Андреев А. Русский человек (особенности менталитета)

кандидат философских наук, доцент (г. Москва)

О “таинственной” и “загадочной” русской душе написано немало. Много верного, объективного и реалистического, но и немало в литературе (да и наговорено в истории) ошибочного и даже смердяковского, и просто всякого вздора и небылиц. С нашей точки зрения в русском национальном характере нет ничего “таинственного”.

Вся “тайна” русской души в том, что она просто русская, не западная и не восточная, вобравшая в себя евразийский метафизический выбор. Сформулируем принципиальную ментальную идею для национального характера русских - “душа всего дороже”. Известная во всем мире так называемая “русская душевность”! Этот архетип первичнее других качеств души и духа русского народа, а также смены любых идеологий, религий, форм общественно-политической жизни, государства и т.д. Душевность (и духовность) русских (усиленная православием, особенно идеологией Нила Сорского) - приоритет духовно-нравственных мотивов жизненного поведения и труда по сравнению с материальными, экономическими, политическими и т.п.

Известный русский философ И.Ильин обосновывал как первичную душевную силу русского народа - “созерцание сердцем”. “Русская же душа прежде всего, - отмечал он, - есть дитя чувства и созерцания. Ее культуро-творящий акт суть сердечное ведение и религиозно-совестливый порыв. Любовь и созерцание при этом свободны, как свободно пространство, свободна равнина, как живой орган природы, как молящийся дух, - вот почему русский нуждается в свободе и ценит ее, как воздух для легких, как простор для движения. Русская культура построена на чувстве и сердце, на созерцании, на свободе совести и свободе молитвы. Это они являются первичными силами и установками русской души, которая задает тон их могучему темпераменту. В качестве вторичных сил выступают воля, осознанная мысль, правовое сознание и организаторские функции”. Следовательно русский народ - народ сердца и совести. Здесь источник его достоинств и недостатков. В противоположность западному человеку “здесь все основано не на моральной рефлексии, не на “проклятых долге и обязанности” (с этим можно поспорить - мы), не на принудительной дисциплине или страхе греховности, а скорее на свободной доброте и на несколько мечтательном, порою сердечном созерцании”. Деловому общению, холодному, расчетливому и умозрительному рассудку русский противопоставляет в повседневной жизни - доверительный разговор “по душам”. Более всего на Руси любили (умного почитали, перед волевым склонялись) человека душевного, сердечного, совестливого. “Душа - человек” - высшая архетипическая похвала у русских. Поэтому они легко отказываются от “права собственности”, политики, правовых законов. Сердцу все это не нужно; счастью, душевному покою, гармонии - тоже.

С сердечно-созерцательным строем русской души связана и специфическая вера русских в Иисуса Христа, утвердившего примат души и духа над всеми другими сторонами жизнедеятельности человека. Рассудочное отношение к религии (мысль вообще, мы считаем, не может породить религию, веру, здесь она не первична) чуждо русским. Оно воспринимается как плоское, поверхностное, мещанское и пошлое. Даже И.Тургенев, Л.Толстой, А.Чехов и другие, утратившие личностную православную веру, отмечали эту особенность нашего религиозного менталитета. Русский человек не закален в догматике, в церковной вере (что подчеркивал религиозный экзистенциалист Н.Бердяев), он довольствуется в своей повседневной религиозной жизни простой и краткой иисусовой молитвой: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного”.

Если “душа всего дороже”, то не тело (материальное) главным образом страдает от зла на земле, желает лучшей жизни, а совестливое сердце (душа и дух). Отсюда и терпение, почти “божественная крепость” русского человека, простота и достоинство, “удивительно спокойное отношение к смерти” как предельной форме зла.

Метафизическая первичность души (душевности, а на уровне мировоззрения - духовности), ее свободы - ключ к постижению “таинственной” русской души. “Запад, - пишет В.Шубарт, - подарил человечеству наиболее совершенные формы техники, государственности и связи, но он лишил его души. Задачей России является вернуть ее людям. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе”.

Эта базовая особенность русского народа, взятая во взаимодействии с русской экзистенциальной историей, обнаруживает его крайне противоречивый, даже полярный национальный менталитет. Об этом писали почти все русские философы. Алеша Карамазов и его сводный брат Смердяков - все это русский характер. “В жизни каждого народа, - писал Н.О.Лосский, - воплощены пары противоположностей, и их особенно много среди русских людей”. Н.А.Бердяев более определенно настаивал на том, что нет другого такого противоречивого народа, как русский, на Земле. “Два противоположных начала, - писал он, - легли в основу формации русской души: природная, языческая, дионисическая стихия и аскетическое монашеское православие. Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безликий коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт”. И.Ильин основное противоречие русского национального характера видел в том, что “он колеблется между слабохарактерностью и высшим героизмом”.

Сложность русской души Бердяев, например, связывал, и с этим нельзя не согласиться, с тем, что “в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории - Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира”. Русские, можем мы сказать, есть диалектический синтез, (диалог по М.Бахтину) существующий в “снятом” виде восточного и западного мировоззренческих и культурно-этнических начал, как бытийственный факт культурного архетипа русской истории. Бердяев ищет единую причину “страдательной истории народа”, дуализма народной психологии в разобщенности мужественного и женственного начал. Поэтому русским более всего, считал он, как и И.Ильин, необходимы повышение самодисциплины воли и духа, закал нравственного характера, более мужественное отношение ко всей жизни, особенно к государственной власти. В русском смирении и непротивленстве, в чем повинно русское православие, он видел “опасный, расслабляющий уклон, уклон от христианства к буддизму”. Беда русского народа в том, что он “хочет быть землей, которая невестится, ждет своего мужа”. Но в историческом бытии это приводит к “браку с чужим и чуждым мужем”. Россия и сейчас, заметим мы словами Бердяева, “ошиблась в женихе”. Спасение ее он увидел бы в отказе от рабского подчинения Западу на основе “пробуждения мужественного активного духа... лика России” и преодоления “женственной пассивности” и “женственной морали”.

Имея ввиду “безмерность жизненного порыва”, устремленность русских в бездонную пропасть антиномии, Ф.М.Достоевский, открывший эти свойства в русской душе, устами Дмитрия Карамазова сказал: “Широк человек, я бы сузил”. К чему приводят размышления над бездной противоречий и сомнений русской души, показывает пример Ивана Карамазова. “Просто помешаться можно...” - говорят в народе у нас о такому случаю. Что может быть страшнее (особенно сейчас) экзистенциального сомнения, порожденного противоречивой диалектикой человеческой души, а, следовательно, и сознания “хрупкости человеческого бытия”? Отсюда вытекает, следовательно, непредсказуемость русских - самая, пожалуй, ненавистная для русофобов национальная черта. Только русский человек, как показывает новейшая история реформируемой России, способен работать без зарплаты... “...Что ждать, - спрашивает современный философ, - от русского расчетливым претендентам на манипуляцию людьми или просто добропорядочным обывателям, которым, хоть трава не расти во всем остальном мире, только бы дали спокойно вылизывать мостовую перед своим домом?.. Да ничего хорошего!” Пресловутые русские “авось”, “небось” и “ничего” всегда были знаком отмеченной выше особенности, противоречиво отражаясь на прочности русского бытия, его судьбах и страны.

К числу ценностных основ русского характера следует также отнести стремление русских к Абсолюту (идеалу), бесконечному, возвышенному и святому, с чем они соразмеряют свое сознание и свою жизнь, откуда берут начало такие свойства характера как мессианизм, миссионизм, максимализм, анархизм и т.д.

Стремление к совершенной Правде и Справедливости - источник русского героизма, подвижничества, способности к жертве. Прогрессивное восхождение русской нации стало возможным, как отмечал П.Сорокин, потому, что у русского человека всегда была “готовность жертвовать своими жизнями, судьбами, ресурсами и благополучием во имя спасения свободы, достоинства и других великих национальных ценностей”.

Бердяев, Лосский, Карсавин, Кавелин и др. подчеркивали, что русские мало интересуются “средней областью культуры”. Они хотят исторически действовать только во имя абсолютного идеала и совершенства. Они не хотят своего оправдания материальной культуры, как это имеет место на Западе. Русская метафизика выразила нашу жажду творить новую жизнь, новый совершенный социальный строй на основе абсолютных ценностей, а не новые культурные формы быта и искусства. Только с учетом этого можно понять, почему такие “звезды первой величины” русской культуры как Н.А.Бердяев, Н.В.Гоголь, Л.Н.Толстой, Н.Г.Чернышевский, Н.Ф.Федоров хотели бы прекратить творчество в сфере культуры и начать творчество лучшей жизни в России.

На почве максимализма, бескомпромиссности в устроении жизни, “равнодушия к средней области культуры” в России в XIX веке возникло широкое социально-радикальное движение, вызвавшее чисто русскую моральную жертвенность.

Желание русских Всесовершенства оборачивается и недостатками, о которых Лосский писал следующим образом: “Отрицательные свойства русского народа - экстремизм, максимализм, требование всего или ничего, невыработанность характера, отсутствие дисциплины, дерзкое испытание ценностей, анархизм... нигилизм...” Вера в будущее “обеспложивает” настоящее, работу по его сохранению, приводит к перечеркиванию уже достигнутого, шараханию из одной крайности к другой.

В итоге вся русская традиция в противоположность западной отличается недостаточным “даром создания средней культуры”. Эту нашу особенность можно назвать инверсионной в отличие от медиационной западной культуры. Поэтому у нас “все срединные формы культуры (например, идеал просвещенной монархии, конституции, правового государства, либерализм, идейный и культурный плюрализм, политическая терпимость и достижение компромиссов, буржуазные “рыночные” отношения и т.п.) изживались, “выдавливались” из общества, не получая поддержки ни в “низах” общества, ни в его “верхах”, ни среди консерваторов, ни в рядах революционеров”.

Укажем далее на некоторые черты нашего характера, в которых отражаются установки на определенный тип организации русской жизни, высвечивающие базовые ценности русского сознания.

На вопрос корреспондента: “В чем же отличие русского от западного человека?” современный исследователь русского национального характера, известный писатель В.Личутин дает следующий точный ответ: “Русский человек - дитя пространства, человек свободы и воли. Западному жильцу хватает лишь свободы, он отвык жить в своем кругу, европейцу достаточно, чтобы взгляд его доставал до костела и замка, в этом видя устойчивость и безопасность. Да, европеец пытался проникнуть в другие миры, но как завоеватель, с душою немирной, властной и жестокой; и был изгнан, как чужак истиравший с земли малые племена. Европеец слабо понимает живот свой, лег под Гитлера, почти не оказав сопротивления. Жертвенный русский освободил Европу от гнета, и она сейчас, самодовольная и сытая, надменно смеется над нами, не понимая куцей душою своей, что рыгочет над собою, податливой, вялой и практически превратившейся в песчаную пирамиду. Для русских воля выше и желанней свободы; и сейчас под давлением иноплеменников и чужаков мы теряем волю, и потому тоскуем. В поисках воли кидались тысячи русских мужиков в Сибирь, чтобы сыскать там Беловодье, чтобы устроить жизнь без насилия... От желания безграничной воли воспитались в русских долготерпение, умение обходиться самым необходимым, нестяжательство, созерцательность, дружинность... Из желания воли всевечный конфликт государства и народа... Для русских распрощаться с волей, это отрезать душу, превратить ее в шагреневую кожу. Из чувства воли возник конфликт “демократов” и русских, ибо демократам (“западникам”) это желание воли неведомо. Им хватает “кухонной свободы”, когда не покушаются на их дом и капиталы. И все... Отсюда разница устремлений и разное чувство Родины. Поклонившийся Западу, невольно теряет оттенки души, он укорачивает, обрезает ее под западный характер, не сознавая вполне, что если он русский, то даже при полной слиянности взглядов на жизнь, внутри его будет постоянно жить бунт...”

Действительно, “самый непокорный народ на земле” исторически организует свобода: воля русского человека ставит. Русские вольны, а потому нет им предела, меры, закона. Эту внутреннюю свободу духа (ее отметил и И.Ильин, подчеркивая, что она не уживается ни с каким рабским сознанием), еще более, чем столетие назад подмечали иностранцы. Англичанин, путешествующий по стране, однажды встретил А.С.Пушкина и сказал ему среди прочего: “Знаете, что меня здесь (в России) особенно удивляет? Чистота и свобода русского крестьянина. Понаблюдайте-ка его: можно ли представить себе нечто более свободное, чем его обхождение с нами? Нет ни малейшего следа рабской приниженности в его манерах и речах”.

“Природная свобода” русских порождает, по мысли И.Ильина, их “живой и богатырский темперамент, ...любовь к размаху... способность к воодушевлению, ...удаль...” Однако, не будем забывать, что в русской свободе и свои преимущества, и свои недостатки (слабости и опасности). Но надо знать русского человека, а уж потом давать оценки и судить... В общественном сознании у нас всегда, особенно сейчас, преобладают самые разные “оценки” русского народа, нежели размышления объективного и беспристрастного характера.

Итак, “внутреннюю свободу” русского народа Н.Бердяев, более других в русской философии исследовавший проблему свободы в России, сравнивал с “внутренней несвободой” западных народов, их порабощенности внешним. “В русском народе, - писал философ, - по-истине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. Россия - страна бытовой свободы, неведомой передовым народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами... Русский человек с большой легкостью... уходит от всякого быта, от всякой нормированной жизни. Тип странника так характерен для России... Странник - самый свободный человек на земле... Величие русского народа и призванность его к высшей жизни сосредоточены в типе странника... Россия - фантастическая страна духовного опьянения... страна самозванцев и пугачевщины... страна мятежная и жуткая в своей стихийности”. Именно в таком характере русского народа, мы вслед за П.Чаадаевым и Н.Бердяевым, а не в какой-то патологической жажде власти российских правителей и “рабской” психике русского народа (так думают многие нынешние “идеологи”) видим причину существования исторической российской государственной авторитарности, а порой и деспотизма. И последнее. Любители порассуждать о вековечной “несвободе” русских обычно ссылаются на крепостное право. Вопрос этот непростой, многоемкий. Заметим лишь “абстрактно”, что “нельзя не учитывать и тот факт, что крепостничество распространялось менее чем на половину русских крестьян, и к тому же около половины из этих последних были оброчными (не “барщина” - А.А.), т.е. жили где хотели и подчас становились более богатыми, чем их владельцы-помещики; большинство русских купцов и промышленников вышли именно из рядов оброчных крестьян”.

2) Русская душа - не позитивистка. Русский человек не может полюбить жизнь прежде ее смысла. Когда утрачивается смысл, выходящий за пределы материального бытия, он не хочет трудиться над общественным и личным благоустройством. Для него жизнь полна сакрального, мистического смысла, нацеленного на поиск “потаенного бытия”, скрытого смысла вещей и человеческих явлений. Этот метафизический (магически-потаенный) смысл явлений мотивирует поступки русского человека, те, которые противоречат здравому смыслу, эмпирическому опыту, но ведут к прорыву в новую духовную реальность. Сошлемся на героев русских народных сказок - Ивана дурака, Емелю, “чудиков” из рассказов В.Шукшина. Как правильно пишет великий русский советский писатель А.Платонов, классически выразивший антипозитивистский склад русской души, русский человек “каменный, еще зеленеющий мир превращает в чудо и свободу”. В своей волшебной любви к революции и женщине Степан Копенкин в “Чевенгуре” ревниво осматривает куст, так ли он тоскует по Розе Люксембург; в противном случае он ссекал его саблей. Русским людям всегда кажется, что за всем этим злым и страдальческим миром есть другой, настоящий, подлинный, который можно достичь. Счастье (и душевное страдание) происходит не от материального бытия, а от смысла жизни. Русские, сильные “истиной” смысла жизни, слабеют и телом и духом, остывают душой, когда теряют социальную (и экзистенциальную) истину (идеал), этно-нравственное значение жизни. Герой “Котлована” А.Платонова признается: “У меня без истины тело слабнет, я трудом кормиться не могу, я задумывался на производстве, и меня сократили”. Приведем и следующее место из повести: “Вощев подобрал отсохший лист и спрятал его в тайное отделение мешка, где он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности. “Ты не имел смысла жизни, - со скупостью сочувствия полагал Вощев, - лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешь среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить””. Вощев - русский антипод позитивистского экзистенциального бессмыслия.

Незначительные, обыденные смыслы русскому человеку не нужны. “Всё есть, а вместе с тем ничего нет” - чисто русское восприятие нынешней российской смуты. “Утратив цель и смысл бытия, российской душе трудно, непривычно (и даже неприлично) истово заботиться о нуждах тела, - пишет А.Неклесса. - Трудно обустраивать мир, в котором нет великих далей... отсюда, по-видимому, мелкость обсуждаемых в России тем и замыслов, почти сплошь экономических, вернее будет сказать, экономистических, ибо их показной экономизм - симулякр, скрывающий нищету и растерянность голого прагматизма” Правильно подметил Бердяев - русскому народу свойственно философствовать, “русский безграмотный мужик любит ставить вопросы философского характера - о смысле жизни, о Боге, о вечной жизни, о зле и неправде, о том, как осуществить Царство Божие”.

Н.Н.Алексеев, автор оригинальной евразийской концепции государства и глубокий исследователь русского менталитета, писал в 1959 году: “Может быть, русский народ утратил свои юношеские мечты и станет трезвым позитивистом? Он просто станет жить, не думая, хорошая эта жизнь или плохая. Мы не верим в эту возможность и не считаем ее желательной”.

Принцип целостности бытия, целостности человеческого духа (кроме идеи Бога, он, по нашему мнению, единственный Абсолют в мире, однако отрицаемый философией постмодернизма) является метафизической основой организации русской народной жизни, способной преодолеть ее российскую подмену позитивизмом. Кстати, дореволюционная Россия также как и нынешняя не избежала (это касается в частности и русского национального характера) тлетворного влияния западного позитивизма. Даже Д.М.Мережковский, “являвший собой едва ли не самую “маргинальную” фигуру русского “серебряного века” “критиковал охранительный, “мертвый позитивизм” русского самодержавия, государственной бюрократии и “православной казенщины””. Современный рост мещанства (в лексике Д.М.Мережковского - “грядущего хамства”) в стране является позитивистским по своему философскому смыслу. Критика мещанства - как явления культуры, социально-антропологического типа, политического противника в борьбе, - предпринятая Горьким, Мережковским, Лениным, Бердяевым, - и сейчас актуальна.

Философски позитивистским является и “западнистское” разрушение подлинных онтологических основ русской культуры в целом. С беспокойством замечаем, например, участившуюся сейчас в прессе критику нашей кириллицы (чаще всего выступает член-корреспондент РАН С.Арутюнов). Необходимость ее транслитерирования на, якобы, “самый совершенный в мире латинский алфавит” (латиницу) обосновывается целями “общемировых цивилизационных процессов глобализации”. “И если Россия, - вещает С.Арутюнов, - хочет идти в ногу с прогрессивным миром, хочет быть частью Европы, Россия должна полностью перейти на латинский алфавит, и рано или поздно оно к этому придет”. Писатель В.Распутин говорит: “Будем надеяться, что... отказа от кириллицы все-таки не произойдет. Это было бы окончательным самоубийством нации. Представить только - читать “Слово о полку Игореве” и “Слово о законе и благодати”, Пушкина и Гоголя, Достоевского и Толстого, Тютчева и Есенина на латинице! Перевести на нее письмо Ваньки Жукова на деревню дедушке и треугольные письма наших отцов и дедов с фронтов Великой Отечественной! Отказаться от православной веры и всей культурной и духовной генетики! Нет, такое даже и представить нельзя”.

Не следует, однако, абсолютизировать эту нашу ментальную черту. В истории русской религиозно-философской мысли, на наш взгляд, действительно был момент преувеличения иррациональной (антипозитивистской) составляющей в содержании русского характера, русской культуры в целом. Это объяснялось в частности тем, что большинство религиозных философов придерживалось апофатического способа религиозного понимания мира и человека. В народном же сознании всегда был распространен и культ знания, который не отменял, а дополнял нравственно-совестливые ориентиры экзистенциального и социально-гражданского поведения русских людей. Антирусскими по сути, мы считаем, являются попытки лишить русского человека способности понимания (и разума как его средства) как важнейшего общегносеологического акта, определяющего познание значений и ценностей событий отечественной истории (в частности советской жизни). Неверно сводить русский характер в этом плане лишь к простому верованию, или интуициям и иллюзиям. Это тем более надо подчеркнуть, что и некоторые современные философы в своей критике западного утилитаризма, позитивизма, рационализма не знают диалектической меры, тем самым не способствуют точной оценке национального менталитета и обнаружению его слабых черт. “Эта позиция, - справедливо пишет А.В.Разин, - ...доводится порой до абсурда, вызывает резкую антирациональную тенденцию, порождает феномен Ивана-дурака в фольклоре, Фамусова в среде в общем-то образованного класса дворянства, Распутина в политической жизни”.

3) Все русские мыслители, философы и писатели отмечали отсутствие в русской душе буржуазности. Все они боролись против буржуазной пошлости и мещанства. Ненависть их свободного духа к буржуазии как классу, к “буржуа-плебею” (Бердяев) как антропологическому типу была жизненным нервом их размышлений и пророчеств о России.

Писатель И.А.Бунин, не принявший ни Февральскую, ни Октябрьскую революции, посвятивший всю жизнь изучению души русского человека (“Деревня”, “Суходол”, “Исход”, “Антоновские яблоки”), отрицавший любовь к богатству, жизнь во имя только материального преуспевания, сам писал о -себе: “Я с истинным страхом смотрел всегда на всякое благополучие, приобретение которого и обладание которым поглощало человека, а излишество и обычная низость этого благополучия вызывали во мне ненависть - даже всякая средняя гостиная с неизбежной лампой на высокой подставке под громадным рогатым абажуром из красного шелка выводили меня из себя”.

У русских не было сакрального отношения к институту частной собственности. Собственность не абсолютное благо, а часто зло, грех, отступничество от евангельского Христа, который ее осудил. В старообрядческой молитве русских Ефрема Сирина говорится: “Господи, грех уныния и стяжательства отжени от мене...” Поэтому “душа России - не буржуазная душа” (Бердяев). “Душа русского народа, - писал антибуржуазный философ, - никогда не поклонялась золотому тельцу - и, верю, никогда ему не поклонится... Русский человек будет грабить и наживаться не чистыми путями, но при этом он никогда не будет почитать материальные богатства высшей ценностью... Русский буржуа, наживаясь и обогащаясь, всегда чувствует себя немного грешником и немного презирает буржуазные добродетели”. Бердяев полагал, что русский человек определяет свое отношение к “собственности и воровству” через “отношение к человеку”. Отсюда он выводил и “русскую борьбу против буржуазности, русское неприятие буржуазного мира”.

Антибуржуазный характер русского менталитета, “аграрный коммунизм” (М.Вебер) в сознании крестьянина стал причиной краха столыпинской крестьянско-земельной реформы в начале XX века. Мироощущение русского человека никогда в истории не возводило историческое (и даже чисто случайное) право собственности в “естественное право”. Современно напомнить, каким убежденным противником купли-продажи земли был Л.Толстой. “Всемирно-историческая задача России, - пишет он, - состоит в том, чтобы внести в мир идею общественного устройства земельной собственности. Русский народ отрицает собственность самую порочную - земельную”.

Стоит сказать еще и о том, что русская неприятие буржуазного духа классически выражено, на наш взгляд, например, в образе Обломова, который долгое время ошибочно трактовался у нас как символ “русской лени”, социальной пассивности и т.п.

Всякий народный дух утверждает свою независимость, то есть самобытность. Но мог ли русский человек всегда познать себя? И на этой основе обрести императивы своей национальной жизни? Это всегда было метафизической и экзистенциальной проблемой и нередко (особенно сейчас) трагедией национальной истории. Только на основе самопознания русский человек найдет сейчас пути спасения своего, народа и страны.