых идей позднего Хайдеггера" [14].

С другой стороны, в некоторых анналах деконструктивизма именно обвинителей Хайдеггера называли "тоталитаристами". Вновь, как мы уже видели в случае Арендт, Хайдеггера представляли в качестве жертвы его мелочных и завистливых врагов. С другого берега Рейна к французской дискуссии подключился давний толкователь Хайдеггера Ханс-Георг Гадамер (Gadamer). Забавно повторяя мотивы, прозвучавшие у Арендт в эссе 1971 г. "Хайдеггеру - восемьдесят", Гадамер создает образ действующего из лучших побуждений, но наивного мыслителя, отказавшегося от своей попытки просветить правителя Сиракуз [15].

Резко диссонируя с философским обскурантизмом Деррида и Лаку-Лабарта, в ходе французского спора прозвучали отдельные голоса, определенно признавшие наличие проблемы, которая была создана длительным сотрудничеством Хайдеггера с фашизмом. Наиболее заметным среди этих авторов оказался Пьер Бордье (Bourdieu), который написал большое исследование о Хайдеггере задолго до того, как появилась книга Фариаса. Когда книга Фариаса вызвала столь бурные дебаты, появилось несколько переработанное новое издание книги Бордье на французском языке. "Политическая онтология Мартина Хайдеггера" пытается поместить философию Хайдеггера в тот исторический контекст, в котором появился и сам Хайдеггер. В то же время Бордье уходит от искушения просто свести теорию Хайдеггера к отражению его исторических и классовых позиций. Бордье осуществил текстуальный анализ хайдеггеровских трудов, стремясь показать глубинную связь между философией и политической деятельностью Хайдеггера. Этот анализ отличается от "имманентного" прочтения текстов, характерного для Деррида и других деконструктивистов, искусственно изолирующих тексты от тех исторических обстоятельств, при которых они создавались.

Самая, пожалуй, экстравагантная и убийственная из недавних попыток защитить Хайдеггера была предпринята не во Франции, а в Германии. Эрнст Нольте (Nolte), историк и давний друг семьи Хайдеггера, опубликовал в 1992 г. биографию Хайдеггера под заголовком Мартин Хайдеггер: политика и история в его жизни и мысли. Еще до появления этой книги у Нольте сформировалась скандальная репутация историка-ревизиониста, изучавшего Холокост, и апологета нацизма. Нольте следует отдать должное, ведь он оказался намного более последовательным и идейно честным, чем некоторые из французских защитников Хайдеггера.

Для Нольте обращение Хайдеггера к нацизму вообще не является проблемой. Нольте не только настаивает на тесной связи между философией Хайдеггера и его приходом к нацизму, но также защищает нацизм, как закономерный ответ на внутреннюю и внешнюю угрозу, исходившую от русской революции. По Нольте, нацизм был неизбежным ответом на большевизм, а Хайдеггер, принимая нацизм, просто отвечал на этот вызов исторической неизбежности. Нольте заходит даже так далеко, что защищает Холокост, как оборонительную меру, ставшую необходимой из-за враждебности мирового еврейства к национал-социалистическому режиму. Стремление Нольте оправдать Холокост звучит в следующем риторическом вопросе:

"Разве дело не в том, что национал-социалисты и Гитлер осуществили это "азиатское" деяние [Холокост] только потому, что считали себя и себе подобных потенциальными или уже реальными жертвами [советского] "азиатского" деяния? Разве "архипелаг ГУЛАГ" не предшествовал Освенциму?" [16]

Существует некая симметрия между ранними апологетами Хайдеггера и усилиями, которые предпринимает Нольте. Если самые первые защитники пытались приуменьшить степень вовлечения Хайдеггера в политику, а затем принялись возводить стену между его политической деятельностью и его философией, то Нольте перевернул ход дискуссии. Хайдеггер не только с самого начала был вовлеченным в политику мыслителем, но он также, по мнению Нольте, сделал правильный выбор: "Поскольку Хайдеггер противостоял попыткам [коммунистического] решения, он, как и очень многие другие, был прав в историческом смысле... Посвящая себя [национал-социалистическому] решению, он, возможно, и стал "фашистом". Но это ни в коем случае не означает, что он с самого начала был не прав с исторической точки зрения" [17].

В другом месте Нольте обращается к представлениям о Хайдеггере, как о мыслителе из другого мира, лишь ненадолго втянувшемся в такие политические дела, в которых он не разбирался. Этот перспективный образ, придуманный Ханной Арендт, Нольте переворачивает с ног на голову. Он, конечно же, не хочет, чтобы еврейка сказала здесь последнее слово. О поддержке Хайдеггером Гитлера он пишет, что "... это был не эпизодический "полет" из царства философии в повседневную политику, а проявление "философских" надежд... [и это было также] неотъемлемой частью его жизни и мышления" [18].

Иными словами, мысли и поступки Хайдеггера были сотканы из одной материи. Он был не просто нацистом, а, говоря словами Томаса Шиэна (Sheehan), "нормальным нацистом".

Наконец, следует упомянуть самую последнюю по времени биографию Хайдеггера, книгу Рюдигера Шафрански (Safranski) Мартин Хайдеггер: между добром и злом, впервые изданную на английском языке в 1988 г. Эта книга, в отличие от проявленного Нольте бурного одобрения нацисткой деятельности Хайдеггера, возвращается к более традиционной линии обороны. Нам опять показывают некий шизофренический разрыв между Хайдеггером-человеком и Хайдеггером-философом. Автор прилежно излагает все известные факты связей Хайдеггера с нацизмом. Отрицание таких фактов больше не представляется разумным. В то же время он предлагает весьма позитивное прочтение идей Хайдеггера.

Избегая крайностей и логической гимнастики Лаку-Лабарта и других деконструктивистов, Шафрански, похоже, не может выдвинуть ни одного определенного тезиса о своем предмете. Этот дефицит, являющийся общим товарным знаком современных биографических и исторических работ, считается преимуществом в унылом контексте нынешней культуры. Ключевые слова здесь - "отделить" и "сбалансировать". Эта книга со своей стороны вносит дополнительный вклад в дело сокрытия фактов. В конечном итоге Шафрански выступает на стороне тех, кто хвалит Хайдеггера за то, что тот позволил нам "задуматься об Освенциме". Он пишет:

"Тот факт, что Хайдеггер отверг идею защищать себя от обвинений в потенциальном пособничестве убийству, еще не означает, что он отказался от идеологического вызова "задуматься про Освенцим". Когда Хайдеггер писал о порочности современной жажды власти, для которой природа и человек становятся лишь "объектами интриги", он каждый раз, явно или не явно, подразумевал Освенцим. Для него, как и для Адорно, Освенцим был типичным преступлением современной эпохи" [19].

Здесь нельзя пройти мимо появляющегося у Шафрански самоуверенного сопоставления Хайдеггера с Теодором Адорно. Адорно презирал Хайдеггера и не испытывал ничего, кроме неприязни к хайдеггеровскому "жаргону аутентичности", в котором он видел лишь философское шарлатанство, выдающее себя за глубокое проникновение в суть. Эта скучная книга, хотя и содержит множество фактов, представляет собой лишь еще одну попытку защитить Хайдеггера от обвинений в связях с нацизмом. Тем не менее отклики на нее были по большей части положительными.

Типичным примером может служить Ричард Рорти (Rorty), который писал: "Хайдеггер не замечал страдания своих еврейский друзей и коллег, но по прошествии целого года лихорадочной пропагандистской и организационной деятельности обнаружил, что нацистское начальство не обращает на него особого внимания. Это убедило его в том, что он переоценивал национал-социализм".

"Тогда он вернулся в свой горный приют и, как замечательно сказал Шафрански, поменял решительность на покой. После Второй мировой войны он повторял весьма образно, хотя и монотонно, что американизация, современная технология, превращение жизни в тривиальность и полное забвение Бытия (четыре имени, которые, по его мнению, обозначают один и тот же феномен) стали необратимыми" [20].

И вновь мы видим банальный образ глубокого, но побитого жизнью мыслителя, который "вернулся в свой горный приют". Хорошо хотя бы то, что на сей раз мы избавлены от нового упоминания про Сиракузы. Следует заметить, что даже в книге Шафрански нет оснований для вывода о том, будто бы Хайдеггер "по прошествии целого года лихорадочной пропагандистской и организационной деятельности" на ректорском посту во Фрайбурге "вышел" из политической схватки. На самом деле Шафрански говорит о том, что на протяжении нескольких лет после ухода с ректорской должности Хайдеггер постепенно ослаблял свои связи с нацизмом, но не порывал с ним окончательно вплоть до 1945 г.

Это показывает, что у Хайдеггера есть защитники и помимо легиона французских деконструктивистов. Рорти представляет ту тенденцию, которая в последние годы проявилась в американском прагматизме; тенденцию, которая пытается соединить прагматизм с элементами европейской философии. Выступая в качестве некоего пресс-секретаря американского прагматизма, Рорти больше всего хочет подключить продолжателей Хайдеггера к этому делу. В следующем разделе мы кратко остановимся на философских основаниях этого удивительного слияния двух, казалось бы, расходящихся традиций. Но даже еще более беглое рассмотрение позволяет увидеть, что Рорти, обращаясь к соотношению между политической деятельностью Хайдеггера и его философией, создает очередную вариацию уже давно знакомой темы случайного прихода Хайдеггера к нацизму.

В этом эссе, которое было переработано лишь в 1989 г., то есть намного позже времени появления книги Фариаса, Рорти писал, что Хайдеггер "... лишь по случайности стал нацистом". Затем он развивает эту мысль с помощью следующих пояснений: "Действительно, его [Хайдеггер] мышление было по своей сути антидемократическим. Но очень многие немцы, испытывавшие сомнения по поводу демократии и модернизации, не стали нацистами. Хайдеггер стал, поскольку он был более откровенным оппортунистом и большим политическим невеждой, чем основная часть немецких интеллектуалов, которые разделяли его сомнения" [21].

Хотя Рорти бросает в сторону Хайдеггера несколько резких слов и называет его "невеждой" и "оппортунистом", суть его трактовки заключается в создании еще одного карикатурного образа наивного философа, который просто потерял голову. Мы теперь уже очень хорошо знакомы с таким аргументом. Мы видели вариации на эту тему в собственных хайдеггеровских оправданиях о периоде ректорства, у ортодоксальных защитников Хайдеггера во Франции, в воспоминаниях его собственных друзей, таких, как Ханна Арендт, и, наконец, перевернутый пронацистский вариант в биографии, написанной Нольте. Эти доводы можно повторять до отвращения, глядя при этом на все расширяющиеся ряды фактов, которые показывают, что обращение Хайдеггера к нацизму вовсе не было случайным. Мы видим, что имеем здесь дело не с объективными научными доказательствами, а с ложной верой и апологетикой.

Споры во Франции продолжались около двух лет после публикации книги Фариаса в 1987 г. Сегодня во Франции очень редко можно услышать о роли Хайдеггера в политике. Зато с начала 1990-х гг. развернулась непрерывающаяся дискуссия в Соединенных Штатах, Великобритании и других англоязычных странах. С 1997 г. по данной теме появились фактически три самостоятельные книги. Одна из них, книга Джулиана Янга (Young) Хайдеггер, философия, нацизм, вписывается в традицию обеления Хайдеггера. По существу, автор обозначает свои намерения уже в самом начале, когда говорит, что "цель данной работы может быть определена как "денацификация" Хайдеггера" [22].

Существо книги Янга было выведено Томом Рокмором в появившемся недавно обзоре. Рокмор пишет: "Итог, по Янгу, получается такой, что несмотря на наличие множества текстов, говорящих об обратном (например, интервью журналу Шпигель, в котором Хайдеггер ставит под сомнение демократический идеал), этот философ оказывается более или менее таким же, как вы или я, то есть сторонником либеральной демократии. Вместо заслуживающего доверия образа Хайдеггера получается, можно сказать, нечто прямо противоположное..." [23]

Очевидно, что сокрытие фактов продолжается и через четверть века после смерти Хайдеггера. В то же время было бы неверно утверждать, что в изучении политической деятельности Хайдеггера отсутствует иная тенденция. Действительно, не далее чем в прошлом году была опубликована книга, которая, возможно, представляет собой наиболее значительное изложение философии Хайдеггера в контексте его политической позиции. Речь идет о работе Иоханнеса Фриче (Fritsche) Историческая судьба и национал-социализм в книге Хайдеггера "Бытие и время".Мы обсудим эту публикацию в следующем разделе.

Примечания:

1. Martin Heidegger, "Letter to the Rector of Freiburg University, November 4, 1945, Wolin, p. 61
2. Martin Heidegger, "Letter to the Rector of Freiburg University, November 4, 1945, Wolin p. 64
3. Martin Heidegger, "Letter to the Rector of Freiburg University, November 4, 1945, Wolin, pp. 64-66
4. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
5. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
6. Sheehan, "Heidegger and the Nazis"
7. Denis Donoghue, "The Strange Case of Paul De Man," New York Review of Books, June 29, 1989
8. Richard Wolin, "French Heidegger Wars," Wolin, p. 282.
9. Hannah Arendt, "Martin Heidegger at Eighty," New York Review of Books, October 21, 1971
10. Arendt, "Martin Heidegger at Eighty"
11. Tom Rockmore, On Heidegger's Nazism and Philosophy, Berkeley: Univeristy of California Press, 1992, p. 6
12. Arendt, "Martin Heidegger at Eighty"
13. Alan Milchman and Alan Rosenberg, "Heidegger, Planetary Technics, and the Holocaust," Milchman and Rosenberg, p. 222
14. Alan Milchman and Alan Rosenberg, "Heidegger, Planetary Technics, and the Holocaust," Milchman and Rosenberg, p. 224
15. Hans-Georg Gadamer, "Back From Syracuse?" Critical Inquiry 15(2): 1989, pp. 427-430
16. Cited in Thomas Sheehan, "A Normal Nazi," New York Review of Books, January 14, 1993
17. Cited in Thomas Sheehan, "A Normal Nazi"
18. Cited in Thomas Sheehan, "A Normal Nazi"
19. Safranski, p. 421.
20. Richard Rorty, Rev. of Martin. Heidegger. Between Good and Evil, by Rudiger Safranski, New York Times Book Review, May 3, 1998
21. Richard Rorty, "Philosophy as Science, Metaphor, Politics," Essays on Heidegger and Others: Philosophical Papers, vol. 2, Cambridge: Cambridge University Press, 1991, p. 19
22. Julian Young, Heidegger, philosophy, Nazism.Cambridge: Cambridge University Press, 1997, p. 1
23. Tom Rockmore, "Recent Discussion of Hediegger and Politics: Young, Beistegui, Fritsche," Graduate Faculty Philosophy Journal, vol. 21, no.2, 1999, p. 53

История, философия и мифология

Прежде чем говорить о философии Хайдеггера, представляется необходимым ответить на одно вероятное возражение. Возражение это можно сформулировать так: если верно, что в идеях проявляется сам человек, и если этот человек заслуживает осуждения с моральной и политической точки зрения, то идеи, просматривающиеся за этим человеком, заслуживают осуждения в той же мере. Если все это верно, тогда мы имеем право выносить суждение о его идеях, даже не читая того, что он написал. При такой формулировке абсурдность подобных рассуждений становится очевидной. Недостаток таких рассуждений заключается в том, что они высвечивают лишь часть правды: действительно, в мыслителе некоторым образом отражается человек и его время, а вот превращать это наблюдение в некий абсолют - это и верно, и неверно. В целом, соотношение между мыслителем и его поступками представляется слишком сложным, чтобы свести его к точно сформулированной максиме.

В то же время мы должны отвергнуть и столь же одностороннее, противоположное утверждение, которое часто выдвигается апологетами Хайдеггера, - утверждение, что между мыслителем и его политической деятельностью нет никакой связи. Сторонники этой точки зрения часто ссылаются на пример Готтлоба Фреге (Frege), злобного антисемита, чьи политические взгляды явно не повлияли на его техническую работу в сфере логики. Но даже если мы признаем, что иногда бывают случаи, - главным образом, в неких технических областях, отделенных от политических и социальных вопросов, - когда теоретическая работа может рассматриваться без учета биографии или социального статуса, то из этого еще не следует, что такая дихотомия присутствует в трудах каждого конкретного теоретика. Как раз у такого человека, как Хайдеггер, было бы странно увидеть разлад между его политической деятельностью и его теоретическими построениями, если знать, что сами его теоретические построения были тесно связаны с его личной и политической активностью.

Если в случае с Хайдеггером мы пойдем по одному из этих ложных путей, то можем быть убежденными в верности наших суждений о человеке и его политической позиции, но упустим возможность узнать что-нибудь о том, как его философия влияла на политическую позицию, или политическая позиция - на философию. Особенно непростительным будет то, что мы упустим возможность присмотреться к самому замечательному феномену буржуазного сознания на исходе века(fin-de-siecle) - а именно, к тому, почему же философ, которого многие называют величайшим мыслителем двадцатого столетия, был, в сущности, нацистом? Что при таком сочетании обстоятельств можно сказать о характере философии Хайдеггера и его последователей? И, самое главное, что можно сказать о состоянии просвещенных умов на заре нового тысячелетия?

Почтительной банальности тех, кто изображает Хайдеггера невиновным человеком, просто "совершившим ошибку", мы противопоставим краткий обзор истории развития философской мысли, где Хайдеггер тоже занимает свое место. И тогда станет ясно, что Хайдеггер не был ни наивным, ни склонным заблуждаться человеком, каким он себя же выставлял, и что его обращение к гитлеризму отражало самые глубокие принципы его мышления.

Хайдеггер, в широком смысле, появился в русле романтической реакции на Просвещение и Французскую революцию. В философском плане и Просвещение, и Французская революция нашли свое самое глубокое воплощение в трудах Георга Фридриха Вильгельма Гегеля. Гегель стремился преодолеть то, что сам считал ограниченностью Просвещения и Французской революции, но в то же время защищал их результаты, как исторически необходимые для становления современного буржуазного общества. С точки зрения защиты Просвещения и Французской революции, продолжателем Гегеля был Маркс. Маркс, однако, отмечал также, что идеалы Французской революции - свобода, равенство и братство - не могут реализоваться в обществе, которое основано на частной собственности. Поэтому такие идеалы можно воплотить в жизнь лишь через борьбу за социализм.

Год 1848-й был отмечен революционными движениями, которые потрясли всю Европу. Рабочий класс делал свои первые шаги как самостоятельная политическая сила. Эти процессы оставили глубокий след во всех слоях общества. После событий 1848 г. философская реакция на рационализм Просвещения стала лучше осознавать собственные цели. Если изначальные оппоненты Просвещения появлялись в восемнадцатом веке сред монархистов, крупных землевладельцев или церковников, то в девятнадцатом веке новая волна сомнений и отказа Просвещению в праве законно существовать исходила от тех сил, которые больше всех боялись формирующегося буржуазного общества. Они с тоской смотрели на мифическую золотую эпоху средневековья.

Именно в Германии, где буржуазии еще предстояло установить свою политическую гегемонию, зарождение политического романтизма встретило особенно сильный отклик у крестьян и среднего класса, которые больше всех боялись тех демократических революций, что начали сотрясать старый европейский порядок в 1840-е гг. Это играло на руку герцогам, князьям и землевладельцам, которые не имели желания принять на себя часть государственной власти. В 1841 г., через десять лет после смерти Гегеля, прусские власти пригласили его бывшего соседа и философского отмстителя, Фридриха Шеллинга, прочитать лекции в Берлине.

Романтическая реакция на Просвещение обрела в более поздней философии Шеллинга свой, можно сказать, философский голос. Шеллинг стремился вытеснить идеалы разума, политической свободы и социального равенства, к которым взывало Просвещение, и поменять разум на торжество откровения и элитарных ценностей. Философская система позднего Шеллинга - это обращение к мифам и авторитету.

После поражения революции 1848 г. антирационалистические тенденции, выразившиеся в поздней философии Шеллинга, обрели благодатную почву. Надежды Французской революции, которая, казалось, открыла новую эру в истории человечества, обернулись кошмаром прусской реакции. Преобладающим настроем было уже не торжество по поводу новых возможностей, а примирение с четко очерченными пределами политической практики. Понятие свободы получило теперь новое определение в субъективном духе; она стала восприниматься как внутреннее состояние, которое можно сохранять при всех переменах в политической жизни. Это сочеталось с глубоким пессимизмом насчет способности специально уполномоченных людей создать более гуманное человеческое общество. С этим течением в субъективном идеализме отныне стало навечно связанным имя Артура Шопенгауэра.

После 1848 г. коренным образом изменились социальные условия. Если до 1848 г. политический романтизм проявлял враждебность в отношении капитализма, то после потрясений этого года, когда рабочий класс впервые выступил в качестве самостоятельной силы, политические выпады романтизма, особенно в Германии, обрушились именно на рабочий класс. От антикапиталистического импульса раннего романтизма осталась лишь критика буржуазной посредственности в области культуры.

Аристократические и элитарные ценности использовались как надежный щит в борьбе против угрозы достижения великого общественного равенства, которая исходила от демократических и социалистических импульсов. Надо ли говорить о том, что осязаемый страх перед рабочим классом многократно возрос после событий Парижской Коммуны 1871 г., когда рабочий класс впервые, хотя бы на короткое время, смог взять власть в свои руки. Настроение, царившее в мелкобуржуазных кругах Германии сразу после поражения Коммуны, было точно выражено в одном письме, написанном Ницше:

"Вновь появляется надежда! Наша германская миссия еще не завершена! Мое настроение сейчас лучше, чем когда-либо, раз не все еще капитулировало перед франко-еврейской уравнительностью и "простотой" и перед жадными инстинктами Jetztzeit("текущего времени")... Гораздо сильнее, чем война разных стран, эта международная гидра, внезапно поднявшая свои устрашающие главы, возвестила нам о необходимости готовить себя к совсем иным грядущим битвам" [1].

Ницше играет в нашем обзоре особенно значительную роль, поскольку именно он постарался буквально перевернуть просветительский проект с ног на голову. Ницше присвоил себе критическое оружие самого Просвещения и применил это оружие в борьбе с Просвещением. Он начал срывать маску с власти, скрывающейся за словами о правде, - делал это так же, как Просвещение в борьбе против религиозных предрассудков, и обратил этот прием против самого Просвещения. Он пришел к выводу, что все призывы к правде не отражают ничего иного, кроме "воли к власти". Он пересматривает весь исторический путь, пройденный философской мыслью, и видит в нем проявление скрытого стремления к власти.

Согласно этой трактовке, на протяжении последних двух тысяч лет можно было наблюдать "волю к власти" со стороны христианства, которое повелевало судьбами европейской культуры. Ницше презирал эгалитаристские устремления к демократическим реформам и социализму, которые проявились в его время. Он видел в этих новых политических и социальных движениях угрозу для аристократических ценностей, за которые должны бороться великие цивилизации и великие люди ("сверхчеловеки"). Он осуждает христианство, пропитанное, на его взгляд, "рабской моралью", за то, что оно дало начало процессу, который увенчался просветительским разоблачением религиозной веры, а само это событие называет "гибелью богов". Просвещение открывает путь к той эпохе, в которой ценности уже не будут иметь под собой почвы, к эпохе нигилизма.

Именно с появлением Ницше контрпросветительская тенденция обрела свой настоящий голос. И именно к этой традиции мы должны присмотреться, чтобы определить место, занимаемое философией Мартина Хайдеггера. Сам Хайдеггер вполне справедливо признавал в Ницше родственную душу. Но если Ницше считал себя пророком, возвестившим о грядущем нигилизме, то Хайдеггер видел в себе бытописателя уже утвердившегося нигилизма. Взгляды Хайдеггера сформировались в глубоко пессимистической атмосфере, возникшей после поражения Германии в Первой мировой войне. На него повлиял известный правыми взглядами писатель Эрнст Юнгер, чьи романы прославляли стойкого и решительного солдата, встречающего свою судьбу на поле боя. Еще одним важным источником влияния оказалась книга Освальда Шпенглера "Закат Европы", эта истерическая тирада против социализма и либерализма, на которые возлагалась вина за разрушение ценностей западной цивилизации.

Ту философскую традицию, к которой непосредственно принадлежал Хайдеггер, основал в последние десятилетия девятнадцатого века Вильгельм Дильтей. Линия, идущая от Дильтея, стала известна под названием Lebensphilosophie(философия жизни, или витализм). Среди ее интерпретаторов были такие разные мыслители, как Георг Зиммель, Освальд Шпенглер, Макс Шелер и Карл Ясперс, а также и фашисты Людвиг Клагес (Klages), Альфред Беймлер (Baeumler) и Эрнст Крик (Kriek).

Lebensphilosophie была не столько собственно философской доктриной, сколько культурным течением, повлиявшим на широкие круги интеллигенции. Она характеризовалась резким противопоставлением науки и технологии, с одной стороны, и категории "Жизнь" - с другой. Для своего идеологического арсенала Lebensphilosophie заимствовала ту критику научного познания, которая звучала в спорах еще до 1848 г. Научному познанию, этому ограниченному и бессодержательному представлению о нас самих, противопоставлялся "Опыт", данный нам как интуитивное дополнение к "Жизни". Подобное обращение к непосредственной интуиции, постепенно становившееся все более откровенным, и позволяет четко определить Lebensphilosophie как одну из форм иррационализма.

В своей наиболее значительной работе Бытие и время Хайдеггер поставил перед собой героическую задачу пересмотреть всю историю метафизики. Хайдеггер утверждает, что современный человек забыл о значении вопросов Бытия. Он говорит, что, используя обычное слово "есть", мы уже не знаем его подлинное значение. Согласно Хайдеггеру, субъектно-предикатная логика, которую мы используем каждый день, скрывает подлинное значение того, чем в действительности является существование. Хайдеггер утверждает, что подлинным пониманием Бытия как "несокрытого" обладали греки. Но когда труды греческих философов были переведены на латынь, они утратили богатство этого первоначального знания. Знание о Бытии было сведено к представлению о вещи и ее свойствах. Хайдеггер видел свою задачу в восстановлении изначального значения Бытия, что было когда-то утрачено. С таких выгодных позиций он начинает войну против всей западной философии после греков.

Отзвуки идей Ницше здесь совершенно очевидны, и они станут еще более явными в последующих философских построениях Хайдеггера. Подобно Ницше, Хайдеггер отворачивается от всей истории философии, которую он считает безнадежно скомпрометированной из-за порочной модели знания. Его метод изложения философских взглядов также повторяет пути Ницше. Он отвергает дискурсивную аргументацию, которая была бы призвана убедить непреклонного читателя своей логической силой, и отдает предпочтение пророческим речениям и ловким этимологическим хитростям, цель которых - подавить читателя.

В своих более поздних философских трудах Хайдеггер зайдет еще дальше в неприятии прежней истории философии. Он будет утверждать, что все философы после предсократовских времен виновны в искажении и сокрытии некоего первичного знания о Бытии. Его программа восстановления изначального понимания Бытия превратится в проект, направленный на "разрушение метафизики".

В Бытии и времени преобладают рассуждения о значении смерти. По Хайдеггеру, неизбежность смерти и наше знание об этом делают возможной "подлинную" жизнь. Только когда мы оказываемся в экстремальной ситуации и видим собственную бренность, тогда мы можем отбросить искусственную болтовню о повседневном существовании и осознать свою подлинную сущность. Эта тема, которую Хайдеггер именует нашим Бытием-через-Смерть, вовсе не является новой в истории философской мысли. Она тесно связана с медитациями множества религиозных авторов от святого Августина до Кьеркегора и Толстого.

Однако Хайдеггер, развивая эту линию, секуляризировал медитацию на неизбежность смерти и ответственность, что во многом шло от героической литературы Эрнста Юнгера. Тот самый солдат, которому нужно сделать выбор, постигнет свою подлинную жизнь перед лицом неизбежной смерти. Хайдеггеровская категория "решительности", которая стала столь важной для философии экзистенциализма, берет начало в ситуации с солдатом, что в своих окопах встречает врага в безнадежном бою.

Многие комментаторы отмечали, что эта сторона хайдеггеровской мысли, его акцент на необходимость принимать критическое решение, которым определяется судьба, показывает, в сущности, аполитичный характер философии Хайдеггера. Можно, кажется, быть нацистом, как сам Хайдеггер, или борцом французского Сопротивления, как Сартр, и при этом сохранять верность понятию подлинного существования. Совершенно пустой характер категорий подлинности и решительности часто становился объектом критики. Хабермас, к примеру, писал про "определенность пустой решительности" [2]. Хайдеггера ругали за отсутствие критериев, по которым можно было бы сравнивать одно решение с другим. При устоявшемся понимании Хайдеггера эта критика справедлива настолько, насколько далеко она заходит. Однако опубликованная только что замечательная книга обещает совершенно перевернуть общепринятое представление о философии Хайдеггера.

Иоханнес Фриче в своей первопроходческой работе, которая озаглавлена Историческая судьба и национал-социализм в книге Хайдеггера "Бытие и время", показывает, что категории, рассматриваемые в Бытии и времени, не просто не являются аполитичными, но даже совсем наоборот: "Если читать Sein und Zeit в определенном контексте, то можно увидеть, что, как говорил Шелер, в период кризиса [ kairos] двадцатых Sein und Zeit выглядела весьма политизированной и этической работой, отражавшей позицию революционных правых, и что она содержала аргументацию самой радикальной группы из числа революционных правых, а именно, национал-социалистов" [3].

Фриче показывает, что хайдеггеровские идиомы и особенности языка вписываются в ту традицию праворадикальной мысли, которая формировалась в Германии 1920-х гг. Для немецких современников Хайдеггера политическое содержание Бытии и времени представлялось вполне очевидным. Однако для читателей французских или английских переводов, распространившихся через одно или два поколения, это политическое содержание было уже совсем не понятно. Вместо этого, как пишет с усмешкой Фриче, "вы видите в Бытии и времени ужасающее лицо старой ведьмы одиночества изолированного буржуазного субъекта, или неэротические группы в их обществе [ Gesellschaft], и вы видите стремление поскорее покинуть Gesellschaft" [4].

Сартр и французские экзистенциалисты восприняли у Хайдеггера темы одиночества и отчужденности, а также производную концепцию героического и решительного волюнтаризма перед лицом абсурдного мира. Фриче утверждает, что экзистенциалисты, при всей значимости их работ, неверно поняли Хайдеггера. Здесь невозможно изложить те доводы, на основе которых Фриче доказывает, что Хайдеггер был философом национал-социализма. Они базируются на очень глубоком историческом и филологическом анализе Бытии и времени. Восстановив подлинное содержание Бытия и времени, Фриче затем сравнивает эту книгу с сочинениями двух других одиозных авторов из крайне правого лагеря, которые были современниками - Макса Шелера и Адольфа Гитлера. Фриче показывает, что политическое содержание "Бытия и времени" идентично содержанию Майн кампф, хотя первая книга была написана всемирно известным философом, а вторая - человеконенавистником из венских трущоб.

Один из мифов, опровергаемых Фриче, это утверждение о том, что хайдеггеровское понимание подлинности связано с традиционной концепцией индивидуальной свободы. Фриче показывает, что для Хайдеггера достижение "подлинности" означает нечто прямо противоположное достижению свободы. Оно означает скорее то, что каждый должен найти ответ на жизненный "вызов" сообразно со своей судьбой. Судьба, на вызов которой надо ответить, заранее определяется такими силами, что недосягаемы для отдельного человека. Таким образом, этот ответ на вызов совершенно противоположен любому представлению о свободе. Фриче цитирует следующий пассаж из Бытия и времени:

" Dasein [хайдеггеровский термин для обозначения человеческого бытия] может быть достигнуто под ударами судьбы только потому, что в глубинах своего Бытия Dasein и есть судьба в том смысле, который мы раскрыли. Существуя вместе с решительностью, которая себя подчиняет судьбе, Dasein может быть раскрыто как Бытие-в-мире и при "счастливых" обстоятельствах, что "идут своим чередом", и при жестоких случайностях. Судьба не происходит из столкновения событий и обстоятельств. Ведомым является и тот, у кого нет решительности, - и даже в большей мере, чем тот, кто сделал свой выбор; и только в этом смысле он может "не иметь" судьбы" [5].

Фриче комментирует этот фрагмент следующим образом:

"Во-первых, будучи вовсе не тем, что Dasein может создавать, изменять или ломать, "судьба" появляется прежде, чем Dasein, и требует от него подчинения. Вопрос состоит не в том, чтобы создавать или изменять судьбу [это было бы типично экзистенциалистской интерпретацией - А.С.]. Проблема, скорее, заключается в том, смиряется ли Dasein, открывает ли себя, покоряется ли, подчиняет ли, приносит ли себя в жертву судьбе, - и тогда это подлинное Dasein, или же Dasein отрицает судьбу и продолжает попытки уйти от нее, - так поступает обычное и, следовательно, неподлинное Dasein" [6].

Судьба, которой должно подчиняться подлинное Dasein, не является разновидностью экзистенциального страха. Для Хайдеггера судьба имеет определенное политическое содержание. Судьба немецких патриотов неотделима от национальной общности ( Volksgemeinschaft), от того понятия, которое нацисты использовали в своей полемике для обозначения общности людей, связанных расовой принадлежностью и наследием. В праворадикальной литературе того времени понятие Volksgemeinschaft часто противопоставлялось понятию Gesellschaft, просветительскому представлению взаимовыгодном сообществе, основанном на универсальных человеческих ценностях. Продолжая комментировать категорию подлинности, Фриче далее пишет:

"Подлинное Dasein, в противоположность обычному Dasein и неподлинному Dasein,... осознает наличие опасной ситуации и связывает себя с "наследием". Именно таким образом обозначается различие между тем Dasein, которое имеет судьбу, и тем, которое ее не имеет, то есть неподлинным Dasein. В качестве следующего шага подлинное Dasein осознает, что его наследием и предназначением является Volksgemeinschaft, зовущая к борьбе... После этого подлинное Dasein подчиняет себя Volksgemeinschaft и осознает, какие в этой борьбе делаются ставки... Наконец, подлинное Dasein вновь подтверждает свою преданность Volksgemeinschaft и вступает в борьбу, то есть, уничтожает мир неподлинного Dasein" [7].

Характеризуя борьбу за подлинное Dasein как "уничтожение мира неподлинного Dasein", Фриче слишком метафоричен. На обычном языке "уничтожение мира неподлинного Dasein" означает фашистскую контрреволюцию. Она включает в себя уничтожение буржуазной демократии и ее институтов, притеснение и истребление социалистов, выхолащивание всех независимых организаций рабочего класса, прицельные и систематические удары по культуре Просвещения, и, конечно, преследование и полное уничтожение всех враждебных сил, живущих среди Нации, главным образом, евреев.

Если предложенная Фриче трактовка Бытия и времени верна, то она может также помочь в разрешении загадки соотношения между ранней философией Хайдеггера и его позднейшим обращением к своеобразной форме квиетизма. Многие комментаторы удивлялись по поводу того, что им казалось радикальным переходом от философии активных действий (именно такой была типичная интерпретация Бытия и времени) к мистическому отречению во имя судьбы в поздней философии Хайдеггера. Фриче, однако, показал, что и ранняя философия никоим образом не была волюнтаристской. Представление о человеке, изменяющем собственную судьбу по собственной воле - это типично просветительский мотив, который имеет мало общего со взглядами Хайдеггера. Скорее, как показал Фриче, нам предлагается не столько изменять свою судьбу, сколько постигать, в чем она состоит, и покоряться ей. Таким образом, чувство отречения присутствует уже в ранней философии. Поэтому переход к более поздней философии едва ли был настолько радикальным, как многим казалось.

Мы можем еще добавить, что в хайдеггеровской теории подлинности, как ответа на призыв судьбы, не было, в общем, ничего совершенно уникального. Удивительно схожую и параллельную концепцию можно найти в трудах еще одного интеллектуала тех времен, симпатизировавшего нацизму, швейцарского психолога Карла Юнга. В своих лекциях 1935 г. Юнг следующим образом характеризовал соотношение между индивидуальной волей и коллективной судьбой:

"Наша индивидуальная психология есть лишь тонкий поверхностный слой, некая рябь волн на океане коллективной психологии. Мощный фактор, фактор, который изменяет всю нашу жизнь, который творит историю, - это коллективная психология, и эта коллективная психология живет по своим законам, которые совершенно отличны от нашего индивидуального сознания. Каждый архетип представляет собой великую и решительную силу; именно она, а не наш персональный разум или практический интеллект, вершит настоящими делами... Несомненно, архетипическе образы определяют судьбу человека. Все определяется бессознательной психологией человека, а не тем, о чем мы думаем и о чем говорим под сводами палаты головного мозга" [8].

Если лексику Юнга, основанную на его мифологическом применении психологии, мы заменим философскими категориями Хайдеггера, то обнаружим глубокое совпадение мыслей Юнга и Хайдеггера. К примеру, если "подлинное Dasein" поменять на "бессознательную психологию человека", то мы получим лишь иную формулировку хайдеггеровского тезиса о том, что судьба не формируется и не изменяется через осознанную деятельность человека. Судьба, скорее, может считаться предсуществующим установлением, а в терминологии Юнга - архетипом, который провозглашает свой "призыв" на подсознательном уровне, и на этот призыв каждый должен или найти свой "ответ" или столкнуться с угрозой последствий неподлинности.

Сходство мыслей Хайдеггера и Юнга не следует воспринимать как результат перекрестного опыления между философией и психологией. Скорее, здесь проявилась близость позиций, происходящих из общего идеологического источника. Единой основой стала идеология "фолькиш" ( Volkisch), сформировавшаяся в Германии еще за сто лет до появления нацизма. Поскольку путь для идеологии Volkisch проложили многие философы, критиковавшие Просвещение, ее подлинным источником может считаться эклектичная россыпь других философских систем. Вера в прогресс и совершенствование человечества через науку и социальную эволюцию была успешно подорвана благодаря всей линии от романтической реакции на Просвещение и до заявления Ницше о том, что нигилизм есть кульминация Разума. Эти настроения нашли отклик у тех социальных сил, которые все больше вытеснялись на обочину и маргинализировались в результате промышленного развития Германии во второй половине девятнадцатого века. Подъем идеологии Volkisch отражал страхи крестьян, торговцев и землевладельцев, которые оказались зажатыми в клещи между движениями буржуазии и рабочего класса.

Идеологические системы появляются не только среди официально признанных философских школ; они вырастают также из "подполья", ведущих представителей которого часто почти не замечают историки последующих времен. Генрих Риль (Riehl; 1823 - 1897), не оставивший никакого следа в истории философских сочинений, был тем теоретиком, от которого произошла идеология Volkisch. В его книге Land und Leute[ Земля и люди] утверждается, что глубинный характер народа неразрывно связан с особенностями его изначальной среды обитания. Поэтому в идеях Риля и в идеологии Volkisch центральное место занимает схема, по которой одни классы или этнические группы имеют органическую связь со своей землей и, следовательно, являются "укорененными", тогда как другие остаются "не укорененными" и не могут быть ассимилированы Нацией. Историк Джордж Л. Мосс (Mosse) в своем фундаментальном исследовании об идеологии Volkisch следующим образом суммирует эти аспекты теории Риля:

"Итак, по Рилю, появляется некий третий класс, угрожающий политической системе и не способный уживаться с Национальным сообществом. Эта группа, определяемая как истинный "пролетариат", состоит из людей, совершенно лишенных наследия..."

"Интеграции этого пролетариата в устойчивую общественную систему мешает его нестабильность, его непостоянство. Эта группа является той частью современного населения, которая не способна пустить сколько-нибудь глубокие корни. К ней относится переезжающий с места на место рабочий, у которого нет родины и который не может назвать какую-либо среду своей. К ней относится журналист, спорщик и иконоборец, осуждающий древние обычаи, защищающий созданные человеком средства от всех зол и побуждающий людей к борьбе против естественного и устоявшегося порядка. Но над всеми из них находится Еврей, являющийся непостоянным по самой своей природе. Хотя Еврей и принадлежит к Нации, она не занимает никакой определенной территории и, следовательно, обречена на неукорененность. Этот элемент населения преобладает в больших городах; он, согласно Рилю, их и построил по своему образу для создания собственной среды обитания. Однако это лишь искусственная среда, в ней нет настоящей укорененности; вместо этого все, что там есть, включая жителей, находится в постоянном движении. Большой город и пролетариат готовы, кажется, соединившись, превратиться в зловещего колосса, который будет угрожать царству Нации..." [9]

Юнг, который в философском плане был предрасположен к мифологии Volkisch, проявлял симпатии к нацизму сразу после 1933 г. Однако, в отличие от Хайдеггера, Юнг не ответил на "призыв" и не присоединился к нацистам. Возможно, вовсе не случайным является то, что этот неприятный период биографии Юнга, как и в аналогичном случае с Хайдеггером, лишь недавно стал предметом научного анализа, хотя о нем и знали на протяжении многих десятилетий [10].

Не трудно заметить то, что темы "укорененности" и "неукорененности" появляются в Бытии и времени под заголовками "подлинность" и "неподлинность". Идеология Volkisch попадает в теорию Хайдеггера и, соединившись с иррационализмом Ницше, создает красноречивое выражение социальной позиции мелкой буржуазии в период между двумя мировыми войнами. Дьердь Лукач (Lukacs) в своем исследовании о происхождении иррационалистической философии дал точную характеристику социальной психологии того времени, создавшей определенный фон для хайдеггеровских построений:

"Отчаяние Хайдеггера имело две грани: с одной стороны, это безжалостное раскрытие внутренней беспомощности каждого индивида перед лицом империалистического кризиса; с другой, - поскольку социальные основы этой беспомощности фетишистским образом превратились в нечто вневременное и антисоциальное, - это чувства, которые из беспомощности вырастают и могут легко обратиться в отчаянную революционную активность. Гитлеровская пропаганда, конечно же, не случайно все время апеллировала к чувству отчаяния. Отчаяние среди массы рабочих было вызвано, что вполне очевидно, их социально-экономическим положением. Что же касается интеллигенции, то и в этом случае благоприятные основы для восприятия гитлеровской агитации были заложены настроениями нигилизма и отчаяния, субъективную правду которых Хайдеггер развивал, обращал в концепцию, прояснял в философском плане и канонизировал как подлинное" [11].

Итак, мы определили два источника хайдеггеровской мысли, которые во многом являются также основой германского фашизма: это философский иррационализм и присвоенная мифология Volkisch. Третьим строительным блоком идеологии германского фашизма была псевдонаучная расовая теория, основанная на вульгарном биологическом детерминизме. При этом философские линии, к которым восходит расистская биологическая теория, то есть социальный дарвинизм и механический редукционизм, предавались анафеме традицией Lebensphilosophie, из которой появился Хайдеггер. Lebensphilosophie, особенно в руках ее поздних интерпретаторов, подчеркивала различие между Жизнью и естественными науками. В случае Хайдеггера это переросло уже в явные антинаучные предубеждения. Кто-то может сказать, что враждебность Хайдеггера к науке позволяла ему избежать обращения к расистской псевдонауке.

Некоторые из апологетов Хайдеггера утверждали, что Хайдеггер не мог быть нацистом или антисемитом, раз он критиковал биологизм. Если мы пойдем по этому пути, то припишем расовой биологической теории слишком большую роль в нацизме. Как отмечал Том Рокмор,

"все же антибиологизм, который Хайдеггер разделял со многими другими интеллектуалами, мог совмещаться с антисемитизмом и нацизмом. До времен намного более поздних, чем приход национал-социализма к власти, биологизм оставался для нацизма не столь важным, как традиционный антисемитизм, ярко представленный, например, в трудах Лютера и даже в речах, произносившихся в германском парламенте (Рейхстаге)" [12].

Мы можем еще добавить, что Хайдеггер не ушел от сотрудничества в общих проектах с самыми преступными из нацистских поборников расизма, хотя и отвергал их вульгарную философию. Какие бы философские различия не имелись у Хайдеггера с Альфредом Розенбергом, он более чем охотно посещал международные конференции в качестве представителя Третьего Рейха и сидел в одном ряду с Розенбергом и ему подобными [13].

Можно также сослаться на наблюдение Лукача о том, что официальная национал-социалистическая "философия" никогда бы не завоевала массовую аудиторию, если бы путь к этому не проложила за многие годы иррационалистическая культура.

"Для того, чтобы философия с такими слабыми основаниями и внутренними связями, столь глубоко антинаучная и столь грубо дилетантская стала преобладать, для этого требовалось особое философское настроение, кризис доверия к пониманию и разуму, разрушение веры человека в прогресс и обращение к иррационализму, мифу и мистике" [14].

Возможно, самое большое преступление Хайдеггера состоит не в том, что он вступил в партию нацистов и принял ректорскую должность во Фрайбурге. Это были чисто политические преступления, вроде тех, что совершались многими тысячами людей, привыкших говорить "да". Его преступление против философии было, пожалуй, более страшным. Совершив его, он оказал немалую помощь той варварской культуре, что вскормила нацистского зверя.

Танец смерти: Хайдеггер, прагматизм и постмодернизм

"Самомнение, которое знает, как можно умалить любую правду, повернуть ее на свой лад и радоваться такому ее пониманию, которое знает, как можно растворить любую мысль и которое всегда может находить одно и то же бесплодное Эго вместо подлинного содержания, - это есть такая разновидность самодовольства, которая должна быть предоставлена самой себе, ведь она сторонится универсальности и стремиться быть лишь для себя" [15].

Одной из самых удивительных тенденций послевоенного периода было приобщение к Хайдеггеру многих интеллектуалов из левого лагеря. Это чрезвычайно сложная тема, которой мы едва ли сможем уделить должное внимание в данном обзоре. Нам бы хотелось лишь бросить взгляд на некую гносеологическую близость, что существует, при всех исторических различиях, между Хайдеггером и его современными почитателями.

Что было характерным для интеллигенции послевоенного времени на Западе, так это массовый отказ от какого-либо отождествления себя с марксизмом, гуманизмом и малейшими остатками рационализма эпохи Просвещения. Надежды целого поколения радикально настроенных интеллектуалов были раздавлены тяжестью проигравших революционных движений конца 1960-х - начала 1970-х гг. Трудно переоценить то особенно сильное воздействие на французскую интеллигенцию, которое оказала неудача революционных выступлений мая - июня 1968 г. Легионы бывших левых интеллектуалов начали массовый отход от просветительских взглядов на освобождающую силу разума. Характерный для них дух отчаяния выразил основатель постмодернизма, покойный Жан-Франсуа Лиотар:

"Мы можем наблюдать и с уверенностью констатировать своего рода кризис того доверия, которое Запад на протяжении двух веков испытывал к принципам общего гуманистического прогресса. Идея вероятного, возможного или необходимого прогресса основывается на убеждении в том, что развитие искусства, технологий, знания и свобод способно принести пользу для всего человечества..."

"Дух нынешнего времени (Zeitgeist) пропитан некой печалью. Он может найти свое выражение в консервативных, даже реакционных, подходах или в утопиях, - но не в позитивной ориентации, которая открывала бы новые перспективы"[16].

История самого Лиотара может служить примером политической и интеллектуальной трансформации целого поколения радикалов. В 1950-е и 1960-е гг. он входил в редакцию радикального журнала " Socialisme ou Barbarie". Он был активным участником майских событий 1968 г. Когда голлистский режим после 1968 г. вновь стабилизировался, Лиотар выступил против марксизма, который, наряду с просветительским пониманием прогресса, он называл "неудачным метаописанием".

Когда постмодернисты пытались мысленно охватить недавнюю и тяжелую историю нашего времени поражений, им было не очень трудно сделать еще один шаг и принять ту иррационалистическую традицию, которая уходила в противоположную сторону от Просвещения. Именно здесь нашли общую почву хайдеггеровцы, постмодернисты, деконструктивисты и неопрагматики. Все эти течения отвергали то, что сами называли традиционным концептуальным мышлением, "Философией" и "Наукой" с заглавной буквы.

Почему же все эти непохожие философские традиции притягивались к хайдеггеровскому тезису о "мышлении, которое является более строгим, нежели концептуальным"? [17]

Они увидели в философии Хайдеггера тот интеллектуальный аппарат, который способен возвысить их над ставшей теперь подозрительной моделью рационализма, что была знаком западной философии на протяжении 2500 лет. Хайдеггер обогатил подходы Деррида, Рорти и других ниспровергателей основ систематической критикой истории философии. Постмодернисты, деконструктивисты и прагматики почтительно приняли диагноз современному состоянию западной мысли, поставленный Хайдеггером, который сказал: "Что требуется при нынешнем всемирном кризисе, так это поменьше философии, но побольше внимательности в мышлении, поменьше литературы, но побольше культивирования письма" [18].

К похожему выводу пришел неопрагматик Ричард Рорти, писавший так:

"Если исчезнет Философия, то потеряется нечто, занимавшее центральное место в интеллектуальной жизни Запада, - так же, как нечто центральное потерялось, когда религиозная интуиция была выброшена из числа интеллектуально респектабельных кандидатов на роль Философской декларации. Однако Просвещение справедливо полагало, что то, чему суждено прийти на место религии, будет лучше. Прагматик улучшает то, что пришло на смену "научной", позитивистской культуре, которую смогло улучшить Просвещение" [19].

В этом примечательном признании Рорти сам разъясняет тот глубинный социологический императив, который вызвал огромные перемены в западной мысли. Описывая болезнь, которая охватила философскую мысль на Западе, Рорти говорит:

"Она отражает социополитический пессимизм, который влияет на интеллектуалов Европы и Америки еще с той поры, когда мы безмолвно отказались от социализма, но не стали почитателями капитализма - с той поры, когда Маркс перестал представлять собой альтернативу Ницше и Хайдеггеру. Этот пессимизм, иногда называющий себя "постмодернизмом", пришел к убеждению, что надежды на более широкую свободу или на более полное равенство, которыми была отмечена недавняя история Запада, являются в глубине своей самообманом" [20].

Таким образом, мы видим своеобразное интеллектуальное партнерство между поколением разочаровавшихся бывших радикалов, переживших 1968 г., и идеями крайне правых в Германии 1920-х гг. Тот теплый прием, который был оказан Деррида и французскому постмодернизму в Соединенных Штатах можно объяснить некоторыми тенденциями последних трех десятилетий, во многом повторившими опыт французской интеллигенции. Имеется в виду то разочарование, которое проявилось, когда на смену бурным дням политических протестов конца 1960-х - начала 1970-х гг. пришел лишенный простора культурный и политический пейзаж времен администрации Рейгана.

Итак, в чем же заключается суть нового "мышления", о котором рассуждали Хайдеггер, Деррида и Рорти? Мы напрасно искали бы в работах Хайдеггера, Рорти, Лиотара и Деррида объяснение того, что представляет собой новое "мышление" и чем оно лучше того мышления, что основывается на стремлении к систематическому постижению объективного мира. Нам в лучшем случае могут сказать, что надо обратиться к произведениям поэтов и иных художников, чье интуитивное эстетическое восприятие мира предлагается в качестве новой парадигмы познания. Этим объясняется то, что поздний Хайдеггер отказался от рассмотрения традиционных вопросов философии в пользу туманных размышлений о поэзии Хельдерлина (Hoelderlin). Похожую тенденцию мы можем увидеть в работах постмодернистов и неопрагматиков. Деррида, к примеру, стремится пересмотреть философский труд с точки зрения литературного текста. Рорти защищает "добропорядочных" романистов и противопоставляет их вредоносным философам [21].

Хайдеггеровский призыв обратиться к изначальному мышлению и тем самым вернуться к более чистому, незамутненному взгляду, вряд ли является новым для истории философии. Это лишь разновидность утверждений о том, что непосредственная интуиция дает более надежную основу для познания, чем опосредованные логические построения, которые связывают частное с общим. Попытки выхватить исключительно частное, неискаженное общим, будь то в форме "чувственного восприятия" или мистического обращения к божественным сферам, преследовали философию на протяжении столетий. Еще Гегель в свое время был вынужден спорить с поборниками интуиции, которые отвергали критическое мышление. Отвечая таким мыслителям, он писал: "то, что называют невыразимым, на самом деле есть лишь неточное, иррациональное, и именно это подразумевают, [но никогда не выражают открыто]" [22].

Этот комментарий, как представляется, мог бы идеально подойти для подведения итогов хайдеггеровского "мышления", которое находится за пределами философии. "Мышление" Хайдеггера является не постфилософским, а предфилософским. С его помощью мы не столько преодолеваем историю метафизики, сколько возвращаемся к тем временам в истории мысли, которые предшествовали появлению метафизики, предшествовали отделению науки от религии и мифа.

Всю помпезность и претенциозность хайдеггеровского возвращения к архаике великолепно смог показать один из самых первых и остроумных критиков Хайдеггера, Теодор Адорно. Адорно вывел на свет потайную сторону хайдеггеровской мысли, "отождествление архаичного с подлинным". Развивая эту идею, он писал:

"Однако тривиальность простоты не может быть отнесена, как хотелось бы Хайдеггеру, к невидящей ценностей мысли, что потеряла бытие. Эта тривиальность исходит от мышления, которое вполне гармонирует с бытием и воспринимает себя как нечто совершенно выдающееся. Такая тривиальность есть признак упорядоченной мысли, и так получается даже с самым простым словом, от которого Хайдеггер, по собственному утверждению, ушел: а именно, с абстракцией" [23].

Какие же практические выводы следуют из "мышления" подобного рода? Неопосредованное восприятие позволяет возвратиться к "знакомому". "Знакомое" это то, что мы принимаем как не требующее доказательств и очевидное само по себе. Это царство исторически укоренившихся положений и классовых особенностей, тех аксиом повседневной жизни, которые признают наши друзья и сослуживцы, составляющие царство "знакомого". Поэтому приверженец интуиции является рабом тех идеологических систем, которые утвердились в его краях и его эпохе, хотя бы при этом он думал, что смог преодолеть все догмы и предрассудки. Для Хайдеггера "знакомое" прочно обосновалось в идеологическом багаже правых радикалов, в их мифологических построениях о том, что у Нации есть общая судьба, о предательстве родины со стороны либералов и социалистов и т.д. Для современного множества постмодернистов и неопрагматиков представляется возможным обрисовать общий набор представлений, которые считаются сегодняшней интеллектуальной монетой этого царства. Из данного ряда стоит упомянуть следующее:

Рационалистический дискурс не способен охватить все сложности и нюансы современного (постмодернистского) общества. (Тот факт, что даже само это утверждение является примером рационалистического дискурса и потому себя же опровергает, не вызывает, похоже, беспокойства у сторонников этой точки зрения).

Категория прогресса не может быть прослежена на историческом материале. Это убеждение тесно связано с глубоким чувством скептицизма насчет возможностей прикладной технологии работать на благо человечества.

Рабочий класс не может играть революционную роль. Некоторые постмодернисты противопоставляют рабочему классу другие силы. Иные же просто отчаялись верить в какую-либо возможность революционного преобразования общества. А есть еще даже и такие, которые отрицают сам факт существования в современном обществе рабочего класса.

Но всех их объединяет уверенность в том, что в наше время социалистическая перспектива совершенно исключена. Из этого вытекает восприятие марксизма как безнадежной утопической мечты. Этот последний тезис принимают на веру все оттенки постмодернизма, деконструктивизма и неопрагматизма. Он приобрел силу новой догмы, что остается совершенно незаметным для ее сторонников.

Давайте внесем ясность. Сегодняшние защитники Хайдеггера, кроме редких исключений, вроде Эрнста Нольте, не являются сторонниками фашизма. В Хайдеггере они ценят его нападки на историю рационалистической мысли. Подобно Хайдеггеру, они хотят вернуться в мистическое прошлое, которое предшествовало разрушающему влиянию западной метафизики. Политика "изначальных мыслителей", тех, что, говоря словами Гегеля, хотели бы "уйти от всеобщего", неизбежно ведет к политике, которая превозносит непосредственное и разрозненное за счет объективных и универсальных интересов человечества.

Не случайно, что постмодернисты оказались сторонниками различных форм "политики идентификации", основанной на субъективно воспринимаемых групповых интересах, будь то гендерные, этнические или даже просто территориальные группы. Они противостоят любому пониманию политики, основывающемуся на универсальных и объективных классовых интересах. Это лишь вариации на тему политической позиции Хайдеггера в 1920-1930-е гг., когда мистическая "национальная общность" ( Volksgemeinschaft) стала для него главным принципом, вокруг которого формировалась политическая позиция.

В заключение хотелось бы еще раз поставить вопрос о том, почему же многие считают Хайдеггера величайшим философом нашего века? Мы можем с уверенностью назвать несколько причин, объясняющих, почему философы и другие люди, не питавшие симпатий к фашизму, находили его труды привлекательными. Его работы отражают глубокое знакомство с историей философии и ее проблемами. Он предложил также весьма новаторскую интерпретацию этой истории. По существу его мысли не являются ни глубокими, ни оригинальными. Однако вышеупомянутые оценки основывались не на существе философии Хайдеггера. Они выросли из ощутимой нехватки альтернатив тому духу нигилизма, что преобладает в наше время. Хайдеггер больше, чем кто-либо иной в двадцатом столетии стал выразителем этого духа.

От присутствия этого духа надо избавляться. Альтернативой нигилизму является марксизм, путь к которому открывался просветительским духом надежды и равенства. Закончить хотелось бы словами германского марксиста Вальтера Беньямина (Benjamin), который и сам стал жертвой нацистов. Комментируя книгу Эрнста Юнгера Война и воины, где прославлялась эстетика фашизма, он писал уже в то время (в 1930 г.), когда фашистская угроза начала отбрасывать свою очень темную тень:

"Пока Германия не разрушит хитросплетения этих напоминающих Медузу представлений,... она не может надеяться на будущее... Вместо этого весь свет, что еще может исходить от языка и рассудка, должен быть направлен на тот "первоначальный опыт", из мрачной глубины которого мистика смерти всего мира выползает на тысяче своих неприглядных концептуальных опор. Война, которую выхватывает этот свет, имеет столь же мало общего с "вечной" войной, которой поклоняются теперь эти новые германцы, сколько и с "последней" войной, о которой говорят пацифисты. А вот чем в действительности является эта война: единственным, страшным и последним шансом преодолеть неспособность народов строить свои отношения на основании того, что предписывает им природа, а не технология. Если эта попытка преодоления не принесет результата, то миллионы человеческих существ будут неизбежно перемолоты и уничтожены железом и газом. Но даже носители этих хтонических сил террора, таскающие тома Клагеса в своих рюкзаках, не узнают и одной десятой того, что природа обещает своим не столько праздно-любопытным, сколько расчетливым детям, которые видят в технологии не фетиш судьбы, а ключ к счастью" [24].

Примечания:

1. Nietzsche to Baron von Gersdorff, June, 21, 1871, cited in George Lukacs, The Destruction of Reason. Humanities Press, 1981, p. 325
2. Jurgen Habermas, The Philosophical Discourse on Modernity: Twelve Lectures, trans. F Lawrence, Cambridge: MIT Press, 1978, p. 141
3. Johannes Fritsche, Historical Destiny and National Socialism in Heidegger's Being and Time, University of California Press, 1999, p. xv
4. Johannes Fritsche, pp. 218-19.
5. Martin Heidegger, Being and Time, trans. John Macquarrie and Edward Robinson, New York: Harper and Row, 1962, p. 436
6. Johannes Fritsche, p. 65
7. Johannes Fritsche, p. 67
8. C.G. Jung, Analytical Psychology: Its Theory and Practice, New York, Vintage Books, 1970, p. 183
9. George L. Mosse, The Crisis of German Ideology: Intellectual Origins of the Third Reich, New York, Grosset and Dunlop, 1964, p. 22
10. Близость Юнга к антисемитизму и мифологии "фолькиш" была документально подтверждена Ричардом Ноллом (Richard Noll, The Jung Cult: Origins of a Charismatic Movement, Princeton, Princeton University Press, 1994).
11. George Lukacs, The Destruction of Reason, Humanities Press, 1981, p. 504
12. Tom Rockmore, On Heidegger's Nazism and Philosophy, p. 111
13. В 1936 г. бывший ученик и друг Хайдеггера Карл Левит (Loewith) встретился с ним на одной конференции в Риме. Левит, еврей по происхождению, после 1933 г. находился в изгнании. При встрече Левит спросил Хайдеггера, как же тот может сидеть за одним столом "с таким, как Юлиус Штрайхер". Штрайхер, одиозный редактор газеты Der Sturmer, был приглашен как представитель правления Архива Ницше. Хайдеггер также входил в это правление. Левит в своих мемуарах сообщает, что Хайдеггер, отвечая на вопрос о Штрайхере, "расценил пропаганду гауляйтера Франконии как политическую порнографию". Однако он настаивал на том, чтобы отделять фюрера, Адольфа Гитлера, от Штрайхера [Hugo Ott. Martin Heidegger: A Political Life, Basic Books, 1993, p. 268].
14. Lukacs, p. 416
15. Hegel, 52, paragraph 80
16. "Notes on the Meaning of 'Post'," Jean-Francois Lyotard, Postmodernism a Reader, edited by Thomas Docherty, New York, Columbia University Press, pp. 48-49
17. Martin Heidegger, "Letter on Humanism", Basic Writings, edit. David Farrell Krell, New York: Harper and Row, 1977, p. 235
18. Martin Heidegger, "Letter on Humanism", Basic Writings, p. 242
19. Richard Rorty, Consequences of Pragmatism (Essays: 1972-1980), Minneapolis, University of Minnesota Press, 1982, p. xxxviii
20, Richard Rorty, "Heidegger, Kundera and Dickens", Essays on Heidegger and Others, 67
21. "Важное отличие романистов, если сравнивать их с теоретиками, заключается в том, что они имеют преимущество в деталях", Rorty, Heidegger, Kundera and Dickens, p. 81.
22, Hegel, 66, paragraph 109
23. Theodore W. Adorno, The Jargon of Authenticity, Northwestern University Press, 1973, p. 51
24. Walter Benjamin, "Theories of German Fascism", Selected Writings: Vol II., trans. Rodney Livingstone, Harvard University Press, 1999, pp. 320-21

*

Из книги Клаудии Кунц "Совесть нацистов" (М., 2007)

66

Глава 3 СОЮЗНИКИ В АКАДЕМИИ

Мы видим цель философии в служении... Фюрер пробудил эту волю во всей нации и слил ее в единую волю. Никто не должен уклоняться в день, когда он являет свою волю! Хайль Гитлер!
Мартин Хайдеггер. «Заявление профессоров» {«Bekenntnis der Professoren»), 1933

Через три месяца после того, как Гитлер был назначен канцлером, Карл Ясперс встретился со своим другом Мартином Хайдеггером, приехавшим к нему в Гейдельберг. В своих мемуарах Ясперс вспоминает: «Я вошел в комнату Хайдегтера и, поздоровавшись с ним, начал: "Это совсем как в 1914 году", — намереваясь продолжить: — "Снова это нездоровое массовое возбуждение", — но слова застряли у меня в горле, когда я увидел, как Хайдеггер, сияя от радости, поспешил согласиться с началом моей фразы... Наедине с Хайдеггером, сам охваченный этим возбуждением, я сдался. Я не сказал ему, что он на ложном пути». Далее Ясперс продолжает: «Я не узнавал своего друга и больше не доверял ему. Теперь, когда Хайдеггер стал участником насилия, я чувствовал в нем даже угрозу себе»1.

«Возбуждением был охвачен» не только Хайдеггер. Американский теолог Рейнхольд Нибур, бывший очевидцем переворота, писал: «Для постороннего наблюдателя, которому не довелось дышать немецким воздухом, трудно представить себе тот эмоциональный подъем, которым сопровождались недавние события»2. Демократия современного типа уступила место партии, всего лишь каких-то пять лет назад представлявшей собой сомнительное периферийное движение, привлекавшее менее шести процентов избирателей. В подобный успех трудно было поверить.

Недоверие перерастало в убеждение, что феномену Гитлера суждена недолгая жизнь. Британский посол Хорее Рамбоулд предсказывал, что образованная элита окажется в стойкой оппозиции. «Вся интеллигенция страны, ученые, писатели, артисты, юристы, Церковь, университеты, за весьма немногими исключениями, встали единым фронтом против этого [нацистского] меньшинства»3. В конце марта Рамбоулд всё еще верил, что они не сдадутся. «Сравнительно легко было привлечь на свою сторону безработных и молодежь обоего пола, крестьян и мелких лавочников. Убедить интеллигенцию — куда более трудная задача»4. Рамбоулд мог понять, каким образом 850 тыс. представителей нации, насчитывавшей 65 млн, могли примкнуть к нацистской партии. Ввиду царившего политического хаоса не могли особо удивлять и 17,3 млн голосов, отданных

66//67

за нацистских кандидатов. Но опытные наблюдатели даже и мысли не Допускали, что интеллектуалы встанут на сторону политика, постоянно Делавшего их мишенью своих острот — потешавшегося над «умниками» в «унылыми слабаками», терзаемыми рефлексиями. С какой стати маститые профессора немецких университетов приветствовали диктатуру

67//68

человека, не закончившего средней школы, до 44 лет не имевшего определенной работы, если не считать четырех лет в армии, и никогда не избиравшегося на государственные должности. До некоторой степени ответом на этот вопрос может служить характерная для тогдашнего поколения увлеченность громогласным милитаризмом. Неожиданное и на первый взгляд невероятное принятие нацизма тремя именитыми учеными, не участвовавшими в Великой войне, — яркий пример чрезвычайной привлекательности вызывающе маскулинного политического движения в среде тех самых интеллектуалов, что, по мнению Рамбоулда, должны были выступить против нацизма.

Биографии философа Мартина Хайдеггера, политического теоретика Карла Шмитта и теолога Герхарда Киттеля позволяют понять причины популярности Гитлера в среде высокообразованных немцев, не поддерживавших нацистов до января 1933 года. Будучи «обращенными» в нацизм, трое этих ученых открыто поддержали не только диктатуру Гитлера, но и его антисемитизм5. Конечно, невозможно точно определить, сколько в этой их новой политической ориентации было от идеализма, сколько от самообмана, а сколько от оппортунизма. Но, будучи общественными деятелями, Хайдегтер, Шмитт и Киттель оставили после себя документальные свидетельства, дающие представление об их первоначальном отношении к режиму. До 1933 года все трое работали в тесном контакте с еврейскими коллегами и студентами и, что бы они там ни думали про себя, расизм не оказывал влияния на их научную деятельность. Однако уже спустя несколько месяцев после прихода к власти Гитлера они принялись требовать устранения «этнически чуждого элемента» из «политического тела». Будучи весьма уважаемыми профессорами, ранее не замеченными в пристрастиях к нацизму, Хайдеггер, Шмитт и Киттель вызывали к себе куда больше доверия, чем сикофанты [греч. доносчик, клеветник) вроде Альфреда Розенберга или Йозефа Геббельса6. В отличие от «старых бойцов» с их грубым и примитивным расизмом, эти [интеллектуалы-] «неофиты» положили основание «рациональному» антисемитизму, которого до 1933 года Гитлеру явно недоставало.

Реакция этих трех столь разных людей показывает, насколько пластичной была харизматическая сила Гитлера, позволявшая каждому творить свой собственный миф о фюрере. Для Хайдеггера Гитлер был воплощением «подлинности», для Шмитта — решительным лидером, для Киттеля — воином-христианином. Различия в их оценке Гитлера показывают, что гитлеровский миф, казавшийся оппонентам пресным и эклектичным, обладал значительной гибкостью. Три столь разных представления о нацизме совпадали в одном пункте — желании нравственного возрождения Volk, в сравнении с которым не имело значения уничтожение нацистскими дружинами гражданского общества Веймарской республики.

Хайдеггер, Шмитт и Киттель родились примерно в то же время, что и Гитлер, в 1888—1889 годах. Во время Первой мировой войны их поко-

68//69

ление пережило эйфорию национального единения и впитало в себя призывы пожертвовать всем во имя национального возрождения7. 17 млн человек служили в армии. Два миллиона погибли, четыре — получили серьезные увечья8. Пока их товарищи воевали на фронте, Хайдеггер, Щмитт и Киттель посвятили свои незаурядные способности академической карьере и каждый из них в сравнительно молодом возрасте был уже почтенный Herr Doctor Professor. Они не разделили опыта сверстников, вернувшихся из окопов, как выразился Эрих Мария Ремарк в романе «На Западном фронте без перемен», «усталыми, надломленными, опаленными, без корней и без надежды»9. Но они встречались с ними в своем кругу и скорбели о павших друзьях. Как большинство их академических коллег, они чувствовали неприязнь к Веймарской демократии и модернистской культуре 20-х годов10. Может быть, именно потому, что им не довелось хлебнуть «окопного лиха», эти три профессора относились к немецкому солдату с особым благоговением. Они восхищались героем войны и популярным писателем Эрнстом Юнгером (он был близким другом и Хайдеггера, и Шмитта) и презирали пацифизм Ремарка11. Их научные работы изобилуют воинственными метафорами и прославлениями силы, доблести, самопожертвования и чести.

Оставаясь в стороне от политики в эпоху Веймарской республики, Хайдегтер, Шмитт и Киттель примкнули к толпам, приветствовавшим нацистский переворот 1933 года. Хоть они не входили в число 300 профессоров, подписавших Мартовскую петицию12, одобрявшую правление Гитлера, спустя два месяца после его прихода к власти все трое стали членами нацистской партии13. Таких, как они, «старые бойцы» называли «поздними цветами» и «мартовскими жертвами», поскольку к нацизму они пришли только после того, как настоящая борьба была закончена14. Членство в нацистской партии приносило определенные привилегии (был создан фонд поддержки расовых исследований, увольнение этнически или политически «нежелательных» персон открывало широкие возможности для получения должности), но Хайдеггер, Шмитт и Киттель с их прочным университетским положением не нуждались в этих преференциях15. В последующие годы каждый из них испытал разочарование в тех или иных аспектах нацизма, но ни один из них не критиковал политику нацистов и не вышел из партии. После 1945 года все трое преуменьшали масштабы своей увлеченности нацизмом, но никогда публично не раскаивались в своей поддержке Гитлера и поддержке доктрины, бывшей не только авторитарной и националистической, но и обосновывавшей геноцид.

Мартин Хайдеггер родился в деревне на юго-западе Германии, и уже в детстве его несомненные способности привлекли внимание учителей. Финансовая помощь со стороны Католической Церкви позволила ему получить образование в известном своими строгими порядками пансионе Конрадихаус на озере Констанс. В 1909 году 20-летний Хайдеггер Поступил в теологическую семинарию расположенного неподалеку Фрайбурга (Брейсгау). Из-за проблем со здоровьем, а возможно, и ре-

69//70

лигиозных сомнений он покинул семинарию и стал готовиться к академической карьере. Завися от Церкви в финансовом отношении и тем не менее начав задумываться о ее целесообразности как учреждения, Хайдеггер продолжал свои штудии. Это был бурный период его жизни: он тайно обручился, писал стихи и литературную критику, подумывал о том, чтобы стать математиком16. Хоть он и продолжал научную карьеру, его стихи свидетельствуют об эмоциональном кризисе17.

После войны Хайдеггер любил вспоминать, как в 1914 году он пытался поступить добровольцем на военную службу. Однако чиновник из университетского отдела кадров, который в 20-х годах проверял послужной список Хайдеггера, не смог подтвердить этот рассказ, а последующие исследования обнаружили, что, будучи призванным в 1914 году, Хайдеггер был сочтен непригодным к воинской службе из-за слабого сердца и неврастении. Иными словами, он, по понятиям тогдашнего времени, «закосил»: подобные ему лица направлялись на работы военного назначения, проходившие в достаточном удалении от линии фронта, с тем чтобы их «призывной психоз» не оказался заразительным18. Участие Хайдеггера в войне ограничилось работой в отделе цензуры на местной почте и непродолжительной службой в метеорологическом подразделении в последние месяцы воины .

Хотя студенты и профессора во Фрайбурге создали общество в поддержку армии, Хайдеггера, судя по всему, военная лихорадка почти не коснулась, — хотя, узнав о гибели на фронте близкого друга, он посвятил его памяти свою очередную монографию20. Будучи невысок ростом (примерно 5 футов 4 дюйма) и явно обладая слабым здоровьем, Хайдеггер был типичной «обозной фигурой»21. Его бывший студент вспоминал: «Мне кажется, что он — если воспользоваться ходячим выражением — был человеком "несолдатского типа"», и отсутствие у него фронтового опыта, «вне всяких сомнений, способствовало тому, что образ фронтового солдата превратился для него в образ мифического героя»22.

В годы войны личная жизнь Хайдеггера носила довольно интенсивный характер. Расторгнув свою тайную помолвку, он женился на Эльфриде Петри, студентке Фрайбургского университета, происходившей из богатой протестантской прусской семьи. Вскоре после свадьбы Хайдеггер порвал с Католической Церковью, хотя в душе продолжал оставаться католиком23. Благодаря покровительству своего наставника Эдмунда Гуссерля, молодой философ получил место в Марбургском университете. Возможно, заразившись настроениями студентов, прошедших войну, Хайдеггер резко отзывался об «идиотизме» университетского чинопочитания. В традициях Ницше, Шопенгауэра и Кьеркегора он презрительно высказывался о «нудных правилах и догмах», но, в отличие от указанных мыслителей, вовсе не думал покидать надежные стены университета. В своих лекциях о Платоне, в своем знаменитом сочинении «Бытие и время» (1927) Хайдеггер описывает свое видение будущего возрожденного университета, который порвет с благодушным самодовольством и даст импульс «к духовному обновлению жиз-

70//71

ни в ее полноте». Отвергая нигилизм многих критиков культуры, Хайдеггер искал подлинной почвы, «очной ставки с моралью и совестью»24. В эти годы Хайдеггер предпочитал называть себя не философом, а «христианским теологом» (курсив Хайдеггера).

Все современники сходятся в оценке Хайдеггера как харизматического и неформального профессора. Когда Ясперс познакомился с ним в 1920 году, он был поражен его «резкой и лаконичной манерой речи». Выпускник университета вспоминал: «Хайдеггер выработал особый стиль отношений со студентами... Мы вместе ходили в походы по горам, катались на лыжах». Во время лекций он нередко делал паузу, ожидая реакции от студентов25. Отношение студента к преподавателю он любил представлять как борьбу мудрого наставника и вопрошающего, сомневающегося студента. Однако выраженная маскулинность и напористость были свойственны Хайдеггеру преимущественно в академической среде — для его частных писем начиная с 20-х годов более характерен напыщенно-сентиментальный слог его студенческих стихотворений26.

Обсуждая философские проблемы, Хайдеггер любил использовать такие драматические термины, как «борьба» («Kampf» или «kamp-ferisch»), «кризис», «переворот», «приверженность» («Folgen») и «лидерство» («Fuhrertum»)27. Его жизнь была для него непрерывной схваткой с католической догмой, философскими условностями, трудной лыжней, горными тропами и академической иерархией. Для молодого Хайдеггера зло представляло собой ночь, тьму, зияющую пустоту. «Ничто» одновременно и устрашало, и манило его, поскольку само бытие («Da-sein»), по его представлению, было рождено в ночи и в ничто. Дневной свет культуры преобразует тьму и позволяет индивидууму подняться к благу. Как философ Хайдеггер обещал «избавиться от идолов», от которых «не свободен никто и к которым рано или поздно все удирают».

Молодой иконоборец подверг академический мир и традиционную философию уничижительной критике. Несколькими годами позже один из студентов Хайдеггера отмечал, что «сила его притягательности во многом объясняется его непостижимым характером... он был теоретиком лишь наполовину. Другая и, возможно, более значительная половина его — воинствующий проповедник, умевший увлечь людей, Противореча им»28. В своих лекциях Хайдеггер высказывал надежду, что «триада "священник—солдат—государственный деятель"» спасет Нацию. В стенах университетской аудитории его ощущение приближающегося кризиса выражалось в достаточно общем виде, однако, судя по всему, после 1931 года он стал поклонником Гитлера. Участник одной из воскресных загородных прогулок, на которые Хайдеггер брал студентов, упоминает, что жена философа благожелательно отзывалась 0 нацизме, и добавляет, что сам Хайдеггер «не слишком много понимал в политике и, наверно, именно поэтому его отвращение к компромиссам заставляло его ожидать многого от партии, которая обещала начать решительную борьбу... с коммунизмом»29. В 1929 году Хайдеггер впервые (насколько позволяют судить документы) публично выска-

71//72

зал свои расовые предубеждения — в письме, направленном в Министерство образования, он выразил озабоченность по поводу «растущей иудаизации (Verjudung)» университетской жизни30.

Через несколько недель после того, как Гитлер стал канцлером, Хайдеггер вошел в комитет, созданный Эрнстом Криком, теоретиком образования, пламенным нацистом и врагом интеллектуалов. В скором времени Хайдеггер уже обличал в суровых выражениях «бездомный дух слепого релятивизма» и взывал «к немецкой науке, для которой истина является этической категорией». Он писал Ясперсу: «Необходимо быть причастным... Долг философа — быть участником истории»31. В апреле Хайдеггер при поддержке местных нацистских вождей был выдвинут на пост ректора Фрайбургского университета. Отчасти потому, что коллеги еврейского происхождения и левых взглядов не явились на выборы, Хайдеггер был избран подавляющим большинством голосов32. Должность ректора он использовал как своеобразный трамплин, чтобы стать фигурой национального масштаба33.

Одна из первых публичных лекций Хайдегтера в качестве ректора была посвящена прославлению нацистского мученика Лео Шлагетера34 (Schlageter), которого почитал также и Гитлер. Как и Хайдеггер, Шлагетер родился и вырос в Шварцвальде и учился в Конрадихаусе. В десятую годовщину казни Шлагетера Хайдеггер напомнил о «твердости и ясности» юного мученика и ярко обрисовал, как тот, «одинокий и покинутый своим Volk», должен был ощутить перед лицом смерти живительную поддержку сурового родного пейзажа. Обращаясь к слушателям тоном проповедника, Хайдеггер заклинал их позволить воспоминанию о Шлагетере «волною пронестись по их душам»30.

Спустя день после речи, прославлявшей Шлагетера, новый ректор произнес речь, посвященную вступлению в должность. Те, кто должен был присутствовать, наряду с приглашениями получили инструкции, объясняющие, когда именно надо кричать «Зиг хайль!» (нацистское приветствие) и тексты нацистского марша «Хорст Вессель», — точно так же верующие получают перед воскресной службой сопроводительные брошюры. Профессора прошествовали в зал в своих пышных академических облачениях. Бросалось в глаза необычное для подобных церемоний присутствие многочисленных нацистов в коричневых рубашках. Хайдеггер в рубашке с открытым воротником и альпийских походных бриджах громогласно «призвал интеллектуалов к оружию» и потребовал, чтобы они с энтузиазмом «маршировали в ногу со временем». Торжество Хайдегтера по поводу упразднения поверхностной Веймарской демократии выражалось в частом употреблении слова «сущность» («Wesen»): он говорил о «сущности правды», «изначальной сущности науки», «воли к сущности» и о «том знании, что забыло о своей собственной сущности». Синтаксис его был расплывчат, однако эмоции вполне ясны. Впадая во всё более и более воинственный тон, Хайдеггер потребовал «духовного законодательства», которое «сметет барьеры между факультетами и сокрушит ложь и застой поверхностного про-

72//73

Ил. 8. Мартин Хайдеггер в 1933 г. Стильные усики и черная рубашка знаменитого философа, возможно, связаны с его преклонением перед Гитлером, равно как и ностальгией по католическим идеалам юности. AKG, London.

фессионального обучения»316. Его речь изобиловала сильными выражениями: «ниспровержение», «опасность», «неумолимая ясность», «дисциплина», «последний окоп», «сила». Старые предрассудки должны быть «разбиты вдребезги»; студентам и преподавателям следует образовать «боевое содружество» («Kampfgemeinschaft»), где труд, сила и знание сольются воедино37

73//74

Хайдеггер прославлял «силу крови, пробуждающую и потрясающую глубочайшие основы бытия Volk». От аудитории не могли ускользнуть его расистские намеки, когда он противопоставлял «исконный дух» («Geist») «пустой искусности», «уклончивой игре ума» и «беспредельному дрейфу рационального анатомирования». Единственная прямая цитата в его речи была не из философского трактата, а из сочинения «о войне» Карла фон Клаузевица. Призывая к всесторонней образовательной реформе, Хайдеггер предлагал придать обучению в трудовых лагерях и армии академический статус традиционной науки. Молодежь аплодировала бешено. Аплодисменты профессоров были куда более сдержанными.

Ясперс, сидевший в первом ряду, принадлежал к числу тех, кто не разделял энтузиазма Хайдеггера. После торжественного приема друзья заговорили о национальной и интеллектуальной жизни. Наконец Ясперс, напуганный энтузиазмом своего друга, спросил: «Как может такой необразованный человек, как Гитлер, править Германией?» — «Ему не нужно образования, — ответил Хайдеггер. — Ты только взгляни на его чудесные руки». В устах известного философа такое замечание могло показаться странным, однако следует напомнить, что снимок рук Гитлера, сделанный его личным фотографом Генрихом Гофманом и распространявшийся огромными тиражами, приобрел фактически статус иконы. Хайдеггер, этот возвышенный мыслитель, не остался в стороне от массовой культуры своего времени. Потом Ясперс спросил Хайдеггера, как он может мириться с антисемитизмом нацистов. Разве «Протоколы сионских мудрецов» — не чистейший вздор? В ответ Хайдеггер уклончиво упомянул «опасный международный заговор». «Хайдеггер, казалось, стал совсем другим человеком», — с грустью отмечал Ясперс38.

Летом Хайдеггер в составе национальной комиссии работал в Берлине над университетской реформой и выступал в главных университетах страны с лекциями в поддержку нацизма. На публичной лекции в Гейдельберге Хайдеггер поддержал Карла Шмитта и Вальтера Гросса, расового эксперта нацистской партии, в их призыве к «борьбе»39. В октябре Хайдеггер пригласил своих бывших студентов мужского пола и нееврейского происхождения (большинство из них успело уже облачиться в нацистскую форму) провести пять дней в его домике в горах — устроить, как это называлось тогда, «научный лагерь» («Wissenschaftslager»). Свои письма Хайдеггер подписывал: «Хайль Гитлер!» Своим студентам-евреям он посоветовал найти себе других преподавателей и отказал им в финансовой помощи. Когда же его собственный наставник, Гуссерль, еврей по национальности, умер в 1937 году, Хайдеггер не пришел на его похороны и не прислал соболезнований его вдове.

Осенью 1933 года высказывания Хайдеггера и восьми других всемирно известных немецких ученых, оправдывавшие правление Гитлера, были собраны и изданы в виде элегантной брошюры. Избрав жанр вопросов и ответов, Хайдеггер с боевым задором набросился на критиков. Действительно ли нацизм «возвращение к варварству... заря безза-

74//75

кония... разгром всех традиций? НЕТ!» Нацизм защищает порядок. Движут ли Гитлером бесчестные побуждения? «НЕТ!» «Не честолюбие, не жажда славы, не слепое упрямство, — одно лишь чувство ответственности перед нами... заставило нашего фюрера выйти из Лиги Наций». Провозгласив, что демократия устарела, Хайдеггер восславил «мужественную уверенность в своих силах» нового режима и выразил надежду на то, что «облагороженная молодежь, вернувшаяся к своим корням, проявит себя блистательным образом». Ее преданность государству «заставит и всю нацию строже относиться к себе»40.

Хайдеггер, в 1920-х годах называвший себя христианским теологом, Посвятившим себя поискам подлинности, увидел в Гитлере воплощение Этнического возрождения, которого он страстно желал. Карл Лёвит

75//76

(Lowith), чьи научные интересы в 20-х годах пересекались с интересами Хайдеггера, сравнил эту тоску по подлинности с преклонением перед решительным лидером, типичным для Карла Шмитта41. В августе 1933 года Хайдеггер предложил Шмитгу сотрудничество. «Объединение духовных сил, устремленных к будущему, с каждым днем становится всё более и более насущным»42. Сотрудничество не принесло заметных результатов, однако в любом случае предложение Хайдеггера свидетельствовало о духовной близости. Подобно Хайдегтеру, Шмитт посвящал свои теоретические работы теме конфликта, разделяя мысль Томаса Гоббса о борьбе как глубинной основе общества. Поддержав Третий рейх, Шмитт осудил культурное многообразие, полагая, что монолитный Volk успешнее сможет противостоять противникам, чем раздробленное на партии государство. Являющийся, по общему признанию, одним из двух-трех самых оригинальных политических мыслителей XX века, Шмитт, активно поддерживавший нацизм и упорно отказывавшийся отречься от него после 1945 года, приводил порой в отчаяние даже своих поклонников.

Как и Хайдеггер, Шмитт вырос в провинциальной католической семье; но, в отличие от Хайдеггера, детство которого прошло в традиционно католическом регионе, Шмитт жил в Вестфалии, где доминировал протестантизм. Шмитт поступил на юридический факультет и, еще будучи студентом, стал испытывать неудовлетворенность нравственным состоянием тогдашнего общества — это чувство находило выход в своеобразных по форме язвительных сатирах, высмеивавших напыщенных интеллектуалов. Сатиры печатались в антисемитском баварском журнале. В сотрудничестве с другом-евреем Шмитт — в стиле «вежливого» антисемитизма, типичного для Западной Европы, — обличал современную культуру со всеми ее «еврейскими» выскочками и прочими характерными фигурами43. В противоположность модной в то время напыщенной академической прозе Шмитт выработал ясный и четкий стиль, который позднее назвал «предшественником дада» («dada avant la lettre»).

В 1914 году, когда началась война, 27-летний Шмитт, находившийся на государственной службе и готовившийся к экзамену на получение степени, не был призван в армию. Сдав экзамен и закончив свою третью монографию, в феврале 1915 года он подал заявление о поступлении добровольцем, но уже при прохождении начальной подготовки был назначен на безопасную должность в армейском правовом отделе в Мюнхене. Позднее Шмитт вспоминал, как упал с лошади во время службы в элитном кавалерийском полку, однако эта история не была подтверждена документами. Находились и такие, кто выказывал удивление, каким образом Шмитт сумел так быстро получить офицерское звание и как вообще этот невысокий человек с северо-запада Германии умудрился попасть в почетный караул Баварского полка44.

Примечания

Глава 3

СОЮЗНИКИ В АКАДЕМИИ

1 Jaspers К. Philosophische Autobiographie: Erweiterte Neuausgabe. Miinchen, 1977. S. 100—101. См. также: Karl Jaspers: Notizen zu Martin Heiedegger / Hrsg. v. H. Saner. Munchen, 1978. S. 23-43. Mommsen W.J. Der Geist von 1914//Der Autoritare Nationalstaat: Verfassung, Gesellschaft und Kultur in deutchen Kaiser-reich/Hrsg. v. W. Mommsen. Frankfurt am Main: Fischer, 1990. S. 407-412.

2 NiebuhrR. Religion in the New Germany//Christian Century. 1933. № 50. Apr. 5. P. 451.

3 Sir H. Rumbold to SirJ. Simon. Dispatch № 171, Feb. 22. 1933//DBFP. Vol. 4. P. 423. Doc. 243.

4 Рамбоулд добавлял: «Любопытно будет посмотреть, насколько податлива окажется самая осторожная и скромная часть общества перед воздействием новой пропагандистской машины» (Sir H. Rumbold to SirJ. Simon. Dispatch, Mar. 21. 1933//Ibid. P. 472. Doc. 268).

5 См.: Friedldnder S. Nazi Germany and the Tews. N Y.: HarperCollins, 1997. Vol. 1. P. 38-39.

6 См.: KaterM. The Nazi Party: A Social Profile of Members and Leaders, 1919-1945. Cambridge: Harvard University Press, 1983. P. 71.

7 Выдвинутая Эриксеном концепция «случайностей биографии» объясняет сходный опыт более убедительно, чем т. н. концепция одного «поколения»- см-

314//315

Ericksen R.P- Theologians under Hitler: Gerhard Kittel, Paul Althaus, and Emanuel ! IJjrsch. New Haven (CO): Yale University Press, 1985. P. 25-26.

8 См.: Mendelssohn-Bartholdy A. The War and German Society. N.Y.: Howard Fer-ag) 1971. P. 280-295.

9 «Мы не найдем своего пути в жизни. И люди не поймут нас. Ведь те, что старше, пусть они и провели эти годы вместе с нами, уже успели обзавестись и домом, I работой. Сейчас они вернутся к своим прежним занятиям и забудут о войне» Remarque EM. All Quiet on the Western Front/ Tr. A.W. Wheen. N.Y.: Fawcett Crest, IJ968. P. 174). Упоминания в прессе «ожесточенного духа 1914 года» были доволь-[ ЯО частыми, об этом см.: Franfois-Poncet A. Dispatch, Feb. 8. 1933 // Documents |*jlomariques francos (DDF), 1932-1939. P.: Imprimerie Nationale, 1963. Vol. 2. Doc. iJ7S; Idem. Dispatch, Apr. 5. 1933 // Ibid. Vol. 3. Doc. 93. P. 171; Gerstenberger H. Der dutionare Konservatismus. Berlin: Dunker & Humblot, 1969. S. 30—64.

10 См.: Langewiesche D. The Deliberization of the «Middle Class Center» // ralism in Germany/Tr. Ch. Banerji. Princeton (NJ): Princeton Unuversity Press, P. 257-303; Mommsen H. Beamtentum im Dritten Reich. Stuttgart, 1966. S. 26-; MiillerJ.Z. The Other God That Failed: Hans Freyer and the Deradicalization §f German Conservatism. Princeton (NJ): Princeton University Press, 1987. P. 17— , 30-36, 223-226.

11 Ханна Арендт писала, что никакая философия «не защитит от Гитлера». г лидера нацистов были последователи, ранее придерживавшиеся самых разных политических и религиозных убеждений, см.: Arendt H. The Origins of Totalitarianism. N.Y.: Meridian, 1958. P. 2, 163.

12 Мартовская петиция. — Национал-социалистическая чистка университетов лась почти сразу, как Гитлер стал канцлером Германии. За короткое время было уволено 1,2 тыс. университетских преподавателей, профессоров и академиков (почти десятая часть преподавательского корпуса). Увольняли главным образом евреев, либералов и социал-демократов. Некоторые профессора тем не менее благосклонно отнеслись к проводимой политике и даже направили Гитлеру одобрительную петицию. М. Хайдеггер открыто поддерживал нацистские ведения: «Долг студентов, как и профессоров, — служить народу тремя и: трудовая служба, военная служба и научная служба» (цит. по: Энципеедия Третьего рейха. М., 1996. С. 492). Новая университетская администра-I функционировала на основе «принципа фюрерства». Традиционная универ-кая система самоуправления была отменена, вся полнота власти передана в руки ректора, назначаемого властями. (Примеч. Н.Л.)

13 Всего в Германии было около 3 тыс. штатных профессоров, см.: Bracher K.D., tor W., Schulz G. Die nationalsozialisrische Machtergreifung: Studien zur Errichtung I totalitaren Herrschaftsystems in Deutschland, 1933-1934. Koln: Westdeutscher, 1960 . 317—321. Рамбоулд считал «интеллигентов» стойкими оппонентами нацизма, см.: IH. Dispatch, Feb. 22. 1933 // BDFP. Vol. 4. Doc. 243. P. 423. Количество чле-i партии возрастало со 130 тыс. в 1930 г. до 850 тыс. в конце 1932 г., 2,5 млн в 1935 г. и 5,3 млн в 1939 г, см.: Kater M. Nazi Party... Fig. 1. P. 263.

14 См.: Orlow D. The History of the Nazi Party, 1933-1945. Pittsburgh (PA): University of Pittsburg Press, 1973. Vol. 2. P. 2, 18-19.

15 См.: KaterM. Nazi Party... P. 69, 91. Катер предполагает, что доля ученых в партии была примерно равна доле государственных служащих. После 1937 г. число уменьшилось. Больше всего вступивших в партию было среди представителей медицинской науки. 1

16 См. работу Хайдеггера «Учение о суждении в психологии» («Die Lehre vom Urteil im Psychologismus»; 1914). Тема его Habilitationsarbeit (второй диссертации,

315//316

выступавшей в качестве конкурсной работы на замещение должности преподавателя в вузе) — «Категории и учение о смысле Дунса Скота» («Die Kategorien und Bedeutungslehre des Duns Scotus»). О Хайдеггере см.: Ott H. Martin Heidegger- A Political life / Tr. A. Blunden. N.Y.: Basic Books, 1993. P. 49-83. '

17 «Гефсиманские часы моей жизни, / В тусклом свете / Сомнений и отчаяния / Как часто вы видели меня! / Мои рыдания и крики никогда не были на прасны. / Моя юность, / Уставшая от жалоб, / Полагалась лишь на ангела милосердия» (цит. по: Ibid. P. 68). Наставником Хайдегтера был архиепископ Конрад Грёдер, пламенно поддержавший нацизм в 30-е годы и разуверившийся в нем после 1940 г.

18 См.: Wallenberg R. Nervose Erkrankungen bei Kriegsteilnehmern//Munchener medizinische Wochenschrift. 1914. № 1. S. 2181—2183; цит. по: Lerner P. Hysterical Men: War, Psychiatry and the Politics of Trauma in Germany, 1890-1930- Ph D diss. Columbia University, 1996. P. 84-92.

19 Одну из своих монографий он посвятил коллеге-философу, погибшему в бою, об этом см.: Ott Н. Martin Heidegger... P. 103, 154.

20 В первые месяцы войны друг Хайдеггера Эмиль Ласк, по всей вероятности, обсуждал с ним свое решение пойти в армию в выражениях, близких к тем, что он использовал в письме к матери: «Это нестерпимо, когда ты не можешь внести свой вклад, пусть даже и самый скромный» [Safranski R. Martin Heidegger: Between Good and Evil. Cambridge: Harvard University Press, 1998. P. 57).

21 В статье о Хайдеггере (см.: Das Deutsche Fiihrerlexikon. Berlin: Otto Stollberg, 1934—1935. S. 180) утверждается, что он поступил в армию добровольцем, но был «демобилизован по причине болезни». Но в 1927 г., когда администрация университета пять раз запрашивала его послужной список, чтобы рассмотреть вопрос о пенсии, Хайдеггер не отзывался. Об этом см.: Safranski R. Martin Heidegger... P. 37-38; Farias V. Heidegger and Nazism/Tr. P. Burrell, G.R. Ricci. Philadelphia: Tempi University Press, 1989. P. 48-50.

22 «Негероическая личная судьба, возможно, способствовала мифологизации фронтового опыта в сознании Хайдеггера». Макс Мюллер добавляет, что в катании на лыжах и в длительных прогулках по горам Хайдеггер проявлял незаурядную ловкость и отвагу (Miiller M. Martin Heidegger: A Philosopher and Politics // Martin Heidegger and National Socialism: Questions and Answers / Eds. G. Neske, E. Kettering. N.Y.: Paragon, 1990. P. 175-196); см. также: Ott H. Martin Heidegger... P. 48-50.

23 Хотя невеста была протестанткой, в 1917 г. пара обвенчалась во Фрайбургском католическом соборе. Однако позже брак был аннулирован, после того как католическое духовное начальство узнало, что пара венчалась и в протестантской церкви (см.: Ibid. P. 100-103),

24 Цит. по: Milchman A., Rosenberg A. Martin Heidegger and the University as a Site for the Transformation of Human Existence // Review of Politics. 1997. Winter. См. также: Safranski R. Martin Heidegger... P. 168-170. Марк Лилла обсуждает тему «зова совести в контексте «риторики аутентичности и решимости» [Lilla M. The Reckless Mind: Intellectuals in Politics. N.Y.: New York Review of Books, 2001. P. 27).

25 См.: Miiller M. Martin Heidegger//Martin Heidegger and National Socialism/ Eds. G. Neske, E. Kettering. P. 178-179.

26 См.: Hannah Arendt/Martin Heidegger, Briefe, 1925 bis 1975 / Hrsg. v. U-Ludz. Frankfurt am Main: Klostermann, 1998. S. 11. Эльжбета Эттингер особо отмечает сентиментальный тон тогдашних писем Хайдегтера к Ханне АренДт' см.: Ettinger E. ArendyHeidegger. New Haven (CO): Yale University Press, 1995-

316//317

27 См.: BeisteguiM. de. Heidegger and the Political Dystopias. L.: Routledge, 1998. p. 45-46, 60-61; Ott H. Martin Heidegger... P. 169-170.

28 Lb'with K. My Life in Germany before and after 1933 / Tr. E. King. Champaign-Urbana: University of Illinois Press, 1986. P. 28.

29 Цит. по: Safranski R. Martin Heidegger... P. 226-227; см. также: Ott H. Martin Heidegger... P. 192-193. Хайдеггер получил партийный номер 3. 125. 894. После 1945 г. Хайдеггер довольно находчиво оправдывал свою поддержку Гитлера страхом перед коммунизмом.

30 См.: Miiller M. Martin Heidegger: A Philosopher and Politics // Martin Heidegger and National Socialism / Eds. G. Neske, E. Kettering. До 1933 г., по утверждению Хайдеггера, в университете было только два профессора-нееврея, см.: Ettinger E. Arendt/Heidegger. P. 36—37.

31 Цит. по: Farias V. Heidegger and Nazism... P. 149; см. также: Safranski R. Martin Heidegger... P. 224, 235.

32 Четырнадцать из 93 штатных работников факультета, обладавших правом голоса, не явились на выборы. Еще 13 не были допущены к выборам из-за происхождения, левых взглядов или того и другого сразу. Из тех, кто присутствовал, только один не проголосовал за Хайдеггера, см.: Ibid. P. 240; Ott H. Martin Heidegger... P. 146.

33 В начале мая он попросил Гитлера отложить выборы, чтобы нацистские ученые получили возможность устранить вероятных оппонентов. Выборы не были отложены, но телеграмма философа свидетельствует о том, что Хайдеггер, разделявший охватившее тогда всю Германию увлечение «принципом вождя», стремился следовать ему и в стенах университета, см.: Ibid. P. 187—209.

34 ...нацистского мученика Лео Шлагетера... — 26 мая 1923 г. в Руре французскими оккупационными властями был арестован и предан суду Лео Шлагетер, активно выступавший, как и прочие национал-социалисты, против французской оккупации Рурской области, вполне правомочной по условиям Версальского мирного договора. Преступник предстал перед военным судом за взрыв, произведенный им на железной дороге. Его виновность не вызывала ни малей-шего сомнения. Французские власти заранее предупреждали, что саботажников в качестве наказания ждет смерть. Казнь молодого нациста вызвала возмущение в Германии. Шлагетер, вступивший в партию за год до этого, стал для нацистов героем. Человек, выдавший его французским властям, спустя некоторое время был убит. «Акт возмездия» совершили Рудольф Гесс и Мартин Борман. (Примеч. НА.)

35 См.: Safranski R. Martin Heidegger... P. 242. В интервью с Рудольфом Аугштейном, корреспондентом «Der Spiegel», Хайдеггер весьма неточно изложил содержание этой речи, см.: Martin Heidegger and National Socialism: Questions and Answers... P. 50-51.

36 Ibid. P. 12.

37 См.: Beistegui M. de. Heidegger and the Political Dystopias. P. 39-46.

38 Jaspers K. Philosophische Autobiographie... S. 101; см. также: Safranski R. Martin Heidegger... P. 232. Несмотря на глубокие разногласия с Хайдеггером, несколько месяцев спустя Ясперс поблагодарил его за присланную копию его речи, произнесенной при вступлении в должность ректора. Речь была отпечатана во множестве экземпляров.

39 См.: Farias V. Heidegger and Nazism... P. 136-148. Хайдеггер объявил студентам, что нацистский переворот — лишь «прелюдия к истинной схватке», и Призвал к «суровой борьбе до конца в духе национал-социализма». Он оправдал нацистскую квазивоенную муштру, отнимавшую много времени, поскольку

317//318

«борьба, которая начинается ныне, есть борьба за нового Учителя и нового Фюрера университета».

40 Bekenntnis der Professoren an den deutschen Universitaten und Hochschulen zu Adolf Hitler und dem nationalsozialistischen Staat uberreicht vom Nationalsozia listischen Lehrerbund. Dresden: Iimpert, 1933. S. 36-37. См. также: Weinreich M Hitler's Professors: The Part of Scholarship in Germany's Crimes against the Jewish People. 1946. New Haven (CO): Yale University Press, 1999. P. 14-15; Ott H. Martin Heidegger... P. 205. Seier H. Der Rektor als Ftihrer//Vierteljahrshefte fur Zeitee schichte. 1964. № 2. Apr. S. 105-145.

41 См.: Lowith K. My Life in Germany... P. 31-33. Хайдеггер писал о «вольной смерти», а Шмитт — о том, чтобы «пожертвовать жизнью» в случае войны «Таким образом, нет ничего удивительного в том, что теория "политической воли" Карла Шмитта обнаруживает столько точек соприкосновения с экзистенциалистской философией Хайдеггера».

42 Из письма Хайдеггера Шмитту, см.: Telos. 1987. Summer. № 72. P. 132.

43 Об этом см.: NegelinusJ. Schattenrisse. Leipzig: Maier, 1913; Gross R. Carl Schmitt und die Juden: Eine deutsche Rechtslehre. Frankfurt am Main, 2000. S. 31-42.

44 См.: Noack P. Carl Schmitt: Eine Biographie. Frankfurt am Main, 1990. S. 3& Рост Шмитта был 1,59 м.

- - - - - - - - -
Статья была опубликована на английской странице МСВС 5 апреля 2000 г. Перевод взят с www.wsws.org (Мировой социалистический сайт)

Комментарии (1)
Обратно в раздел философия